CC BY
52
УДК 7.07:929 ВЗАИМОСВЯЗЬ КАРТИН РУССКОЙ ЖИЗНИ И БОГОСЛУЖЕБНЫХ ТЕКСТОВ: РЕМИНИСЦЕНЦИИ В ПОЭМЕ В.А. ЖУКОВСКОГО «АГАСФЕР»
Самсонова И.В., Серопян А.С.
Целью статьи является раскрытие взаимосвязи картин русской жизни на примере богослужебных текстов.
Новизна работы определяется парадоксальностью современной ситуации в искусствоведении и литературоведении, которая заключается в том, что, постоянно говоря о целостности художественного произведения, поэтическом мире, системе образов, архитектонике, соотносительности ритма и произведения, на самом деле мы изучаем не слово, звук, колорит и не их проявления, а элементы, фрагменты, под различным углом зрения вычленяя их из целостности живого объекта. Распознавание онтологического метакода разрешает эту проблемную ситуацию: мы говорим не о прямом следовании того или иного автора канону, а о наличии сакральных смыслов в их творчестве, присутствующем в нем «евхаристическом хронотопе», преображающем словесную (зрительную, звуковую) службу в богослужение.
Выявлено, что целесообразно рассматривать каждое художественное произведение и культуру в целом как объективный эмпирический материал, уже имеющий зафиксированные границы. На этом в будущем может быть основана концепция литургического слова как центрального компонента этнопо-этики: система изобразительно-выразительных средств, присущая русской культуре, является закономерным порождением, следствием реально существующей системы мыслительных координат, национального менталитета.
Ключевые слова: образ, символизм, поэтика, композиция, сюжет, богослужение, литургический текст.
THE INTERRELATION BETWEEN THE RUSSIAN LIFE DEPICTION AND THE LITURGICAL TEXTS: THE REMINISCENCES IN THE V.A. SZHUKOVSKY’S “WANDERING JEW” POEM
Samsonova I.V., Seropyan A.S.
The article’s main purpose is to reveal the interrelation of the Russian life depiction on the liturgical texts example.
The study’s innovation is due to the paradox situation in the modern Art criticism and the Literary criticism, the paradox consists in the fact that constantly speaking about a piece of art entirety, the poetic world, the image system, the architectonics, the rhythm and the piece of art correlation, we actually don’t study the word, the sound, the colouring and their manifestations, but the elements, the fragments, singling them out in different ways from the alive object wholeness. The ontological metacode identifying can solve this problem: standing on this ground we don’t mention some author’s straight following the canon, but we mention the sacral meaning presence in their literary works, the “Eucharistic chronotope” presence, which transforms the oral (the visual and the phonic) service into the divine service.
It was found out that it is appropriate to regard every piece of art and the culture in the whole as an objective empiric data, which has already its fixed bounds. Basing on this issue in the future the liturgical word concept as the main ethnic poetry constituent can be created, the pictorial and the eloquent means system, common for the Russian culture, is the natural derivative, the result of the actually existing mind coordinate system, the native mentality consequence.
Keywords: The image, the symbolism, the poetics, the composition, the plot, the divine service, the liturgical text.
Работа выполнена при финансовой поддержке государства в лице Министерства образования и науки России.
Исследователи творчества В.А. Жуковского почти единодушны в том, что его «лебединая песня»- поэма «Странствующий жид» - стала итогом эпических поисков: с начала 40-х годов Жуковский «весь во власти замыслов в области эпической формы» [1]. К проблеме определения источников поэмы, ее интертекстуальных связейсо множеством обработок сюжета об Агасфере в литературе 19 века ученые обращались не раз [2], и версий предложено множество. В частности, говорится о развитии идеи восстановления падшего ангела, впервые изображенного в стихотворении «Абадонна» [3]. Попробуем показать, что этот, вне всякого сомнения, культурно значимый текст связан не только с иными интерпретациями вечного сюжета и не просто венчает творчество поэта, но исходит из самой глубины эстетики гениального поэта.
В 1820 году, будучи в Германии, Жуковский записал: «С Батюшковым в Плауне. Хочу заниматься. Раздрание писанного. Надобно, чтобы что-нибудь со мною случилось. Тасс; Брут; Вечный Жид; описание Неаполя»[4]. Еще не было написано упомянутое стихотворение «Абадонна» - перевод отрывка поэмы Ф.-Г. Клопштока «Мессиада», в котором образ «вестника смерти» претерпевает заметную эволюцию в духе поэтики романтизма -Жуковский рисует не образ «ангела бездны», символизирующего смерть, а падшего ангела:
Сумрачен, тих, одинок на ступенях подземного трона
Зрелся от всех удален серафим Аббадона [5].
