CC BY
73
УДК 801.311
Взаимодействие языков и трансформация топонимов А. Н. Куклин
Марийский государственный университет, Йошкар-Ола
Статья посвящена анализу фактора системности в топонимообразовании и характеристике типовых топооснов и форманотов, активно участвующих в создании географических названий Урало-Поволжья.
The article deals with system factor in toponym formation and describes standard toponym stems and formants, which were frequently used in creating place names of the Ural and Volga regions.
Ключевые слова: фонетическая адаптация, гидронимы, ойконимы.
В языках народов Поволжско-Приуральского историко-географического региона приходится оперировать в большинстве случаев не топонимами, равными основе, а производными названиями. Причины такого положения заключаются в том, что топонимикон Урало-Поволжья создавался из многовековых лексических напластований генетически родственных и неродственных языков. Причем субстратные апелля-тивы неоднократно видоизменялись, вживаясь в структурно-грамматическую ткань языка-рецептора, и поэтому не всегда легко опознаются по денотатам.
Нельзя не вспомнить в этой связи справедливое замечание Н. В. Подольской, подчеркивавшей, что «в производных топонимах a priori ycтановить производящую основу бывает весьма затруднительно, а часто и невозможно...» [10, с. 4]. Вместе с тем, необходимо отметить, что проблемы особой сложности возникают и при определении языковой принадлежности субстратных тополексем, претерпевших существенные модификации. Поэтому в этимологических изысканиях встречается немало случаев, когда апел-лятивная лексика, участвующая в номинации географического объекта, расчленена на отдельные форманты, семантическую нагрузку большинства из них объяснить весьма трудно. Такая процедура не учитывает фактора системности топонимообразования и не направлена на поиски типовых топооснов и формантов.
Для семантического и фонетического анализа апел-лятивной лексики субстратного характера основополагающую роль должна играть топонимическая типология, оперирующая приемами и методами компаративистики и контрастивной лингвистики, которые, сливаясь в единый механизм, нацеливаются на поиски гомогенности и гетерогенности, конгруэнтности и неконгруэнтности, эквивалентности, лакунарности и других черт в топонимии Урало-Поволжья. Причем приемы контрастивной лингвистики успешно могут быть применены при исследовании генетически связанных лексем. При этом на основе контраста можно определить диахроническое соответствие и синхрони-
ческое несоответствие и относительную хронологию его возникновения на облике и семантической плоскости апеллятивной лексемы и других структурных элементах названия. Показателен в этом отношении, например, фонетический облик Волго-Камских гидронимов Ега [йэга], Ёга [й0га] - бассейн р. Суры [3, с. 65-66], Ёгва [Йог, Йогва], приток Велвы, впадающей в Иньву; ср. Ег в Соликамск. р-не Пермск. обл. [5, с. 32], генетически восходящих к финно-угорской праформе *jokg ’река’, ср. соответствия родственных языков: мар. йогаш ’течь, протекать’, йогын ’течение’, мордЭ Ёв ’р. Мокша’, фин. joke— joen (др.-фин. jo-gen) ’река’, эст. jogi, саамН jokka, комиЗ ю ’река’, удм. ю: ю-шур ’река’, хант. /оуап ’речка, манс. га ’река’, венг. (устаревшее, в топонимах) jó ’река’ [9, с. 129, 136-137, 208, 403]. В гидронимах Прикамья сохранился и более древний облик пермской лексемы ю - юг ’река’. Ср., например, гидронимы: Западный Юг, Восточный Юг (притоки Весляны), Юг, приток Тимше-ра; на юге Пермской области имеются две реки Юг, притоки Турки и Быстрого Таныпа; две реки с названием Юг встречаются в Пермском р-не [5, с. 28], речка Юг в Бирском уезде Уфимской губернии [15, с. 70]. Как явствуют примеры, стройной картины представленности рефлексов инлаутного прафинно-угорского *k в современных финно-угорских языках не наблюдается [16, с. 79]: в одних языках он подвергся озвончению, в других - выпал вместе с конечным гласным, а в эрзянском через промежуточное г развился в в.
