CC BY
109
ТЕОРИЯ ГУМАНИТАРНОГО ПОЗНАНИЯ
УДК 001.3, 165, 316.752 Б01: 10.24411/2071-6427-2019-10087
Взгляды М. Вебера и Р. Мертона на природу научных ценностей
Концепция научного этоса американского социолога Роберта Мертона соотносится с социологическими представлениями Макса Вебера и философией баденской школы неокантианства. В подходах и методах, используемых Вебером и Мертоном для интерпретации природы научных ценностей, выделяются концептуальные корреляции наряду со смысловыми расхождениями. В противопоставлении теории и практики, фактов и ценностей, а также понимании ценностных установок как этических аксиом и априорных институциональных принципов заключается причина парадоксов мертоновской трактовки оснований научного этоса. Прагматическое разрешение парадоксов обращается к инструмен-талистской теории знания и действия и преодолевает недостатки аналогии между нормами этоса и трансцендентальными императивами. На этом пути выстраивается аргументация в поддержку прагматической интерпретации природы ценностей и ее частичной совместимости с воззрениями Мертона. Научные ценности и принципы научного этоса трактуются как эпи-стемические регулятивы, или инструментальные максимы, зависимые от практических контекстов и позволяющие ученому эффективно решать исследовательские задачи по получению достоверного знания о мире.
Ключевые слова: научный этос, эпистемические ценности, категорический императив, прагматическая максима, Макс Вебер, Роберт Мертон, Чарльз Сандерс Пирс, неокантианство, прагматизм, социология знания, СТС, социальная эпистемология.
А. А. Аргамакова
Кандидат философских наук, научный сотрудник сектора социальной эпистемологии, Институт философии РАН, г. Москва E-mail: argamakova@ gmail.com
Aleksandra A. Argamakova
PhD (Philosophy), Researcher in the Department of Social Epistemology, Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences, Moscow
Как цитировать статью: Аргамакова А. А. Взгляды М. Вебера иР. Мертонана природунаучныхценностей // Ценности и смыслы. 2019. № 5 (63). С. 65-81.
Ценностные основания научной практики
Факты биографии Вебера великолепно отражают многогранность его мышления. Вебер получил юридическое образование, защитив диссертации по истории государства и права: «К истории торговых обществ в Средние века» (Берлинский университет, 1889) и «Римская аграрная история и ее значение для государственного и частного права» (Берлинский университет, 1892). В лучших немецких университетах преподавал политэкономию, но внес творческий вклад в становящуюся науку социологию. По призванию Вебер ощущал себя политиком и практиком, а по профессии являлся преподавателем и ученым, хотя мог стать проповедником или теологом. Настолько возвышенным пафосом проникнуты отдельные сентенции Вебера: «Всякий акт подлинного братства вносит в надличное царство нечто такое, что останется навеки» [3, с. 733], или «В сфере науки только тот обладает „личностью", кто посвящает себя полностью служению своей дисциплине» [24, р. 10]. В публичной лекции «Наука как призвание и профессия», прочитанной перед студентами Мюнхенского университета, Вебер обращает внимание на возрастающую дифференциацию и специализацию познания. Дилетанты, нередкие в науке прошлого, с профессионализацией научных исследований стали в лучшем случае источником любопытных вопросов и поставщиками случайных догадок. Профанам, обладай они наивысшей страстью к познанию, не осталось места в стенах академии. Им не хватит подготовки и методов для развития идей в полноценные теории. «Внезапная догадка не заменит труда», — заключает Вебер [3, с. 709]. Экспоненциальный рост знаний усложнил переходы и переключения между дисциплинами и для профессионалов. Впрочем, самому Веберу они с успехом удавались. В продолжение профессионального пути он работал над многосложными темами и проблемами, которые не вмещаются в границы отдельно взятых дисциплин. Среди интересов Вебера находились вопросы от возникновения капитализма в Европе и религиозных корней хозяйственной этики народов мира до становления европейских городов и взаимосвязи науки с политикой.
Далее последует экспозиция взглядов Вебера на природу науки, природу ценностей и природу их взаимодействия, чтобы в последующих частях работы установить корреляции между веберовскими идеями и идеями американского социолога Роберта Мертона. Анализ
затронет трудности и парадоксы, производные от принятых ими трактовок природы научных ценностей и этоса ученого.
