ВЗАИМООТНОШЕНИЯ СУДЕБНОЙ И ЗАКОНОДАТЕЛЬНОЙ ВЛАСТИ В КОНТЕКСТЕ УГОЛОВНОЙ ПОЛИТИКИ Текст научной статьи по специальности «Право»

2021

ВЕСТНИК ПЕРМСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. ЮРИДИЧЕСКИЕ НАУКИ

PERM UNIVERSITY HERALD. JURIDICAL SCIENCES

Выпуск 51

Информация для цитирования:

Пудовочкин Ю. Е., Бабаев М. М. Взаимоотношения судебной и законодательной власти в контексте уголовной политики // Вестник Пермского университета. Юридические науки. 2021. Вып. 51. C. 153-185. DOI: 10.17072/1995-4190-2021-51-153-185.

Pudovochkin Yu. E., Babayev M. M. Vzaimootnosheniya sudebnoy i zakonodatel'noy vlasti v kontekste ugolov-noy politiki [Relationship between Judicial and Legislative Power in the Context of Criminal Policy]. Vestnik Permskogo universiteta. Juridicheskie nauki - Perm University Herald. Juridical Sciences. 2021. Issue 51. Pp. 153185. (In Russ.). DOI: 10.17072/1995-4190-2021-51-153-185.

УДК 343.21

DOI: 10.17072/1995-4190-2021-51-153-185

ВЗАИМООТНОШЕНИЯ СУДЕБНОЙ И ЗАКОНОДАТЕЛЬНОЙ ВЛА СТИ В КОНТЕКСТЕ УГОЛОВНОЙ ПОЛИТИКИ

Российский государственный университет правосудия Российский государственный университет правосудия

Поступила в редакцию 02.12.2020

Введение: статья посвящена анализу противоречий между парламентом и судами в процессе разработки и реализации уголовной политики, их причин, содержания, публичной презентации и механизму разрешения. Цель: объяснить, почему при неизбежности и объективности таких противоречий они не демонстрируются обществу, а сами субъекты противоречий уклоняются от их публичного обсуждения. Методы: описание, интерпретация, классификация, статистический анализ, документальный анализ на основе методологических принципов диалектики, с опорой на теоретические достижения политической и социологической юриспруденции. Результаты: обосновано наличие трех групп противоречий между парламентом и судом, которые обусловлены природой этих ветвей власти, результатами их деятельности и личностными особенностями политических акторов; показано содержание противоречий, возникающих в процессе создания уголовного закона, его толкования и применения; доказано, что парламент и суды вежливо уклоняются от публичной демонстрации этих противоречий и переводят их разрешение из политической сферы в сферу права; показана роль органов конституционной юстиции в механизме разрешения противоречий между парламентом и судом; предложено объяснение сложившейся ситуации, аргументированное восприятием судами своей роли в обществе, господством легистского типа правопонимания и устоявшимся типом принятия решений судами, восходящим к выводам формальной теории. Выводы: уклонение судов и парламента от публичного разрешения противоречий в области формирования и реализации уголовной политики свидетельствует альтернативно о двух вариантах развития политического дизайна: либо о кризисе теории разделения властей в той ее части, которая акцентирует внимание на противоречиях между ветвями власти и становлении новой теоретической концепции, делающей ставку на синергию действий раз-

© Пудовочкин Ю. Е., Бабаев M. М., 2021

Ю. Е. Пудовочкин

М. М. Бабаев

E-mail: 11081975@list.ru

E-mail: babaevmm@yandex.ru

© ®

личных органов публичной власти; либо о том, что построение эффективной «вертикали власти» подавляет и разрушает доктрину разделения властей. Обосновано, что любое вежливое уклонение от публичной демонстрации и разрешения противоречий между парламентом и судом имеет свои пределы, за которыми суд утрачивает качества независимого и самостоятельного органа власти.

Ключевые слова: уголовная политика; создание уголовного закона; применение уголовного закона; разделение властей; независимый суд; противоречия между органами власти; разрешение политических противоречий

RELATIONSHIP BETWEEN JUDICIAL AND LEGISLATIVE POWER IN THE

CONTEXT OF CRIMINAL POLICY

Yu. E. Pudovochkin

Russian State University of Justice E-mail: 11081975@list.ru

Received 02.12.2020

М. М. Бабаев

Russian State University of Justice E-mail: babaevmm@yandex.ru

Introduction: the article analyses contradictions between the legislature and courts arising in the process of development and implementation of criminal policy. The analysis is particularly focused on the causes, content, public presentation of these contradictions and the mechanism of their resolution. Purpose: to explain why, given the inevitability and objectivity of these contradictions, they are not publicly exposed and the parties involved in them avoid their public discussion. Methods: description, interpretation, classification, statistical analysis, documentary analysis based on the methodological principles of dialectics and the theoretical advances of political and sociological jurisprudence. Results: the article substantiates the presence of three groups of contradictions between the legislature and courts, which stem from the nature of these branches of government, the results of their activities and personal characteristics ofpolitical actors; it demonstrates the content of contradictions emerging in the process of creating, interpreting and applying criminal law; the study proves that the legislature and courts 'politely evade ' public displaying of these contradictions and transfer their resolution from the political sphere to the sphere of law; it shows the role of constitutional justice bodies in resolving the contradictions; the articles offers an explanation of the current situation providing such reasons behind it as the courts' perception of their role in society, the dominance of the legalist type of legal thinking and the firmly established type of decision-making by courts which is based on the conclusions of the formal theory. Conclusions: the evasion of courts and the legislature from the public resolution of contradictions in the field of shaping and implementation of criminal policy indicates two alternatives in the development ofpolitical design: either a crisis of the theory of separation of powers in the part that focuses on the contradictions between the branches of government and the formation of a new theoretical concept that relies on the synergy of actions of various public authorities; or, alternatively, that building an effective 'vertical ofpower' suppresses and destroys the doctrine of separation ofpowers. The article substantiates that any 'polite evasion' from public demonstration and resolution of contradictions between the legislature and courts has its limits, beyond which courts lose the quality of an independent and self-sufficient authority.

Keywords: criminal policy; criminal law creation; criminal law application; separation of powers; independent court; contradictions between the authorities; resolution of political contradictions

Введение

Структурно-функциональный анализ, широко применяемый в российской юридической науке для познания феномена уголовной политики, давно подтвердил и возвел в ранг аксиомы утверждение о множественном характере субъектов ее формирования и реализации как на правотворческом, так и на правоприменительном уровнях. Таковыми субъектами выступают, как известно, и Президент, определяющий, согласно Конституции РФ, основные направления внутренней и внешней политики страны, и парламент, принимающий законы о противодействии преступности и защите прав граждан от криминальных посягательств, и суды, осуществляющие производство по уголовным делам, и целый ряд иных государственных органов и негосударственных организаций. Каждый из субъектов обладает собственной, специфической компетенцией, которая соотносится с его ролью в процессе политического управления обществом и в регулировании правовых отношений. При этом функциональная компетенция задает определенные параметры независимости субъектов уголовной политики, а единство предмета их управляющего воздействия - общность и необходимость взаимодействия. На этих предельно простых основаниях строится, собственно, механизм функционирования уголовной политики как таковой.

Представление и исследование этого механизма, однако, не могут и не должны ограничиваться констатирующим изложением списка субъектов и корреспондирующих им институциональных возможностей формирования и реализации уголовной политики, как это иногда описывается в литературе [47, с. 43-52]. Не менее, а возможно, и более значимо сместить акценты с описания статических характеристик системы субъектов уголовной политики на анализ их системного взаимодействия, выявить механизм связи этих субъектов, раскрыть многочисленные нюансы их гармоничного, комплементарного и одновременно контрадикторного взаимодействия. Такой анализ предполагает выход за пределы описательной парадигмы в широкую область теоретических рассуждений о практике совместного участия государственных органов в деле противодействия преступности в контексте теоретических представлений об устройстве и механизме функционирования государственной власти.

Очевидно, что соответствующая исследовательская программа крайне обширна и не может быть полностью выполнена в рамках настоящего исследования. В силу этого мы ограничимся только одним направлением анализа - проблемой взаимодействия законодательной и судебной ветвей власти в формировании и реализации уголовной политики.

Обзор литературы

В мировой литературе, насколько мы можем судить, основные исследования в области взаимосвязи политики и права разворачиваются на основе дискурса о роли суда в системе разделения властей, контроле суда над законодательством, судейским активизмом и правилами принятия судебных решений [59; 70; 73; 75]. При этом, признавая высокую роль судов в формировании политики при рассмотрении вопросов частного права, специалисты, как правило, отмечают, что позиция судов в публичном судопроизводстве и уголовном праве «совершенно иная», что власть судов выступает здесь, как правило, «второстепенным фактором» в формировании публичного права. «Это происходит потому, - пишет Р. Кей, - что в обычном случае суд, рассматривающий иск публичного права, сталкивается с текстом, который создается каким-то уполномоченным законодательным органом. Этот законодательный акт обязательно включает в себя политическую цель и определение надлежащего пути ее достижения. Выбор уже сделан. Все, что остается суду, это реализация, исполнение предписанного» [63, рр. 237-254].

В российской юридической литературе в изучении заявленной темы сложилась непростая ситуация. Традиционное достаточно жесткое отраслевое строение науки в известной степени препятствует проведению междисциплинарных исследований. В итоге, с одной стороны, заметен существенный интерес к проблеме взаимодействия судов и парламента в работах по общей теории государства и права [4; 15; 16; 28; 30], с другой - практически отсутствуют специальные исследования, которые раскрывали бы эту проблему на материалах практики реализации уголовной политики [6; 42]. Проблематика уголовной политики, хотя и входит в «топ» ведущих тем российской науки, все еще остается недостаточно инструментально окра-

шенной и сосредотачивается на важных, но крайне общих теоретических проблемах ее понятия, структуры, основных направлений криминализации и декриминализации [17; 22; 26], тогда как механизм разработки и реализации уголовной политики с точки зрения развития взаимосвязанных политических и правовых процессов исследован откровенно слабо. Во многом способствует этому недостаточная ин-ституционализация уголовной политологии в структуре научного знания, которая не может быть компенсирована расширением предмета и методологии собственно уголовно-правовых исследований.

Вместе с тем если присмотреться внимательней к отечественной литературе по проблемам теории уголовного права, то можно обнаружить некоторые важные «ростки внимания» к теме взаимодействия судов и парламента. Речь идет о таких аспектах теории, как роль решений Конституционного Суда РФ в уголовном праве, роль и значение постановлений Пленума Верховного Суда РФ по вопросам применения уголовного закона, пределы толкования уголовного закона судами, объем и пределы судейского усмотрения [12; 20; 33]. Признавая значимость имеющихся исследований, мы усматриваем проблему в том, что в силу методологической и целевой заданности они ограничены по большей части правоприменительным уровнем реализации права и, более того, сосредоточены на анализе проблем юридической силы конкретных правовых актов законодательной и судебной власти, т.е. не выходят в область динамического взаимодействия самого парламента и суда как субъектов уголовной политики.

Таким образом, можно констатировать, что проблема взаимодействия парламента и судов в аспекте формирования и реализации уголовной политики все еще остается слабо изученной и нуждается в дополнительном теоретическом осмыслении.

Предмет, пределы и методология анализа

Рассматривая вопросы взаимодействия парламента и судов как субъектов уголовной политики, предварительно укажем на ряд исходных моментов, определяющих наш подход к теме:

1) когда мы говорим о парламенте, то имеем в виду прежде всего Государственную Думу РФ, поскольку: а) региональные парламенты не наделены правом принимать уголовные законы, которые, согласно российской Конституции, относятся исключительно к ведению Федерации; б) именно Государственная Дума РФ принимает в установленной процедуре уголовные законы, которые, в соответствии с конституционными нормами, не относятся к числу тех, которые подлежат обязательному рассмотрению в Совете Федерации; в) именно Государственная Дума РФ осуществляет представительные функции в организации законодательной власти в стране;

2) когда мы говорим о судах, мы имеем в виду прежде всего Верховный Суд РФ как высший судебный орган по уголовным делам, наделенный правом в целях обеспечения единообразного применения законодательства РФ давать судам разъяснения по вопросам судебной практики на основе ее изучения и обобщения, а также суды общей юрисдикции, рассматривающие уголовные дела;

3) когда мы говорим об уголовной политике, мы имеем в виду прежде всего процесс разработки и применения уголовного законодательства, которое составляет нормативную основу противодействия преступности (отчетливо сознавая полинормативный характер правовых источников противодействия преступности и обилие законов профилактического характера, сознательно оставим их в стороне).

Исходя из этого основное содержание проблемы взаимодействия парламента и судов в уголовной политике будет продемонстрировано на основе отношений Государственной Думы РФ и Верховного Суда РФ в процессе разработки и реализации положений Уголовного кодекса РФ.

Теоретическими предпосылками для анализа при этом выступят: а) основные постулаты теории разделения властей в ее классической и современной интерпретациях; б) теория принятия решений судом в ее интерпретации «реалистами» и «формалистами»; в) теории, описывающие статус и роль суда в современном обществе. Учитывая во многом постановочный характер исследования, мы не стали сосредотачиваться на каком-то одном понимании этих теорий, но использовали различные подходы

для описания и понимания той ситуации в су-дебно-уголовной политике, которая сложилась в современной России. Такой подход вполне оправдан как соображениями, восходящими к принципу дополнительности, так и методологическими возможностями во многом забытой сегодня диалектики, требующей комплексного и всестороннего исследования любой проблемы, в т. ч. и на основе выявления составляющих ее противоречий. Концепт «противоречие» для описания взаимоотношений парламента и судов в осуществлении уголовной политики, возможно, и не вполне точно отражает суть рассматриваемой проблемы, если признавать, что все государственные органы едины в достижении единых конституционных целей политики и права. Но он представляется операционально очень удобным для описания непростых ситуаций, в которых субъекты уголовной политики преследуют различающиеся (вплоть до противоположного) цели, или используют различающиеся методы, или имеют содержательно различающиеся интересы. Сам феномен противоречия в данном случае позволяет выявить наличие контрадикторных отношений между парламентом и судом и адекватно их описать в категориях закона единства и борьбы противоположностей.

Что касается содержательного ограничения исследования, то оно задано попыткой ответить на несколько ключевых вопросов темы: существуют ли противоречия в подходах парламента и судов к пониманию сути и предназначения уголовного закона? Может ли суд влиять на содержание уголовного закона, и если да, то как? Может ли суд отступать от линии парламента, применяя уголовный закон, и если да, то в чем это выражается? Применяет ли суд уголовный закон, формально следуя его тексту или учитывая социальный и политический контекст?

Природа и виды противоречий между парламентом и судов в восприятии уголовного закона

Наличие противоречий между различными ветвями власти, в частности между парламентом и судом, представляется нам фактом, который не требует специальных доказательств. Поскольку это различные и самостоятельные «игроки» на политико-правовом поле, каждый

из которых вступает во взаимные отношения со своими собственными целями и интересами, наличие несовпадающих позиций в вопросах определения содержания и оценки уголовного закона является неизбежным. Противоречия есть и будут везде, где есть отношения между субъектами. Собственно, на идее этих противоречий и необходимости их преодоления и построена, по большому счету, все концепция разделения властей с ее механизмами сдержек и противовесов.

В кратком изложении противоречия между представительной и судебной властью могут быть сведены к трем основным группам.

