CC BY
51
ДРЕВНЯЯ ИСТОРИЯ И ТРАДИЦИОННАЯ КУЛЬТУРА
А. Д. Таиров, И. Э. Любчанский
взаимодействие племен степи и лесостепи южного Зауралья в i тысячелетии до н. э. — первой половине i тысячелетия Н. э.
Рассматривается проблема взаимодействия племен степной и лесостепной зон Южного Зауралья в эпоху раннего железного века и гунно-аланского времени. Освещаются ключевые вопросы истории, этногенеза и политогенеза кочевых, полукочевых и оседлых сообществ региона в I тысячелетии до н. э. — первой половине I тысячелетия н. э.
Южное Зауралье представляет собой территорию, которая включает в себя несколько ландшафтных зон: степную, лесостепную и горно-таежную. Такое районирование предопределило способы хозяйствования населения этих территорий. Наиболее освоенными в I тысячелетии до н. э. — I тысячелетии н. э. были степные и лесостепные районы. Причем в степной зоне абсолютно доминировало кочевое скотоводство, в то время как население лесостепи вело полукочевое или оседло-скотоводческое хозяйство.
Степные районы Южного Зауралья в I тысячелетии до н. э. были заняты племенами, являвшимися составной частью обширного скифо-сибирского мира. В VII— VI вв. до н. э. это были носители бобровско-тасмолинской археологической культуры, а в конце VI-II в. до н. э. — зауральского варианта прохоровской культуры.
Северными и северо-восточными соседями ранних кочевников Южного Зауралья в I тысячелетии до н. э. выступало население зауральских городищ с баи-товской и воробьевской керамикой, племена гороховской, иткульской, гамаюн-ской и саргатской культур.
Контакты кочевников степи с населением лесостепи были весьма разнообразны по форме, интенсивности, широте и глубине, по своему характеру, способу осуществления и функциональной направленности. Они могли быть постоянными, периодическими или эпизодическими, охватывать все слои общества или отдельные его страты, выступать в форме взаимодействия и / или воздействия. По своему характеру и способу осуществления эти контакты могли быть военные или мирные, миграционные и инфильтрационные. Миграционные контакты — результат перемещения относительно больших групп людей. Инфильтрационные — результат перемещения небольших групп или даже отдельных лиц (например, при смешанных браках, включении в военную дружину иноплеменников и т. п.). Контакты можно разделить на хозяйственные, включая разделение труда между контактирующими обществами, социальные (массовые и элитарные), потестарно-политические и культурно-идеологические. Все эти типы контактов менялись во времени и пространстве в соответствии с конкретно складывающимися и меняющимися обстоятельствами. В одно и то же время типы контактов с
разными группами населения (носителями гороховской, иткульской, саргатской культур) могли быть разными. Различными в разное время могли быть и контакты с одной и той же группой населения. На разных отрезках истории преобладали те или иные типы контактов. Это зависело от множества трудноуловимых в настоящее время особенностей.
В относительно стабильные периоды преобладали, очевидно, постоянные хозяйственные, в том числе торгово-обменные, контакты, инфильтрации, включая брачные связи, охватывающие не только элитарные, но и рядовые слои населения. В такие периоды открывались значительные возможности и для культурно-идеологических контактов, проводниками которых в обществах лесостепи выступала родоплеменная верхушка, связанная своим происхождением с кочевым миром. В периоды же политической и экологической нестабильности преобладали, скорее всего, потестарно-политические контакты военного характера, сопровождавшиеся миграционными (включением в состав того или иного объединения крупных групп инородного населения).
В VIII в. до н. э. население зауральско-западносибирской лесостепи, оставившее памятники носиловского, баитовского, воробьевского типов, иткульской и гамаюнской культур, было еще слабо связано со степным кочевым миром. Здесь сохранялись собственные внутренние отношения, к тому же с севера население лесостепи испытывало давление лесных по происхождению культур. Но уже в VII в. до н. э. воздействие степного сакского мира на население лесостепи значительно усилилось1. Судя по расположению курганов, ранние кочевники VII— VI вв. до н. э. занимали весьма обширные территории в пределах современной зауральско-западносибирской лесостепи. В Южном Зауралье ими была освоена вся современная южная лесостепь до реки Миасс на севере.