Вслед за неокантианцами Вебер убежден в том, что ценности и смыслы пронизывают социогуманитарные науки, образуя специфику их способа познания такого предмета, как общество и культура. Ценности и смыслы, присущие человеку и культуре, определяют своеобразие предмета и методов социогуманитарных исследований. Благодаря процедуре «отнесения к ценности» происходит образование гуманитарных понятий, выделяется значимое в истории и культуре, конструируются социологические гипотезы и теории [4]. Субъективизм одновременно включен и исключен в подходе понимающей социологии Вебера. Ценности находятся на пересечении индивидуального и общественного, субъективного и общезначимого, случайного и необходимого. В неокантианском прочтении утверждение приобретает следующий смысл: «Сами ценности <...> не относятся ни к области объектов, ни к области субъектов. Они образуют совершенно самостоятельное царство, лежащее по ту сторону субъекта и объекта» [14, с. 23]. Ценности и смыслы направляют социальные действия, но также подвержены культурным влияниям и зависят от условий общественного бытия [11]. Ценности зависят от социокультурных контекстов, но не от произвола личных предпочтений социального ученого. Субъективизм исследовательской позиции неприемлем для Вебера. Между исследователем и предметом исследования пролегает объективирующая познавательный результат дистанция. Другими словами, социолог стремится к объективности познания и ценностной нейтральности, несмотря на тот факт, что предмету его исследования присуща субъективная компонента.
Не только когнитивный процесс, но также внешняя социальная практика ученого зависит от ценностей и смыслов. В этом отношении естественнонаучные и инженерные науки не отличаются от социогу-манитарного познания. Наука как Beruf, или призвание и профессия, предполагает профессиональное занятие интеллектуальным трудом наряду с высшим предназначением человека в мире, реализуемым в служении делу. Здесь веберовские рассуждения приобретают экзистенциальное измерение. Они религиозно окрашены и производны от протестантской этики. По мнению Хенигшайма, система представлений Вебера явилась результатом синтеза протестантской религи-
озности, эпистемологии и этики неокантианства, а также социально ориентированного либерализма [18, р. 101]. О социальной составляющей политических воззрений Вебера свидетельствует и то, что он активно сотрудничал с лево-ориентированным Евангелическим социальным конгрессом и вступил в члены «борющегося за улучшение положения трудящихся» Союза социальной политики [2, с. 116]. Вместе с Вернером Зомбартом и Эдгаром Яффе редактировал журнал «Архив социальной науки и социальной политики», где публиковались его сочинения о хозяйственной этике. Для жизни и мышления Вебера характерны антагонизмы и напряжения между правым и левым политическими полюсами, а также сциентизмом и религиозностью, религиозной этикой и милитаризмом, практическими устремлениями и теоретическим поиском.
Для Вебера научное познание обретает смысл с точки зрения индивидуального существования ученого и множество смыслов в разворачивающейся во времени истории человечества. Для древних греков наука и философия служили в качестве приложения к политической практике, как практическое искусство преобразования действительности. Для человека эпохи Возрождения научные познания открывали путь к подлинному искусству и подлинной природе. Гений Леонардо да Винчи или Микеланджело равно раскрывался в науках и в искусствах. Новоевропейский дух, находящий опору в религии протестантизма, видел в науке средство богопознания. Наконец, наука воспринималась как способ обретения счастья отдельно для каждого и человечества в целом. Правда же заключалась в том, что смысл у науки может вовсе отсутствовать. Наука не дает прямых указаний человеку, как ему поступать и как жить [3, с. 718-719]. Несмотря на взаимосвязь познания и ценностей, теории и практики, между наукой и действием пролегает дистанция. Сфера науки — это интеллектуальная, умопостигаемая сфера, подобная платоновскому миру чистого созерцания идей логосом или попперовскому третьему миру, если прибегать к другой аналогии. Пространство социального действия не изолировано, но отделено от пространства теоретической мысли. Наука и образование не предоставляют готовой рецептуры для политики или жизни [5]. Наиболее ориентированные на практику научные области и дисциплины (медицина, юриспруденция или социология) в конечном счете не дают мировоззренческих ориентиров для осуществления практических
действий. Мировоззренческие ориентиры зависят от ценностей и идеалов, но не от знания природных или социальных фактов [24, р. 18]. Вебер разделял идею ценностной нейтральности науки ввиду различения научных фактов, фиксирующих существующие положения вещей в мире, и ценностей, которые выполняют, скорее, субъективно-оценочную функцию путем установления иерархии фактов или иерархии приоритетов в поведении человека. Если восприятие предназначения ученого всегда субъективно, вывод об отсутствии общезначимого смысла науки закономерен. Ученый открывает истины, одну за другой, чтобы через десять, двадцать или сорок лет они устаревали и уступали место новым истинам. К чему приведет научный прогресс? Какой конечной цели он служит? Будут ли научные идеи использованы во благо или во вред? Даже в этом ученый не уверен полностью. В чем он может быть уверен, убеждаясь на собственном опыте: научное призвание заключает призыв к служению и посвящению себя делу, требующему большого труда, ума и душевной страсти [3].
