CC BY
56
УДК 81'42; 801.7
Н.А. Азаренко
ЯЗЫКОВОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ МЕТАФОРИЧЕСКОЙ МОДЕЛИ «РУССКАЯ НАРОДНАЯ ПОЧВА - ОЩУЩЕНИЕ БОГОПРИСУТСТВИЯ»
В статье анализируется языковое представление субъективной авторской метафоры Ф.М. Достоевского «русская народная почва есть ощущение Богоприсутствия» в тексте романа «Братья Карамазовы». Посредством адекватной авторскому замыслу дешифровки названного метафорического образа могут быть исследованы не только особенности мировидения самого Достоевского, но и истинный смысл, вложенный писателем в свое творение.
Ключевые слова: метафора, метафорическая модель, метафоризация, аналогия, картина мира, православие.
В современной лингвистике общепринятым является представление о том, что для каждого человека существует собственный, неповторимый мир со своими ценностями и способами их выражения в языке. Это субъективное мировидение отражают все явления языка, в том числе метафорические образы, которые сознательно или бессознательно хранятся в когнитивной системе человека.
В современной лингвистической литературе принято делить теории метафоры на докогнитив-ные и вышедшие из них когнитивно-ориентированные (см., например: [Мотько 2007]). Первую группу представляют семантические и семантико-синтаксические теории метафоры, а именно: теория замещения (Аристотель), теория сравнения (Квинтиллиан, Цицерон), образно-эмотивная теория (Г. Штерн, В. Вундт), интеракционистская теория (М. Блэк, А. Ричардс), которые искали ключ к разгадке тайны метафоры прежде всего в сфере семантики языка. Среди второй группы следует особо выделить прагматическую (Дж. Остин, З. Вендлер, Г.П. Грайс, Л. Линский и др.), герменевтическую (М. Хайдеггер, В. Дильтей, П. Рикер, В.С. Соловьев) и собственно когнитивные теории метафоры (Дж. Лакофф, М. Джонсон, М.В. Никитин, А.Н. Баранов, Ю.Н. Караулов, А.П. Чудинов, Е.С. Кубрякова) (см., например: [Баранов, Караулов 1991, 1994; Будаев, Чудинов 2007; Теория метафоры 1990 и др.]).
Отвлекаясь от частностей, можно сказать, что выяснение природы и сущностных характеристик явления метафоризации в современной науке ведется преимущественно в двух принципиально различных направлениях - семантическом и когнитивном.
Первое направление описывает механизм и результат переноса, основываясь на концепциях значения. Когнитивное же направление, ставшее особенно актуальным в последние десятилетия и связанное в первую очередь с именами Дж. Лакоф-фа и М. Джонсона, использует для этой цели в пер-
вую очередь понятие аналогии (см., например: [Баранов, Караулов 1991]). Согласно когнитивной теории метафоры [Лакофф, Джонсон 2004], метафора как аспект языка и мышления определяет основные способы интерпретации действительности. При этом метафора понимается как широкий класс случаев осмысления сущностей одной понятийной области в терминах другой, то есть метафоризация представляет собой взаимодействие двух структур знания: структуры источника (хорошо знакомого) и структуры цели (чего-то нового).
Можно утверждать, что для современной когнитивной лингвистики характерны представления о том, что метафора - это не троп, использующийся для украшения речи или наглядности, а основная ментальная операция, проявление аналоговых возможностей человеческого мышления, один из инструментов концептуализации мира, а значит, способ проникновения в процессы рече-мыслительной деятельности.
Таким образом, не подлежит сомнению, что метафора как фундаментальное свойство человеческого мышления предстает своего рода посредником между репрезентацией мира в понятиях и теми или иными знаниями и представлениями какого-либо конкретного человека или группы людей, позволяя выразить трудновыразимое и обозначить то, что сложно, нежелательно (например, по замыслу автора художественного произведения) или даже нельзя обозначить прямо по причине отсутствия прямого обозначения, причем выразить и обозначить, не увеличивая словарь единиц выражения и их синтаксическую сложность. При наиболее общем подходе метафора рассматривается как видение одного объекта через другой и в этом смысле является одним из способов репрезентации знания в языковой форме [Кубрякова 1996: 55].
Как справедливо замечает Н.А. Мишанкина, «понимание метафоры в этих условиях значительно трансформируется по отношению к традицион-
ному взгляду, включавшему в сферу метафоры художественный троп и один из способов развития лексического значения» [Мишанкина 2010: 41].