Первая группа противоречий обусловлена природой этих ветвей власти, во многом детерминирующей их различное отношение к уголовному закону, в частности:

- поскольку парламент есть выборный орган власти, он гораздо более чувствителен к перепадам общественного мнения и общественных настроений. Его деятельность во многом есть реакция на запросы публики: вне зависимости от того, являются ли эти запросы объективно сложившимися или сознательно формируемыми посредством средств информационного воздействия и пропаганды; вне зависимости от того, учитываются ли эти запросы в подлинных интересах общества или из соображений сугубо электорального свойства. Суд, напротив, по крайней мере в идеале, должен быть дистанцирован от непостоянства публики и независим от ее предпочтений;

- парламент принимает законы, которые потенциально или реально отражают мнение и предпочтения большинства населения страны. Однако представительная демократия не гарантирует, что решения принимаются в общественных интересах. Иногда наблюдается информационная асимметрия, из-за чего граждане не полностью осведомлены об обстоятельства принятия политических решений. В такой ситуации наиболее важной функцией судов становится защита меньшинств от «тирании большинства», хотя иногда они решают и проблемы обратного свойства, когда влиятельные меньшинства доминируют в политическом процессе [69, рр. 16-18];

- близость парламента к общественным настроениям и сменяемость самого законодательного органа (особенно в ситуации, когда по

итогам выборов большинство в парламенте переходит от одной партии к другой) неизбежно приводят к тому, что его законотворческая деятельность является весьма лабильной, подвижной, изменчивой. Парламент в большей степени заинтересован создать закон «здесь и сейчас» и причем таким образом, чтобы этот закон защищал в первую очередь интересы групп, которые господствуют в обществе и парламенте. В отличие от этой установки суд в большей степени заинтересован в сохранении стабильности правовых отношений и неизменности закона (по крайней мере, до тех пор пока он принципиально не расходится с требованиями времени). «Без института судебного контроля правящее парламентское большинство будет иметь подавляющие стимулы игнорировать предыдущие акты народного суверенитета, когда это удобно» [52, рр. 667-668];

- закон создается парламентом во имя и ради текущих и будущих интересов общества. Он в значительной степени детерминирован целью и стратегией, нежели фактами и предполагаемыми средствами достижения поставленных целей. Судебное решение, хотя и выводится на основе закона, аргументируется, напротив, по большей части фактами и обстоятельствами прошлого. Это ни в коей мере не означает, что суд не учитывает последствий своего решения на будущее или того, как его решение обеспечит достижение целей закона. Но доминирующие аргументы в принятии законодательного и правоприменительного решения все же различны;

- суд - это не только профессионал-юрист, это профессионал, который принимает свои решения, всегда помня о том, что несет за них публично-правовую ответственность - от дисциплинарной до уголовной. Степень его личной ответственности за лично принятое решение несоизмеримо выше, нежели ответственность каждого отдельного парламентария за коллективно принятое решение или же степень ответственности парламента в целом, которая если и может быть мыслима, то только в качестве ответственности политической в виде роспуска или отказа в продлении представительского мандата.

Эти сознательно неглубокие по степени анализа и не претендующие на оригинальное знание рассуждения, тем не менее, показывают, что фундаментальное отношение к закону у

парламента и у судов существенно различается, что не может не создавать противоречий между этими ветвями власти.

Вторая группа противоречий между ними вытекает из изложенных и определяется конкретными действиями (или бездействием) соответствующей ветви власти. Они в большей степени предметны и содержательны, имеют в своей основе реальные правотворческие и правоприменительные решения, и уже только в силу этого описать их все крайне затруднительно. В последующем изложении будут приведены некоторые примеры таких противоречий. Здесь же отметим в качестве общих иллюстраций несовпадение в оценке справедливости криминализации, как это имело место применительно к части 1 статьи 157 УК РФ, установившей ответственность за уклонение от уплаты средств на содержание детей лицом, ранее наказанным в административном порядке за соответствующее деяние, но не предусматривающее ответственности за уклонение, совершенное лицом, ранее судимым1; несовпадение в оценке справедливости пенализации деяния, как это имело место применительно к статье 159.4 УК РФ2; несовпадение в оценке разумности правил, определяющих исчисление сроков исполнения наказания3. Каждый такой факт свидетельствует о том, что и содержание текста закона, и оценка его как справедливого и эффективного вызывают у представителями судейской власти, как минимум, сомнения. Сюда же можно отнести известное несовпадение основных направлений парламентской линии уголовной политики, отчетливо сосредоточенной на противодействии экстремистским, ин-

1 По запросу мирового судьи судебного участка № 23 Ели-зовского судебного района в Камчатском крае о проверке конституционности пункта 1 примечаний к статье 157 Уголовного кодекса Российской Федерации: определение Конституц. Суда РФ от 6 июня 2019 г. № 1509-0. Здесь и далее использованы тексты решений Конституционного Суда РФ, размещенные в информационной базе его решений на официальном сайте в сети Интернет: URL: http://www.ksrf.ru/ru/Decision/Pages/default.aspx.

2 По делу о проверке конституционности положений статьи 159.4 Уголовного кодекса Российской Федерации в связи с запросом Салехардского городского суда Ямало-Ненецкого автономного округа: постановление Конституц. Суда РФ от 11 дек. 2014 г. № 32-П.

3 По запросу суда Ямало-Ненецкого автономного округа о проверке конституционности части четвертой статьи 47 Уголовного кодекса Российской Федерации и части второй статьи 36 Уголовно-исполнительного кодекса Российской Федерации: определение Конституц. Суда РФ от 12 нояб. 2020 г. № 2597-0.

формационным, антигосударственным, коррупционным преступлениям, и стабильной сосредоточенности судов на противодействии ординарным общеуголовным преступлениям в виде хищений, насилия и оборота наркотиков.

Третья группа противоречий имеет в большей степени субъективный контекст. Парламент и суд - это не только публичные органы власти, это конкретные люди, со своим мировоззрением, своими идеологическими, нравственными, правовыми установками, уровнем образования, своими оценками текущей жизненной ситуации и перспектив развития государства и общества. Оставлять эти обстоятельства «за скобками» рассуждений о взаимоотношениях органов власти, как минимум, не вполне корректно. Они также влияют на содержание этих отношений и могут обусловливать противоречия.

Можно, таким образом, отчетливо зафиксировать главное для продолжения разговора обстоятельство: противоречия между парламентом и судом в сфере уголовной политики и уголовного права существуют и не могут не существовать. Более того, необходимо, как кажется, признать, что само наличие этих противоречий подтверждает самостоятельный характер каждой из ветвей власти. В противном случае, если противоречия между парламентом и судом отсутствуют, это может служить опасным симптомом полной зависимости и подотчетности судов, превращения их в органы, послушно и последовательно воплощающие законодательные решения (в чем бы они ни состояли).

Это универсальный факт, в равной степени характеризующий отношения между ветвями власти в любой стране, не только в России. Хотя разделение власти между тремя различными, но взаимозависимыми ветвями власти призвано содействовать как свободе, так и эффективности, оно предоставляет широкие возможности и мощные стимулы для межотраслевых конфликтов [58].

В этой связи в контексте исследования противоречий парламента и судов возникает, пожалуй, один из основных вопросов: могут ли или должны ли различные позиции и различные интересы этих властных субъектов акцентироваться в публичном пространстве, обостряться и развиваться в конфликт в надежде на то, что запрограммированная Конституцией

страны система сдержек и противовесов его разрешит, или же осознание возможных и реальных противоречий должно, напротив, удерживать органы власти от публичного «выяснения отношений»?

Современное прочтение теории разделения властей склоняет специалистов (и, по нашему мнению, вполне справедливо) ко второй из представленных альтернатив. Э. Леви характеризует ситуацию с разделением властей в США так: создатели Конституции реалистично смотрели на человека, правительство и власть. Они предполагали, что время от времени люди у власти могут стать чрезмерно смелыми, что будет угрожать свободе и балансу системы, и они разработали систему таким образом, чтобы угроза тирании могла быть предупреждена. Но они не представляли себе правительство, в котором каждая ветвь власти стремится к конфронтации, эти ветви не были предназначены для того, чтобы воевать друг с другом. Они не должны быть противниками, хотя думать об этом таким образом стало модно [57]. Автор приводит убедительные слова судьи Джексона по этому поводу: «Хотя Конституция рассредоточивает власть, чтобы обеспечить свободу, она также предполагает, что практика объединит рассредоточенные власти в работоспособное правительство. Она предписывает отделен-ность ветвей, но взаимозависимость, автономию, но взаимность». При этом суть компромисса не в том, чтобы отказаться от собственных принципов или власти с обеих сторон, но в уважении и ответственности, в признании необходимости гибкости и примирения конкурирующих интересов. Это общее уважение к иным ветвям власти стало частью роли судов в обществе. Признавая пределы своих собственных функций и институциональной компетенции, суды уже давно используют ряд механизмов, конечной целью которых было избежание вмешательства в полномочия и функции других ветвей [57].

Последующий анализ практики взаимоотношений российских судов и парламента вполне подтверждает эти суждения. И на уровне обсуждения вопросов о разработке и принятии уголовных законов (т. е. когда суд «играет на чужом поле»), и на уровне принятия решений по конкретным уголовным делам (когда он «играет на своем поле») суд всегда подчеркну-

то деликатен по отношению к парламенту. Его сомневающаяся по отношению качеству закона позиция или позиция неприятия закона никогда не используется для того, чтобы бросить вызов парламенту. Каждая из ветвей власти сознательно рассчитывает, во-первых, на политическую мудрость оппонента, а во-вторых, на собственные силы в корректировке ситуации в рамках предоставленных полномочий. В случае неразрешимости противоречия между парламентом и судом силами самих судов они обращаются к независимому арбитру в лице Конституционного Суда РФ, сознательно уходя от уровня политического противостояния и переводя это противостояние в «обычный» правовой спор.

Противоречия на уровне уголовно-правового нормотворчества

Вопрос об участии суда в правотворческой деятельности - один из самых сложных в теории права [25; 29], но на отраслевом уровне все еще недостаточно изученный. По большей части вопрос о необходимости участия судебной власти в инициировании и разработке законов не вызывает сомнений. В.И. Анишина справедливо считает, что «суд не может быть устранен в полной мере от участия в процессе создания правовых норм, поскольку, будучи властным элементом системы управления обществом, он несет в том числе и обязанности государства перед обществом в осуществлении правовой защиты при введении в действие правил, регламентирующих различные сферы жизнедеятельности общества, его институтов, граждан страны» [5, с. 4]. Ценность и значимость участия суда в законотворчестве признается и на высоком политическом уровне. Выступая перед судейским сообществом, Президент РФ сказал: «Большое значение имеет правотворческая деятельность Верховного Суда. Она позволяет восполнять пробелы в законодательстве, устранять противоречия, придает многим нормам большую четкость и ясность. Важно, чтобы эта работа отвечала запросам граждан, экономики страны, современным тенденциям, которые диктует время, эпоха бурных технологических изменений»1.

1 Президент выступил на торжественном собрании, посвященном 95-летию Верховного Суда. URL: http://www.kremlin.ru/events/president/news/56688.

Об участии суда в законотворческом процессе сказано в Конституции РФ. В соответствии с нормативным дизайном законодательного процесса, в сфере создания уголовно-правовых норм Верховный Суд РФ выполняет две функции:

1) по собственной инициативе может разрабатывать и вносить на рассмотрение в парламент проекты федеральных законов (на основании ч. 6 ст. 2 Федерального конституционного закона от 5 февраля 2014 г. № З-ФКЗ «О Верховном Суде Российской Федерации», Верховный Суд РФ осуществляет принадлежащее ему, в соответствии с ч. 1 ст. 104 Конституции РФ право законодательной инициативы по вопросам «своего ведения», а также разрабатывает предложения по совершенствованию законодательства Российской Федерации по вопросам «своего ведения»);

2) по запросу иных субъектов законодательной инициативы обязан давать заключения на проекты законов о внесении изменений в Уголовный кодекс РФ (в соответствии со ст. 8 Федерального закона от 13 июня 1996 г. № 64-ФЗ «О введении в действие Уголовного кодекса Российской Федерации», проекты федеральных законов о внесении изменений и дополнений в УК РФ могут быть внесены в Государственную Думу Федерального Собрания РФ только при наличии официальных отзывов Правительства РФ и Верховного Суда РФ).

Между тем реализация этих полномочий высшей судебной инстанцией закономерно не образует основного содержания ее деятельности, да и в количественном отношении весьма скромная.

В сфере уголовно-правового регулирования Верховный Суд РФ весьма редко использует свое право законодательной инициативы. Хотя общее количество законов о внесении изменений в УК РФ исчисляется сотнями, Верховный Суд РФ инициировал лишь четыре из них:

- в 2015 г. в части совершенствования оснований и порядка освобождения от уголовной ответственности (Федеральный закон от 3 июля 2016 г. № 323-ФЗ);

- в 2012 г. в части единообразного толкования примечаний к статьям 222 223 УК РФ, конструирующим специальные основания освобождения от уголовной ответственности (Федер. закон от 30 декабря 2016 г. № 306-ФЗ);

- в 2012 г. в части дифференциации ответственности за мошенничество путем конструирования специальных норм (Федеральный закон от 29 декабря 2012 г. № 207-ФЗ);

- в 2007 г. в части совершенствования механизмов назначения наказания при наличии смягчающих обстоятельств, согласно статье 62 УК РФ (Федеральный закон от 14 февраля 2008 г. № 11-ФЗ).

Что касается официальных отзывов Верховного Суда РФ на законопроекты о внесении изменений в уголовный закон, хотя они являются обязательным элементом законотворчества и исчисляются сотнями, есть основания полагать, что существенной роли в определении содержания закона они не играют. Анализ свидетельствует, что только в половине отзывов Верховного Суда РФ не содержалось каких-либо замечаний к тексту проекта. В каждом четвертом были высказаны замечания, при этом они носили не только технико-юридический (формальный) характер, но касались принципиальных положений проекта закона, указывая на существенные ошибки в проектируемых нормах, которые по сути своей свидетельствуют о нежелательности предполагаемых изменений. Между тем только единичные отзывы завершаются общим выводом относительно того, что «законопроект Верховным Судом РФ не поддерживается». Однако отзыв Верховного Суда РФ, даже отрицательный по существу или формально, не является препятствием к рассмотрению законопроекта в Государственной Думе и последующему принятию закона, в т. ч. без учета замечаний высшей судебной инстанции.

Анализ сложившейся ситуации выявляет весьма своеобразный вид отношений парламента и суда в сфере уголовного законотворчества. Позиции субъектов уголовной политики, определяющие эти отношения, могут быть описаны как «молчаливое уклонение» судебной власти от участия в инициировании законопроектов по вопросам уголовного права и «вежливое игнорирование» законодательной властью мнения судов о качестве этих законопроектов.

Оценивая сложившееся положение вещей, полагаем возможным сделать несколько замечаний:

1) «уклонение» судебной власти от участия в инициировании и обсуждении законопроектов не является универсальной характеристи-

кой позиции высшей судебной инстанции. Когда речь заходит о вопросах нормативного регулирования организации, деятельности и статуса самих судов, Верховный Суд РФ весьма активно проявляет заинтересованность в их решении. Не перегружая текст работы ссылками на многочисленные инициативы Верховного Суда РФ по корректировке штата мировых судей, реорганизации судебной системы в части создания кассационных и апелляционных судов, судов по административным делам, определения полномочий Верховного Суда РФ и т.п., приведем в качестве примера весьма эмоциональные и далекие от присущей представителям судебной системы «сдержанности» суждения председателя Совета судей России В. В. Момотова, высказанные им на Всероссийской научно-практической конференции «Судебная власть в современном обществе» (23 октября 2020 г.) по поводу финансирования судов, регламентации вопросов судебной службы, возможных корректировок процесса прекращения полномочий некоторых категорий судей1. Исследуемое «уклонение», таким образом, выражает позицию судов не ко всем, а лишь к части законотворческих инициатив, а именно к тем, что не связаны с регламентацией статуса самого суда;

2) невмешательство судов в вопросы формирования нормативных основ уголовно-правового противодействия преступлениям отражает их сознательную позицию самоограничения. Законодательство позволяет судам проявлять себя весьма активно в этом процессе: инициировать законопроекты, продвигать и лоббировать их в парламенте, а равно, напротив, критиковать и законно противодействовать принятию иных законотворческих решений. Однако суды этими возможностями сознательно не пользуются. Специалисты пишут, что сегодня «суды не видят в реализации права законодательной инициативы своей специальной задачи, исходят из приоритетов правоприменительной деятельности». Более того, «устраняясь от законотворческой активности, они получают возможность не только чувствовать себя независимой ветвью власти, но и быть арбитром деятельности других государственных органов»

1 Момотов В.В. Суд в современном мире: независимость, эффективность, ответственность. URL: http://www.ssrf.ru/ news/lienta-novostiei/3 9437.

[27, с. 10-11]. Остается понять, является ли такое «самоограничение» проявлением лишь политической вежливости по отношению к парламенту и признанием его эксклюзивных полномочий по формированию уголовного закона (которые многократно подтверждены Конституционный Судом РФ1) либо оно скрывает нечто большее и объясняется пониманием специфической роли и задач суда в современном государстве, построенном на принципе разделения властей.

