CC BY
29
СТАТЬИ
ЯЗЫКОВОЕ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО
КАК РЕАЛИЗАЦИЯ ИДЕОЛОГИЧЕСКИХ ПАРАДИГМ
А.Д. Васильев
Ключевые слова: закон, идеология, русский язык.
Keywords: law, ideology, Russian language.
Цель издания законов двоякая: одни издаются для вящего народов и стран устроения, другие - для того, чтобы законодатели не коснели в праздности.
М.Е. Салтыков-Щедрин
На протяжении многих лет в трудах лингвистов выдвигаются различные (иногда - взаимно и диаметрально противопоставляемые, иногда - комплементарные) объяснения причин и движущих сил, которыми предопределяются языковые эволюции и формируется языковая ситуация.
Довольно популярны взгляды на любой конкретный язык как на совершенно автономно существующий и развивающийся объект (организм, механизм, систему), что вполне логично позволяет говорить и о ничем и никем не ограничиваемой стихийной природе самоуправляющегося языка, который если и меняется, то только сам по себе, повинуясь собственным внутренним законам. Абсолютизация стихийности и автогенности языка естественным образом позволяет говорить о его неизбежно имманентной саморегуляции и заведомой бесплодности попыток какого бы то ни было вмешательства в языковые процессы (в том числе - и на уровне формирования культуры речи: дескать, язык сам способен отсеять ненужное и случайное, а «языковая мода», или
«языковой вкус эпохи», - тоже преходящи, так что остается только отвлеченно-академично констатировать имеющуюся ситуацию и регистрировать различные ее фрагменты, не утруждаясь поисками объяснений истоков «моды» («вкуса»), а также ее причин и популяризаторов). Понятно, что такие подходы оставляют для так называемого «рядового носителя языка» (то есть нефилолога) безнадежно открытыми вопросы о целях, задачах и, собственно, социальной необходимости не только теоретической, но и прикладной лингвистики. Впрочем, ср.: «Не нашло четкого определения и понятие “внутренние законы развития языка”» [Серебренников, 1990, с. 159]. Вряд ли оно имеется и сегодня.
С другой стороны, по-видимому, вызревшее наконец осознание того непреложного факта, что язык творится человеком, для которого -в человеческом же обществе - и существует и которым используется и изучается, равно как и запоздалая реакция на структуралистски выхолощенные экзерсисы, на очередном витке лингвистической мысли породили (а точнее, наверное, - возродили в новом терминологическом облачении) антропоцентристский подход к изучению феноменов языка.
Однако, как бывает довольно часто, не обошлось без крайностей и приспособления сиюминутных политико-пропагандистских лозунгов для нужд модернизируемой в унисон перестройке и реформам лингвистики: кажется, почти синхронно с популяризацией маловнятного агитационного штампа человеческий фактор (то есть имеется в виду не человек в полном смысле слова) был внедрен и подхвачен широкими кругами отечественных специалистов столь же занятный в семантическом отношении терминоид человеческий фактор в языке. Конечно, он был бы весьма уместен, скажем, при условии наличия неоспоримых доказательств неземного (или внеземного) происхождения человеческого языка. Однако этот терминоид и до сих пор охотно употребляют в лингвистических трудах. Кстати, надо заметить, что уже на протяжении ряда лет в дискурсе российских СМИ устойчивое словосочетание человеческий фактор очевидно приобрело некие негативные коннотации, выступая в качестве псевдоэвфемизма к словам и словосочетаниям вроде халатность, недисциплинированность, разгильдяйство, нарушение правил техники безопасности, преступная небрежность, грубая ошибка, отсутствие должной квалификации, несоблюдение инструкции, невыполнение служебных обязанностей и пр. На смутный человеческий фактор также зачастую списываются чрезвычайные происшествия (например, так называемые техногенные катаст-
рофы и последствия стихийных бедствий), виновных в которых не могут обнаружить или по каким-то причинам не желают персонифицировать.
Тем не менее, при всем разнообразии точек зрения, кажется, никто из лингвистов не отрицает непреложность того, что язык - явление социальное, которое, возникая и существуя в обществе, активно участвует в его становлении и развитии. Политически же общество организуется в государство, которое и способно оказывать влияние, может быть, не столько на язык как таковой, но, во всяком случае, на сложение языковой ситуации (под которой подразумевается «совокупность форм существования (а также стилей) одного языка или совокупность языков в их территориально-социальном взаимоотношении и функциональном взаимодействии в границах определенных географических регионов или административно-политических образований» [Виноградов, 1990, с. 616]). Государством проводится языковая политика, которая иногда, впрочем, может именоваться и иначе (о терминах языковая политика - языковое планирование - языковое строительство и сопряженности обозначаемых ими понятий см., например: [Васильев, Веренич, 2005, с. 26-31]).
Понятие языковая политика многогранно. Оно находится в сложных и неодномерных отношениях с целым рядом других и в разных случаях может определяться как компонент либо как доминанта таких понятий, как государственная политика, культурная политика, национальная (то есть применительно к этносам, нациям, национальностям) политика и др. Нередко вопросы языковой политики рассматривают в качестве составной части проблем «Язык и право», «Язык и политика», включая их в круг интересов соответственно юрислингвистики [Голев, 1999] или политлингвистики [Чудинов, 2002]. Возможны также разные сочетания и пропорции интересов разных научных дисциплин и направлений при исследовании широкого круга вопросов, связанных с указанным феноменом.
