CC BY
31
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Арановский, К.В. Муниципальная реформа в России: развитие местного самоуправления или децентрализация государственной администрации? [Текст] / К.В. Арановский, С.Д. Князев // Правоведение. - 2007. - № 2. - С. 3-20.
2. Информация Министерства регионального развития Российской Федерации «Предварительные итоги переходного периода реализации Федерального закона от 6 октября 2003 года № 131-Ф3 «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации [Электронный ресурс] // Офиц. сайт М-ва регионального развития РФ. - Режим доступа: minregion.ru/
3. Комарова, В.В. Институт публичных слушаний - форма народовластия (понятие, виды, правовые основы) [Текст] / В.В. Комарова // Конституц. и муницип. право. - 2006. - № 9. - С. 18-21.
4. Курманов, М.М. Досрочное прекращение полномочий представительного органа муниципального образования [Текст] / М.М. Курманов // Журн. рос. права. - 2004. - № 11. - С. 27-31.
5. Нудненко, Л.А. Проблемы правовой регламентации правотворческой инициативы граждан в Российской Федерации [Текст] / Л.А. Нудненко // Гос. власть и местное самоуправление. - 2010. - № 2. - С. 29-31.
6. Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации [Текст]: федер. закон : [принят Гос. думой 6 октября 2003 г.] // Собр. законодательства РФ. - № 40. - Ст. 3822.
7. Официальный сайт Санкт-Петербургской избирательной комиссии [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.st-petersburg.izbirkom.ru/
8. Официальный сайт Центральной избирательной комиссии Российской Федерации [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.cikrf.ru/
9. Пешин, Н.Л. Государственная власть и местное самоуправление в России: проблемы развития конституционно-правовой модели [Текст] / Н.Л. Пешин. - М.: Статут, 2007. - 461 с.
10. Проблемы реализации и перспективы развития конституционной модели российского местного самоуправления [Текст]: стенограмма «круглого стола» от 5 ноября 2003 г. // Арх. Независимого ин-та выборов.
УДК 81'33
В.В. Наумов
ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ КАК СУБЪЕКТ И ОБЪЕКТ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ
Научно-практическая лаборатория независимой лингвистической экспертизы (ЛНЛЭ), организованная на факультете иностранных языков кафедрой лингвистики и м/к коммуникации в декабре 2010 года, прошла за этот короткий промежуток времени достаточно интенсивную апробацию в самых разных сферах общественной жизни Санкт-Петербурга и других городов России. Назовем лишь часть организаций из тех, с которыми ЛНЛЭ заключила и реализовала договоры на выполнение работ, связанных с экспертной оценкой языкового материала: Следственный комитет при Генпрокуратуре РФ, юридический отдел КПРФ, адвокатская группа
«Вертикаль», Балтийская таможня, консалтинговая компания «Вердиктум».
Кроме того, были достаточно интересные дела с физическими и юридическими лицами, касающиеся толкования вариантного статуса антропонимов (имен и фамилий), лингвистической трактовки русских и иноязычных терминов, торговых марок и наименований. ЛНЛЭ выполнила более 20 заказов, не получив ни одной рекламации в форме обращения заказчика за повторной экспертизой в смежные организации.
Научно-исследовательская деятельность ЛНЛЭ состояла не только в ознакомлении заинтересованных студентов старших курсов
(магистров) с проблематикой лаборатории в форме еженедельных тренингов, но и в разработке новых аспектов теории лингвистической аргументации, процессах порождения и восприятия речи.
В данной статье представлен анализ нескольких эпизодов, в которых раскрываются упомянутые выше проблемы лингвистической экспертизы, а также еще одна важная составляющая этого процесса — языковая личность, выступающая и как субъект, т. е. специалист, автор экспертного заключения, и как объект, т. е. человек, являющийся автором устного или письменного текста, подлежащего атрибуции.
В основе любого текстологического анализа лежит единая общетеоретическая сентенция прикладной лингвистики «За каждым текстом стоит языковая личность», ставшая усилиями академика Ю.Н. Караулова [1] и его последователей весьма удачным логическим продолжением известной формулы Ф. Соссюра «За каждым текстом стоит языковая система».
