CC BY
45Предисловие редакции. Предлагаем читателям ознакомиться с отрывком из автобиографической книги д.г.н., проф., акад. АН РС(Я) Марии Кузьминичны Гавриловой «Моё поколение с обожжёнными крыльями» (Якутск, Бичик, 2007). Она рано лишилась отца, расстрелянного по ложному обвинению в 1938 г, испытала тяготы и невзгоды, которые пришлось переносить детям в военное время. Пусть эта публикация будет данью памяти ей и всем детям, пережившим самую страшную и жестокую войну в истории человечества и не дожившим до этого светлого дня - 75-летия Великой Победы.
ЯКУТИЯ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ
Мария Кузьминична Гаврилова (1928-2010 гг.),
выдающийся учёный-мерзлотовед и климатолог, доктор географических наук, профессор, действительный член Академии наук РС(Я)
Как пишут во многих воспоминаниях, день 22 июня 1941 г запомнился ясным и солнечным. Был ярок он и в Якутске. Мы жили тогда почти за городом, в частном секторе по 4-й линии (это сейчас район ул. Жор-ницкого). С утра ничто не предвещало чрезвычайного. Был хороший воскресный летний день. Хозяйка наша, Татьяна МихайловнаХаринова, уехала на Вилюй за вещами; до этого они жили в с. Малыкай, на промыслово-охотничьей станции от «Холбоса», где Яков Петрович был бухгалтером. Дядя Яша ушёл с утра в город в гости к родственникам. Дома остались моя мама, я и хозяйские дети Тамара и Вова. Радио тогда в домах было не везде, а телефон тем более.
День прошёл как обычно. Поиграли, пообедали, поужинали. Яков Петрович не возвращается. Подождали, легли спать. Летом «по-дачному» спали под крышей на чердаке. Дядя Яша пришёл поздно, поднима-
| М. К. Гаврилова | DOI: 10.24412/1728-516Х-2020-1-49-55
ется по лестнице, стучится: «Мария Фёдоровна! Война!»
Пошли ночи, полные лая собак. Это разносили повестки из Военкомата. Мужчины посёлка-новостройки, все в расцвете сил, были мобилизованы в первые же дни. У соседей справа, Тирских, остались дедушка, невестка и маленькая дочурка; у соседей слева, Тетериных, - жена и два мальчика.
Между нынешней улицей Жор-ницкого и дорогой на аэропорт был большой огороженный пустырь, который и до войны назывался «военным лагерем». Вот тут и был сбор будущих фронтовиков. Так как это было совсем рядом с нашими домами, то мы целый день проводили здесь, разыскивая знакомых. Однажды мама встретила поэта Кудрина-Абагинско-го, которого провожала жена.
Проходило комплектование подразделений, шла перекличка, строились, маршировали. В перерывах
«Проводы мобилизованных в 1941 году». П. В. Попов. 1943 г.
(http://wwii.space/картины-и-рисунки-ссср-часть-8/9/)
шли к семьям, которые терпеливо ожидали по краю поля, у кустарника. Поражало полное спокойствие: никакой паники, истерики, слёз. Все были уверены, что это какое-то недоразумение, что скоро всё кончится, и все благополучно вернутся. Ночью снимались и шли колоннами на пристань грузиться на баржи. Многие, конечно, так и не увидели больше Якутска и своих родных.
По официальным данным, в 1941-1945 гг. из Якутии было мобилизовано 62 343 человека, 37 965 человек (61 %) были убиты или пропали без вести. В первый год брали на фронт поголовно, в последующем появилась «бронь» для партийных работников, учителей, геологов, жителей северных районов и других категорий населения.
Не пригодных к военной службе «белобилетников» военкоматы стали брать на «трудовой фронт», в том числе мобилизовывали и женщин. Их отправляли на оборонное строительство аэродромов и пристаней, грузопогрузки в морской порт Тикси, на рыбозаводы в Булунский район и другие места, угольные шахты Сан-гар, в леспромхозы Олёкминского и Ленского районов, на аэрогеодезические и геологические работы. Многие родственники моего мужа, проживавшие в Усть-Алдан-ском районе, в том числе его тётя Мая Горохова, были отправлены на рыбную ловлю по р. Алдану. Два его брата, заболевших после рыболовства, были отправлены на лесоповал в Южную Якутию, откуда вернулись еле живыми.