Если в финальной части поэмы Клопштока «падший ангел», возвращаясь к небесному престолу, обретает прощение, то герой Жуковского не просто получает имя Аббадоны, а вовсе не Люцифера. Более того, Аббадона противопоставляется и сатане, и Богу: в полном соответствии с романтическим каноном, он,поддавшийся дьявольскому искушению и восставший против Создателя, представлен читателю как помраченный, отверженный, сирый изгнанник. Он
тоскует и ищет покаяния, но обречен на вечное одиночество и изгнание. Персонаж Жуковского более динамичен.
Дальнейшее развитие проблема «человек и судьба», так остро обозначенная в «Абадонне», получает в балладах и повестях Жуковского 1830-х годов. А в «Странствующем жиде» звучит самый острый вопрос «Что был бы я без этой казни, всю Мою пересоздавшей душу?». [6] Аллюзии на Страшный суд постоянны в письмах и стихотворениях Жуковского конца 1840-х годов, в частности
- его поэтические переложения казней египетских и Апокалипсиса, а мысль о спасительности казни и примирении грешника с Небом развита в самой дискуссионной статье позднего Жуковского «О смертной казни»[5, 261].
В «Странствующем жиде» Агасфер казнит себя - казнит безуспешно. Вся тщетность этого предприятия окончательно становится ему очевидной после гибели Помпеи.
В тот ужасный день,
Когда исчез под лавой Геркуланум И пепел завалил Помпею, я Природы судорогой страшной был Обрадован: при стоне и трясенье Горы дымящейся, горящей, тучи Золы и камней и кипучей лавы Бросающей из треснувшего чрева,
При вое, крике, давке, шуме в бегстве Толпящихся сквозь пепел, все затмивший,
В котором, ничего не озаряя,
Сверкал невидимый пожар горы.
Отчаянно пробился я к потоку Всепожирающему лавы: ею Обхваченный, я, вмиг прожженный, в уголь Был обращен, и в море,
Г онимый землетрясения силой.
Был вынесен, а морем снова брошен На брег, на произвол землетрясенью.
То был последний опыт мой насильством Взять смерть; я стал подобен гробу,
В котором запертой мертвец, оживши И с криком долго бившись понапрасну,
Чтоб вырваться из душного заклепа.
Вдруг умолкает и последней ждет Минуты, задыхаясь: так в моем Несокрушимом теле задыхалась Отчаянно моя душа. «Всему Конец: живи, не жди, не веруй, злобствуй И проклинай; но затвори молчаньем Уста и замолчи на вечность»- так Сказал я самому себе... [5, 101]
Далее в поэме следует сцена казни Игнатия Богоносца. Мученики идут на смерть так же, как шли на церковную службу:
«Тебя,- запели тихо,- бога, хвалим,
Тебя едиными устами в смертный Час исповедуем...» О, это пенье,
В Ерусалимеслышанное мною На праздничных собраньях христиан С кипеньем злобы, здесь мою всю душу Проникнулонезапным вдохновеньем.
И в порыве вдохновения Агасфер бросается на арену, чтобы собой заслонить святого:
Блеснула светлая звезда, мгновенно Мне некогда блеснувшая с Голгофы,
В то время безотрадно, а теперь Как луч спасения. Как будто что-то Мне говорило, что моя судьба Переломилась надвое...
Таким образом, казнь Игнатия стала спасительной для Агасфера. Эта сцена, знаменующая переворот в душе помраченного изгнанника, является, безусловно, кульминационной в тексте поэмы, насыщенном аллюзиями, современному читателю не очевидными. Для понимания аллюзий литургических, характеризующих специфические национальные способы познания мира, конечно, необходим более высокий уровень культурной компетенции. О роли богослужебного текста в описании эволюции Агасфера и в представлении особой связи переживаний автора и главного героя, характерной для канона романтической поэмы рассуждает А.Е. Рылова[7], но совершенно не рассмотрены аллюзии иного рода - живописные. Расшифровка аллюзий предполагает существование у автора и читателя некоторых общих знаний. Жуковский же в своей поэме строит аллюзии, обращаясь к не только к словесным текстам, написанным при этом на разных языках, но и текстам невербальным.