Важно подчеркнуть, что рассматриваемая нами в данной части статьи проблема участия судов в законотворческом процессе содержательно и сущностно отличается от известной в теории права проблемы судебного правотворчества или «судебного активизма», связанной с исследованием вопросов создания судом правовых норм в процессе осуществления своей непосредственной деятельности по рассмотрению тех или иных правовых споров [13]. Здесь речь идет о другом - формально дозволенном, институционализированном на конституционном уровне, легитимном и открытом участии судов в инициировании и обсуждении уголовных (и иных) законов [44]. Это особое, специфическое направление деятельности судов, не связанное с их основной функций осуществления правосудия. И эта деятельность, как показывает опыт, осуществляется судами в весьма ограниченных объемах: суды фактически устраняются от формального процесса создания уголовно-правовых норм, а их голос в обсуждении законопроектов откровенно слаб.

Такое положение вещей в общем контексте взаимоотношения представительной и судебной власти оценивается неоднозначно. А. В. Наумов пишет: «Опыт законодательных инициатив Верховного Суда РФ оказался мало удачным. Так, теория уголовного права и судебная практика не восприняли позитивно новеллы УК РФ, предложенные Верховным Су-

1 По делу о проверке конституционности положений Уголовного кодекса Российской Федерации, регламентирующих правовые последствия судимости лица, неоднократности и рецидива преступлений, а также пунктов 1-8 постановления Государственной Думы от 26 мая 2000 года «Об объявлении амнистии в связи с 55-летием Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов» в связи с запросом Останкинского межмуниципального (районного) суда города Москвы и жалобами ряда граждан: постановление Конституц. Суда РФ от 19 марта 2003 г. № 3-П.

дом по формулированию ряда специальных норм УК об ответственности за мошенничество. Думается, что истоки этого лежат в том, что Конституция РФ (в ст. 104) предоставляет право законодательной инициативы (наряду с другими субъектами) и Верховному Суду РФ. Представляется, что это ... противоречит конституционному принципу разделения властей. Судебная ветвь власти является сугубо специфической. И Верховный Суд РФ осуществляет свои полномочия именно в рамках правосудия. Такой функцией другие субъекты власти (например, Президент РФ, Правительство РФ) не наделены. И это правильно. Как говорится, "Кесарю кесарево": суду - судебную власть, судопроизводство, а законодателю - законодательство. И у Верховного Суда контроль над законодательством - и громадный и специальный: судебный надзор за применением законодательства (в том числе и уголовного) в рамках судопроизводства (включая, разумеется, и его право давать разъяснения по вопросам судебной практики)» [32, с. 337-338].

Представляется все же, что сам по себе факт наличия законодательной инициативы у Верховного Суда РФ не посягает на принцип разделения властей (в противном случае, следуя логике автора, в таком праве надо отказывать и Правительству РФ, и Президенту РФ, и Конституционному Суду РФ). Равным образом и само наличие, и реализация этого права не предопределяют качества разрабатываемых проектов (в противном случае, ссылаясь на качество проектов, в праве законодательной инициативы стоит отказать, пожалуй, большинству депутатов Государственной думы РФ). Можно по-разному оценивать содержание инициированных Верховным Судом РФ законопроектов, соглашаться или не соглашаться с предлагаемыми решениями концептуального реформирования уголовного закона и отдельных его институтов. На то они и проекты, они всегда подлежат обсуждению. Но мотив несогласия не должен, по нашему мнению, служить основанием к отказу в самом праве Верховного Суда РФ на инициативную разработку фундаментальных законопроектов.

Означает ли это, что мы должны требовать от Верховного Суда РФ более активного, наступательного участия в инициировании и разработке проектов уголовно-правовых законов,

несмотря на формальные ограничения, заданные теорией разделения властей? Должны ли мы, вслед за защитниками активной судебной политики, признать, что судьи готовы участвовать в разработке политики и нарушать устоявшиеся принципы разделения властей и верховенства закона, потому что с этими принципами «что-то серьезно не так», в частности, потому что разделение властей - это «просто пережиток ньютоновской науки», более не актуальный в наши дни [67, рр. 20, 345], «неадекватный и неэффективный» [56]?

Не уверены. Тому есть две причины. Первая - сугубо юридическая. Представляется, что сложившая вокруг законодательной инициативы Верховного Суда РФ ситуация отражает особое понимание судами содержания такого конституционного понятия, как «вопросы своего ведения», в пределах которых они могут участвовать в законотворческом процессе. Толкование этих «вопросов ведения» ограничиваются, как показывает практика, исключительно проблемами судоустройства, статуса судов и порядка судопроизводства [3]. Суды воспринимают правовое регулирование отношений в области противодействия преступлениям (равно как и регулирование иных отношений) в качестве находящегося за пределами их «ведения», за пределами прямого интереса судебной власти. Ответ на вопрос -менять или менять такое понимание предмета законотворческого внимания судебной власти -зависит от анализа второй причины. Она - суть политическая (или политико-правовая) и состоит в восприятии судами своей роли в обществе и управлении им.

Не требует специальных доказательств тезис о том, что принятие закона есть подчеркнуто политическая акция, а следовательно, участие судов в законотворчестве есть свидетельство их участия в политическом процессе. Сегодня существуют два типа аргументов, принципиальных и практических, против такого участия. Первые апеллируют к Конституции: судьям следует избегать проведения политики, потому что она нарушает принцип разделения властей. Второй избегает критики легитимности судебной политики и вместо этого ставит под сомнение способность судов добиваться политических целей [62].

Первым аргументом, как представляется, можно в известной степени пренебречь, учитывая, что Конституция России, как это уже отмечалось, формально допускает участие судов в законотворчестве. Второй же аргумент, апеллирующий к способности судов участвовать в политике и эффективности такого участия, видится более существенным.

Отечественные специалисты вполне обоснованно отмечают, что «воздержание» судов от участия в инициировании и продвижении законов объясняется абстрагированием от политики и нежеланием быть втянутыми в политические процессы [35, с. 112-113], опасением в умалении авторитета в случае непринятия инициированного закона или принятия в иной концепции [43], соблюдением принципа «никто не может быть судьей в собственном деле» [18]. Эти обстоятельства признают и зарубежные авторы: из-за широко распространенных представлений, что судебное лоббирование противоречит традиционному представлению о надлежащем поведении судей, «стратегическая политическая деятельность судей, направленная на оказание влияния на законодательство», может негативно повлиять на уважение населения к судам и доверие к ним [74].

Это, безусловно, значимые аргументы. Но есть еще некоторые обстоятельства, на которые стоит обратить внимание и которые тесно связаны именно со «способностью» суда участвовать в политическом процессе разработки и принятия уголовно-правовых и иных законов. На них, в частности, указывал Ф. Франкфуртер (судья Верховного Суда США), отмечая, что суд ограничен своим профессиональным образованием и опытом, что делает его менее осведомленным об основных социальных проблемах и оптимальных вариантах их разрешения, ибо «только фрагменты социальной проблемы могут быть видны через узкие рамки судебного разбирательства» [68, р. 843].

Действительно, практически любой уголовный закон, предполагающий установление ответственности за опасное деяние или декриминализацию преступления, связан с оценкой широкого круга обстоятельств, характеризующих не только само это деяние, но и многие иные факторы социальной среды, включая экономические, политические, внешнеполитиче-

ские и иные интересы различных социальных групп. Суд, во-первых, может быть плохо осведомлен о содержании этих интересов, а во-вторых, даже если и осведомлен, вынужден будет, участвуя в политическом процессе принятия уголовного закона, «продвигать» или «блокировать» эти интересы, т.е. заведомо примет сторону того или иного участника потенциального криминального конфликта, что подорвет основы его независимости и беспристрастности. По этой причине, даже в тех редких случаях, когда Верховный Суд РФ входил в парламент с законодательными инициативами об изменении уголовного закона, эти инициативы не касались вопросов определения основания публично-правовой ответственности; суд предлагал либо оптимизировать практику учета смягчающих наказание обстоятельств, либо дифференцировать уголовную ответственность. Любое проектное решение о криминализации или декриминализации опасных деяний, об установлении содержания и пределов наказуемости с необходимостью «втягивает» их в обсуждение вопросов, связанных с основаниями и пределами ограничения прав и свобод граждан, которые суд по природе своей должен защищать. А это также ставит суд в непростое и внутренне противоречивое положение инициатора ограничения прав и субъекта их защиты. «Когда суды выходят за допустимые пределы и решают задачу, возложенную на одну из политических ветвей, они не только мешают процессу принятия мажоритарных решений, но и также плохо справляются с задачей, которую возложили на себя» [71, р. 632].

Суд не может инициировать или вторгаться в политические дебаты, связанные с содержанием уголовного закона еще и потому, что он по природе не наделен «представительским мандатом» выступать от имени той или иной социальной или политической группы, которая «продвигает» принятие закона. Суд независим (хотя бы формально, в силу конституционных принципов организации власти), и единственный «мандат», которым он обладает в политическом процессе, - это мандат свой собственный. Следовательно, и выступать в политическом процессе разработки и принятия законов суд может только «от своего имени», защищая свои собственные интересы. Единственный же политический интерес суда, как представляет-

ся, может состоять в обеспечении собственной независимости (в институциональном, финансовом отношении и в плане принятия решений). Отсюда - вполне закономерна активная позиция судов в инициировании и обсуждении законов, касающихся статуса судей, судоустройства и судопроизводства

С учетом изложенного, представляется, что избранная Верховным Судом РФ стратегия невмешательства в процесс разработки и принятия уголовных законов отражает осознанную позицию дистанцирования от политических процессов и избегания возможных противоречий с законодательной властью и противостояния ей. Сказанное не означает, что такая стратегия не может быть скорректирована или оптимизирована [38], но на сегодняшний день она является доминирующим фактором, определяющим взаимоотношения представительной и судебной ветвей власти в области создания уголовно-правовых норм. Такая стратегия не означает отсутствия противоречий между парламентом и судом в вопросах уголовного нормотворчества. Но она такова, что эти противоречия не афишируются и не обсуждаются публично, не обостряются и не разворачиваются в конфликт; их преодоление заключается, по большей части, в вежливом уклонении сторон от выяснения позиций и отношений.

Противоречия на уровне реализации уголовного закона

Принятый в установленной процедуре и опубликованный уголовный закон, будучи актом парламентской власти, в своей самостоятельной повседневной жизни становится менее всего зависимым от создавшего его парламента и, если допустимо так выразиться, падает всецело в руки власти судебной. Используя широко известную формулу, которую приписывают судье Верховного суда США Чарльзу Эвансу Хуго и которую в одном из своих интервью воспроизвел судья Конституционного суда РФ Б.С. Эбзеев о том, что «Конституция - это то, что о ней говорит судья» [50], можно сказать: уголовный закон - это то, что о нем говорит судья или, несколько иначе, это то, что о нем говорит Верховный Суд РФ.

Такая постановка вопроса не может восприниматься как недопустимая или крайне

оригинальная, скорее напротив, сегодня она граничит с вполне тривиальным, если не банальным суждением. Однако за внешней простотой кроется целый ряд значимых проблем, требующих исследовательского внимания в контексте анализа взаимодействия представительной и судебной власти и определения возможности судов влиять на уголовную политику и корректировать ее, вступая в противоречие с выраженной в законе волей парламента.

Специалисты верно признают: «В обычном случае суд, рассматривающий иск публичного права, сталкивается с текстом, который создается каким-то уполномоченным законодательным органом. Этот законодательный акт обязательно включает в себя политическую цель и определение надлежащего пути ее достижения. Выбор уже сделан. Все, что остается суду, это реализация, исполнение предписанного. Однако мы считаем само собой разумеющимся, что даже в случаях, регулируемых принятым законом, суды часто принимают решения на основе свежих суждений о надлежащей политике. Конечно, когда выносятся спорные суждения, обычная критика состоит в том, что суд - не законодательный орган. Но как суд может применять свою собственную версию политики в рамках контролируемого закона? Это явление основано на одном критическом факторе - интерпретации. На самом деле, практически все дела публичного права - это интерпретация текстов. Если существует более чем одна интерпретация текста, то квалификация того или иного толкования как "правильного" становится делом выбора, и этот выбор может быть результатом некоторой оценки того, какое значение лучше соответствует идее интерпретатора о правильной государственной политике» [63, рр. 241-244].

В российских условиях эта интерпретационная практика судов имеет свои особенности, обусловленные правом Верховного Суда РФ давать разъяснения по вопросам судебной практики, которые, принимая форму постановлений Пленума Верховного Суда России, и де-факто и де-юре признаются обязательными к использованию всеми судами страны. Исходя из этого надо различать, как минимум, два потенциально возможных уровня противоречий между парламентом и судом в процессе реализации уголовного закона: уровень общеобяза-

тельных разъяснений высшей судебной инстанции и уровень принятия отдельных судебных решений по конкретным уголовным делам:

а) уровень разъяснений высшей судебной инстанции

Право Верховного Суда РФ давать обязательные для применения всеми судами используется им весьма активно. Многочисленные проблемы, связанные с неполнотой, неопределенностью и иными дефектами уголовно-правовых норм, разрешаются Верховным Судом РФ в постановлениях Пленума Верховного Суда РФ. Это зачастую становится поводом для упрека в адрес высшей судебной инстанции со стороны тех юристов, которые в таких постановлениях усматривают неприемлемый для них нормативный характер [40] и обвиняют Верховный Суд РФ в обладании «квазизаконодательной властью» [66]. Не углубляясь в полемику по этому вопросу, отметим, что в таких упреках есть известная доля справедливости: с позиции создания «идеального» уголовного закона целый ряд разъяснений Пленума должен был иметь форму закона. Однако в силу отмеченного дистанцирования Верховного Суда РФ от законотворческого процесса эти разъяснения остаются на уровне актов судебной власти, опять же подчеркивая тем самым ее независимость и самостоятельность в решении проблем применения дефектных правовых норм. Такой вариант к тому же является для высшей судебной инстанции в большей степени предпочтительным: он более оперативен, менее ресурсо-затратен, а зачастую и более профессионален.

Разъяснения Пленума Верховного Суда РФ в том случае, когда они «расходятся» с буквальным текстом уголовного закона, подлежат оценке с точки зрения двух аспектов: институционального и содержательного.

Институциональный аспект связан с правилами принятия политических решений в обществе, построенном на принципе разделения властей. Если решение тех или иных вопросов уголовного права, требующее учета широкого социального контекста (вопросы криминализации и декриминализации), возлагается на органы представительной власти, то вопросы интерпретации уже принятого закона - удел власти судебной. «Полицентрические проблемы, решение которых предполагает компромисс между множеством различных программ, луч-

ше оставить на усмотрение ветвей, определяющих политику, но конкуренция между двумя сторонами относительно толкования правила должным образом передается судебной власти» [71, р. 620]. В вопросах толкования закона суды обладают несомненными институциональными преимуществами и в большей степени профессионально приспособлены для этого. Более того, поскольку толкование закона официально, в нормативном порядке возложено на судебную власть, его результаты, как правило, не встречают сопротивления со стороны представительной власти. В данном случае уже парламент проявляет уважение и сдержанность по отношению к судам, избегая насколько возможно противоречий и открытого противостояния. Потенциально не исключено, что парламент будет недоволен или не примет результаты судебного толкования и основанную на них правоприменительную практику. Но такое неприятие, во-первых, нам неизвестно, а во-вторых, если и будет иметь место, облекается в форму нового законотворческого процесса.

Содержательный аспект разъяснений высшей судебной инстанции предполагает выяснение вопроса о том, в чем именно заключается расхождение судебного толкования закона от его буквального текста. Анализ текстов постановлений Пленума Верховного Суда в этой части позволяет выявить, как минимум, два важных обстоятельства.

