Вытеснение истории: что осталось от мифа революции? Текст научной статьи по специальности «История и археология»

К 100-летию ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Лев ГУДКОВ Наталия ЗОРКАЯ

ВЫТЕСНЕНИЕ ИСТОРИИ:

ЧТО ОСТАЛОСЬ ОТ МИФА РЕВОЛЮЦИИ?

Нежелательный или ненужный юбилей

Если принять трактовку революции Ханной Арендт как освобождение от старого режима и основание нового социального порядка, институционализацию свободы1, то придется признать, что эволюция российского общества в постсоветский, посттоталитарный период сопровождалась систематическим вытеснением смыслового и ценностного содержания революционных событий 1917 года, причем, что важно, делали это политики с разными идеологическими взглядами. Интерес к 100-летию русской революции за рубежом проявляется сильнее, чем в самой России, если судить по множеству международных научных и университетских конференций, проходящих в разных странах. Историки, политологи, философы анализируют радикальные социальные изменения, произошедшие в мире после 1917 года, вызовы, последовавшие после появления советского тоталитарного государства и международного коммунистического движения. В России не так. Столетие 1917 года отмечается при явном равнодушии населения. Конечно, и здесь проходят семинары, выставки документов, появляются телевизионные передачи, посвященные этим событиям, но они носят либо дежурный, фор-

1 Арендт Х. О революции. М., 2006. Следуя Х. Арендт, мы можем (должны) рассматривать революцию как разрушение самодержавия или как освобождение от старого порядка (первый период) и как точку отсчета или основание нового общественного порядка (второй период). Проблемы возникают как раз в связи с вопросами «свободы», поскольку установившийся после революции порядок меньше всего может трактоваться как свобода. Сами основатели советского государства говорили не о свободе, а о диктатуре как условии строительства нового государственного порядка, в рамках которого могло формироваться и выращиваться принципиально новое общество.

мальный и пропагандистский, либо узко групповой характер мероприятий для историков. Сам масштаб юбилейных мероприятий несопоставим с массированными пропагандистскими кампаниями вокруг помпезных празднований Дня Победы 9 мая. Нельзя сказать, чтобы этот юбилей замалчивался властями, но ощущается, что он вызывает двойственные чувства у высшего руководства, недавно уверовавших коммунистов и «православных чекистов», не знающих толком, что нужно говорить в этом случае «народу»2. Необходимость отозваться на круглую дату не связана с внутренней потреб-

2 Указом В. Путина создана правительственная комиссия по празднованию во главе с руководителями государства и директорами академических институтов и университетов, утвержден план юбилейных мероприятий, координируемых Российским историческим обществом под руководством бывшего спикера Госдумы С. Нарышкина, ныне директора Службы внешней разведки РФ (Plan100letrevolution.pdf). В план включено более 100 различных мероприятий - выставок, круглых столов, изданий и пр. Празднование открывается выставкой иконы «Державная заступница России»(http://шshistory.org/images/ documents/0001201612200017.pdf). Сам по себе этот план представляет собой чисто бюрократическую разнарядку заданий для различных госучреждений (институтов РАН, музеев, библиотек и т.п.), которые должны представить экспозиции и программы конференций к этой дате. Установки кремлевских политтехнологов (как надо понимать и разъяснять населению эти события) заданы идеологической повесткой русского консерватизма, ставшего основой путинского политического курса. По словам патриарха Кирилла, интеллигенция, «совершив страшные преступления против веры, против Бога, против своего народа, против своей страны», несет «основную вину не только за революцию 1917 года», но и «за все то, что произошло в ХХ веке». Выступление 29 марта 2017 г. на заседании палаты попечителей Патриаршей литературной премии. URL: http://www.interfax.ru/russia/555912. Как ответ на эту насаждаемую повестку появилось некоторое количество выступлений как либеральных публицистов и историков (Л. Млечина и др.), так и крайне правых, если не сказать, черносотенцев, на таких ТВ-каналах, как НТВ, «Царьград», «Звезда» и др.).

ностью общества осмыслить события прошлого и их последствия, скорее, это вынужденная реакция администрации на внешние обстоятельства — требования соблюсти приличия «культурной страны», имеющей «великую» историю, значимую для мирового сообщества.

Само понятие «революция» в путинской России вызывает неоднозначные, скорее, негативные ассоциации. Даже сторонники КПРФ сегодня предпочитают говорить не столько о революции как победе пролетариата или торжестве идей Карла Маркса, сколько о достижениях и величии СССР как реинкарнации русской империи. Никто — ни демократы, ни путини-сты, ни оппонирующие режиму националисты — не хочет сегодня повторения революции хоть в каком-либо виде, сознавая сопряженные с ней бедствия, хаос, гражданскую войну и прочие катаклизмы.

Такое отношение сложилось сравнительно недавно. Само слово «революция»1 вплоть до краха СССР воспринималось исключительно как ценностно-наполненное и позитивно окрашенное. ВОСР в советском идеологическом языке была синонимом ключевого (или даже главного) события мировой истории, поворотной точкой развития человечества (в логике исторического материализма, эквивалентной явлению Христа, началу нового летоисчисления). Такое понимание лежало в основе легитимации советской власти и воспроизводилось всеми социальными институтами (школой, пропагандой, экономическим планированием, армией, полицией, системами социального контроля, наукой и пр.). Из трех русских революций — 1905-го, февральской 1917-го и октябрьского переворота (большевистского «путча», как его называли эмигранты и зарубежные историки) — абсолютным значением обладала только ВОСР. Первая, революция 1905 года, рассматривалась только как репетиция Октября2. Февральская революция — свержение са-

1 Когда употреблялось слово «революция» (без определений и дополнений), всем было понятно, что под этим подразумевалось не что иное, как Великая Октябрьская социалистическая революция (ВОСР, как мы будем ее называть ниже, следуя обычаям позднего брежневского новояза) или ее более широкий контекст - Гражданская война и период военного коммунизма (до НЭПа).

2 От первой русской революции 1905 года в массовом сознании почти ничего не осталось. Хотя символически события того времени уже в первые советские годы осели в названиях улиц, площадей, фабрик и т.п., к 1960-м семантика этой топонимики рутинизировалась и стерлась до неопознаваемости. С крахом советской власти пошла новая волна переименований и возращения прежних, дореволюционных названий, что уничтожило следы и связи не только с 1905-м, но даже с 1917 годом. Мало кто сегодня мог бы сказать, почему то или иное место носит такое название. В провинции советские названия (как и памят-

модержавия и провозглашение республики (что собственно только и может называться в теоретическом плане «революцией») — в советское время всячески умалялась и низводилась до прелюдии захвата власти большевиками3.

На исходе СССР ключевыми были три даты, определявшие структуру исторического сознания советского общества4:

1) ВОСР (начало новой эпохи, формирование принципиально нового мессиански ориентированного общества, выступающего в глазах большей части его населения примером для других стран и народов (даже в январе 2017 года ее называли в этом качестве все еще 36% опрошенных, в конце 1989-го — 62%)5;

2) победа в Великой Отечественной войне — в 1989—2017 годах ее называли от 73 до 83%; Вторая мировая война стала не просто главной

ники Ленину, Кирову и другим советским деятелями) остались почти не тронутым. В столицах возвращение дореволюционных названий заметно лишь в центре города. Но в Москве остались и Красная Пресня, и площадь Восстания, и Октябрьская площадь, и станции метро «1905 года», «Бауманская», «Баррикадная», «площадь Революции», не говоря уже о Ленинском проспекте, Ленинградском вокзале и других топонимах. Единственной фигурой из событий 1905 года, которая поднята на щит кремлевскими политтехнологами, был премьер-министр царского правительства А. Столыпин. Забыто, что с его именем связано подавление этой революции, роспуск первого русского парламента, военные суды и казни. В современной политической риторике осталась его звонкая фраза: «Им [оппозиции] нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия», - ставшая девизом консервативного объединения политиков и экономистов «Столыпинский клуб».

3 И смысл (содержание), и ход исторических событий в феврале-мае того года всегда подавались в тенденциозно-одностороннем изложении, только как последовательная реализации партией Ленина плана подготовки к вооруженному восстанию, неизбежность которого обоснована научными выводами марксизма. В школах или вузах, в университетах почти никогда не упоминались какие-либо другие политические деятели, кроме деятелей РСДРП(б). Была тщательно обойдена и искажена роль Льва Троцкого, старых большевиков, репрессированных в годы сталинского террора. Трактовка революционных событий была задана каноном сталинского «Краткого курса ВКП(б)». Именно эта схема исторического процесса, усвоенная массовым сознанием, воспроизводится сегодня, отражаясь в стертом виде в материалах исследований общественного мнения.

4 Этот набор событий-символов получен в результате повторяющихся на протяжении более 25 лет исследований общественного мнения, проводимых сотрудниками Левада-Центра. Здесь и далее приводятся данные репрезентативных всероссийских опросов Левада-Центра. Данный вопрос формулировался следующим образом: «Назовите 5-6 важнейших событий ХХ века». Такая структура ключевых событий российской истории ХХ века была закреплена деятельностью всех институтов, обеспечивающих массовую социализацию и воспроизводство тоталитарного сознания, - школьным образованием, кинематографом, литературой, телевидением. Наилучшим примером этого могли быть романы-эпопеи поздней советской эпохи, издававшиеся миллионными тиражами, П. Проскурина, Г. Маркова, А. Черкасова, составлявшими основу массового чтения в годы застоя.

5 Здесь и далее приводятся данные всероссийских репрезентативных опросов, проводившихся Левада-Центром.

трагедией русской истории, но и триумфом советской системы, а 9 мая 1945 года постепенно превратилось в центральный опорный символ тоталитарной системы, свидетельство ее самодостаточности, оправдание силы по отношению к другим странам, доказательство ее статуса как Великой державы;

3) полет Гагарина (58%) — свидетельство успеха советской науки и промышленности, символ самого передового строя, его конкурентоспособности в отношении к западной капиталистической системе.

Чернобыль (25%) и распад СССР (44%) воспринимались уже как конец эпохи социализма, крах советской системы и ее идеологии.

Значимость всех других событий ХХ века существенно менялась в зависимости от политической и идеологической конъюнктуры властвующих элит: так, приход к власти Владимира Путина считают сегодня особо важным событием 28% опрошенных (2017), репрессии 1930-х — 15%, Гражданскую войну — 13%, уничтожение крестьянства и коллективизацию выделяют 8%, августовский путч ГКЧП 1991 года — 7%, Февральскую революцию —1—2%.