Известны различные понимания термина языковая политика. Ср.: «Будучи практикой сознательного вмешательства в языковое развитие, языковая политика включает в качестве составных частей культуру языка и языковое планирование» [Никольский, 1970, с. 7]. -«...Система мер сознательного регулирующего воздействия на функциональную сторону языка, а через ее посредство в известной мере также и на его структуру...» [Аврорин, 1975, с. 28-29]. - «Языковая политика - совокупность идеологических принципов и практических мероприятий по решению языковых проблем в социуме, государстве»
[Дешериев, 1990, с. 616] - и «Языковая политика представляет собой сознательное воздействие государства на функционирование языка в обществе, находящемся в пределах той или иной государственной или административной территории» [Герд, 1995, с. 22]. Нетрудно заметить, что в более поздней формулировке отсутствует прямое указание на идеологический компонент языковой политики, равно как и на некие принципы. Возможно, что и то, и другое одинаково закономерно и символично, будучи объективно предопределенным перестроечнореформаторской российской реальностью. После успешного разрушения советского социалистического («идеологизированного») государства и демонтажа системы его ключевых этических ценностей, «поступившиеся принципами» (вспомним известную в свое время статью Н. Андреевой) поспешили уведомить о создании государства без какой бы то ни было идеологии (ср. деидеологизация - ‘устранение из различных сфер общественной жизни влияния идеологии (обычно коммунистической)’ [Скляревская, 2001, с. 202]). На свалку истории, естественно, заодно были отправлены и принципы, и само понятие принципиальности: их сменил маскируемый официозной фразеологией прагматизм, гармонирующий с основными векторами реформ. С течением времени, однако, стало понятно, что и в демократическом правовом государстве должно иметься хотя бы какое-то подобие идеологии -или ее имитация. Возможно, это отразилось и в следующем суждении о том, что предпринимаемые для проведения языковой политики практические меры «основаны (не обязательно осознанно) на некоторых идеологических принципах» [Алпатов, 2003, с. 20].
На вполне осознанных идеологических принципах базировалась советская языковая политика. Ср., например, фрагменты докладов и статей В.И. Ленина 1920, 1923 годов: «Коммунистом считать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество. <...> К электрификации неграмотные люди не подойдут, и мало тут одной простой грамотности» [Ленин, 1976, с. 416-417]. - «...На первом месте должно стоять попечение государства не об издательстве, а о том, чтобы было кому читать, чтобы было большое число способных читать. <. > На технические вопросы... мы все еще... уделяем много больше времени и сил, чем на общеполитический вопрос о народной грамотности» [Ленин, 1976, с. 448] и др. Конечно, можно сказать, что, наряду с решением задач промышленного подъема страны и необходимого для этого народного образования, преследовались и цели сугубо идеологические, а именно - так называемого политического просвещения, иначе говоря - ши-
рочайшего распространения агитационно-пропагандистских материалов, которые, при условии обретения грамотности, стали бы доступными для индивидуального восприятия всех и каждого, становившихся, таким образом, еще более зависимыми от руководящих установок, то есть - в большей степени пригодными объектами вербальных манипуляций. См. у того же автора: «Все говорят о ликвидации безграмотности. Вы знаете, что в стране безграмотной построить коммунистическое общество нельзя» [Ленин, 1976, с. 423]. - «Мало того, что наша комиссия будет стараться ликвидировать безграмотность. <...> Кроме грамоты нужны культурные, сознательные, образованные трудящиеся, нужно, чтобы большинство крестьян определенно представляло себе те задания, которые стоят перед нами. Эта программа партии [об электрификации] должна стать основной книжкой, которая должна пойти во все школы. Вы [делегаты третьего съезда комсомола] получите в ней, рядом с общим планом проведения электрификации, специальные планы, написанные для каждого района России. <...> Можно и должно на месте сравнивать, разрабатывать, проверять данные вам положения, добиваясь того, чтобы в каждой школе, в каждом кружке на вопрос, что такое коммунизм, отвечали не только то, что написано в программе партии, а также говорили о том, как выйти из состояния темноты» [Ленин, 1976, с. 431-432] и т.п. (иначе говоря, борьба за поголовную грамотность - это и популяризация коммунизма - и vice versa).
Кампания по ликвидации безграмотности была санкционирована законодательно - декретом Совета народных комиссаров «О ликвидации безграмотности среди населения РСФСР» 1919 года. Хотя сегодня полагают, что эта система мероприятий «носила сугубо принудительный характер», а «принудительность <. > сопровождалась канцелярским формализмом» [Романенко, 2003, с. 274], но не отрицают при этом, что «грамотность для многих была внове и ценилась невероятно высоко» (цит. по: [Романенко, 2003, с. 217, 264]). Несмотря на многие недостатки, (описываемые, например, в: [Зощенко, 1986, с. 276], [Зощенко, 1986, с. 291], [Зощенко, 1986, с. 480] или в: [Платонов, 1988, с. 147-148]), ликбез все же принес несомненно ощутимые результаты. Так, согласно советским источникам, если в дореволюционной России по переписи 1897 года было лишь 28,4% грамотных в возрасте от 9 до 49 лет, то в СССР грамотные составляли в 1926 году - 56,6%, в 1939 году - 87,4%, в 1970 году - 99,7%, в 1979 году - 99,8% [СЭС, 1983, с. 709].
Кроме распространения грамотности среди русских, первые десятилетия советской власти ознаменовались созданием алфавитов для
многих народов СССР, ранее вообще не имевших письменности (в том числе и для так называемых «коренных»; довольно любопытно, что русские, кажется, так и не удостоились последнего титулования), немалая часть которых сегодня процветает в своих суверенных государствах.
Историческая беспрецедентность того же ликбеза, как и многих других явных достижений культурно-языкового строительства в СССР, высоко оценивалась не только отечественными специалистами; ср.: «Авторитет правительственных учреждений (имеется в виду АН СССР и ее институты. - А. В.), конечно, гораздо выше, чем любого лица или общественной организации на Западе. Велико также влияние школы и СМИ. Языковая политика - часть советской политики и в полном согласии с ее идеологией» [^тгоШ, 1986, с. 2].