Во-первых, насколько мы можем судить, во времена, предшествующие принятию действующего сегодня уголовного закона (в советский период), активность высшей судебной инстанции в толковании Кодекса, граничащем с содержательной корректировкой его нормативных положений, была несколько выше и содержательно серьезнее, чем в настоящий момент. Вот весьма показательные примеры:

- статья 22 Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1924 г. допускала применение наказаний в виде ссылки и высылки к лицам, признанным социально опасными вне зависимости от привлечения их к ответственности за конкретное преступление, а также в случае когда по обвинению в конкретном преступлении они были оправданы. Однако в связи с принятием в 1938 году закона СССР «О судоустройстве СССР, союзных и автономных республик», который

определил понятие и задачи судебного разбирательства по уголовным делам, Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 12 июля 1946 г. № 8/5/У «О возможности применения судами наказания лишь к лицам, совершившим определенное преступление» признал статью 22 Основных начал фактически утратившей юридическое значение и постановил применять наказания в виде ссылки и высылки только в том случае, если подсудимый признавался виновным в том или ином конкретном преступлении1;

- статья 105 УК РСФСР 1960 г. устанавливала ответственность за убийство при превышении пределов необходимой обороны. Между тем постановление Пленума Верховного Суда СССР от 4 декабря 1969 г. № 11 «О практике применения судами законодательства о необходимой обороне» (п. 5) указывало, что по данной норме закона должны квалифицироваться также действия граждан по задержанию преступника в целях пресечения его преступного посягательства или предпринятые непосредственно после посягательства для доставления преступника в соответствующие органы власти;

- статья 117 УК РСФСР 1960 г., устанавливая ответственность за изнасилование, определяла его как половое сношение с применением или угрозой применения насилия. Половое сношение в его стандартном понимании - естественный гетеросексуальный половой акт. Однако судебная практика Верховного Суда СССР и РСФСР с середины 60-х годов прошлого века последовательно признавала изнасилованием и т. н. «извращенные формы» полового сношения (оральный, анальный секс), т. е. давала существенно более широкое толкование закона, позволяющее оценить в качестве преступных и те деяния, которые не были прямо поименованы в статье 117 УК РСФСР. Принимая во внимание эти расхождения, Пленум Верховного Суда РСФСР в 1967 году даже выходил в Президиум Верховного Совета РСФСР с представлением о самостоятельной криминализации «извращенных половых сношений» [51, с. 110-111];

1 Уголовный кодекс РСФСР. Официальный текст с изменениями на 15 января 1956 г. и с приложением постатей-но-систематизированных материалов. М.: Гос. изд-во юрид. лит., 1956. С. 137-139.

- статья 210 УК РСФСР 1960 г. об ответственности за вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность не устанавливала специальных требований к возрасту субъекта преступления, однако постановление Пленума Верховного Суда СССР от 12 сентября 1969 г. № 8 «О судебной практике по делам о вовлечении несовершеннолетних в преступную и иную антиобщественную деятельность» (п. 2) предписывало, что виновным в этом деянии могут быть признаны только лица, достигшие восемнадцатилетнего возраста.

В наши дни примеры толкования, расходящегося с буквальным текстом закона, встречаются существенно реже, но, главное, они не носят столь яркого характера, не затрагивают принципиальных вопросов преступности и наказуемости. Приведем некоторые из них:

- первоначальная редакция статьи 62 УК РФ предусматривала правила нормированного снижения уголовного наказания в случаях, если в поведении виновного наличествовали два смягчающих обстоятельства, предусмотренных пунктами «и» и «к» части 1 статьи 61 УК РФ. Однако Пленум Верховного Суда в постановлении РФ от 11 июня 1999 г. № 40 «О практике назначения судами уголовного наказания» признал, что соответствующие правила должны применяться и при наличии хотя бы одного из указанных смягчающих обстоятельств (п. 5);

- статья 256 УК РФ в ряду конститутивных признаков состава незаконной добычи (вылова) водных биологических ресурсов называет место совершения преступления - «места нереста», тогда как Пленум Верховного Суда РФ в постановлении от 23 ноября 2010 г. № 26 «О некоторых вопросах применения судами законодательства об уголовной ответственности в сфере рыболовства и сохранения водных биологических ресурсов (часть 2 статьи 253, статьи 256, 258.1 УК РФ)» ограничивает область преступных деяний не только местом, но и временем нереста (п. 8);

- статья 174 УК РФ устанавливает ответственность за легализацию преступных доходов, которая выражается в совершении незаконных финансовых операцией и сделок, однако Пленум Верховного Суда РФ в постановлении от 7 июля 2015 г. № 32 «О судебной практике по делам о легализации (отмывании) денежных средств или иного имущества, приобретенных

преступным путем, и о приобретении или сбыте имущества, заведомо добытого преступным путем» указал, что ответственность по данной статье закона наступает и в случае совершения хотя бы одной операции или сделки.

Не претендуя на строгую научную доказательность, отметим, что на уровне экспертного восприятия степень расхождения толковательной позиции высшей судебной инстанции и буквального текста уголовного закона стала существенно ниже. Причина видится не в изменении отношения Верховного Суда РФ к тексту закона и принявшему его парламенту. Причина, полагаем, заключается в безусловном повышении качества действующего уголовного закона по сравнению с его предшественниками (об иных аспектах качества УК РФ сознательно умолчим).

Во-вторых, содержание выявленных расхождений позволяет сделать осторожный вывод о том, что, заявляя свою особую позицию, высшая судебная инстанция, как правило, формулирует такое понимание закона, которое в большей степени соответствует целям защиты прав и свобод человека. Причем важно, что это понимание основывается на одновременном признании двух принципов: толкования всех сомнений в пользу лица, обвиняемого в совершении преступлении, с одной стороны, и надлежащей защиты прав и интересов пострадавших - с другой. Оставаясь в рамках, заданных одновременно законом и интересами участвующих в судебном разбирательстве сторон, и, соответственно, в некоторой степени (об этом далее) абстрагируясь в процессе толкования от широкого социального и политического контекста, суд остается исключительно в пространстве права, «в своей стихии», где он обладает не просто достаточной, но максимальной компетенцией для того, чтобы истолковать уголовный закон в контексте правовых принципов и идеалов. Постановления Пленума принимаются в процессе широкого профессионального (а не просто общественного) обсуждения и отражают мнение юридического сообщества о смысле закона, которое обусловлено подчеркнуто правовым мировоззрением участников Пленума. Содержание постановлений Пленумов отражает смысл и назначение судебной власти: суды должны защищать права

граждан в соответствии с Конституцией и действующим законодательством [72].

Эта исходная толковательная позиция очевидно подтверждается тем обстоятельством, что в постановлениях Пленума Верховного Суда РФ не встречаются (по крайней мере, нами не были обнаружены) ситуации, в которых суд рискнул бы дать такое толкование уголовно-правовой нормы, которое позволило бы существенно расширить рамки применения уголовного закона не в интересах граждан или придать ему смысл, существенно отличающийся от того, что вкладывал в него законодатель, смысл, позволяющий привлекать к уголовной ответственности за действия, прямо не поименованные в тексте Уголовного кодекса. Скорее напротив, основной вектор толкования задан стремлением защитить граждан и минимизировать объемы возможной уголовной репрессии.

Это обстоятельство продиктовано, как представляется, не только отмеченной ролью судов в деле защиты прав человека, но и самой природой постановлений Пленума Верховного Суда. При всей дискуссионности этого вопроса есть основания прислушаться к мнению тех специалистов, которые усматривают в них особую разновидность нормативных правовых актов. Будучи актами подзаконными, они не могут выходить за пределы прямых предписаний текста Кодекса и создавать не предусмотренных в нем правоограничений. Будучи же актами публичными, они не могут демонстрировать позицию судебной власти, принципиально расходящуюся с позицей парламента по вопросам признания тех или иных деяний преступными. Как указывают некоторые авторы, алгоритм разъяснений Пленума Верховного Суда РФ состоит в толковании узаконенных норм по правилам догматической юриспруденции, при которых нормы закона воспринимаются как непреложная данность, исключающая критику норм или их исправление [21, с. 10-11].

Толкование закона, которое дает Верховный Суд РФ, осуществляется на основе права, во имя права и в целях обеспечения верховенства права. В этом залог его убедительности и признаваемого качества. Такая оценка судебного толкования, даже в ситуациях, когда оно расходится с буквальным текстом уголовного закона, позволяет лучше понять тот факт, что оно не только не встречает сопротивления со

стороны парламента, но и, напротив, поддерживается и признается им в процессе проведения реформ уголовного законодательства. Нормативная корректировка составов половых преступлений, преступлений против жизни и других, осуществленная в 1996 году при принятии действующего уголовного закона, - тому очевидное подтверждение;

2) уровень принятия отдельных судебных решений по конкретным уголовным делам

В отличие от рассмотренного выше толкования уголовного закона Верховным Судом РФ уровень принятия решений по конкретным уголовным делам предполагает оценку строго определенного факта с точки зрения его соответствия нормативны представлениям о преступлении того или иного вида. Исследование этого уровня может выявить наличие противоречий между законодательной и судебной ветвями власти, если его анализировать с двух позиций: с точки зрения содержания принятого решения и с точки зрения технологии принятия судебного решения (такая градация - подчеркнуто условна).

В первом случае речь идет о том, насколько соответствует принятое судом решение тексту закона и позиции законодателя. Из объема анализа при этом надо исключить две ситуации: во-первых, извинительные правоприменительные ошибки, обусловленные содержанием закона, качеством предварительного расследования и представленных в суд доказательств, уровнем профессиональной компетентности судьи [36], и, во-вторых, заведомо неправомерные судебные решения, когда вопреки тексту и смыслу закона он применяется для оценки неподходящих случаев с целью причинить вред интересам подсудимого из корыстных, политических или иных мотивов. О противоречии между законодательной и судебной властью на уровне принятия решения по конкретным делам можно говорить только применительно к тем случаям, когда в целях защиты правовых интересов суд сознательно применяет неподходящий уголовный закон или не применяет подходящий закон. Именно эти ситуации отражают различия в представлениях о должной защите правовых интересов между парламентом и судом. В правовом отношении они отчетливо коррелируют с несколькими институтами уголовного права:

- во-первых, с правом суда применять уголовный закон по аналогии к случаям, прямо не предусмотренным самим уголовным законом. Сегодня суд такого права лишен. В условиях же законодательства первой половины XX века, когда такая практика была формально допустимой, но в реальности крайне редкой, усматривать здесь собственно противоречие между представительной и судебной властью, по большому счету, не представляется возможным. Поскольку применение закона по аналогии было предписано, парламент, сознавая возможное наличие пробелов уголовного закона, допускал суд к их восполнению, делегируя ему часть своих полномочий по установлению преступности и наказуемости деяния. Кроме того, аналогия должны была быть основана на нормах уголовного закона. Как писал А.А. Пионт-ковский, «применение статей Особенной части Уголовного кодекса есть не просто логическая, но и политическая проблема. Поэтому не всегда наличие совпадения двух или нескольких существенных признаков деяния, предусмотренного уголовным законом, и деяния, которое желают квалифицировать по аналогии, может оправдать применение в данном случае статьи Особенной части Уголовного кодекса по аналогии. Применение аналогии не должно никогда превращаться в нарушение социалистической законности. Поэтому применение аналогии должно быть основано не на усмотрении суда, а на положениях действующего социалистического уголовного законодательства» [37, с. 19];

- во-вторых, с доктриной отмены устаревшего закона в силу его неприменения (desuetude). Если та или иная норма уголовного закона не применяется долго в силу осознанных и социально обоснованных факторов, то это фактически приводит к утрате нормой своей юридической силы, при том что сам текст закона остается неизменным. И хотя формально в праве нет предписаний, разрешающих применять это правило, в определенных обстоятельствах оно реально работает или может работать, что подтверждает практика Европейского Суда по правам человека (постановление Европейского Суда по правам человека от 25 июля 2013 г. по делу «Ходорковский и Лебедев против России» (жалобы № 11082/06 и 13772/05), постановление Европейского Суда по правам человека от 22 ноября 1995 г. по делу

«S.W. против Соединенного Королевства» (жалоба № 20166/92). Противоречие между судами и парламентом здесь потенциально может усматриваться в двух моментах: прежде всего в самом факте неприменения формально не отмененного закона и, кроме того, в непрогнозируемом, внезапном и избирательном применении такой «мертвой» нормы.

Насколько мы можем судить, в современной российской практике ни аналогия, ни desuetude не встречаются. Первая - по причине прямого запрета, вторая - в силу непризнания ее доктриной и судами. Таким образом, содержание итоговых решений судов не позволяет выявить случаев явного противоречия судебной практики законодательной позиции относительно криминализации или декриминализации общественно опасных деяний.

Второй из потенциально возможных аспектов противоречий парламента и судов предполагает исследование технологии принятия судебного решения. Вопрос о том, как суд принимает решение по уголовному делу, - один из наиболее сложных и фундаментальных в рамках анализа проблем судебной политики. Вместе с тем в отечественной отраслевой науке проблематика судебных решений исследуется, по преимуществу, с точки зрения ее внешних характеристик - регламентации процесса принятия решения, процессуальной формы этого решения и его текста [7]. В то время как проблемы, восходящие к известному противостоянию теорий реалистов и формалистов в обосновании судебного решения [55; 61; 70], когда они обсуждаются, составляют элемент общего учения о праве и его толковании и не затрагивают конкретных вопросов принятия решения по уголовному делу [11; 46]. В российской литературе можно найти, пожалуй, единственную попытку эмпирического исследования этой темы [19].

Нисколько не претендуя на глубокое исследование этой архисложной темы, позволим себе все же сказать несколько слов. В контексте обсуждения вопросов взаимодействия представительной и судебной власти и возможного противоречия между ними для нас в данном случае важно одно: остается ли суд, принимая решение по уголовному делу, связанным текстом закона и предшествующими судебными решениями по сходным делам, выстраивая соб-

ственное решение на основе силлогического умозаключения, или же он позволяет себе толковать нормы уголовного закона на основе широкого социального, политического, морального контекста, каждый раз переосмысливая и перепроверяя текст закона, определяя его смысл, наиболее подходящий для данной конкретной ситуации. Очевидно, что в первом случае потенциал противоречий между законом и практикой, между парламентом и судом многократно меньше, если в принципе существует, по сравнению с принятием решения во втором случае.

Самый общий взгляд на проблему позволяет утверждать, что любое решение суда, связанное с применением уголовного закона, представляет собой строгую логическую операцию дедуктивного умозаключения, основанного на двух посылках: большую посылку составляет содержание уголовно-правовой нормы, малую - обстоятельства конкретного уголовного дела. Основываясь на них, суд делает вывод о соответствии или несоответствии какого-либо деяния признакам преступления, установленным законом. На этом основана отечественная теория квалификации преступлений [24; 31]. Такой подход в целом отвечает представлениям «формалистов» о том, что любое судебное решение может быть представлено уравнением: Я х Б = D, где судебное решение ф) есть производная от произведения норм права Я и фактов дела Б. И поскольку вывод из уравнения может быть только один, посредством применения математической формулы, одинаковые заключения должны быть сделаны любым другим юристом, использующим ту же формулу при аналогичных обстоятельствах [55]. На этом единообразном применении закона ко всем сходным правовым ситуациям базируются и представления о режиме законности в уголовном праве. Законность, среди прочего, предполагает, что ненормативные факторы, такие как личные качества судьи, соображения морали, социальный или политический контекст принятия решения, не должны детерминировать содержание принимаемого решения1.

1 Некоторые авторы утверждают даже, что «проблема судебного правоприменения в вопросе соотношения права и морали может и должна быть разрешена на законодательном уровне». А. В. Аверин пишет по этому поводу: «Для судебной практики необходимо определение такой

В этом состоит, как представляется, господствующий теоретический подход к пониманию процесса принятия судебного решения по уголовному делу. Учитывая, что речь идет именно об уголовном праве, т.е. о той области публичных отношений, где охраняемые интересы заранее провозглашены, мера дозволенного четко определена, вид преступного определенно описан и господствует принцип вины, такой подход в целом не может и не должен сам по себе вызывать возражений или критики. Не участвуя в политических дебатах по поводу принятия законов, судебная власть беспристрастно и независимо «взвешивает» совершенное деяние и правовую норму, определяя равенство между ними, не отвлекаясь на иные, неправовые, факторы.

Означает ли это, что все пространство судебных решений по уголовным делам занято формальными процедурами и судебному реализму нет места в процессе применения уголовного закона. Общие аргументы сторонников реалистической теории применения права, высказанные безотносительно того, о каком именно судебном решении идет речь (более того, относящиеся по преимуществу к области частного, а не публичного, общего, а не статутного права), убеждают в обратном.

Оставляя в стороне неправовые факторы, относящиеся к области, характеризующей личность судьи, обратим внимание на контекст принятия решения, под которым мы в данном случае будем понимать состояние социальной, политической, нравственной среды, которая влияет (или может влиять) на оценку судьей как оцениваемого им преступного деяния, так и правовой нормы, которую он должен применить. Сделаем принципиальное замечание: мы сейчас имеем в виду идеальную ситуацию функционирования независимого суда, свободного от влияния партийного администрирования, «телефонного права» и коррупции, которые также составляют важные элементы кон-

"золотой середины", которая будет равно удалена, с одной стороны, от волюнтаризма судьи, полностью игнорирующего "аморальную" (по его мнению) норму права, а с другой - от слепой и полной зависимости судьи от "аморальной нормы" права в каждом конкретном случае. Эта "золотая середина" должна быть регламентирована и закреплена процессуальным законом, чтобы не научные рекомендации, а именно закон предусматривал действия судьи в столь непростой ситуации» [1, с. 16-17].