Отношение советских властей к «революции» как социально-политической проблеме (включая влияние идей социализма в третьем мире) всегда носило чрезвычайно идеологизированный и подчеркнуто позитивный характер. Но, когда речь заходила о процессах реформирования самой советской системы, позиция власти радикально менялась, и здесь отношение ко всем, кто выступал с планами «оптимизации» окостеневшей и склероти-зированной системы господства компартии, становилось откровенно враждебным. Тем не менее после смерти Иосифа Сталина, после доклада Никиты Хрущева на ХХ съезде, уже к концу 1950-х романтический образ настоящих революционеров — самоотверженных идеалистов, старых большевиков, хотевших «всего хорошего» для простых людей, — стал довольно распространенным в среде интел-лигенции1. Слабые попытки обновления или ревизии марксизма («возвращения к раннему Марксу») определили рамки «этики возможного»: иллюзии «социализма с человеческим лицом», родившиеся из противопоставления хороший Ленин — плохой Сталин. Вся интеллигентская культура шестидесятников была

1 Можно вспомнить оттепельный фильм «Коммунист», песню Б. Окуджавы о «комиссарах в пыльных шлемах», множество фильмов эпохи застоя, от «В огне брода нет» до авантюрно-приключенческих лент о революции вроде «Неуловимых мстителей» и т.п.

пронизана аллюзиями и внутренним спором с «революцией», определением ее моральной цены и поисками ответов на вопрос: было ли неизбежным перерождение революции в сталинский ГУЛАГ. Большая часть диссидентов и сочувствующих им, хотя и не принимавших открытого участия в правозащитном движении, отвечали утвердительно на этот вопрос, полагая, что коммунизм и насилие неразрывны, что партия большевиков, провозгласившая «диктатуру пролетариата», является источником и моделью общества-государства, не могущего функционировать без террора и массовых репрессий. Но дать ответ на вопрос, где выход из этого состояния, никто из них не мог. Те же, кто были близки к власти или являлись частью советской номенклатуры и бюрократии, считали, что изменения и гуманизация коммунистического режима возможны только «изнутри» самой системы, что единственный путь — постепенная трансформация его в более человеческое государство или даже постепенная конвергенция с капиталистической демократией. За рамки этой повестки поколение (которое в конце концов инициировало перестройку) так и не вышло. Перестройка вывела эти разногласия наружу, но не дала понимания природы и причин тоталитарной системы.

При Михаиле Горбачеве традиционно-советское понимание «гуманного и морального» во всех смыслах характера революции и советской власти подверглось значительной ревизии в ходе публичных дискуссий, еще влиявших на общественное мнение, как об этом свидетельствуют данные октябрьского опроса 1990 года (последнего года советской власти). Так, 73% опрошенных заявляли, что их взгляды на революцию в последние годы изменились в сравнении с поздним брежневским временем, что они иначе оценивают тогдашние события и действия большевиков. 57% опрошенных одобряли в целом необходимость вооруженного захвата власти большевиками (23% считали, что не было такой необходимости). Но, как бы в противоречии с мнением большинства, высказанным до этого, значительная часть — 30% — полагала неоправданным разгон большевиками Учредительного собрания (одобряли эти действия Ленина всего 29%, а 41% затруднялись ответить). 53% опрошенных осуждали ликвидацию свободной прессы, 73% — расстрел царской семьи, 51% — национализацию частной собственности, 62% —подавление крестьянских восстаний и т.п. Ликвидация «буржуазии» как класса (уход промышленников, предпринима-

телей из хозяйственной жизни страны) стала очень «значительной потерей» для страны, полагали 66% респондентов. Значит, в общественном мнении страны в тот момент возобладали взгляды, противоречащие всей советской традиции героизации революции и пролетарской идеологии.

Но то было короткое время перестройки и попыток пересмотра советского прошлого, стараний определить цену социалистического эксперимента, революции, тоталитарной диктатуры. Осуждая отдельные аспекты установления диктатуры большевиков, россияне в целом и тогда не решались на принципиально иную оценку событий 1917 года как радикального переворота и исток национальной катастрофы (последовавшей «антропологической катастрофы», как говорил Иосиф Бродский). Иллюзии шестидесятников, что можно построить «гуманный социализм», избежав крайностей террора и издержек тотального государства, не допускали принятия другой концепции революции (и по-

Таблица 1

КАК ВЫ СЧИТАЕТЕ, БЫЛА ЛИ НЕОБХОДИМОСТЬ...?

нимания природы советского государства), что негативно сказалось на последующем развитии страны. Уже через поколение россияне вернулись к прежним представлениям: опрос 2017 года, аналогичный рассмотренному выше, дал заметное сглаживание и сближение оценок, ослабление остроты разногласий, зафиксированных в перестройку (табл. 1, 2).

Получалось, что, отвергая «крайности» пролетарской диктатуры — убийство царя и его семьи, насильственное прекращение деятельности предпарламента, ликвидацию частной собственности, свободы прессы, войну с крестьянством, сопротивляющимся собственному ограблению и уничтожению, репрессии по отношению к Церкви, — российское население (в значительной своей части) принимает советскую власть как необходимую или неизбежную фазу русской истории. Оправдание революционного захвата власти большевиками снизилось, но не утратило значимости. Полярность мнений стала более размытой и менее опреде-

1990

2017

Разница

В ВООРУЖЕННОМ ЗАХВАТЕ ВЛАСТИ БОЛЬШЕВИКАМИ? В этом была необходимость В этом не было необходимости Затрудняюсь ответить

В РАЗГОНЕ БОЛЬШЕВИКАМИ УЧРЕДИТЕЛЬНОГО СОБРАНИЯ? В этом была необходимость В этом не было необходимости Затрудняюсь ответить

57 23 20

29

30 41

В ЗАКРЫТИИ БОЛЬШЕВИКАМИ ГАЗЕТ ДРУГИХ ПОЛИТИЧЕСКИХ ПАРТИЙ?

В этом была необходимость 23

В этом не было необходимости 53

Затрудняюсь ответить 24 В РАССТРЕЛЕ БОЛЬШЕВИКАМИ ЦАРСКОЙ СЕМЬИ?

В этом была необходимость 13

В этом не было необходимости 73

Затрудняюсь ответить 14 В НАЦИОНАЛИЗАЦИИ БОЛЬШЕВИКАМИ ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ?

В этом была необходимость 24

В этом не было необходимости 51

Затрудняюсь ответить 25 В ВООРУЖЕННОМ ПОДАВЛЕНИИ БОЛЬШЕВИКАМИ КРЕСТЬЯНСКИХ ВОССТАНИЙ?

В этом была необходимость 11

В этом не было необходимости 62

Затрудняюсь ответить 27

42 37 21

39 34

27

28 46 26

10 76 14

33 45 22

19 58 23

-15 +14 +1

+10 +4 -14

+5 -6 +2

-3 +3 +1

+9 -6 -3

+8 -4 -4

Таблица 2

СОГЛАСНЫ ЛИ ВЫ С ТЕМ, ЧТО ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ НАНЕСЛА СЕРЬЕЗНЫЙ УРОН.?

1990 октябрь

2017 март

Разница оценок

РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ? Согласен Не согласен Затрудняюсь ответить РУССКОМУ КРЕСТЬЯНСТВУ? Согласен Не согласен Затрудняюсь ответить РЕЛИГИИ И ЦЕРКВИ? Согласен Не согласен Затрудняюсь ответить Число опрошенных

69 17 14

68 20 12

85 6 9

1047

49

41 10

48

42 10

69 20 12 1600

-20 +24 -4

-20 +22 -2

-16 +14 +3

ленной1. Некритичное и скорее традиционалистское, рутинное сохранение (воспроизводство) советских стереотипов и представлений о характере революции и ее причинах в большей степени присуще малообразованным, пожилым людям, жителям провинциальных малых и средних городов, сельскому населению, не затронутому влиянием перестроечных процессов. Среди самых молодых — 18-24-летних, то есть недавно отучившихся в школе или вузе, других учебных заведениях, - заметно выше доля затрудняющихся дать определенный ответ, что косвенно указывает на отсутствие интереса к истории (и на качество и характер преподавания).

Новое руководство России, пришедшее к власти сразу после краха СССР, всеми силами старалось дистанцироваться от советской системы и уничтожить ту идеологическую базу, на которой основывалась легитимность тоталитарного государства, и прежде всего саму идею революции. Реформаторы попытались протянуть связь постсоветской России с дореволюционным развитием страны, как бы вычеркнув советский период из истории. Они тем самым старались показать возможность преемственности досоветской и постсоветской России,

1 Чаще о негативных последствиях установления советской власти заявляют более образованные респонденты, жители столиц и крупных городов. В первую очередь это относится к оценке последствий политики атеистического государства в отношении Церкви - здесь осуждение террора сопровождало процессы религиозного возрождения, характерного, если говорить о 1990-х, главным образом для названных групп населения.

подчеркивая значимость эволюционного пути, продолжения мирной, как это имело место в конце XIX — начале ХХ века, а не форсированной (насильственной тоталитарной, сталинской) модернизации, превращения России в «нормальную» европейскую страну, такую же, как и другие государства ЦВЕ, уже совершившие такой поворот. Но как образец политического движения в первой половине 1990-х была опять принята модель «модернизации сверху», решительных институциональных реформ, проводимых властями принудительным образом, несмотря на явное сопротивление консервативно настроенных остатков партийно-советской номенклатуры, региональной бюрократии и инерционности основной массы населения2. Ставка на проведение экономических реформ без глубокого изменения базовых социальных институтов — политической полиции, суда, правоохранительных органов, массового образования и т.п. натолкнулась на устойчивость воспроизводимых ими массовых представлений и государственный патернализм ожиданий населения.

2 Не случайно эмблемой партии Е. Гайдара был выбран «Медный всадник» - конная статуя Петра Первого как царя-европейца, силой насаждавшего западные формы управления и образа жизни. Попытки поднять символическое значение Февральской революции, открывавшей путь к развитию в духе западноевропейской демократизации, не удались. См.: А. Кара-Мурза: «Едва ли сами реформаторы сознавали важность февральских событий. Они апеллировали не к этому времени, а к эпохе Александра II - царя-освободителя, отменившего крепостное право в 1861 г.» // Кара-Мурза А. Деятели Февраля скорее пытались погасить революцию, нежели разжечь ее // Эксперт. 2017. № 10, 6-12 марта. С. 46-49.

