CC BY
33
УДК 800.8:808.2
А. В. Михайлов, Т. В. Михайлова
ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ МОДЕЛЕЙ ПОСТРОЕНИЯ ОБЩЕСТВА В ДРЕВНЕРУССКИХ ТЕКСТАХ
Описываются две конкурирующие модели построения древнерусского общества, имплицированные в содержание и структуру ряда ранних древнерусских хроникальных и молитвенных текстов, на основе анализа оценочных предикатов.
Своеобразие исторического пути России во многом объясняется спецификой русской государственности. Как известно, в Древней Руси и до создания государства, и в эпоху организации русского государства существовали зародыши всех форм власти: демократической, аристократической и монархической, но именно царская идея стала победительницей по ряду причин - религиозных, социально-бытовых, внешнеполитических.
Анализ древнерусских текстов обнаруживает два основных идеологических течения, или две основные идеи верховной власти. С одной стороны, это народоправство, вольнолюбие, презрение к рабству, черты, которые можно назвать языческими чертами мировоззрения восточных славян. Согласно этим представлениям, вождем становится самый умный, отважный, сильный, способный вести за собой представитель рода. «Это образ ведущего вперед, но не образ того, кто стоит над тобою» [5. С. 289]. С другой стороны, развивается идея царской власти, где царь воспринимается как представитель Иисуса Христа на земле, выполняющий некую религиозную миссию. Эта идеология восходит к византийским государственно-теоретическим представлениям.
В целом же следует отметить, что социальный идеал языческой Древней Руси входил в противоречие с христианским идеалом, полученным в наследство от Восточной Римской империи.
В данной статье не ставится задача обсуждения этой сложной проблемы сосуществования двух идеологий. Нас интересует лишь то, как совмещались эти идеологии в пределах смысловой и формальной структуры одного важнейшего древнерусского текста - Повести временных лет (далее - ПВЛ) [6].
Поскольку летописный текст представляет собой сложное произведение с точки зрения структуры, авторов, времени написания тех или иных отрывков, то необходимо учитывать наличие разных оценочных систем в его текстах. В ПВЛ сосуществуют две разные стадии мышления и, соответственно, языка и культуры: архаичная, дохристианская и христианская. Основная форма идеологии средневековой книжности - христианское мировоззрение, но древнерусское историческое повествование с XI в. обнаруживает две формы сближения с фольклором (и, следовательно, дохристианским языческим мировоззрением, т. е. с языческой системой ценностей): «1) прямое перенесение в литературу фольклорных сюжетов, мотивов... без изменения их идейной сущности... 2) освоение литературно-художественного метода народной поэзии, определяемое совпадением оценки событий и цели их художественного воспроизведения» [1. С. 104].
Сосуществование ценностных систем в летописных текстах относится в первую очередь к старшей русской летописи, возникшей не ранее второй четверти XI в. «Чем более отдалена от летописца описываемая им эпоха, тем чаще он прибегает к народному преданию» [1. С. 106]. Особое внимание обращается нами на семантику синтаксических структур оценочных высказываний, потому что Повесть временных лет является идеологически выдержанным текстом, в котором в ХІ-ХІІ вв. заложены мировоззренческие установки нового - христианского -государства.
В рассказах Нестора о расселении восточных славян, их нравах и обычаях, о возникновении у них княжеской власти не присутствуют обозначения этнокультурных и политических общностей различных уровней. Употребляя термин род, летописец имеет в виду не только собственное значение этого слова - «племя», «союз племен», «племенное княжение», но и значение «крупная этнокультурная общность», ср. род словенский,родлехов [8. С. 98-100]. В древнеруссском языке была целая группа слов для обозначения общности по крови: языкъ (языци) - племя - колено -родъ, но говоря о расселении библейских племен, «летописец упоминает язи-ци, земли и страны...» [4].
Смысл государственной власти был ясно выражен летописцем: когда племена «начата сами в собе володети, и не бе в них правды, и восташа род на род, и быта в них усобици, воевати начата сами на ся...» (ПВЛ, 899, 10),* тогда понадобилось устроить единое правление со всеми вытекающими следствиями. При исторической неопределенности характеристики событий прошлого в текстах вполне четко выявлена причина появления княжеской власти: «...иреша сами в себе: поищемъ себе князя, иже бы... володел нами и...рядилъ по праву... <...> Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нетъ... Да поидете у нас княжити и володети» (ПВЛ, 899, 10).