О контактах лесостепного населения со Степью в VII—VI вв. до н. э. свидетельствуют материалы поселений и городищ, расположенных в лесостепи Зауралья, Притоболья и Тоболо-Иртышского междуречья. Это находки бронзовых зеркал с центральной петлей на обороте; бронзовых ножей без выделенной, или слабо выделенной, рукоятью, иногда с отверстием на ее конце или с кольчатым навер-шием, и формы для их отливки; бронзовых двухлопастных втульчатых, двух- и трехлопастных черешковых наконечников стрел и форм для их отливки; бронзовых амулетов-колесиков; железных булавок; предметов конской упряжи. Через территорию Южного Зауралья или Казахстана проникли в глубь лесостепи биметаллические чеканы и бронзовые кинжалы. Возможно, имело место и прямое проникновение воинских контингентов номадов в лесостепь. Об этом, на наш взгляд, свидетельствуют ранние (VII — первая половина VI в. до н.э.) погребения Прыговского могильника на Средней Исети2. Однако эти проникновения, вероятно, еще не приводили к оседанию кочевников в лесостепи. Оставленные же номадами погребения в современной лесостепной зоне маркировали, по нашему мнению, лишь крайние пределы их летних кочевий, являясь своеобразным символом «сферы интересов».
На рубеже VIII—VII вв. до н. э. в лесостепи Южного Зауралья появляются первые городища, сначала гамаюнские, затем иткульские. Среди причин, обусловивших их строительство, — необходимость закрепления на осваиваемых землях у
«гамаюнцев» и потребность в охране средств металлургического производства, технических секретов и производимого продукта у «иткульцев» — главной, определяющей, мы считаем необходимость эффективной защиты от кочевников3. Строительство фортификаций явилось закономерной реакцией лесостепного населения Зауралья на агрессивность их степных соседей. Цепь гамаюнских и ит-кульских фортификаций, оформившаяся к VI—IV вв. до н.э., по рекам Багаряк, Синара, средняя Исеть защищала внутренние лесные районы от экспансии кочевых племен4. Главное, что привлекало кочевников Южного Зауралья, то, ради чего они стремились на север, был, как представляется, металл — медь и железо. Именно потребность в металле стимулировала их активную деятельность на северных рубежах своей территории. Показательно в этом отношении то, что большинство предметов, имеющих аналогии в кочевом мире, происходит от памятников иткульской культуры.
Потребность в металле была постоянной. Он был нужен для изготовления оружия, украшений, орудий труда, конской упряжи и т. п. И крайне важно было его регулярное и в достаточном количестве поступление. Поэтому кочевники Южного Зауралья, вероятно, уже во второй половине VII—VI в. до н. э. сделали ставку на ближайших его производителей — племена зауральской лесостепи, в частности племена иткульской культуры. Одним из наиболее ранних свидетельств военной активности кочевников на южных рубежах иткульского мира является, на наш взгляд, погребение 3 в кургане 2 могильника Иртяш 145. На берегах озер Иртяш и Большая Нанога находится несколько городищ иткульской культуры6. Эти памятники вместе с Иткульским I городищем на озере Иткуль, в 30 км севернее озера Иртяш, входят в Иртяшское гнездо культуры, которое функционировало в VII—IV вв. до н.э.7 Наиболее ранний памятник гнезда Иткульское I городище является также одним из первичных металлургических центров иткульского очага медной металлургии. Время существования городища определяется концом VII-V в. до н. э. или VII-IV вв. до н.э.8
Обращает на себя внимание совпадение во времени процесса становления ит-кульской культуры и функционировавшего на ее базе металлургического очага и начала активного проникновения кочевников в лесостепь, в частности в ареал формирующейся иткульской культуры. Как нам кажется, именно потребность кочевого мира в цветном металле определила становление и стимулировала дальнейшее развитие иткульской культуры и иткульского очага металлургии, который и в дальнейшем был тесно связан со Степью9. Результатом же военной активности номадов в VII—VI вв. до н. э. явилось установление, по всей вероятности, системы даннических отношений — в обмен на гарантии «покровительства» иткульские племена поставляли кочевникам цветной металл и изделия из него. При этом «иткульцы», очевидно, в основном сохраняли свою целостность как социально-потестарная и экономическая общность.
Военно-грабительский характер первых контактов, а в дальнейшем и даннические отношения, привели к почти полному отсутствию культурно-идеологических контактов между «иткульцами» и кочевниками. Их взаимоотношения, не затрагивая сферу духовной культуры, ограничивались лишь постоянными хозяйственными контактами, в которые вступали отдельные, прежде всего элитарные,
группы населения. Эту модель взаимоотношения населения степи и лесостепи Южного Зауралья мы обозначили как «иткульская»10.