текста принятия судебного решения, но сознательно здесь не рассматриваются.

Еще В.Н. Кудрявцев, разрабатывая формальные логические правила квалификации преступлений, писал: «Главная трудность при квалификации заключается не в том, чтобы из двух готовых посылок сделать вывод, а в том, чтобы решить, какие именно посылки должны быть взяты для построения умозаключения. Правила построения силлогизма не дают ответа на этот вопрос» [23, с. 54].

Оценка обстоятельств совершенного деяния и оценка нормы, подлежащей применению, как предпосылки принятия решения в рамках закона формальной логики, не подчиняются строгим правилам самой формальной логики. И именно в этой области влияние контекстуальных факторов принятия решения особенно сильно.

Очевидно, что вопросы оценки обстоятельств преступления с учетом контекста его совершения выходят за пределы анализа темы взаимоотношений судебной и законодательной власти. Важнее исследовать иное - оценку судами уголовного закона с учетом социального контекста. Учитывая, что применение закона с необходимостью предполагает его толкование судом, вопрос этот не должен на первый взгляд вызывать сомнений. Однако исходя из презумпции надлежащего качества закона, принятого парламентом, он трансформируется в несколько иной плоскости - ограничивается ли суд при толковании выяснением смысла закона или уясняет его политический, социальный и аксиологический контекст; дает ли суд, в принципе, при рассмотрении конкретного уголовного дела оценку положениям уголовного закона или же воспринимает его текст в качестве неоспоримого и адекватного уже только потому, что это действующий закон.

Поскольку такая оценка всегда связана в той или иной степени с переоценкой результатов законодательной деятельности, она, разумеется, не может быть произвольной и должна иметь основания не только в доктрине, но и непосредственно в законодательстве. С теоретической точки зрения оценка и переоценка закона оправдывается известными рассуждениями о независимости судебной власти и опровержимым характером презумпции надлежащего качества закона. Однако нам важно

подчеркнуть, что существующая система взаимоотношений судов и парламента обосновывает возможность переоценки закона и его контекстуального толкования и на нормативном уровне.

Речь идет, как минимум, о двух ситуациях.

Первая связана с правом суда на сомнение в конституционности уголовного закона, который подлежит применению (гл. XIII Федерального конституционного закона от 21 июля 1994 г. № 1-ФКЗ (ред. от 09.11.2020) «О Конституционном Суде Российской Федерации»). Как известно, суд, рассматривая то или иное уголовное дело, в случае если у него имеются сомнения в конституционности уголовного закона, который, по его мнению, должен быть применен к подсудимому, вправе обратиться в Конституционный Суд РФ с запросом на предмет соответствия этого закона нормам и принципам Конституции России. Однако, как показывает практика, из 2359 решений, связанных с проверкой положений УК РФ и размещенных на официальном интернет-сайте Конституционного Суда РФ, только 27, или 0,1%, были инициированы запросами судов общей юрисдикции (расчет проведен на основании данных поисковой системы сайта Шр://№№№.кзг1\ги/ги/ Decision/Pages/extsearch.aspx, с ограничениями по видам обжалуемого акта и виду заявителя на 03.02.2020 г.). Этот факт сам по себе ни плох, ни хорош, он лишь свидетельствует о том, что у судов практически не возникает сомнений в конституционности уголовного закона. Однако причины такого отсутствия сомнений не очевидны - либо это обоснованная уверенность в конституционном качестве закона, либо это вежливое уклонение или опасение вступать в публичный спор с парламентом.

Вторая ситуация легитимной контекстуальной оценки положений уголовного закона предписывается нормами самого УК РФ. В части 2 статьи 7 УК РФ о возможности признания деяния малозначительным и прекращении на этом основании уголовного дела и в статье 80.1 УК РФ о возможности освобождения от уголовного наказания, когда в силу изменения обстановки совершенное лицом деяние утратило свойства общественной опасности. Традиционное представление о том, что в данном случае суд оценивает исключительно обстоятельства совершенного деяния, верно только отчасти.

Оценка деяния здесь служит основанием для вывода о том, обладает ли это деяние признаками преступления в том их значении, что отражены в действующем законе, а это невозможно без оценки содержания самого закона в контексте сложившихся социальных и иных отношений. Обращение к статистическим данным свидетельствует, что указанные нормы практически не применяются в судах. Форма № 10.2 «Отчет об особенностях рассмотрения уголовных дел, применения реальных видов наказания и оснований прекращения уголовных дел» статистического наблюдения Судебного департамента при Верховном Суда РФ позволяет установить, что статья 80.1 УК РФ была применена к 0,01 % от общего числа лиц, в отношении которых судом вынесено итоговое решение по существу уголовного дела (в 2019 г. - это 110 человек согласно данным, размещенным на интернет-сайте Департамента Шр://'№'^№.сёер.:ш/тёех.рЬр?1ё=79&11ет=5259). Что касается объемов применения части 2 статьи 14 УК РФ, то официальные данные не дают возможности их установления. Специалисты отмечают, что малозначительность деяния выступает основанием каждого четвертого дела, прекращенного за отсутствием состава преступления [48, с. 248]. Если воспользоваться этой методикой, то можно рассчитать, что часть 2 статьи 14 УК РФ применялась не более чем к 0,06 % лиц, в отношении которых судами были вынесены итоговые решения по существу дела. И здесь, как видим, крайне незначительные, на грани статистической погрешности, данные. Не вдаваясь в их глубокий анализ, можно предположить в контексте нашей темы, что у судов практически не возникает сомнений в том, что уголовный закон всякий раз является «подходящим» законом, позволяющим оценить содеянное как преступление, в т. ч. в контексте условий применения этого закона.

Таким образом, можно заключить, в ординарной правоприменительной практике судов проблемы с оценкой конституционного качества и социально-криминологической обусловленности уголовного закона, как правило, не возникают. По-видимому, это обстоятельство отражает вполне осознанную, консенсуальную позицию судебной власти по поводу парламентских актов: поскольку закон действует и не отменен, постольку он выражает волю ис-

точника власти и подлежит применению, каким бы он ни был.

Обобщая рассмотрение вопроса о возможных противоречиях законодательной и судебной ветвей власти на уровне применения уголовного закона, можно констатировать: этот уровень «продолжает» характер отношений данных властей, выявленный на стадии разработки и принятия уголовного закона. Суть этих отношений состоит в сознательном воздержании от сомнений и критики действующего уголовного закона. Обусловлено это, на наш взгляд, двумя основными факторами: 1) уголовное право есть специфическая область публичного права, в котором усмотрение суда всегда ограничено законом (а, как известно, чем меньше свободы усмотрения, тем меньше возможности проявить свою власть и самостоятельность), 2) господствует (формально принятый) тип принятия судебного решения.

Возможные объяснения уклонения от реакции на противоречия

Зафиксированное в предшествующем изложении (отчасти поверхностном, а потому требующим дополнительных проверок и подтверждений) отсутствие явных противоречий и открытого противостояния между парламентом и судами, рассматривающими уголовные дела, является фактом сложившейся и, насколько мы можем судить, устойчивой конфигурации взаимоотношений представительной и судебной ветвей власти.

Вряд ли конструктивно этот факт критиковать и, тем более, усматривать в нем свидетельства отсутствия независимости или наличия подчиненности судебной власти. Надо ответственно признать, что противостояние парламента и судов не является желательным уже потому, что вносит дисбаланс в организацию политической власти, снижает эффективность правового и политического управления обществом, дискредитирует само государство, потенциально опасно управленческим и правовым коллапсом. Но и всецело приветствовать это обстоятельство, усматривать в нем необходимый залог стабильности политико-правовых отношений тоже нельзя.

Этот факт должен стать отправной точкой в обсуждении вопроса о роли судов в современном российском обществе и эффективности

судебной политики. Именно это направление позволит понять и объяснить причины обсуждаемой нами позиции судов по отношению к парламенту.

Исследуя проблемы «судейского активизма» по отношению к парламенту, специалисты правильно отмечают: «вопрос о том, действовали ли суды активным образом, зависит от того, соответствовали ли они той роли, которую они предполагали играть в либерально-демократической политической системе» [69, р. 15]. Вопрос о том, какова роль судов в российском обществе (не номинальная, предписанная законом, а реальная), о том, как сами судьи воспринимают свое предназначение, - один из сложнейших в рамках изучаемой нами темы.

В литературе встречаются не вполне лестные для российских судей суждения на эту тему. Некоторые исследователи отмечают: «Одна из главных проблем российской судебной системы заключается в том, что многие судьи сохранили отношение советского периода, когда членство в коммунистической партии было обязательным условием для назначения на должность судьи. Они видят себя представителями государства, а свою задачу - в защите интересов государства, и им трудно признать защиту личности, которая закреплена в законодательстве о правах человека. ... Широкая российская общественность рассматривает судебную систему как инструмент продвижения интересов государства, и это мнение укрепляется для многих людей скандальными, громкими делами» [65]; «судьи сохранились как неотъемлемая часть системы правоохранительных органов как на практике, так и в представлении общественности, несмотря на конституционные гарантии разделения властей и судебной независимости» [19, с. 20].

Однако эмпирические данные не подтверждают этих оценок. Социологическое исследование, проведенное сотрудниками Института проблем правоприменения в 2011 году, показало: «судьи отделяют себя от государства и правоохранительных органов и видят себя как группу с иной миссией. На уровне установок сознания или деклараций ... судьи не обнаруживают приверженность идее суда как части правоохранительной системы, стоящей на страже государства», и полагают, что главный

принцип их профессиональной работы - независимость [10, с. 26, 31].

Это важный, как представляется, штрих к социологическому портрету судей, который очевидно коррелирует с нормативными установками в отношении суда как независимого органа государственной власти. Вместе с тем сфера независимости и в профессиональном сознании, и в доминирующем типе понимания принципа разделения властей ограничивается законом. Суд независим в принятии решения на основании закона, т.е. независим при выполнении собственных судейских функций. Но одно из условий этой независимости, состоит, по-видимому, в том, что суд дистанцируется от обсуждения самого закона, предоставляя соответствующие вопросы усмотрению независимого парламента. Логика механистически проста: чтобы быть независимым в своей деятельности, суд не допускает вмешательства в деятельность иных ветвей власти и ожидает от них встречного аналогичного поведения.

С этим согласуются данные о доминирующих ценностных ориентациях судей и практике принятия ими судебных решений. В цитированном исследовании петербургских авторов отмечено: ядром иерархии ценностей судейского корпуса является триада «законность - защита прав - справедливость», причем «законность» с показателем 77,6 % занимает центральное место, через призму этого понятия воспринимаются и «права» (50,5 %), и «справедливость» (36,5 %). В данном исследовании не обсуждался вопрос о понимании самой законности. Однако толкование этого термина и скрывающейся за ним реальности вполне понятно любому российскому юристу. «Законность, - гласит Большой юридический словарь, - неукоснительное исполнение законов и соответствующих им правовых актов всеми органами государства, должностными и иными лицами» [8, с. 199]. Об этом же говорят специальные исследования, основанные на критической оценке идеи различения права и закона [39; 45; 49]: «признание различий между законом как установлением государства и правом как совокупностью идей равенства, свободы, гуманизма и справедливости, связывающих государство, не дает основания правоприменительным органам обходить закон со ссылкой на право» [34;

41, с. 8]. Такое понимание законности восходит к легистскому (позитивистскому) типу право-понимания и вместе с тем обусловливает доминирующий подход к принятию судебных решений в духе формальной теории.

Таким образом, не боясь ошибиться, можно сделать общий вывод о причинах бесконфликтного сосуществования судов и парламента в России, которое обусловлено: а) сложившимся типом понимания принципа разделения властей, делающим ставку на их автономное сосуществование, а не на взаимодействие; б) легистским типом правопонимания, заключающим все право в рамки закона и требующим соблюдения законов как условия законности в стране; в) доминированием формального типа процесса применения права, основывающемся на строгом соблюдении исключительно логических принципов.

В связи с этими суждениями возникает вопрос о возможности оценки констатируемой нами ситуации с позиций «должного - недопустимого», «современного - отсталого», «плохого - хорошего». Ответ на него для нас однозначен: такие категории для описания сложившегося типа взаимоотношений парламента и суда недопустимы.

Прежде всего, потому что эта ситуация -итог и одновременно этап эволюционного развития российского государства и права, элемент его культурно-исторической характеристики, который в принципе не подлежит таким оценкам, равно как он не подлежит аксиологическому сравнению с типом взаимоотношений парламента и судов в иностранных государствах. Это данность, с которой надо считаться и которую надо непременно учитывать при анализе судебной и уголовной политики в стране.

Кроме этого, есть еще одно существенное обстоятельство содержательного свойства. Описанная ситуация характеризует отношения парламента и судов общей юрисдикции, рассматривающих уголовные дела. Будучи центральным звеном среди субъектов уголовной политики на уровне судебной власти, эти суды не исчерпывают всех органов судебной власти. Специфика российской судебной системы состоит в наличии специального органа конституционной юстиции - Конституционного Суда РФ, который выстраивает свою линию отноше-

ний к представительной власти. Без учета взаимоотношений Конституционного Суда РФ и Федерального Собрания РФ любые представления об отношениях между представительной и судебной ветвями власти будут заведомо неполны. Однако специфика этих взаимоотношений требует их отдельного анализа.

Вместе с тем все сказанное нельзя воспринимать как позицию оправдания сложившегося типа отношений судов и парламента. Грань между почтительным уважением и подчиненностью крайне тонка, а последствия тотального господства легизма и молчаливой, соглашательской позиции судов по отношению к парламенту и принимаемым им законам хорошо известны истории [2; 53; 64]. Другое дело, что коррекция этого типа отношений не может мыслиться в качестве самостоятельной задачи правового развития страны. Она возможна только как итог фундаментальных сдвигов в понимании права и правоприменения, как результат переоценки судами своих места и роли в системе органов власти.

О противоречиях Конституционного Суда РФ и парламента в аспекте уголовной политики (коротко)

Вопрос о противоречиях и даже противостоянии представительной и судебной власти, как правило, касается тех ситуаций, когда суды имеют возможность отменить действие того или иного закона, принятого парламентом, признать его неконституционным.

В этом видится проявление той части доктрины разделения властей, которая касается уравновешивания, сдерживания и баланса. Необходимость не только разделения, но и взаимодействия властей признают многие специалисты. «В системе органов государственной власти составляющие ее элементы (органы государственной власти) не способны к самостоятельному, «изолированному» существованию, - пишет В.В. Ершов, - с объективной необходимостью они обеспечивают взаимное сдерживание, функционирование и развитие. Специфика системы органов государственной власти не ограничивается собственно ее элементами; прежде всего она характеризуется прямыми и обратными связями между и отношениями между ними» [14, с. 44]. «Судебная

активность в настоящее время является нормой и в судебной системе современного государства нет места полному законничеству, - более предметно пишут иные авторы. - Практичность конституций требует ограниченного взаимодействия между властями государства, а не жесткого разделения» [54].

Смысловая ставка на «взаимодействие» в определенной степени противоречит идее «противоречия» и «противостояния». Опыт показывает, что концепт «противоречие» может применяться к двум основным ситуациям: когда суд при отсутствии прямо установленных в Конституции страны предписаний наделяет себя правом на конституционную дисквалификацию парламентских актов (как это имело место, к примеру, в США в 1803 г. в деле «Мэр-бери против Мэдисона») либо в ситуации политических кризисов (как это имело место в США во второй половине 30-х годов прошлого века в противостоянии Верховного Суда и Ф. Рузвельта, а равно в России в период конституционного кризиса 1993 года).

В современной России условий для такого противостояния нет. Конституционный Суд РФ, согласно Конституции страны и законодательству, специально создан и официально наделен полномочиями решать споры о компетенции между органами власти, признавать нормативные акты (отдельные их положения) не соответствующими Конституции РФ и тем самым «устранять» из правового поля, аннулируя результаты парламентской деятельности. Кризисных явлений во взаимоотношениях парламента и Президента (в данном случае не важно, в силу каких причин) также не наблюдается. Отсюда - и отношение Конституционного Суда РФ к парламентским актам.