Понятие верховной власти дано довольно явно: князь
- тот, кто устраивает «наряд» по праву и правде, ср. рядъ, родственное слово - ритуал, а также право, правьда, родственные слову первый в значении «исконный», «первичный».
Оставляя в стороне клубок противоречивых представлений и тенденциозных построений, изобилующих в ле-
* Здесь и далее в цитатах из древнерусских текстов аббревиатура или сокращение указывает на источник, первая цифра
- на год, под которым в тексте зафиксировано то или иное событие, вторая - на лист (прямую или оборотную (об) его сторону) соответствующей рукописи, положенной в основу издания. Орфография и пунктуация источников упрощена, ять везде заменен на е.
тописных статьях, повествующих о первых князьях, остановимся лишь на анализе языковых значений, на том, как представление о князе выражается в тексте.
Анализ значений определений показывает, что для описания первых князей характерно использование в качестве средств описания, во-первых, глаголов, обозначающих самостоятельное движение субъекта (из группы слов, представленной образованиями по корню -ход- и -ид-, например ити, възити и др., а также по корням -бег-, -лет-, -плав-; во-вторых, слов со значением обладания, например яти, пояти, възяти; в-третьих, слов с корнями -да- и -де-, например дати, делати, ср.: «Иде Олегъ на грекы... прииде къ Царюграду» (ПВЛ, 899, 10), т. е. реализуется значение «идти войною». Синтаксическая конструкция, описывающая военный поход, такова: имя князя + имя содеятеля (воины, дружина) + идти в, ко (пункт назначения) или на (племя). Высокое социальное положение субъекта, имя которого употребляется в этой конструкции, подразумевается само собой. Сочетание имя + идти могло относиться лишь к князю, т. е. военному вождю; только при соблюдении этого условия вся эта конструкция могла иметь значение ввода в ситуацию военного похода. Именно на это условие обращается внимание в летописи, когда обсуждается социальный статус Кыя: «Аще бо бы перевозчик Кыи, то не бы ходилъ ко Царюграду, но сеи княжаше в роду своем» (ПВЛ, 876, 7об). Поскольку конструкция, о которой мы говорим, имеет значение ввода в ситуацию военного похода, то в летописном тексте она часто сочетается с высказыванием, рассказывающим о результате похода: «ИдеЯрославъ на чюдь, и победи я, и постави град Гургевъ» (ПВЛ, 884, 85об). Семантика победы может быть эксплицирована просто словом победи, а может быть конкретизирована обозначением действий князя-победителя: «Иде Олегъ на севе-ряны, и победи северяны, и возложи на нь дань легку, не дая имъ козаром дани платити...» (ПВЛ, 884, 11об).
При именовании князя подразумевается и вся дружина, все войско, которое вел князь. Князя можно назвать «объединительным», или обобщенным, субъектом. В некоторых случаях оговаривается особо, что князь идет с воинами. В таких случаях указывается количество «воев»: «Ярославъ совокупи вои мнози, и приде къ Киеву» (ПВЛ, 1026, 85) - или называются и племена, из которых воины присоединяются к дружине князя: «Иде Олегъ на грекы... поя множество варег, и словенъ, и чюдь...» (ПВЛ, 884, 14об).
Социальное положение князя, т. е. военного вождя в первую очередь предполагает защиту своей земли и колонизационные задачи по отношению к чужим землям. Описание военных походов первых князей составляет, пожалуй, основу начальных летописных статей: «Иде Володимеръ на ятвягы, победи ятвягы и взя землю их» (ПВЛ, 983, 46об).
Естественной представляется и символическая формула со значением заключения мирного договора сътвори-ти миръ, вставляемая после высказывания о походе: «Ярос-лавъ... прииде к Киеву, и сотвори миръ со братомъ сво-имъ Мстиславомъ у Городца» (ПВЛ, 1025, 48об).
Битвы описывается после событий в обобщенном виде, как бы извлекаясь в воспоминание и назидание из
памяти в более развернутом виде, с употреблением устойчивых словесных формул, хотя и редко так пространно, как, например, здесь: «И выиде Олегъ на брегъ, и воевати нача, и много убїиства сотвори около града грекомъ, иразбиша многы полаты, и пожгоша церкви, а ихже имаху пленьникы, овехъ посечаху, другиа же мучаху, иныя жерастреляху, а другиа в море вметаху, и ина многа творяху Русь грекомъ, елико же ратные творять» (ПВЛ, 899, 14об).