Вместе с тем, финно-угорское *йокыэ ’река’ участвует в лексической деривации. Причем базой для образования сложных речных названий, т. е. гидронимов-композит, служит субстратный апеллятив уральского происхождения с’о с вариантами с’и, с’ы, с’у ’река, речка, протока’, ср. ненецкое сё ’проток, протока; река, вытекающая из озера’. В качестве примеров можно указать речные названия Соега (Кологривск. уезд. Костр. губернии [14, с. 144]; Сюгá, р., лев. приток р. Вала (Можгинск. р-н Удмуртии), Cb^á, р., лев. приток р. Чепца (Глазовск. р-н Удмуртии); Сыгй, р., лев. приток
р. Пызеп (Кезск. р-н Удмуртии). Образования такого типа наполнены содержанием ’река-река’ или ’проточная (речная) вода’.
Системность таких образований обнаруживается и в модифицированных топонимах, ср., например, марийский гидроним Шинер, приток р. Уржума, где компонент ши является видоизмененной на марийской почве субстратной лексемой с’и. Компонент -нер, восходящий к исходному эМер ’река’, квалифицируется исследователями как лексический элемент уральского происхождения [2, с. 25]. Ср. также мордовское название речки Сиялей (Инсарск. р-н Мордовии), где компонент с’и уральского происхождения я имеет параллель в диалектах обско-угорских языков, ср. манс. я ’река’, компонент лей в эрзянском языке ’река’.
Следовательно, инновации, встречающиеся в географических названиях, обычно не меняют сколько-нибудь существенным образом общей картины системности гидрнимообразования в волжско-финских языках.
В действительности же выполняемые реконструктивные операции нередко осложняются позднейшими новообразованиями, возникшими под действием диалектов флективного языка. В данном случае поиски системности-асистемности в рефлексах исходных единиц возможны лишь в результате выборки морфем флективного языка и установления закономерных фонологических корреспонденций между совокупностями диалектных вариантов архетипа. В качестве примера структурного анализа можно привести адаптированные русским языком финно-угорские, в том числе марийские и мордовские, гидронимы. Так, речные названия волжско-финских языков на русской языковой почве наращиваются флексией а, которая является основным средством для создания русских гидронимов.
Известно, что в русском языке ни одно из существительных в единственном числе не может быть вне категории рода, в финно-угорских же языках этот морфологический признак отсутствует. Поэтому финно-угорские названия рек, вживаясь в структурнограмматическую ткань русского языка, получают приметы родовых показателей. Причем техника грамматической адаптации имеет свои особенности и определенную системность: 1) если в конечной позиции речных названий, кроме гласного а, выступает любой другой гласный, то он, как правило, замещается широким а: Кюржа < мар. Куржо, Пемба < мар. Пембе, Она < мар. Оно, Ронга < мар. РоМго, Чукша < мар. Чукшо; 2) если гидроним оканчивается на согласный звук, то родовой показатель а к нему прибавляется вместе с суффиксом -к-, имеющим уменьшительное значение, который показывает на величину гидрообъекта: Исюйка < мар. Исюй, Кордемка < мар. Кордем, Шойка < мар. Шой; Вечерлейка (Вачарлейка) < морд. Вечерлей (Вачарлей) [4, с. 49], Каргалейка < мордМ каргаляй ’Журавлиная речка, Журавлиное болото, Журавлиный овраг [4, с. 90], Печелейка < мордЭ. Пи-челей ’Сосновый овраг’, ’речка Сосновка’ [4, с. 49],
Явлейка <морд. яв (от праморд. ёв) ’вода, ручей, овраг с источником’ + лей ’овраг, речка’ [4, с. 250].
Причем звуковое переоформление иноязычного гидронима на русской языковой почве может сопровождаться вставкой сложного суффикса -ин- к(а), где -ин- -суффикс единичности, а -к (а) - уменьшительности: Лип-ша - Липшинка, Олма - Ольминка, Тумньо - Тумьинка.