Небезынтересным представляется (и даже вовсе не в целях сравнительного сопоставления) попытаться хотя бы фрагментарно рассмотреть, какие латентные «идеологические принципы» и в какой форме воплотились в законодательных актах, предназначенных, судя по их названиям, прежде всего для регламентации и проведения языковой политики на территории РФ (кстати, см. одно из наиболее удачных определений доминирующей - хотя, согласно ч. 2 ст. 13 действующей конституции, таковой в РФ нет - идеологии: «товарно-денежная идеология, проявляющаяся в релятивистской софистической риторике» [Романенко, 2004, с. 25]).
Некоторые специалисты убеждены, что в процессе формирования государственной языковой политики «наиболее активную роль <...> играет активная часть населения, которую называют (не уточняется, в каком именно юридическом документе. - А. В.) политической элитой»; она-то, оказывается, «очевидно должна иметь своих представителей как во властных структурах, так и в соответствующих профессиональных кругах» [Бенедиктов, 2003, с. 17].
В отличие от понятия политика, понятие элита здесь почему-то не расшифровывается (ср., например, сегодняшнее значение слова элита - ‘привилегированная верхушка общества или какой-л. его части, какой-л. группы людей’ [Скляревская, 2001, с. 869] - и раннее, теперь явно архаичное его значение: элита - ‘лучшие представители общества или какой-л. его части’ [МАС, Т. 4, а 758]). Нелишне бы при этом также учитывать, каковы представления о культуре речи хотя бы некоторых представителей элиты, воплощающиеся в их спонтанных коммуникативных русскоязычных актах: «Памятник подвигу воинам-сибирякам, внесших свой вклад в героическом сражении под Моск-
вой» (Ю. Лужков, ИКС КГТРК, 06.12.01); «Этот слух никакой почвы перед собой не имеет» (П. Пимашков, ТВК, 29.05.03); «Этой зимой мы так фраернулись» (Директор бизнес-школы, Новости, 7-ой канал,
17.07.02); «На языке делового мира это называется кинуть» (Представитель АО «Ленэнерго», Вести+, РТР, 06.04.03); «Я полгода здесь разводил, а теперь буду хребты ломать.» (А. Лебедь, ТВК, 18.01.99); «Корреспондент: Зюганов обиделся. Н. Шмаков, председатель ФНПР: На обиженных воду возят» (Новости, ОРТ, 01.05.02). Согласно «Словарю русских пословиц и поговорок», значение пословицы «На сердитых воду возят» - ‘сердитому больше и достается’; ‘говорится тому (или о том), кто раздражен, чей гнев не вызывает сочувствия, кажется безосновательным, неоправданным’ [Жуков, 1966, с. 251]. Возможно, в речи главного российского профсоюзного босса - контаминация под влиянием уголовно-жаргонного обиженный - ‘осужденный, над которым насильно совершили акт мужеложства либо другие развратные действия’ [Хукка, 1992, с. 120]. «Сука, пидор.» (М. Жванецкий. Юмористическая программа, ТВК, 13.12.01; между прочим, он же кем-то еще и назначен еженедельным «дежурным по стране», то есть по России - см. РТР); «Люблю, когда женщины матерятся, но не воспитатели детей, а политики. Вот Раиса Васильевна [Кармазина, депутат Госдумы] как завернет!» (О. Пащенко, депутат Заксобрания Красноярского края); ср. здесь же наивно-дилетантский комментарий журналистки: «Говорят [!], что язык развивается по своим законам, и ему, как человеку, почти невозможно что-нибудь навязать». (Новости, ТВК,
18.04.02); «В жизни [Надежда] Бабкина уважает крепкое словцо. Она говорит: “Вот пошлешь кого-нибудь - сразу все поймут”» (Новое утро, ТВК, 11.03.05) и т.п. Ср. также резкий, но резонный ответ писателя М. Успенского на вопрос тележурналиста: «Когда же мы будем грамотными?» - «Когда у нас будет настоящая элита, а не это богатое отребье, <...> которое само себя объявило элитой» (Новости, 7 канал, 08.09.05) (более подробно о послесоветской семантике и прагматике слова элита см. в: [Васильев, 2008а, с. 5-21]).
Понятно, что в свете вышеприведенных образцов элитарной речевой культуры законодательство о языковой политике лишь в последнюю очередь, «наконец, <...> должно включать в себя положения, регламентирующие порядок учета обращений граждан по указанной проблеме, а также позволяющие обеспечить широкое участие общественности и учет мнения ученых и специалистов по данной проблеме» [Бенедиктов, 2003, с. 17-18].
Совершенно справедливо, что «языковая политика ведется везде. Даже если ее нет в целенаправленном виде, стихийно она как-то проводится» [Алпатов, 2003, с. 26]. Можно было бы, однако, уточнить, что и при видимой (то есть кажущейся) ее стихийности, она столь же целенаправленна и, вероятно, еще более эффективна, чем официально декларируемая. Примером этого служит современный российский телевизионный дискурс, весьма далекий от соблюдения норм русского литературного языка, но - в силу чрезвычайно мощного манипулятивного влияния телевидения - воспринимаемый значительной (если не большей) частью телеаудитории в качестве даже не узуального, а нормативного (см.: [Васильев, 2003]).
Ср. : «Значительная часть создателей массово потребляемых текстов [то есть СМИ и поп-культуры] - попросту малограмотные не отягощенные моралью и этическими нормами недоучки, выпавшие из культурно-исторического пространства того общества, чье общественное сознание они формируют» [Кравченко, 2008, с. 44-45]. Более того: «...Созданный [речедеятелями СМИ] текст или превратно толкует картину действительности, или же вовсе не поддается рациональному восприятию. Удручающая регулярность и частота этих явлений позволяет говорить о них как о закономерности. <. > За приведенными высказываниями как явлением языка СМИ стоит определенное качество языкового мышления авторов этих текстов, которое мы определим как языковую дементность» [Фомин, 2003, с. 56, 58].