В преподавании научных дисциплин субъективная сторона проявляется в подборе материала. Преподавание подвержено влиянию политики, но Вебер выступает против политизации учебного пространства [3, с. 721]. Рассказывая о демократии или недемократических режимах власти, преподаватель должен продемонстрировать недостатки и преимущества каждой альтернативы, указать на возможные разновидности, разъяснить последствия влияния на жизненные условия. Выбор и отношение формируются у слушателей самостоятельно, в соответствии с личными идеалами и ценностями [3, с. 721-722].
Преподавание должно сохранить дух классических немецких университетов, свободу личностного и интеллектуального развития обучающихся, установку на критический поиск истины. Оно не должно подчиняться капиталистической логике с ее растущей рационализацией и привязкой образования исключительно к запросам экономики. Вебер увязывал распространение американской модели университетов с организацией науки в качестве прагматичного предприятия по производству и воспроизводству знаний. Остается дискуссионным вопросом, в какой мере был реальностью классический гумбольдтовский университет. Идея классического университета, похоже, являет случай идеальной типизации, составляющей часть методологического инструментария социолога. Возможность помыслить свойства и качества иде-
ального типа не делает сконструированную интеллектуальную модель тождественной прототипу, принадлежащему действительности [4].
Взгляды Вебера—результат многих влияний и воздействий. Одним из важнейших источников явилась юго-западная, или баденская, школа неокантианства. В число ее ключевых представителей входят Вильгельм Виндельбанд и Генрих Риккерт. В свою очередь, Вебер оказал влияние на последующие поколения социологов и философов. Далее предметом анализа станет взаимосвязь социологии Вебера и концепции научного этоса Мертона, в продолжение рассуждений относительно оснований научного этоса, начатых ранее на страницах журнала «Эпистемология и философия науки» [1].
Принципы и парадоксы научного этоса
Ранний Мертон определенно вдохновлен Вебером. Его первая работа «Наука, технологии и общество в Англии XVII века» замыслом перекликалась с «Протестантской этикой и духом капитализма», где Вебером описана историческая картина возникновения капитализма в Европе [9, с. 825]. В отличие от Маркса или Зомбарта Вебер анализирует нематериальные, культурные факторы происхождения капитализма. В отличие от них он показывает морально-этическую конституенту капиталистических отношений, а не их «темную сторону» — эксплуатацию труда рабочих, колониальную политику, классовое расслоение, социальное неравенство, унижение или насилие над человеком. В «Протестантской этике» представлена история накопления производственного капитала предпринимателями, чей этос основывался на протестантской этике и религиозном мировоззрении [7; 16]. Фактор обретения религиозного спасения в труде и предпринимательстве показан в качестве условия развития капитализма в Европе [6]. (Интересно, о нашем времени могли бы написать книгу «Православная этика и дух русского капитализма»?).
К сходному интеллектуальному маневру прибегает Мертон при рассмотрении протестантизма в качестве фактора формирования европейской науки. Пуританство в Англии способствовало укреплению авторитета разума и опыта, распространению ценностей утилитаризма и реализма. Оно вобрало в себя доминирующие ценности культуры и «задавало шкалу оценивания для различных социальных занятий» [19, р. 415]. Абсорбировав утилитарные нормы и ценности, проте-
стантская культура установила собственную систему приемлемости для спектра видов деятельности [9, с. 799]. Теология и этические установки протестантства благоприятствовали расцвету европейской науки как профессиональной практики и организованного общественного института. В Англии XVII века наука образовала привилегированную сферу деятельности, престиж и популярность которой неуклонно росли. Являясь средством постижения божественного замысла, скрытого за природными явлениями, наука стала фактически светской формой религиозного служения, прославляющего творца и его творение в процессе постижения природы вещей [9, с. 798; 19, р. 420]. По словам Бойля, проникнутым глубоким религиозным чувством, ученые обращали свои интеллектуальные достижения во славу творца и благополучия рода человеческого [Цит. по: 9, с. 800].
Благополучие человеческого рода ставилось в зависимость от научных и технологических разработок, используемых для господства над природой и улучшения социальных условий [9, с. 801]. Наука осознавалась в качестве преобразующей силы, а в ее познавательном инструментарии особое значение отводилось экспериментальным методам. Миссия христианина — спасение собственной души — перешла от церкви к индивиду и его практической активности в мирских делах. Мертон изучал документы и биографические источники для уточнения состава представителей ученых профессий. Его находкой стал тот факт, что основатели и первые члены Лондонского королевского общества являлись пуританскими священниками или же людьми глубоко верующими [9, с. 810, 823-824]. В Англии пуритане учреждали академии и колледжи, а пиетисты в Германии — школы и университеты с преподаванием научных дисциплин. И те, и другие черпали вдохновение в религии и практической этике.