Свидетельством дискредитации самой идеи революции в постсоветский период можно считать радикальное изменение отношения российского общества к событиям августа 1991 года — краху путча ГКЧП, за которым последовали ликвидация союзных властных институтов, а затем и полное уничтожение СССР. Победа над сторонниками коммунистического реванша недолгое время воспринималась как последняя, но уже демократическая, антисоветская революция. Она мыслилась как аналог «бархатных» революций в социалистических странах Восточной Европы (или продолжение процессов декоммунизации), завершивший долгий период тоталитаризма и утопических трансформаций общества и человека. Но спустя два-три года (после конфронтации правительства Бориса Ельцина с просоветским Верховным Советом РСФСР и расстрела Белого дома в 1993 году) романтический ореол 1991 года погас. Всего 10% опрошенных упрямо продолжали называть победу сторонников Ельцина над путчистами «демократической революцией», несмотря на всю путинскую демагогию, обличение «лихих 1990-х» и характеристику распада СССР как «величайшей геополитической катастрофы ХХ века». Через 25 лет, в 2016-м, половина опрошенных уже не помнили и не могли ответить на вопрос, чем был август 1991-го. За годы путинского правления эти события утратили смысл, превратившись в малозначимый «просто эпизод борьбы за власть»1. 90% молодых людей вообще ничего не знают о таком, казалось бы, поворотном событии в новейшей истории России. И этот факт производит, может быть, самое сильное впечатление.

Три революции: избирательность ритуалов государственной идентичности

Годовщина ВОСР была главным государственным праздником в СССР (сам праздник 7 ноября установлен в 1918 году, с 1927-го 7—8 ноября объявлены нерабочими днями). 7 ноября каждый год в Москве на Красной площади проходили военный парад (в больших городах и областных центрах — свои, поменьше), во всех городах — массовые демонстрации и митинги, возглавляемые партийным и советским руководством, вечером — праздничные концерты, салют, гулянья, застолье. С концом советской власти эти ритуалы закончились, последний военный парад имел место 7 ноября 1990 года. После краха ГКЧП последовал запрет КПСС,

1 Общественное мнение-2016. Ежегодник. М.: Левада-Центр, 2016. С. 253.

7 ноября перестало считаться государственным праздником; с 1992-го выходным (праздничным) днем стал считаться только 7 ноября. Еще через пять лет (в 1996-м) при Ельцине, боровшемся с сопротивлением коммунистов в парламенте, этот праздник был переименован в «День согласия и примирения»2. В конце декабря 2004 года Путин отменил и этот праздник, 7 ноября стал обычным рабочим днем. Выходным (нерабочим) сделали «День народного единства» — близкий по времени Праздник иконы Казанской Божьей матери, отмечаемый РПЦ 4 ноября в память об «освобождении Московского Кремля от поляков в 1612 году» (историками эта дата не подтверждается).

Если судить по материалам наших социологических опросов, последнее официальное празднование 7 ноября 1990 года проходило в основном «так же, как в предшествующие годы» (так об этом тогда сообщал 51% опрошенных). Несмотря на то что отмена праздника сначала Ельциным, а затем, окончательно, Путиным была встречена населением с весьма противоречивыми чувствами, негативное отношение к этому государственному церемониалу довольно быстро распространялось

Аргументация противников отмены сводилась к тому, что «нельзя устранить из народного сознания память о таком великом событии». Подобные настроения сохранялись еще несколько лет: даже в октябре 2011 года соотношение за и против отмены праздника составляло 50:30. Но дело было сделано — статус главного государственного ритуала идентичности перешел к 9 мая, Дню Победы. Хотя память о ВОСР остается — практически две трети населения (63%, ноябрь 2011 года) помнят о нем, но отмечать его так, как это было в прошлые годы, собирались все меньше людей: в 2010—2012 годах - 17-18%, в 2014-2016-м - 12%. В социальном плане это прежде всего пожилые люди, упертые сторонники компартии, сталинисты, уходящее поколение советских людей3.

100-летняя годовщина Февральской революции 1917 года (крах самодержавия) прошла почти незамеченной. Кремлевское начальство слишком поздно сочло нужным отреагировать на эту дату. Агитационная машина очень мед-

2 Как было сказано по этому случаю в указе президента Б. Ельцина: «В целях смягчения противостояния и примирения различных слоев российского общества».

3 ОМ-2004. С. 167, табл. 21.12.1 и 21.12.2; но уже в 2005 г. доля одобряющих отмену праздника 7 ноября поднялась до 27%, а число осуждающих пропорционально снизилось. См.: 0М-2005. С. 183, табл. 24.7.

ленно начала заводиться, вбрасывая в публичное пространство разные версии давно прошедшего: от заговора масонов против царя или предательства элит до клерикальных стенаний о святом царе-мученике и страстотерпце. Крах империи связывался с греховностью образованного общества, атеизмом беспочвенной интеллигенции, влиянием Запада, общим нравственным разложением и «порчей нравов». Редкие выступления либеральных историков и политических философов рассматривали отречение царя либо как «зарю российской демократии», либо как начало цепной реакции, приведшей к социальному «хаосу» и трагедии народа1. Как и их оппоненты из лагеря русских консерваторов, либералы были склонны к идеализации и апологии тех, кому они сочувствовали (кадетам, октябристам), преувеличивая их достоинства и демонизируя противника (монархистов, эсеров, большевиков). Более умеренные историки и публицисты говорили об обреченности русского государства, неспособного вовремя начать реформы и адаптироваться к изменениям в

мире, бездарности и политическом дилетантизме слабого царя, не понимающего логики распада империи, неизбежной эрозии патриотизма из-за проигрываемой империалистической войны, об усталости общества, последствиях нерешаемых социальных проблем и т.п. Но и у тех, и у других за рамками объяснения оставались главные вопросы: почему при всех достоинствах тех, кто пришел тогда к власти, при массовой эйфории, опьянении от провозглашенной свободы, переходе к республиканскому правлению победители в Февральской революции оказались несостоятельными политиками, так легко отдав власть большевикам2. Общих дискуссий в целом не получилось.

Поэтому в массовом сознании (общественном мнении, фиксируемом Левада-Центром) сохранились главным образом советские каноны трактовки начала революции — Февральской революции (табл. 4).

Еще при Ельцине, начавшем поиски «национальной идеи» России на замену коммунистической идеологии, в обществе, публичном

Таблица 4

КАКАЯ ИЗ СЛЕДУЮЩИХ ТОЧЕК ЗРЕНИЯ ПО ПОВОДУ ФЕВРАЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ ВАМ БЛИЖЕ?

2017 январь

Февральская революция открывала путь к буржуазно-демократическому развитию России, 21

превращению ее в такую же страну, как другие европейские государства

Февральская революция 1917 года сама по себе не имела никакого значения, это лишь 45

первый, предварительный этап Октябрьской революции

Затруднились ответить 35

Таблица 5

15 МАРТА (2 МАРТА ПО СТАРОМУ СТИЛЮ) 1917 ГОДА РОССИЙСКИЙ ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ II ОТРЕКСЯ ОТ ПРЕСТОЛА. ПРОШЛО 100 ЛЕТ, НО ЛЮДИ ДО СИХ ПОР ПО-РАЗНОМУ ОЦЕНИВАЮТ ЭТО СОБЫТИЕ, КОТОРОЕ ПОЛОЖИЛО КОНЕЦ РОССИЙСКОЙ МОНАРХИИ. С КАКОЙ ИЗ СЛЕДУЮЩИХ ТОЧЕК ЗРЕНИЯ ВЫ БЫ СКОРЕЕ СОГЛАСИЛИСЬ?

1997 III 2012 II 2017 III

Крушение монархии было прогрессивным шагом в развитии страны 16 9 13

Крушение монархии привело Россию на путь утраты своего национального и государственного величия 23 25 21

Положительные и отрицательные последствия крушения монархии компенсируют друг друга 19 18 23

Никогда не задумывался над этим 29 36 32

Затруднились ответить 14 12 11

N=1600.

1 Булдаков В. От утопии к катастрофе: как Россия прельстилась революцией // РБК, 10 марта 2017. См. также: Кара-Мурза А. ...к истории оценки Февральской революции о том, что на «тезисе, что это "либералы развалили Россию". сошлись и охранители, пытающиеся сбросить с себя вину за русскую катастрофу, и большевики.» (с. 47).

2 Кара-Мурза А. Деятели Февраля скорее пытались погасить революцию, нежели разжечь ее // Эксперт. 2017. № 10, 6-12 марта. С. 46-49: «Февральская революция 1917 года была общедемократической по своему содержанию, и ее поддержало абсолютное большинство народа». С. 47.

пространстве стал заметным рост числа тех, кто после развала СССР искал истоки деградации страны в разрушении монархии, и затем некоторое преобладание их над респондентами, придерживающимися обычной для советского человека веры в прогрессивный характер свержения царя. Косвенно на это указывает и рост числа людей, негативно оценивающих свержение самодержавия, рост симпатий к последнему царю и образу его как безвинной жертвы и мученика революции (табл. 5). Но размывание советских идеологических стереотипов не означало поворота к прозападными демократическим представлениям. К настоящему времени проблематика выбора направления национального развития почти не вызывает интереса у обычных людей, для которых главной национальной идеей остается «стабильность» (отказ от перемен и потрясений), а нынешняя система все чаще оценивается как наилучшая в сравнении с советским прошлым или демократией западного образца.

Массовые представления о причинах революции

К новому юбилею — 100-летию Октября — путинская пропаганда подходит уже более основательно. В общественном мнении сегодня просматриваются две взаимоисключающие точки зрения на последствия Октябрьской революции: одна — чисто инерционная, представляющая собой рутинную версию позд-несоветского времени, своего рода парафраз особенностей российской модернизации — «революция открыла новую эру в истории России» (в ослабленном варианте — «дала толчок социально-экономическому развитию отста-

лой и бедной царской России»). Другая позиция, противоположная первой, возникла в среде эмигрантов, бежавших из России после гражданской войны и связанного с ней террора, и была принята противниками советской власти вне зависимости от идеологических взглядов. Суть ее: революция — это катастрофа (или, в более умеренном виде, «революция прервала нормальную эволюцию страны» или существенно «затормозила ее») (табл. 6). Соотношение мнений 2:1 сегодня показывает более высокую долю позитивного отношения к революции (особенно в провинции, в инертной среде малообразованных и бедных людей). Трансформационный кризис 1990-х и падение уровня жизни заметно повлияли на сохранение советской трактовки революции (борьбы эксплуатируемых классов), усиливая защиту государственно-патерналистских взглядов.

