CC BY-NC-ND
59
Источниковедческие исследования
Д.А. Добровольский
«ЯКОЖЕ И ПРАРОДИТЕЛИ НАШИ ПОГЫНУША»: К ВОПРОСУ ОБ ЭТНИЧЕСКОМ САМОСОЗНАНИИ ДРЕВНЕРУССКИХ ЛЕТОПИСЦЕВ XI -НАЧАЛА XII В.
Идея общих корней и единых предков представляется системообразующим элементом этнического самосознания. Однако в древнерусском летописании XI - начала XII в. встречаются лишь два упоминания о предках тех, кого летописец относит к «своим». Появление обоих этих фрагментов следует связывать с составлением Повести временных лет, а в летописании XI в. таких упоминаний не было вовсе. Очевидно, этнич-ность не имела системообразующего значения для самоидентификации древнерусских книжников XI - начала XII в.
Ключевые слова: Древняя Русь, летописание, текстология, этническое самосознание, самоидентификация.
В современном русском слове «народ» отчетливо слышится корень -род-, как если бы принадлежность к определенному этносу была производной от происхождения человека. Генетическая взаимосвязь двух имен существительных представляется совершенно очевидной. Такая же связь прослеживается в латинском пайо, которое считается «семантической аналогией» разбираемого русского слова1 и стало основой для существительных со значением «нация» в английском, немецком, французском и других новоевропейских языках.
Едва ли необходимо доказывать, что ссылки на «голос крови» и «заветы предков» являются важнейшей составляющей националистического и почвеннического дискурсов. Однако данная идея важна не только для обоснования крайней ксенофобии, но и для относительно «мирного» раскрытия идеи нации как таковой. В романе Дж. Стейнбека «Гроздья гнева» (1939) уроженцы Оклахомы, которых всячески унижают в Калифорнии, говорят о себе: «Мы не
© Добровольский Д.А., 2010
какие-нибудь чужаки. У нас уже семь поколений родилось и выросло в Америке, а если копнуть поглубже, так там ирландцы, шотландцы, немцы, англичане. Один наш предок сражался за революцию, а сколько участвовало в гражданской войне - и с той и с другой стороны. Мы американцы»2. Назвать своих предков значит здесь декларировать принадлежность не только к соответствующей семье, но и к определенному народу.
Более того, в русскоязычной научной традиции приняты сложные дефиниции этноса, включающие множество элементов и предполагающие соответственно комплексный характер определяемого объекта. «Собственно этнос <...> может быть определен как исторически сложившаяся на определенной территории устойчивая межпоколенная совокупность людей, обладающих не только общими чертами, но и относительно стабильными особенностями культуры (включая язык) и психики, а также сознанием своего единства и отличия от всех других подобных образований (самосознанием), фиксированном в самоназвании (этнониме)», - писал ведущий советский этнолог Ю.В. Бромлей3. «Этничность <...> -это представление о наследуемой групповой солидарности, основанное на представлениях же об общих (не всегда реально общих) происхождении, исторических судьбах, интересах и культуре», -продолжают современные авторы4. Тезис о комплексности изучаемого феномена пережил даже смену фундаментальной этнологической парадигмы, связанную с распространением конструктивистских подходов, в рамках которых этнос воспринимается уже не как объективно существующая совокупность (ср. определение Ю.В. Бромлея), а как идеологический конструкт, имеющий весьма ограниченную реальную основу.
Рассмотренные в общем и целом, такие комплексные определения представляются очень взвешенными и сбалансированными. Однако на практике выясняется, что разграничивать народы по языковому критерию можно далеко не всегда, территориальное единство может быть очень важно на ранних стадиях сложения этносов, но в дальнейшем ослабевает, единство политическое и культурное желательны, но далеко не всегда достижимы и т. д. Не удается отделить этносы от прочих форм человеческого объединения и по наличию у рассматриваемой группы сразу нескольких из упоминаемых специалистами признаков, поскольку сопряжение религиозного и политического принципов объединения образует «на выходе» теократическое государство, внутри которого может существовать любое количество этносов, а географическая близость, как правило, способствует культурному обмену, но единый этнос возникает из этого сочетания далеко не всегда.