Проходит 3-4 месяца - война не кончается. Фашисты захватывают город за городом. Зимой пошли первые «похоронки». В нашем доме первой такое извещение получила семья Дьяконовых. Их сын Борис, талантливый студент-математик, погиб на поле брани, но мать до конца жизни ждала его. Однажды утром принесли извещение семье Кузьминых. Пожилая пара отправила на фронт единственного сына, многообещавшего учёного, заместителя директора Якутского пединститута. Мать сразу лишилась сознания. Отец, бухгалтер, уже ушел на работу. Соседи обсуждали, как ему объявить о случившемся. Но опередили дети: только старик вошёл во двор, они всё и выпалили.
У наших хозяев Даниловых три племянника ушли на фронт одновременно, похоронные на них тоже пришли вместе. Мать их, казалось, не воспринимала этого. Я водила её в военкомат для уточнения пособия. Кстати, один из них, Алексей Попов, только что окончил театральную студию при Якутском драмтеатре. Он был первым мужем танцовщицы Марии Птицыной, матери будущего главного балетмейстера Якутского театра оперы и балета. И хотя отцом ребёнка был педагог музыки Андрей Филиппович Костин, мать дала сыну имя погибшего воина - Алексей Попов. Под Сталинградом был убит племянник моей мамы Гаврил Дмитриевич Ду-бинский (Харитонов), активист Намского улуса.
В городе начали заканчиваться продукты. До 22 июня в магазине по 3-й линии (в будущем - известный магазин на ул. Жорницкого) все стены от пола до потолка были уставлены крабовыми консервами в го-
лубых банках («Снатка») - никто их не брал. Через несколько дней все прилавки опустели.
Ввели карточки разного вида и калибра: «рабочие», «служащие», «иждивенцы», «детские». Нормы на хлеб, крупу, сахар и другое в течение войны менялись, конечно, постепенно снижаясь, а иногда карточки и не отоваривались. Но главная проблема была с хлебом. Необходимость в нём была каждый день, поэтому за ним всегда стояла большая очередь. Сначала раздачу хлеба пытались организовать по учреждениям. Затем стали прикреплять к магазинам по месту прописки. Мы отоваривались почему-то не в ближайшем магазине по 3-й линии, а в дальнем - в магазине по дороге в авиапорт. К концу войны открылось снабжение по чинам и ведомствам. Лучше снабжались, конечно, магазины партийной верхушки, Рыбтреста, Якутзолота, Ленского речного пароходства и др.
За хлебом ходили в основном школьники (родители были на работе). Самым вожделенным было получить маленький добавочный кусочек - «довесок». Его можно было с чистой совестью съесть по дороге домой. На довесок надеялись и опухшие от голода люди без карточек, в основном из районов, скромно стоявшие у прилавков и даже не попрошайничавшие, а молча надеявшиеся на понимание...
Зиму 1941/1942 гг. пережили более или менее. Сельчане зарезали последний скот. На базаре можно было ещё купить мясо и масло. Однако война всё не кончалась. Летом разразилась страшная засуха. Нормы уменьшились. Мама оказалась на работе в артели, где занимались переработкой овощей, видимо, для столовых. Директор Сухушин разрешил работникам брать зелёные листья капусты. Мама варила из них щи. Заглядывавший к нам полуголодный мамин родственник Конон Харитонов после войны с благодарностью вспоминал эти супы, говоря, что было очень вкусно...
Во вторую зиму начался голод в районах. В городе всё-таки были карточки, а в сельской местности - ничего. Беспаспортная система колхозов не позволяла жителям уходить в город. На западе страны голод был больше в городах, в деревнях всё-таки были огороды и кое-какая живность. Там городские отправлялись в село менять вещи на продукты. В Якутии же тогда огородничество не было развито. Осенью ещё ставили силки на зайцев, да ловили карасей, но к зиме стало совсем туго. В колхозных складах было зерно, но его не разрешали выдавать, хранили для весенней посевной. Выдача грозила тюрьмой («разбазаривание социалистической собственности»).
Голод в Якутии в военное время сильно подорвал численность якутского народа. По предварительным расчётам, в Якутии от голода во время войны умерло примерно 69 тысяч человек, т. е. даже больше, чем было призвано в армию... Если по переписи 1939 г. численность якутов составляла 413 115 чел., то в послевоенные годы она уменьшилась до 300 тысяч, или снизилась более чем на 100 тысяч. Лишь в последние годы, т. е. через полстолетия, она достигла довоенного уровня. Считается, что в Белоруссии, где шли жаркие
бои, в Великую Отечественную войну погиб каждый 4-й житель. Но это же произошло и в далёкой от фронта Якутии.
