CC BY
243
художественного времени: в его произведениях время взаимопроницаемо, одномоментно, настоящее и прошлое, историческое и мифологическое время слиты воедино, между ними невозможно провести четкую грань: «Но время и пространство ветхи, истерты, непрочны. Вдруг обо что-то зацепятся - о ту вашу ветку ежевики? И порвутся. А в эту прореху может вывалиться что угодно, хоть древние греки» [6, с. 77]. Такая сложная модель временного континуума создается писателем посредством определенной повествовательной организации текста: границы повествовательного мира романа оказываются проницаемыми, много-субъектность повествования позволяет автору свободно подменять субъекта речи.
Итак, для художественного метода Михаила Шишкина характерно отсутствие традиционного членения времени на прошлое, настоящее, будущее и признание одномоментности сосуществования. В романе «Венерин волос» представлен особый тип хронотопа - хронотоп, время в котором «аннулировано». Изображение вневременности всего живущего позволяет писателю выразить мысль о едином человечестве, существующем в вечности. Языковыми сигналами, характеризующими определен-
ный временной план, служат ряды темпоральной лексики, слова-сигналы, имена собственные, способные выполнять в тексте роль слов-символов.
Библиографический список
1. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. - М.: Худож. лит., 1975. - 504 с.
2. Иванова Н. Можно ли перепатриотичить пат-
риота? // Полит.Ру [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://polit.ru/article/2005/07/26/
ivanovashishk/ (дата обращения: 19.01.2013).
3. Лейдерман Н.Л. «Магистральный сюжет»
(XX век как литературный мегацикл) [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://
magazines.russ.ru/ural/2005/3/lei18.html (дата обращения: 10.01.2013).
4. Липовецкий М.Н. Русский постмодернизм. (Очерки исторической поэтики). - Екатеринбург: Урал. гос. пед. ун-т., 1997. - 317 с.
5. Ревзина О. Хронотоп в современном романе //Художественный текст как динамическая система. - М.: Управление технологиями, 2006. -С. 265-279.
6. Шишкин М. П. Венерин волос: роман. - М.: АСТ: Астрель, 2011. - 540 с.
УДК 82.161.1.09
Ненарокова Мария Равильевна
кандидат филологических наук Институт мировой литературы им. А.М. Горького РАН maria.nenarokova@yandex.ru
ЯЗЫК ЦВЕТОВ: МАК В РУССКОЙ ПОЭЗИИ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА*
Статья посвящена русскому языку цветов, важному культурному явлению первой половины XIX в. Символика мака отражает синтез французской и немецкой традиций языка цветов, а также влияние русской народной культуры.
Ключевые слова: язык цветов, мак, Европа, Франция, Германия, Россия, русская народная культура, русская поэзия XVIII—XIX вв., русская литература, символика.
Мак является второстепенным элемен том как европейского, так и русского языка цветов, но комплекс значений, связанных с ним, чрезвычайно интересен.
На протяжении первой половины века во французской традиции устойчивым значением, приписываемым маку полевому (coquelicot), является «признательность, благодарность» [20, p. 16; 22, p. 193; 25, р. 146; 11, p. 23], однако встречаются и другие значения: «покой, безмятежность», впервые введенное в 1811 г. Делашене и повторенное П. Закконе (1853 г.) [14, р. 148; 28, р. 107]; «мимолетная красота» [19, р. 334] (Леневё, 1827) и «утешение» [25, p. 212-214] (1832 г.). Мак садовый («pavot») чаще всего означает «вялость, апатия, томление; истома, нега» [20, p. 19; 22, p. 197;25,
р. 178; 11, р. 59]. Другим значением, столь же устойчивым, является «сон» [14, р. 153; 28, р. 114], хотя в книге П. Закконе, впервые изданной в 1853 г., этому же цветку приписывается значение «мака полевого» - «покой, безмятежность» [28, р. 114].