Ко времени создания поэмы среди широко известных артефактов едва ли не первое место в живописи отводилось картине Карла Брюллова «Последний день Помпеи».Столь единодушного мнения лучших людей России - Пушкин и Гоголь, Лермонтов и Баратынский, Жуковский и Глинка, Белинский и Герцен -не знало прежде ни одно произведение отечественной живописи. Пушкин, едва придя с выставки домой, набросал пером по памяти центральную группу изображенных на полотне людей и затем написал:
Везувий зев открыл - дым хлынул клубом - пламя Широко развилось, как боевое знамя,
Земля волнуется - с шатнувшихся колон Кумиры падают! Народ, гонимый страхом,
Под каменным дождем, под воспаленным прахом,
Толпами, стар и млад, бежит из града вон [8].
Но если Пушкин видел картину впервые, то Жуковский знал и эскиз к ней, о чем свидетельствуют воспоминания Тараса Шевченко, в судьбе которого и поэт, и художник приняли самое деятельное участие: Шевченко получил вольную благодаря продаже портрета Жуковского, исполненного Брюлловым [9]. Шевченко вспоминал, что в целом Жуковский, видя в художнике главу русской школы живописи, называл его не иначе, как Карлом Великим. Но вместе с тем он не идеализировал его направление, а самого Шевченко с его другом Штернбергом называл «испорченными учениками Карла Павловича».хотел было закрыть портфель перед нашими носами, как вошел в кабинет князь Вяземский и помешал благому намерению Василия Андреевича. Мы продолжали с невозмутимым равнодушием перелистывать портфель и были награждены за терпение первоначальным эскизом «Последнего дня Помпеи», ловко начерченным пером и слегка попятнанным се пиею. За этим гениальным очерком, почти не измененным в картине, следовало несколько топорных чертежей Бруни, которые ужаснули нас своим заученным однообразным безобразием» [10].
О дальнейшем общении двух гениев мы узнаем из дневников художника Мокрицкого: Брюллова, в ту пору работавшего над запрестольным образом «Распятие» для лютеранской церкви Петра и Павла в Петербурге, Жуковский знакомит с поэтом Алексеем Кольцовым, произведения которого Брюллов очень любил: «Василий Андреевич отрекомендовал его Брюллову и тотчас, обращаясь к картине, сказал: «Вот тебе сюжет, Алексей Васильевич, выскажи его прекрасными стихами!» Но пораженный поэт, казалось, не слышал слов. Он смотрел на гениальное творение, и слезы душевного восторга дрожали на глазах, устремленных на картину. Его восхищало также первое свидание с великим художником, которого жаждал он видеть. Благодаря художника за счастие, которым он подарил его, Кольцов, вручая ему экземпляр своих сочинений, просил принять посильный дар от трудов своих. Здесь было еще одно рукописное сочинение. Жуковский, любопытствуя, раскрыл. И что же? Это было новое его
сочинение «Великое слово», в котором распятый Христос выражал собою предвечное слово: «Да будет!»«Как кстати!» - сказали мы в одно слово. Жуковский прочел вслух. Можно себе представить, каким чувством все мы были проникнуты в эти незабвенные минуты!» [11].
Эти два факта, на наш взгляд, вполне определенно свидетельствуют о брюлловских реминисценциях в последнем творении Жуковского.
Первое. Даже поверхностный взгляд на картину не оставит без внимания на колесницу, которая рухнула, сломав ось. От мощного удара выбросило из колесницы наземь женщину. Из ее рук выпала шкатулка с драгоценностями, которые закатываются в щель. Несложно обнаружить причину этого крушения: плита, выбитая стихией из мостовой. Еще одна выбитая плита расположена под ногами юноши, который поддерживает старика. В эскизах всех этих камней нет, потому что их не мог видеть художник. В том эскизе, который видел Жуковский, этих камней, понадобившихся Брюллову для растолкования крушения колесницы, символизирующей крах античного мира, не было. Вот как в поэме видно, насколько этот символ потряс поэта:
..........................Боль
От раздробленья всех костей, и бремя Меня давивших камней, и дыханья...
На камне камня не осталось; там Мое минувшее исчезло все;
Все, жившее со мной, убито; там Ничто уж для меня не оживет И не родится. [5].