Судя по всему, называемые в литературе признаки этноса далеко не равнозначны.
С другой стороны, для потестарных структур единство происхождения подданных и правителей существенного значения не имеет. Наоборот, ключевым результатом спора о «норманнской легенде» стало открытие того, что с точки зрения традиционного сознания иметь правителя «из своих» могло быть даже менее престижно и перспективно, чем находиться под управлением приглашенных на трон чужеземцев5. Несколько большее значение принадлежит проблемам происхождения в формировании религиозных общностей, поскольку верования (или неверие) родителей являются важным элементом воспитания детей. Вместе с тем мировые религии потому и могут именоваться мировыми, что всячески подчеркивают свой общечеловеческий, а соответственно и надэтнический характер: «нет ни еллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол 3: 11). Видимо, наличие общих корней приобретает системообразующее значение лишь в некоторых специфических общностях, которые и следует противопоставить всем прочим, используя для этого особый термин «этнические». Но это значит, что и уровень развития этнического самосознания можно определять по тому, насколько часто человек вспоминает о корнях своего народа, его происхождении и общих предках, пусть даже легендарных. Интересно установить, когда такого рода самосознание сформировалось у древнерусских летописцев XI - начала XII в.
Тема отцов и дедов периодически звучит в речах героев летописного рассказа. В частности, в статье 6494 (986) г. Владимир Святославич отсылает проповедников-«немцев» со словами «идЬте опять, яко отци наши сего не прияли суть», а пришедшие вслед за немцами «жидове козарьстии» сами вспоминают о своих предках: «РазгнЬвася Богъ на отци наши и расточи ны по странамъ грЬхъ ради наших, и предана бысть земля наша хрестьяномъ»6. Отдельного внимания заслуживает, кроме того, формула мы от рода рускаго, фигурирующая в начале договоров Олега и Игоря с Византией7. И.В. Ведюшкина полагает, что подобные фрагменты могут привлекаться к изучению идентичности летописцев, поскольку «авторская позиция нередко выражается и прямой речью, и цитата-ми»8. Кроме того, реплики персонажей рассматриваются исследовательницей как опосредованное отражение «общественных представлений» (или даже «массового сознания», хотя вопрос о применении понятия «масса» к средневековому материалу остается открытым)9. Такой подход не лишен оснований, особенно в тех случаях, когда речь идет о деятелях, несомненно симпатичных
летописцу, как, например, Изяслав или Всеволод Ярославичи. Однако рядом с положительными героями на страницах Повести временных лет выступают фигуры более сложные, к примеру племянник Изяслава и Всеволода Олег Святославич, чьи речи и поступки вызывали иной раз весьма интенсивное порицание: «Олег же, въсприимъ смыслъ буи и словеса величава, рече сице: "НЬсть мене лЬпо судити епископу, ли игуменом, ли смердом", и не въсхотЬ ити к братома своима, послушавъ злых свЬтникъ»10. В некоторых случаях летописец даже иронизирует над словами персонажей. Так, записанные под 6611 (1103) г. обещания половецких ханов завоевать все русские города сбываются, но по отношению к самим степнякам:
Слова ханов
И рЬша унЬишии УрусобЬ: «Аще ты боишися руси, но мы ся не боимъ, сия бо избивше, по-идем в землю ихъ и приимемъ грады ихъ, и кто избавить и от насъ»11.
Рассказ о победе русских войск
Богъ великыи вложи ужасть велику в половцЬ, и страх напа-де на ня и трепетъ от лица рус-скых вои <...>. И рече Володи-меръ: «Сь дьнь, иже створи Господь, възрадуемся и възвеселим-ся во нь, яко Господь избавилъ ны е от врагъ наших, и покори врагы наша, и скруши главы змиевыя, и далъ еси сих брашно людем русьскым»12.
Было бы не вполне осторожно трактовать подобные выступления как выражение позиции самого летописца.