Социологические исследования показывают наличие нескольких смысловых потоков или рядоположенных версий событий того времени, почти не вступающих между собой в конфликт. С одной стороны, мы имеем дело с политикой разрушения советской идеологии, центральный момент которой образует представление о «Великой Октябрьской социалистической революции» как начале новой эры человечества (революция — это принципиальный поворот истории, конец эксплуатации человека человеком и возможность построения бесклассового общества). С другой — революция рассматривается как катастрофа или разлом истории всего предшествующего развития страны (табл. 7). Последнее мнение разделяют как крайне консервативные националисты (православные и монархические фундамента-

Таблица 6

ЧТО ПРИНЕСЛА ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ НАРОДАМ РОССИИ?

1997-2017 97 X '01 XI '02 X '03 X '04 X '05 X '06 X '07 X '09 X '10 X '11 X '17 III

Она открыла новую эру в истории народов России 23 27 27 20 30 26 30 24 28 29 25 25

Она дала толчок их социальному и экономическому развитию 26 32 33 32 27 31 28 31 29 29 27 36

Она затормозила их развитие 19 18 18 19 16 16 16 17 16 14 19 21

Она стала для них катастрофой 15 12 9 14 14 15 9 9 10 9 8 6

Затрудняюсь ответить 17 11 13 15 13 13 17 19 17 19 21 12

Сумма позитивных высказываний 49 59 60 52 57 57 58 55 57 58 52 61

Сумма негативных высказываний 34 30 27 33 30 31 25 26 26 23 27 27

N = 1600.

листы), так и либералы, сторонники постепенной вестернизации России, расценивающие победу большевиков как контрмодернизацион-ный разворот истории.

Распад идеологической структуры представлений о революционном процессе сопровождался растущей неоднозначностью понимания причин или мотивов революции. От чисто марксистско-ленинской трактовки революции (как освобождения от эксплуатации) массовое сознание движется к характерным для путинской риторики «стабильности» и «сильного государства» (но в негативной форме — паранойе и страхе перед «цветными революциями», предостережением: слабая власть — исток и причина всех постигших Россию бед, что отражается и на общественном мнении1). Явно обозначились три основные версии: консервативная — безответственные демагоги и политические авантюристы — либералы, революционеры разрушили великое государство; советская — терпение народа к концу империалистической войны было исчерпано, эксплуатируемые классы восстали, Ленин основал небывалое в истории социалистическое государство рабочих и крестьян2; третья, которая в последнее время звучит все более отчетливо, — идея внешнего геополитического

Таблица 7

КАК ВАМ КАЖЕТСЯ, ЧТО ГЛАВНЫМ ОБРАЗОМ ПРИВЕЛО К

ранжировано по марту 2017)

заговора (США, Германии, Великобритании и других западных держав, боящихся сильной и великой России).

Наиболее убедительная для населения версия, объясняющая «революцию» (свержение самодержавия и захват власти большевиками), сводится главным образом к «тяжелому положению трудящихся», служит первым по значимости объяснением происшедшего3. Сила такого объяснения обусловлена не только привычностью этого взгляда на человека, но и проекцией сегодняшней ситуации на прошлое — неудовлетворенностью патерналистских

ожиданий в отношении социальной политики российского руководства. Патернализм — это то, на чем держится легитимационный базис в постсоциалистическом социуме. Такое объяснение революции было вполне привычным для основной массы населения. Но сведение интерпретации только к инерции идеологической обработки, консервативной социализации целых поколений советских людей недостаточно для понимания глубинных механизмов реставрации в настоящем культурных слоев тоталитарного социума. Более сложные и несознаваемые причины этого заключаются в том, что российское общество сохраняет и воспроизво-

ОКТЯБРЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ? (множественный выбор;

1990 1997 2001 2007 2011 2017

октябрь октябрь ноябрь октябрь октябрь март

Тяжелое положение трудящихся 66 57 60 57 53 50

Слабость правительственной власти 36 40 39 35 34 45

Заговор врагов русского народа 6 11 11 13 12 20

Экстремизм политических авантюристов 16 14 15 17 15 19

Стихийная агрессия толпы 15 15 14 12 15 15

Другое 2 1 <1 1 2 2

Затруднились ответить 12 11 9 9 12 7

1 Приписываемое революционерам сочувствие к эксплуатируемым классам, составляющим большинство населения страны, желание, рождающееся из сострадания к ним, радикальным образом уничтожить социальную несправедливость становится в глазах ныне живущих россиян условием и основанием морального оправдания политики революционной партии. Тем самым последовавшие (после 1917 года) насилие, террор и эксперименты революционеров, захвативших власть, воспринимаются сегодня как бы под «анестезией» или вообще вытеснены из сознания.

2 Государство, которое - и это специально подчеркивается консерва-

торами в путинском окружении - тоже предали и разрушили болтуны, партийные функционеры и демократы-реформаторы.

дит себя как бедное общество или общество бедных людей. Экономический детерминизм (а это все, что осталось от марксизма в постсоветском сознании) оказывается одним из важнейших

3 Бесспорный факт - резкое ухудшение обеспечения продовольствием в конце 1916 - начале 1917 года в Петрограде в условиях военного времени и некомпетентности царской бюрократии в чрезвычайных обстоятельствах - не должен закрывать от понимания риторический характер клише «тяжелое положение трудящихся» как причины революции: тот уровень доходов и качества жизни, которые имело население России в 1912-1913 гг., были вновь достигнуты лишь во второй половине 1950-х.

принципов в представлении о природе человека, он был идеологической посылкой реформ, проводимых Егором Гайдаром (надо запустить рыночную экономику, а демократия и правовое государство, свободы и права человека неизбежно последуют из нее). Советская пропаганда, школа, искусство и литература практически вычеркнули все, что касалось темы свободы, поднятой Февральской революцией, и состояния общества в тот недолгий период. История революции в подаче советских и постсоветских учебников начинается с апреля, с приезда Ленина в Петроград, а не с отречения Николая II. Поэтому в массовой «памяти» совершенно нет следов тех чувств, которые сильнее всего проявились в феврале 1917 года: массовая эйфория, сознание новых времен, новой жизни, перспективы которой открылись для страны. Напротив, приоритеты материальных запросов отражают иерархию представлений о ценностях сегодняшнего российского человека, для которого гарантированный уровень потребления («гуляш-социализм», если воспользоваться венгерским понятием) оказывается гораздо важнее защиты от властного произвола.

Но это основное объяснение революции год от года теряет силу (доля разделяющих подобные взгляды уменьшалась, сократившись с 66 до 50%). Наряду с ним укрепляются варианты, акцентируемые и усиленно навязываемые нынешним режимом, в советское время бывшие лишь второстепенным дополнением1 к базовой версии: «слабость правительства», «слабость власти» (рост за четверть века с 36 до 45%; по своей значимости эти причины почти сравнялись с «классовыми») и «заговор врагов русского народа» (рост с 6 до 20%). Первый из этих мотивов отражает страх (реальный или наигранный, используемый для подавления оппозиции) нынешнего руководства перед опасностью «цветных революций». Он — продукт сравнительно недавнего времени, путинского правления, эпохи «стабильности» и борьбы с экстремистами и пр.2 Второй — очень давний по своему происхождению (он

1 Они составляли один из компонентов ленинской формулировки революционной ситуации - «низы не хотят, верхи не могут», что не тождественно по смыслу путинской мантре «недопустимости ослабления государственной власти».

2 Тема Майдана, Грузии, арабской весны, протестов в Венесуэле,

дестабилизация положения вследствие деятельности «подрывных элементов» и тому подобные страшилки постоянно присутствуют в выступлениях В. Путина и его окружения. В табл. 7 видны следы влияния антиукраинской и антизападной пропаганды: заметный рост после 2014 года ответов о «слабости власти» и «заговоре врагов России».

возник в среде монархистов и черносотенцев еще в начале века и был доминирующим в среде русских эмигрантов после революции 1917 года); сегодня эти варианты интерпретации настоящего и прошлого перестали быть исключительным идеологическим ресурсом политических маргиналов — русских консерваторов и националистов, и постепенно вошли в состав массовых убеждений.

Сливаясь, различные версии, включая и факультативные — политический авантюризм, стихийная агрессия масс и т.п., задают и поддерживают негативное отношение к революции как хаосу, смуте, дезорганизации, оглуплению, дестабилизации, еще раз напоминая обывателю о тяготах трансформационного кризиса 1990-х и связанных с ним процессах социальной аномии, а также о Майдане и украинском «государственном перевороте». Тем самым утверждается: чтобы избежать катаклизмов и общих бед, нужна консолидация народа вокруг власти. Это служит обоснованием политики дискредитации либералов, правозащитных и неподконтрольных Кремлю неправительственных организаций, оправданием манипуляций выборов, усиления цензуры в СМИ и интернете, убеждению населения в необходимости «сильной руки», способной нейтрализовать «стихийную агрессию толпы» и защитить благомыслящее большинство от «экстремизма политических авантюристов», «пятой колонны», подрывной деятельности «иностранных агентов», «экспорта демократии», призванной пресечь «заговор врагов русского народа», чтобы избежать прежних общих бед3.

Благодаря таким навязываемым сегодня обществу установкам сохраняется патерналистская легитимация власти (сочетающая как советские, так и постсоветские компоненты), оправдывается необходимость профилактических репрессий против нелояльных или «враждебно настроенных» к государству групп. Идеология «стабильности» в стране утверждается от имени большинства населения, воспринимающего себя в качестве жертв постперестроечной истории, а потому, при

3 Подавляя свободу, Кремль уничтожает не только интеллектуальное разнообразие и политический плюрализм, он стерилизует потенциал развития страны, делая общество одномерным и слабоструктурированным. Поэтому исчезновение слоя или групп, которые могли бы дать иное понимание и знание о революции, произвести рационализацию прошлого для осознания природы действующего режима, представляется совершенно закономерным процессом эволюции постсоветской России.

обращении к прошлому, идентифицирующегося с беднейшими классами дореволюционной России. Демагогические заверения в давнем сочувствии и сострадании к обиженным, неимущим, страждущим, беднейшим категориям населения играют роль механизма проективного переноса «тяжелой ситуации революционного кризиса» на самих себя сегодня, условием жалости к себе, а стало быть, предпосылкой понимания текущей ситуации и интерпретации прошлого. То, что эта политика направлена на защиту «большинства» (а насилие якобы применялось преимущественно в отношении «меньшинства» или отдельных социальных групп — социально чуждых, попутчиков, кулаков, паразитических элементов), снижало моральное чувство недопустимости государственного террора, тревогу и настороженность перед фактами жестокости государства, притупляло остроту восприятия преступлений советского режима. Революционный террор, из чрезвычайного состояния переходящий затем в постоянные институты массового принуждения, получал здесь как бы инструментальный характер (меньшего зла, издержек), дегуманизируя сам образ жертвы и вытесняя из сознания морально-психологический дискомфорт от знания о репрессиях и уничтожении людей. Бесчувственность по отношению к самой практике тотального институционального насилия облегчает идентификацию населения с государством, оставляя за прошлым лишь те значения и смыслы,

которые делают его историей Великого Государства. История (в российском изложении) может быть только державной историей. Все иные подходы к прошлому объявляются очернением или фальсификацией героической истории нашего Отечества1.

