CC BY-NC-ND
195
Е.В. Павлова
ЯЗЫК И МУЗЫКА: ВЗАИМОУСТРЕМЛЕНИЕ И ВЗАИМОУПОДОБЛЕНИЕ
В данной статье рассматривается вопрос о взаимоотношениях музыкального искусства и языка. В исторической ретроспективе представлены взаимоустремление, взаимоуподобление музыкального и словесного, а также аспекты сопоставления, принципиальные отличия двух знаковых систем в исследованиях современных музыковедов, филологов. Поднимается вопрос о вербализации музыкального искусства как возможности возведения музыки в область языка.
Ключевые слова: музыка, язык, метаязык, внеязыковое понимание, аудитивный, темпоральный аспекты, вербализация музыкального.
Если рассматривать язык как универсальный термин, несущий в себе интенцию передачи информации, сообщения, то слово «язык» автоматически и весьма обоснованно из исключительно вербальной сферы, из области словесности перейдет в другие сферы-медиа. Таким образом, столь же обоснованным и логичным представляется появление таких словосочетаний, как «язык жестов», «язык танца», «язык цветовой гаммы», «язык музыки». Безусловно, в данной связи речь будет идти о метафоричном, образном контексте употребления понятия «язык».
Однако в отношении последнего примера - «язык музыки» -на протяжении многих лет в рамках интердисциплинарных исследований ставятся вопросы весьма буквального характера: насколько музыкальное искусство по своей сущности можно сопоставить со словесным творчеством, насколько продуктивным для последующих размышлений будет словосочетание «язык и музыка», есть ли у музыки свой язык, а у языка своя музыкальность?
© Павлова Е.В., 2010
Попыток связать музыку и словесное творчество в сеть их отношений множество. Они начинаются с тривиальных сопоставлений, уподоблений или же противопоставлений, заканчиваются целыми лингвистическими моделями.
Невозможно обойти в данной связи исторический контекст «взаимоустремлений» музыки и языка.
Устремления музыкального искусства к словесному раскрывают целую ретроспективу, когда музыка на протяжении веков «уподоблялась» языку, проецировала на себя процессы изучения, сравнения, построения из языковой сферы.
А.С. Махов в книге «Musica Literaria. Идея словесной музыки в европейской поэтике» посвящает этому аспекту главу «Обмен между музыкальным и словесным», характеризуя заглавием их взаимосвязь. Стремление музыки к слову он определяет импортом грамматических и риторических категорий (грамматическое понятие синтаксиса, учение о фигурах и стиле). Процесс сочинения музыки уподоблялся еще в XVI в. процессу сочинения речи: inventio, dispositio, elocutio.
В эпоху Средневековья в Европе широко была распространена вокальная музыка, где согласно правилам построение предложений автоматически переносилось на музыкальное произведение.
Учение о композиционном построении музыкальных произведений начиная с XVIII в. было ориентировано на синтаксис языка. Риторика как искусство декламации родственна музыке со времен Средневековья. В эпоху гуманизма и особенно в период музыкального барокко музыка «риторизировалась», и составление музыкальных композиций воспринималось как музыкальная риторика.
Но уже в XIX в. музыка более не рассматривается философами, эстетиками как речь, аналогичная вербальному языку. Подчеркивается неповторимость, непосредственность музыкального метаязыка.
Однако спекуляции на тему различия музыкального и вербального языков не мешали пользоваться композиторам и теоретикам музыки аналогией именно с этим вербальным языком: в теории музыки ее синтаксис описывался в таких понятиях, как предложение, фраза, период и т. д.
Наряду с языковым уподоблением музыки можно также говорить о музыкальном подобии языка. Поэтический язык на протяжении многих столетий рассматривался с позиции звучания согласно музыкальным критериям: ритм, метр, рифма, ассонанс, аллитерация.
Что же касается современности, то вопрос о музыке и словесном искусстве, об их родстве, идентичности / автономности до сих пор подтверждает свою актуальность множеством работ, открытых дискуссий.
В вопросах исследований данного порядка их интердисциплинарный характер определяет важность мнений представителей как музыкальной, так и словесной, языковой областей. Отправной точкой для их наблюдений служит исходное и, пожалуй, нейтральное положение: музыка подобна языку, язык подобен музыке.
Немецкий музыковед Г. Г. Еггебрехт приводит в своей статье «Sprache und Musik: Perspektiven einer Beziehung»1 ряд тезисов, последовательно отражающих взаимоотношения музыкального и словесного. Еггебрехт берeт за основу в своих рассуждениях характеристики и функции языка и проецирует их на музыку. Начинает он с основной, «говорящей» саму за себя вербальной функции, а именно: «Язык говорит, музыка не способна говорить»2 (здесь и далее перевод мой. - Е. П.).