Важно соблюсти и еще одно ограничение, связанное с тем, что основу самосознания составляет, несомненно, чувство групповой солидарности, именуемое также «чувством-мы», а выраженное в летописи «чувство-мы» далеко не всегда распространялось на понятия «Русь» и «русский». Напротив, в статье 6360 (852) г. о руси говорится не в первом, а в третьем лице, как о чужом летописцу народе: «при семь цари приходиша русь на Царьгородъ, яко пишется в лЬтописаньи гречьстЬмь»13. Такую же картину можно наблюдать в известии 6374 (866) г. о походе Аскольда и Дира на Константинополь: «абье буря въста с вЬтромъ и, волнамъ вельямъ вставшемъ, засобь безбожных руси корабль смяте, и к берегу приверже, и изби я, яко мало их от таковыя бЬды избЬгнути и въ свояси возъврати-шас [так! - Д. Д.]»14. До какой-то степени появление подобных пассажей может объясняться воздействием византийских образцов,
однако и в относительно «оригинальных» фрагментах летописного рассказа книжники тоже не всегда ассоциируют «своих» с «русскими», особенно если речь идет о языческих временах: «и поиде Свя-тославъ на греки, и изидоша противу руси, видЬвше же русь убоя-шася зЬло множьства вои»15, «и оскверняху землю теребами своими, и осквернися кровьми земля руска и холмо-тъ»16; ср. в статье 6500 (992) г.: «заутра же приЬхаша печенЬзи, и свои мужь при-ведоша, и въ наших не бысть»17. Очевидно, «наши» и «русские» для XI - начала XII в. это еще не одно и то же, а значит, и при изучении самосознания летописцев следует ориентироваться только на те фрагменты, где присутствуют местоимения мы и нашь или по крайней мере появляются глаголы в соответствующих грамматических формах.
В свою очередь, если принимать во внимание только те места текста, в которых книжник говорит от собственного имени, пользуясь грамматическими формами первого лица множественного числа, то обнаружится, что сформулированному выше пониманию этничности соответствуют всего лишь два относительно небольших по объему отрывка. Первый находится в конце Сказания о славянской грамоте, помещенного в Повести временных лет под 6406 (898) г.:
тЬмже и словеньску языку учитель есть Павелъ, от негоже языка и мы есмо, русь, тЬмъ и нам, руси, учитель есть Павелъ, понеже учил есть языкъ словескъ и поставилъ есть епископа и намЬсника въ себЬ мЬсто Андроника словеньску языку, а сло-веньскыи языкъ и рускыи - одно, от варягъ бо прозвашася русью, а первое бЬша словене, аще и поляне звахуся, но сло-веньскаа речь бЬ18.
Второй расположен в эпитафии князя Владимира Святославича, читающейся под 6523 (1015) г.:
мы же, хрестьяне суще, не въздаем почестья противу оного възданью, аще бо онъ не крестилъ бы насъ, то нынЬ были быхомъ в прельсти дьяволи, якоже и прародители наши погынуша19.
Других формулировок, в которых можно, хотя бы с известными допущениями20, увидеть упоминание о предках и прародителях летописца и его соотечественников, в тексте Повести временных лет нет. Дошедшие до нас источники позволяют определить момент включения в летопись обоих указанных фрагментов.
Применительно к Сказанию о славянской грамоте данная задача решается обращением к Новгородской I летописи младшего извода, где отсутствует не только само это Сказание, но и вся статья 6406 (898) г. в целом. По А.А. Шахматову, такое соотношение текстов однозначно свидетельствует о том, что отсутствующий в новгородской традиции фрагмент был внесен в состав летописи только во втором десятилетии XII в., в момент создания (или даже редактирования) собственно Повести временных лет. Иначе говоря, Сказания не было даже в так называемом Начальном своде конца XI в.