Формирование второй, «гороховской», модели связано с миграцией в конце VI — начале V в. до н. э. групп ираноязычных кочевников Южного Зауралья и Приаралья в лесостепь Зауралья и Западной Сибири. Эти группы сыграли решающую роль в ускорении социально-экономического развития западносибирского населения и приняли участие в формировании гороховской и саргатской культур. Последнее обстоятельство нашло отражение в погребальном ритуале, конструкции могильных ям, надмогильных сооружений, инвентаре, фортификации и искусстве. Принадлежность к кочевым, сакским по происхождению, родам определяло знатность и высокий социальный статус у носителей гороховской и саргатской культур11. Сакское же происхождение родовой знати в дальнейшем давало широкие возможности для развития хозяйственных, социальных, потестарно-политических и культурно-идеологических контактов с кочевыми племенами Южного Зауралья и Казахстана12. Причем контакты эти охватывали не только элитарные, но и рядовые слои населения.
Интенсивное иранское воздействие, которому в V—IV вв. до н. э. подверглось население лесостепи Зауралья и Западной Сибири, обусловило не только иранские заимствования в угорских языках, связанные с хозяйством, религией, социальными отношениями и военным делом, но и проникновение в мировоззрение древних угров элементов мировоззрения ираноязычных народов13. Угорское население восприняло, хотя и не сразу, основные элементы модели мира ираноязычных кочевников, их погребальной обрядности. Этим, очевидно, можно объяснить распространение курганного погребального обряда у носителей гороховской и саргатской культур.
Уже с V в. до н. э. гороховцы, активно осваивавшие земли соседних племен, стали играть заметную роль во взаимоотношениях номадов Южного Зауралья, шире Южного Урала, с населением лесостепи. От состояния отношений с ними во многом зависело и снабжение кочевников металлом. Эти связи были обусловлены непосредственным соседством, близкими формами хозяйства и, возможно, генетическим родством. Эти связи политического, экономического и матримониального характера явились причиной распространения в V в. до н. э. в Южном Зауралье и прилегающих к нему районах круглодонной керамики с примесью талька в глине, близкой по форме технологии изготовления и орнаментации гороховской, сыгравшей ведущую роль в сложении раннесарматского (прохоровско-го) керамического комплекса14.
В конце V — начале IV в. до н. э. гороховцы занимали северную зауральскую лесостепь от восточного склона Урала до Среднего Тобола. Прослеживается определенная тенденция к постепенному их передвижению на восток15. Однако это продвижение гороховцев было остановлено встречным движением саргатских племен, первые памятники которых появляются в Среднем Притоболье в конце V — начале IV в. до н.э.16 Главной причиной перемещения саргатского населения на запад была, вероятно, перенаселенность в восточном ареале культуры при отсутствии свободных земель на востоке. Однако нельзя сбрасывать со счета и возможное стремление приблизиться к металлургическим центрам Зауралья.
Столкнувшись в Среднем Притоболье с гороховским и баитовским населением, саргатцы часть его ассимилировали, а часть оттеснили на север («баитов-цы») или на запад, северо-запад и юг («гороховцы»)17. Под давлением пришельцев в конце V — начале IV в. до н. э. гороховское население из северной зауральской лесостепи вынуждено было передвинуться на запад, на территорию, занимаемую племенами иткульской и гамаюнской культур (восточные склоны Урала и его горно-лесные районы). Часть гороховских племен, включив в свой состав отдельные группы иткульского и воробьевского населения Зауралья, ушла еще дальше на запад и осела на правобережье среднего течения реки Белой, оттеснив, а частично и ассимилировав местные племена (гафурийская группа памятников). Другая же часть оказалась в Северо-Восточной Башкирии (айская группа памятников)18.
В Зауралье ареал гороховской культуры в конце V — начале IV в. до н.э., по-видимому, несколько смещается к югу, захватывая северную часть южной лесостепи (южнее реки Миасс), где до этого в VII—V вв. до н. э. фиксируются лишь памятники кочевого населения. В результате этого процесса здесь появляются не только погребальные комплексы смешанного характера (причелябинская группа курганов)19, но и типично гороховские погребения20.
Продвижение гороховского населения на юг сопровождалось, вероятно, переходом некоторых групп к кочевому скотоводству и включением их в состав номадов Южного Зауралья. Именно это включение дало толчок более быстрому распространению круглодонной тальковой керамики среди кочевников Южного
Зауралья, окончательному оформлению керамического комплекса прохоровской
21
культуры .
Экспансия саргатских племен на запад привела к резкому обострению политической ситуации в Зауралье. Именно на начальном этапе соседства гороховцев и саргатцев возникало большинство известных городищ на Нижней и Средней Исети и левобережье Тобола22. Создается реальная угроза потери кочевниками зауральских источников металла. В этих условиях неизбежен был военно-политический союз южнозауральских номадов и лесостепного гороховского населения. Последние, идя на этот союз, видели в кочевниках реальную силу, способную хотя бы на время приостановить натиск восточных племен. Для кочевников же союз с гороховцами давал возможность не только постоянного, точнее сказать, круглогодичного, контроля над племенами-производителями металла, что, вероятно, имело место и в предшествующее время, но и сохранения для себя этого, почти единственного к тому времени, источника стабильного поступления металла и изделий из него. Наличие такого союза явилось дополнительным фактором, обеспечивающим тесное взаимодействие на территории Южного Зауралья степных и лесостепных традиций в погребальной обрядности и материальной культуре.