Конечно, в сопоставлении с воздействием образцов речи постоянных телеперсонажей (например, той же «элиты») сегодня вряд ли можно считать достаточно сильным влияние двух других основных факторов, традиционно призванных формировать речевое поведение носителей языка и определять языковую ситуацию, - системы образования и административных и законодательных мер, воплощаемых в соответствующих документах.
Рассмотрим некоторые из таких актов, причем с преимущественным вниманием к тем, которые определяют статус русского языка и -хотя бы до некоторой степени - регулируют его применение в речекоммуникативной практике (ведь, в самом деле, скажем, «русско-чукотские языковые отношения не предполагают столь же выраженного влияния чукотского на русский, как и русского на чукотский» [Тру-бачев, 1992, с. 10], хотя и этот пример в свете некоторых сегодняшних реалий уже не представляется утрированным).
«В 1989 году в прибалтийских республиках, а затем и в ряде других республик были приняты законы о языках, скопированные с запад-
ных образцов. В них языки титульных народов объявлялись единственными официальными языками на территории соответствующих республик (и хотя это тогда еще не соответствовало реальности, но задавало курс развития). <. > В Законе о языках народов СССР в апреле 1990 года <. > впервые русский язык официально объявлялся государственным языком страны (ранее такое положение отсутствовало). Но эта мера уже была запоздалой» [Алпатов, 2003, с. 23-24]. Затем началось головокружение от демократических успехов: «.При выработке языковой политики в 1991 году и несколько последующих лет и в Москве отчасти исходили из несколько идеалистических представлений. Это сказалось на принятом в октябре 1991 года первом варианте закона “О языках народов РСФСР”. Он предусматривал, например, поэтапное введение в центральных государственных органах с 1992 по 1995 год штата переводчиков для ответов на присылаемые на языках меньшинств запросы» [Алпатов, 2003, с. 24-25]. От этой замечательной затеи затем, впрочем, отказались ввиду заведомой ее неосуществимости.
При этом, как известно, «многие республики Российской Федерации ввели на своей территории несколько языков в качестве государственных. Некоторые из них дополнили свое законодательство специальными законами о языках. <...> Правила законодательного регулирования достаточно неоднородны в различных республиках.» Так, ст. 15 закона Республики Хакасия «О языках народов Республики Хакасия» от 20.10.92 гласит: «Использование языков в официальной переписке. Официальная переписка и иные формы официальных взаимоотношений между государственными органами, организациями, предприятиями, учреждениями в Республике Хакасия ведутся на русском или хакасском языках. В отношениях с другими государствами СНГ, Российской Федерации [!], а также иностранными государствами используется язык, приемлемый для обеих сторон» [Бенедиктов, 2003, с. 9-10].
Ср.: «.Когда республики в составе Российской Федерации в своих конституциях и законах о языках провозгласили государственными языки титульных наций и русский язык», то «соответствующие правовые нормы оказались во многом декларативными, ибо функции государственного языка предполагают наличие достаточно высокой степени собственно лингвистического развития языковых средств. <.> Формально-правовое признание равенства языков не совсем адекватно отражает реальную речевую практику в настоящее время» [Гу-баева, 2004, с. 152]. А ведь «в проекте соответствующего российского
закона протаскивались любые мыслимые формулировки - о государственных языках [!] России, о множественных суверенитетах, ну, словом, все, кроме честного признания единственно реального факта: в России, а также между Россией и другими республиками (да и между самими республиками в любых двух- и многосторонних отношениях!) официальные переговоры ведутся на русском и ни на каком другом» [Труба-чев, 1992, с. 7].
Справедливо, что одной из причин (может быть, одной из главных причин), вызвавших очевидную потребность в совершенствовании российской языковой политики - точнее, российского законодательства о языках - стало происходящее в последние годы постепенное «выдавливание» русского языка из сферы официального общения в ряде субъектов Федерации [Доровских, 2003, с. 10].
Судьба, постигшая русский язык (а следовательно, и русских), например, в Грузии, Эстонии или Латвии - а в скором времени, возможно, и на («в») Украине, с немалой долей вероятности может экстраполироваться на некоторые субъекты РФ: «.В ряде республик можно [нужно! - А. В.] беспокоиться и за позиции русского языка. Особенно это проявляется в Якутии и Туве, где процент русскоязычного населения невелик [относительно Тувы-Тывы, по крайней мере, точнее было бы сказать, что этот и так “невеликий процент” резко пошел на убыль как прямое следствие перестроечных “процессов”, - эксцессов, почти сопоставимых с современными им на территории Чечни, тоже проходившими под лозунгами социальной справедливости, борьбы с имперскими амбициями и, главное, возрождения национального достоинства “коренного народа” - А. В.], а экономические связи с центром резко сократились [из-за отсутствия квалифицированных кадров и введения экономических новшеств остановились многие предприятия, где ранее работали русские. - А. В.]. Рассказывают, что маленькие дети в Туве [и не только они. - А. В.] уже часто совершенно не знают русский язык.» [Алпатов, 2003, с. 27]. Действительно, «нельзя забывать о том, что вытеснение русского языка происходит на фоне вытеснения самих носителей русского языка [точнее, первый процесс служит импульсом и катализатором второго. - А. В.]. Таким образом, эта категория граждан низводится до положения «пришлого» [Доровских, 2003,с. 11], а затем изгоняемого населения.
Понятно, что наличие единого государственного языка - один из самых действенных факторов, способствующих интеграционным процессам, да еще в условиях, когда многим все еще помнится патетиче-
ский призыв: «Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить!»
Однако, по-видимому, не только забота об укреплении единства России могла бы стать отправной точкой законодательной активности в области языковой политики.