Второе. Черная туча и красные всполохи на полотне Брюллова рассматриваются нами в качестве аллюзии к окутавшей Иерусалим в час смерти Иисуса на кресте тьме: «Кто устоит пред лицем Твоим во время гнева Твоего?» (Пс76,8). Многие образы картины выражают страх и смятение, но очевидна и
аллегория, обозначающая победу христианской веры. Обратим внимание на преклонившую колени женщину с детьми. Они кажутся неподвижными, но эта статика - свидетельство их веры в милосердие Бога: в такой неподвижности рождается страстная молитва.
Вторая фигура в это аллегорическом ряду - христианский пресвитер .Это
- единственная фигура на картине, которая устремлена в город, а не за его пределы. Следовательно, только он способен прийти на помощь. В том числе малышу, который распростерся у тела мертвой матери.
Если Абадонна в упомянутом произведении Жуковского обречен на вечное одиночество и изгнание, то Агасфер, испытывая потрясение на римской арене, претерпевает рождение свыше на острове Патмос, куда следует далее -принимая крещение от Иоанна Богослова. Мертвый для людей Агасфер, свидетель крушения античного мира, начинает новую жизнь.
Гоголь считал, что полотна Брюллова доступны понимания как художника с высоким вкусом, так и не ведающего, что есть художество[12]. Точно так же доступен пониманию текст поэмы Жуковского, исполненный литургическими цитатами - «Великим словом», в котором «распятый Христос выражал собою предвечное слово».
Мы пытались показать, что эстетика Жуковского не претерпевала трансформаций на протяжении всего его творчества. Его путь к эпосу сродни пути Брюллова, который прежде своего гениального полотна многократно писал портреты известной графини Ю. П. Самойловой, с которой Брюллов познакомился в 1828 году, когда Везувий угрожал Неаполю новым извержением кипящей лавы[13]. Как в знаменитом полотне Брюллова единство замысла определяется отсутствием идеальной отвлеченности - «.нет ни одной фигуры у него, которая бы не дышала красотой, где бы человек не был прекрасен» [12], так и внутренний мир героя, его рождение свыше после того, как он претерпел казнь
— основа жанрообразования в «Странствующем жиде» Жуковского. Оба творения - яркие свидетельства того, что образы, навеянные богослужебным тек-
стом, евангельская лексика образуют значимый пласт отечественной культуры и, в силу устойчивости религиозного сознания и канонического характера текстов, его формирующих, наиболее показательно отражает ее проявление в классических полотнах, написанных кистью и пером: «.откровенье всему явилось миру» [5].
Список литературы
1. Янушкевич А.С. 1840-е годы: Путь Жуковского к эпосу // Электронная библиотека специальной филологической литературы. ЦКЪ: http://philology.ruslibrary.ru/default.asp?trID=298
2. См.: См.: Священник Д. Долгушин. Пасхальная тема в поэзии В.А. Жуковского: поэма «Странтсвующийжид». Пособие для студентов. Новосибирск. 2000. 32 с.;
3. Канунова Ф.З. Нравственно-философские искания русского романтизма (30-40-е гг.) и религия (К постановке проблемы)// Проблемы метода и жанра. Томск, 1997. Вып. 19. С. 14-17.
4. Янушкевич А.С. Этапы и проблемы творческой эволюции В.А. Жуковского. Томск, 1985. С. 259-264.
5. Тарасова Н.А. «Абадонны, от земли отставшие»: непрочитанная запись Достоевского.
6. Дневники В.А.Жуковского. СПб., 1901 - С. 168.
7. Жуковский В. А. Полное собрание сочинений: В 2-х т. Т. 1. Спб., 1902. С. 70.
8. Жуковский В. А. Полное собрание сочинений: В 2-х т. Т. 2. Спб., 1902. С. 136.
9. Рылова А.Е. Теофония и теофания в структуре поэмы В.А. Жуковского «Странствующий жид//Вестник ВГУ. Серия: Филология. Журналистика. 2011, №2. С . 99-102.
10. Пушкин А.С. Собрание сочинений в 10 т. М., Худ. лит. Том 2. С. 623.
11. См.: Яцюк В. Из хроники большого выкупа // В семье вольной, новой: Шевченковский сборник. К., 1989. Вып. 5. С. 196 - 202.
12. Шевченко Т.Г. Полное собрание сочинений в 12-и томах. К.: Наукова думка, 2003 г., т. 7. С. 379
13. Мокрицкий А.Н. Из дневника художника // В. А. Жуковский в воспоминаниях современников. Сост., подгот. текста, вступ. статья и коммент. О. Б. Лебедевой и А. С. Янушкевича. М.: Наука, Школа "Языки русской культуры", 1999. С. 321.