Мы разделяем точку зрения А.В. Брушлин-ского и А.Е. Сергиенко, которые под метафорой как ментальной репрезентацией понимают внутреннюю структуру, которая формируется в процессе жизни индивида и в которой представлена сложившаяся у него картина мира [Брушлинский, Сергиенко 1998: 8].
Нельзя не согласиться с мнением З.И. Резановой, по утверждению которой сейчас языкознание возвращается, по сути, к аристотелевской широте в определении границ метафорической номинации [Резанова 2003]. Можно согласиться с тем, что в современной науке анализ метафорических образов - это в первую очередь способ изучения ментальных процессов и постижения индивидуального, группового и национального самосознания [Чудинов 2001: 12], особенно актуально это, на наш взгляд, применительно к великим именам нашей классической литературы.
И языковая и речевая номинации обращаются к метафоре столь часто, что это дает основания согласиться с тем, что метафоричность мировосприятия и мышления являются базовыми свойствами когнитивно-языковой обработки действительности [Лакофф, Джонсон 2004; Телия 1988; Арутюнова 1998 и др.].
Итак, в настоящее время многоаспектность такого явления, как метафора, не подвергается сомнению. На современный момент разработаны даже методологии исследования метафоры в разных видах дискурса: политическом, юридическом, медицинском и других. Например, А.Н. Баранов и его коллеги предложили метод анализа метафорики русскоязычного политического дискурса, основанный на когнитивной и дескриптор-ной теориях метафоры [Баранов 2004; 2006]. Ю.В. Данюшина применила подобный метод к анализу англоязычного бизнес-дискурса (на материале дискурса бизнес-медиа) [Данюшина 2011]. Мы же пошли дальше и применили этот метод к одному из наиболее сложных рече-языковых образований - художественному тексту. Думается, что это вполне правомерно в связи с расширившимся пониманием терминов «метафора» и «метафоризация».
Большой энциклопедический словарь «Языкознание» (1998), например, сообщает, что по когнитивной функции метафоры делятся на второстепенные (побочные) и базисные (ключевые). Первые определяют представление о кон-
кретном объекте или частной категории объектов ... вторые (это всегда диафоры (апеллирующие к интуиции)) определяют способ мышления о мире (картину мира) или о его фундаментальной части (здесь и далее курсив наш - Н.А.) [Языкознание 1998: 296].
В энциклопедии «Русский язык» под редакцией Ю.Н. Караулова также содержится важное для нас замечание о том, что метафоризация значений во многом обусловлена картиной мира носителей языка. [Русский язык 2003: 233-236].
В конечном итоге, любая метафора служит для того, чтобы быть декодированной реципиентом. Таким образом, метафора - это всего лишь способ, посредством которого познается картина мира, в частности автора художественного произведения.
Итак, не подвергается сомнению, что в метафорических значениях и способах их выражения отражается мировосприятие: и индивидуальное, и этническое. По мнению В.Г. Гака, изучение языковых и речевых метафор открывает возможность «проникнуть в общие закономерности человеческого мышления» [Гак 1988: 13], позволяет дешифровать представления о мире конкретного человека и, если речь идет о художественном произведении, максимально определить смысл, вложенный автором в свое творение, сознательно или бессознательно. То есть метафорические употребления как раз и являются одним из способов объективации концептуальной информации в языке художественных произведений.
Ввиду того что наличие метафор в языке -следствие существования метафорических моделей в психической сфере человека, несомненно, возникает возможность познать миропонимание человека посредством дешифровки использованных им метафор, особенно это актуально применительно к выдающимся личностям, к числу которых, несомненно, принадлежит Ф.М. Достоевский.
В настоящей статье мы предприняли попытку проанализировать особенности миропонимания великого писателя посредством исследования его специфической особенности представлять одну понятийную область (христиански ориентированную) в терминах другой (бытовой, обыденной, эмпирической). Как известно, устойчивые соответствия между областью источника и областью цели называются «метафорическими моделями» (см., например: [Баранов, Караулов 1994]). Любая метафорическая модель, существующая в индивидуальном или коллективном сознании, воплощает некий стереотипный образ, с помощью
которого организуется опыт человека и его представления о мире [Щурина 2010: 116]. Представления о мире Достоевского нашли реализацию в нескольких метафорических моделях, в частности в анализируемой далее модели «русская народная почва - ощущение Богоприсутствия», сформировавшейся благодаря осмыслению и представлению в текстах своих романов хорошо знакомой Достоевскому религиозной области в языковых структурах описаний характеров персонажей, реализующихся в их поведенческих и речевых характеристиках.