Так, одна из возможных концепций языковой политики по отношению к русскому языку была разработана в 1996 году группой экспертов Государственной думы РФ под общим руководством П.Н. Денисова; во главу этой концепции была поставлена идея защиты русского языка. Предполагалось, в частности, что в законе о русском языке должны быть сформулированы юридически корректные дефиниции таких ключевых понятий, как: родной язык (первый, второй), национальный язык, общий язык, язык межнационального общения, язык международного общения, мировой язык; а также более общих понятий социальной лингвистики: русская языковая картина мира, языковая политика, языковое строительство, языковое состояние, языковая ситуация, языковой союз, норма литературного языка и проблема санкций, включая нравственные оценки и оценки с точки зрения ненанесения лингвокоммуникационного и лингвокультурного ущерба государству, его безопасности и некоторые другие [Агафонова, 1998, с. 90].
По каким-то причинам проект соответствующего данной концепции закона о защите русского языка, прошедший ряд официальных инстанций, так и остался не только не принятым, но фактически даже неизвестным и великому множеству лингвистов, и широкой аудитории неспециалистов. А ведь подобные законопроекты, непосредственно касающиеся не только граждан РФ, но и будущего их детей, казалось бы, самым естественным образом должны тиражироваться через СМИ разных уровней для всеобщего сведения.
Однако некоторая законодательная инициатива относительно статуса русского языка в РФ несколько позже все же нашла свое воплощение в проекте федерального закона «О русском языке как государственном языке Российской Федерации», предложенном думской фракцией движения, называвшегося тогда «Единство». Собственно говоря, и этот законопроект также не обрел сколько-нибудь значимого резонанса даже в среде лингвистов. Те же из них, кому, по стечению обстоятельств, удалось ознакомиться с его текстом, нередко высказывались о нем довольно критично: отмечались сугубая декларативность законопроекта, его ориентация лишь на соблюдение корректности речевой коммуникации и пр. [Васильев, 2001]; указывалось на отсутствие
основополагающих дефиниций (в частности, понятия «русский язык») и непризнание приоритетной роли русского языка как государственного и т.п. [Михайлов, 2001] Вольно или невольно текст проекта закона производил впечатление сконструированного таким образом, чтобы остаться не принятым в качестве закона, - что и произошло.
Напомним, что именно средства так называемой массовой информации устами разнородных знатоков всего и вся, всегда готовых нужным заказчику образом высказаться на любую заданную тему и имеющих поэтому постоянный доступ к микрофону, телекамере и газетно-журнальным полосам, старательно провоцировали общественное мнение на отторжение подобного документа в каком бы то ни было виде (ср. квинтэссенцию их типичных реплик: «Защита [русского] языка в своей сути - затея нелепая и смехотворная» (П. Вайль, Намедни, НТВ, 02.02.03)). Через несколько лет российские СМИ столь же старательно блокировали замалчиванием благородную инициативу российского же президента, объявившего 2007 год «Годом русского языка».
Впрочем, творческая (она же - креативная) мысль законодателя не дремала (кажется, именно по количеству принимаемых законов Госдума имеет отличные показатели), и в 2005 году был принят Федеральный закон «О государственном языке Российской Федерации» (№ 53 - ФЗ).
Уже из самого его названия слово русский было удалено, да и в тексте закона оно почти повсеместно заменено словом государственный, выступающим в качестве то ли контекстуального синонима, то ли эвфемизма к прилагательному русский (см. о подобном, например в [Васильев, 2003, с. 180-212], а также: «...Комитет Государственной Думы обсуждает Закон о русском языке. <. > Странные предложения между прочими: “Не нужно в Законе о русском языке использовать слово русский - другие обидятся”. <. > Получается, что Закон о русском языке - это закон о “не-русской” речи? О российской речи?» [Колесов, 1998, с. 208-209]).
В законе отсутствует определение русского языка; по-своему это вполне логично, так как и о русском народе здесь нет никаких упоминаний. Логика политкорректного законодателя, однако, довольно прихотлива: ведь именно русский народ является не только основным носителем русского - государственного - языка, но и государствообразующей нацией. Ср.: «Русские составляют абсолютное большинство многонационального народа России (более 85%). И речь идет не о каких-то этнически чистых русских - наверное, таких и нет. Такое разъяснение “русскости” необходимо, чтобы сразу отвести все софистские
аргументы о расизме, этнической чистоте и прочих чудесах» [Агафонова, 1998, с. 89]. - «.Почему внимание законодателя сосредоточено на положении русского языка именно как языка государственного? <...> Мы привыкли называть нашу страну многонациональной, но при этом как бы [!] забываем, что примерно три четверти ее населения составляют русские. <...> Большинство населения не нуждается в понуждении употреблять в повседневной и официальной жизни родной язык» [Доровских, 2003, с. 10]. - «В действительной, невыдуманной истории мы всегда имеем дело с национальным государствообразова-нием. <...> В государствообразовании воплощена идея самосохранения нации, народа <...> Разговор о том, что национальный принцип государствообразования себя как будто исчерпал, представляется безответственным и авантюрным» [Трубачев, 2004, с. 184-185], но такая постановка вопроса российским законодателем вполне в духе глобализации. В ч. 2 ст. 1, как и в преамбуле, декларируются «защита и поддержка» русского языка - лишь в статусе государственного; можно только догадываться, что защищать и поддерживать будет само государство, ибо прямо здесь об этом почему-то не говорится.