Другая важная группа предикатов характеризуется лексемами, обозначающими действия первых князей, - предикатами с семантикой обладания. Призвание устроить порядок на Русской земле обеспечивает князю высокое положение, власть - «княжьи» права и обязанности. Кроме цели защиты своей земли и завоевания чужой, на князе лежит обязанность охраны внутреннего «наряда». История княжеского правления в Древней Руси указывает на постепенное расширение пределов попечения князя над вопросами жизни вверенной ему территории. От первичного захватывания, однократного овладения, что выражено в семантике корня -им- и слова имети/имати, происходит развитие к семантике постоянного владения, обладания: (Олег) «имаше на них дань...» (ПВЛ, 883, 11об).
Слова с корнем -им- выражают одну из основных ипостасей князя-вождя во время родоплеменных отношений; «принять власть» конкретизируется принятием «дани», «воев», «взятием» чужих земель, обладанием и реализацией права передачи владения другому лицу, выраженного словом посадить: «...Олег приа град (Смоленск) и посади мужи свои» (ПВЛ, 882, 10). Семантическая структура предиката с данным корнем соответствует древнегерманскому представлению о конунге как о военном вожде. Важно подчеркнуть, что речь идет о первых русских князьях, еще не принявших христианство.
Существует еще одна группа предикатов, значимая для раскрытия семантики представлений о князе, - это слова со значением речи. Известно, что право высказывания, речи есть по природе право владетельное и, например, давать имя объекту местности - природному или антропогенному - имел право лишь князь: «...(и приа власть Рюрикъ одинъ)... и сруби город(о)къ над Волхо-вомъ, и прозва Новгородъ» (ПВЛ, 862, 9).
Речи князя и являются его делами. Сущность деятельности князя (военные действия, дипломатия, личная жизнь и другие проявления) выражает его властность для современников - подданных и иноземцев - прежде всего с помощью его речедействий, а для потомков - практически только через них: «Олегъ же мало отступи отъ града, нача миръ творити со царьма грецкима... глаголя: “имите ми ся по дань”» (ПВЛ, 897, 15). Кроме того, в текстах используются глагольные формы со значением повеления, запрещения, предписания: повелети, запове-дати, запретити. На наш взгляд, деятельность князя в языческую эпоху, до принятия христианства и некоторое время после его принятия носила явно выраженный родовой характер.
Как полагает Л. А. Тихомиров, «русские племена, объединившиеся под княжеской властью, имели приблизительно один и тот же родовой строй... Родовой строй этих племен не выработал еще сильной клановой аристократии,
хотя уже создал различного рода старейшин, и кое-где явилось уже понятие о князе как зачинателе рода. <. .> В таких условиях совершилось призвание князей Рюриковичей. Когда восстал “род на род” и собрание родоначальников, этих старейшин и мелких князей, связанных каждый с узким интересом своего рода, не могло создать общего права, общей, равно для всех близкой власти - род славянофинских племен совершил великое дело: основание русской государственности, призвав в 862 г. князей как власть для всех общую, высшую. Смысл этой власти - уже не родовой, а государственный» [9. С. 212-213].
В раннем русском летописании сложилась такая парадоксальная ситуация, когда события дохристианской истории («доисторические») описываются народными дохристианскими преданиями, а перелагает их и приводит в систему православный книжник. При этом автор высказываний, как правило, вынужден ограничивать свободу своей собственной оценки, но оставляет оценочный компонент, который был выражен в предании, т. е. передачу оценки субъектом-язычником.
Представления летописца о княжеской жизни и власти связаны с общехристианскими представлениями о благе и грехе. Формы и приемы описания, связанные с представлениями о князе, правителе, включают определенные оценочные высказывания.
При описании княгини Ольги и князя Владимира задачей авторов летописных текстов было создание такой модели качества правителя, как православный правитель. Эта модель поведения включала, с одной стороны, идеальное поведение христианина (духовное начало), с другой - поведение идеального князя, правителя (мирское, физическое начало), праведника вообще и праведного правителя.
В походе на Царьград Олег сжигает церкви, мучает христиан. В этом описании летописец передает только информацию, хотя, как православный, он считает это грехом, но оценку дает не прямо: «Иде Олегъ на грекы... и выиде Олегъ на брегъ, и воевати нача, и много убийства сотвори около града грекомъ, и разбиша многы полаты, и пожгоша церкви, а ихже имаху пленникы, овехъ посекаху, другиа жемучаху... и ина многа творя-ху русь грекомъ, елико же ратнии творять (Радзивил-ловская летопись, далее - Радзив. [7], 899 л., 14об). Можно считать, что все же некий оценочный компонент здесь присутствует: убииства сотвори, мучаху - по какой бы ни было причине, в семантической структуре лексем содержатся семы «причинение страданий» и, предположительно, «сочувствие страдающей стороне», что вызывает некоторое осуждение «мучителей».