На особую значимость метафорических моделей обращали внимание много исследователей. Несмотря на общую природу метафорических моделей, они неодинаковы в научных текстах и художественных произведениях. Во-первых, авторы опираются в основном на общеязыковые (онтологические, структурные, пространственные и т.п.) метафорические модели, во вторых - на субъективные авторские метафоры.
Что касается анализа общеязыковых метафор, то их исследованию и структурному описанию посвящено много работ [Плисецкая 2003 и др.]. Что же касается конкретных субъективных авторских метафор (которые называются также окказиональными (см., например: [Пименова 2009: 37]), то они изучены, на наш взгляд, недостаточно, хотя в современной лингвистической науке интерес к этому вопросу неуклонно растет.
Субъективные авторские метафоры имеют особую значимость для исследования идиолектной нормы. Метафорические модели варьируются для каждого конкретного автора текста, в особенности художественного, в зависимости от его взглядов на мир, системы ценностей, поэтому их со всеми основаниями можно назвать субъективными.
Стоит отметить, что при дешифровке авторских метафор стоит помнить, что часть значения высказывания, представляющего собой метафору, лежит за пределами строго лингвистического содержания высказывания, если под строго лингвистическим понимать утверждение, выраженное лексическими, морфологическими и синтаксическими элементами предложения. Л. Брандт и П. А. Брандт называют это психологическим аспектом понимания семантического содержания метафоры, а пространство, в котором метафорические высказывания приобретают то значение, которое в них вкладывается, - семиотическим пространством [Брандт, Брандт 2010: 6-8].
В настоящей статье мы предпринимаем попытку изучить процесс субъективной (авторской,
художественной) метафоризации Ф.М. Достоевского, целостную внутритекстовую метафорическую систему в романе «Братья Карамазовы», представленную языковыми единицами всех уровней, так как адекватная авторскому замыслу дешифровка смысла субъективной метафоры возможна лишь путем анализа всех элементов системы в их взаимообусловленности и взаимопредпо-лагаемости, непременно с учетом системы взглядов автора на мир.
Что касается Ф.М. Достоевского, то общеизвестна его убежденность в мессианской роли русского народного православия, русской почвы, в терминологии писателя, и именно благодаря метафоре как способу видеть один объект через другой, способу репрезентации знания о мире в языковой форме [Кубрякова 1996: 5] писатель смог репрезентировать в текстах своих романов что-то новое (а именно глубоко христианский смысл, ориентированный на тексты Священного Писания) посредством описания, казалось бы, обыденного, ничем не примечательного поведения центральных персонажей романов, в особенности финального романа писателя. Именно благодаря «прочтению» глубоко субъективных авторских метафор возможно адекватное прочтение особенностей миропонимания писателя, отразившегося в его речемыслительной деятельности.
Особенности русской земли получили в нашей культуре философское осмысление, наиболее яркое - у Николая Бердяева в книге очерков «Судьба России». Один из очерков так и называется - «О власти пространства над русской душой», где читаем следующее: «Всегда слишком возлагается он (русский человек) на русскую землю, на матушку Россию. Почти смешивает и отождествляет он свою мать-землю с Богородицей и полагается на ее заступничество» [Бердяев 1990: 65-67]. В этом же очерке читаем о том, что над русским человеком властвует русская земля, а не он властвует над ней, что «русская религиозность... религиозность коллективной биологической теплоты. Это не столько религия Христа, сколько религия Богородицы, религия матери-земли, женского божества, освещающего плотский быт» [Бердяев 1990: 36].
Почти так же воспринимал русскую народную почву и Достоевский, это понимание сформировалось в процессе жизни писателя (главным образом в каторжный и послекаторжный ее периоды), благодаря чему аналоговые механизмы мышления писателя сформировали субъективное сокровенное представление Достоевского о рус-
ской земле как о божестве, помогающем верующим в него людям. В произведениях писателя это представление реализовалось в соответствующей метафорической модели, которая максимально полно реализовалась писателем в его финальном романе «Братья Карамазовы», где автор максимально полно представил языковую аргументацию названной метафорической модели.