Во французском языке цветов большое внимание уделялось цвету. Так, различались белый, красный, розовый, пестрый и черный маки. Белый мак имел два разных значения, причем оба зафиксированы в ранних словарях языка цветов. Первое значение, «сон сердца» [22, р. 199; 24, р. 179], связано с основным значением «сон», которое восходит к античности и основано на медицинских качествах этого растения: «Цветочную чашечку белого посевного мака растирают и пьют с вином для сна» [21, р. 1064]. Из незрелых коробочек мака опийного,
* Работа выполнена в рамках проекта РФФИ 12-06-00087-а - «Изучение усвоения и трансформации античных естественных наук в Средние века и Новое время в контексте социокультурной динамики общества».
или снотворного («Papaver somniferum»), получают опиум, до сих пор использующийся для изготовления болеутоляющих и снотворных препаратов. Вторым значением белого мака является «подозрение» [20, р. 19; 22, р. 199; 25, р. 179; 11, р. 59]. Значение пестрого мака выражалось многозначным словом «la surprise», которое могло пониматься и как «неожиданность, удивление», и как «хитрость, обман» [20, р. 19; 22, р. 199; 25, р. 179; 11, р. 59]. Оно не менялось в течение всего XIX в., если учесть, что книга 1850 г. «Старинный и новый язык цветов» последний раз издавалась в 1906 г. Хотя мак полевой имел свои устоявшиеся значения во французском языке цветов, садовый красный мак, вероятно, из-за своего цвета иногда называется «^queU^t», но его значение, также сохранявшееся неизменным вплоть до начала XX в., совершенно иное - «гордость, надменность» [20, р. 19; 11, р. 59]. Черный цвет традиционно ассоциируется со смертью, поэтому черный мак, появляющийся в списках цветов довольно поздно (в первый раз в 1832 г.), толкуется как «летаргия» [25, р. 179; 11, р. 59], так как «сок, который вытекает из черного мака, надрезанного под головкой или цветочной чашечкой, ... [принятый] в большом количестве, смертоносен» [21, р. 1064]. Немахровая, «простая», разновидность мака также имела свое постоянное значение - «ветреность, забывчивость» [20, р. 19;
22, р. 199; 25, р. 179; 11, р. 59].
В немецкой традиции символика мака полевого (Klatschrose, Klatschmohn, Kornrose (Papaver rhoeas L.)) проста и устойчива на протяжении XIX в. В словарях языка цветов 20-х - 30-х гг. встречается значение: «Не обнаружь счастливой любви!» [17, р. 18; 13, р. 459.], или его сокращенный вариант: «Не обнаружь же!» [23, р. 21]. Это же значение -сохранение любви в тайне - встречаем в иной словесной оболочке и в издании 1837 г.: «Умолчи о нашей тайне» [10, р. 15]. Далее «мак полевой» становится символом неверности возлюбленной: «Ты обманываешь меня, легкомысленная!» [16, р. 152], а еще позже значения мака полевого и мака садового сливаются, и в издании 1860 г. «мак полевой» означает «сновидение, сон» [24, р. 14].