Правда, текстологические концепции А.А. Шахматова неоднократно подвергались критике, и во многом эта критика представляется справедливой. Многие элементы предложенной ученым схемы признаются сегодня разве что «достоянием» традиционно консервативных «университетских курсов»21. В то же время тезис о первичности значительной части текста Новгородской I по отношению к сопоставимым фрагментам Лаврентьевской, Радзиви-ловской и Ипатьевской доказывается целым рядом разноплановых аргументов, причем немалую роль занимают сугубо формальные соображения лингвистического характера22. Видимо, Сказание о славянской грамоте (а вместе с ним и рассуждение об апостоле Павле и его «наместнике» Андронике) было внесено в состав летописи только при составлении Повести временных лет.
Сложнее обстоит дело с фрагментом, находящимся в статье 6523 (1015) г. В новгородской летописи этого фрагмента нет, как и большей части эпитафии Владимиру Святославичу вообще23. Более того, самый короткий вариант надгробного слова содержится в Лаврентьевской24. А.А. Шахматов полагал, соответственно, что похвальное слово о крестителе Руси было расширено даже не при составлении ПВЛ, а при редактировании ее в 1118 г., а то и позднее - вплоть до момента составления так называемого Полихрона митрополита Петра (начало XIV в.).
Вместе с тем «новгородский» вариант эпитафии Владимиру не просто оказывается короче, чем «ипатьевский», но и заканчивается бессмысленной формулировкой, представляющей собой, скорее всего, результат искажения первоначального текста: «Мнози бо праведнии творяще, по правдЬ живуще, погыбают, нь воздати ко-муждо противу трудом и неиздреченою радостью, [юже] буди улу-чити всЬмъ крестианомъ». С другой стороны, в Новгородской I содержится ряд фраз, незнакомых Лаврентьевской, но присутствующих в Ипатьевской, а именно - пояснение к цитате из Рим 5:20, гласящее: «Аще бо въ невЬжествЬ етера согрЬшениа быша, послЬди же расыпашася покаяниемъ и милостинями, якоже глаго-леть: "в нем же тя застану, в том же тя сужю", якоже пророкъ глаго-
леть: "живу азъ, Адонаи Господь, яко не хощу смерти гр-Ьшникомъ, нь обратитися имь от пути вашего злаго". Мнози бо праведнии тво-ряще, по правда живуще, погыбають»25. Иначе говоря, в сущности все три летописи передают один и тот же вариант эпитафии, хотя и в разной степени сохранности. Значит, либо восприятие «наших» как народа было характерно не только для книжников второго десятилетия XII в., но и, как минимум, для летописца конца предыдущего, XI в., либо Новгородская I летопись испытала какое-то вторичное воздействие со стороны списка Повести временных лет.
О.В. Творогов (который, собственно, и предложил вновь задуматься о столь нетривиальном соотношении летописей в передаче обсуждаемой части известия 6523 г.) об эпитафии Владимиру пишет мало, однако вся структура рассуждений ученого такова, что первоначальным следует признать именно максимально полный вариант известия о кончине крестителя Руси, сохраненный Ипатьевской летописью26. В других работах последнего времени вопрос, насколько удалось установить, не обсуждался.
Содержание летописной эпитафии Владимиру не свидетельствует о гетерогенности ее текста. Напротив, ближе к началу похвалы усопшему книжник сетует на недостаточное «потщанье» русского народа в «мольбах» за Владимира «в день преставленья его», а в конце, в свою очередь, утверждает, что «сего <...> в память держать русьстии людье, поминающе святое крещенье»27. По мнению Н.К. Никольского, в результате возникает некоторое противоречие, так что летописная эпитафия Владимиру уступает в стройности той, которая вошла в состав так называемого Слова о том, како крестися Владимир, возмя Корсунь28. Д.С. Лихачев также отмечал, что «утверждение», содержащееся в первой половине эпитафии, «как будто бы противоречит заключительным словам той же летописной похвалы Владимиру»29. Вместе с тем, если в конце надгробного слова говорится именно об известности Владимира среди русских людей, то в первом из двух суждений контекст более сложный, ибо субъектом прославления здесь выступает не человечество, а Господь, так что речь идет, скорее всего, не просто об увековечении памяти, а о чудесах, которые должны были бы дать основания для канонизации: «да аще быхом им-Ьли потщанье и мольбы приносили к Богу за нь в дьнь преставленья его, и видя бы Богъ тщанье наше к нему, прославилъ бы и». Можно ли соотносить эти два высказывания между собой - непонятно, а следовательно, не убеждает и выдвинутый Н.К. Никольским аргумент содержательного плана.