По подсчётам Н. Дьяконова (Саха Сирэ, 19 мая 1944 г., с. 3), наибольший голод был в 1941-1943 гг. Тогда, например, по Вилюю погибло более 7 тыс. человек: Сунтарский р-н - 2631, Нюрбинский - 1154, Верх-невилюйский - 1514, Вилюйский - 1737. В Центральной Якутии смертность была ещё выше. В некоторых населённых пунктах люди умирали сотнями, хоронили их в общих ямах. Но всё это было под строгим секретом.
Рождаемость в Якутии во время войны, естественно, снизилась почти в 3 раза. Велика была смертность и среди родившихся детей. Так, до 1944 г. в возрасте до 5 лет умерло 45,5 % детей, при этом среди них до 1 года - 54,3 %. Я помню, что смерть грудных детей в знакомых мне семьях была тогда довольно обычной, всё это воспринималось естественно и не вызывало больших эмоций.
Как всегда, во время войны увеличилось число инфекционных заболеваний: дифтерит - в 1,5 раза, скарлатина - в 2 раза, сыпной тиф и коревая краснуха -в 3 раза (последней переболела и я), цинга - в 9 раз. Но особенно свирепствовал туберкулёз. Не было ни одной семьи, где кто-нибудь не болел этой болезнью. Попала в их число и моя мама.
6 января 1942 г. вышло постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О развитии рыбных промыслов в бассейнах рек Сибири и Дальнего Востока». По всему Северу были созданы рыбзаводы, но кадров не было. Решающей силой явились «трудовики», эвакуированные, переселенцы и заключённые. В Якутию с запада было переселено 6 тысяч человек. В основном это были переселенцы с Прибалтики - «ненадёжные» представители буржуазии и интеллигенции, департированные в течение 48 часов вместе с семьями при присоединении к СССР территорий Латвии, Литвы и Эстонии.
Вначале их называли «поляками», а затем «литовцами». Во дворе дома по ул. Петровского, 11, где мы жили, был полуразвалившийся одноэтажный дом. Здесь размещался какой-то штаб и жил староста переселенцев. В этот дом потянулись какие-то люди в несколько необычных европейских одеяниях. Особенно нас, детей, поражали ватные подплечники, делавшие плечи, «как доски». Потом эти люди исчезли.
Судьба прибалтийских переселенцев была тяжёлой. К осени их погрузили на баржи и увезли на Север. Но там уже начиналась зима, а для них не было ни домов, ни продуктов. Местные власти даже не были предупреждены. Больше повезло тем, кто оказался близ каких-то жилищ. Местное население как-то поддерживало их. Помогало построить жильё, научило охотиться, рыбачить.
Бывший секретарь обкома партии Андрей Иванович Захаров рассказывал, как однажды он был послан в командировку в Булун. Из-за плохой погоды остановились в каком-то поселении. Это был лагерь прибалтов. То, что он увидел, привело его в ужас: жалкое подобие жилищ, а в них лежали люди, не в силах встать. Весь
двор был в «поленницах» из трупов. Несколько бывших коммунистов скрывались. Захаров провёл экстренное заседание партячейки, разработал план выживания. На следующий день с ближайшей метеостанции под дулом пистолета заставил дать радиограмму в обком.
В таком же положении оказались и участники «чу-рапчинской трагедии». В народе говорят: «Беда одна не приходит». Так, в годы войны, в 1941-1943 гг., в Центральной Якутии разразилась сильная засуха, начавшаяся, по существу, в 1939 г. Особенно пострадал Чу-рапчинский район: пересохли озёра, нечем было поить скот, начался падёж. Пользуясь постановлением СНК и ЦК ВКП(Б) о развитии рыбных промыслов на Севере, правительство решило переселить чурапчинцев вместе со скотом в Кобяйский, Жиганский и Булунский районы. Сказано - сделано. Гибель началась уже с бестяхского берега, где люди находились в неизвестности несколько недель. Их, как и прибалтийцев, выбросили в низовьях р. Лены уже в начале зимы без пищи и крова. Из переселённых в 1942 г. 5318 человек вернулись на родину в 1944 г. менее 3000, 44 % переселенцев умерли. Из больших семей остались живыми единицы. Среди моих знакомых это Ирина Оконешникова и Григорий Пудов из Института мерзлотоведения, известный художник, детдомовец Афанасий Мунхалов и другие.
