CC BY
55
УДК 418.2 + 8.08 ББК 81.07 + 83.011.7
Н. Ю. Чугунова
Языковая структура образа рассказчика в прозе non-fiction (на материале автобиографической прозы А. Рекемчука)
В статье на материале автобиографических произведений А. Рекемчука, относящихся к текстам жанра non-fiction рассматриваются некоторые приемы языковой организации образа рассказчика. Данная текстообразующая категория анализируется в различных аспектах. Особое внимание уделено пространственно-временной организации повествования рассказчика, субъективированному и объективированному авторскому повествованию, а также языковым средствам, способствующим созданию образности текста жанра non-fiction.
Ключевые слова: проза non-fiction, образ автора, образ рассказчика, точка видения, словесный ряд, субъективация повествования.
N. Yu. Chugunova
Lingustic structure of the narrato's image in non-fiction prose (on example of autobiographic prose of A. Rekemchuk)
In the article based on the autobiographical prode of A. Rekemchk which belongs to non-fiction genre some narrator's image linguistic devices are considerd. This text-forming category is analysed in different aspects. Special attention is paid to space-time narrator telling, subjective and objective narration, and also linguistic devices which provoke to create imagery of the nn-fiction text.
Keywords: non-fiction prose, author's image, narrator's image, point f view, word range, subjectivation of narration.
В настоящее время внимание многих ученых привлекает появление текстов, относящихся к жанру non-fiction. Существует разное понимание жанра non-fiction. В словарях, например, отмечается, что non-fiction / нон-фикшн - прозаическое литературное произведение, не являющееся ни романом, ни повестью, ни рассказом; литература, не относящаяся к художественной.
Мы согласны с формулировкой Н. Ивановой, которая в статье «По ту сторону вымысла» характеризует non-fiction следующим образом: «Non-fiction - это самая настоящая изящная словесность, но без вымысла», которую «можно определить через свободное движение и сопряжение авторских мыслей и ассоциаций, управляемое искусством. Non-fiction есть все, что не fiction, но остающееся в пределах художественного письма (в пределах интеллектуальнохудожественного дискурса). Я отношу nonfiction к изящной словесности - а не просто к книгам как таковым, среди которых могут быть и пособия по математике и советы ветеринара» [4, с. 6-7].
В тексте жанра non-fiction достаточна велика ошибка отождествления автора и рассказчика: тексты подписаны создателем, повествование наполнено автобиографическими и документальными фактами, пред-
ставлены фотографии из личных архивов и т. п. Возникает ощущение, что автор и рассказчик - одно лицо, тем более что повествование строится от 1-го лица.
А. И. Горшков пишет: ««я» в повествовательном произведении (прозаическом или стихотворном) однозначно указывает на образ рассказчика. Никакие личностные сходства или биографические совпадения дела не меняют.
Автор может сделать рассказчиком кого угодно, в том числе и самого себя. Но в композиции словесного произведения даже самый близкий образу автора образ рассказчика все же остается образом рассказчика [3, с. 190].
В рамках данной статьи на материале автобиографической прозы А. Рекемчука анализируются некоторые аспекты языкового выражения образа рассказчика как текстообразующей категории.
В автобиографической прозе А. Рекемчука, которую мы относим к жанру non-fiction, образ рассказчика близок образу автора. Обратимся к тексту романа «Мамонты»: «Вне сомнений, это и было то самое место, куда я забредал когда-то. Я не ошибся ни в стороне, ни в расстоянии. Здесь, конечно, здесь...
Но в том-то и дело, что все здесь неузнаваемо переменилось.
Пропали древние, поросшие бархатными мхами могильные камни. Куда-то подевались кресты с косыми рейками домиком. А главное, исчезли, будто их и не было вовсе, те самые надписи, ради которых я потащился опять на Рогожское кладбище. Да не один: повлек за собою целую ораву промерзших до костей и, может быть, не очень сытно позавтракавших юнцов и юниц.
Заметив мою растерянность, они кротко отводили взгляды, постукивали подошвами одна о другую, тихо переговаривались, дыша морозным паром...
На месте исчезнувших старых могил теснились новые захоронения.
Спесиво дыбились гранитные и мраморные обелиски, отполированные до зеркального блеска. Громоздились нелепые статуи в рост каких-то молодцов с блатными челками. Имена и фамилии на постаментах ничего не говорящие, ни уму, ни сердцу, почему-то ассоциировались с газетными столбцами уголовной хроники.
Время не остановишь. Поколения сменяют друг друга. Ветхие захоронения, за которыми нет пригляда близких людей и потомков, нет оплаты кладбищенских услуг, - их, в конце концов, отдают другим постояльцам. Гробы ложатся поверх гробов.
И такой порядок заведен не в одной лишь России.