Кроме того, многие гидронимы с конечными заднеязычными г, к на русской почве наращиваются гласным а, расширяя тем самым круг названий с формантом
-га, на что в свое время обратил внимание и А. И. Попов, проиллюстрировав это явление названием Визин-га, ср. коми Визинг [11, с. 107].
К данной группе примыкает также древнемперм-ское слово юг ’река’, получившее флексию -а на русской языковой почве под действием фактора аналогии, ср., например, гидронимы: Юга - Костр. обл.; рч. Юга - Киров. обл. и другие.
При калькировании местные названия, как правило, теряют свою самобытность и оригинальность, звучания. В качестве примера можно привести следующие кальки: Карась - оз., юго-западн. н. п. Студёнка (Медведевск. р-н) - мар. Каракаер (карака ’карась ’ + ер ’озеро’); Медвежье - бол., южн. н. п. Шупшалово (Звениговск. р-н) - мар. Макска куп (маска ’медведь ’, куп ’болото ’).
В системе официальных географических названий Республики Марий Эл значительное место занимают гибридные образования. При этом следует отметить, что разветвленная сеть топонимических цепочек образуется путем включения одного марийского названия с различными русскими дифференцирующими определениями, где члены оппозиции не одинаковы. В большинстве случаев такие противопоставления двучленны: БО - МО (Б - большой, О - объект, М - малый), ср. ойконимы: Большой Олыкъял (мар. Олыкъ-ял) - Малый Олыкъял (мар. Курыктур), Волжск. р-н.
Объекты могут соотноситься и по местоположению: ВО - НО (В - верхний, О - объект, Н - нижний), ср. Верхний Вонжеполь (мар. Кушыл Вончым-бал) - Нижний Вонжеполь (мар. Улыл Вончымбал), Моркинск. р-н.
Встречаются ойконимы, где объекты противопоставляются по национальным признакам: МО - РО (М -марийский, О - объект, Р - русский), Мари-Шои (Марий Шой) - Русские Шои (Руш Шой), Куженерск. р-н.
Иногда оппозиция трехчлена: БО - СО - МО: Большой Абанур (мар. Кугу Аванур) - Средний Абанур (Кокла Аванур) - Малый Абанур (Изи Аванур), Киле-марск. р-н. Варианты трехчленной оппозиции: БО - О -МО: Большие Шапы (Кугу Шап) - Шапы (Шап) -Малые Шапы (Изи Шап) Медведевск. р-н; БО - СО -ДО (Б - ближний, О - объект, С - средний, Д - дальний): Ближний Кужнур (Тембал Кужнур) - Средний Кужнур (Кокла Кужнур, Кожласола) - Дальний Кужнур (Вессола), Моркинск. р-н, НО - СО - ВО (Н - нижний, О - объект, С - средний, В - верхний): Нижнее Азяково (Улыл Озакъял) - Среднее Азяково
(Кыдал Озакъял) - Верхнее Азяково (Кушыл Озакъял), Медведевск. р-н.
Как явствуют примеры, результатом типологического влияния марийской топонимии на русскую явилось обогащение последней за счет приобретения новых топонимических структур, инновационных моделей, ранее не свойственных ей.
В действительности реконструктивные операции семантики апеллятивной лексемы, участвующей в номинации географического объекта, значительно облегчаются, если исследователь обращается к приему цепного сравнения диалектных данных родственных и неродственных контактирующих языков. Предполагается, что системность может возникнуть в результате интенсивного конвергентного процесса в ходе языковых контактов.
Сказанное можно проиллюстрировать на анализе происхождения отдельных географических названий. Так, в ойконимах-композитах Республики Марий Эл Чашкаял (Куженерск. р-н), Изи Чашкаял (Сернурск. р-н), Чашкасола (Новоторъяльск. р-н) выделяется компонент чашка ’молодая береза’. В красноуфимском говоре марийского языка в этом же значении бытует его вариант чашка. Ср., например, Чашка -Уралын ямже, соралже. ’Молодая береза - очарование, прелесть Урала’.