Впоследствии во всех этих безобразиях стали винить ОК ВКП(б) во главе с I секретарём И. Л. Степаненко и Наркома земледелия, а также бывшего секретаря Чу-рапчинского РК ВКП(б) Н. Н. Барашкова.
В апреле 1943 г. вышло постановление ЦК ВКП(б) «Об ошибках в руководстве сельским хозяйством Якутского обкома ВКП(б)» за подписью секретаря ЦК
A. А. Андреева. В постановлении говорилось, что из-за неправильных действий руководства в республике резко сократилось (почти в 3 раза) поголовье скота, внедрялись более теплолюбивые южные культуры (пшеница и овёс) вместо проверенных скороспелых (ячмень и рожь), в холодные арктические районы насильно вменялось полеводство и т. д. .
В результате с работы были сняты: I секретарь ОК ВКП(б) И. Л. Степаненко, председатель Совнаркома
B. А. Муратов, зав. отделом обкома Маркеев, нарком земледелия Анашин, секретарь горкома ВКП(б) Артёмов, редактор газеты «Социалистическая Якутия» Ро-дохлеб, ответственные работники В. Имулин, Н. Морозов, В. Смоляников и др. Первым секретарём Якутского обкома ВКП (б) был избран приезжий русский Г. И. Масленников, а председателем Совнаркома - местный якут И. Е. Винокуров. С тех пор в руководстве республики обязательными стали якут и русский (обычно из приглашённых). Пленум обкома ВКП(б) от 24-27 мая 1943 г. произвёл большой эффект на жителей Якутии. Оживилась работа на селе, резко снизилась смертность в районах.
1 сентября 1941 г. я пошла в 5-й класс школы № 16 г. Якутска (до недавнего времени двухэтажное деревянное здание её виднелось по дороге в авиапорт). Здесь мы увидели первых эвакуированных. Это была жена директора школы В. К. Чернявского Елена Антоновна
(учительница немецкого языка) и многодетная семья учителя Н. С. Миненко из Таганрога. Все жили при школе. Никита Сергеевич был нашим классным руководителем, его жена - учительница начальных классов; одна дочка, Августина, училась со мной, две старшие - в школе № 10 в Рабочем городке. Одна из них, Алевтина, живёт до сих пор в Якутске, стала женой известного учёного Николая Сергеевича Иванова.
Но вообще эвакуировали в Якутию не так уж много людей... Сказывалось, безусловно, расстояние и отсутствие массовой транспортной системы. Приезжали, по-видимому, по собственному желанию и в основном те, у кого были какие-то связи. Так, приехала из Ленинграда семья якутского лингвиста Семёна Андреевича Новгородова - жена Мария Павловна и дочь Елена. Их опекала будущий доктор наук племянница Новгородова Е. Н. Коркина. Елена поступила в пединститут и окончила его. Затем они вернулись обратно. Приехала и дочь М. Н. Андросовой историк О. В. Ионова и здесь вышла замуж за А. Е. Мординова.
В 1942 г. приехала из Москвы, после скитаний по Башкирии, семья моего дяди Г. О. Лукина - жена, два сына, тёща и её внук от другой дочери. Вначале они пожили у В. О. Лукиных, а затем получили квартиру. Сам Гавриил Осипович, будучи в отпуске в столице в июне 1941 г., вступил в Московское ополчение. Затем узнали, что он мерзлотовед-дорожник, и отправили его в Забайкальский военный округ.
Когда начался перегон самолётов «Аляска - Сибирь - фронт», Гавриила Осиповича послали в Якутск на мерзлотную станцию. Дело в том, что при перелёте американских самолётов основными пунктами посадок были: Фэрбенкс (Аляска) - Уэлькаль (Чукотка) - Якутск -Красноярск и т. д. Но при плохой погоде и вынужденной посадке необходимы были запасные аэродромы. Вот их-то и надо было подготовить на территории Якутии. Говорят, что, например, в Олёкминске в отдельные дни накапливалось до 200 самолётов... А вообще, с 1942 по 1945 годы из Америки было перегнано по ленд-лизу 8094 военных самолёта. Из них было составлено более 250 полков на западном фронте, отправлены они были и на восточный фронт (бои с Японией). При перегоне 115 лётчиков погибло. Катастрофы происходили в основном в Верхоянье. До сих пор находят останки воздушных кораблей высоко в горах, в совершенно безлюдных местах.