Протестантская этика неотделима от системы ценностей ученого Нового времени. Особенности этой системы нашли отражение в концепции научного этоса. Этос науки — это набор норм и ценностей, предписаний и разрешений, регулирующих профессиональную деятельность ученого [9, с. 769]. Этос основывается на четырех базисных принципах — регуляторах познавательной деятельности научного сообщества. Принципы научного этоса представляют собой институциональные нормы или императивы, особую внутреннюю корпоративную мораль, упорядочивающую научную практику.
К ним относятся универсальность, коллективизм, беспристрастность и организованный скептицизм. Универсализм заключается в общезначимости научных истин, в их открытости и доступности для каждого вне зависимости от расы, пола, национальной или ген-дерной принадлежности. Принцип универсальности закрепляет интернациональный, безличный, анонимный характер науки [9, с. 773]. Коллективизм означает свободное распространение и доступ к накопленным знаниям. С этим принципом соотносится мотив ученых делиться результатами исследований с коллегами и заинтересованной аудиторией. Принцип коллективизма олицетворяет «фундаментальную кооперативность и кумулятивность научного достижения» [9, с. 777]. В свою очередь, принцип беспристрастности требует объективности научного исследования вне зависимости от текущих интересов ученого и социальной конъюнктуры. Наконец, наука способствует преодолению, а не закреплению предрассудков различного рода. Поэтому на методологическом уровне в ней практикуются скептическая установка и критицизм. Они не просто методологически оправданы, но поддерживаются институционально как фундаментальные научные ценности.
Перечисленные принципы будто естественным образом вытекают из стремления ученого к получению объективного знания о фактах окружающего мира. С другой стороны, они создают возвышенно-христианский образ науки, который сложно сопоставить с реальностью. Так ли просто согласиться с тем обстоятельством, что этос реальной науки выступает продолжением пуританского этоса с его высокими требованиями к внутренней мотивации и внешнему действию индивида, превращающими профессиональное занятие человека в любовь к ближнему и служение ему. Мертон говорит скорее о любви к истине, которую как ценность оберегает научный этос. Обеспечению достоверности познания служат научные ценности как интеллектуальные этические аксиомы или идеалы научной рациональности.
Неокантианские сюжеты с избытком присутствуют у Мертона. Для живого ученого характерны разные склонности к поведению. Это эмпирический субъект, наделенный свободой воли и свободой действия. Но над ним довлеют надличностные нормы и культурные императивы. Эти нормы как априорные формы и универсальные принципы накладывают ограничения на способы мышления и пространство соци-
ального действия [9, с. 778]. Неслучайно Мертон рассуждает о чистых нормах и автономии научного познания. Ценности функционируют на внешнем, институциональном уровне организации науки, обеспечивая ее автономию и объективность. При этом познавательные процессы, направленные на приращение знания, должны оставаться беспристрастными и свободными от искажающих эффектов. Устранение чистоты науки ведет к ее подчинению и контролю со стороны других общественных институтов [9, с. 758]. Ценности, кроме собственно эпи-стемических, не должны влиять на результаты познания. Поэтому они устраняются из когнитивного процесса. Это утверждается как в отношении наук о природе, так и в отношении наук об обществе и культуре. Неокантианцы, а вслед за ними Вебер, видели ценности и смыслы неотъемлемой частью культуры и конституентой поведения человека, а значит, сущностной характеристикой предмета исследований «наук о духе». С неокантианской точки зрения, процедура отнесения к ценности является неотъемлемой частью социогуманитарной методологии [14]. Но в качестве личностного измерения субъекта познания ценности подлежат элиминации для сохранения нейтральности результатов исследований. В этом позиция неокантианцев и Вебера сближается с трактовкой беспристрастности как принципа научного этоса у Мертона.
Для Мертона нормы научного этоса внеисторичны и надличностны. Они устанавливаются и поддерживаются научными коллективами и институтами. Но природа их основана не на социальных конвенциях, а на идеальных принципах коллективной рациональности. Нормы и ценности выступают организующим принципом для социальных институтов. Социальные институты представляют собой воплощение норм и идеалов в материальной форме. Для неокантианцев истина составляла трансцендентальное основание эпистемических ценностей: «<...> истина как (теоретическая) ценность рассматривалась в качестве трансцендентального основания всего познания — как вненауч-ного (повседневного), так и научного» [17, р. 7]. Научный этос ориентируется на ценность истинного и достоверного знания. Несмотря на отсутствие истины среди принципов научного этоса, истина выступает для них фундаментальной интегральной ценностью. Функция науки как социального института заключается в получении достоверного знания, эмпирически верифицированного и логически согласованно-
го. Институциональные нормы научного этоса производны от функциональных задач науки [9, с. 770].