Слово чашка в названиях селений, как правило, выступает в нулевой форме, т. е. без аффикса -эр (ор-фогр. -ер), выражающего обобщенную множественность однородных деревьев и кустарников, ср., например: куэ ’береза’ - куэр ’березняк, березовая роща’; ломбо ’черемуха (дерево)’ - ломбер ’черемушник, заросли черемухи’; писте ’липа’ - пистер ’липняк, липовая роща’.
Любопытно в этом плане, что нулевая форма существительного в марийском языке универсальна. Поэтому грамматическое значение числа в определенном круге слов не совпадает с реальным числовым значением, например:
Адак сай шошо толын Юл умбаке,
Куку мура, пеледыш пеледеш [7, с. 138].
’Опять пришла весна-красна на Волгу,
Кукушка кукует, цветок (цветы) цветет (цветут) ’.
Удыр-шамыч пеледышым погат, рвезе-влак ко-лым кучат. ’Девчата собирают цветок (цветы), парни ловят рыбу (рыб) ’. Как явствуют примеры, марийские имена существительные в нулевой форме могут выступать как в значении единственного, так и в значении множественного числа. На русский язык они обычно переводятся формой множественного числа.
Исходя из вышесказанного, следует полагать, что лексема чашка в названиях марийских селений выступает в значении «молодой березняк».
Между тем, интересно отметить, что в типологическом отношении идентичное явление встречается и в татарском языке. Так, например, З. М. Валиуллина, ссылаясь на работу Н. К. Дмитриева «Категория числа», цитирует «Соотношение единственного и множествен-
ного чисел в тюркских языках не то, что в русском и других европейских. Форма таш (т. е. камень. - А. К.) не есть единственное число с точки зрения русского и других языков. Это недифференцированная форма для обозначения коллективного понятия «камней вообще». Она может функционировать и по линии единственного, и по линии множественного числа. В каждом отдельном случае требуются особые синтаксические условия» [1, с. 63]. В этой связи Б. А. Серебренников и Н. З. Гаджиева приводят следующее рассуждение: «Материалы самих тюркских языков дают основание предполагать, что в глубокой древности представление о множественности было иным. В сознании древних тюрок, безусловно, существовали понятийные категории единичного и множественного. Эти понятийные категории были результатом жизненного опыта. Однако в языке эти различия, по-видимому, не выражались. Слово ат «лошадь» в представлении древних тюрок могло означать в зависимости от контекста и «лошадь» и «лошади», что в известной мере наблюдается и в современных тюркских языках» [13, с. 89].
Что касается ойконимикона Татарстана, то апелля-тив каен ’береза’ в большинстве случаев выступает как препозитивный компонент композитов, ср., например: Каенсаз (Муслюмовск. р-н), Каенсар (Атнинск., Арск., Кукморск. р-ны). В определенной части ойконимов он бытует с показателем собирательной множественности -лык: Каенлык (Актанышск., Кукморск. р-ны) [12, с. 245].
В марийском же языке апеллятивы марЛ куэ, марГ куги ’береза // березовая (-ый, -ое)’ в ойконимах-композитах выступают, как правило, с аффиксами -эр (марЛ),
-ла (марГ): Куэръял - Новоторъяльск. р-н [6, с. 82], Куэрйымал (офиц. Заречка-Она) - Казанск. р-н [6, с. 44], Куэрсола (офиц. Мари-Кугунур) - Куженерск. р-н [6, с. 55], Кугилансола (офиц. Березово) - Ела-совск. р-н [6, с. 29], Кугилансола (офиц. Березово-Шимбатрово) - Еласовск. р-н [6, с. 31].
Если говорить о специфике марийского топонимо-образования, то следует отметить, что к апеллятиву куэ ’береза // березовый (-ый, -ое)’, кроме суф. -эр, присоединяется и суф. -ла. Первый из них образует апеллятив, обозначающий совокупность одноименных деревьев, ср. куэр ’березняк, березовая роща’; второй служит для обозначения совокупности нескольких березовых урочищ, находящихся в окрестностях селения, ср. куэрла ’березняки’. Например: Куэрласола - Ронгинск. р-н [6, с. 105], Куэрласола (офиц. Ашланка) - Волжск. р-н [6, с. 16].