Школы в Якутске топились дровами. Дров не хватало, было холодно, сидели в пальто, чернила замерзали. Где-то под потолком тускло горела керосиновая лампа, иногда пользовались и свечами. Но занятия шли полным ходом. Не стало хватать тетрадей - в ход пошла всякая бумага. В амбаре у дяди Васи Лукина я нашла
какие-то холбосовские отчёты отца и сшила из них вполне сносные тетради.
С осени 1941 г под лозунгом «Всё для фронта - всё для победы» начались всевозможные сборы. Взрослые подписывались на заём, собирали деньги на самолёты, танки, орудия, сдавали одежду - телогрейки, шапки, валенки и др. Школьники собирали металлолом (помню, во дворе школы № 16 стоял старшеклассник и делал царапины на предметах - цветной металл в одну кучу, простой - в другую), мелкую одежду (мама сшила несколько рукавиц), кисеты (девочки иногда вышивали и вкладывали записки). Потом пошёл сбор бутылок (оказывается, туда заливали какую-то горючую смесь и бросали в танки). Затем сказали, что на фронте не хватает ваты, и её можно заменить сфагновым мхом, обернув в марлю; поехали за город драть «белый мох». Осенью участвовали в заготовке дров для школы, сборе грибов для какой-то артели, в копке картошки и т. д...
В школах были введены военное дело и санитария: учились делать перевязки, охраняли ночью военный кабинет, изучали оружие, противогаз, на парадах демонстрировали чёткую маршировку. Почему-то не было «политчасов», учителя не информировали о положении дел на фронте (может, потому что шло отступление). Только после освобождения Ленинграда учительница немецкого языка Ирина Конрадовна Юнгман (родом из этого города) вошла радостная в класс и написала на доске «Es lebe Genosse Zukov». Мы поняли, что маршал Жуков причастен к этим событиям. С 1943 г. были введены школьные обеды. Особенно организованно они проходили в школе № 17.
Так как у меня были слабые лёгкие, я каждый год болела крупозным воспалением. В результате каждую весну я проводила в больнице, а лето - в детском санатории. Но весной 1942 г. бог миловал. Мама решила пристроиться где-нибудь на даче. Но дач тогда было мало, семьи жили сами, сдавать, как в Москве,
Перелёт над Верхоянским хребтом по трассе АЛСИБ
(https://topwar.ru/119723-alsib-desyat-tysyach-kilometrov-muzhestva-k-75-letiyu-trassy-alyaska-sibir.html)
не было принято. Были горсоветовские дачи, но их выделяли только большому начальству. Побродили один выходной день по Сергеляху - безрезультатно. На несколько недель согласились приютить меня знакомые семьи Ксенофонтовых и Келле-Пелле.
Мама выделила мне мои карточки и отправила на Сергелях. Хлеб покупали в большой очереди в дачном магазине. На обед ходили иногда на дачи НКВД. Там был столовый павильон. Вырезали карточку «крупа» и давали суп. Однажды мы что-то несколько дней не ходили туда, у меня, по-видимому, от сухомятного хлеба, начались рези в желудке. Помучилась несколько дней. Пришла из города мама, и мы поплелись в столовую. Одной тарелки супа оказалось достаточно для моего выздоровления.
Весной 1943 г., ещё до конца учебного года, я всё-таки заболела. Летом меня отправили в туберкулёзный санаторий «Красная Якутия». Обстановка здесь была прекрасная - двухэтажный корпус в сосновом лесу на берегу озера. Гуляли в лесу, катались на лодке, на открытой веранде играли в бильярд, шахматы, разные игры. Была библиотека. Много лечилось интеллигенции. Здесь я познакомилась с писателем Суорун-Омол-лоном, учёным Георгием Башариным, его женой Ка-лисфеной, пианисткой Галиной Кривошапко, её мужем Захаром Тюнгюрядовым и другими.