Как-то в Париже друзья повели меня на русское кладбище Сент-Женевьев де Буа поклониться могиле Ивана Бунина.» [5, с. 69-70].
В приведенном контексте субъективность повествования выражается через использование в дискурсе рассказчика книжного словесного ряда с элементами неопределенности в сочетании с разговорным, на что указывает наличие вводных компонентов (вне сомнений, конечно, а главное, может быть), слов с неопределенной семантикой (когда-то, куда-то, какие-то, как-то, почему-то), отрицательных конструкций (ни в стороне, ни на расстоянии; ничего не говорящие ни уму, ни сердцу). Разговорной словесный ряд представлен словами «потащился», «блатные», «орава». Кроме того, показателем субъективности повествования можно назвать графический словсеный ряд (термин Г. Д. Ахметовой) - слово «домиками» выделено в тексте курсивом. Представлен в тексте и иронический словсеный ряд:
«Спесиво дыбились обелиски, отполированные до зеркального блеска; нелепые статуи молодцов с блатными челками».
В данном композиционном отрезке усиливается публицистическое начало, проявляющееся в дискурсах, посвященных теме смены поколений. Грамматическая форма местоимения 1-го лица, сменяется формой 2-го лица, определенно-личные предложения - обобщенно-личным (Время не остановишь), разговорная лексика - литературным языком. В этой части текста образ автора объединяется с образом рассказчика, но дистанция по-прежнему существует: автор выражает свои убеждения через эстетикохудожественный компонент литературной личности рассказчика.
Г. Д. Ахметова называет авторские отступления и рассуждения, включенные в дискурс рассказчика, «условно объективированными», поскольку «они всегда отражают ту или иную точку видения» [1, с. 102-103]. «Объективация» повествования рассказчика в приведенном примере осуществляется путем сближения двух точек видения - автора и рассказчика. Речевая сфера рассказчика из субъективированной переходит в «условно объективированную». В конце контекста повествование вновь возвращается в субъективированное «я» рассказчика.
В следующем фрагменте текста также происходит слияние образа рассказчика с образом автора, но уже при помощи характерного для текста жанра non-fiction расширенного пространственно-временного континуума. Отметим, что основным принципом организации данного жанра является ретроспекция. Рассказчик, возвращая читателя к уже ранее изложенным фактам, акцентирует на них внимание, тем самым заставляя читателя удерживать в памяти отдельные моменты сообщаемого: «Тогда, на «Мосфильм», я помню, он явился - уже старенький, облезлый, будто траченый молью, - в пальто на старорежимной яркокрасной генеральской подкладке.
Его внешности я уделил достаточное место в одной из предыдущих глав этой книги.
Но там же случилась оговорка, которую я вполне мог бы исправить сейчас, по ходу обычной писательской работы над текстом - там убрал, а тут вставил, - но я не могу этого делать, поскольку сам процесс
рождения книги, как представляется мне, тоже способен нести сюжетную функцию, запечатлевая путь - от незнания к знанию, от заблуждения к истине.
Там, в главе «Сестра», я записал торопливо: «.Причин и обстоятельств, заставивших его покинуть родные берега, я не выяснил. Но тут, вероятно, ситуация была типовая».
Отнюдь: она была совершенно исключительной.
Вернусь к фактам его биографии» [5, с. 403].
Категория ретроспекции выражена в данном контексте предложением «Его внешности я уделил достаточное место в одной из предыдущих глав этой книги». Образ рассказчика организуют следующие языковые средства: слова с неопределенной временной и пространственной семантикой (тогда - сейчас; там - тут), антонимы: типовая - исключительная. Развертыванию повествования способствуют глаголы прошедшего времени совершенного вида, обозначающие последовательно сменяющие друг друга события (случилась, явился, убрал, записал, уделил и др.).
Ретроспекция проявляет себя и на функционально-смысловом уровне. В контексте происходит совмещение разных типов речи. Отметим, что выделение нами в тексте жанра non-fiction функциональносмысловых типов речи условно, так как в нем условна сама граница между повествованием, описанием и рассуждением. Так, начало контекста насыщено перечислением признаков и качеств, характерных для внешности описываемого персонажа - Темкина Дмитрия Зиновьевича (старенький, облезлый, будто траченый молью; в пальто на старорежимной яркокрасной генеральской подкладке).
Далее описание переходит в рассуждение, на что указывает синтаксическая конструкция с придаточной частью, осложненная деепричастным оборотом, наряду с включением отвлеченных понятий «знание - незнание», «истина - заблуждение». Графический словесный ряд выражен курсивом в словосочетании «сюжетная функция». Курсив можно рассматривать как один из способов организации образа рассказчика.
Итак, образ рассказчика в тексте жанра non-fiction близок образу автора, иногда сливаясь с ним, что в свою очередь создает
две речевые сферы - субъективированную и «условно объективированную». Субъективированная речевая сфера рассказчика чаще всего проявляет себя в повествовании и описании, а «объективированная» - в рассуждениях.