Внешняя убедительность концепции научного этоса велика и апеллирует к здравому смыслу. Нам кажется, что нельзя сомневаться в том, что ученый стремится к объективному знанию вместо пристрастного мнения. В противном случае наука станет языковой или политической игрой, вплетающей интересы и желания социальных акторов в собственные интеллектуальные конструкции, выдаваемые за объективное знание. Если социальное познание можно подозревать в субъективизме, труднее предполагать подобное для естествознания или инженерных наук. Несмотря на это, кажущиеся рациональными принципы научного этоса недостаточно репрезентативны для реальной практики ученого, в которой сосуществует множество разнонаправленных мотивов и принципов поведения. В противовес закономерно появилась теория научных контрнорм Яна Митроффа и другая критика взглядов Мертона [16; 23].
Установка на скептицизм кажется оправданной, потому что наука рациональна и критична. Декарт полагал, что принцип сомнения внутренне неотделим от методологии научного исследования. Ученый ставит под сомнение устоявшиеся теории и догмы. Ученый всегда заинтересован в дополнительных способах рационального и эмпирического подкрепления научных идей. Критицизм и фальсификационизм Карла Поппера утверждает сходные ценности и методологические ориентиры. Одновременно для науки характерно доверие прошлому опыту, научному авторитету и устоявшимся фундаментальным теориям. Некоторые консервативные тенденции в научных исследованиях олицетворяет представление о парадигмах Томаса Куна или принцип методологического доверия в прагматизме Чарльза Пирса (см. его работы «Закрепление верования», «Как сделать наши идеи ясными», «Что такое прагматизм?» в [10] или «Некоторые следствия четырех неспособностей» в [22]). Пирс критиковал Декарта за индивидуализм, настаивая на коллективной природе научного познания и доверии устоявшимся теориям до момента появления весомых контрдоводов. Одновременно его прагматизм опирался на идею фаллибилизма — потенциальной погрешимости любого теоретического положения. Имплицитно установка фаллибилизма содержит изрядную порцию скептицизма. Выходит так, что прагматизм Пирса содержит два со-
вершенно разнонаправленных методологических вектора, связанных одновременно с доверием и недоверием, скептицизмом и антискептицизмом на уровне фундаментальных научных ценностей.
Научная практика столь же далека от верного следования заветам коллективизма. Право на интеллектуальную собственность, соображения обеспечения интеллектуального лидерства или секретности разработок приводят к ограничению распространения знания и открытости исследований. Никто не выставляет моральный счет библиотекам, ограничивающим доступ к литературным коллекциям, или историческим спецхранам с особо секретной информацией. Мертон описывает случаи, когда для ученого приемлемо не спешить с обнародованием результатов исследований, чтобы подождать и получить лучшее подкрепление теориям или избежать криков беотийцев.
Против универсальности и беспристрастности научного познания Мертон приводит пример с национальной наукой (необходимость которой отстаивал СССР и другие страны). Физика или химия, казалось, не делаются под национальным флагом. Однако намного сложнее утверждать это относительно социальных или гуманитарных наук. Даже сугубо статистическое исследование социальных фактов предполагает постановку проблемы, которая зависит от текущих практических потребностей и социальных контекстов. Партикуляризм нередко влияет на редакционную политику научных журналов, распределение академических должностей или оценку приоритета исследований.
Мертон отчасти подготовил последующую критику концепции этоса науки с точки зрения противоречий практики и существования контрнорм, оговорив случаи, когда социальные контексты и социальные интересы искажают функции научного этоса, поэтому он реализуется совершенно иначе, т.е. в соответствии с контрнормами или противоположными ценностями [9, с. 765-766]. Для Мертона наука — это саморегулирующаяся система, а данное положение вещей — нарушение правил системы. Впрочем, какими будут доводы в пользу того, принять ли данное положение вещей за нарушение правил или за совершенно иные правила? Для Мертона аргумент состоит в том, что исключения осознаются и корректируются практикой, содержащей внутренние системы «полицейского надзора» за условиями и результатами научного труда [9, с. 779]. С другой стороны, легко преувеличить значение и эффективность корректирующих механизмов внутри науки.
Парадоксы концепции научного этоса делают ее самопротиворечивой. Наука наделяется свойствами критичности и скептичности, которые не подлежат распространению на ее собственные основания. Принципы и ценности научного этоса выполняют роль абсолютных аксиом рациональности, с непреложным статусом и смыслом. Что открывает возможность для критики за догматичность постулируемых принципов и отсутствие критичности, обращенной к собственным основаниям. При наложении запрета на ревизию принципов этоса, поскольку они мыслятся в качестве абсолютных ценностей, наука превращается в разновидность идеологии с собственным догматизмом исходных установок. С другой стороны, «нормативная структура науки рассматривается как <...> идеология, установленная влиятельными членами научного сообщества для обеспечения собственных интересов и сохранения привилегий. <...> Идеализированный образ ученых представляет их беспристрастными, объективными, благими, увлеченными и открытыми новому. Обычно такие характеристики являются не чем иным, как риторикой, легитимирующей партикулярист-ские прерогативы» [23, р. 1669]. Поэтому универсальность принципов научного этоса, их вневременность и независимость от культурных контекстов составили предмет сомнений и критики.