Значения мака садового образуют довольно большую группу, причем их происхождение и развитие в основном связаны с античной мифологией -общеевропейским наследием. Основным значением мака садового, как и во французской традиции, является «сон» [27, р. 99; 13, р. 572; 18, р. 117; 26, р. 32; 12, р. 228], поэтому он может встречаться в описаниях сна, вечера и ночи. В сборниках барочной эмблематики Ночь и Сон изображаются либо с маками в руках, либо в венках из мака, например: «Ночь. Девушка в темно-синем платье, усыпанном звездами, увенчана [венком] из маков и крылата; в руке держит мак» [21, р. 211] или «Сон в черном одеянии, крылатый, и держит в руке
мак» [21, р. 299]. Уже в XVII в. произошло дальнейшее развитие значения «сон»: «сон разума», так как с маковым венком на голове изображались Невежество («Невежество. Уродливая девушка, слепая, роскошно одетая, увенчанная маковым венком» [21, р. 231]) или Глупость [13, р. 572], а в XIX в., как завершение логической цепочки, находим и значение «скука». Вероятно, под влиянием французского языка цветов по аналогии со «сном разума» появилось и значение «сон сердца» [27, р. 99], то есть «сердце, не знающее любви», причем в одном случае имеется в виду белый, то есть опийный, мак [13, р. 572]. Как и мак полевой, в 20-х - 30-х гг. мак садовый в немецкой традиции постоянно означал: «С тобой слишком уж скучно» [17, р. 21;
23, р. 24; 13, р. 572], то есть общение наводит сон. В издании 1837 г. «сон» встречается в одном контексте с «любовью», но оттенок «скуки» сохраняется: «Ты спишь, когда я говорю о своей любви?» [10, р. 19]. Далее наступает разнобой: в книге Гвидо Рейнольдса (1836/1838 гг.) читаем: «Восточное [значение]: Для того, что исходит от вас, будет ли это радость или боль, мое сердце, как обычно, всегда открыто» [26, р. 32], а в книге «Селам Востока» (1841 г.) мак садовый приобретает значение того же плана, что и мак полевой: «Я уже сомневаюсь в твоей верности» [16, р. 190]. Часто встречаются указания на то, что мак посвящен не только Морфею, но и Прозерпине, причем посвящение последней поддерживает значение «вечный сон, смерть» [13, р. 572; 18, p. 117; 26, р. 32; 12, р. 228]. Наконец, значения мака садового, не нашедшие отражения в поэзии, указывают на обилие семян в маковой коробочке: «плодородие» [13, р. 572; 18, p. 119], «богатый урожай» [13, р. 572].
В немецком языке цветов, в отличие от французского, почти не обыгрывается цвет мака. Выше упоминался «белый мак», появившийся, как кажется, под влиянием французской традиции. Еще раз цвет мака встречается у Сесилии Войгт (издание 1822 г.): «ярко-красный/багряный садовый мак» означает и «внезапный приступ гнева, вспыльчивость», и «хвастливость, честолюбие» [27, р. 99]. Здесь явно обыгрывается сходство красного цвета и пламени - либо пламени гнева, либо пламени честолюбия.
Символика мака в русской поэзии первой половины XIX в. соединила в себе оба варианта языка цветов - как французский, так и немецкий. В ней также отразилось влияние барочной эмблематики. В русском языке существуют особые названия для разных видов мака: растение, соответствующее французскому «coquelicot» и немецкому «Klatschrose», известно как «дикий, или полевой мак, мак-самосейка», а его культурная разновидность (франц. «pavot», нем. «Mohn») называется «мак-бегун, мак белый, мак садовый». Однако в поэтических и прозаических произведениях толь-
ко по контексту можно догадаться, какой именно мак имеется в виду.
Садовый мак традиционно появляется, когда в тексте описывается ночь и упоминаются связанные с этим временем суток сон, тишина, молчание. Описания ночи приводят на память сборники барочных эмблем. Так, в стихотворении И.И. Дмитриева «Ночь» читаем: «В черной мантии волнистой, / С цветом маковым в руках / И в короне серебристой - / В тонких белых облаках - / Потихоньку к нам спустилась / Тишины подруга, ночь, / Вечера и теней дочь» [4, с. 207]. Этот же образ находим и в прозе: «Тихая ночь спустилась на легких крылах и рассыпала по земле маковые цветы; все предалось глубокому сну» [1, с. 29]. О снах можно говорить с разной степенью подробности: «Сон мертвый с дикими мечтами / Во тьме над кровами парит, / Шумит пушистыми крылами, / И с крыл зернистый мак летит» (С.С. Бобров, «Ночь») [8, с. 126-127] - или кратко: «маки сыплет сон» (П.А. Плетнев, «Гробница Державина») [9, с. 322], однако упоминание мака - мака садового, или белого, как ясно из контекста, присутствует всегда. Мак ассоциировался со сном на протяжении всего XIX в. Так, еще в 1863/64 гг. П.А. Вяземский писал: «Страдальцу сон же не с руки, / Средь тяжких дум, средь грозных мраков / На одр недуга и тоски / Не сыплет он прохладных маков» («Зачем вы, дни?...») [5, с. 377]. С ночью связано и молчание, поэтому оно награждается маковым венком: «Молчание летит под маковым венком, / Друг ночи и о ней желанный возвеститель!» (М.В. Милонов, «Уныние») [8, с. 520].