В конце V — начале IV в. до н. э. Южное Зауралье вследствие резко наступившей аридизации вступает в эпоху экологического кризиса, продолжавшегося до II—III вв. н.э.23 Значительно уменьшается количество атмосферных осадков, падает продуктивность пастбищ. В этих условиях передвижение в южную лесостепь части гороховского населения привело, по-видимому, к обострению демографи-
ческой ситуации в Южном Зауралье — перенаселенности. А при относительной перенаселенности достаточно нескольких неблагоприятных по климатическим условиям лет, чтобы массы кочевников направились на поиски новых пастбищ. Все это в конечном счете и предопределило передвижение части южнозауральских кочевников и вошедших в их состав лесостепных зауральских племен. В IV в. до н. э. оно было направлено главным образом на запад и юго-запад, в степные районы Южного Приуралья, которые в ландшафтно-климатическом отношении соответствовали их традиционному хозяйству и быту. Кроме того, начавшийся здесь в IV в. до н. э. процесс аридизации протекал более плавно и был
24
менее выражен .
После освоения Среднего Притоболья саргатское население постепенно включило в орбиту своего влияния иткульских металлургов, рыболовов и охотников лесного Зауралья (кашинская культура). Свидетельством этого может служить керамика переходных типов: гороховско-саргатская, саргатско-иткульская, саргатско-кашинская и т. п.25 Однако контакты саргатских племен с кочевниками Южного Урала в V—III вв. до н. э. ограничивались, вероятно, лишь военно-политическими. Данное обстоятельство обусловило то, что в саргатских памятниках этого времени встречены в основном близкие сарматским формы оружия и лишь изредка конской упряжи и поясной гарнитуры26.
Начавшаяся в конце III в. до н. э. подвижка кулайских племен в южном направлении несколько изменила ситуацию в восточном ареале саргатской культуры. Она, в частности, вызвала отток части барабинского и прииртышского населения на запад и частично на юго-восток, в районы Алтая. Вероятно, давление саргатских племен с востока привело к подвижке населения и в лесостепном Зауралье. Следствием этого процесса явилось окончательное поглощение гороховского и иткульского населения и распространение саргатских культурных стереотипов по всему лесостепному Зауралью27. Концом III — первой половиной II в. до н. э. датируются самые поздние гороховские погребальные комплексы28.
В конце III в. до н. э. начинается и новый цикл проникновения южноуральских кочевников в лесостепь Зауралья и Западной Сибири, который заканчивается, вероятно, во второй половине II в. до н. э. Очевидно, с этим проникновением связано увеличение в памятниках саргатской культуры количества воинских захоронений с оружием и конской упряжью прохоровских форм, а также комплексов с огнем, могильных ям с заплечиками, появление южной и широтной ориен-
29
тировок и т. п.29.
Причинами, вызвавшими проникновение южнозауральских кочевников в лесостепь, были не только ухудшающиеся климатические условия в степи, но и неблагоприятная политическая ситуация в Средней Азии, близ их зимних кочевий. Но это проникновение носило уже совершенно иной характер, чем в конце VI — начале V в. до н. э. Во-первых, оно, очевидно, было менее массовым. Миграция носила, скорее всего, характер внедрения отдельных родовых групп, или их сегментов, в состав саргатского населения. Во-вторых, происходило оно в совершенно иных исторических условиях. Если в конце VI—V в. до н. э. кочевой мир Зауралья находился в стадии подъема, то в конце III в. до н. э. — в стадии глубокого упадка. С другой стороны, в конце VI—V в. до н. э. степные кочевники столкнулись в заураль-
ской лесостепи с разнородным и раздробленным населением, составлявшим своеобразную мозаику культур и культурных типов. В конце III в. до н. э. заканчивается процесс поглощения саргатцами предшествующих культурных образований лесостепи. В конце Ш — начале II в. до н. э. в лесостепи Зауралья и Западной Сибири уже существовало мощное племенное объединение, находившееся на довольно вы-
30
соком уровне социально-экономического развития .
Взаимоотношения между кочевниками степи и «саргатцами» в IV—II в. до н. э. могут характеризовать третью модель взаимодействия населения степи и лесостепи Южного Зауралья в I тысячелетии до н. э. — «саргатскую».