Прагматическая трактовка природы научных ценностей
Критика концепции Мертона велась в трех направлениях: принципы научного поведения не являются моральными аксиомами; правила, регулирующие научную активность, не являются нормативными; нормативная структура науки превращает ее в разновидность идеологии [23, р. 1665]. Критика проблематизировала концепцию научного этоса, с точки зрения здравого смысла представляющуюся настолько убедительной и безупречной.
Относительно природы научного этоса Мертон утверждал: «Институциональные императивы (нормы) производны от цели и методов (науки.—Прим. автора). Целостная структура технических и моральных норм способствует достижению конечной цели. <...> Нормы науки связаны с методологической рациональностью, однако их придерживаются не только по причине процедурной эффективности, но также из-за веры в их правильность и справедливость. Они являются этическими в той же мере, как и техническими предписаниями» [21, р.
270]. Для Мертона ценностные установки ученых зависят не только от методологического успеха, но говорят о наличии этического измерения практики и институционально поддерживаемых норм.
Парадоксы происходят из сосуществования разных смыслов научного этоса и трудностей согласования инструментальной и трансцендентальной логики. В соответствии с инструментальным смыслом нормы этоса могут быть поняты по аналогии с прагматическими максимами социального действия, а не трансцендентальным категорическим императивом — универсальным этическим правилом поведения. Научные ценности возникают и закрепляются по причине процедурной эффективности в достижении познавательных целей. У Канта прагматические максимы руководят обусловленным поведением и действием на основе гетерономной воли. При этом в практической этике Канта подчеркнута значимость безусловных принципов поведения, в которых единственно раскрывается свобода и автономия субъекта. Поэтому действие исключительно на основе категорических императивов обладает этическим статусом и нравственным содержанием. В области чистого разума им соответствуют универсальные правила трансцендентальной логики, выполняющие нормативные и регулятивные функции в познании. Через трансцендентальную науку о культуре неокантианцев комплекс соответствующих идей оказал влияние на социологию науки Мертона и Вебера [8, с. 70-88; 13, с. 102-130].
Трансцендентальные ценности являются одновременно абсолютными ценностями: «Риккерту были нужны абсолютные „теоретические ценности" как опорные точки для его концептов для обеспечения объективности. Вебер, напротив, с самого начала не тяготел к этой идее» [17, р. 28]. Если для Вебера, как и для Пирса, нормы и ценности историчны и эмпиричны, то Риккерт и Мертон склонялись к трансцендентализму и априоризму. По словам Риккерта, «...ориентированная на великие силы истории и вместе с тем систематикой своей преодолевающая историзм теория ценностей в состоянии окончательно освободиться от плохого субъективизма» [14, с. 29].
Пирс критикует трансцендентализм. Он переносит кантовскую идею прагматических максим из этики в эпистемологию. Ему важно показать отсутствие абсолютных принципов мышления и трансцендентальных законов познания. Нормативное содержание эпистемоло-
гии зависит от практики: «каждый основательный шаг в науке служил уроком для логики» [10, с. 236]. Практикой определяются стандарты мышления и методы исследования. Выбор термина «максима» подчеркивает эмпирический, обусловленный характер научных принципов и методов. Пирс соотносит знание и действие, теорию и практику, знание и ценности. Прагматизм олицетворяет установку, согласно которой невозможна чистая наука и чистое познание, отделенное от эмпирии и прагматических соображений. Трактовки прагматизма исторически варьировались, доходя до крайних форм субъективизма и релятивизма. Пирс одновременно тяготел к инструментализму и реализму. Как отмечает исследовательница прагматизма Россела Фаббрикези: «Пирс, Джеймс, Дьюи и их последователи показали, что строгость, логичность и ясность теоретических рассуждений, а также высказываний, претендующих на эпистемологическую достоверность, были и остаются не чем иным, как поведенческими привычками профессиональных философов и ученых — габитусами, наиболее подходящими для модели реальности, созданной научными практиками. Они ни в коем случае не являются непреложными принципами интеллектуальной рефлексии и исследования» [12, с. 175].