Отметим попутно довольно пикантную деталь чисто юридического характера: в ч. 2 ст. 1, как и далее, в ст. 2 закона, дается ссылка на Закон Российской Федерации от 25 октября 1991 года № 807-1 «О языках народов Российской Федерации». Эта вроде бы заурядное для техники нормативного акта упоминание на самом деле чрезвычайно интересно: такого закона нет. Дело в том, что 25 октября 1991 года четвертой сессией Верховного Совета РСФСР был принят «Закон РСФСР “О языках народов РСФСР”» (см. «Ведомости Съезда народных депутатов РСФСР и Верховного Совета РСФСР» № 50 от 12.12.91, сс. 19871996), а вот впоследствии уже его трансформированный текст стал фигурировать как «Закон о языках народов Российской Федерации», известный в редакциях от 24.07.98 (№ 126 - ФЗ) и от 11.12.02 (№ 165 -ФЗ). По-видимому, такое qui pro quo не случайно: в изложении интервью, данного 16 марта 2001 года «Российской газете» руководителем рабочей группы, членом Комитета по культуре и туризму, депутатом Государственной Думы от фракции «Единство» А.А. Алексеевым, говорится, в частности: «...Основной упор в проекте сделан на Конституцию и Закон РФ о языках народов РФ, принятый еще в 1991 году [разбивка наша. - А. 5.]» (цит. по журналу «Мир русского слова» № 1 за 2001 год, с. 11). Конечно, неудобно было бы спрашивать у всеми уважаемого народного избранника: а когда,
собственно, возникло государственное образование, именуемое «РФ»? Кажется, все-таки после 25 октября 1991 года...
Отсутствует и определение неоднократно упоминаемых в тексте «норм современного русского литературного языка», а ведь закон наверняка предназначен не только для лингвистов. Допустимо предположить, что именно ч. 3 ст. 1 закона готовила почву для реализации малоизвестного даже филологам проекта отреформированного свода правил русской орфографии и пунктуации (а в перспективе - и возможность перехода на латиницу; напомним, что ч. 6 ст. 3 гл. 1 «Закона о языках народов Российской Федерации» 1998 года гласит: «В Российской Федерации алфавиты государственного языка Российской Федерации и государственных языков республик строятся на графической основе кириллицы. Иные графические основы алфавитов государственного языка Российской Федерации и государственных языков республик могут устанавливаться федеральным и законами [разбивка наша. - А. 5.]» (подробнее см. в [Васильев, 20086, с. 67-68]).
Не вполне безупречна формулировка ч. 6 ст. 1: «.Не допускается использование слов и выражений, не соответствующих нормам современного литературного языка, за исключением иностранных слов, не имеющих общеупотребительных аналогов в русском языке». Во-первых, почему-то именно здесь использовано слово аналог, которое -согласно данному ограничению - законодатель просто должен был бы заменить на русское слово подобие; во-вторых, если сделать акцент на определение «современного», то можно подумать, что речь идет (в том числе) и об архаизмах (архаизмы - ‘слова, называющие существующие реалии, но вытесненные по к. -л. причинам из активного употребления синонимичными лексическими единицами’ [Белоусова, 1990, с. 540]).
Отрадно, что, согласно ч. 7 ст. 1 закона, «обязательность использования государственного языка Российской Федерации не должна толковаться как отрицание или умаление права на пользование государственными языками республик, находящихся в составе Российской Федерации, и языками народов Российской Федерации». Особенно трогательное впечатление производит то обстоятельство, что обязательность использования государственного языка РФ не отрицает и не умаляет права русского народа пользоваться своим родным языком. Конечно, нельзя точно квалифицировать причины столь изящных формулировок (ср. попытки объяснить подобное то ли малым профессионализмом разработчиков законов, то ли стремлением избежать конфликтов [Алпатов, 2003, с. 25] - но, если верно последнее, то в чем же,
собственно, состоит приоритетная роль государственного языка и зачем он нужен при таком равноправии, а точнее, нивелировании?).
Упомянутые в ст. 2 закона «общепризнанные принципы и нормы международного права» довольно расплывчаты. Впрочем, надо иметь в виду, что, по оптимистическим оценкам некоторых специалистов, «следует считать уже состоявшейся концепцию примата <. > норм международного права в процессе взаимодействия с нормами внутригосударственного права», поскольку «необходимо [!], чтобы специфические интересы государства были согласованы с общими интересами человечества» [Каламкарян, Мигачев, 2004, с. 6, 17]. Кому это «необходимо» и кто именно определяет, каковы «общие интересы человечества», здесь не сообщается: вероятно, это просто констатация торжества «глобальной бюрократии», действующей, в конечном счете, в интересах транснациональных корпораций [Иванец, Червонюк, 2003, с. 90 и др.]
Особого внимания с точки зрения соблюдения литературноязыковых норм заслуживают, конечно, так называемые средства массовой информации. В сознании большой (может быть, большей) части их аудитории по-прежнему присутствуют представления о СМИ как о рупоре и непременном атрибуте высшей власти, обладающей истиной в последней инстанции; поэтому же элементы их дискурса зачастую воспринимаются в качестве авторитетных образцов. Между тем, лингвисты неоднократно говорили (и продолжают говорить, ибо не в их силах изменить существующую ситуацию) о постоянном пренебрежении деятелей СМИ нормами русского литературного языка (см., например [Сковородников, 1993], [Клубков, 2002], [Васильев, 2003], [Фролов, 2005а], [Фролов, 20056] и др.)
В п. 9 ч. 1 ст. 3 закона довольно подробно перечисляются органы СМИ, включенные в сферу обязательного использования государственного языка. Однако напомним: сегодня уже «никто не сомневается в том, что и печать, и радио, и телевидение образуют одну целостную систему» - и, соответственно, единый «речевой массив - речевую систему СМИ» [Коньков, 2002, с. 5]. В данном пункте отсутствуют какие-либо упоминания о тех организациях телерадиовещания и периодических печатных изданиях, которые не являются ни общероссийскими, ни региональными, ни муниципальными, а учреждаются частными лицами, их группами либо коммерческими или общественными (не государственными) организациями и функционируют в качестве таковых - «независимых». Следовательно, они вовсе не обязаны соблюдать нормы современного русского литературного языка. Таким образом, из
единого речевого массива совершенно искусственно вырван компонент, весьма значительный и по объему, и по эффективности воздействия на аудиторию и формирования не только ее речевой культуры, но и мировоззрения. Большой вопрос: считать ли эту формулировку случайным упущением якобы наивного законодателя, или симптомом «свободы слова» (как известно, довольно избирательно понимаемой), или результатом лоббирования упомянутыми СМИ своих интересов?