Намеренное устранение оценки присутствует во многих местах рассказов о князьях - первых русских христианах - о княгине Ольге и князе Владимире: в «Сказании о мести Ольги древлянам» (945), «Сказании о покорении древлянской земли» (946), «Повести о путешествии Ольги в Царьград» (955) и «Повести о смерти Ольги» (969). Первые два, как известно, были созданы в народной среде в языческую эпоху, возможно еще при жизни Ольги или вскоре после ее смерти.
Составители в «Сказании о мести Ольги древлянам» идеализируют и гиперболизируют ее мудрость, хитрость,
верность, способность мстить врагу за обиды. Враг представляется глупым, чванливым, недальновидным. Но эта оценка присутствует в тексте лишь имплицитно, она не выражена ни на уровне лексики, ни на синтаксическом уровне. Пожалуй, единственный раз оценка выражена явно, это, как ни странно, отрицательная оценка Игоря древлянами: «Мужа твоего убихом, бяше муж твой аки волкъ: въсхищаа и грабя, а наши князи суть добри, иже роспасли суть древенскую землю» (Радзив., 945, 27об). И немного ранее древляне, говоря об Игоре, используют сравнение его с волком: «аще ввадиться волкъ в овци, то выносить все стадо...» (Радзив., 945, 27об). В характеристике самой Ольги - героини сказаний, действия которой явно оценены положительно, составителем сказания (конечно, не летописцем) используются лишь информативно-фактические высказывания.
Оценочный компонент, хотя и неявным образом, но присутствует в тексте. К примеру, ложное оказание чести древлянам стало их «вывернутым бесчестием» древлян и наказанием. Оценочным эффектом ситуации явилось обнаружение мудрости и хитрости Ольги. Пределы развертывания мнимой ситуации уважения и истинной ситуации бесчестия расширены оценкой древлян от составителя текста: «они же... гордящеся», после чего следует автономинация древлянами своей ситуации: «Пущи ны Игоревы смерти».
В ПВЛ под 946 г. помещено еще одно сказание о мести Ольги - «Сказании о покорении древлянской земли», также фольклорного происхождения, тематически связанное с предыдущим сказанием. Здесь также прославляется хитрость, мудрость, настойчивость княгини, державшей целое лето осаду города Искоростеня и разбившей древлянское войско. И здесь положительная оценка Ольги выражена явно. В этом тексте нет лексики с оценочным компонентом. Основная семантика предикатов, относящихся к Ольге, относится к лексико-семантической группе глаголов говорения с оттенком выражения воли (поскольку она княгиня): «. повеле Ольга и яко смер-чес(я), пусти голуби, и повеле Ольга воемъ своимъ...», которые в этом тексте также могут иметь имплицитный характер. Императивы Ольги, обращенные ею к своим воинам (или дружинникам) и к древлянам, представляют собой слова-действия: «...дадитеми от двора по 3 голуби... се уже ся есте покорили мне и моему дитяти, а идете в град...» (Радзив., 945, 30).
Главной задачей Ольги, кроме отмщения, является окончательное покорение древлян. Именно этим объясняется наличие обширной лексической группы обращений княгини «сверху вниз» к древлянам. Древляне воспринимают как условие мира покорение Ольге и выплату дани, т. е. признание ее выше по социальному положению. Но условия эти были мнимыми или неактуальными для Ольги, задачей которой был обман древлян. Автор текста не обозначает это прямо, на это намекает лишь глагол мышления, стоящий в тексте рядом со словами об отсутствии возможности взять город, что и придает этому глаголу значение «обмануть»: «. и стоа Ольга лето и не можаше взяти града, и умысли сице... » (Радзив., 945, 30).
Для автора текста нет нужды проявлять оценку прямо. О том, что мстить и убивать плохо, летописец-христи-
анин предпочитает умалчивать и свою оценку событий не выявляет. Итак, наиболее положительными качествами Ольги является мудрость и хитрость, которые помогают Ольге добиваться своих целей.