Врачи и персонал прилагали все усилия, чтобы подлечить и подкормить людей. Организовали подвоз кумыса из Хатасс, варили хвойный настой, засадили большой огород. Несколько раз мы, ходячие больные, отправлялись на капусту, чтобы очистить рассаду от гусениц. Так как я была подростком, то женщины из палаты меня с охотой опекали. В конце смены уговорили врача оставить меня на второй срок.
Осенью мама от Коопинсоюза (организация инвалидов) поехала драть мох, собирать грибы и взяла меня. Высадили нас у деревни Владимировка. Здесь была уже большая бригада школьников. Жили в палатках. Но вскоре все уехали, мы остались одни. Мама попросилась в дом к одной семье в деревне. Это была русская семья: муж, жена и двое детей. Жена болела туберкулёзом. Однажды муж поймал евражку, семейство устроило пиршество. Мама не могла на это смотреть, и мы на попутной машине уехали в город.
Муж моей двоюродной сестры М. В. Ивановой (Харитоновой) Дмитрий Устинович Иванов ушёл на фронт. Мария Васильевна осталась с двумя дошколятами, Алей и Борей. Квартира в новом доме была холодной, надо было доставать много дров. Всё это было в тягость. Однажды тётя Маня приходит к нам и говорит: «Встретила намского знакомого Данила Сафроновича Протопопова. Он сейчас, оказывается, председатель Нюрбинского райисполкома. Узнав, что я машинистка, пригласил меня на работу в Нюрбу. Обещал помочь и как красноармейке. Я согласилась, квартира пусть пропадает. Но я одна с двумя маленькими детьми боюсь ехать. Поехали со мной. Работа и жильё там найдутся».
Маме не очень хотелось ехать. Но, с другой стороны, и терять вроде нечего. В нашей полукомнате стало
тяжело жить. У Даниловых осела их родственница Попова, жена брата хозяйки. К тому времени её невестка умерла, муж умер, три сына погибли на фронте. Старушка осталась совсем одна, запсиховала, стала пить, ругаться. Мама, я и Тихон решили ехать.
Мария Васильевна была совсем беспомощной. Пришлось ей помогать. На все сборы остался один день. В один сундучок мама уложила наиболее ценные вещи и отнесла к подруге Марии Эверстовой. Остальное рассовали по ящикам и сгрудили в общем дворовом амбаре (потом его, конечно, взломали, и всё наше добро украли).
Постоянного расписания судов тогда не было. Просто сказали, что пойдёт ещё один пароход на Вилюй. Приехали на пристань Даркылах и прождали здесь целую неделю. Все сгрудились в пристанском сарае. Желающих уехать было много. Уже наступила осень. В сарае одна печка-буржуйка. Все на ней пытались готовить или хотя бы вскипятить чайник. Но печкой нахально овладела семья Гоммерштад-Камзель (тёща, дочь, зять, дети). Камзель был в своё время фотожурналистом газеты «Социалистическая Якутия». Время от времени вокруг печки вспыхивали ссоры. В то же время все перезнакомились друг с другом, а некоторые и надолго. Наконец подошёл пароход с баржей. Все ринулись в трюм. Это была грузовая баржа, никаких коек. Каждая семья скучковалась на полу. Из чемоданов и тюков устроили себе спальные места. Ехали довольно дружно.
Через несколько дней подъехали к Верхневилюй-ску. Следующий пункт наш - Нюрба. Подъехали где-то во второй половине дня. Берег полон народу. Приветствуют последний пароход, едут дальше в Сунтар. Нас встречают Протопоповы. Ведут к себе домой. У председателя райсовета своей квартиры нет, снимает жильё в частном доме. В одной комнате живут хозяева, в другой - Протопоповы. Да ещё тут вваливаемся мы, 6 человек. Ивановым вскоре подыскали жильё, а мы остались у Протопоповых. Как-то Данил Сафронович увидел мою тетрадь, всю в «пятёрках», и очень уважительно стал относиться ко мне. Зимой было завершено строительство частного дома Протопоповых, и мы все переехали туда. Хозяева дали нам с мамой одну комнату, а сами разместились в другой. Жили хорошо. Данил Сафронович председательствовал, часто был в командировках. Жена его, эвенка, тётя Маруся, была чудесной женщиной, весёлой, остроумной. Она была домохозяйкой, сидела с детьми.