Оба эти фактора имеют прямое отношение к механизму порождения речи, способам и формам вербального и паравербального представления языковых структур в конкретных эпизодах коммуникации. Есть еще один феномен, сопровождающий речь индивида, регулирующий эмотивный фон высказывания и в свою очередь ответственный за отбор и реализацию языковых единиц, по мнению автора текста, наиболее адекватных и уместных в данной речевой ситуации. Это психика, которая всегда была и остается неотъемлемой составляющей в механизме взаимодействия языка и мышления.
Попытаемся проиллюстрировать взаимодействие этой триады на материале одного из эпизодов деятельности лаборатории. Первое дело ЛНЛЭ было инициировано адвокатом юридического отдела КПРФ. Он представлял интересы одного из лидеров этой партии, выступившего с докладом на встрече со своими молодыми сторонниками и последователями в провинциальном городке недалеко от Москвы. Оратор не стеснялся в выражениях, характеризуя негативным образом деятельность ведущей партии современной России, правительства и президента. Каково же было удивление организаторов собрания и основного докладчика,
когда их оппоненты известили о том, что располагают аудиозаписью не только самого выступления, но и дискуссии, развернувшейся после основного доклада, содержащей призывы к свержению законной власти и напоминающей по своему накалу собрания большевиков накануне Октябрьского переворота в нашей стране. Оказывается на собрании присутствовала подсадная «утка» с портативным звукозаписывающим устройством, великолепно справившаяся с заданием и не вызвавшая ни малейшего подозрения. Когда стало известно, что представители партии «Единая Россия» намерены обратиться в суд с иском по весьма неприятной статье, это дело было поручено упомянутому выше адвокату. Состоялся предварительный телефонный разговор, и текст выступления, а также наиболее «интересные» эпизоды дискуссии на следующий день были переправлены нам по электронной почте. Адвокат попросил автора данной статьи ознакомиться в общих чертах с текстом выступления и высказать свое мнение по поводу дальнейшего сотрудничества в форме договора и составления экспертного лингвистического заключения.
Прочитав текст выступления, я понял, что иск о призывах автора доклада к насильственному свержению законной власти в России не имеет судебной перспективы. Текст действительно изобиловал далеко не парламентскими выражениями, нелицеприятными историческими аналогами и эпизодами времен Великой Отечественной войны, когда враг стоял у ворот Москвы и любые действия по его уничтожению были оправданны, и, тем не менее, моя позиция была абсолютно однозначной. Оставалось уточнить у адвоката только одну деталь: был ли текст доклада написан заранее и читался оратором, либо это была спонтанная речь. Получив ответ, я изложил свои аргументы. Их суть состояла в том, что имевшее место спонтанное порождение речи в ситуации с высоким эмотивным фоном способно оказывать на автора текста такое воздействие, при котором доминирующую роль в формах вербального выражении речи играет глубинный отдел мозга под названием «таламус», не контролируемый сознанием. В общем, это был тот случай, когда связь между языком и мышлением была сугубо номинальной вследствие высокой психической
активности подкорки оратора. В нейролингви-стике такая речь называется аффектированной. Она достаточно глубоко исследована и, помимо всего прочего, считается одним из проявлений анормального речевого поведения, не подлежащего правовой оценке.
Выслушав меня, адвокат поинтересовался только одним обстоятельством: если в экспертном заключении будет зафиксирован данный факт, не скажется ли это впоследствии на имидже лидера партии? Поскольку этот вопрос меня интересовал менее всего, я посоветовал адвокату передать полученную от меня информацию его доверителю и подумать вместе с ним над дальнейшими действиями.
К сожалению, а может быть к счастью, других контактов с адвокатом у меня не было и о каком-либо продолжении этого дела мне неизвестно. Скорее всего, оно не дошло до суда по указанной выше причине.
Теперь вниманию читателя будет предложен эпизод, иллюстрирующий отношения звукового языка и письма в процессе лингвистической экспертизы. Довольно часто в экспертной практике ограничиваются только лингвистической интерпретацией графического текста, оставляя вне поля зрения анализ звукозаписи, содержащей, помимо, гораздо более информативного плана выражения анализируемого текста, еще и личностные характеристики его автора, закодированные скупым и безликим набором графических средств.