Сон навевает не только дневная усталость, но и скука, и мак, как символ скуки, также встречается у русских поэтов первой половины XIX в. Так, П.А. Вяземский в стихотворении «К***» писал: «маковым венком увенчанный меж нами, / Сей старец-юноша, певец Анакреон / Не счастьем, не вином роскошно усыплен, / Но вялыми стихами» [5, с. 90-91]. У него же «мак сонный» предназначен «приторным [т.е. скучным] мужьям» («Цветы») [5, с. 112].
В отличие от садового мака, мак полевой является символом мимолетной красоты, передавая значение, заимствованное из французской традиции [19, р. 334]. Облетевший полевой мак встречаем в описании пейзажей: «от ветра мак листков своих лишенный» (А. Норов, «Отрывок из послания Ла Г арпа к Графу Андрею Петровичу Шувалову») [7, с. 127], но эта деталь оттеняет картину весенней природы, не внося в нее нотку грусти, так как весна приносит с собой возрождение и, следовательно, появление новых маков.
Еще одно значение, свойственное французскому языку цветов, - «утешение» [25, р. 212-214] -также отражено в русской поэзии. Фантазия приносит утешение людям в тусклой повседневности,
и потому, по мнению А.Ф. Воейкова, она «по свету рыскает, / Подославши самолет-ковер, / Алый мак держа в одной руке, / А в другой ширинку белую» («К Ж<уковскому>») [9, с. 276].
На формирование значений мака в русском языке цветов оказала влияние и русская народная культура. В словаре В.И. Даля приводятся примеры с общим значением «внешняя, физическая красота», причем по контексту ясно, что речь идет о полевом маке. О молодой красивой девушке говорили: «Девка не мак, в один день не облетит», «Краснее маку; что мак красна», «Сидит маком», то есть «красуется в девках», «Красная девка в хороводе, что маков цвет в огороде» [2, с. 291]. В стихотворениях П.А. Вяземского цветы обычно наделяются значениями, восходящими к европейскому - немецкому или французскому - языку цветов, но, описывая Масленицу, традиционный русский праздник, свидетелем которого он был в Дрездене [5, с. 509], поэт вспоминает русское народное выражение, подобное тем, которые записывал В.И. Даль: «Мать дородная в шубейке / Важно в розвальнях сидит, / Дочка рядом в душегрейке / Словно маков цвет горит» («Масленица на чужой стороне») [5, с. 303]. Сравнение красивых волос с маком также заставляет вспомнить русские народные представления о красоте: «Его кудрявые власы / Вкруг шеи обвивались, / Как мак сияет от росы, / Сияли, рассыпались» (А.А. Дельвиг, «Первая встреча») [3, с. 133].
Контексты, в которых мак упоминается с другими цветами, всегда необычны. Так, в идиллии А.А. Дельвига «Дамон» встречаем его среди цветов, так или иначе символизирующих любовь: «Красивы тюльпан и гвоздика и мак пурпуровый, / Ясмин и лилея красивы, но краше их роза» [3, с. 156]. Как кажется, здесь имеется в виду полевой мак. Роза, безусловно, не только «краше» всех упомянутых цветов, но и выражает все оттенки значений, связанных с понятием «любовь», тогда как тюльпан значит «объяснение в любви» [15, р. 151], гвоздика - «пылкая и чистая любовь» [15, р. 149]. Жасмин может быть белым и означать «искренность чувств» [14, р. 150] или желтым: «первая нега любви» [14, р. 151]. Белая лилия также символизирует «искренность чувств» [14, р. 151], но в русской поэзии первой половины XIX в. она стала значить и «чистую, возвышенную любовь» [17, р. 20]. «Мак пурпуровый», то есть ярко-красный с фиолетовым отливом, ставится в один ряд с красными цветами - тюльпаном и гвоздикой, а, как известно, красный цвет символически связан с понятием «любовь» (алая роза символизирует «пламя любви» [15, р. 150] во французском языке цветов). Здесь мак может означать «утешение любовью» или «взаимную любовь».