14. К.П. Брюллов в письмах, документах и воспоминаниях современников. Сост. проф. Н.Г. Машковцев. М., 1952. С. 91-93.
15. Пикуль В. «Удаляющаяся с бала» // Рассказы о шедеврах живописи: http://www.nearyou.ru/kbrullov/0samoilova.html
References
1. Elektronnaya biblioteka spetsial'noy filologicheskoy literatury [The Philo-logic Literature Net Library]. http://philology.ruslibrary.ru/default.asp?trID=298
2. Svyashchennik D. Dolgushin. Paskhal'naya tema v poezii V.A. Zhukovskogo: poema «Strantsvuyushchiyzhid» [The Easter Theme in Szhukovsky’s poetry: “Wandering Jew” poem, Student Handbook]. Novosibirsk. 2000. 32 p.
3. Kanunova F.Z. Nravstvenno-filosofskie iskaniya russkogo roman-tizma (30-40-e gg.) i religiya (K postanovke problemy) [The Moral and the Philosophic investigations in the Russian Romantism (30th- 40th ) and the Religion, (for the Problem posing)]. Problemy metoda i zhanra [Problems of method and genre]. Tomsk, 1997. Vyp. 19. pp. 14-17.
4. Yanushkevich A.S. Etapy i problemy tvorcheskoy evolyutsii V.A. Zhukovskogo [The Genre and the Method’s problem. The Stages and the Problems of Szhukovsky’s Art Evolution]. Tomsk, 1985. pp. 259-264.
5. Tarasova N.A. «Abadonny, ot zemli otstavshie»: neprochitannaya za-pis' Dostoevskogo [The Abbadons Who Lost the Earth - Dostoevsky’s Note, Which Hasn’t Been Read].
6. Dnevniki V.A.Zhukovskogo [Szhukovsky’s diaries]. SPb., 1901-Page 168.
7. Zhukovskiy V. A. Polnoe sobranie sochineniy [Literary Works]. Vol. 1. SPb., 1902. p. 70.
8. Zhukovskiy V. A. Polnoe sobranie sochineniy [Literary Works]. Vol. 2. SPb., 1902. p. 136.
9. Rylova A.E. Teofoniya i teofaniya v strukture poemy V.A. Zhukovskogo «Stranstvuyushchiy zhid [The teophony and the theophany in Szhukovsky’s “Wandering Jew” poem structure]. Vestnik VGU. Seriya: Filologiya. Zhurnalistika, no. 2 (2011): 99-102.
10. Pushkin A.S. Sobranie sochineniy [Literary Works]. M, Hud.Lit. Volume
2. p. 623.
11. Yatsyuk V. Iz khroniki bol'shogo vykupa [From the Great Buying Chronics]. Vsem'e vol'noy, novoy [In the Modern Free Family]. K., 1989. Vyp. 5. pp. 196202.
12. Shevchenko T.G. Polnoe sobranie sochineniy [All Tshevchenko’s literary works]. K.: Nau-kova dumka, 2003, vol. 7. p. 379.
13. Mokritskiy A.N. Iz dnevnika khudozhnika [From the Artist’s Diary]. V. A. Zhukovskiy v vospominaniyakh sovremennikov [Szhukovsky in His contemporaries recollections]. M: Science, School "Languages of Russian culture", 1999. p. 321.
14. K.P. Bryullov v pis'makh, dokumentakh i vospominaniyakh sovremennikov [K.P. Brullov in the Letters, the Documents and His Contemporaries Recollections]. M., 1952. pp. 91-93.
15. Pikul V. Rasskazy o shedevrakh zhivopisi [Stories about painting masterpieces] . http://www.nearyou.ru/kbrullov/0samoilova.html
ДАННЫЕ ОБ АВТОРЕ
Самсонова Ирина Васильевна, доцент кафедры культурологии и литературы, кандидат культурологии
Шуйский государственный педагогический университет
ул. Кооперативная, д. 24, г. Шуя, Ивановская область, 155908, Россия
E-mail: i.camconova@mail.ru
DATA ABOUT THE AUTHOR
Samsonova Irina Vasilevna, assistant professor (docent) of the Cultural Studies and the literature department, Cultural Studies applicant
Shuya State Pedagogical University
24 Kooperativnaya street,Shuya,IvanovoRegion,155908,Russia E-mail: i.camconova@mail.ru
Рецензент:
Океанский В.П., заведующий кафедрой культурологии и литературы, доктор филологических наук, профессор, Шуйский государственный педагогический университет