Конституционный Суд РФ занимает особое место в системе органов власти. С одной стороны, он входит в систему судебных органов и поэтому несет в себе все присущие судам характеристики, включая дистанцирование от законотворчества и уважительное отношение к парламенту. С другой стороны, его компетенция и цель деятельности - обеспечение верховенства Конституции РФ во всех сферах функционирования общества - в определенной степени «выводят» Конституционный Суд на уровень едва ли не самостоятельной ветви власти. Дифференцируя статус Конституционного Су-

да РФ как органа государственной власти и органа судебной власти, Н.В. Витрук весьма точно указывал на «третейскую природу» Суда, выполняющего функции примирения и компромисса, гарантирования стабильности и политического мира, хранителя конституционных ценностей [9, с. 168-171].

Эта «третейская» природа, применительно к нашей теме взаимоотношений судов и парламента, отчетливо проявляется в том, что Конституционный Суд РФ не обладает компетенций рассматривать вопросы применения уголовного закона и правом самостоятельного оспаривания конституционности уголовного закона. Он действует как арбитр между судами и парламентом либо между гражданами и государством, рассматривая вопрос о конституционности уголовного закона по запросам судов или в связи с обращениями граждан, причем только в тех пределах, которые поставлены в запросе или обращении. Активность суда, таким образом, с одной стороны, ограничена поводами к рассмотрению вопроса о конституционности уголовного закона, а с другой стороны, не ограничена в содержании принимаемого решения и возможности его конституционной дисквалификации.

Анализ информации, размещенной на официальном интернет-сайте Конституционного Суда РФ, показывает, что за период его функционирования им было вынесено 24 постановления по вопросу о соответствии положений УК РФ нормам Конституции России; 9 статей закона были признаны неконституци-онными1, 17 - соответствующими Конституции

1 Признаны неконституционными: ст. 226.1 УК РФ (постановление № 22-П от 16.07.2015); ст. 31 УПК РФ в системном единстве с ст. 57, 59, 105 УК РФ (постановление № 7-П от 16.03.2017); ст. 31 УПК РФ в системном единстве с ст. 57, 59, 228.1 УК РФ (постановление № 15-П от 6.06.2017); примечание 2 к ст. 264 УК РФ (постановление № 17-П от 25.04.2018); ч. 1 ст. 188 УК РФ (постановление № 8-П от 27.05.2008, постановление № 15-П от 13.07.2010); ст. 166 УК РФ в системном единстве со ст. 1064 ГК ПФ (постановление № 7-П от 7.04.2015); ст. 226.1 УК РФ (постановление № 22-П от 16.07.2015); ст. 10 УК РФ в системном единстве с положениями Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» (постановление № 20-П от 10.10.2013); ст. 222 УК РФ (постановление № 18-П от 17.06.2014); ст. 159.4 УК РФ (постановление № 32-П от 11.12.2014); ст. 64 УК РСФСР (постановление № 17-П от 20.12.1995).

страны1. Анализируя тексты решений Конституционного Суда РФ, важно отметить следующие обстоятельства:

- даже в тех случаях, когда суд признавал положения УК РФ неконституционными, он практически всегда делал принципиальное указание- признать норму неконституционной «по смыслу, придаваемому ей правоприменительной практикой». Как следствие, ни одна из признанных неконституционной норм не была исключена из уголовного закона, а исполнение решения Конституционного Суда заключалось либо во внесении корректив в текст уголовного закона (как это имело место в ситуации определения размера контрабанды в ст. 200.1, 200.2 УК РФ), либо в корректировке бланкетного законодательства (как это имело место применительно к ст. 226.1 УК РФ в Федеральном законе от 12 апреля 2010 г. № 61-ФЗ (ред. от 22.12.2020) «Об обращении лекарственных средств»), либо в изменении практики применения уголовного закона;

- в то же время в случаях, когда Конституционный Суд РФ признавал норму уголовного закона конституционной, он таким образом истолковывал ее конституционно-правовой смысл, что даже неизменная норма приобретала качественно новое звучание, а практика ее применения менялась кардинально (как это имело место в ситуации со ст. 10 или ст. 222 УК РФ).

Создается устойчивое впечатление, что Конституционный Суд РФ, строго придерживаясь сформулированного им тезиса о том, что федеральный законодатель в предусмотренных Конституцией РФ пределах самостоятельно определяет содержание положений уголовного

1 Признаны конституционными: ст. 212.1 УК РФ (постановление № 2-П от 10.02.2017); ст. 10 УК РФ (постановление № 36-П от 15.10.2018, постановление № 4-П от 20.04.2006); ст. 199 (постановление № 27 от 9.07.2019); ст. 324 УК РФ (постановление № 10-П от 27.02.2020), ч. 3 ст. 159 УК РФ (постановление № 38-П от 22.07.2020); ч. 3 ст. 138 УК РФ (постановление № 3-П от 31.03.2011); ст. 86 УК РФ в системном единстве с положениями Федерального закона «Об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан Российской Федерации» (постановление № 20-П от 10.10.2013) ст. 222 УК РФ (постановление № 18-П от 17.06.2014) ст. 159.4 УК РФ (постановление № 32-П от 11.12.2014) ст. 41 УК РСФСР (постановление № 13-П от 17.07.2002) ст. 265 УК РФ (постановление № 6-П от 25.04.2001), ст. 16, 18, 68, 105, 111 УК РФ (постановление № 3-П от 19.03.2003); ст. 199 УК РФ (постановление № 9-П от 27.05.2003).

закона , проявляет максимальную сдержанность в вопросах конституционной дисквалификации уголовного закона, делая в большей степени ставку на конституционную интерпретацию текста закона и корректировку посредством этого толкования судебной правоприменительной практики.

Можно говорить о том, что сосредотачиваясь исключительно на вопросах права, Конституционный Суд РФ создает некую рамку для понимания уголовного закона, которая одновременно ограничивает и парламент в его свободе конструирования уголовного закона, и суды общей юрисдикции в их свободе толкования текста уголовного закона. Тем самым «третейская» функция Конституционного Суда РФ сглаживает и устраняет возможные противоречия между представительной и судебной властью. Но может ли и вступает ли сам Конституционный Суд РФ в противостояние с парламентом, когда дело касается содержания уголовного закона (либо любого иного закона, поскольку его содержание в данном случае не является принципиальным), - вопрос скорее риторический. В определенной мере ответ на него прозвучал в одной из публикаций председателя Конституционного Суда РФ. В.Д. Зорькин признал: «Между Конституционный Судом и Госдумой нет резких, принципиальных расхождений. Поэтому Конституционный суд почти никогда не признает законодательные нормы полностью неконституционными. Обычно мы делаем оговорки: "в той мере, в какой ..." и т.п., а нередко и вовсе ограничиваемся лишь выявлением конституционного смысла нормы, с тем чтобы снять ее неоднозначное истолкование на практике. В любом случае, в своих формулировках мы исходим из необходимости поддержания авторитета законодателя и видим свою задачу в совместной согласованной работе по совершенствованию действующего законода-

2 По делу о проверке конституционности положений Уголовного кодекса Российской Федерации, регламентирующих правовые последствия судимости лица, неоднократности и рецидива преступлений, а также пунктов 1-8 постановления Государственной Думы от 26 мая 2000 года «Об объявлении амнистии в связи с 55-летием Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов» в связи с запросом Останкинского межмуниципального (районного) суда города Москвы и жалобами ряда граждан: постановление Конституционного Суда РФ от 19 марта 2003 г. № 3-П.

тельства»1. «Совместность» и «согласованность» действий с парламентом, а в какой-то степень и профессиональная «помощь» законодателю в конструировании надлежащего законодательства - вот, по-видимому, как определяет Конституционный Суд РФ стратегию и содержание своих взаимоотношений с парламентом. Не станем принципиально входить в обсуждение вопроса о том, насколько «совместность» является правильным словом для описания отношений между различными ветвями власти. Но остаемся в убеждении, что роль правового «помощника», заведомо исключающая минимальное противостояние между Конституционным судом РФ и парламентом столь же заведомо исключает и наличие противоречий между ними, что может не самым лучшим образом отразиться на функционировании государственного аппарата, исповедующего принцип разделения властей.

Заключение

Анализ сложного комплекса взаимоотношений законодательной и судебной властей в аспекте формирования и реализации уголовной политики дает основание для констатации некоторых важных выводов:

- противоречия между представительной и судебной властью по вопросам, связанным с формированием и реализацией уголовной политики, являются неизбежными и запрограммированы теорией разделения властей; реакция на эти противоречия может быть весьма различной, но в современных государствах, как правило, такая реакция сводится к «отсутствию реакции», к самоограничению и дистанцированию парламента и судов от участия в политических дебатах;

- на уровне отношения высших судов к парламенту наблюдается отсутствие реакции на противоречия и противостояние между ветвями власти, обусловленное, с одной стороны, сознательным уклонением Верховного Суда РФ от участия в законотворческом процессе в силу механистически воспринимаемой логики разделения властей, а с другой стороны, в силу восприятия Конституционным Судом РФ сво-

1 Зорькин В.Д. Конституция живет в законах. Резервы повышения качества российского законодательства // Российская газета. 2014. 17 дек. Федеральный выпуск № 288 (6560).

ей миссии совместной работы с парламентом над повышением конституционного качества законов;

- на уровне функционирования нижних звеньев системы судов общей юрисдикции, рассматривающих уголовные дела, наблюдается отсутствие видимых противоречий и противостояния между ветвями власти, обусловленное доминированием легистского типа право-понимания и восприятия судами своей основной функции в поддержании законности в тех пределах, в каковых она задана текстом закона и его толкованием высшими судами страны.

Однако следует заметить, что, исследование проблемы взаимоотношений парламента и судов в контексте теоретической идеи «противоречия» свидетельствует об отсутствии явной демонстрации этих противоречий в публичном пространстве.

В политологическом отношении это может свидетельствовать о двух альтернативных сценариях. Либо сама теория разделения властей, которой имплицитно присуща идея наличия противоречий между ними, которые должны сглаживаться и преодолеваться в процессе их конкурентной борьбы и взаимных ограничений, утрачивает свою значимость и на ее место все больше заступает теория синергии различных ветвей власти, разделенных сугубо техническими функциями, в рамках единого государственного аппарата. Либо идея построения «вертикали власти», которая была презентована Президентом страны в качестве «поиска наиболее оптимальных путей организации государства с тем, чтобы каждый из этих звеньев был эффективным при решении тех задач, которые возложены на него законом»2, начавшись с реорганизации власти исполнительной, настолько раскрутила свой «маховик», что вовлекла в собственную орбиту и иные ветви власти, в силу чего сильная «вертикаль» стала доминировать над сильной «горизонталью».

Как бы то ни было, надо сделать одно принципиально важное замечание. Отсутствие демонстрации противоречий как сознательная позиция органов власти, прекрасно осознающих само наличие этих противоречий, не

2 Стенографический отчет о встрече с участниками третьего заседания Международного дискуссионного клуба «Валдай». 9 сентября 2006 г. URL: http://www.krem-lin.ru/events/president/transcripts/23789.

должно превращаться в ликвидацию самих противоречий на уровне источника их возникновения. Уважение и почтительная сдержанность судов по отношению к парламенту, о чем мы говорили выше, не должны развиваться в крайние формы тотального подчинения и отказа от реализации в уголовной политике своих собственных, самостоятельных интересов. Д. Дженкис, характеризуя отношение парламента и судов к власти исполнительной, указывал: когда законодательное или судебное почтение к исполнительной власти становится настолько крайним, некритическим и привычным, что превращается фактически в отказ от собственной власти и проверочных функций, народ (в локковской концепции разделения властей) имеет право решать, была ли конституция предана теми, кому она была доверена, и если народ убедится, что конституционные структуры окончательно рухнули, у него остается естественное право на восстание [60]. Эти слова, в известной мере, могут быть экстраполированы и на взаимные отношения судов и парламента. Когда «почтение» судов по отношению к представительной власти из закономерно вежливого превращается в некритическое и привычное поведение, молчаливое соглашательство с любым принятым парламентским актов и его слепое применение для любого подходящего случая, суд утрачивает принципиальное свойство независимого и самостоятельного органа государственной власти.

Библиографический список

1. Аверин А. В. Судебное правоприменение и формирование научно-правового сознания судей (проблемы теории и практики): авто-реф. дис. ... д-ра юрид. наук. Саратов, 2004. 49 с.

2. Агилар П. Соучастие судебных органов в репрессиях авторитарных режимов и правосудие переходного периода // Отечественные записки. 2013. № 6. С. 111-134.

3. Айтов П. Б. Право законодательной инициативы Конституционного Суда Российской Федерации и Верховного Суда Российской Федерации // Пробелы в российском законодательстве. 2015. № 5. С. 32-35.

4. Алешкова И. А., Власова Т. В. Судебная власть в системе разделения властей в Российской Федерации: современное понимание // Российский судья. 2012. № 8. С. 2-8.

5. Анишина В. И. Правотворчество в деятельности Верховного Суда Российской Федерации: форма и проблемы реализации // Российский судья. 2011. № 11. С. 4-8.

6. Бабаев М. М., Пудовочкин Ю. Е. Уголовная политика и судебная власть. М.: РГУП, 2020. 96 с.

7. Беляев М. В. Судебные решения в российском уголовном процессе: теоретические основы, законодательство и практика: автореф. дис. ... д-ра юрид. наук. М., 2019. 55 с.

8. Большой юридический словарь / под ред. А. Я. Сухарева, В. Е. Крутских. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Инфра-М, 2002. 704 с.

9. Витрук Н. В. Конституционное правосудие. Судебно-конституционное право и процесс. 4-е изд., перараб. и доп. М.: Норма, Ин-фра-М., 2012. 592 с.

10. Волков В. В., Дмитриева А. В., Поздняков М. Л., Титаев К. Д. Российские судьи как профессиональная группа: социологическое исследование / под ред. В. Волкова / Ин-т проблем правоприменения Европейского ун-та в Санкт-Петербурге. Спб., 2012. 60 с.

11. Груздев В. С. Об особенностях «нового правового реализма» // Теория и практика общественного развития. 2020. № 1 (143). С. 107110. DOI: 10.24158/tipor.2020.1.17.

12. Елинский А. В. Проблемы уголовного права в конституционном измерении. М.: Юр-литинформ, 2012. 496 с.

13. Ершов В. В. «Судебное правотворчество»: pro et contra // Правосудие. 2020. Т. 2, № 1. С. 7-35. DOI: 10.37399/issn2686-9241. 2020.1.7-35

14. Ершов В. В. Правовое и индивидуальное регулирование общественных отношений. М.: РГУП, 2018. 628 с.

15. Ершов В. В. Суд в системе органов государственной власти // Российское правосудие. 2006. № 1. С. 39-52.

16. Ерыгина В. И. Основные направления взаимодействия парламента и органов судебной власти // Научные труды Российской академии юридических наук. 2015. Вып. 15. С. 126-132.

17. Иванов Н. Г. Этюды о российской уголовной политике и ее конкретных воплощениях. М.: Юрлитинформ, 2019. 176 с.

18. Казанцев А. О. Право законодательной инициативы Конституционного Суда РФ (в контексте принципа «никто не может быть судьей в собственном деле») // Lex russica.

2017. № 2 (123). С. 26-31. DOI: 10.17803/17295920.2017.123.2.026-031.

19. Как судьи принимают решения: эмпирические исследования права / под ред. В. В. Волкова. М.: Статут, 2012. 368 с.

20. Кауфман М. А. Пробелы в уголовном праве и судейское усмотрение. М.: Юрлитин-форм, 2009. 344 с.

21. Киселев П. И. Правотворческая роль актов правосудия в современной России: теоретико-правовой и прикладной аспекты: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Краснодар, 2010. 27 с.

22. Коробеев А. И. Уголовная политика России: от генезиса до кризиса. М.: Юрлитин-форм, 2019. 352 с.

23. Кудрявцев В. Н. Общая теория квалификации преступлений. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Юрист, 1999. 302 с.

24. Кудрявцев В. Н. Теоретические основы квалификации преступлений. М.: Гос. изд-во юрид. лит., 1963. 324 с.

25. Лебедев В. М. Становление и развитие судебной власти в Российской Федерации. М.: РАП, 2000. 368 с.

26. Лопашенко Н. А. Уголовная политика. М.: Волтерс Клувер, 2009. 806 с.

27. Магомедов А. А. Роль судебной практики в повышении качества законотворческого процесса // Государство и право на современном этапе: материалы науч.-практ. конф., посвященный 20-летию Конституции РФ. Избер-баш: ДГУ, 2013. С. 7-16.