Встречается в русской поэзии сочетание маков и роз. В описании утра и ночи розы становятся ат-
рибутом Авроры, утренней зари, а маки сопровождают ночь: «Пусть юная Аврора веселится, / Рисуя перстом горизонт, / И к утру свежие готовит розы; / Пусть ночь, сей добрый чародей, / Рассыпав мак, отрет несчастных слезы» (А.П. Бунина, «Сумерки») [8, с. 451]. С другой стороны, маки, как символ «сна», и розы, означающие «радость», «удовольствие», помогают передать безмятежность отдыха вдали от света: поэт просит друзей не нарушать его счастливый покой, дать ему «На ложе сладостном из маков и из роз, / Разостланном счастливой ленью, / Понежиться еще в безвестности своей!» (П.А. Вяземский, «К друзьям») [5, с. 72].
Сочетание полевого мака с васильком встречаем в идиллии «Весна»: «Деревья здесь цветут -и ветер с их вершины / Жемчужный свеял дождь на злачные долины. / Вот алые листки от мака мчит Зефир, / И с васильков летит оторванный сапфир» [6, с. 73]. Уже упоминавшееся значение полевого мака «мимолетная красота» усиливается значением, приписываемым васильку: «меланхолия» [20, с. 15], «нежность, чувствительность», но и «хрупкость» [15, с. 145].
Русский язык цветов как явление представляет собой синтез европейских культурных традиций. В основе его лежат языки цветов, сложившиеся во Франции и Германии. Случай мака практически уникален, поскольку его символика впитала в себя элементы не только европейской салонной, но и русской народной культуры.
Библиографический список
1. А.Б.Р.В.К.В. Гервей и Амалия. Повесть // Аглая. - 1809. - Ч. 2. - Кн. 8. - С .3-35.
2. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. - Т. 2. - СПб.; М., 1882. - Репр. 1990. - С. 684.
3. ДельвигА.А. Кюхельбекер В.К. Избранное. -М.: Правда, 1987. - С. 639.
4. Дмитриев И.И. Сочинения. - М.: Правда, 1986. - С. 589.
5. Вяземский П.А. Стихотворения. - Л.: Советский писатель, 1986. - С. 542.
6. Весна Н. Идиллия // Благонамеренный. -1819. - № 2. - С. 72-73.
7. Норов А. Отрывок из послания Ла Гарпа к Графу Андрею Петровичу Шувалову // Благонамеренный. - 1818. - № 8. - С. 126-131.
8. Поэты 1790-1810-х годов (Библиотека поэта. Большая серия) / сост. Ю. Лотман, М. Альтшул-лер. - Л.: Советский писатель, 1971. - С. 912.
9. Поэты 1820-1830-х годов (Библиотека поэта. Большая серия) / сост. В.Э. Вацуро. - Т. 1. - Л.: Советский писатель, 1972. - С. 792.
10. Allgemeine Blumensprache nach der Neuesten Deutung. - Speyer und Gruenstadt, 1837. - P. 32.
11. L’Ancien et nouveau langage des fleurs. -Paris: Le Bailly, [1850]. - P. 108.
12. Braun J.M. Taschenbuch der Blumensprache oder Deutscher Selam. - Stuttgart: Franz Heinrich Röhler, 1843. - P. 302.
13. BreysigA. Wörterbuch der Bildersprache oder kurzgefasste und belehrende Angaben symbolischer und allegorischer Bilder und oft damit vermischter konventioneller Zeichen. - Leipzig: bei Friedrich Christian Wilhelm Vogel, 1830. - P. 972.