При этом уместно отметить, что в справочнике «Мордовская АССР. Административно-территориальное деление на 1 апреля 1977 года» (Саранск, 1977) отсутствуют названия населенных пунктов, образованных от апеллятивов мордЭ килей, мордМ келу ’береза // березовый (-ая, -ое)’; мордЭ килейбуло, мордМ келунал, келу вирь ’березняк, березовая роща’.
В современной топонимии Мордовии обращает на себя внимание значительное число ойконимов,
образованных от русского слова береза и от его производных: Березенка (Зубово-Полянск. р-н), Березняк, Березово (Теньгушевск. р-н), Березовка (Торбе-евск. р-н), Большие Березники (Большеберезниковск. р-н), Малые Березники (Ромодановск. р-н), Заберезо-во, Новое Заберезово (Краснослободск. р-н).
По количеству и разнообразию отфитонимных ойконимов мордовский ономастикон явно уступает марийской системе географических названий, содержащей топонимы, образованные от наименований лиственных и хвойных пород деревьев и кустарников. Естественным следствием нарушения системности в этой лексико-семантической группе топонимов волжско-финских языков являются не столько языковые, сколько внеязыковые факторы. Прежде всего следует иметь в виду географические положения и природные условия Марий Эл и Мордовии. Как свидетельствуют историко-этнографические изыскания и физико-географические данные, коренные мордовские земли находились на западной части Окско-Донской равнины, характеризующейся густой овражно-балочной сетью, и занимали лесную зону Северо-Западной Приволжской возвышенности. Однако от некогда громадных лесных массивов к середине XIX в. сохранились лишь крупные хвойные леса в низовьях Мокши, долине Алатыря и некоторых других местах; основная часть смешанных и лиственных лесов была сильно разрежена, а в некоторых районах полностью уничтожена [8, с. 3].
Марий Эл, занимая часть бассейна среднего течения Волги, разделяется рекой на два неравновеликих природных региона - Левобережье и Правобережье, которые представляют части двух почвенно-растительных зон: темнохвойно-широколиственных лесов южной тайги и северной лесостепи. Жизнь древних мари в этих условиях заставила их с большим вниманием относиться и к самим лесным угодьям, их особенностям и богатствам. Поэтому не случайно, что в лексической системе диалектов марийского языка бытует немало слов для обозначения возраста дерева, ср. марЛ нымыште, марСЗ немешты, марГ немешты, неместы, КУ лымышты ’молодая липа, годная для сдирания лыка’ - марЛ писте, серн. пиште, марСЗ пишты, марГ писты ’липа, старая липа’; марЛ тыр-ке, КУ тыркэ ’молодая сосна’ - марЛ пунчо, марГ пынжы ’сосна, старая сосна’, марЛ яктыпунчо ’высокая стройная сосна’; марВ нулгаж ’молодая пихта’ -марЛ нулго ’пихта, старая пихта’ и другие.
Как явствуют примеры, характерные особенности и признаки обозначаемой реалии отображены в сознании носителей марийского языка отдельными лексемами, указывающими на противопоставленность их смыслов внутри одной предметно-тематической группы. В этом отношении марийский язык иллюстрирует не только особенность и богатство своего словарного состава, но и «предопределенность системных семантических связей слов внеязыковыми факторами (связь самих предметов, явлений, понятий объективного мира)» [16, с. 12].
Исходя из вышесказанного, можно прийти к выводу, что поиск системности-асистемности в топонимии волжско-финских языков, изучение типологии фонетической и грамматической адаптации субстратных то-полексем, участвующих в номинации географических объектов, и определение инноваций в способах их проведения представляют определенный интерес как для теоретической топономастики, так и контрастивной лингвистики и компаративистики. Исследовательская практика неопровержимо свидетельствует и о том, что, фиксируя соответствия сравниваемых лингвогеографических данных языков народов Урало-Поволжья, в большей или меньшей степени можно подготовить топонимические данные к их содержательному истолкованию и теоретическому осмыслению результатов взаимодействия языков и трансформации топонимов в ономастиконе Урало-Поволжья.