Языковое представление метафорической модели «русская народная почва - ощущение Бо-гоприсутствия» обеспечивается в романе языковыми единицами разных уровней сложности как на эксплицитном, так и (чаще) на имплицитном уровне. Так, например, о предназначении русского православия читаем в романе следующее: «Образ Христов хранят (иноки) пока в уединении своем благолепно и неискаженно, в чистоте правды Божией, от древнейших отцов, апостолов и мучеников, и, когда надо будет, явят его поколебавшейся правде мира... От востока звезда сия воссияет... От народа спасение Руси... Народ верит по-нашему... Народ встретит атеиста и поборет его, и станет единая православная Русь. Берегите же народ и оберегайте сердце его... Вот ваш иноческий подвиг, ибо сей народ -богоносец... Спасет Бог Россию, ибо хоть и развратен простолюдин и не может уже отказать себе во смрадном грехе, но все же знает, что проклят Богом его смрадный грех и что поступает он худо, греша. Так что неустанно еще верует народ наш в правду, Бога признает... Из народа спасение выйдет, из веры и смирения его... Не то у высших. Те вослед науке хотят устроиться ... одним умом своим, но уже без Христа... А пламень растления... сверху идет» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»).
В приведенном контексте структура источника анализируемой метафорической модели представлена имплицитно - посредством существительных «восток» и «народ», каждое из которых приобрело такую контекстную возможность благодаря метонимическому сближению: народ -работа на земле (почве); русские люди - люди восточной Европы. Структура цели представлена: эксплицитно - предикатом «богоносец», словосочетанием предиката с прямым дополнением «(простолюдин) Бога признает»; на имплицитном уровне - посредством метафоры «(от востока) звезда сия (т.е. Божественный образ Христов) воссияет».
Структура цели анализируемой метафорической модели уточняется посредством использования развернутой антитезы, противопоставляю-
щей бездуховность (без Христа, по Достоевскому) верхов, то есть людей, оторвавшихся от русской народной почвы, русского православия, Богопри-сутствию в жизни простого необразованного народа, сохранившего связь с матушкой-землей: «Народ наш... Бога признает... Из народа спасение выйдет, из веры и смирения его» - «Не то у высших. Те вослед науке хотят устроиться... одним умом своим, но уже без Христа» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»). Для максимализации образного и эмоционально-экспрессивного воздействия Достоевский использует метафору: «А пламень растления... сверху идет» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»).
Метафорическая модель «русская народная почва - ощущение Богоприсутствия» обеспечивается также присутствием антонимической модели «западная образованность, "ненародность" есть ощущение бесовщины», для обеспечения языкового представления которой Достоевский прибегает к легенде, восходящей к апокрифам, где повествуется о том, как Христос, сошедший с креста, посещает ад, или к народным сказаниям и духовному стиху «Сон пресвятой Богородицы»: «Ну туто жь застонало адие, / Ну застонало проклятое! / -Не стони ты, адие, / Не стони, проклятое: / Ты будешь, адие, / Ты будешь, проклятое, / Пред остан-ною кончиною / Наполнено клетовщиками, зубчиками, / И ябедниками, и ябедницами, / Платонами, архиереями, / Архимандритами, протопопами...» [Бессонов 1964: 206-207].
Однако писатель изменил в романной легенде не устраивавшую его антицерковную концовку взятого за основу произведения, введя социальные мотивы: «Не стони, аде, ибо придут к тебе отселева всякие вельможи, управители, главные судьи и богачи, и будешь восполнен так же точно, как был во веки веков, до того времени, пока снова приду» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»). Как видим, сущность области-источника, представленная однородными подлежащими «вельможи, управители, главные судьи и богачи» (то есть люди, далекие от народа-почвы) имплицитно определяется посредством олицетворенного существительного «ад», выступающего в функции обращения. Достоевский сохраняет религиозно-проповеднический стиль, последовательно реализуя такие его признаки, как: использование звательного падежа («аде»), экспрессивно-окрашенную и архаичную лексику (подчинительный союз «ибо», краткое причастие «восполнен»), инверсионный порядок слов («так же точно) и другие, что, безусловно, способствует общей сакрализации текста.