Миграция кочевников Южного Зауралья как на запад, так и на юг, разгром оставшихся юэчжами имели далеко идущие региона последствия. Племена зауральско-западносибирской лесостепи, носители саргатской культуры, теперь могли установить непосредственные, в том числе и торговые, связи с земледельческими районами Средней Азии. В их руки перешел, вероятно, и контроль над торговыми путями, ведущими на юг. Вполне допустимо и предположение о постоянных прямых контактах лесостепного населения Зауралья с государственными образованьями Средней Азии. Запустение южнозауральских степей способствовало, в какой-то степени, расцвету саргатского племенного союза, что сопровождалось ростом населения в лесостепи, особенно в Зауралье31.
С первых веков новой эры для территории Южного Урала начинается эпоха поздней древности, которая заканчивается началом второй половины I тысячелетия. Внутри этого хронологического интервала выделяется несколько временных отрезков, которые включают в себя важнейшие события, отражающие этнические и культурные процессы в среде степного и лесостепного населения Южного Урала: вторая половина II—III в. н.э., IV — середина V в. н.э., V — начало VI в. н. э. В общеисторическом понимании эпоха поздней древности совпадает с начальным этапом эпохи «великого переселения народов» из районов Центральной Азии в Европу. Многочисленные импульсы этого процесса повлияли на культурную и этническую ситуацию в степном и лесостепном Зауралье, на характер взаимодействий и взаимоотношений племен двух ландшафтных зон.
Отдельные сюжеты столь глобального процесса нашли свое отражение в остатках материальной культуры племен Южного Зауралья. Однако складывается впечатление, что в период поздней древности развитие двух регионов Зауралья шло обособленно друг от друга и, контакты между степняками-скотоводами и племенами лесостепи носили периодический, нерегулярный характер. Как правило, эти контакты усиливались именно в то время, когда происходили серьезные, глобальные этнополитические события в степных районах Центральной Азии. Такими событиями периода поздней древности можно считать окончательный распад Хуннской державы в 93 г. н. э. и рост гегемонистских устремлений имперского Китая эпохи династии Младшая Хань. Часть хуннских племен, стремясь обрести новую «родину» к началу — середине II века н. э., достигают степных районов северного Приаралья, вступая в контакт с аланскими племенами этого региона. Возникший симбиоз аланского и хуннского населения проник и далеко на север и северо-восток, в пределы степей Южного Зауралья, оставив здесь разнообразные комплексы, свидетельствующие о синкретичном характере
их материальной культуры (могильники Большекараганский, Друженский, Ка-ратал и др.).
В конце первой четверти I тысячелетия н. э. этнокультурные и этнополити-ческие процессы в степях Южного Урала уже полностью определяются влиянием гуннского союза племен и его взаимодействием с лесостепными угорскими и степными ирано-язычными племенами. Обозначенные выше два столетия (II—IV вв. н.э.), по-видимому, были временем относительной этнополитической стабильности на территориях к западу от Яика и Уральского хребта.
Изменение этнокультурной ситуации на Южном Урале и примыкающих к нему районов Великого пояса евразийских степей, судя по имеющимся археологическим материалам, приходится на конец IV — начала V в. н. э. Характерно, что в степях региона (особенно в Приуралье) памятники этого времени практически не известны, зато как в Зауралье, так и в Приуралье наблюдается массовое проникновение кочевников вглубь лесостепной территории: могильник Малково, Бай-рамгулово II, Шатрово, Темясово — в Зауралье; памятники харинско-тураевского и турбаслинского типов — в Приуралье. Чем была вызвана подобная ситуация — однозначно сказать трудно, но в том, что она явилась следствием начала гуннской экспансии на запад, едва ли стоит сомневаться.
Уход части населения из южного Зауралья под воздействием общих процессов «переселения народов» скорее всего привел и к смещению части угорского населения Западной Сибири, которое в конце IV века н. э. проникло в Прикамье32. Сталкиваясь с гуннской миграцией, некоторые группы степного и лесостепного населения пытались избежать открытой встречи, поэтому вынуждены были скрываться в глухих, труднодоступных северных районах, обретая новую родину. Именно с этими событиями стоит связывать появление в Прикамье таких могильников, как Броды, Курманаево, Качка, Бурково33. На территории же лесостепи местный (угорский) и пришлый (гунно-аланский) субстраты сосуществуют на одних территориях. Однако к концу V в. н. э. в лесостепном Южном Приуралье усиливаются интеграционные процессы, которые в настоящий момент можно продемонстрировать на примере сложения турбаслинской археологической культуры.