Сокращенные названия языков и диалектов венг. - венгерский язык, др.-фин. - древнефинский язык, комиЗ - коми-зырянский язык,
КУ - красноуфимский говор восточного наречия марийского языка,
манс. - мансийский язык,
мар. - марийский язык,
марВ - восточное наречие марийского языка,
марГ - горное наречие марийского языка,
марЛ - луговое наречие марийского языка,
марСЗ - северо-западное наречие марийского языка,
морд. - мордовские языки,
мордМ - мокша-мордовский язык,
мордЭ - эрзя-мордовский язык,
праморд. - прамордовский язык,
саамН - норвежский диалект саамского языка,
удм. - удмуртский язык,
фин. - финский язык,
хант. - хантыйский язык,
эст. - эстонский язык.
Сокращенные названия типов географических объектов
бол. - болото,
лев. - левый приток реки,
н. п. - населенный пункт,
обл. - область,
оз. - озеро,
прав. - правый приток реки, р. - река, р-н - район.
ЛИТЕРАТУРА
1. Валиуллина З. М. Сопоставительная грамматика русского и татарского языков: Словообразование и морфология. - Казань: Тат. кн. изд-во, 1983. - 152 с.
2. Галкин И. С. Марий исторический лексикологий. Тунемме книга / Мар. гос. ун-т. - Йошкар-Ола, 1986. - 72 с.
3. Зимин П. В., Еремин Г. В. Реки Пензенской области. - Саратов: Приволжское кн. изд-во. Пензенское отд-ние, 1989. - 168 с.
4. Инжеватов И. К. Топонимический словарь Мордовской АССР: Названия населенных пунктов. 2-е изд., испр. и доп. - Саранск: Мордовское кн. изд-во, 1987. - 264 с.
5. Кривощёкова-Гантман А. С. Гидронимия коми-пермяцкого происхождения в Прикамье. Пермский гос. ун-т им. А. М. Горького // Географические названия Прикамья / Пермское отд-ние Г еограф. о-ва СССР. Уч. зап. № 177. - Пермь: Пермское кн. изд-во, 1968. - С. 16-51.
6. Марийская АССР. Административно-территориальное деление на 1 мая 1952 года. - Йошкар-Ола: Мар. кн. изд-во, 1952. - 250 с.
7. Матюковский Г. И. Физика ден лирика // Марий литература: X класслан хрестоматий. Кокымшо торлатыме да ешарыме изданий. - Йошкар-Ола: Кн. лукшо мар. изд-во, 1975. - С. 137-138.
8. Мордва. Историко-этнографические очерки / МордНИИЯЛИЭ. -Саранск: Мордовское кн. изд-во, 1981. - 336 с.
9. Основы финно-угорского языкознания. Вопросы происхождения и развития финно-угорских языков / АН СССР Ин-т языкознания. - М.: Наука, 1974. - 484 с.
10. Подольская Н. В. Типовые восточнославянские топоосновы (Словообразовательный анализ) // Ин-т языкознания АН СССР. -М.: Наука, 1983. -160 с.
11. Попов А. И. Географические названия (Введение в топонимику) / АН СССР. Географ. о-во СССР. - М.; Л., 1965. - 182 с.
12. Республика Татарстан. Административно-территориальное деление на 1 января 1992 года. - Казань: Изд-во «Барс», 1992. -320 с.
13. Серебренников Б. А., Гаджиева Н. З. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков: учеб. пособие для вузов. -Баку: Изд-во «Мариф», 1979. - 304 с.
14. Списокъ населенныхъ мЪстъ Костромской губерніи (По свЪдЪшямъ 1907 года). -Кострома, 1908.
15. Уфимская губернія. Списокъ населенных мЪсть по свВДЬніямь 1870 года. -СПб., 1877.
16. Финно-волжская языковая общность / АН СССР. Ин-т языкознания. - М.: Наука, 1989. - 272 с.