Имплицитно представлена метафора «русская народная почва есть Богоприсутствие» и в следующем прецедентном для Достоевского контексте: «Люби повергаться на землю и лобызать ее. Землю целуй и неустанно, ненасытно люби... Омочи землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»). Многократный императив «люби» «кричит» о глубине чувства к русской земле самого писателя (о земле в творчестве писателя см., например: [Плетнев 1992]), хотя в данном контексте основная часть метафорического значения лежит за пределами строго лингвистического содержания высказывания (если иметь в виду лексические, морфологические и синтаксические элементы предложения [Брандт, Брандт 2010: 6-8]) и может быть прочтена в контексте творчества писателя в целом.
В романе «Братья Карамазовы» читаем о том, что русская земля «со крестом»: несогласованное определение в данном случае эксплицирует структуру цели анализируемой метафорической модели. Разъединение с «землей со крестом» всегда имплицирует у Достоевского антонимическую метафорическую модель, объективирующую концепт БЕСОВЩИНА.
Так, Насильник Федор Павлович Карамазов в лице безгласной юродивой Лизаветы Смердящей обидел саму народную «почву», питающую православную веру и ассоциировавшуюся в сознании Достоевского с образом Богородицы. Напомним, что Смердяков больше всего оскорбляется даже не тем фактом, что мать его юродивая, а тем, что она была очень маленького роста - «всего двух аршин с малыим» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»), т.е. около 1 метра 43 см. Такое акцентирование внимания на росте героини отнюдь не случайно (точный рост героев Достоевским практически не указывается): думается, что в данном случае также имплицируется метафора «русская народная почва есть ощущение Богопри-стутствия». Та же метафоричность реализуется и контекстами, где говорится об образе жизни маленькой юродивой: волосы ее «всегда были запачканы в земле... потому что спала она всегда на земле и в грязи» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»). Существительные «земля» и «грязь» в контексте творчества Достоевского всегда реализуют индивидуально-авторские приращения смысла, последовательно репрезентирующие структуру цели исследуемой метафорической модели.
Глубоко метафоричны (или аллюзийны) все художественные образы Достоевского: так языко-
вые средства всех уровней сложности, «рисующие» образ Федора Павловича Карамазова, последовательно репрезентируют концепт БЕСОВЩИНА, антонимичный анализируемой в настоящей статье метафоре. Неслучайно именно Федор Павлович осквернил олицетворенный в Лизавете Смердящей образ русского народного православия, что не могла не значить для Достоевского однозначной обреченности «антиперсонажа».
Последовательно реализуется концепт БЕСОВЩИНА и в языковых характеристиках «бесова сына» и отцеубийцы Павла Смердякова, который «ненавидел происхождение свое, стыдился его и со скрежетом зубов припоминал, что «от Смердящей произошел». Россию проклинал и над нею смеялся. Он мечтал уехать во Францию, с тем чтобы переделаться во Француза...» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»). Сема «запад», приобретаемая существительным «Франция» (как и названиями других западноевропейских государств) в контекстах Достоевского, позволяет названному существительному объективировать концепт БЕСОВЩИНА, который имплицируется также и на лексико-синтаксическом уровне, и на собственно синтаксическом уровне: так, в предложении «я всю Россию ненавижу», вложенном в уста Смердякова, определительное местоименное прилагательное «весь» указывает на всеохватность ненавистного чувства Смердя-кова к России, а словосочетание «Россию ненавижу» эксплицитно объективирует у Достоевского не только концепт БЕСОВЩИНА, но и на имплицитном уровне формирует метафору «русско-сти», русской земли как божества, способного даровать воскрешение, подобное тем, что описаны в Евангелиях.
В контексте нашего исследования очень значимой представляется метафора, вложенная Достоевским в уста Дмитрия Карамазова, который сказал, что Смердякова «Бог убьет». Адекватно авторскому замыслу данную метафору можно прочитать только в контексте всего творчества писателя: данное предложение объективирует концепт БЕСОВЩИНА, и буквально метафору следует «прочитать» следующим образом: отрыв от русской земли, «правильного», по словам Достоевского, православия чреват гибелью, но не Бог будет палачом - палачом станет отсутствие хранящего Божеского покровительства.