С приходом Владимира Путина к власти политика рационализации прошлого как условия или возможности самопонимания общества (кем мы стали? в чем корни и причины периодически повторяющегося аборта модернизации страны?) оказалась полностью парализованной. Вытеснение значимости исторического знания шло параллельно с мифологизацией прошлого страны и дискредитацией идеи реформ, навязывания населению представлений о чуждости демократии духовным традициям России, осо-бости ее пути, иллюзорности мечтаний стать такой же «нормальной», европейской страной, как другие государства, уже завершившие переход от тоталитаризма к современному правовому государству. Вместе с этим в массовом сознании все сильнее утверждалось представление о том, что советский период был не «аномалией» или трагическим разломом российской истории, а органическим продолжением ее традиционного развития. И дело не только в том, что так сильны конформистские мнения («если бы большевики проиграли», то власть все равно перехватили бы другие авантюристы и диктаторы, что могло бы быть еще хуже, чем с Лениным, — этими соображениями оправдывают свой оппортунизм от четверти до трети опро-

Таблица 8

КАК ВЫ ДУМАЕТЕ, ЧТО ПРОИЗОШЛО БЫ С НАШЕЙ СТРАНОЙ, ЕСЛИ БЫ БОЛЬШЕВИКИ НЕ СМОГЛИ ЗАХВАТИТЬ/УДЕРЖАТЬ ВЛАСТЬ В 1917 ГОДУ?

2002 октябрь 2017 март

Была бы восстановлена монархия Романовых 22 19

Власть захватили бы какие-то другие экстремисты, авантюристы, которые принесли бы народам еще больше бедствий 26 32

Страна пошла бы по пути демократии западного типа 22 16

Россию ждали бы распад и утрата независимости 14 14

Затрудняюсь ответить 16 11

Число опрошенных 1600 1600

1 См. мнение о сохраняющемся за этим революционном мифе: «Распространение и длительное существование революционного мифа объясняется тем, что он стал основой советского государства, направленно формировавшего социальный заказ по его поддержанию на всем протяжении своего существования» // Медушевский А. Политическая история русской революции. М.-СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2017. С. 8.

шенных) (табл. 8), а в том, что сторонников демократической перспективы (сегодня!) становится все меньше1. Именно эта безнадежность и неверие в возможность изменения жизни к лучшему, характерное для сегодняшнего российского общества, подталкивают людей признавать, что, даже если бы большевики не смогли удержаться у власти, то в условиях полного краха государства все равно ничего хорошего бы не произошло: «вернулись бы Романовы» или «Россия как страна распалась и прекратила существовать» и т.п.

Подчеркнем характерную дробность в ответах на этот вопрос: она свидетельствует об отсутствии в общественном мнении влияния интеллектуалов — историков, философов, чьи авторитетные суждения могли бы задать общий тон в оценке давних ключевых событий. Путинский режим может существовать только при условии постоянного понижения интеллектуального уровня населения, подвергая цензуре публичное пространство, деятельность СМИ, подавляя возможности публичных дискуссий и свободной конкуренции партий. Еще одним важным моментом оказывается сохранение (как и в советское время) почти полной зависимости общественных наук от государства, от колебаний политических интересов власти и идеологической конъюнктуры. В лучшем случае, академическая и университетская наука оказывается изолированной от общества (правильнее было бы говорить о самоизоляции и оппортунизме историков, социологов, юристов), в худшем — ученые сознательно избирают сервилизм, занимаясь обслуживанием режима. В отсутствие этой работы поднимаются рутинные слои представлений, сформированные в предшествующие периоды.

Поэтому почти половина россиян (48%) считает сегодня, что Октябрьская революция была неизбежной и сыграла положительную роль в российской истории, не согласны с ними около трети опрошенных (31—32%), каждый пятый затрудняется ответить. Но, если спросить, была ли революция «законной», мнения меняются на противоположные: лишь 35% оценивают приход к власти партии большевиков как вполне легитимный процесс, 45% считают захват ими власти «незаконным» актом. Еще большую двусмыс-

1 За 15 лет число тех, кто полагал бы не только правильным, но и возможным такой вариант политической эволюции, сократилось с 22 до 16%. Свою роль, помимо долговременных факторов, здесь сыграл эффект патриотической мобилизации и эйфории, вызванной аннексией Крыма и антизападной пропагандой.

ленность и противоречивость общественного мнения опросы обнаруживают, если поставить вопрос так: является ли советская система (сталинизм, хрущевская эпоха, брежневское время), возникшая после смерти Ленина, продолжением революции или она есть отклонение от ее принципов и идеалов? В сентябре 1990 года лишь 16% опрошенных считали советскую систему «продолжением» и развитием тех задач и целей, которые ставили перед собой большевики в партии Ленина; в марте 2017-го доля таких ответов поднялась до 30%. Иное мнение — практика советского государства далеко «отошла, отклонилась от идеалов революции» — в 1990-м высказывали 65%, а в 2017-м — только 43%. При этом заметно, в полтора раза, с 19 до 27%, выросло число затрудняющихся с ответом на подобный вопрос. Аналитически невозможно разделить, чего в этих ответах больше, устойчивой веры в возможность построения «социализма с человеческим лицом» (пусть даже в негативной форме — как отказ в признании «нормальности» для такого строя, как коммунизм, практик террора, всеобщего принуждения, неизбежности состояния хронической бедности населения) или, напротив, вывода, основанного на осмыслении всего опыта существования в реализованной «утопии», а именно: закономерными последствиями революции могут быть только тотальное принуждение, репрессивные институты, труд и бедность (запечатленные Андреем Платоновым в его «Котловане»). Одни и те же мысли могут быть в одной и той же голове респондента, не представляя для него такой же проблемы логической несовместимости, как это представляется интеллектуалу. Разочарование в результатах 70-летнего развития страны не обязательно сопровождается отказом от прежних стереотипов и установок. Эта инерционность — важнейшая характеристика массового сознания стагнирую-щего общества.

Такая особенность общественного мнения кажется даже более важной, нежели само идеологическое содержание этой веры в социализм. Сохраняющееся двоемыслие (как в массовом отношении к революции, к советскому прошлому в целом, так и к настоящему путинского режима) является следствием неспособности общества дать моральную и социальную оценку советскому государству. Почему — особая проблема. Принудительная (как во всяком тоталитарном или несвободном обществе) идентификация населения с властью не позволяет людям признать советскую систему преступной, по-

скольку такое признание полностью разрушило бы коллективную идентичность и сложившиеся формы коллективного самоопределения. Не позволяется признать «государственным преступником» даже Сталина, хотя большинство (пусть даже год от года уменьшающееся) вполне сознает тот факт, что государство убивало, морило голодом, лишало прав и средств к существованию, выбора места жительства, работы, семьи десятки миллионов людей. Кажущаяся на первый взгляд абсурдность ситуации заключается в том, что б льшую солидарность с таким государством проявляют как раз те группы, которые в прошлом сильнее пострадали от репрессий и государственного произвола, насилия, унижения — бедная и депрессивная периферия (село, малые города, люди с низким образованием и, соответственно, доходами, родители которых были крестьянами, рабочими). Те, кто должны были больше знать о том, как в 1920-1930-е проходили реквизиции в селе зерна, продовольствия и крестьянского инвентаря, скота и другого имущества, как обкладывали разорительными налогами в 1950—1960-е, а именно пожилые люди, выходцы из деревни, относительно чаще считают, что революция принесла больше пользы, чем вреда, что она была «неизбежной» (хотя и «незаконной»!).

Если обратиться к анализу социально-демографических различий в ответах опрошенных на диагностические вопросы о прошлом, то первое, что бросается в глаза, — высокая доля затрудняющихся с ответом, не знающих ничего об истории страны или индифферентных среди молодежи (в среднем 27—33%, что вдвое больше соответствующих показателей у пожилых людей: 14—17%). Второе — более высокая доля антисоветских и негативных мнений о последствиях революции, незаконности большевистского переворота (как и нелегитимности послереволюционного социального порядка) или отрицания «исторической неизбежности» революции среди людей более образованных, занимающих высокие статусные позиции (руководителей, предпринимателей), экономически более обеспеченных, москвичей, жителей крупнейших городов, где недовольство действующей властью проявляется сильнее, чем в других социальных средах. Такое отношение к революции у этого довольно размытого или аморфного социального множества в период перестройки было условием поддержки начавшихся изменений (горбачевской перестройки, а позднее ельцинских реформ), поскольку не-

гативное отношение к советскому прошлому было залогом позитивной ориентации на западные модели открытой рыночной экономики, правового государства, демократии. Сейчас этот массив сократился примерно до 25—30%. Просоветские взгляды и представления — ре-зидуумы тоталитарной идеологии — сохраняются (то есть воспроизводятся) в социальных группах, обладающих минимальным доступом к институциональным ресурсам культуры, образования, обладающих крайне ограниченными возможностями интеллектуальной рефлексии, памяти, всего того, что позволяет сопротивляться давлению авторитарного государства. Это периферийные во всех отношениях и смыслах слои и группы. Они существенно (и функционально, и культурно) отличаются от центра (населения столицы, мегаполисов, где наблюдается не только максимальная концентрация символических и культурных ресурсов, наивысшая плотность информационных и коммуникационных сетей, образования, доходов и где, стало быть, предполагается высокая способность к рецепции нового, высокий потенциал изменений). Сама длительность государственного насилия в деревне, в малых городах, в ПГТ во время коллективизации, войны, послевоенного восстановления изменила массовое сознание большей части населения страны, превратив колхозы и фабрики в формы нового крепостного состояния, а самих людей в крепостных, не имеющих паспортов, а значит, и свободы перемещения. Такое состояние оказывало гораздо более разрушительное воздействие в социальных средах с низким уровнем образования, куда не доходила плюралистическая современная культура (с ее иммунитетом внутреннего сопротивления насилию). В этих социальных средах сочетание административного, фискального, полицейского и идеологического принуждения быстрее ломало жесткий по характеру традиционный уклад и образ жизни. Учитывая, что большая часть населения России — выходцы из разоренных коллективизацией и войной советской деревни и малых городов (свыше 80% — горожане в первом или втором поколении), становится понятной сила импринтинга такого насилия и следующая отсюда готовность к адаптации к репрессивному тоталитарному государству1. Особенности та-

1 СССР до 1961 года был даже формально страной с преимущественно крестьянским населением (а если принимать во внимание образ жизни в малых и отчасти даже средних городах, это преобладание крестьянской ментальности сохранялось вплоть до конца 1970-х).