Мертон следует неокантианской линии, противопоставляя теорию и практику, факты и ценности, факты и действие. Им руководит стремление представить науку основательной и объективной, дать убедительное объяснение природы научного этоса. Мертон пытается сочетать трудносочетаемое — трансцендентальный и инструмента-листский подходы, осознавая амбивалентность и сложность достижения понимания природы научных ценностей [20]. В результате теория научного этоса оказывается внутренне противоречивой и неизбежно парадоксальной. Абсолютный характер эпистемических ценностей противоречит не только социологическим фактам, но и историческим исследованиям. В «Структуре научных революций» Томас Кун продемонстрировал, насколько ценности и идеалы научной рациональности зависят от научных сообществ, принятых ими парадигм и социологических факторов, влияющих на познавательные процессы.
Последовательная инструменталистская интерпретация принципов научного этоса, без трансцендентальных подпорок, снимает противоречия или примиряется с ними. Научная практика подчинена целям установления истины, приращения знания и эффективного решения
исследовательских задач. Получение достоверного научного знания — ключевая функция науки как социального института. Научные ценности обеспечивают выполнение ключевой функции. Помимо этого, они играют роль организующих принципов для научной практики и функционирования науки в качестве социального института. Скептицизм и критицизм науки обратим против ее собственных оснований. Это означает в том числе отсутствие универсального списка эпистемических ценностей. Нормы научного этоса сосуществуют с контрнормами, варьируются от контекста к контексту или могут пересматриваться. Другое дело, насколько принятые ценности и регулятивные правила обеспечивают получение достоверного знания и эффективное функционирование научных институтов, подчиненное основной функции исследовательской деятельности.
Литература
1. Аргамакова А. А. Парадоксы научного этоса // Эпистемология и философия науки. 2018. Т. 55, № 2. С. 34-36.
2. Вебер М. Жизнь и творчество Mакса Вебера. M.: РОССПЭН, 2007. 656 с.
3. Вебер М. Наука как призвание и профессия // Избранные произведения. M.: Прогресс, 1990. С. 707-735.
4. Вебер М. Основные социологические понятия // Власть и политика. M.: РИПОЛ классик, 2017. С. 327-410.
5. Вебер М. Политика ка призвание и профессия // Власть и политика. M.: РИПОЛ классик, 2017. С. 252-326.
6. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведения. M.: Прогресс, 1990. С. 273-305.
7. Громов И. А., Мацкевич А. Ю., Семенов В. А. Западная теоретическая социология. СПб.: Ольга, 1996. 286 с.
8. Давыдов Ю. Н. Mакс Вебер и современная теоретическая социология: актуальные проблемы веберовского социологического учения. M.: Mартис, 1998. 510 с.
9. Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. M.: АСТ, 2006. 873 с.
10. Пирс Ч. С. Избранные философские произведения. M.: Логос, 2000. 448 с.
11. Полякова Н., Афанасьев В. Немецкая социология. M.: Канон+, 2010. 448 с.
12. Прагматизм и его история: современные интерпретации / Джохадзе И. (ред.). M.: Академический проект, 2018. 231 с.
13. Рахманов А. Б. Социальная философия Mакса Вебера: метаморфозы и кризисы. M.: URSS, 2012. 560 с.
14. Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. M.: Республика, 1998. 413 с.
15. Филиппов А. Ф. Элементарная социология. Введение в историю дисциплины. M.: РИПОЛ классик, Панглосс, 2019. 463 с.
16. Этос науки / Киященко Л. П., Mирская Е. З. (ред.). M.: Академия, 2008. 544 с.
17. Bruum H. H. Science, Values, and Politics in Max Weber's Methodology. Ashgate, 2007. 298 p.
18. Honigsheim P. ^e Unknown Max Weber / Sica A. (ed.). New Brunswick, L.:
Transaction Publishers, 2003. 290 p.
19. Merton R. Science, Technology and Society in Seventeenth Century England // Osiris. 1938. Vol. 4. P. 360-632.
20. Merton R. The Ambivalence of Scientists // Essays in Memory of Imre Lakatos / Cohen R. S., Feyerabend P. K., Wartofsky M. (eds.). Dordrecht: Reidel, 1976. P. 433-455.
21. Merton R., Storer N. The Sociology of Science: Theoretical and Empirical Investigations. Chicago and London: The University of Chicago Press, 1973. 605 p.
22. Peirce C. S. The Essential Peirce Selected Philosophical Writings. Vol. 1 (18671893). Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press, 1992. 399 p.
23. Toren N. The Scientific Ethos Debate: A Meta-Theoretical View // Social Science and Medicine. 1983. Vol. 17, No. 21. P. 1665-1672.