Действительно, музыка не способна говорить о конкретных вещах, о предметах, намерениях, она не может указать, определить, назвать. Это, пожалуй, основное, что отличает ее от языка. Но в переносном смысле музыка всегда нацелена на коммуникацию, на выражение, на сообщение. Соответственно, она является неким метаязыком, способным на передачу информации.
Подкрепляет мысль о подобии музыки языку известный немецкий философ, социолог, музыковед и композитор Т. Адорно. В статье «Fragment über Musik und Sprache»3 он указывает на метафору: музыка как язык, но в то же время она им не является.
Следовательно, функция передачи информации должна быть осмыслена в отношении музыкального языка также метафорично. Что же способна передать музыка, на что она может указать, что будет в ее случае тем самым сообщением, конечным продуктом интенции данного рода метаязыка?
Немецкий литературовед А. Зихельштиль, посвятивший проблеме взаимодействия музыки и литературы как продукта словесного искусства многие свои работы, при освещении «взаимоподобия» словесного и музыкального также исходит в своих рассуждениях из вопроса передачи сообщения.
В главе «Sprachähnlichkeit der Musik» своей монографии «Musikalische Kompositionstechniken in der Liteartur. Möglichkeiten der Intermedialität und ihrer Funktion bei österreichischen Gegenwartsautoren» он отталкивается от положения, прозвучавшего у Т. Адорно: музыка есть язык в метафорическом смысле. Но музыка представляет собой семиотическую систему без семантического
уровня. «Музыкальные» значения заключены внутри собственной системы. Иными словами, музыка отсылает сама к себе, точнее к порядковым структурам внутри собственной звуковой системы. У нее нет того, чем «богат» язык, а именно функции отнесения к определённым представлениям, лежащим вне собственной звуковой системы. Следовательно, музыка понимается как звуковая система, «семантический уровень» которой не определен или же неоднозначно очерчен общественными конвенциями. То, что понимается под музыкальным высказыванием, называется в лингвистике коннотацией: представления и ощущения, возникающие при прослушивании определенных музыкальных пассажей. «Такие наблюдения могут быть, безусловно, интересными, но прослеживаются лишь в конкретных случаях, когда восприятие музыки многими слушателями идентично, сходно (что требует также доказательства) или если учитывать восприятие конкретного или "идеализированного" реципиента»4.
Вернемся к положению: музыке подвластно сообщить лишь то, чем она сама является, тогда как слово всегда указывает на что-то, являясь лишь знаком к сообщаемому. Звук звучит, он не является знаком чего-то другого, а есть сообщение само по себе.
Т. Адорно развивает это положение, уберегая нас от вывода о произвольности «сложения» музыкального ряда, и говорит, что музыку нельзя назвать простой последовательностью звуков. Иначе она представляла бы собой для нашего слуха акустический калейдоскоп. Но музыка не претендует на статус языка «абсолютной мысли»5, что в свою очередь превратило бы ее в язык согласно его определению.
Еще одной отличительной чертой словесного искусства в данной связи служит возможность перевода сообщения вербального на другой язык.
Г.Г. Еггебрехт говорит о том, что язык как систему знаков для обозначения объектов можно перевести. Возможным это представляется за счет того, что значение является в языке первичным, звучание же - вторично. Звуковая оболочка слова может измениться до неузнаваемости, а значение останется прежним. Музыка как система звуков непереводима. В случае с музыкой какой-либо перевод невозможен, так как квазизначение музыкального феномена содержится в самом звучании.
Г.Г. Еггебрехт определяет музыку, соответственно, как «сообщение без понятий». А музыкальный образ мышления представляет собой мышление «без понятий». И эстетическое восприятие музыки, ее понимание также находится вне понятийной сферы.
Проблему понимания музыки подхватывает в своих рассуждениях немецкий лингвист Б. Шлерат и решает ее следующим образом. Если мы допускаем мысль о том, что музыку можно понять, а значит, ее определить, ее отразить, будто бы она выступает в качестве языка, то возникает вопрос, понимает ли слушатель ее правильно. Шлерат задается вопросом, на который частично ответит вслед Т. Адорно: «Существует ли в отношении понимания музыки вообще правильно или неправильно, верно или неверно?»
Т. Адорно добавляет в данной связи аспект интерпретации. По его словам, правильно интерпретировать язык означает понять его. В случае с музыкальным искусством правильно интерпретировать музыку - значит сыграть ее, воспроизвести, то есть при музыкальной интерпретации она отсылает опять же только к себе самой.