кой ментальности (коллективное заложниче-ство, пассивность, страх, отказ от гражданской активности и ответственности, рутина бедного существования с низким уровнем запросов, доминирование стратегии физического выживания) значимы и по настоящее время1. Полная и принудительная идентификация с государством уничтожала не только историческую память о государственных преступлениях, но и всякое иное понимание событий прошлого и настоящего, саму идею личного достоинства и ценности человека, разрушала способности к независимой оценке происходящего. От травм прошлого у населения остались лишь рубцы, табу или бессознательно проявляющееся нежелание касаться и поднимать определенные «опасные» темы и вопросы. Поэтому историческое «беспамятство» молодежи2, выросшей в ситуации разрыва с прошлым и наступающего исторического провала, их равнодушие к прошлому и чрезвычайно скудные знания, может рассматриваться как логически объяснимая реакция на практики принудительной идеологической социализации и ментального дисциплинирования общества в советское и постсоветское время. Ее трудно назвать «нормальной», но нельзя отрицать действенность подобных коллективных норм социального контроля. «Забыть все» оказывается более пра-

вильным социальным поведением (оно и легче, и комфортнее в условиях школы или информационного давления), чем подвергнуть прошлое рациональному переосмыслению. Поэтому мы в социологических опросах общественного мнения получаем свидетельства странной двойственности массового сознания: сочетания воспроизводства прежних стереотипов и одновременно их размывания, эрозии, но никак не проработки. А это указывает на слабый потенциал возможных социально-политических изменений, новой «революции» или хотя бы протеста против путинского режима.

Ленин как индикатор процессов десакрализа-ции революции

Обратимся к динамике изменений, взяв в качестве операционального маркера имена=символы, с которыми в массовом сознании населения России связаны различные исторические эпохи (табл. 9).

Как видно из табл. 9, сильнее всего снизился статус Ленина (в первую очередь как революционера, большевика и теоретика марксизма, автора доктрины «диктатура пролетариата», инициатора красного террора и Гражданской войны, затем как руководителя первого в мире пролетарского государства, для ныне живущих ассоциируемого главным образом с послево-

Таблица 9

НАЗОВИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, 10 САМЫХ ВЫДАЮЩИХСЯ ЛЮДЕЙ ВСЕХ ВРЕМЕН И НАРОДОВ (в % к числу упоминаний, открытый вопрос, данные ранжированы по последнему опросу; приводятся только те имена, которые названы не менее 12% опрошенных)

1989 1994 1999 2003 2008 2012 2017

1. СТАЛИН 12 20 35 40 36 42 38

2. ПУТИН - - - 21 32 22 34

3. ПУШКИН 25 2 со 42 39 47 29 34

4. ЛЕНИН 72 34 42 43 34 37 32

5. ПЕТР I 38 41 45 43 37 37 29

6. ГАГАРИН 15 8 26 33 25 20 20

7. ТОЛСТОЙ Л. 13 8 12 12 14 24 12

8. ЖУКОВ 19 14 20 22 23 15 12

1 Это обстоятельство постоянно подчеркивает в своих работах один из лучших российских демографов А. Вишневский. См.: Вишневский А. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. М.: ОГИ, 1998, гл. 2 и 3.

2 Индифферентность общества к проблематике революции можно объяснять по-разному, в том числе и демографическими причинами. За четверть века, прошедшую с момента распада СССР, в жизнь вошло новое поколение молодых людей, не имеющих непосредственного опыта советской жизни, тотального характера идеологической обработки населения, а потому равнодушных к символам ушедшей эпохи.

енным периодом — авторитетом одной из двух супердержав, созданной Лениным). С первого места (72% в последние годы советской власти) Ленин переместился на 4-ю позицию (32%). Ушли в небытие и все прежние советские идолы — Маркс, Энгельс, еще раньше оказались забыты и знаменитые в 1930-е деятели времен революции и Гражданской войны в России,

подвергнутые принудительному забвению в ходе сталинских процессов, чисток и репрессий. Попытки выдвинуть на их место царя Петра Первого (насильственно насаждавшего европейские порядки в традиционной, почти византийской России), которые в первые годы институциональных реформ были предприняты российскими либералами, о чем уже упоминалось выше, были довольно скоро остановлены — пик символической значимости Петра, навязывания идеи «революции сверху», приходится на вторую половину 1990-х — начало 2000-х. Вместе с имперским вариантом имен с первых мест

в национальном пантеоне на второй план оказались отодвинуты и символы русской культуры — Пушкин, российской науки и образования — Ломоносов, но также и знаменитые полководцы и военачальники — Суворов, Жуков, Кутузов и другие. Быстро оказались забытыми и политические и моральные авторитеты времен перестройки (Горбачев, Сахаров). Единственным, чей символический капитал непрерывно рос, оказался Сталин, в первые годы редко упоминавшийся среди самых важных деятелей прошлого. После прихода к власти Путина началась тихая, но упорная ресталинизация, и к 2012 году

Таблица 10

КТО ИЗ ВРЕМЕН РЕВОЛЮЦИИ ВЫЗЫВАЕТ У ВАС НАИБОЛЬШУЮ СИМПАТИЮ? (ответы ранжированы по первому замеру)

1990 октябрь 1997 октябрь 2002 октябрь 2007 октябрь 2017 март

В. Ленин 67 28 36 27 26

Ф. Дзержинский 45 25 28 21 16

Н. Бухарин 21 13 9 7 10

Л. Троцкий 15 5 8 4 4

Н. Махно 8 3 4 6 2

И. Сталин 8 15 22 15 24

Николай II 4 17 18 11 16

А. Керенский 3 4 4 3 2

А. Колчак 3 8 8 7 16

П. Милюков 2 1 1 1 2

Затруднились ответить 12 26 19 37 38

N=1600.

Таблица 11 КТО ИЗ ДЕЯТЕЛЕЙ ВРЕМЕН РЕВОЛЮЦИИ ВЫЗЫВАЕТ У ВАС НАИБОЛЬШУЮ АНТИПАТИЮ, НЕПРИЯТИЕ? (ответы ранжированы по первому замеру)

1990 октябрь 1997 октябрь 2002 октябрь 2007 октябрь 2017 март

Сталин 49 36 30 29 21

Колчак 22 12 15 9 7

Махно 19 22 26 11 21

Керенский 19 12 10 8 9

Троцкий 10 13 10 13 17

Николай II 10 7 6 4 5

Ленин 5 12 11 11 13

Милюков 5 3 3 2 3

Дзержинский 4 6 6 7 6

Бухарин 3 4 3 3 5

Затруднились ответить 25 25 26 42 39

Сталин возглавил список самых значимых великих людей России, конкурируя лишь с Путиным. Речь, разумеется, идет не об исторически реальной личности Сталина, а о возрождении и переработке державного мифа: Сталин — победитель во Второй мировой войне и «эффективный менеджер», обеспечивший суровыми методами быструю индустриализацию аграрной и отсталой России.

Изменились не только ранги значимости имен знаменитых в прошлом исторических фигур, изменился и знак отношения к деятелям революционной эпохи, оценка их в общественном мнении (табл. 10 и 11). Симпатии ко всем деятелям революции (кроме Сталина) уменьшились1, и напротив, выросли антипатия и негативные оценки их роли (опять-таки исключая Сталина). В годы перестройки Бухарин, Троцкий и другие ключевые фигуры времен революции, гражданской войны и утверждения советской власти отчасти виделись как умеренная социалистическая альтернатива сталинскому террору и индустриализации за счет разорения крестьянства, но утратили вместе с идеей социализма всякую привлекательность. Не только Ленин, но и они сохраняют большую значимость лишь в среде очень пожилых людей, идеологический им-принтинг которых пришелся на середину 1960-х, когда среди образованного чиновничества была популярна идея реформ и «социализма с человеческим лицом», умершая вместе с подавлением Пражской весны. То же самое произошло не только с Дзержинским2, но также, по другим данным и материалам, и с расстрелянными в 1930-е Тухачевским, Блюхером, Якиром и прочими командующими Красной Армией в гражданской войне, к которым первоначально общество испытывало явное сочувствие, но отвернулось по мере распространения знаний об их роли карателей крестьянских восстаний в 1920-е.

1 К Ленину с 67% до 26% (доля людей, неприязненно воспринимающих его, напротив, стала более высокой: с 5 до 13%); к Троцкому - с 15% позитивно оценивающих его в перестроечные годы до 4%, к Бухарину -с 21 до 7-10%, негативные оценки, соответственно, стали более распространенными: к Троцкому - с 10 до 17%, к Бухарину с 3 до 5% и т.д.

2 Популярность Ф. Дзержинского объясняется последовательной практикой «очеловечивания», «гуманизацией», «утеплением» фанатичного и жестокого руководителя ВЧК, борца с детской беспризорностью, образом, созданным уже после его смерти советской пропаган-

дой, кинематографом, вошедшим в школьные учебники и популярную литературу. Поэтому отношение к нему всегда было позитивным, симпатию к нему высказывали 45% опрошенных, но к 2017 году доля таких мнений сократилась до 16%, правда, показатели антипатии не изменились. Это указывает на устойчивую, хотя и незначительную группу людей, более или менее знакомых с литературой о деятельности репрессивных органов большевистской власти.