И Дмитрий, и особенно младший брат Алексей особенно духовно близки к русской народной почве, к простолюдинам (сема структуры источника «русскость, народность» имплицитно
содержится в разговорных номинациях названных персонажей - Митя и Алеша, в то время как ориентированный на Запад Иван Федорович именуется исключительно по имени и отчеству), которые, по глубокому убеждению Достоевского, без оглядки верят в Бога, и Богоприсутствие освящает и охраняет их жизни, в особенности Дмитрия Карамазова в критический для него момент под окном отца: «"Бог, - как сам Митя говорил потом, -сторожил меня тогда": как раз в то самое время проснулся на одре своем больной Григорий Васильевич» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»). Как видим из приведенного контекста, структура цели метафорической модели «русская народная почва - ощущение Богоприсутствия» реализуется эксплицитно - посредством существительного «Бог». Именно Бог сохранил жизнь слуге Григорию, о чем Дмитрий умолял Всевышнего и что свидетельствует о Богоприсутственности в жизни глубоко по-русски верующего Дмитрия: «Боже, оживи поверженного у забора! Пронеси эту страшную чашу мимо меня! Ведь делал же ты чудеса, господи, для таких же грешников, как и я!» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»).
«Пронеси эту страшную чашу мимо меня!» -слова Христа, сказанные им накануне крестного страдания и смерти (Евангелие от Марка, гл. 14, ст. 36; от Луки, гл. 22, ст. 42; от Матфея, гл. 26, ст. 39). Митя повторяет их, но вкладывает в них иное значение. Мы имеем дело с экспрессивным перифразом «страшная чаша», объективирующим концепт ГРЕХ, причем употреблен этот троп в составе метафоры, что, с одной стороны, усиливает воздействие на читателя, а с другой - помогает максимально правильно дешифровать образ Дмитрия, для которого убийство не просто грех, это «страшное» действие. Для того чтобы наиболее образно передать отношение Мити к совершенному им греховному действию, Достоевский использует сравнение «точно горячий уголь в душе» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»), являющееся свободным переложением строк из любимого Достоевским пушкинского стихотворения «Пророк»: «И угль, пылающий огнем, / Во грудь отверстую водвинул». Но Достоевский, в отличие от Пушкина, использует не метафору, а сравнение, повышающее вероятность адекватного авторскому замыслу прочтения. То, что грех «жжет» душу Дмитрия, является одним из наиболее ярких подтверждений «русскости» этого персонажа, возможности его «прочтения» в качестве одного из способов представления метафоры «русской народной почвы».
Дмитрий, в свою очередь, возносит славословие Богу даже в критический для себя момент: «Слава Высшему на свете, Слава Высшему во мне. Этот стишок у меня из души вырвался когда-то, не стих, а слеза...» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»). Богоотнесенность русского народного характера Дмитрия обеспечивается словосочетаниями «Высший на свете» и «Высший во мне», где устойчивая часть «Высший» обеспечивает единение Бога как творца всего сущего на земле и Бога в жизни конкретного Божьего творения.
Возможность рассмотрения образа Мити в качестве способа проникновения в глубоко субъективную метафористику Достоевского подтверждается нижеприведенными самономинациями, объективирующими концепт СОВЕСТЬ и свидетельствующими о Богоприсутствии в душе всецело русского героя: «Господи, благодарю тебя за величайшее чудо (сохранение жизни слуге Григорию - Н.А.), содеянное тобою мне, грешному и злодею, по молитве моей, я молился всю ночь!.. -и он (Дмитрий) три раза перекрестился» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»). Выделенные приложения ословливают концепт СОВЕСТЬ, который у Достоевского всегда синонимичен концепту БОГ, и констатируют раскаяние Дмитрия, что, по православной традиции, уже есть залог прощения Богом. Любовь Грушеньки и сохранение жизни Григория стали залогом возрождения Дмитрия, информация о чем объективируется с помощью соответствующих лексем: «О, как вы возродили, как вы воскресили меня в одно мгновение...» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»). Однозначный глагол «возродить» определяется словарями как «восстановить, возобновить что-либо разрушенное, утраченное» [МАС 1881: I: 203]. Глагол «воскресить» многозначный, и в нашем контексте он реализует синкретное значение, возникшее в результате метафорического переноса, которое можно определить примерно как «возвратить духовно умершего к жизни».