В первое утро приезда в Нюрбу пошли познакомиться с селом. Улицы Нюрбы довольно прямые. Село вытянулось вдоль берега, самые большие дома занимают райком партии и райсовет (одноэтажные) и средняя школа (двухэтажная), во дворе которой начальная одноэтажная школа. Жилые дома, в основном частные, довольно аккуратные, вымазаны голубоватой глиной «туой». Через речку Нюрбинку - комплекс больницы и тубсанатория.
Мы прожили в Нюрбе два года. С продовольствием здесь было хуже, чем в Якутске. К тому же райпотреб-союз проворовался. Бухгалтер, красивая девушка из
Учащиеся 7-го класса Нюрбинской средней школы (1944 г.).
Первый ряд: Павел Теленков, Лия Рожина; второй ряд: Петр Рудых, Соломон Жирков, Людмила Подваркова, Мария Титова; третий ряд: Татьяна Попова, Мария Гаврилова, Мария Кондратович, Валентина Протодьяконова
благородной семьи местного фельдшера Попова, занималась какими-то махинациями, её посадили. Хлеб давали то мукой, то зерном, в мизерном количестве. В каждом доме были жернова - маленькая мельница. Крупы не было. Вместо сахара в конце войны стали выдавать конфеты «подушечки». В день Победы жители наварили из них бражки. Масло и мясо надо было доставать самим. Иногда привозили из наслегов, но продавали только по указанию хозяев, где продавцы останавливались: «Этому дай, тому нет». Соль была кемпендяйская, из Сунтарского района. К концу войны в Нюрбе построили спичечную фабрику. Палочки были без коробок, кучкой, сера - шкуркой.
Промтоварных карточек почти не было. Выдавали иногда ткань уезжавшим на фронт и на учёбу по направлению. Однажды маме дали всё-таки талон на обувь. Упросили продавца выдать мне сапоги. Но обувь эта была, видимо, местного производства. Через неделю вылезли страшные гвозди, ходить в них было невозможно.
Электричества тогда в Нюрбе не было, керосина тоже. Пользовались, в основном, свечами, иногда делали их сами. А у бедных хозяев были, по старинке, даже лучины.
Весной 1944 г. наши благодетели Протопоповы уехали в Якутск. Данила Сафроновича назначили заместителем министра сельского хозяйства. Дом они продали главному зоотехнику района Пантелеймону Андреевичу Кангаласову, попросив, правда, оставить нас хотя бы до лета. Он только что женился на молоденькой русской девушке, окончившей строительный техникум в Якутске и строившей телятники по району. Кангаласовы согласились приютить нас, но молодая хозяйка, конечно, с
нетерпением ждала конца учебного года.
И опять начались наши скитания по чужим квартирам. Пока было тепло, мы прожили в домике летнего санаторного лагеря, где мама и я во время каникул работали медсёстрами. Но к осени надо было подыскать что-то капитальное. Мама встретила знакомую по Якутску, Ирину Андреевну, младшую сестру друга нашей семьи, известного врача Марии Андреевны Яковлевой. Оказывается, она вышла замуж за нюрбинца и жила здесь. Муж - какой-то мелкий интеллигент, собиратель фольклора, - мотался по районам. Ирина жила в своём доме одна с тремя «ущербными» детьми. Первая дочь (уже в подростковом возрасте) была от первого мужа, немца Штогберга, который рано умер. Лаура в малолетнем возрасте выпала из окна 2-го этажа. Осталась жива, но была «малость не своя», нигде, конечно, не училась. Младшие были от второго мужа. Мальчик болел костным туберкулёзом, ковылял на костылях. Девочка была совсем малышка, ещё не ходила.
В доме был хозяйственный пристрой - юрта. Ирина предложила в ней перезимовать. Кое-как утеплили, заделали щели, обмазали и зажили втроём. Но всё равно было холодно. Камелёк пожирал много дров, а своего топлива не было. Дом стоял на берегу речки Нюрбин-ка, за ней был лес. Мы с Тихоном после школы, пока светло, шли в лес, находили жердины и тащили их домой. Этого хватало на один день. Но потом выпал снег, и стало ещё сложнее. Наконец на работе маме разрешили заготовить кое-какие дрова. Где-то нашли бычка, и привезли одни сани. Но этого было, конечно, мало. Света не было, вечером над камельком подвешивали лучину. В конце концов, я, конечно, простыла и заболела воспалением лёгких. Врач Терентьевская, у которой работала мама, приютила меня в своём тубдиспансере на всю зиму. Весной... мама подыскала другое жилище, у «пашенной» из Якутска нюрбинского происхождения Золотарёвой. С её сыном Юрой мы учились вместе во 2-м классе в городе, но он отстал от меня на один год. Юрий с Тихоном остались самыми близкими друзьями на многие годы.