Такое положение дел довольно часто имеет место в судебной практике, когда предпочитают ограничиваться анализом графического текста. В этом случае результаты экспертизы могут быть не вполне корректными, а иногда и вовсе неадекватными. Поясним эту посылку на одном из примеров из практики ЛНЛЭ, предварив его напоминанием читателю о существующем парадоксальном явлении в общей теории языка, касающемся отношений звукового языка и письма. Приведем, пожалуй, самую авторитетную точку зрения, принадлежащую Ф. Соссюру: «Язык и письмо суть две различные системы знаков: единственный смысл второй из них - служить изображением первой; объект лингвистики не в комбинации написанного слова и произносимого слова, он
всецело в этом последнем. Но написанное слово столь тесно переплетается с произносимым, чьим изображением оно является, что в конце концов присваивает себе главенствующую роль; в результате, изображению речевого знака приписывается столько же или даже больше значения, нежели самому этому знаку. Это подобно утверждению, будто для ознакомления с человеком полезнее увидеть фотографию, чем его лицо» [2, с. 46].
К сказанному следует добавить, что субстанциональные различия звука и буквы обусловливают и их различные объективные свойства, порождающие совершенно разные коммуникативные возможности. Письмо, как известно, лишено таких характеристик звукового языка, как интонация, в совокупности всех ее компонентов, т. е. мелодики, пауз, тембра, темпа, других экстра- и параязыковых явлений, представляющих для квалифицированного эксперта весьма важную информацию об авторе текста.
Кроме того, рефлексивность устной речи, в отличие от письменного сообщения, имеющего a priori больший ресурс времени для его подготовки, позволяет эксперту раскрыть не только коммуникативное намерение участников беседы, но и ее скрытую интенцию, не присущую письму.
Весной 2010 года в ЛНЛЭ обратился следователь Следственного комитета при Генпрокуратуре с просьбой о проведении лингвистической экспертизы некоего текста. Его автором являлась женщина, назовем ее Х., участвовавшая в судебном разбирательстве в качестве ответчика по отчуждению у нее жилплощади. Решение суда было вынесено в пользу истца. Через некоторое время судье У., также женщине, стали звонить и угрожать расправой. В отсутствие судьи текст оскорблений и угроз озвучивался голосом, похожим на женский, и записывался автоответчиком. Судья У. обратилась в прокуратуру. Следователь, которому поручили это дело, принес в ЛНЛЭ распечатку записанного автоответчиком текста и попросил провести его анализ на предмет наличия в адресованном судье У. обращении угроз и оскорблений с их соответствующей лингвистической интерпретацией.
Предварительная квалификационная оценка текста не вызывала сомнений. На 80 % текст
состоял из бранной лексики, изощренных наборов инвективов, тщательно подобранных и выстроенных в определенной иерархической последовательности: от простых и более или менее нейтральных до отборной площадной брани, присущей только узкому кругу маргиналов, дискурс которых нормативная лексика, как правило, обходит стороной. Поэтому не составило большого труда квалифицировать соответствующим образом как текст в целом, так и отдельные его эпизоды, ответив положительным образом на вопросы заказчика о наличии в распечатке оскорблений и угроз в адрес судьи У. и обеспечив, таким образом, теоретическую базу для обвинительного приговора автору текста.
Однако на завершающей стадии работы, когда экспертное заключение, выполненное к.ф.н. Д.А. Листвиным, просматривалось мною для визирования и передачи заказчику, меня не покидало ощущение наличия в тексте, его структуре, способах построения фраз, подбора лексики, явных признаков психического нездоровья его автора. Кроме того, стало ясно, что прежде чем озвучить текст по телефону, он был записан автором и только затем начитывался.
Выяснив у следователя возможность прослушивания аудиозаписи, было решено сделать это и убедиться в правомерности наших предположений. Первое же прослушивание пленки подтвердило нашу правоту. Приглушенный тембр голоса, отсутствие в нем модуляции, т. е. повышения/понижения тона голоса на тех или иных фрагментах текста, связанных с тема-рематическим распределением информации, которое присуще психически здоровому человеку, выверенная и сбалансированная паузация текста, не свойственная спонтанной устной речи, отсутствие пауз хе-зитации, повторов, сбоев, обычно имеющих место в процессе порождения текстов с повышенным эмотивным фоном. Все это свидетельствовало о том, что Х. страдает одной из форм шизофрении. Оставалось только аргументировать нашу позицию, снабдив ее необходимыми ссылками на соответствую-щие положения психо- и нейролингвистики, что и было сделано. Как выяснилось впоследствии, экспертное заключение ЛНЛЭ стало поводом для отсрочки в возбуждении уголовного дела и
ходатайства для проведения у подследственной психиатрической экспертизы.