Заслуживает внимания и указание Памяти и похвалы князю Владимиру, являющейся, по предположению А.А. Шахматова, самым архаичным по составу из местных исторических сочинений30.
В разных фрагментах Памяти и похвалы нашли воплощение разные хронологии правления святого князя, но в одной из них взятие Кор-суня приурочено к «третьему лету по крещении»31. Вероятно, составитель Памяти пользовался каким-то очень ранним летописным источником, еще не испытавшим определяющего воздействия легенды о походе Владимира на Корсунь и женитьбе на византийской принцессе Анне, хотя данная легенда и читается сегодня как в списках Повести временных лет32, так и в Новгородской I летописи, представляющей Начальный свод33. Вместе с тем в составе Памяти и похвалы присутствует отрывок, выглядящий как полемика с летописью по вопросу о прославлении Владимира чудесами: «Не дивимся, възлюбленЬи, аще чюдесъ не творить по смерти, мнози бо святии праведнЬи не створиша чюдесъ, но святи суть. Речь бо нЬгдЬ о томъ святый Иванъ Златоустый: "От чего познаемъ и разумЬемъ человЬка свята, от чюдесъ ли, или от дЬлъ?" И рече: "От дЬла познати, а не от чюдесъ, много бо и вълсви чюдесъ створиша бЬсовьскымъ мечта-ниемъ". И бяху святЬи апостоли и бяху лжии апостоли; и бЬша святЬи пророци и бяху лжии пророци, слугы дияволя, ино чюдо, самъ сотона преображается въ ангелъ свЬтелъ. Но от дЬлъ разумети святого, яко же апостолъ рече: "Плодъ духовный есть любы, радость, терпЬнье, благовЬрие, благость, кротость и въздержание. На таковых нЬсть закона"»34. Появление в архаичном по составу памятнике подобного рассуждения также могло бы стать свидетельством древнего происхождения всей летописной эпитафии Владимиру, а не только определенных ее частей.
В то же время обрыв фразы о погибели праведников, наблюдаемый под 6523 г., оказывается не единственным для Новгородской I младшего извода. Точно так же на полуслове оборвано в этом источнике известие 6582 (1074) г. о кончине Феодосия Печерского, завершающееся в новгородской летописи сценой прощания игумена с князем Святославом: «И шестому дни наставшю, болну сущу вЬдому, прииде к нему Святославъ съ сыномъ своимъ ГлЬбомъ. СЬдящим же имъ у него, рече ему Феодосии: "се, отхожю свЬта сего; се, предаю ти манастырь на соблюдение, еда будеть что смятение в немъ; и се, поручаю игуменьство Стефану, и не даи его въ обиду". И абие князь Святославъ и съ сыномъ своимъ ГлЬбомъ цЬло-вавъ святого старца и обЬщавъся манастыремъ пещися»35. Оба раза книжник подходит к переписываемому тексту совершенно механически, не обращая внимания на перебивы в логике повествования. Манера эта характерна, но не вполне типична для рукописной традиции Начальной летописи36, так что, скорее всего, у обоих казусов - одна причина: пополнение текста Новгородской I по некоему дефектному списку Повести временных лет, в котором
имелись, соответственно, не только тетради c повествованием о событиях третьей четверти XI в., но и отдельные листы с отрывками статей за 1010-е годы. Однако это вынуждает признать, что новгородская летопись не может служить источником для восстановления Начального свода не только в описании событий третьей четверти XI в., но и в части, касающейся смерти Владимира.