В автобиографической прозе А. Рекемчука также находим немногочисленные случаи проспекции. В повести «Пир в Одессе после холеры» читаем: «Это было частью его натуры, его личности: вот так он умел обращаться с предметами, привычными его рукам. Вот так, в бесподобной шляхетской стойке, он орудовал рапирой. Вот так подходил с кистью к мольберту - я еще расскажу об этом» [6, с. 498]. Здесь выражение рассказчика «я еще расскажу об этом» реализует проспецию и указывает на то, что рассказчик в своем повествовании еще вернется к описываемым событиям. Следовательно, континуум в тексте жанра non-fiction, организованный взаимодействием внешней и внутренней временных осей, многомерен и обратим.
Категории ретроспекции и проспекции в тексте жанра non-fiction композиционно проявляются в прерывистости и нелинейности воспоминаний, обусловливающих ассоциативность повествования, совмещение разных пространственных и временных планов. В автобиографических произведениях А. Рекемчук отказывается от хронологически точного, последовательного изложения фактов и событий прошлого. Повествование текстов нелинейно и характеризуется резкими переходами из одного временного плана в другой, регулярными переключениями из внешнего, событийного мира во внутренний мир автора, совмещением рассказа о прошлом с обнажением процесса возникновения текста. Такой композиционный прием выделяет А. О. Боль-шев в своем диссертационном исследовании и называют его «автобиографическим импульсом» [2, с. 8].
В прозе А. Рекемчука частое обращение к беллетризации значительно усиливает художественную составляющую и сближает текст жанра non-fiction с текстом художественной литературы, в которой феномен образной и эмоциональной памяти автора выражается в дискурсе рассказчика и непосредственно связан с категорией времени.
В романе «Мамонты» рассказчик представлен в двух ипостасях: зрелый, находящийся в состоянии самопознания и самоанализа мужчина (здесь образ рассказчика почти тождественен образу автора), и рассказчик-герой (мальчик, проходящий трудный путь становления личности). Номинальное совпадение автора, героя и рассказчика, обусловливает существование в тексте двух временных континуумов - «Я» в прошлом и «Я» в настоящем.
К. А. Щукина отмечает, что в силу неоднородности организующего подобное повествование «я» (чередование «детской» и «взрослой» точек видения), происходит субъектное расслоение речевой сферы такого рассказчика на повествуемое «я» (ребенок, воспринимающий события как бы непосредственно в момент их протекания, взрослый рассказчик на время устраняется автором), повествующее «я» (взрослый, с позиции которого указывается время рассказа и оцениваются далекие события) и авторское «я» [7, с. 21]. Приведем пример из романа «Мамонты»: «Вполне естественно, что образ отца мог быть составлен только из тех реалий, которые запечатлела память. Из тех встреч и бесед с отцом, которые были на самом деле.
Среди них всего более привлекает эпизод киевской ранней весны, когда отец, нахлобучив свою серую шляпу со щегольски примятой тульей и сняв с крюка шишковатую трость с изогнутой, как бараний рог, рукоятью, заявил, что отправляется гулять на Владимирскую горку, а мама - догадавшись, куда он навострил лыжи, - сказала: вот и хорошо, мальчик пойдет гулять вместе с тобой, сегодня такая чудесная погода, сейчас я соберу его.
Но в отличие от той весны, когда это было на самом деле, теперь была осень, стоял октябрь.
Отец воткнул свою трость в землю, в ворох палых листьев и, по обыкновению, уселся на рукоять, заложив ногу на ногу, вперив отсутствующий взгляд в черту горизонта.
Я бегал вокруг памятника Крестителю, иногда отбегал подале, собирая с земли облетевшие листья необыкновенно яркой и причудливой расцветки. В моих руках уже был целый букет.
Вздохнув, я разжал руки, листья осыпались к моим ногам, а я дотянулся до книжной полки, что была рядом, аккурат за
моим письменным столом, наугад, не глядя, нащупал нужный корешок, вытянул его из ряда, и книга привычно раскрылась на той самой странице.
Чтение мое было прервано странным звуком.
Я оглянулся, вгляделся сквозь пеструю завесь поникших ветвей.
По дороге, по спуску, которым мы только что поднимались в гору, теперь - обратным током валила толпа людей, тупо глядящих себе под ноги.
Я обернулся: взгляд отца тоже был устремлен на этих.» [5, с. 594-597].