Можно ли было прийти к указанному заключению только на основе анализа распечатки текста? Не рискну утверждать, однако вывод очевиден: языковая личность ярче и сильнее раскрывается в звуковой субстанции. Речь провоцирует наивного носителя языка на реализацию его реактивных качеств, которые можно спрятатьв графическом знаке. Но имеется и вторая сторона «медали», заключающаяся в приоритетах письма как объекта визуального восприятия. Но об этом чуть позже...
Есть еще одна проблема, возникающая в связи с балансом (или дисбалансом) языка и письма, обусловленная природой билингвизма. Эпизод, могущий послужить здесь неплохой иллюстрацией, имел место в последнем деле 2010 года. В ЛНЛЭ обратился адвокат К. с просьбой о встречной лингвистической экспертизе1. Его подзащитный, армянин, был осужден одним из районных судов Ленобла-сти на 1,5 года условно. Суть дела состояла в следующем. Приехавший на заработки в один из районных центров Ленобласти гражданин Армении О. просрочил время перерегистрации и был вызван по этому поводу в РОВД к участковому Г. В разговоре последний сообщает О., что в отношении его будет составлен протокол об административном правонарушении, который может стать поводом для депортации О. в Армению. Участковый принимает решение задержать О. и заставить его заплатить штраф в размере 2 тыс. рублей. Беседа участкового с О. и затем с его соотечественником М., пришедшим выручать товарища из беды, записывается на магнитную пленку. Распечатка с этой пленки впоследствии стала объектом лингвистической экспертизы, выполненной экспертом Ж., представлявшим интересы обвиняющей стороны.
Эксперт выделяет в записи разговора 14 тем, неких фрагментов текста, содержащих условную целостность плана содержания. Анализируя
1Встречная лингвистическая экспертиза, как правило, инициируется одной из сторон судебного разбирательства, не удовлетворенной по тем или иным причинам качеством или выводами экспертного заключения, заказанного противной стороной или судом.
каждый из этих фрагментов, Ж. приходит к выводу о том, что одной из сторон предпринимались попытки заключения сделки, т. е. решения проблемы посредством взятки, которую мог предложить участковому О. по своей инициативе, либо, что, на наш взгляд, более вероятно, участковый мог и хотел изначально спровоцировать О. на разрешение конфликта при помощи денег, проявив, таким образом, служебное рвение в рамках объявленной в нашей стране войны с коррупцией и взяточничеством.
Нас в меньшей степени интересует юридическая сторона этого дела. Разве что еще одна деталь, имеющая ключевое значение для результатов экспертизы, не нашедшая, к сожалению, должной оценки в экспертном заключении Ж. Гражданин Армении О., будучи субординатив-ным билингвом, весьма посредственно владеющим русским языком, высказал, тем не менее, свое желание воспользоваться услугами переводчика и адвоката. Однако участковый отказал О. в помощи, мотивировав это тем, что переводчик и адвокат должны иметь соответствующий допуск, что противоречит нормам гражданского кодекса РФ. У адвоката должна быть доверенность, а не допуск, а переводчик вообще не обязан до суда предъявлять какие-либо документы, подтверждающие его легитимность.
Кроме того, для суда, определившего в данном случае необходимость лингвистической экспертизы, основанием послужила распечатка беседы участкового с О. и вторым фигурантом этого дела М., принявшим на себя основную тяжесть наказания, пытаясь опровергнуть расхожую житейскую истину «Не делай добра, не поимеешь зла».
Анализ беседы участкового с М., с одной стороны, интерпретация распечатки их разговора экспертом Ж. — с другой, и, наконец, наша оценка экспертного заключения Ж. позволяют показать читателю всю сложность и много-аспектность процесса объективной атрибуции текста и распознавания личностных характеристик его авторов.
Сразу заметим, что экспертное заключение Ж. в ряде эпизодов носит преднамеренный и претенциозный характер. Читая текст экспертизы, испытываешь невольное ощущение, что эксперт либо выполняет чью-то злую волю, либо в силу каких-то других факторов
субъективно и необоснованно трактует запись беседы участкового с М.