14. Delachénaye B. Abécedaire de Flore ou language des fleurs. - Paris: de l’Imprimerie de P. Didot l’Ainé, 1811. - P. 162.
15. De La Tour Ch. Le Langage des Fleurs. - Paris: Garnier, 1882. (1-е изд. - 1818). - P. 152.
16. Der Selam des Orients, oder Die Sprache der Blumen. - Berlin: F.G. Mittner, 1841. - P. 225.
17. Die Blumensprache oder Bedeutung der Blumen nach orientalischen Art. En Toilettengeschenk. Achte vermehrte Auflage. - Berlin: In commission in der Enslischen Buchhandlung, 1823. - P. 32.
18. Dierbach J.H. Flora Mythologica oder Pflanzenkunde in Bezug auf Mythologie und Symbolik der Griechen und Roemer. - Frankfurt am Main: bei Johann David Sauerlaender, 1833. - P. 218.
19. LeneveuxL. Les Fleurs Emblematiques ou leur Historie, leur Symble, leur Langage. Nouvelle Edition. - Paris: Libraire Encyclopedique de Roret, 1855. - P. 346.
20. Les Emblèmes des fleurs, pièce de vers suivie d'un tableau emblématique des fleurs et traité succinct de botanique auquel sont joint deux tableaux contenant: l'exposition du système de Linné et la méthode naturelle de Jussieu. - Paris, 1816. - P. 40.
21. Masenius Jacobus. Speculum imaginum veritatis occultae, exhibens symbola, emblemata, hieroglyphica, aenigmata, omni tam materiae, quam formae varietete; exemplis simul, ac praeceptis illustratum. Editio tertia. Coloniae Ubiorum, Viduae & Haeredum Joannis Antonii Kinchii, 1681. - P. 1340.
22. Mollevaut C.L. Les fleurs, poeme en quatre chants. - Paris: Arthus Bertrand, 1818. - P. 204.
23. Neue vervollständigte Blumensprache. Der Liebe und Freundschaft gewidmet. - Quedlinburg und Leipzig, 1829. - P.80.
24. Neueste Blumensprache oder Blumendeutungen der Liebe und Freunschaft. - Augsburg: zu George Jaquet’s Verlagsbuchhandlung, 1860. - P. 80.
25. Nouveau Langage des Fleurs, ou Parterre de Flore, contenant Le Symbole et Le Langage des Fleurs, Leur Histoire et Leur Origine Mythologique, ainsi que les plus jolis vers composes a ce sujet Par M. -Bruxelles: Th. Lejeune, 1832. - P. 298.
26. Reinhold G. Die neueste Blumensprache, nebst der bisherigen orientalischen. 2. Aufl. - Leipzig:
S. Schlichter, 1838. - P. 64.
27. Voigt C. Wörterbuch der Blumensprache fuer Verzierungsmahler und Stickerinnen. - Leipzig: bei Ludwig Herbig, 1822. - P. 248.
28. Zaccone P. Nouveau langage des fleurs, avec pensées, précédé d'une introduction par Pierre
la nomenclature des sentiments dont chaque fleur est Zaccone. - Paris: Librairie Hachette, 1871. - P. 174.
le symbole et leur emploi pour l'expression des
УДК 82.161.1.09
Никонова Надежда Александровна
Ульяновский государственный университет nika_hope@mail.ru
ЖАНР КОМЕДИИ В ИСТОРИЧЕСКОЙ ДРАМАТУРГИИ А.Н. ОСТРОВСКОГО
В статье раскрывается своеобразие жанра комедии А.Н. Островского «Комик XVII столетия». Выявлены нехарактерные для комедии жанровые черты, придающие пьесе глубину и иное звучание, но не приводящие к нивелировке комедийного пафоса.