28. Манасян А. А. Независимость и подотчетность судебной власти в контексте анализа пределов народовластия // Диалог: политика, право, экономика. 2019. № 3 (14). С. 39-44.

29. Марченко М. Н. Судебное правотворчество и судейское право. М.: ТК Велби, Проспект, 2008. 510 с.

30. Махачев Г. Н. К вопросу о взаимоотношениях парламентов с судебной властью // Российский судья. 2006. № 12. С. 12-13.

31. Наумов А. В., Новиченко А. С. Законы логики при квалификации преступлений. М.: Юрид. лит., 1978. 104 с.

32. Наумов А. В. Уголовный проступок или преступление небольшой тяжести: терминологическое или принципиальное различие? // Уголовное право: стратегия развития в XXI веке: материалы XVI междунар. науч.-практ. конф. М.: Проспект, 2019. С. 333-338.

33. Ображиев К. В. Система формальных (юридических) источников российского уголовного права. М.: Юрлитинформ, 2015. 504 с.

34. Овод А. В. Принцип законности в публичном праве: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Казань, 2005. 30 с.

35. Омаров С. М. Конституционно-правовое регулирование взаимодействия Конституционного Суда Российской Федерации и Федерального Собрания Российской Федерации: дис. ... канд. юрид. наук. М., 2012. 202 с.

36. Ошибки в квалификации преступлений / под ред. Ю. Е. Пудовочкина. М.: РГУП, 2020. 424 с.

37. Пионтковский А. А. Вопросы Общей части уголовного права в практике судебно-прокурорских органов. М.: Государственное издательство юридической литературы, 1954. 131 с.

38. Пудовочкин Ю. Е., Бабаев М. М. Верховный Суд Российской Федерации и уголовно-правовое нормотворчество // Правосудие. 2019. Т. 1, № 2. С. 51-72. DOI: 10.17238Л88п 2686-9241.2019.2.51-72.

39. Пурахина Е. Г. Правовое законодательство - основа законности: автореф. дис. . канд. юрид. наук. Н. Новгород, 2003. 28 с.

40. Рарог А. И. Правовое значение разъяснений Пленума Верховного Суда РФ // Государство и право. 2001. № 2. С. 51-57.

41. Сауляк О. П. Законность в правоприменительной деятельности: дис. . канд. юрид. наук. М., 2001. 179 с.

42. Симкин Л. С. Реализация судом уголовной политики (процессуальные и организационные проблемы): автореф. дис. ... д-ра юрид. наук. М., 1989. 46 с.

43. Скворцов-Савельев И. А. Правовое и организационное обеспечение реализации права законодательной инициативы Конституционным Судом Российской Федерации // Российский судья. 2008. № 9. С. 10-12.

44. Стеничкин Н. Г. Конституционно-правовое регулирование участия Верховного Суда Российской Федерации в законотворческом процессе: дис. ... канд. юрид. наук. Саратов, 2020. 235 с.

45. Теткин Д. В. Законность как реальное выражение права: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. Саратов, 2007. 28 с.

46. Тимошина Е. В. Методология судебного толкования: критический анализ реалистиче-

ского подхода // Труды Института государства и права РАН / Proceedings of the Institute of State and Law of the RAS. 2018. Т. 13, № 1. С. 73-102.

47. Уголовная политика: учебник для бакалавриата и магистратуры / В. П. Ревин, Ю. С. Жариков, В.В. Ревина. 2-е изд., испр. и доп. М.: Юрайт, 2019. 278 с.

48. Химичева Г. П. Досудебное производство по уголовным делам: концепция совершенствования уголовно-процессуальной деятельности. М.: Экзамен, 2003. 352 с.

49. Чечулина А. А. Правовая законность: общетеоретический анализ: автореф. дис. . канд. юрид. наук. Казань, 2004. 22 с.

50. Эбзеев Б. С. «Конституция - это в том числе то, что сказал о ней Конституционный Суд»: интервьюер Я. Пискунов // Закон. 2010. № 2. С. 7-10.

51. Яковлев Я. М. Половые преступления. Душанбе: Ирфон, 1969. 454 с.

52. Ackerman B. The New Separation of Powers // Harvard Law Review. 2000. Vol. 113, № 3. Pp. 634-725.

53. Aguilar P. Judiciary Involvement in Authoritarian Repression and Transitional Justice: The Spanish Case in Comparative Perspective // The International Journal of Transitional Justice. 2013. Vol. 7. Pp. 245-266.

54. Awawda O. Strict Legalism or Judicial Activism: Which One Is the Dominant? // SSRN Electronic Journal. 2014. DOI 10.2139/ssrn.3015117.

55. Capurso T. J. How Judges Judge: Theories on Judicial Decision Making // University of Baltimore Law Forum. 1998. Vol. 29, №. 1, Article 2. Available at: http://scholarworks.law. ubalt.edu/lf/vol29/iss1/2.

56. Eoin C. The Problems with the Theory of the Separation of Powers. 2009. URL: https://ssrn.com/abstract=1889304 or http://dx.doi. org/10.2139/ssrn.1889304.

57. Levi E. H. Some Aspects of Separation of Powers // Columbia Law Review. 1975. Vol. 76, № 3. Pp. 371-391.

58. Entin J. L. Separation of Powers, the Political Branches, and the Limits of Judicial Review. Faculty Publications // Ohio State Law Journal. 1990. Vol. 51. Pp. 175-227. URL: https://scholar-lycommons.law.case.edu/faculty_publications/367.

59. Holland K. M. Judicial Activism in the United States, pp. 12-32 // Holland K.M. (Edit, 1991) Judicial Activism in Comparative Perspec-

tive. Palgrave Macmillan. London, 1991. URL: https://doi.org/10.1007/978-1-349-11774-1_12.

60. Jenkins D. The Lockean Constitution: Separation of Powers and the Limits of Prerogative // McGill Law Journal / Revue de droit de McGill. 2011. Vol. 56, № 3. Pp. 543-589. URL: https://doi.org/10.7202/1005132ar

61. Drobak J. N. and North D. C. Understanding Judicial Decision-Making: The Importance of Constraints on Non-Rational Deliberations // Washington University Journal of Law & Policy. 2008. Vol. 26. Law & The New Institutional Economics. Pp. 131-152. URL: https://openscholar-ship.wustl.edu/law_journal_law_policy/vol 26/iss1/7.

62. Dunn J. The Perils of Judicial Policymaking: The Practical Case for Separation of Powers. URL: http://www.heritage.org/Research/Thought/ fp20.cfm (20.09.2020).

63. Kay R. Judicial Policy-Making and the Peculiar Function of Law // The University of Queensland Law Journal. 2008. Vol. 26, № 2. Pp. 237-254. URL: https://opencommons.uconn. edu/law_papers/149.

64. Hilbink L. Judges beyond Politics in Democracy and Dictatorship: Lessons from Chile // Cambridge and New York: Cambridge University Press, 2007. 304 p.

65. Lund K., Kravik, A.M., Magnus M. N. The Independence of Judges and Confidence in the Courts in the Russian Federation // Nils A. Engstad, Astrid L^rdal Froseth & Bard Tonder (Eds., 2014). The Independence of Judges. Eleven International Publishing. Netherlands, 2014. Pp. 165-186.

66. Maggs P. B. Judicial Activism in the Soviet Union, Pp. 201-241 // Holland K.M. (Edit, 1991) Judicial Activism in Comparative Perspective. Palgrave Macmillan. London, 1991. URL: https://doi.org/10.1007/978-1-349-11774-1_12.

67. Feeley M. M. and Rubin E. L. Judicial Policy Making and the Modern State: How the Courts Reformed America's Prisons. New York: Cambridge University Press, 1998. 508 p.

68. McWhinney E. The Supreme Court and the Dilemma of Judicial Policy-Making // Minnesota Law Review. 1955. Vol. 39. Pp. 837-851. URL: https://scholarship.law.umn.edu/mlr/1215.

69. Petersen N. Proportionality and Judicial Activism. Fundamental Rights Adjudication in Canada, Germany and South Africa // Cambridge: Cambridge University Press, 2017. 254 p. DOI: 10.1017/9781316823330.

70. Daynard R. A. Use of Social Policy in Judicial Decision-Making // Cornell Law Review. 1971. Vol. 56. Pp. 919-950.

71. Rubin E. & Feeley M. Judicial Policy Making and Litigation against the Government // Univ. of Pennsylvania Constitutional Law Rev. 2002. Vol. 5. Pp. 617-664.

72. Schei T. The Independence of Courts and Judges and Their Relationship with the Other Branches of Government, Pp. 3-18 // Nils A. Engstad, Astrid L^rdal Froseth & Bard Tonder (Eds., 2014). The Independence of Judges. Eleven International Publishing. Netherlands, 2014.

73. Shapiro M. and Stone Sweet A. On Law, Politics, and Judicialization. Oxford University Press, 2002. 412 p.

74. Smith Ch. E. Judicial Lobbying and Court Reform: U.S. Magistrate Judges and the Judicial Improvements Act of 1990 // University of Arkansas at Little Rock Law Review. 1992. Vol. 14, № 2. Pp. 173-176.

75. Sowell T. Judicial Activism Reconsidered (Essays in public policy). Hoover Institution Press, 1989. 38 p.

References

1. Averin A. V. Sudebnoe pravoprimenenie i formirovanie nauchno-pravovogo soznaniya sudey (problemy teorii i praktiki): avtoref. diss. ... d-ra yurid. nauk [Judicial Enforcement and the Formation of Scientific and Legal Awareness in Judges (Theory and Practice): Synopsis of Dr. jurid. sci. diss.]. Saratov, 2004. 49 p. (In Russ.).

2. Aguilar P. Souchastie sudebnykh orga-nov v repressiyakh avtoritarnykh rezhimov i pravo-sudie perekhodnogo perioda [Judiciary Involvement in Authoritarian Repression and Transitional Justice: the Spanish Case in Comparative Perspective]. Otechestvennye zapiski - Notes of the Fatherland. 2013. Issue 6. Pp. 111-134. (In Russ.).

3. Aytov P. B. Pravo zakonodatel'noy init-siativy Konstitutsionnogo Suda Rossiyskoy Fede-ratsii i Verkhovnogo Suda Rossiyskoy Federatsii [The Right of Legislative Initiative of the Constitutional Court of the Russian Federation and the Supreme Court of the Russian Federation]. Probely v rossiyskom zakonodatel'stve - Gaps in Russian Legislation. 2015. Issue 5. Pp. 32-35. (In Russ.).

4. Aleshkova I. A., Vlasova T. V. Sudebnaya vlast' v sisteme razdeleniya vlastey v Rossiyskoy Federatsii: sovremennoe ponimanie [Judicial Pow-

er in the System of Separation of Powers in the Russian Federation: Current Understanding]. Ros-siyskiy sud'ya - Russian Judge. 2012. Issue 8. Pp. 2-8. (In Russ.).

5. Anishina V. I. Pravotvorchestvo v deya-tel'nosti Verkhovnogo Suda Rossiyskoy Federatsii: forma i problemy realizatsii [Law-Making in the Activity of the Supreme Court of the Russian Federation: Form and Problems of Realization]. Ros-siyskiy sud'ya - Russian Judge. 2011. Issue 11. Pp. 4-8. (In Russ.).

6. Babaev M. M., Pudovochkin Yu. E. Ugo-lovnayapolitika i sudebnaya vlast' [Criminal Policy and the Judiciary]. Moscow, 2020. 96 p. (In Russ.).

7. Belyaev M. V. Sudebnye resheniya v rossiyskom ugolovnom protsesse: teoreticheskie os-novy, zakonodatel'stvo ipraktika: avtoref. diss. ... d-ra yurid. nauk [Judicial Decisions in Russian Criminal Procedure: Theoretical Foundations, Legislation and Practice: Synopsis of Dr. jurid. sci. diss.]. Moscow, 2019. 55 p. (In Russ.).

8. Bol'shoy yuridicheskiy slovar' /pod red. A. Ya. Sukhareva, V. E. Krutskikh [Unabridged Law Dictionary; ed. by A. Ya. Sukharev, V. E. Krutskikh]. Moscow, 2002. 704 p. (In Russ.).

9. Vitruk N. V. Konstitutsionnoe pravo-sudie. Sudebno-konstitutsionnoe pravo i protsess [Constitutional Justice. Judicial and Constitutional Law and Process]. Moscow, 2012. 592 p. (In Russ.).

10. Volkov V. V., Dmitrieva A. V., Pozdnyakov M. L., Titaev K. D. Rossiyskie sud'i kak professional'naya gruppa: sotsiologicheskoe issledova-nie /pod red. V. Volkova [Russian Judges as a Professional Group: a Sociological Study; ed. by V. Volkov]. St. Petersburg, 2012. 60 p. (In Russ.).

11. Gruzdev V. S. Ob osobennostyakh «novo-go pravovogo realizma» [On the Aspects of New Legal Realism]. Teoriya ipraktika obshhestvenno-go razvitiya - Theory and Practice of Social Development. 2020. Issue 1 (143). Pp. 107-110. DOI: 10.24158/tipor.2020.1.17. (In Russ.).

12. Elinskiy A. V. Problemy ugolovnogo prava v konstitutsionnom izmerenii [Problems of Criminal Law in the Constitutional Dimension]. Moscow, 2012. 496 p. (In Russ.).

13. Ershov V. V. «Sudebnoe pravotvorchestvo»: pro et contra ['Judicial Law-Making': Pro et Contra]. Pravosudie - Justice. 2020. Vol. 2. Is-

nydoeoHKuu №. E., EaSaee M. M.

sue 1. Pp. 7-35. DOI: 10.37399/issn2686-9241. 2020.1.7-35. (In Russ.).

14. Ershov V. V. Pravovoe i individual'noe regulirovanie obshhestvennykh otnosheniy [Legal and Individual Regulation of Public Relations]. Moscow, 2018. 628 p. (In Russ.).

15. Ershov V. V. Sud v sisteme organov gosu-darstvennoy vlasti [Court in the System of Public Authorities]. Rossiyskoepravosudie - Russian Justice. 2006. Issue 1. Pp. 39-52. (In Russ.).

16. Erygina V. I. Osnovnye napravleniya vzaimodeystviya parlamenta i organov sudebnoy vlasti [The Main Directions of Cooperation between the Parliament and Judicial Authorities]. Nauchnye trudy Rossiyskoy akademii yuridi-cheskikh nauk - Scientific Works of the Russian Academy of Legal Sciences. 2015. Vol. 15. Pp. 126-132. (In Russ.).

17. Ivanov N. G. Etyudy o rossiyskoy ugolov-noy politike i ee konkretnykh voploshheniyakh [Studies of the Russian Criminal Policy and Its Particular Implementations]. Moscow, 2019. 176 p. (In Russ.).

18. Kazantsev A. O. Pravo zakonodatel'noy initsiativy Konstitutsionnogo Suda RF (v kontekste printsipa «nikto ne mozhet byt' sud'ey v sobstven-nom dele») [The Right of Legislative Initiative of the Constitutional Court of the Russian Federation (in the Context of the Principle of 'No Man Can Be a Judge in His Own Case']. Lex Russica. 2017. Issue 2 (123). Pp. 26-31. DOI: 10.17803/17295920.2017.123.2.026-031. (In Russ.).

19. Kak sud'i prinimayut resheniya: empiri-cheskie issledovaniya prava /pod red. V. V. Volko-va [How Judges Make Decisions: Empirical Study of Law; ed. by V. V. Volkov]. Moscow, 2012. 368 p. (In Russ.).

20. Kaufman M. A. Probely v ugolovnom pra-ve i sudeyskoe usmotrenie [Gaps in Criminal Law and Judicial Discretion]. Moscow, 2009. 344 p. (In Russ.).

21. Kiselev P. I. Pravotvorcheskaya rol' aktov pravosudiya v sovremennoy Rossii: teoretiko-pravovoy i prikladnoy aspekty: avtoref. diss. ... kand. yurid. nauk [The Law-Making Role of Administered Acts in Modern Russia: Theoretical Legal and Applied Aspects: Synopsis of Cand. ju-rid. sci. diss.]. Krasnodar, 2010. 27 p. (In Russ.).

22. Korobeev A. I. Ugolovnaya politika Ros-sii: ot genezisa do krizisa [Criminal Policy of Rus-

sia: from Genesis to Crisis]. Moscow, 2019. 352 p. (In Russ.).

23. Kudryavtsev V. N. Obshhaya teoriya kva-lifikatsii prestupleniy. 2-e izd., pererab. i dop. [General Theory of the Qualification of Crimes; 2nd ed., revised and enlarged]. Moscow, 1999. 302 p. (In Russ.).