В свою очередь, Память и похвала сходится с летописью только по содержанию. Формальной переклички между двумя памятниками нет, а значит, нельзя переоценивать и доказательства, отсылающие к их взаимосвязи.
Существует и прямое доказательство того, что в Начальном своде читался очень краткий вариант эпитафии Владимиру. Оно связано с двумя произведениями - «Словом о том, како крестися Владимир, возмя Корсунь» и особым видом проложного сказания о Борисе и Глебе. Н.К. Никольский полагал, что «Слово о том, како крестися Владимир, возмя Корсунь» служило источником летописного рассказа, в том числе в части, касающейся кончины князя37. Однако Слово не содержит лишь некоторых из вставок и несообразностей, характерных для сопоставимого отрезка летописного текста. Наиболее примечательная черта дошедших до нас версий Начальной летописи - совмещение двух версий ответа бояр Владимиру (предложения «испытать» конкурирующие «веры», разослав посольства, и ссылки на авторитет Ольги) -в рассматриваемом памятнике налицо38. Соответственно еще А.А. Шахматов заключал, что не Слово было источником летописи, а, наоборот, летопись послужила, хотя и не единственным, но важным источником для Слова39. При этом Слово не могло опираться на самую древнюю версию Начальной летописи, иначе в нем присутствовал бы только какой-то один из двух советов40. Источником Слова была как минимум копия Начального свода, в момент составления которого и произошло, судя по всему, совмещение альтернативных версий знаменитой сцены.
В то же время эпитафия Владимиру, завершающая Слово о его крещении в Корсуни, оказывается существенно короче, чем в Лаврен-тьевской, Радзивиловской или Ипатьевской, и не включает примечательным образом никакого упоминания о прародителях: «сеи есть новый Костянтинъ великаго Рима, иже крестися самъ и люди своя, тако и сеи створи подобно тому, сего бо в память деръжать рустии князи и людие, поминающе святое крещение, прославляють Бога, въ молитвахъ, и въ п-Ьснехъ, и в псалм-Ьхъ поюще Господеви, новии лю-дье просвещении святымь крещениемь, чающе надежа великаго Бога Спаса нашего Исуса Христа вздати комуждо противу д-Ьломъ неиз-дреченую радость, юже буди улучити всЬмъ христьяном»41.
В свою очередь, текст проложного сказания не вполне идентичен тексту «Слова, како крестися Владимир». Напротив, чтению Слова деръжать рустии князи, и людие в списке проложного Сказания, опубликованном Н.И. Милютенко, соответствует князи русьстии и людие, фраза просвещении святымь крещениемь заменена на просвЬщении Святымь Духомь, а в обороте вздати комуждо противу дЬломъ неиздреченую радость добавлен союз и, а винительный падеж заменен на творительный, в связи с чем вся конструкция потеряла в смысле и приобрела черты анаколуфа: възда-ти комуждо противу дЬломъ, и неиздреченьную радостью42. Однако в остальном эпитафия Владимиру, вошедшая в состав Пролога, совпадает с сопоставимым фрагментом Слова. Видимо, различия двух версий имеют сугубо механическую природу.
Для Н.К. Никольского доказательством связи рассматриваемого сочинения с «древнейшей (не дошедшей до нас) редакцией» статьи 6523 г. служила прежде всего сама краткость помещенной в нем эпитафии43. В свою очередь, аргументы А.А. Шахматова базируются не на отсутствии в особом виде проложного сказания каких-либо чтений, несомненно внесенных в сопоставимые летописные статьи при создании Повести временных лет, а наоборот -на присутствии в сказании определенных дополнений, характерных также и для Новгородской I младшего извода44. Такое соотношение текстов, естественно, может объясняться далеко не только зависимостью сказания от Начального свода, но и, скажем, зависимостью новгородской летописи от Пролога. Более того, последнее объяснение представляется даже предпочтительным, поскольку Новгородская I уже показала свою ненадежность в передаче древнего текста известия о кончине Владимира. Вместе с тем «Слово о том, како крестися Владимир», посвящено принятию Русью христианства, а проложное сказание - естественным образом - гибели Бориса и Глеба. Иначе говоря, два связанных между собой произведения излагают разные сюжеты. Некие сведения об обоих эпизодах сразу могли содержаться только в летописном рассказе, который оказывается в такой ситуации не единственно возможным, но все-таки наиболее очевидным промежуточным звеном. Иначе говоря, предположение о зависимости обоих рассмотренных сочинений от летописи, причем именно в форме Начального свода, оказывается как минимум самым простым. Однако это, в свою очередь, дает основания утверждать, что даже в Начальном своде, составленном на рубеже XI-XII вв., не содержалось ни одного упоминания о предках или прародителях в сочетании с личным или притяжательным местоимением первого лица единственного числа.