В этом пункте закона сказано также об исключении требования обязательного использования государственного языка РФ в случаях, «если использование лексики, не соответствующей нормам государственного языка, является неотъемлемой частью художественного замысла». Филологам хорошо известно, что само понятие «художественный замысел» весьма дискуссионно; издавна и немало говорилось не просто о возможности, но о непреложности сугубо индивидуального понимания одного и того же литературного текста каждым его читателем. Трудной, почти заведомо неразрешимой задачей обычно оказывается аргументация соответствия или несоответствия изобразительных средств, выражающих замысел автора, равно как и обоснование художественной ценности произведения (ср. дифирамбы мату в литературном тексте [Ковалев, 2005]). Эти проблемы представляются особенно актуальными в современных российских условиях, когда достоинства того или иного художественного текста оцениваются исключительно рентабельностью его издания, гонораром автора и т.п. Можно предположить, что и цитированный выше раздел закона формулировался не без участия заинтересованных в прибылях (а вовсе не в поддержании общественной нравственности) издателей, либо законодатель предусмотрительно заведомо учитывал прежде всего интересы «эффективных собственников», как, вероятно, и положено в демократическом правовом государстве. В свете этого следует также отметить, что, согласно п. 6 ст. 4 закона, федеральные органы «осуществляют государственную поддержку издания словарей и грамматик русского языка» -любых? Почему-то здесь не упоминается о поддержке издания учебников русского языка.
В проекте закона, подготовленного К. Бичелдеем, кроме того, что «государство обеспечивает гражданам Российской Федерации получение образования на русском языке как на государственном языке Российской Федерации в соответствии с законодательством Российской Федерации» (ч. 1 ст. 13), - то есть в любых, в том числе и в частных учебных заведениях, - говорилось также: «В общеобразовательных учреждениях и образовательных учреждениях профессионального об-
разования изучение русского языка как государственного языка Российской Федерации является обязательным» (ч. 2 ст. 12 проекта; разбивка наша - А. В.) Кажется, текст закона, в отличие от текста этого проекта, гораздо более близок лозунгу, провозглашенному весьма популярным некогда автором: «Ни одной привилегии ни для одной нации, ни для одного языка!» [Ленин, 1976, с. 122]. Ч. 1 ст. 5 закона гласит: «Обеспечение права граждан Российской Федерации на пользование государственным языком Российской Федерации предусматривает: 1) получение образования на русском языке в государственных и муниципальных образовательных учреждениях» - частно-коммерческие учебные учреждения (от дошкольных до высших включительно) здесь не упомянуты. Однако если какой-то язык узаконен в статусе государственного, то, казалось бы, государство, в целях собственного нормального функционирования, для безусловного обеспечения необходимой ему же (государству) языковой компетентности граждан должно было бы предусмотреть и узаконить обязательность обучения этому языку - хотя бы с учетом его интегрирующей роли.
В рамках данной публикации не представляется возможным анализировать и комментировать текст закона более подробно (см. [Васильев, 20086, с. 72-116]. Подытоживая сказанное, отметим: конечно, сам по себе факт его появления можно приветствовать, однако после принятия закона прошло свыше пяти лет - а что, собственно, изменилось в речевой практике, например, тех же СМИ? Перед нами - некий паллиатив; о подобном говорил великий русский сатирик устами своего персонажа: «...Есть, наконец, законы средние, не очень мудрые, но и не весьма немудрые, которые, не будучи ни полезными, ни бесполезными, бывают, однако ж, благопотребны в смысле наилучшего человеческой жизни наполнения <...>, которых роль в том и заключается, чтобы напоминать живущим, что несть на земле дыхания, для которого не было бы своевременно написано хотя какого-нибудь закона. <. > Это собственно даже не законы, а скорее, так сказать, сумрак законов. Вступая в их область, чувствуешь, что находишься в общении с легальностью, но в чем состоит это общение - не понимаешь...» [Салтыков-Щедрин, 1953, с. 108].
Надо согласиться с тем, что изначальной благородной целью закона о русском языке должна была бы стать защита даже не собственно языка, а «человека, на культурные ценности которого покушаются...» [Колесов, 1998, с. 209]. Конечно же, вопрос о русском языке принадлежит кругу вопросов о нравственности, о порядочности, вооб-
ще - о культуре нации [Колесов, 1998, с. 209], русского народа, который сегодня активно, в том числе и с помощью вербальных операций, из бывшего «советского» беззастенчиво переделывают в совершенно фантастический «российский» [Фролов, 20056, с. 506]. Не потому ли так настойчиво и очевидно целенаправленно некоторые русисты отказывают русскому языку в принадлежности к явлениям культуры (и тем самым, по существу, отрицают его значимость как воплощения национальной ментальности и выражения этнической идентичности) [Стернин, 1998] и ограничивают его роль наличием лишь коммуникативной функции [Стернин, 2010, с. 64]? Действительно, какая разница: пользуемся сегодня для общения и передачи информации одним языком, а завтра-послезавтра, может быть, и каким-нибудь другим: неважно, каким конкретно, лишь бы общаться и передавать информацию...