Ключевые слова: А.Н. Островский, драматургия, жанры драматургии, комедия.
При изучении драматургического наследия А.Н. Островского в центре внима-. ния исследователей, как правило, оказываются его пьесы на современную тематику, среди которых заметно преобладают комедии. Стихия комического с большей или меньшей отчетливостью пронизывает большинство пьес драматурга. Среди исторических пьес Островского, которые не так часто попадают в поле зрения исследователей, мы также находим интересный образец этого жанра. Это комедия в стихах «Комик XVII столетия», созданная и поставленная в театре в 1872 году. Пьеса посвящена рождению русского театра, которому в октябре 1872 года исполнялось двести лет. Для А.Н. Островского, посвятившего театру всю свою жизнь, это было значительное историческое событие.
Пьеса «Комик XVII столетия» полностью удовлетворяет жанру комедии. В ней доминирует комический пафос, который возникает из сущности порождающего его конфликта - бытового. Он строится на двух интригах - любовной и семейной. Домостроевская мораль старшего поколения сталкивается с интуитивной тягой молодого поколения к чему-то новому, неизведанному. Молодой писец Яков Кочетов согласился обучаться «неслыханному действу» - актерскому мастерству. Узнав, какова новая служба, он решил, что по глупости угодил в скоморохи. Якова раздирают противоречия. Его неодолимо тянет к веселому искусству «комидии», но в то же время он воспринимает его как греховное и страшится проклятия отца:
Да так-то хорошо,
Что, кажется, кабы не грех великий,
Не страх отца... Вот так тебя и тянет, Мерещится и ночью [4, с. 312].
Яков боится признаться суровому отцу как в том, какую службу ему навязали, так и в том, что он бегает с нее:
Житье мое проклятое: из дома
Ни в праздник мне, ни в будни ходу нет;
Украдкой я, как пес из подворотни,
На вольный свет гляжу. В приказе разве Обмолвишься веселым словом; дома
Не смею рта разинуть; с постной рожей Молчальником брожу, повеся нос [4, с. 310].
В вечный конфликт отцов и детей драматургом мастерски вплетена любовная интрига - легкая, лишенная драматизма и напряжения. Юмор, составляющий неотъемлемую часть жизни молодого поколения в пьесе А.Н. Островского, создает ощущение, что разрешение этой интриги не может быть неблагополучным. Благодаря творческому началу в характере русского человека русская культура и очищается от косности.
Кульминации конфликт достигает в момент, когда две интриги обнаруживают точку соприкосновения. Старый подьячий Клушин желает сосватать Наталью и, придя с челобитьем к боярину Матвееву, становится «пробным» зрителем интермедии из первого спектакля «Эсфирь», в котором участвует Яков. Узнав, что Наталья сосватана за Якова, Клу-шин рассказывает старому Кочетову о новой службе сына, которую он тоже принял за скоморошество.
Существенная черта жанра комедии - благополучная развязка. По замечанию А.Л. Штейна, «комедия возникает не только тогда, когда художник видит противоречия жизни». Необходима «реальная или утопическая вера в то, что эти противоречия можно разрешить в благоприятном для добра и справедливости духе» [8, с. 320]. Убеждение в том, что несмотря ни на что добиться счастья и справедливости возможно, - важная предпосылка жанра комедии. Реализацию счастливой развязки мы обнаружим в «Комике XVII столетия». Бытовой конфликт разрешается благополучно. В семье Якова восстановлен мир и спокойствие. Для старого Кочетова «царское веленье» и «боярская воля» многое значат. Почет и жалование комедиантам, уважение их «отцам», рассказ о новой почетной службе «в глазах царя» убедили Кочетова, что учат ребят не скоморошеству. Находчивость Натальи разрешает любовную интригу. Она разыгрывает роль, притворяясь согрешившей с Яковом, которого нашли в ее светлице. На причитания матери и ее уговоры отпираться от сказанного отве-