Таким образом, можно констатировать, что преображение Мити возможно благодаря Бого-присутствию в его жизни, предопределенного его «русскостью», его близостью к русской народной почве, что возможно в рамках рассматриваемой нами метафорической модели. Так, если Смердя-ков, объективирующий концепт БЕСОВЩИНА, говорит: «Я всю Россию ненавижу», то в уста Дмитрия Достоевским вкладывается следующая ключевая фраза: «Россию люблю... русского Бога люблю...» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»). Антонимичные глаголы «люблю» - «нена-
вижу» при общем прямом дополнении «Россию» представляют антонимичные метафорические модели: «"русскость" есть залог Богопристутствия» и «"нерусскость" (ненародность, ориентация на Запад) есть бесовщина». Топоним «Америка» реализует в творчестве Достоевского сему «запад» и объективирует структуру цели второй, негативно маркированной метафорической модели: не случайно и очень важно употребление в речи Дмитрия по отношению к Америке междометия «черт ее возьми» (где важно наличие слова «черт», утрачивающего десемантизацию не только в данном контексте, но и в большинстве других случаев) и глагола «ненавижу», имлицирую-щим одно и то же контекстное значение бесовщины Запада: «не на радость убежит, не на счастье... а воистину на другую каторгу, не хуже, может быть, этой! Не хуже, Алексей, воистину говорю, что не хуже! Я эту Америку, черт ее дери, уже теперь ненавижу» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»).
Говоря об Америке, о самой возможности побега Митя может утешиться только одной мыслью - возвращением к родной земле и в родную землю: «зато помрем на родной земле» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»). Смерть становится не столь страшной, если она происходит на родной русской земле. Эта глубинная связь с простонародной почвой, обеспечивающая Бого-присутствие в жизни Дмитрия, имплицируется и посредством употребления просторечного глагола «помрем» вместо нейтрального «умрем».
Остается неизвестным, совершил ли Митя побег, но, учитывая характер этого персонажа, стоит предположить, что нет. В Дмитрия Карамазова Достоевский вложил свое понимание родины, а сам русский гений в своем «Дневнике писателя» за 1873 г. побег в Америку прямо назвал «изменой отечеству» и крайне возмущался тем, что Белинский и его единомышленники называют это добродетелью. Наши предположения подтверждаются и свидетельствами вдовы писателя А.Г. Достоевской, в соответствии с которыми во второй части романа Достоевский хотел перенести действие в восьмидесятые годы, где Алеша должен был явиться уже «зрелым человеком, пережившим сложную душевную драму с Лизой Хохлаковой, Митя возвращался с каторги» [Гроссман 1935: 332]. Кроме того, Достоевский специально допустил ошибку при описании судебного следствия: врачи Герценштубе и Варвинский не могли быть опрошены одновременно и в качестве свидетелей, и в качестве экспертов. Как считают исследователи,
это юридическое нарушение было допущено писателем для того, чтобы во втором томе «Карамазовых» оно послужило поводом для кассации и пересмотра дела Мити (см., например: [Материалы и исследования 1976: 163-168]). Все это, на наш взгляд, свидетельствует о том, что Митя не смог и не должен был оторваться от родной земли: с этим разрывом была бы утрачена прямая и непосредственная его связь с русским Богом. Окончательное преображение Мити могло и должно было произойти именно на родной русской почве и посредством ее божественной помощи, что соответствует убеждениям Достоевского.
В контексте сказанного метафорически можно прочитать и следующие слова Мити: «Я жених формальный и благословенный... с образами...» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы»), где предикат и определения (согласованное и несогласованное) реализуют индивидуально-автор-ские приращения смысла, возможно, метафорически указывая на скорую «свадьбу» Мити с православной верой, окончательное единение с русской народной почвой, а следовательно, и на грядущее полное Богоприсутствие в его жизни.
Таким образом, мы видим, что языковое представление субъективной авторской метафоры Ф.М. Достоевского «русская народная почва есть ощущение Богоприсутствия» обеспечивается языковыми единицами разных уровней сложности как на эксплицитном, так и на имплицитном уроне. Анализ средств и способов этого представления позволяет изучить субъективное мировиде-ние автора произведения (в нашем случае -Ф.М. Достоевского), а значит, максимально верно дешифровать смысл, вложенный писателем в свое творение.
Список литературы
Арутюнова Н.Д. Языковая метафора // Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. М.: Языки русской культуры, 1998.
Баранов А.Н., Караулов Ю.Н. Русская политическая метафора. Материалы к словарю. М.: Ин-т русского языка АН СССР, 1991.
Баранов А.Н., Караулов Ю.Н. Словарь русских политических метафор. М.: Ин-т русского языка АН СССР, 1994.
Баранов А . Н. Некоторые константы русского политического дискурса сквозь призму политической метафорики («взаимоотношения бизнеса и власти», «коррупция»). М.: Фонд ИНДЕМ, 2006.