Так, например, высказывание М.: «Что хочу— забрать товарища» интерпретируется экспертом «как демонстрация нежелания выразиться более ясно, намек на незаконный или неблаговидный характер информации, содержащейся в данных высказываниях».
Что же незаконного или неблаговидного нашел эксперт Ж. в стремлении выручить из беды товарища? Та же трактовка («нечто неблаговидное или незаконное») присуща, по мнению автора анализируемого экспертного заключения, и другим высказываниям М., например следующей незавершенной фразе: «Для этого я не первый раз, я знаю, что скажете.», имеющей, на наш взгляд, абсолютно равные шансы на благовидное и законное завершение.
Интерпретация экспертом Ж. фразы М.: «Не знаю. Сейчас такой трудные времена.» как очередного намека на некие неблаговидные и незаконные обстоятельства выглядит бездоказательно. Это всего лишь констатация факта, личностная оценка условий бытия автором высказывания, не имеющая вербального имплицитного выражения неблаговидного намерения. Однако нельзя исключать, что в звуковом выражении этой фразы имела место другая пресуппозиция.
Анализ экспертом Ж. ключевого эпизода беседы, в котором общими усилиями сторон появилось словосочетание «финансовый магарыч», проведен поверхностно и непрофессионально. Во-первых, в экспертном заключении отсутствует ссылка на словари, якобы фиксирующие такой оттенок плана содержания слова «магарыч», как «взятка, угощение в воз-награжденье за что-нибудь». Во-вторых, словосочетание «финансовый магарыч», навязанное М. участковым, может быть совершенно по-разному интерпретировано в языковом сознании носителей русского и армянского языков. Кроме того, эксперт Ж., на наш взгляд, претенциозно толкует содержание данного блока беседы в пользу участкового, настойчиво пытающегося спровоцировать М. на предложение взятки.
И наконец, блок беседы, содержащий информацию самого факта передачи М. денег участковому. Эксперт дает двоякое толкование фразы участкового: «Ну, давай!». Она может как
выражать согласие участкового на взятку, так и быть побуждением собеседника «к окончанию беспредметного разговора и к тому, чтобы покинуть помещение». Второй вариант трактовки содержания указанной фразы явно надуман и, как принято говорить в таких случаях, «притянут за уши». Однозначен здесь только позыв участкового получить деньги. Взволнованный их видом, он задает три вопроса о сумме взятки: «Сколько здесь денег?», «Денег сколько, два? Две тысячи рублей?». Вторая реплика, содержащая факт рассогласования грамматического рода, свидетельствует о повышенном эмотив-ном уровне говорящего. Нарушение грамматической нормы типично для состояния аффекта, когда сознание перестает контролировать речевое поведение носителя языка.
Вспомним эпизод с аналогичным фоном речевой ситуации и похожим состоянием говорящего, приведенный нами в начале статьи. Именно в таких случаях решающее значение может иметь аудитивный анализ записи разговора, содержащего, как правило, те или иные детали экстралингвистического порядка, которых лишена графическая распечатка. Как говорил Э. Сепир [3], даже дыхание может быть социальным. К сожалению, решающую роль для принятия решения судом, вынесшим обвинительный вердикт, сыграло мнение автора лингвистической экспертизы Ж., посчитавшего возможным ограничиться в своем заключении анализом и выводами, основанными на графической записи беседы. Но даже в этом случае позиция и заключение эксперта могли и должны быть иными. Видимо, нельзя полностью исключить ту или иную долю субъективизма в работе эксперта-лингвиста. В известной мере она (доля) закладывается на начальном этапе работы эксперта, когда происходит первичное знакомство с предметом (объектом) экспертизы, осуществляемое при посредстве третьего лица, представляющего интересы заказчика, либо непосредственно заказчиком, если таковым является физическое лицо.
Разумеется, что вполне определенное и немаловажное значение имеет материальная сторона дела. Значит ли это, что результат лингвистической экспертизы может быть заранее предрешен и обусловлен суммой вознаграждения? В ряде случаев, к сожалению,
может! И дело здесь не только, и не столько в морально-этических качествах эксперта или отсутствии таковых.
Языковая (речевая) информация довольно часто представляет собой материал, анализ которого сопоставим с математической задачей, имеющей несколько вариантов решения.