«Повесть о путешествии Ольги в Царьград» (955) -сложное по составу произведение. Исследователи считают ее ярким образцом смешения двух литературных манер повествования. «Рассказ о том, как Ольга в самый патетический момент своей жизни, вскоре после крещения в Царьграде, хитроумным ответом “переклюкала” греческого царя - характерный пример... стилистической неустойчивости. <.> Перед нами два образа Ольги: народно-поэтический образ мудрой девы сказок и агиографический образ равноапостольной святой» [3. С. 64].
Летописец оценивает княгиню Ольгу по двум разным системам оценки: дохристианской, языческой, и христианской. Это вполне объяснимо, так как княгиня Ольга недавно крестилась, буквально на глазах читателей «новый человек» сменил «ветхого». Это, собственно, и есть основа сюжета повести. Рассмотрим подробнее: в тексте до крещения княгини Ольги оценивается ее ум, мудрость и красота: «...и бе тогда цар(ь) Костантинъ... и прииде к нему Ольга, и видевъ ю добру сущу зело лицем и смыс-лену, и удивися цар(ь)разуму ея» (Радзив., 955, 31). Необходимо, однако, признать, что оценка здесь дается через греческого царя, т. е. христианина, а суть этой оценки языческая. Константин позже говорит: «Переклюкала мя еси, Ольго». Истинно христианская оценочная лексика прозвучала в устах греческого патриарха после крещения Ольги: «Просвещена бывши, радовашес(я) д(у)шею и телом, и поуча ю патриарх о вере, и рече еи: Благо-словена ты в женах руских, яко возлюби свет, а тму остави; бл(а)г(о)сл(о)вити тя имут с(ы)н(о)верустии и в последниирод внук твоих... Чадо верное, въ Х(ри)с-(т)а к(ре)стилася еси, и въ Х(ри)с(т)а облечеся, Х(рис-то)съ имать сохранити тя» (Радзив., 955, 32).
Сказочные народные элементы, как отмечал
А. А. Шахматов, проглядывают в отношении Ольги к царю, духовные - в отношении к патриарху. Для летописца важно было противопоставить отношение Ольги к патриарху ее отношению к императору. Поучение патриарха идеализирует княгиню и ставит ее в один ряд с христианскими святыми и Богородицей. Об этом говорит фраза, связанная с текстом акафиста Богородице, а также сравнение Ольги с персонажами Ветхого Завета.
Семантика текста, связанная с умом, хитростью Ольги, заменяется семантикой христианской премудрости, которая непосредственно связана не с умом, а верой: «...блаж(е)наа Ольга искаше доброе пр(е)м(у)др(о)сти божьа...» (Радзив., 955, 32). Ум (как нейтральное по отношению к мировоззрению свойство) в применении к Ольге заменяется на характеризующую ее христианскую мудрость. Этот переход зафиксирован многократно в самых разных текстах христианской эпохи, и для Руси он не представляет исключения. Появляется лексика, характерная для агиографических текстов: блаженаа, чадо верное, держатися по правду, налезе бисеръ мног(о)ценен, еже есть Христос.
Особенно же агиографическая идеализация усиливается в заключительной части, где автор прибегает к авто-
ритетным сравнениям из Библии: «Се же бысть, якоже при Соломоне...». Упоминание имени царя Соломона и сравнение ситуации с ветхозаветной также не случайны, ибо в сознании христианина все, что связано с Соломоном, в оценочном смысле положительно и высоко.
Таким образом, можно утверждать, что летописный текст 955 г. по ряду причин, которые не входят в круг вопросов, разбираемых в этой статье, включает два основания и две системы оценочных представлений древнерусского человека.
Текст 969 г. «Повести о смерти Ольги» неоднороден по своему составу, так как две части. Одна часть - это повесть о смерти Ольги, состоящая из информативных высказываний: «По трех днех умре Ольга, и плакася по ней с(ы)нъ еа, и внуци еа, и людие вси плачемъ великимъ, и несоша и погребоша на месте. И бе заповедала Ольга не творити тризны над собою...» (Радзив., 969, 36об). Вторая часть летописной статьи представляет собой обширную похвалу, написанную торжественным слогом, использующим соответствующую семантику: «И бысть предтекущия хр(и)-стьаньстеи земли, аки десница пред с(о)лнцем, аки зоря пред светом си бо сияше, аки луна в нощи, тако и си в неверных ч(е)л(о)в(е)цех» (Радзив., 969, 36об).