Население, оставившее памятники турбаслинского круга, находилось на стадии формирования нового этноса, который возник в степях Южного Зауралья и был генетически связан с гунно-аланским миром. Процесс появления «тур-баслинцев» в лесостепной зоне Южного Приуралья связан с оттоком населения постгуннского времени из районов Восточного Приаралья и Южного Зауралья, который был вызван усилением эфталитского государства Центрального Казахстана, усилением давления Сасанидского Ирана на Хорезм и постепенным проникновением раннетюркских племенных групп в степные пространства Восточного Казахстана. Результатом этого трехвекторного «наступления» и явился частичный отток потомков гунно-аланских племен урало-казахстанских степей в лесостепные, более спокойные районы Южного Приуралья. При этом складывается впечатление, что в бассейны рек Белой и Демы (основная территория распространения погребальных памятников турбаслинского круга) пришел уже практически сформировавшийся этнос с устойчивой «этнической памятью». Это, в частности, подтверждают захоронения в склепах, исследованные на террито-
рии Уфы в районе мединститута и Сафроновской соляной пристани. Материалы этих погребений находят прямые аналогии в склепах Алтынасарского могильного комплекса более раннего времени (III — начало IV в. н. э.).
Безусловно, указанными аспектами не ограничивается проблема взаимоотношений степного и лесостепного населения Южного Урала в эпоху поздней древности. События, связанные с эпохой «великого переселения народов», повлияли и на лесостепное население Южного Зауралья в рассматриваемый отрезок времени. Специальных исследований в этой области нет, что связано со слабой изученностью региона. Однако даже по имеющимся материалам уже высказаны определенные суждения. Так, по мнению С. Г. Боталова, в Зауралье отдельные группы гунно-сарматского населения смешиваются с угорскими зауральскими племенами, носителями кашинских и прыговских археологических типов, а затем мигрируют вдоль Чусовой на северо-запад в Нижнее Прикамье, где участвуют в формировании ранней ломоватовской культуры34.
Последующий, постгуннский, этап V — середины VI в. н.э., в Южном Зауралье не однозначен. Частично, на кромке южнозауральской лесостепи и степи сохраняются археологические памятники собственно гуннского облика (находки у Муслюмово и Брюхановского выселка в Челябинской области). Но в это же время в пределах урало-казахстанских степей появляются памятники, которые завершают эпоху господства гуннов в Южном Зауралье. Эти новые, пока слабо изученные, археологические памятники вошли в научную терминологию под названием комплексов курганов с «усами» (каменными грядами). Даже единичные случаи обнаружения комплексов курганов с «усами» в лесостепной зоне Южного Зауралья (Султантимировский, Давлетовский, Баишевский, Суходол) могут говорить лишь о том, что эти пограничные районы степи и лесостепи в V — начале VI в. н. э. находились под контролем постгуннского населения и составляли северозападную периферию урало-казахстанского кочевого мира35.
С событиями, развернувшимися на степных пространствах восточной Евразии, связаны и изменения в лесной зоне Зауралья и Западной Сибири. В гуннский и постгуннский периоды (IV — начало V в. н. э., V — начало VI в. н. э.) археологически зафиксированы подвижки лесного населения Западной Сибири в южном направлении — в пределы границ лесного и лесостепного Зауралья. Этот процесс хорошо фиксируется по материалам городищ Уфа VI и Иткуль 15, а также поселения Мурино (север Челябинской области)36. Однако малочисленность археологических материалов пока не дает возможности определить формы и характер взаимодействий между мигрантами и аборигенами.
Подводя итог исследованию, отметим, что Южное Зауралье в I тысячелетии до н. э. — первой половине I тыс. н. э. являлось ареной сложных взаимодействий этнически разнородного населения степи и лесостепи. Эти взаимодействия были весьма разнообразны по форме, интенсивности, широте и глубине. По своему характеру и способу осуществления это военные или мирные, миграционные и ин-фильтрационные контакты. Связи эти можно разделить также на хозяйственные, включая разделение труда между контактирующими обществами, социальные (массовые и элитарные), потестарно-политические и культурно-идеологические. Все эти типы контактов менялись во времени и пространстве в соответствии с
конкретно складывающимися и меняющимися обстоятельствами. В одно и то же время типы контактов с разными группами населения (носителями гороховской, иткульской, саргатской культур) могли быть разными. Различными в разное время могли быть и контакты с одной и той же группой населения. Но если отвлечься от частностей, то в отношениях населения степи и лесостепи Южного Зауралья в VII—II вв. до н. э. можно обозначить три модели взаимодействия: «иткульская», «гороховская», «саргатская».