Кроме того, ситуация усугубляется тем, что эксперт не обязан их выдавать заказчику даже в том случае, когда он знает эти варианты. А если учесть, что заказчик в большинстве случаев весьма приблизительно представляет себе цель и назначение лингвистической экспертизы, то ее исход и выводы могут быть далеко неоднозначными, а иногда и прямо противоположными.
Поэтому чрезвычайно важным обстоятельством, во многом обусловливающим результат экспертизы, является корректная юридическая и лингвистическая формулировка вопросов эксперту, от которой зависит способ и формы решения задачи и достижения цели. Лингвист-эксперт, будучи исполнителем, вправе предложить свою помощь в корректировке вопросов, в отношении их количества, выделения в них смысловой и логической квинтэссенции задания для экспертного заключения. О том, насколько это важно, свидетельствует следующий эпизод из деятельности ЛНЛЭ, которым мы завершим статью.
Ко мне обратилась руководитель аудиторско-консалтинговой компании «Вердиктум» (назовем эту женщину З.) с просьбой о встречной лингвистической экспертизе, касающейся названия ее фирмы. Два слова о предыстории этого дела. Основатель и глава компании «Вердиктум» З. в течение ряда лет была сотрудником другой фирмы с аналогичными функциями и сходным названием «ВЕРДИКТ». Затем она открыла свое дело и довольно успешно его осуществляла до тех пор, пока смежники из «ВЕРДИКТа» не обратились в суд с иском о признании торгового наименования «Вердиктум» неправомерным из-за его практического совпадения с названием их компании. Суд назначил лингвистическую экспертизу, которую провел, уже известный читателю по предыдущему эпизоду специалист Ж. Истец поставил перед экспертом вопрос: «Могут ли считаться торговые наименования «ВЕРДИКТ» и «Вердиктум»
сходными до степени смешения?». Суд оставил эту формулировку в силе и поручил Ж. провести экспертизу. Исследование, как несложно догадаться, привело Ж. к положительному ответу на поставленный вопрос.
Положение компании, глава которой обратилась в ЛНЛЭ за помощью, было достаточно сложным, поскольку помимо возможного решения суда о признании названия «Ведиктум» неправомерным по уже указанной причине следующим шагом противной стороны был бы иск о возмещении морального и материального ущерба на довольно крупную сумму.
Ознакомившись с экспертным заключением Ж., я пришел к выводу, что еще не все потеряно и компания «Вердиктум» имеет неплохую перспективу на конкурентное сосуществование со смежной фирмой в условиях честной рыночной борьбы за потребителя. Совместными усилиями с заказчиком мы сформулировали более четкий и недвусмысленный, нежели у противной стороны, вопрос для проведения встречной экспертизы: «Являются ли фирменные наименования «ВЕРДИКТ» и «Вердиктум» сходными до степени смешения в их звуковом и графическом восприятии?».
При постановке вопроса мы исходили из основного пункта жалобы истца, в котором внимание суда обращалось на использование в фирменном наименовании «Вердиктум» слова «ВЕРДИКТ», что, по мнению авторов жалобы, являлось стремлением ввести потребителей услуг конкурирующих фирм в заблуждение и влекло за собой материальный и моральный ущерб компании «ВЕРДИКТ», инициировавшей судебное разбирательство.
В качестве преамбулы встречной лингвистической экспертизы мы сочли необходимым заметить, что утверждение «о намерении ввести потребителей в заблуждение» подлежит проверке на соответствие действительности, ибо эта посылка истца равнозначна утверждению о том, что представители фирмы «Вердиктум» обманывали своих клиентов, а это бездоказательно по содержанию и оскорбительно по форме. Вторая характеристика, как известно, имеет соответствующую статью в ГК РФ.
Утверждение истца о том, что З. организовала фирму со сходным до степени смешения наименованием, не нашедшее на тот момент судебного
подтверждения, не требовало проверки на соответствие действительности, поскольку его первая часть не противоречила законодательству, а вторая имела спорный характер. Таким образом, в преамбуле экспертного заключения, как нам казалось, мы сняли негативную информацию авторов жалобы, которая могла бы оказать на суд преждевременное и неадекватное воздействие и вызвать некорректное представление об ответчике.