Главная идея в прославлении Ольги - то, что именно она - первая от Руси - войдет в царство небесное: «Раду-ися, Русскои земли познание, к богу начаток примирению быхом...» (Радзив., 969, 36).
Несмотря на то что две части «Повести о смерти Ольги» неоднородны, очевидно, что оценочные представления, которые эксплицированы в тексте, в основном христианские. В этом тексте княгиня Ольга представлена как идеальный государственный деятель и как идеальная христианка, даже христианская подвижница. Идея праведности эксплицируется в тексте неоднократно: «Праведных бо душа не умираеть, яко же рече Соломонъ: Похвала праведному... възвеселяться людье... о якових пр(о)р(-о)къ гл(агола)ше: В памят(ь) вечную буд(е)ть правед-никъ...» (Радзив., 969, 36об-37).
Итак, княгиня Ольга является образцом правителя -православного христианина. Такой идеал был очень важен для христианской Руси. Разработка идеальных представлений о первой княгине-христианке продолжилась и в нескольких агиографических произведениях. Исследователи, занимающиеся первыми агиографическими произведениями, посвященными блаженной равноапостольной княгине, единодушно отмечают, что идеал правите-ля-христианина не был взят в готовом виде из византийского житийного канона, но, напротив, был выработан и развивался в дальнейшем именно как древнерусский идеал князя-христианина [2].
В повествованиях о князе Владимире наблюдается та же самая элиминация оценки летописца-христианина, что и в текстах о княгине Ольге до ее крещения. Действия Владимира, которые по христианским законам, несомненно, должны быть квалифицированы как греховные, автором не столько оцениваются, сколько описываются.
Одним из важных семантических признаков в положительнооценочных высказываниях о княгине Ольге и князе Владимире является нахождение во временном и причинно-следственном смысле в начале фундаменталь-
но важных периодов, функционирование в качестве причины: Ольга - «зачаток» всему христианству в Русской земле, а Владимир - креститель всей земли Русской, к тому же оба они послужили причиной спасения (в христианском смысле) русских людей и Русской земли.
Именно то, что их жизнеописание распадается на две части: до крещения и после - и создает такую языковую ситуацию, о которой говорилось выше, - элиминацию отрицательной оценки автора. Летописец-христианин не желает выражать осуждение грешной жизни двух будущих праведников Русской земли до их крещения и старается употреблять информативные высказывания, он доносит до читателя чужую оценку, будь то оценка составителя легенд, или оценка персонажей этих легенд. Книжник не комментирует события, но языковые ситуации, где объекты оценки своим поступком - крещением -включены в систему ценностей субъекта оценки - авторов летописных текстов, оценочны по своей природе и потому экспликация положительной оценки в данных текстах достигает значительных масштабов. Эти оценочные высказывания эмоционально насыщены, и в целом можно говорить об ориентации этих текстов на агиографические традиции.
9. Тихомиров, Л. А. Монархическая государственной
Библиографический список
1. Адрианова-Перетц, В. П. Историческая литература XI - начала XV вв. и народная поэзия / В. П. Адрианова-Перетц // ТОДРЛ. Т. VIII. М. ; Л. : Наука, 1951.
2. Грихин, В. А. Проблемы стиля древнерусской агиографии XIV-XV вв. / В. А. Грихин. М. : Изд-во Моск. ун-та, 1974.
3. Еремин, И. П. Лекции и статьи по истории древней русской литературы / И. П. Еремин. Л. : Изд-во Ле-нингр. ун-та, 1987.
4. Колесов, В. В. Древнерусский литературный язык /
В. В. Колесов. Л. : Изд-во ЛГУ, 1989.
5. Колесов, В. В. Мир человека Древней Руси /
В. В. Колесов. Л. : Изд-во Ленингр. ун-та, 1986.
6. Повесть временных лет. М. ; Л. : Изд-во АН СССР, 1950.
7. Радзивилловская летопись. М. : Наука, 1991. (Полн. собр. рус. летописей. Т. XXXIX).
8. Рогов, А. И. Формирование самосознания древнерусской народности / А. И. Рогов, Б. Н. Флоря // Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982.
/ Л. А. Тихомиров. СПб. : Комплект, 1992.
A. V. Mikhaylov, T. V. Mikhaylova
TWO MODELS OF BUILDING OLD RUSSIAN COMMUNITY ON THE BASIS OF THE TEXTS OF THE XI-XVI CENTURIES
In the article the cooperation of two models of building Old Russian community on the basis of the texts of the XI-XVI centuries are disclosured.