Естественно, все выдвинутые соображения носят весьма и весь-
ма гипотетический характер. Стремление составителей Новгородской I младшего извода пополнить доставшийся от предшественников рассказ лишило современных исследователей надежной опоры при реконструкции статьи 6523 (1015) г. Симптоматично, однако, что атрибуция обоих этнических идентификаций составителю ПВЛ оказывается прямым продолжением тезиса о малом удельном весе этнической компоненты в структуре самоописания первых русских летописцев. Мысль о прародителях и корнях не имела для книжников системообразующего значения. Ее включение в летописный рассказ было делом одного конкретного лица, чьи вкусы и историософские представления отличались при этом от представлений предшественников. Это не позволяет считать этническое начало и идею своего народа системообразущими для летописного творчества как такового. В структуре летописного рассказа этничность оказалась практически не нужна. Представляется важным учитывать данное обстоятельство и при оценке летописи как исторического источника, и при типологической оценке древнерусской культуры в целом.
Примечания
1 Этимологический словарь славянских языков: Праславянский лексический фонд. М., 1995. Вып. 22. С. 254-255.
2 Стейнбек Дж. Гроздья гнева / Пер. с англ. Н. Волжиной. М., 2007. С. 305.
3 Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М., 1983. С. 57-58.
4 Чешко С.В. Человек и этничность // Этнографическое обозрение. 1994. № 6. С. 40.
5 Ср.: [Лихачев Д.С.] Комментарии // Повесть временных лет / Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1996. С. 400.
6 Полное собрание русских летописей [далее: ПСРЛ]. М., 1997. Т. I. Стб. 85-86. Здесь и далее древнерусские тексты приводятся в упрощенной орфографии и с современной пунктуацией. Квадратные скобки обозначают конъектуры издателей.
7 Там же. Т. 38. С. 20 (договор Олега); Там же. Т. 1. Стб. 46 (договор Игоря).
8 Ведюшкина И.В. «Чувство-мы» в Повести временных лет // Восточная Европа в древности и Средневековье: Древняя Русь в системе этнополитических и культурных связей: Чтения памяти чл.-корр. АН СССР В.Т. Пашуто. М., 1994. С. 6.
9 Ведюшкина И.В. Формы проявления коллективной идентичности в Повести временных лет // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала Нового времени. М., 2003. С. 286, 288, 298-299, 309.
10 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 230.
11 Там же. Стб. 278.
12 Там же. Стб. 278, 279. (Курсивы везде мои - Д. Д.)
13 Там же. Стб. 17.
14 Там же. Стб. 21-22.
15 Там же. Стб. 70.
16 Там же. Стб. 79.
17 Там же. Стб. 122.
18 Там же. Т. 38. С. 19.
19 Там же. Т. 1. Стб. 131. (Курсив в обеих цитатах мой - Д. Д.)
20 Отнесение первого из приведенных фрагментов к теме происхождения небесспорно, поскольку конструкции с предлогом отъ могут указывать как на происхождение, так и на принадлежность к чему-либо (Словарь древнерусского языка ^^^ вв.). М., 2000. Т. 6. С. 211-212). Соответственно, формулировка от негоже языка и мы есмо русь может указывать как на происхождение руси, так и на принадлежность этой группы (народа? племени? совокупности подданых Рюриковичей?) к некоему более крупному целому, именуемому языкъ словЬньскъ.