Таким образом, можно отметить, во-первых, в период поздней древности постоянных культурных контактов между лесостепными и степными племенами Южного Зауралья не наблюдается. Во-вторых, по археологическим материалам фиксируются дискретные миграции кочевого населения в лесостепную зону Зауралья и Приуралья в гуннский и постгуннский периоды. Связаны они с геополитическими изменениями в центральноазиатском регионе. Эти миграции привели к обособлению кочевого населения в среде финно-угорских народов Южного Урала и последующей их трансформации в оседлые культуры с кочевым компонентом в Нижнем Прикамье (памятники харинского и тарасовского типов) и Южном Приуралье (турбаслинская культура). В-третьих, можно констатировать, что в V — начале VI в. н. э. зауральская лесостепь находилась под контролем степных кочевых племен постгуннского времени, оставивших комплексы курганов с «усами». Однако их влияние не распространялось в пределы Южного Приуралья, где, по-прежнему, видимо, доминируют потомки гунно-аланских племен.
Примечания
1 См.: Корякова Л. Н. Культурно-исторические общности Урала и Западной Сибири (Тоболо-Иртышская провинция на ранней и средней стадиях железного века): Дис. д-ра ист. наук в форме научного доклада. Новосибирск, 1993. С. 25; Она же. Гаевский могильник в контексте эволюции саргатской культурной общности // Культура зауральских скотоводов на рубеже эр. Гаевский могильник саргатской общности: антропологическое исследование. Екатеринбург: «Екатеринбург», 1997. С. 138-154. С. 138.
2 См.: KoryakovaL. Burials and Settlements at the Eurasian Crossroads: joint Franco-Russian Project // Kurgans, Ritual Sites and Settlements: Unrasian Bronze and Iron Age. BAR International Series 890. 2000. P. 63-74. С. 65, 67.
3 См.: БорзуновВ. А. Укрепленные поселения Западной Сибири каменного, бронзового и первой половины железного веков // Очерки культурогенеза народов Западной Сибири. Т. 1, кн. I. Поселения и жилища. Томск: Изд-во Том. ун-та, 1995. С. 203-244.
4 Там же. С. 226.
5 См.: Гаврилюк А. Г. Иртяш-14 — погребальный комплекс степных кочевников в зауральской лесостепи // Археология Южного Урала. Степь (проблемы культурогенеза). Сер. «Этногенез уральских народов». Челябинск: Рифей, 2006. С. 225-245.
6 См.: Гаврилюк А. Г., Наумов А. М. Иртяшские городища // Этнические взаимодействия на Южном Урале: Материалы II регион. науч.-практ. конф. Челябинск: Рифей, 2004. С. 35-41.
7 См.: БельтиковаГ. В. Зауральский (Иткульский) очаг металлургии (VII—III вв. до н. э.): Авто-реф. дис. ... канд. ист. наук М., 1997. С. 19, 20.
8 См.: Бельтикова Г. В. Развитие иткульского очага металлургии // Вопр. археологии Урала: Сб. науч. тр. Екатеринбург: УрГУ, 1993. С. 93-106.
9 См.: Корякова Л. Н. Гаевский могильник в контексте эволюции саргатской культурной общности // Культура зауральских скотоводов на рубеже эр. Гаевский могильник саргатской общности: антропол. исслед. Екатеринбург: «Екатеринбург», 1997. С. 138-154. С. 140; СавельевН. С.
Каменные курганы восточных предгорий Южного Урала и некоторые вопросы формирования прохоровской культуры // Уфимский археологический вестник: Сб. науч. статей. Вып. 2. Уфа: НМ РБ, 2000. С. 17-48.
10 См.: Таиров А. Д. К вопросу о взаимодействии племен степи и лесостепи Южного Зауралья в раннем железном веке // Этнические взаимодействия на Южном Урале: Тез. докл. регион. науч.-практ. конф. Челябинск: Челяб. гос. ун-т, 2002. С. 107-109.
11 См.: КоряковаЛ. Н. Ранний железный век Зауралья и Западной Сибири (саргатская культура.) Свердловск : Изд-во Урал. ун-та, 1988. С. 157.
12 См.: МатвееваН. П. Ранний железный век Приишимья. Новосибирск: Наука. Сибирская издательская фирма, 1994. С. 125.
13 См.: Пархимович С. Г. Индоиранский компонент в мировоззрении обских угров // Сургут, Сибирь, Россия: Междунар. науч.-практ. конф., посвящ. 400-летию города Сургута: Тез. докл. Екатеринбург: Б. и., 1994. С. 159-162; Яшин В. Б. Еще раз о митраических истоках культа Мир-сусне-хума у обских угров // Народы Сибири: история и культура (Сер. Этнография Сибири). Новосибирск: Изд-во ИАиЭ СО РАН, 1997. С. 44-52.