За 27 лет — с 1990-го по 2017-й — заметно выросла доля затрудняющихся с оценками революционных деятелей (с 12 и 25 до 38—39%). Это объясняется не только тем, что пришло поколение, равнодушное к старым идеологическим спорам о катастрофе 1917 года, но и сменой акцентов в идеологической работе репродуктивных институтов (в массовой школе, в университетах) и в установках кремлевской пропаганды и зависимых от власти СМИ. Эти изменения можно назвать «консервативным поворотом», во многом нейтрализовавшим или подавившим прежние советские стандарты легитимации власти (революция и социализм) и открывшим путь для реставрации имперских и антиреволюционных представлений, заимствованных из антибольшевистской среды. Об эффективности этой политики можно судить по росту симпатий к Николаю II и генералам, возглавлявшим антибольшевистское движение после революции (диагностическим именем здесь оказывается адмирал Александр Колчак, Верховный главнокомандующий русской армией, боровшийся против советской власти и казненный в 1920 году)3. Но одновременно нужно говорить и о смене акцентов в отношении к символическим фигурам советского пантеона: Сталин (и стоящий за ним комплекс представлений о победе в войне, Великой державе, «эффективной» модернизации) постепенно оттеснил Ленина (основателя первого в мире пролетарского государства, лидера революционной партии большевиков, теоретика марксизма). Нейтрализованными в данном случае оказались именно значения, связанные с массовыми репрессиями, государственным на-

3 Как видно из табл. 10, доля симпатизирующих и сочувствующих Николаю II выросла с 4% в 1989 г. до 17-18% в конце 1990-х (и одновременно снизилось выражение презрения и антипатии, характерных для всего советского времени). Этот эффект следует отнести не только к его прославлению РПЦ (в 2000 году царь был причислен к лику святых и признан мучеником и страстотерпцем), но и к изменению отношения к императорской фамилии российских властей. Еще при правлении Б. Ельцина власть и Церковь начали пытаться установить преемственность постсоветской России с дореволюционной, «найти в этом национальную идею». Об А. Колчаке снят художественный фильм, получивший весьма одобрительные отзывы и хорошую аудиторию. В центре фильма были годы Первой мировой и Гражданской войн, хотя Колчак стал известен до этого прежде всего как океанограф и полярный исследователь, а также как удачный флотоводец, военный и морской министр. То, что такое отношение к антибольшевистским деятелям не случайность, а отражение определенных сдвигов в общественном сознании, происходящих в ходе поисков новой легитимности российской власти, подтверждают и данные опроса 2005 года, свидетельствующие о росте позитивного отношения к генералу А. Деникину - одному из организаторов Белого движения, рисуемому советскими пропагандистами, писателями, кинорежиссерами и т.п. в самых черных красках. (ОМ. 2005. С. 181, табл. 23.47).

Таблица 12

КАК, ПО ВАШЕМУ МНЕНИЮ, БУДУТ ВСПОМИНАТЬ ОБ ЭТОМ ЧЕЛОВЕКЕ ЛЕТ ЧЕРЕЗ 40-50? (респонденту предлагалась карточка; множественный выбор)

1995 2000 2005 2006 2010 2011 2013 2017 IV IV IV IV IV IV III III

Никто, кроме историков, не будет о нем вспоминать

Как об основателе советского государства

Как о вожде, для которого на первом месте стояли интересы трудящихся

Как о великом мыслителе, верно предвидевшем будущее

Как о расчетливом политике, сумевшем навязать свою волю огромной стране

Как об удачливом политическом авантюристе

Как о жестоком диктаторе, готовом жертвовать жизнями миллионов

Как о человеке, который не понимал и не любил Россию

Затруднились ответить

25 30

17

10

19

12

12

5

14

36 34

18

11

13

6

7

2

8

41 26

20

12

14

6

9

5 5

32 29

18

13

12

8

8

4

7

45 30

16

9

9

8

6

3 7

39 27

19

12

10

6

5

3 8

31 28

17

13

9

7

5

2 9

35 25

20

12

8

6

5

3 10

N=1600.

силием, истреблением крестьянства, гибелью людей от голода и нужды и ценой победы и форсированной модернизации.

Наиболее характерные и частые повторяющиеся в опросах представления о Ленине и его роли в истории ХХ века сводятся к следующим социальным стереотипам:

1) основатель советского государства (в среднем за последние 20 лет такое определение давали 29%, в общей структуре представлений о Ленине доля таких мнений снижается, но незначительно);

2) вождь пролетариата (18%, и эта цифра не меняется со временем), великий мыслитель (11%);

3) расчетливый и циничный политик, рвущийся к власти, политический авантюрист (удельный вес таких мнений снижается с 19 до 6%);

4) жестокий диктатор (снижение с 12 до 6%); политик, проводящий антирусский курс, не понимающий России и не любящий ее народ (устойчивые 3—5%) (табл. 12).

То, что негативные установки по отношению к лидеру партии большевиков и первому председателю советского правительства снижаются, означает, что уходит поколение диссидентов и близких к ним образованных кругов, часть которого было держателем антисовет-

ских, антимарксистских установок и представлений. Такого рода взгляды составляли тот фактический результат (при всей его мизерности) работы по продумыванию и осмыслению советского прошлого, который только и стал возможным в послесталинские годы. Но оказалось, что эти итоги не смогли быть переданы другим группам в 1990-е и, что особенно важно, современной молодежи, которая абсолютно равнодушна к этой тематике.

Общее отношение к Ленину во все большей степени становится безразличным. Сказывается отсутствие интереса к советской истории и значимости революции. На вопрос «как вы в целом относитесь к Ленину?» доля позитивных ответов (с уважением, симпатией, восхищением) снизилась за последние 16 лет (2001—2017) с 60 до 44%, доля негативных ответов (с неприязнью, со страхом, с отвращением) не изменилась и составила в среднем 12%, однако число индифферентных увеличилось с 30 до 46%, даже превысив удельный вес «уважающих» его. У людей 20—40 лет (то есть родившихся или вошедших в жизнь уже после краха СССР) это отношение оказывается преобладающим, оно составляет основу восприятия прошлого: 53—54% говорят, что Ленин их не интересует, он им безразличен. В Москве (чуть меньше в других мегаполисах) об этом

заявляют 50%, в провинции — примерно 40%:. Доминирующее отношение к Ленину сводится к следующему: «Память о Ленине сохранится в истории, но никто уже не пойдет по его пути» (в среднем удельный вес таких мнений составляет 35—36%). Или: «Никто, кроме историков, не будет вспоминать о нем» (это мнение разделяют 25—35% (в среднем — 26%, пик приходится на 2005—2007 годы). Чем старше опрошенные, тем более уважительным является их отношение к Ленину (у людей в возрасте 18—40 лет — 36—34%, у людей старше 55 лет — 57%). Негативизм не растет: и среди молодых, и среди пожилых людей доля антипатий к Ленину составляет 9—11% (максимум негативных суждений приходится на перестроечное поколение, россиян 40—55 лет, но и здесь этот показатель не поднимается выше 15%). Традиционное почитание Ленина намного чаще встречается в провинции, в селе или малых городах, чем в столицах (соответственно 54 и 25%), а негативное отношение фиксируется скорее в Москве (25%) и других крупных городах, а не в провинции (7% в малых городах, 2% в селах). Советская идеологическая конструкция истории медленно размывается, но не исчезает окончательно. Тоталитарная (революционистская) идентичность сохраняется в группах, обладающих наименьшими интеллектуальными и смысловыми ресурсами для рационализации своего состояния, более жестко определяемых инерционностью прежних институциональных рамок. Социальная периферия, бедная во всех отношениях, гораздо сильнее и прочнее удерживает прежние определения реальности и истории.

Слом советских символов приходится на конец 1990-х. Это время разочарования в возможностях быстрой модернизации страны и интеграции с Европой, надежд на резкое повышение материального благосостояния после отказа от советской власти и одновременно окончательное расставание с социалистическими идеалами и марксистской идеологией. При этом сомнения в моральности ленинской политики или в силе догматической веры в правиль-

1 Напротив, позитивное отношение к Николаю II в январе 2017 г. высказывали 46% (максимум, в провинциальных городах, - 57%), а негативные установки проявляли лишь 6%, преобладало индифферентное отношение у 50% (главным образом в селе и малых городах, куда еще не дошли «новые идеологические веяния» - неотрадиционализм, «духовные скрепы» и православие как «основа русской государственности и культуры»). Опережающими группами в данном отношении оказалось московское и провинциальное чиновничество, более образованные люди, ориентирующиеся на начальство, на то, что «нынче носят наверху».

ность его курса у россиян не возникает. Мнения (более характерные прежде всего для сторонников компартии) «Ленин пытался опираться на лучшие помыслы и надежды людей, чтобы вести их к светлому будущему» в 1998 году в целом разделяли 28% (в 2017-м — 19%). Они отчасти оправдываются инерцией полученного образования и убеждением в том, что именно Ленин — основоположник советского государства — «вывел нашу страну на путь прогресса и справедливости» (в среднем за эти годы так считают 20%). Если принимать это отношение к Ленину за символ значимости советской идеологии, то можно сказать, что к настоящему времени в явной форме советский комплекс представлений о революции и последующем развитии сохранился у не более чем 20—25% населения, став лишь одним из идеологических потоков, определяющих коллективную идентичность.

Чистых фанатиков коммунистической идеологии, верующих в Ленина как в пророка грядущей победы коммунизма во всем мире или мессию светлого будущего, считающих, что идеи Ленина всегда будут освещать людям дорогу к лучшей жизни, с течением времени становится все меньше; они превращаются в маргинальную партию или догматическую секту (их численность в последние годы не превышает 6—7%). Перспектив у них нет, поскольку характерная для 1960-х апологетика Ленина разрушается гораздо быстрее (число тех, кто полагает, что «идеи Ленина были искажены его последователями», снизилось с 37% в середине 1990-х до 21% в 2017-м). Резидуумы революционно-романтического оправдания Ленина («Ленин ошибался в своих ожиданиях относительно революции и коммунизма») точно так же сократились с 21 до 10—11%.

Но и критическое неприятие утопии Ленина («Ленин повел нашу страну по ложному пути, и это стало причиной многих несчастий и бед») в среднем за эти годы не увеличилось (такие суждения о нем высказывают 15—19%), что указывает на слабость либеральных или даже демократических позиций. Трактовка Ленина как диктатора, подчеркивание аморальности его политики тоже становятся все менее распространенными (доля поддерживающих мнение «Ленин был жестоким человеком, который с помощью насилия пытался преобразовать страну» снизилась с 14 до 7%)2.

2 Из немногочисленных новейших работ или дискуссий о фигуре В. Ленина можно привести сборник Котеленец Е. Битва за Ленина. Новейшие исследования и дискуссии. М.: АИРО-ХХ!, 2017.