24. Weber M. The Vocation Lectures. Indianapolis, Cambridge: Hackett Publishing Company, 2004. 100 p.
M. WEBER'S AND R. MERTON'S VIEWS ON THE NATURE OF SCIENTIFIC VALUES
The theory of scientific ethos by the sociologist Robert Merton is researched in the connection with sociological views of Max Weber and philosophy of Neo-Kantian Baden School. This inquiry reveals the correlations between approaches and methods applied by Merton and Weber for the interpretation of scientific values. The roots of paradoxes in Merton's theory are found in oppositions between theory and practice, facts and values as well as understanding of values as ethical axioms and a priori institutional principles. Pragmatic decision of paradoxes appeals to the instrumentalist theory of knowledge and actions. It presupposes the elimination of flaws in analogy between norms of ethos and transcendental ethical imperatives. On this way, the argumentation supporting pragmatic interpretation of values will be formulated and developed. Its consistency with Merton's views will be shown. Finally, scientific values and principles are understood as epistemic rules and instrumental maxims, which depend on social/practical contexts and provide means for effective decisions of research tasks and getting true knowledge.
Keywords: scientific ethos, epistemic values, categorical imperative, pragmatic maxim, Max Weber, Robert Merton, Charles Sanders Peirce, neo-Kantianism, pragmatism, sociology of knowledge, STS, social epistemology.
References
• Argamakova A. A. Paradoksy nauchnogo etosa // Epistemologiya i filosofiya nauki. 2018.
T. 55, № 2. S. 34-36. [In Rus].
• Bruum H. H. Science, Values, and Politics in Max Weber's Methodology. Ashgate, 2007. 298 p.
• Davydov Yu. N. Maks Veber i sovremennaya teoreticheskaya sociologiya: aktual'nye problemy veberovskogo sociologicheskogo ucheniya. M.: Martis, 1998. 510 s. [In Rus].
• Etos nauki / Kiyashchenko L. P., Mirskaya E. Z. (red.). M.: Akademiya, 2008. 544 s. [In Rus].
• Filippov A. F. Elementarnaya sociologiya. Vvedenie v istoriyu discipliny. M.: RIPOL klassik, Pangloss, 2019. 463 s. [In Rus].
• Gromov I. A., Mackevich A. Yu., Semenov V. A. Zapadnaya teoreticheskaya sociologiya. SPb.: Ol'ga, 1996. 286 s. [In Rus].
• Honigsheim P. The Unknown Max Weber / Sica A. (ed.). New Brunswick, L.: Transaction Publishers, 2003. 290 p.
• Merton R. Science, Technology and Society in Seventeenth Century England // Osiris. 1938. Vol. 4. P. 360-632.
• Merton R. Social'naya teoriya i social'naya struktura. M.: AST, 2006. 873 s. [In Rus].
• Merton R. The Ambivalence of Scientists // Essays in Memory of Imre Lakatos / Cohen R. S., Feyerabend P. K., Wartofsky M. (eds.). Dordrecht: Reidel, 1976. P. 433-455.
• Merton R., Storer N. The Sociology of Science: Theoretical and Empirical Investigations. Chicago and London: The University of Chicago Press, 1973. 605 p.
• Peirce C. S. The Essential Peirce: Selected Philosophical Writings. Vol. 1 (1867-1893). Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press, 1992. 399 p.
• Pirs Ch. S. Izbrannye filosofskie proizvedeniya. M.: Logos, 2000. 448 s. [In Rus].
• Polyakova N., Afanas'ev V. Nemeckaya sociologiya. M.: Kanon+, 2010. 448 s. [In Rus].
• Pragmatizm i ego istoriya: sovremennye interpretacii / Dzhohadze I. (red.). M.: Akademicheskij proekt, 2018. 231 s. [In Rus].
• Rahmanov A. B. Social'naya filosofiya Maksa Vebera: metamorfozy i krizisy. M.: URSS, 2012. 560 s. [In Rus].
• Rikkert G. Nauki o prirode i nauki o kul'ture. M.: Respublika, 1998. 413 s. [In Rus].
• Toren N. The Scientific Ethos Debate: A Meta-Theoretical View // Social Science and Medicine. 1983. Vol. 17, No. 21. P. 1665-1672.
• Veber M. Nauka kak prizvanie i professiya / Izbrannye proizvedeniya. M.: Progress, 1990. S. 707-735. [In Rus].
• Veber M. Osnovnye sociologicheskie ponyatiya // Vlast' i politika. M.: RIPOL klassik, 2017. S. 327-410. [In Rus].
• Veber M. Politika kak prizvanie i professiya // Vlast' i politika. M.: RIPOL klassik, 2017. S. 252-326. [In Rus].
• Veber M. Zhizn' i tvorchestvo Maksa Vebera. M.: ROSSPEN, 2007. 656 s. [In Rus].
• Veber M. Protestantskaya etika i duh kapitalizma // Izbrannye proizvedeniya. M.: Progress, 1990. S. 273-305. [In Rus].
• Weber M. The Vocation Lectures. Indianapolis, Cambridge: Hackett Publishing Company, 2004. 100 p.