14 См.: Мошкова М. Г. Происхождение раннесарматской (прохоровской) культуры. М.: Наука, 1974. С. 35-38, 47-50; Смирнов К. Ф. Савроматы. Ранняя история и культура сармат. М.: Наука, 1964. С. 114, 115, 119, 120.
15 См.: МатвееваН. П. Ранний железный век Среднего Притоболья: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Новосибирск, 1987. С. 14, 15.
16 См.: МатвееваН. П. О соотношении гороховских и воробьевских памятников в Среднем При-тоболье // Источники этнокультурной истории Западной Сибири: Сб. науч. тр. Тюмень: Б. и., 1991. С. 148-164.
17 См.: Корякова Л. Н. Ранний железный век Зауралья и Западной Сибири. С. 164; Матвеева Н. П. О гороховской культуре в Зауралье // Актуальные проблемы древней истории и археологии Южного Урала: Сб. науч. ст. Уфа: Восточный университет, 1996. С. 83-96. С. 90.
18 См.: МатвееваН. П. О соотношении гороховских и воробьевских памятников в Среднем При-тоболье. С. 148-164; Пшеничнюк А. Х. Шиповский комплекс памятников (IV в. до н. э. — III в. н. э.) // Древности Южного Урала. Уфа: БФ АН СССР, 1976. С. 35-131; Борзунов В. А., Новичен-ков Н. Н. Ранние укрепленные поселения финно-угров Урала // Материальная культура древнего населения Урала и Западной Сибири: Сб. науч. тр. Свердловск: УрГУ, 1988. С. 88-103.
19 См.: МошковаМ. Г. Погребения VI-IV вв. до н. э. в Челябинской группе курганов // Древности Восточной Европы. М.: Наука, 1969. С. 138-147.
20 См.: Терехова Л. М., Чемякин Ю. П. Новый могильник раннего железного века в Челябинской области // История и культура сарматов: Межвуз. науч. сб. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1983. С. 129-138.
21 См.: Мошкова М. Г. Пути и особенности развития савромато-сарматской культурно-исторической общности: Науч. докл., представлен. в качестве дис. ... д-ра ист. наук. М., 1989. С. 31, 32.
22 См.: МатвееваН. П. Социально-экономические структуры населения Западной Сибири в раннем железном веке (лесостепная и подтаежная зоны). Новосибирск: Наука. Сиб. изд. фирма РАН, 2000. 399 с. С. 101.
23 См.: Иванов И. В, Чернянский С. С. Общие закономерности развития черноземов Евразии и эволюция черноземов Зауралья // Почвоведение. 1996. № 9. С. 1045-1055.
24 См.: Таиров А. Д. Изменения климата степей и лесостепей Центральной Евразии во II—I тыс. до н. э.: Материалы к историческим реконструкциям. Челябинск: Рифей, 2003. С. 32-36.
25 См.: Корякова Л. Н. Культурно-исторические общности Урала и Западной Сибири. С. 45; Матвеева Н. П. Край в раннем железном веке и средневековье // История Курганской области (с древнейших времен до 1861 года). Т. 1. Курган: Курган. пед. ин-т, 1995. С. 76-112.
26 См.: МатвееваН. П. Социально-экономические структуры населения Западной Сибири в раннем железном. С. 62, 69-72.
27 См.: Корякова Л. Н. Гаевский могильник в контексте эволюции саргатской культурной общности. С. 138-154.
28 См.: Булдашов В. А. Погребальная обрядность гороховской культуры: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Новосибирск, 1998. С. 13, 14.
29 См.: КоряковаЛ. Н. Гаевский могильник в контексте эволюции саргатской культурной общности. С. 138-154; МатвееваН. П. Ранний железный век Приишимья. С. 124, 125.
30 См.: Корякова Л. Н. Гаевский могильник в контексте эволюции саргатской культурной общности. С. 138-154.
31 Там же.
32 См.: БогачевА. В. Кочевники лесостепного Поволжья У-УШ вв. Самара, 1998. С. 80.
33 См.: Голдина Р. Д. Древняя и средневековая история удмуртского народа. Ижевск: Изд. дом «Удмурт. ун-т», 1999. С. 275, 276.
34 См.: Боталов С. Г. Поздняя древность и средневековье // Древняя история Южного Зауралья. Т. II. Ранний железный век и средневековье. Челябинск: ЮУрГУ, 2000. С. 207-430. С. 286.
35 См.: Боталов С. Г., Таиров А. Д., Любчанский И. Э. Курганы с «усами» урало-казахстанских степей. Челябинск: Юж.-Урал. филиал ИИА УрО РАН, 2006. 232 с.
36 Боталов С. Г. Указ. соч. С. 207-430.