Общественное сознание пытается не столько «осмыслить», сколько избавиться от соблазнов коммунизма (равно как и от оппортунистического нежелания ничего не менять, когда не менять уже невозможно). Такой путь можно описать как движение от преклонения и обожествления лидеров революции, сакрализации власти к начавшемуся уже в эпоху застоя ер-ничеству и циническому снижению идей революции, освобождению без расколдовывания прежних смыслов, плебейской игре с символами и ценностями, занимавшими в прошлом место «высоких идеалов». Не случайно в среде молодежной субкультуры оказывается столь популярной версия Сергея Курехина «Ленин — гриб»1. Поэтому мы можем говорить об уходе или эрозии идеологических систем тоталитарного государства 1930-1960-х, но не об осмыслении самих процессов, приведших к формированию тоталитарного господства и «советского человека». Для рационализации и извлечения уроков из истории (если такое вообще возможно) не оказалось ни интеллектуальных средств, ни социальных сил — моральных, концептуальных, политических2. Поэтому наиболее адекватным тому состоянию, в котором находилось и находится российское общество, можно считать рутинизацию, вытеснение прошлого и забывание того, что еще вчера считалось высоким, значимым, «святым». Но, так как картина исторической реальности, причин, мотивов социального действия прошлого остается непонятой и неосмысленной, она бессознательно воспроизводится в установках к базовым институтам, прежде всего к институтам власти и к самим себе.

Итог — примитивизация представлений об обществе и иммунитет по отношению к обвинениям советской власти в насилии и произволе, неэффективности, колхозном рабстве,

1 «Ленин - гриб» - это телевизионный сюжет-мистификация, подготовленный музыкантом Сергеем Курёхиным и журналистом Сергеем Шолоховым и впервые показанный в январе 1991 года в телевизионной передаче «Пятое колесо» Ленинградского телевидения.

2 О роли научного сообщества у А. Медушевского: «В новейшей историографии революции констатируется общее недоверие к теории, стремление уклониться от решения общих вопросов, (с. 12). В результате в современной российской историографии мы имеем постоянный «конфликт интерпретаций»: доказательное знание подменяется идеологическими схемами интерпретаций. эта историография не предлагает новой методологии, во многих отношениях остается в плену старых советских стереотипов, воспроизводя их с помощью иного понятийного инструментария (с. 14). Автор убедился в консерватизме и практической нереформируемости российской академической бюрократии... (с. 27) // МедушевскийА. Политическая история русской революции. М.-СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2017.

квазиморальное оправдание безальтернативного тоталитарного режима. Невозможность для основной части населения признать этот внутренний конфликт оборачивается резким ограничением умственного (исторического) горизонта и отсутствием средств для понимания настоящего. А значит, подавлением мотивации к изменениям, осознанием того, что вообще нельзя ничего сделать и остается один путь, одна жизненная стратегия — приспосабливаться и терпеть, стараясь выжить или дожить до лучших времен. Нагляднее всего эту готовность к оппортунистической пассивности показывают распределения ответов на прожективный вопрос, как бы себя повели нынешние респонденты в условиях 1917 года (табл. 13).

Относительное большинство опрошенных в 1990 году в той или иной мере поддержали бы большевиков (в 1990-м «активно» — всего четверть респондентов) или пошли бы с ними на сотрудничество. Через 27 лет удельный вес лояльных коммунистам граждан сократился почти вдвое (с 49 до 28%). Доминантной формой поведения оказалась пассивная тактика выжидания и неучастия (с 12% доля таких ответов выросла до 33%, а если добавить к ним тех, кто «затрудняется с ответом» или уходит таким образом от выбора позиции, мы получим в 2017 году абсолютное большинство — 51%) или эскапизм как наиболее рациональная стратегия поведения. Правильнее было бы называть такое поведение «стратегией физического выживания». Признаки активного выбора или политического поведения (как «за большевиков», так и «против них») демонстрируют очень незначительные группы (12 и 6—8% соответственно). Иначе говоря, преобладают установки на пассивную адаптацию (пусть неприятности будут у кого-то другого, меня это не касается, я-то против властей не бунтую и не «выступаю»).

Политика стерилизации истории, идущая «сверху», так или иначе принимается и поддерживается населением, получая в «низах» собственные оправдания.

Подводя итоги нашему анализу, приведем мнения опрошенных относительно пользы и важности знания о революции 1917 года. Они фактически разделились на две части: одни заявляли, что «нужно двигаться вперед и не ворошить старое», надо «забыть то, что происходило в годы революции и Гражданской войны», поскольку «вреда от изучения истории тех лет нет, но и нужды в этом тоже не ощущается» (так думают 56%). Другие все-таки считают,

что нужно больше знать об этом периоде, «чтобы не повторять ошибок прошлого» (44%). Но существенно, что среди молодых и более приспособившихся, успешных и обеспеченных групп преобладает нежелание что-либо знать о прошлом страны, а это значит, что история в ее худших вариантах может повторяться.

В результате такого самоограничения исчезает представление о начале времени действующей политической системы, в том числе и путинского режима. Нет реперной точки отсчета (даты основания общественного порядка), а значит, нет и системы референции и определения настоящего на карте времен. Дискредитация революции и большевиков вместе с уси-

лением неотрадиционализма сдвигает начало истории России в мифологическое безвременье («испокон веков», «с незапамятных времен») или к не менее туманному времени Киевской Руси (в сумме такие ответы составляют 69% в 2003 году, 74% в 2017-м) (табл. 14).

На этом фоне самый символически значимый период — революция 1917 года и становление советского государства — полностью утратил свое значение. Сегодня о своем интересе к истории революции говорят лишь 13% опрошенных. В основном это бывшая интеллигенция из крупных провинциальных городов, в меньшей степени из Москвы, люди зрелого возраста, часто пенсионеры, пытающиеся по-

Таблица 13

ПРЕДСТАВЬТЕ СЕБЕ, ЧТО ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ПРОИСХОДИТ НА ВАШИХ ГЛАЗАХ. ЧТО БЫ ВЫ СДЕЛАЛИ?

(в %, ответы ранжированы по первому замеру; все замеры в октябре соответствующего года, в 2017-м - январь)

1990 1997 2001 2002 2003 2004 2005 2007 2011 2017

Активно поддержал бы большевиков 23 15 22 23 19 15 17 17 14 12

Кое в чем сотрудничал бы с большевиками 26 16 19 20 16 18 17 13 17 16

Боролся бы против большевиков 5 7 6 8 9 8 7 6 6 8

Постарался бы переждать это время, не участвовать в событиях 12 27 24 28 22 26 28 23 24 33

Уехал бы за рубеж 7 15 13 16 14 15 14 18 14 14

Затруднились ответить 26 18 15 5 21 19 17 24 25 18

Поддерживающие большевиков 49 31 41 43 38 33 34 30 31 28

ПАССИВНЫЕ 19 42 37 44 36 41 42 41 38 47

+/- 2.6 0.7 1.1 1.0 1.0 0.8 0.8 0.7 0.8 0.6

N=1600.

Таблица 14

С КАКОЙ ДАТЫ, ЭПОХИ, СОБЫТИЯ НАЧИНАЕТСЯ, ПО ВАШЕМУ МНЕНИЮ, ИСТОРИЯ НАШЕЙ СТРАНЫ?

2003 2017

С незапамятных времен, испокон веков 39 36

С Киевской Руси 19 26

С крещения Руси 11 12

С царствования Петра I 10 5

С образования русских княжеств 3 6

С Октябрьской революции 1917 года 4 3

С создания Московского царства 2 2

С распада СССР и создания суверенной РФ (1991) 1 2

С избрания президентом В. Путина 1 2

С принятия Декларации о суверенитете РФ (1990) 0 0.8

Затрудняюсь ответить 10 5

Число опрошенных 2000 1600

нять корни и природу советского тоталитаризма и его последствия для нынешней России. Они же больше, чем кто-либо, заинтересованы периодом 1930-1950-х годов — временем Большого террора, массовых репрессий, сталинской индустриализацией и превращением СССР в одну из двух супердержав. Среди них много представителей государственной бюрократии и предпринимателей, служащих, но очень мало молодежи. Поэтому неизбежным в таких ситуациях оказывается появление идеи прошлого как мифа непрерывности или бесконечности существования системы господства в виде своего рода идеи мистического тела «тысячелетней России», а стало быть, исчезновение специфических представлений о социальной системе прошлого, настоящего и будущего, понимание особенностей ее социальной структуры и изменений, плюрализма сословных или групповых различий и интересов. Другими словами, воспроизводится сознание гомогенизации общества («Единой России»), одномерности социального состава страны, объединенной лишь властью (тотальным по своей природе «государством»). Это представление не было характерным для советских учебников истории — там были понятия формации, сословий, различия классовых интересов, специфика российской государственности на разных фазах ее исторического существования. Сегодня все это стерлось, оставив по существу лишь тоталитарное представление об обществе и истории. Истоки государства уходят в мифологическое прошлое, становящееся полем вечной борьбы с врагами (включая бывшие «братские» народы вроде Прибалтики, Польши или теперь Украины, с которой идет война, в прямом и переносном смыслах, за Киев как «мать городов русских», где имело место крещение Руси и откуда берет «сакральное» начало русская история).

Апелляция к мифологическому прошлому с социологической точки зрения равнозначна признанию безальтернативной значимости вертикальной структуры общества, то есть конститутивной функции власти, иерархического устройства социума, признанию приоритет-

ности коллективных значений целого, символически представленного в фигуре властителя (монарха, деспота, вождя, президента и т.п.) и малоценности и факультативности, зависимости подданных — отдельного человека или меньшинства, социальной группы и т.п. Кроме того, образуется представление о социальной однородности и тотальном единстве страны, лишенной идеи социальной сложности, диф-ференцированности, групп с собственными интересами и культурной автономией. Поэтому нынешняя смазанность субъективных маркировок социального статуса, групп, социального положения (80—83% опрошенных относят себя к «среднему классу») не случайна, а обусловлена отсутствием сознания самодостаточности, самоценности, основания для самоуважения и требований учитывать собственное достоинство. Подобная примитивность культуры (образов социального целого, отсутствия влиятельных функциональных элит) — производное от идеологии «единства нации», одной Родины, одного «народа».

Осознание значения истории и интерес к ней возникают только из духа сложного общества, в конфликтах и борьбе разных групп, из потребности гражданского общества в самопонимании, из поиска ответов на вопросы: кто и откуда мы, почему дело обстоит так, а не иначе. Но ни таких вопросов, ни тем более ответов на них не возникло. За 25 лет постсоветской жизни в российском обществе не появилось ни одной новой идеи, касающейся политической или культурной жизни. То же самое можно повторить и о сфере массовых исторических представлений1. Никаких новых взглядов на свое прошлое, на революцию или сталинский период здесь не возникло. Подобное состояние, безусловно, является результатом систематического подавления публичной жизни, происходящего при путинском правлении, «институционализации кризиса», возникшего после распада СССР и конца советской системы. Уничтожение истории — условие восстановления авторитарной системы.

1 Гудков Л, Дубин Б. Невозможность истории // VITTORIO. Международный научный сборник, посвященный 75-летию Витторио Страды. М.: Три квадрата, 2005. С. 302-355.