21 Гиппиус А.А. К проблеме редакций Повести временных лет: I // Славяноведение. 2007. № 5. С. 20.
22 Развернутый анализ этих соображений приводится в работе: Добровольский Д.А. Реконструкция летописных сводов XI в.: Поиски эффективного приема. (В печати.)
23 ПСРЛ. Т. 3. С. 169.
24 Там же. Т. 1. Стб. 131.
25 Ср.: Там же. Т. 2. Стб. 116.
26 Творогов О.В. Существовала ли третья редакция «Повести временных лет» // ¡п Мешопаш: Сб-к памяти Я.С. Лурье. СПб., 1997. С. 208-209.
27 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 131.
28 Никольский Н.К. К вопросу об источниках летописного сказания о св. Владимире // Христианское чтение. 1902. № 7. С. 98.
29 [Лихачев Д.С.] Комментарии. С. 471.
30 Шахматов А.А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах // Шахматов А.А. История русского летописания. СПб., 2002. Т. 1, кн. 1. С. 31-40.
31 Память и похвала князю русскому Владимиру // Библиотека литературы Древней Руси. СПб., 1997. Т. 1. С. 324.
32 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 109-112.
33 Там же. Т. 3. С. 150-152.
34 Память и похвала... С. 322.
35 ПСРЛ. Т. 3. С. 201.
36 В общем протографе Радзивиловской и Лаврентьевской летописей были пропущены конец статьи 6572 (1064) и начало статьи следующего 6573 (1065) г. В результате в хронологии Лаврентьевской образовался пропуск и сразу за известием 6572 г., «аннексировавшим» основную часть текста 6573 г., идет изло-
жение событий 6574 (1066) г. (Там же. Т. 1. Стб. 163-166). Внешне получившийся текст - вполне «гладкий»: фразы до и после лакуны идеально состыковались между собой в структурном отношении («БЬжа Ростиславъ Тмуторо-каню, сынъ Володимирь, внукъ Ярославль, Ростиславъ же отступи кромЬ изъ гра[да], не убоявъся его, но не хотя противу строеви своему оружья взяти»), так что заметить проблему можно лишь при творческом и даже критическом подходе к переписываемому материалу. Однако составитель Радзивиловской не только выявил пропуск, но и попытался исправить ошибку, уменьшая на один номера нескольких последующих годов (ПСРЛ. Т. 38. С. 70-73). Напротив, новгородский книжник отнесся к задаче пополнения своего оригинала совершенно механистически и начал копировать рукопись, даже не убедившись, что списываемая статья читается в ней до конца.
37 Никольский Н.К. К вопросу об источниках... С. 96-98; Он же. Материалы для истории древнерусской духовной письменности // Сб-к Отд. рус. яз. и слов. Имп. АН. СПб., 1907. Т. 82. № 4. С. 4-6.
38 Тексты летописи и Слова по списку XV в. en regard: Никольский Н.К. Материалы для истории... С. 9-11.
39 Шахматов А.А. Корсунская легенда о крещении Владимира // Шахматов А.А. История русского летописания. Т. 1, кн. 2. С. 311-313.
Скорее всего - предложение разослать посольства (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 107), однако обоснование данного тезиса избыточно осложнит и без того непростую аргументацию, а кроме того, имело бы лишь косвенное отношение к теме предлагаемой статьи. Более сложную трактовку вопроса см.: Гиппиус А.А. Крещение Руси в Повести временных лет: К стратификации текста // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2008. № 3. С. 20-23.
41 Никольский Н.К. Материалы для истории... С. 20-21.
42 Святые князья и мученики Борис и Глеб / Исслед. и подгот. текстов Н.И. Ми-лютенко. СПб., 2006. С. 404-406.
43 Никольский Н.К. Материалы для повременного списка русских писателей и их сочинений (X-XI вв.): корректур. изд. СПб., 1906. С. 278.
44 Шахматов А.А. Разыскания. С. 49-50.
40