Далее нужно было дезавуировать содержание лингвистической экспертизы г-на Ж., в основной своей части базирующейся на этимологическом сходстве обоих наименований, имеющих одинаковый план содержания. С этим было трудно не согласиться. Действительно, слово «ВЕРДИКТ» является составной частью слова «Вердиктум» и, как любая производная лексема, содержит в своем составе исходную основу. Например, паровоз, пароход. Однако, несмотря на то что приведенные примеры имеют в основе один корень «пар», значения слов, а также их форма отличны друг от друга. Отличия состоят всего в двух графемах (фонемах), однако вряд ли кто-либо из носителей русского языка сможет утверждать, что эти языковые знаки сходны до степени смешения. Или возьмем другой пример, не требующий комментария. Слова беда и победа тоже отличаются двумя единицами...
Заимствования, а точнее говоря, иностранные слова «ВЕРДИКТ» и «Вердиктум», ставшие предметом спора, представляют собой одноко-ренные слова со схожей семантикой - «верно сказанное» (М.). Оба наименования, будучи языковыми (графическими) знаками, имеют один план содержания и разные планы выражения, подчеркивающие асимметрию языкового знака, произвольность его формы и отсутствие мотивированной связи между означаемым и означающим. Одно понятие может иметь в языке и речи несколько форм выражения, отличающихся одним, двумя и более элементами. Однако каждая из этих форм имеет самостоятельный статус и не может рассматриваться специалистами в качестве вариантов с той или иной степенью схожести.
Омофоны (луг - лук), омонимы (тушь -туш), омографы (зАмок - замОк) представляют собой некоторые из возможных типов совпадения плана выражения языковых элементов,
способных обусловить их неадекватное восприятие.
Так называемые квазиомонимы (слова, различающиеся одним элементом, например стол — стул, ряд — род), как правило, не вызывают затруднений при визуальном и слуховом восприятии у носителей языка, не подверженных различным типам афазии и нарушениям восприятия, обусловленным повреждениями речевых центров мозга (зоны Брока и зоны Вернике).
Спорные фирменные наименования, квалифицируемые Ж. сходными до степени смешения, отличаются друг от друга двумя фонемами и их графемными соответствиями в финали слова «Вердиктум». Основной акцент в экспертном заключении, как уже отмечалось, делается на схожесть семантики противопоставляемых лексем, что бесспорно. Однако сущность теории восприятия состоит в том, что идентификация объекта осуществляется не по его значению, а по его форме или каким-либо ее признакам. Зеленый свет светофора воспринимается людьми как разрешение движения именно в силу своего маркера, а не по причине этимологической связи этого цвета с процессом движения. Выбор зеленого цвета произошел случайно, немотивированно. Он мог бы быть и другим, но коль скоро этот цвет уже закреплен в сознании людей как разрешающий, следовательно, он приобрел уже такое свойство знака, как непроизвольность, т. е. невозможность его замены на другой цвет.
Спорные названия «ВЕРДИКТ» и «Вер-диктум» не могут быть признаны языковыми
знаками, сходными до степени смешения, по следующим основаниям:
1. Вряд ли носители русского языка, которых можно было бы привлечь для слухового восприятия этих слов в изолированном произнесении или контексте, обнаружили бы тенденцию массовой и неслучайной подмены одного наименования другим. Это предположение, несмотря на всю его очевидность, требует экспериментального подтверждения.
2. Еще меньше вероятность того, что визуальное восприятие указанных слов, а именно этот способ идентификации спорного языкового знака является преобладающим в документообороте обеих фирм, привело бы к указанному в пункте 1 результату. Данное предположение также может быть подтверждено (или опровергнуто) соответствующим несложным экспериментом.
3. «Психическое восприятие», на уровне которого, по мнению автора экспертного заключения Ж., возможно смешение анализируемых наименований, должно стать предметом специального исследования, хотя a priori понятно, что если на уровне «психического восприятия» возможно смешение указанных слов, то это проблемы психики, а не наименований и их авторов.
Такова в общих чертах картина этого эпизода деятельности ЛНЛЭ, представшего в виде встречного экспертного заключения на судебном заседании и достигшего своей цели. По имеющимся у меня сведениям, судья назначил третью, комиссионную экспертизу. Она должна стать завершающим этапом спора.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Караулов, Ю.Н. Язык и личность [Текст] / Ю.Н. Караулов. - М., 1989.
2. Соссюр, Ф. Курс общей лингвистики [Текст] /
Ф. Соссюр. - М., 1933.
3. Сепир, Э. Избранные труды по языкознанию и культурологи [Текст] / Э. Сепир. — М., 1993.