В данном случае следует заменить феномен «понимание» феноменом внеязыкового понимания. Последнее в свою очередь является феноменом, непостижимым в языковом плане. Музыка может вызывать любые реакции: страх, отчуждение, отвращение, и эти ощущения могут сохраниться при глубоком проникновении в музыкальное произведение и образовывать категорию собственно понимания через опознавание собственных эмоций, ощущений.
Возможность сопоставить музыку и язык А. Зихельштиль видит на основе акустического феномена звучания языковой и музыкальной знаковых систем. «Общность языка и музыки, -пишет он, - лежит ... в их звучности»6. Следовательно, оба феномена подчинены времени (динамичны в смысле процессуальности) и вынуждены сукцессивно организовывать свои элементы.
На темпоральном аспекте останавливался и К.С. Браун, немецкий литературовед, в статье «Theoretische Grundlagen zum Studium der Wechselverhältnisse zwischen Literatur und Musik»7. Музыку и литературу как продукт словесного творчества он сопоставлял по их следующим характеристикам: оба вида искусства аудитивны, динамичны, так как образуют очередность из слов и звуков, темпо-ральны, так как «существуют» во времени.
В результате и в языке, и в музыке наблюдаются одни и те же синтаксические особенности, а именно в принципах построения: варьирование, контраст, развитие и т. д. Варьирование формулировки, перестановка в порядке слов, синтаксическое расчленение, мотив и тема определяют собой структурные параллели.
Несмотря на темпоральную зависимость обеих знаковых систем, принципиальным различием и препятствием в данном подходе к сближению музыкального и словесного будет то, что в комбинации наименьшей самостоятельной единицы (звука или фонемы) у языка нет возможности организовать одновременное звучание
двух и более компонентов. Комбинации протекают поочередно: слог, слово, предложение и т. д. Музыка же организует звуки как горизонтально (мелодика), так и вертикально (гармония и контрапункт), как линейно (мелодия), так и в их созвучии (аккорды).
Так, попытки приблизить, уподобить, сравнить музыкальное со словесным во многих аспектах кажутся весьма продуктивными и плодотворными, но в каждой из таких попыток непременно будут положения-препятствия, доказывающие, утверждающие автономность обеих знаковых систем.
Безусловно, если рассматривать понятие «язык» в смысле человеческого языка, то музыка не является языком. Ее сегменты не распространяются на представления, которые человек имеет в виду, говоря о вещах, о процессах собственной фантазии, о конкретных содержаниях. Она не может никаким присущим ей образом выделить субъект, предикат, объект. В конце концов, музыка не может обозначать никакое другое время, кроме как настоящее, в то время как язык каждое предложение соразмеряет с определенной временной шкалой.
Музыка не есть язык в прямом значении слова. Соответственно, говоря о «музыкальном языке», мы используем образное выражение, метафору.
Однако речь о языке музыки не является метафорой, а выражение правильного ощущения, что мы сами, хотим мы того или нет, осознаём ли мы это или нет, музыку превращаем в язык, воспринимая ее.
Музыку возможно возвести в словесное искусство, в вербальную сферу. Мотивацией этого служит рефлексия (научный вопрос: «Что это?»). Средством научной рефлексии музыки в свою очередь является язык: термины, понятия, вербальное объяснение. Безусловно, данный подход к вербализации музыкальных сентенций затрагивает только технически-формальную сторону. Когда же речь идет об эмоциональном, ассоциативном наполнении музыкального произведения, то для вербализации, словесной передачи этой стороны не существует ввиду чувственной сущности феномена музыки точного, конкретного языка описания. Однако отсутствие конкретности, однозначности, конвенционально закрепленной системы в вопросах музыкальных описаний не является препятствием существованию феномена verbal music, характеризующего проникновение музыкального искусства на страницы литературных, словесных произведений, там, где писатели намеренно заводят речь о музыкальном, вербализируют музыкальное искусство, замещают «музыкальный язык» словесным.
Примечания
1 Sprache und Musik: Perspektiven einer Beziehung / Albrecht Riethmüller (Hrsg.). Laaber; Laaber, 1999 (Spektrum der Musik; Bd. 5). 178 S. 9-14.
2 Ibid. S. 9-14.
3 Literatur und Musik. Ein Handbuch zur Theorie und Praxis eines komparatistis-chen Grenzgebietes. Hrsg. von Steven Paul Scher. Berlin, 1984.
4 Andreas Sichelstiehl. Musikalische Kompositionstechniken in der Liteartur. Möglichkeiten der Intermedialität und ihrer Funktion bei österreichischen Gegenwartsautoren. Essen, 2004. S. 36.
5 Literatur und Musik. S. 139.
6 Andreas Sichelstiehl. Op. cit. S. 43.
7 Literatur und Musik.