В анализируемом композиционном отрезке точка видения рассказчика-взрослого, «я» повествующего, выражена в оценке описываемых событий (серая шляпа со щегольски примятой тульей; шишковатая трость с изогнутой, как бараний рог, рукоятью; отсутствующий взгляд; пестрая завесь поникших ветвей), разговорно-просторечным словесным рядом (навострил лыжи; валила; нахлобучивший, аккурат (прост.)), особым распределением пространственновременных осей (Киев, ранняя весна - Москва, осень, октябрь; тогда - теперь, сегодня, только что). Точка видения рассказчика-ребенка, «я» повествуемого, выражена непосредственностью детского восприятия (листья, необыкновенно яркой и причудливой расцветки). Преобладание в речевой сфере «я» повествующего глаголов прошедшего времени (было, воткнул, уселся, бегал и др.), а в речи «я» повествуемого форм настоящего времени (привлекает, отправляется гулять, собирая) указывает на разные точки отсчета временных планов.
Из контекста видно, что для текста жанра non-fiction характерно совмещение разных пространственно-временных планов. Рассказ ведется одним субъектом, но временной план такого дискурса имеет две точки отсчета: «Я»-тогда - прошлое, «Я»-сейчас -настоящее. Это определяет существование в тексте разных точек видения.
Подведем итог: в тексте жанра non-fiction организующим центром повествования является образ рассказчика. Образ рассказчика может сливаться с образом автора в дискурсах, посвященных размышлениям и комментариям, что определяет наличие в тексте «условно объективированно-
го» рассказчика. В языковую сферу такого рассказчика включены отвлеченные существительные, обобщенно-личные конструкции, графический словесный ряд, недосказанность и экспрессивность, выражающиеся пунктуационно (многоточие, тире, вопросительный и восклицательный знаки). На субъективацию повествования рассказчика указывает употребление в его речи определенно-личных предложений,
разговорно-просторечного словесного ряда, слов с неопределенным значением и вводных конструкций. Такое разделение субъективированной и объективированной речевых сфер рассказчика в большей степени является условным, так как для текста жанра non-fiction характерно их постоянное пересечение и взаимодействие. Это усложняет языковую структуру образа рассказчика в тексте жанра non-fiction.
Список литературы
1. Ахметова Г. Д. Языковая композиция художественного текста (проблемы теоретической феноменализации, структурной модификации и эволюции на материале русской прозы 8090-х годов XX в.) : моногр. М. ; Чита : Изд-во ЗабГПу, 2002. 264 с.
2. Большев А. О. Исповедально-автобиографическое начало в русской прозе второй половины XX века : дис. ... д-ра филол. наук: 10.01.01. СПб., 2003. 282 с.
3. Горшков А. И. Русская стилистика и стилистический анализ произведений словесности. М. : Изд-во Лит. ин-та им. А. М. Горького, 2008. 544 с.
4. Иванова Н. Б. По ту сторону вымысла // Знамя. 2005. № 11. 58 с.
5. Рекемчук А. Е. Мамонты. М. : МИК, 2006. 600 с.
6. Рекемчук А. Е. Пир в Одессе после холеры : повести. М. : МИК, 2003. 368 с.
7. Щукина К. А. Речевые особенности проявления повествователя, персонажа и автора в современном рассказе (на материале произведений Т. Толстой, Л. Петрушевский, Л. Улиц-кой) : дис. ... канд. филол. наук: 10.02.01. СПб., 2004. 165 с.
УДК 398.541
ББК 82.3(2 Рос)
Б. Б. Шойнжонов Система образов мифологических рассказов бурят
В представленной статье рассматривается система образов мифологических рассказов бурят. Эти персонажи изображены не как вымышленные, фантастические, а как существующие в реальной действительности. В целом, основной состав образов мифологических рассказов бурят, их смысловое значение и приемы их художественной обрисовки в целом традиционны. Наиболее частыми персонажами устных суеверных повествований являются эжины и заяны, хозяева местности, ламы-йогины, шаманы, колдуны, многочисленные злые духи и души людей, умерших неестественной смертью.
Ключевые слова: система образов, мифологический рассказ, мотив, сюжет, хозяин местности, сабдаг, шаман, черт, бес, злой дух, лама, духи природы, анимистическое представление.
V. V. Shoinzhonov
Image system of mythological butyat stories
In the article the image system of mythological buryat stories is considerd. These Characters are presented as if they are not invented but as they are real. The basic image structure of mythological buryat stories, their sense meaning and devices of their art presentatin are traditional. The most frequent characters in oral superstitious narrations are ezins and zaians, masters of place, the llama-joginy, shamans, sorcerers, numerous evil ghosts and souls of people died unnaturally.
Keywords: image system, mythological story, motive, plot, master of place, sabdag, shaman, demon, evil ghost, the llama, spirits of nature, animastic presentation.
Данная статья посвящена проблеме из- ки зрения их системы образов. Народные
учения мифологических рассказов (далее суеверные рассказы наряду с преданиями и
МР, они же суеверные рассказы) бурят с точ- легендами входят в круг несказочной про-