24. Kudryavtsev V. N. Teoreticheskie osnovy kvalifikatsii prestupleniy [Theoretical Foundations of the Qualification of Crimes]. Moscow, 1963. 324 p. (In Russ.).

25. Lebedev V. M. Stanovlenie i razvitie sudebnoy vlasti v Rossiyskoy Federatsii [Formation and Development of the Judiciary in the Russian Federation]. Moscow, 2000. 368 p. (In Russ.).

26. Lopashenko N. A. Ugolovnaya politika [Criminal Policy]. Moscow, 2009. 806 p. (In Russ.).

27. Magomedov A. A. Rol' sudebnoy praktiki v povyshenii kachestva zakonotvorcheskogo prot-sessa [The Role of Judicial Practice in Improving the Quality of the Law-Making Process]. Gosu-darstvo i pravo na sovremennom etape: materialy nauchno-prakticheskoy konferentsii, posvyashhen-noy 20-letiyu Konstitutsii RF: sbornik statey i tezi-sov [State and Law at the Present Stage: Proceedings of the Scientific and Practical Conference Devoted to the 20th Anniversary of the Adoption of the Constitution of the Russian Federation: Collection of Articles and Abstracts]. Izberbash, 2013. Pp. 7-16. (In Russ.).

28. Manasyan A. A. Nezavisimost' i podot-chetnost' sudebnoy vlasti v kontekste analiza pre-delov narodovlastiya [Independence and Accountability of Judicial Power in the Context of Analysis of the Limits of Power of People]. Dialog: politika, pravo, ekonomika - Dialogue: Politics, Law, Economics. 2019. Issue 3 (14). Pp. 39-44. (In Russ.).

29. Marchenko M. N. Sudebnoe pravotvor-chestvo i sudeyskoe pravo [Judicial Lawmaking and Judge-Made Law]. Moscow, 2008. 510 p. (In Russ.).

30. Makhachev G. N. K voprosu o vzaimoot-nosheniyakh parlamentov s sudebnoy vlast'yu [On the Question of Relations between Parliaments and the Judiciary]. Rossiyskiy sud'ya - Russian Judge. 2006. Issue 12. Pp. 12-13. (In Russ.).

31. Naumov A. V., Novichenko A. S. Zakony logiki pri kvalifikatsii prestupleniy [The Laws of Logic in the Qualification of Crimes]. Moscow, 1978. 104 p. (In Russ.).

32. Naumov A. V. Ugolovnyy prostupok ili prestuplenie nebol'shoy tyazhesti: terminologi-cheskoe ili printsipial'noe razlichie? [Criminal Infraction or Minor Offense: Terminological or Fundamental Difference?]. Ugolovnoepravo: stra-tegiya razvitiya v XXI veke: materialy XVI mezh-dunarodnoy nauchno-prakticheskoy konferentsii [Criminal Law: Development Strategy in the 21st Century: Proceedings of XVI International Scientific and Practical Conference]. Moscow, 2019. Pp. 333-338. (In Russ.).

33. Obrazhiev K. V. Sistema formal'nykh (yu-ridicheskikh) istochnikov rossiyskogo ugolovnogo prava [The System of Formal (Legal) Sources of Russian Criminal Law]. Moscow, 2015. 504 p. (In Russ.).

34. Ovod A. V. Printsip zakonnosti v publich-nom prave: avtoref. diss. . kand. yurid. nauk. [The Principle of Legality in Public Law: Synopsis of Cand. jurid. sci. diss.]. Kazan, 2005. 30 p. (In Russ.).

35. Omarov S. M. Konstitutsionno-pravovoe regulirovanie vzaimodeystviya Konstitutsionnogo Suda Rossiyskoy Federatsii i Federal'nogo Sobra-niya Rossiyskoy Federatsii: dis. ... kand. yurid. nauk [Constitutional and Legal Regulation of Cooperation of the Constitutional Court of the Russian Federation and the Russian Federal Assembly: Cand. jurid. sci. diss.]. Moscow, 2012. 202 p. (In Russ.).

36. Oshibki v kvalifikatsii prestupleniy / pod red. Yu. E. Pudovochkina [Errors in the Qualification of Crimes; ed. by Yu. E. Pudovochkin]. Moscow, 2020. 424 p. (In Russ.).

37. Piontkovskiy A. A. Voprosy Obshhey chas-ti ugolovnogo prava v praktike sudebno-prokurorskikh organov [Questions of the General Part of Criminal Law in the Practice of Judicial and Prosecutorial Bodies]. Moscow, 1954. 131 p. (In Russ.).

38. Pudovochkin Yu. E., Babaev M. M. Verk-hovnyy Sud Rossiyskoy Federatsii i ugolovno-pravovoe normotvorchestvo [The Supreme Court of the Russian Federation and Criminal Law Rulemaking]. Pravosudie - Justice. 2019. Vol. 1. Issue 2. Pp. 51-72. DOI: 10.1723 8/issn2686-9241.2019.2.51-72. (In Russ.).

39. Purakhina E. G. Pravovoe zakonodatel'-stvo - osnova zakonnosti: avtoref. diss. ... kand. yurid. nauk [Legal Legislation as the Basis of Le-

gality: Synopsis of Cand. jurid. sci. diss.]. Nizhny Novgorod, 2003. 28 p. (In Russ.).

40. Rarog A. I. Pravovoe znachenie raz"yas-neniy Plenuma Verkhovnogo Suda RF [Legal Significance of the Clarifications of the Plenum of the Supreme Court of the Russian Federation]. Gosu-darstvo i pravo - State and Law. 2001. Issue 2. Pp. 51-57. (In Russ.).

41. Saulyak O. P. Zakonnost' v pravoprimeni-tel'noy deyatel'nosti: diss. ... kand. yurid. nauk [Legality in Law Enforcement: Synopsis of Cand. jurid. sci. diss.]. Moscow, 2001. 179 p. (In Russ.).

42. Simkin L. S. Realizatsiya sudom ugolov-noy politiki (protsessual'nye i organizatsionnye problemy): avtoref. diss. ... d-ra yurid. nauk [Implementation of Criminal Policy by the Court (Procedural and Organizational Issues): Synopsis of Dr. jurid. sci. diss.]. Moscow, 1989. 46 p. (In Russ.).

43. Skvortsov-Savel'ev I. A. Pravovoe i orga-nizatsionnoe obespechenie realizatsii prava zako-nodatel'noy initsiativy Konstitutsionnym Sudom Rossiyskoy Federatsii [Legal and Organizational Support for the Implementation of the Right of Legislative Initiative by the Constitutional Court of the Russian Federation]. Rossiyskiy sud'ya - Russian Judge. 2008. Issue 9. Pp. 10-12. (In Russ.).

44. Stenichkin N. G. Konstitutsionno-pravovoe regulirovanie uchastiya Verkhovnogo Suda Rossiyskoy Federatsii v zakonotvorcheskom protsesse: diss. ... kand. yurid. nauk [Constitutional and Legal Regulation of the Participation of the Supreme Court of the Russian Federation in the Law-Making Process: Synopsis of Cand. jurid. sci. diss.]. Saratov, 2020. 235 p. (In Russ.).

45. Tetkin D. V. Zakonnost' kak real'noe vy-razhenieprava: avtoref. diss. ... kand. yurid. nauk [Legality as a Real Expression of Law: Synopsis of Cand. jurid. sci. diss.]. Saratov, 2007. 28 p. (In Russ.).

46. Timoshina E. V. Metodologiya sudebnogo tolkovaniya: kriticheskiy analiz realisticheskogo podkhoda [Methodology of Judicial Interpretation: a Critical Analysis of the Realistic Approach]. Trudy Instituta gosudarstva i prava RAN - Proceedings of the Institute of State and Law of the RAS. 2018. Vol. 13. Issue 1. Pp. 73-102. (In Russ.).

47. Ugolovnaya politika: uchebnik dlya baka-lavriata i magistratury / V. P. Revin, Yu. S. Zha-rikov, V. V. Revina. 2-e izd., ispr. i dop. [Criminal

Policy: textbook for Bachelor and Master Students; V. P. Revin, Yu. S. Zharikov, V. V. Revina; 2nd ed., revised and enlarged]. Moscow, 2019. 278 p. (In Russ.).

48. Khimicheva G. P. Dosudebnoe proiz-vodstvo po ugolovnym delam: kontseptsiya sover-shenstvovaniya ugolovno-protsessual 'noy deya-tel'nosti [Pre-Trial Proceedings in Criminal Cases: the Concept of Improving the Criminal Procedure]. Moscow, 2003. 352 p. (In Russ.).

49. Chechulina A. A. Pravovaya zakonnost': obshheteoreticheskiy analiz: avtoref. diss. ... kand. yurid. nauk [Legal Legality: General Theoretical Analysis: Synopsis of Cand. jurid. sci. diss.]. Kazan, 2004. 22 p. (In Russ.).

50. Ebzeev B. S. «Konstitutsiya - eto v tom chisle to, chto skazal o ney Konstitutsionnyy Sud»: Interv'yuer Ya. Piskunov ['The constitution is, among other things, what the constitutional court said about it': Interview of Ya. Piskunov]. ZAKON - Law. 2010. Issue 2. Pp. 7-10. (In Russ.).

51. Yakovlev Ya. M. Polovye prestupleniy a [Sexual Crimes]. Dushanbe, 1969. 454 p. (In Russ.).

52. Ackerman B. The New Separation of Powers. Harvard Law Review. 2000. Vol. 113. Issue 3. Pp. 634-725. (In Eng.).

53. Aguilar P. Judiciary Involvement in Authoritarian Repression and Transitional Justice: The Spanish Case in Comparative Perspective. The International Journal of Transitional Justice. 2013. Vol. 7. Pp. 245-266. (In Eng.).

54. Awawda O. Strict Legalism or Judicial Activism: Which One Is the Dominant? SSRN Electronic Journal. 2014. DOI: 10.2139/ssrn. 3015117. (In Eng.).

55. Capurso T. J. How Judges Judge: Theories on Judicial Decision Making. University of Baltimore Law Forum. 1998. Vol. 29. Issue 1. Article 2. Available at: http://scholarworks.law.ubalt. edu/lf/vol29/iss1/2. (In Eng.).

56. Carolan E. The Problems with the Theory of the Separation of Powers. 2009. Available at: https://ssrn.com/abstract=1889304 or http://dx.doi. org/10.2139/ssrn.1889304. (In Eng.).

57. Levi E. H. Some Aspects of Separation of Powers. Columbia Law Review. 1975. Vol. 76. Issue 3. Pp. 371-391. (In Eng.).

58. Entin J. L. Separation of Powers, the Political Branches, and the Limits of Judicial Review. Faculty Publications. Ohio State Law Journal.

1990. Vol. 51. Pp. 175-227. Available at: https://scholarlycommons.law.case.edu/faculty_pu blications/367. (In Eng.).

59. Holland K. M. Judicial Activism in the United States. Judicial Activism in Comparative Perspective; ed. by K. M. Holland. London: Palgrave Macmillan, 1991. Pp. 12-32. Available at: https://doi.org/10.1007/978-1-349-11774-1_12. (In Eng.).

60. Jenkins D. The Lockean Constitution: Separation of Powers and the Limits of Prerogative. McGill Law Journal. Revue de droit de McGill. 2011. Vol. 56. Issue 3. Pp. 543-589. Available at: https://doi.org/10.7202/1005132ar. (In Eng.).

61. Drobak J. N., North D. C. Understanding Judicial Decision-Making: The Importance of Constraints on Non-Rational Deliberations. Washington University Journal of Law & Policy. 2008. Vol. 26. Law & The New Institutional Economics. Pp. 131-152. Available at: https://openscholarship. wustl.edu/law_journal_law_policy/vol26/iss1/7. (In Eng.).

62. Dunn J. The Perils of Judicial Policymak-ing: The Practical Case for Separation of Powers. Available at: http://www.heritage.org/Research/ Thought/fp20.cfm. (In Eng.).

63. Kay R. Judicial Policy-Making and the Peculiar Function of Law. The University of Queensland Law Journal. 2008. Vol. 26. Issue 2. Pp. 237-254. Available at: https://opencommons. uconn.edu/law_papers/149. (In Eng.).

64. Hilbink L. Judges beyond Politics in Democracy and Dictatorship: Lessons from Chile. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 2007. 304 p. (In Eng.).

65. Lund K., Kravik A.M., Magnus M.N. The Independence of Judges and Confidence in the Courts in the Russian Federation. The Independence of Judges; ed. by N. A. Engstad, A. L^rdal Froseth, B. Tonder. Netherlands: Eleven International Publishing, 2014. Pp. 165-186. (In Eng.).

66. Maggs P. B. Judicial Activism in the Soviet Union. Judicial Activism in Comparative Perspective; ed. by K.M. Holland. London: Palgrave Macmillan, 1991. Pp. 201-241. Available at: https://doi.org/10.1007/978-1-349-11774-1_12. (In Eng.).

67. Feeley M. M., Rubin E. L. Judicial Policy Making and the Modern State: How the Courts Reformed America's Prisons. New York: Cambridge University Press, 1998. 508 p. (In Eng.).

68. McWhinney E. The Supreme Court and the Dilemma of Judicial Policy-Making. Minnesota Law Review. 1955. Vol. 39. Pp. 837-851. Available at: https://scholarship.law.umn.edu/mlr/1215. (In Eng.).

69. Petersen N. Proportionality and Judicial Activism. Fundamental Rights Adjudication in Canada, Germany and South Africa. Cambridge: Cambridge University Press, 2017. 254 p. DOI: 10.1017/9781316823330. (In Eng.).

70. Daynard R. A. Use of Social Policy in Judicial Decision-Making. Cornell Law Review. 1971. Vol. 56. Pp. 919-950. (In Eng.).

71. Rubin E., Feeley M. Judicial Policy Making and Litigation against the Government. University of Pennsylvania Constitutional Law Review. 2002. Vol. 5. Pp. 617-664. (In Eng.).

Информация об авторах:

Ю. Е. Пудовочкин, доктор юридических наук, профессор, гл. научный сотрудник - руководитель направления уголовно-правовых исследований Центра исследований проблем правосудия

Российский государственный университет правосудия 117418, Россия, г. Москва, ул. Новочеремушкинская, 69

ORCID: 0000-0003-1100-9310 ResearcherID 9272-2019

Статьи в БД «Scopus» / «Web of Science»: DOI: 10.17150/2500-4255.2018.12(1).70-81 DOI: 10.1108/JMLC-12-2016-0048

М. М. Бабаев, доктор юридических наук, профессор, гл. научный сотрудник направления уголовно-правовых исследований Центра исследований проблем правосудия Российский государственный университет правосудия 117418, Россия, г. Москва, ул. Новочеремушкинская, 69

ORCID: 0000-0003-1656-2529

Статьи в БД «Scopus» / «Web of Science»: DOI: 10.24411/2078-5356-2018-00014 DOI: 10.21638/spbu14.2019.110

72. Schei T. The Independence of Courts and Judges and Their Relationship with the Other Branches of Government. The Independence of Judges; ed. by N. A. Engstad, A. L^rdal Froseth, B. Tonder. Netherlands: Eleven International Publishing, 2014. Pp 3-18. (In Eng.).

73. Shapiro M., Stone Sweet A. On Law, Politics, and Judicialization. Oxford University Press, 2002. 412 p. (In Eng.).

74. Smith C. E. Judicial Lobbying and Court Reform: U.S. Magistrate Judges and the Judicial Improvements Act of 1990. University of Arkansas at Little Rock Law Review. 1992. Vol. 14. Issue 2. Pp. 173-176. (In Eng.).

75. Sowell T. Judicial Activism Reconsidered (Essays in Public Policy). Hoover Institution Press, 1989. 38 p. (In Eng.).

About the authors:

Yu. E. Pudovochkin

Russian State University of Justice

69, Novocheryomushkinskaya st., Moscow, 117418,

Russia

ORCID: 0000-0003-1100-9310 ResearcherID: 9272-2019

Articles in Scopus / Web of Science: DOI: 10.17150/2500-4255.2018.12(1).70-81 DOI: 10.1108/JMLC-12-2016-0048

M. M. Babayev

Russian State University of Justice

69, Novocheryomushkinskaya st., Moscow, 117418,

Russia

ORCID: 0000-0003-1656-2529

Articles in Scopus / Web of Science: DOI: 10.24411/2078-5356-2018-00014 DOI: 10.21638/spbu14.2019.110