Предмайские дни 1945 г. были полны какого-то ожидания. Наши шли по Германии. 1-го мая была довольно оживлённая демонстрация. Меня попросили выступить от имени школы. Я училась тогда в 8-м классе. Многие до сих пор вспоминают это выступление с трибуны на площади. Главное, что поразило всех, это речь без бумажки. Я сказала, что советская молодёжь достойно проявила себя на войне. Сейчас Красная Армия у самого логова врага - Берлина, и мы находимся накануне великих событий.
» /
»ь
I?
Больные и персонал Нюрбинского санатория (1945 г.).
Первый ряд: Мария Фёдоровна (в халате), Муся Гаврилова (третья), Александр Миронов (четвёртый)
9-го мая утром, как обычно, отправились в школу. Приходим - говорят: «Победа!» Все пошли в клуб. Был митинг. Затем объявили всеобщее гуляние. Целый день показывали бесплатное кино. Вечером был концерт. По домам - праздник (вот где заработали конфеты «подушечки»), уже с первомайских дней настаивалась бражка, на столах картошечка и капуста.
Затем был радостный Ысыах Победы. В Нюрбе очень хороший парк, заложенный накануне войны тогдашним председателем райсовета, известным якутским
поэтом Сергеем Васильевым. Здесь были митинг и просто гуляние. А настоящие Ысыахи были в наслегах.
Летом 1945 г. вся молодёжь ринулась на учёбу в Якутск. Отделы райсовета щедро выписывали направления во все техникумы и другие учебные заведения столицы. Меня вызвали в районо и сказали: «Пришла телеграмма. В Якутске открывается спецшкола для способных учащихся, с интернатом. Просят прислать отличников. Направим тебя». Конечно, согласились. Всё-таки родной город, да если с интернатом, то будет где приютиться.
Райторг всем выезжавшим по путёвкам дал талоны на два метра белого материала и три метра серого материала под названием «молескин». Все отъезжающие, как сговорившись, понашили рубашки-кофты и шаровары. Получилось как униформа. Если в таком одеянии, значит студент.
Мама и Ивановы ещё остались в Нюрбе. Расстались немножко со слезами, но ничего. Впереди - надежды на светлое. Погрузились на пароход. На этот раз баржа была пассажирская - с койками в трюме. Ехали дружно. Состав был молодёжный. Были и знакомые. Девушка напротив моей койки опекала меня: кипятила чай, варила картошку. Мама насушила мне на дорогу мяса. Оказалось кстати, подмешивали в варево. Все ехали на подножном корму, никаких буфетов, конечно, не было. На стоянках тоже ничего не давали, всё было по карточкам. Это был первый мой самостоятельный путь в далёкую дорогу.
ЪЖ 7&0ЮГ
Железняк, М. Н. Геотемпературное поле и криолитозона Вилюйской синеклизы / М. Н. Железняк, В. П. Семёнов - Новосибирск : СО РАН, 2020. -123 с.
В монографии обобщены и проанализированы результаты многолетних исследований, начиная с 1950-х годов по настоящее время, выполненных коллективом сотрудников лаборатории геотермии криолитозоны ИМЗ СО РАН и геологоразведочных организаций. Рассмотрены основные факторы формирования геотемпературного поля, изложены применяемые методические и методологические приёмы, геокриологическая изученность региона. На основании геотермических исследований по 46 разведочным площадям, 112 глубоким скважинам проведён анализ и дана оценка мощности много-летнемёрзлой толщи отдельных месторождений, структур и Вилюйской синеклизы в целом. Выявлены особенности температурного режима нестационарных мёрзлых толщ региона. В монографии представлены результаты массовых определений теплофизиче-ских свойств основных типов горных пород в интервале глубин от первых десятков до 2000 метров. Используя данные теплофизических и геотермических исследований, дана оценка распределения плотности внутриземного теплового потока в пределах Вилюйской синеклизы. Настоящая монография является первой обобщающей научной работой по геотермии криолитозоны Вилюйской синеклизы.
Книга предназначена для мерзлотоведов, геофизиков, географов.