Бердяев Н.А. Откровение о человеке в творчестве Достоевского // О Достоевском: Творчест-
во Достоевского в русской мысли 1881-1931 гг. М.: Сов. писатель, 1990.
Бессонов П. Калики-перехожие. Вып. 6. № 619. М., 1964.
Большой энциклопедический словарь. Языкознание / под ред. В.Н. Ярцевой. М.: Бол. рос. энцикл., 1998.
Брандт Л., Брандт П.А. Как понять метафору: Когнитивно-семиотический подход к изучению метафор (перевод с сокращениями) // Вопр. когнитивной лингвистики. 2010. № 4.
Брушлинский А.В., Сергиенко А.Е. Ментальная репрезентация как системная модель в когнитивной психологии // Ментальная репрезентация: динамика и структура. М.: Ин-т психологии РАН, 1998.
Будаев Э.В., Чудинов А.П. Метафора в педагогическом дискурсе: современные зарубежные исследования // Политическая лингвистика. Вып. (1) 21. Екатеринбург, 2007.
Гак В. Г. Метафора: универсальное и специфическое // В.Г. Гак. Метафора в языке и тексте. М.: Наука, 1988.
Гроссман Л.П. Жизнь и труды Ф.М. Достоевского. Биография в датах и документах. М.; Л.: Academia, 1935.
Данюшина Ю.В. Метафора в дискурсе бизнес-медиа (опыт социо-когнитивного анализа) // Вопр. когнитивной лингвистики. 2011. № 1.
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 14. Л.: Наука, 1975.
Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 15. Л.: Наука, 1976.
Кубрякова Е.С. и др. Краткий словарь когнитивных терминов. М.: Наука, 1996.
Лакофф Д., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем. М.: Едиториал УРСС, 2004.
Мишанкина Н.А. Специфика метафорического моделирования научного дискурса // Вопр. когнитивной лингвистики. 2010. № 1.
Мотько М.Л. Метафора в метаязыке лингвистики: дис. ... канд. филол. наук. Горно-Алтайск, 2007.
Пименова М.В. Артефактные метафоры как способ объективации концепта «жизнь» // Изменяющийся славянский мир: новое в лингвистике: сб. ст. Севастополь: Рибэст, 2009. Сер. Славянский мир. Вып. 2.
Плетнев Р. Земля // О Достоевском: сб. ст. / под ред. А.Л. Бема. М., 1992.
Плисецкая А.Д. Метафора как когнитивная модель в лингвистическом научном дискурсе: образная форма рациональности // Когнитивное моделирование в лингвистике. Варна, 2003.
Резанова З.И. Метафора в процессах языкового миромоделирования // Резанова З.И., Мишанкина Н.А., Катунин Д.А. Метафорический фрагмент русской языковой картины мира: ключевые концепты. Ч. 1. Воронеж: ВГУ МИОН, 2003.
Русский язык: Энциклопедия / под ред. Ю.Н. Караулова. М.: Бол. рос. энцикл., 2003.
МАС - Словарь русского языка: в 4 т. / под ред. А.П. Евгеньевой. М.: Русский язык, 19811984.
Телия В.Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологиче-ский аспекты. М., 1996.
Теория метафоры / под ред. Н.Д. Арутюновой. М., 1990.
Ф.М. Достоевский. Материалы и исследования: в 2 т. Т. II. Л.: Наука, 1976.
Чудинов А.П. Россия в метафорическом зеркале: когнитивное исследование политической метафоры [1991-2000]. Екатеринбург, 2001.
Щурина Ю.В. Метафора как источник комического в современном российском медиа-дискурсе // Вопр. когнитивной лингвистики. 2009. № 4.
N.A. Azarenko
THE LINGUISTIC INTRODUCTION OF THE METAPHORIC PATTERN OF THE RUSSIAN WORLD AS THE PLACE TO SENSE GOD'S PRESENCE
The linguistic introduction of F.M. Dostoevsky's original subjective metaphor of the Russian world as the place to sense God's presence in «The Brothers Karamazov» is the object of the current analysis. As one proceeds in deciphering the given metaphor adequately to the author's design, it is not only F.M. Dostoevsky's world view, but the true meaning he endowed his creation with that becomes the object of exploration.
Key words: metaphor, metaphoric pattern, metaphorization, analogy, world view, Orthodoxy.