Особого анализа, конечно, заслуживают федеральные целевые программы «Русский язык»; характеризуя их тексты в самом общем виде, можно сказать, что они во многом постулируют те же принципы, что и некоторые законодательные акты, относящиеся к русскому языку. Прежде всего это акцентирование его роли как государственного и межнационального - и минимизация его статуса как национального языка русского народа (подробнее см. в: [Васильев, 20086, с. 117-159]).
Таким образом, российская языковая политика сегодня действительно далека от совершенства - в том числе и потому, что ее творцы и проводники почти демонстративно равнодушны к судьбе государствообразующего этноса. А ведь хорошо известно: «Народ и язык - единица неразделимая. Народ - язык, язык - народ» [Срезневский, 1986, с. 106].
Литература
Аврорин В.А. Проблемы изучения функциональной стороны языка. Л., 1975.
Агафонова Л.Л., Богатова Г.А., Гарбовский Н.К. и др. Языковая политика и закон
о защите русского языка // Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 1998. № 1.
Алпатов В.М. Что такое языковая политика? // Мир русского слова. 2003. № 2.
Белоусова А.С. Устаревшие слова // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
Бенедиктов Н.А., Бердашкевич А.П. О правовых основах государственной языковой политики // Мир русского слова. 2003. № 2.
Васильев А.Д. Вербальная маска одной социальной группы // Человек -коммуникация - текст. Барнаул, 2008а. Вып. 8
Васильев А.Д. Несколько слов по поводу проекта федерального закона о русском языке как государственном языке РФ // Мир русского слова. 2001. № 1.
Васильев А.Д. Российская языковая политика 1991-2005 гг. Красноярск, 20086.
Васильев А.Д. Слово в российском телеэфире. М., 2003.
Васильев А.Д., Веренич Т.А. Динамика деэкзотизации заимствований в научнолингвистическом и обыденном языковом сознании (на материале англицизмов в современном русском языке). Красноярск, 2005.
Виноградов В.А. Языковая ситуация // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
Герд А.С. Введение в этнолингвистику. СПб., 1995.
Голев Н.Д. Юрислингвистика : на стыке языка и права // Юрислингвистика-
1 : проблемы и перспективы. Барнаул, 1999.
Губаева Т.В. Язык и право. М., 2004.
Дешериев Ю.Д. Языковая политика // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
Доровских Е.М. Правовые проблемы защиты русского языка // Государство и право. 2003. № 2.
Жуков В.П. Словарь русских пословиц и поговорок. М., 1966.
Зощенко М.М. Собрание сочинений : в 3 тт. Л., 1986. Т. 1. Рассказы и фельетоны.
Иванец Г.И., Червонюк В.И. Глобализация, государство, право // Государство и право. 2003. № 8.
Каламкарян Р.А., Мигачев Ю.И. Международное право. М., 2004.
Клубков П.А. О состоянии культуры русской речи в петербургских СМИ // Мир русского слова. 2002. № 5.
Ковалев Г.Ф. Обсценная лексика в оценке писателей и ученых // Седьмые Поливановские чтения. Ч. 2. Смоленск, 2005.
Колесов В.В. Русская речь. Вчера. Сегодня. Завтра. СПб., 1998.
Коньков В.И. СМИ как речевая система // Мир русского слова. 2002. № 5.
Кравченко А.В. Когнитивный горизонт языкозания. Иркутск, 2008.
Ленин В.И. Сборник произведений. М., 1976.
МАС - Словарь русского языка : В 4 тт. М., 1981-1984.
Михайлов А.В. К вопросу о статусе русского языка и формах его узаконения // Мир русского слова. 2001. № 1.
Никольский Л.Б. Прогнозирование и планирование языкового развития // Доклады на VII Международном социологическом конгрессе. М., 1970.
Платонов А.П. Котлован // А.П. Платонов. Ювенильное море. М., 1988.
Романенко А.П. Образ ритора в советской словесной культуре. М., 2003.
Романенко А.П. Русский литературный язык XX в. : культуроведческий анализ // Русский язык : исторические судьбы и современность. М., 2004.
Салтыков-Щедрин М.С. История одного города. М., 1953.
Серебренников Б.А. Законы развития языка // Лингвистический
энциклопедический словарь. М., 1990.
Скляревская 2001 - Толковый словарь современного русского языка. Языковые изменения конца XX столетия / Под ред. Г.Н. Скляревской. М., 2001.
Сковородников А.П. Вопросы экологии русского языка. Красноярск, 1993.
Словарь русского языка в четырех томах. М., 1984. Т. IV.
Срезневский И.И. Об изучении родного языка вообще и особенно в детском возрасте // И.И. Срезневский. Русское слово. М., 1986.
Стернин И.А. Государство и язык // Политическая лингвистика. Екатеринбург, 2010. № (2)32.
Стернин И.А. Принадлежит ли язык к явлениям культуры? // Русский язык в контексте современной культуры. Екатеринбург, 1998.
СЭС - Советский энциклопедический словарь. М., 1983.
Трубачев О.Н. В поисках единства. М., 1992.
Трубачев О.Н. Заветное слово. Взгляд лексикографа на проблемы языкового единства славян. М., 2004.
Фомин А.И. Тексты СМИ. Дементность или дементализация? // Материалы XXXII Международной филологической конференции. СПб., 2003. Вып. 18. Язык и ментальность.
Фролов Н.К. Новорусский сквернояз и экология языка // Н.К. Фролов. Избранные работы по языкознанию. Тюмень, 2005а. Т. 1.
Фролов Н.К. Русская речевая культура как объект духовной экологии // Н.К. Фролов. Избранные работы по языкознанию. Тюмень, 20056. Т. 1.
Хукка В.С. Жаргон и аббревиатура татуировок преступного мира : словарь-справочник. Нижний Новгород, 1992.
Timroth W. von. Russian and Soviet Sociolinguistics and taboo varieties of the Russian Language (argot, jargon, slang and «mat»). Munchen, 1986.
