Высшее образование: «Доступное» и/или «Платное»? Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

А. РУТКЕВИЧ, профессор Государственный университет -Высшая школа экономики

О советской системе образования сказано достаточно и хвалебных, и резких слов. В области гуманитарных наук недостатки очевидны, поскольку то, что называлось в те годы историческим, экономическим, философским или юридическим образованием, в огромной мере определялось идеологией. Однако эта же идеология боготворила НТР и способствовала гигантским затратам на строительство синхрофазотронов и лабораторий. Хотя наука в то время не без оснований делилась на «естественную» и «неестественную», хорошее математическое или физическое образование косвенно также было связано с идеологией: специалисты-физики были нужны для создания оружия, лучшие инженеры работали на «военку». Выпускники ВПШ определяли то, что следует изучать хоть физикам, хоть историкам. Советскую систему образования нужно рассматривать в целом: специалист по «политэкономии социализма» и выпускник МФТИ или МИФИ дополняли друг друга, поскольку без милитаризованной экономики не было бы и элитарных естественнонаучных институтов.

Высшая школа соответствовала тогдашней экономической и политической системе, она удовлетворяла нужды промышленности, здравоохранения, культуры. Выпускник политехнического института или филологического факультета университета примерно знал, где он будет работать. Экономика посылала сигналы системе образования, которые (пусть иной раз с большим опозданием) вели к изменению программ, открытию новых специальностей. К достоинствам этой системы об-

Высшее образование: «доступное» и/или «платное»?

разования можно отнести относительную доступность для почти всех слоев населения, широкие возможности получения высшего образования работающими - хотя вечернее и заочное образование явно уступало по своему качеству дневному, оно оставалось важным элементом «вертикальной» социальной мобильности. Наконец, несмотря на существование немалого числа лиц, принимаемых за взятки или «по звонку», высшая школа в целом не была коррумпированной. Если не брать несколько престижных московских вузов, способный абитуриент мог рассчитывать на то, что поступит в институт без «блата». Репетиторы неплохо зарабатывали, но они сравнительно редко были членами приемных комиссий.

Вряд ли к этой системе высшего образования применимо прилагательное «бесплатное», поскольку вузы и втузы существовали - как и во всем мире - за счет налогоплательщиков, граждан страны, чьего согласия, впрочем, никто не спрашивал. Уже в те годы было хорошо заметно перепроизводство по ряду специальностей - инженеры работали таксистами, педагоги вовсе не стремились в школы и т.д. Уровень подготовки среднего инженера или врача был невысоким - вряд ли стоит уравнивать знания физики у выпускника МФТИ и физических факультетов большинства провинциальных университетов. Но даже в самых заурядных вузах студентов все же худо-бедно учили и принуждали учиться. Иными словами, высшее образование было одной из ведущих сил модернизации страны в условиях, когда прежняя интеллекту-

альная элита оказалась в эмиграции или была уничтожена. Нет нужды презрительно именовать «образованцами» тех, кто получал узкую специализированную подготовку - сегодняшний выпускник Сорбонны или Гейдельберга (не говоря уж о четырехлетних колледжах где-нибудь в Оклахоме) также имеет довольно скудные представления об истории, искусстве, религии или философии. Особенностью СССР было лишь то, что всю мудрость веков должна была вмещать в себя одна из доктрин XIX века, превращенная в своего рода религию. Марксизм подходил новой элите уже тем, что объявлял выходцев из прежних низов «солью земли» -им не было нужды читать Платона или Данте, если под рукой была теория, провозглашающая философию и поэзию элементами «надстройки» рабовладельческого или феодального общества. Даже марксизм лишился всего того, что связывало его с начавшейся в Афинах европейской интеллектуальной историей, зато приобрел черты технократической утопии, в которой возвеличенный человек-техник не собирался «ждать милостей от природы».

Можно радоваться крушению тогдашней политической и экономической системы, можно сокрушаться по этому поводу, но возврат к ней невозможен. Высшая школа не существует сама по себе, она является частью социального целого и должна ему соответствовать. Современному обществу требуются специалисты в самых различных областях, ему нужны рационально мыслящие работники, воспитанные в духе патриотизма граждане. Целью индивида может быть удовлетворение личной любознательности или экономического интереса, но если речь идет о системе образования в целом, то личные вкусы и пристрастия молодых людей следует принимать во внимание

лишь постольку, поскольку их устремления совпадают с интересами общества. Любой нормальный гражданин страны готов содержать педагогические, медицинские, военные вузы, готовящие научные кадры университеты (большинство граждан страны считает, что Россия должна участвовать в дорогостоящих космических программах), государству нужны юристы и экономисты...

Однако уже здесь мы сталкиваемся с вопросом: следует ли не самому богатому российскому налогоплательщику оплачивать учебу будущих менеджеров, которые будут зарабатывать в десятки раз больше него самого? По всему миру business schools существуют не в государственных, а в частных учебных заведениях. Если государство более не владеет большинством СМИ, то с какой стати налогоплательщик должен финансировать обучение «ди-джеев» и «шоуменов»? Зачем ему программисты, сразу после выпуска отправляющиеся в Калифорнию? Нужен ли ему прекрасный вуз вроде МФТИ, готовящий специалистов для военно-промышленного комплекса США? Если мы заявляем, что живем при демократическом режиме, то вопросы такого рода неизбежны - все траты бюджетных денег должны контролироваться народом.

Как и все наше общество, высшая школа медленно приспосабливается к новым требованиям, проистекающим из смены политического и экономического строя. Усилиями министров и ректоров удалось сохранить немало ценного в условиях передела собственности и крайне скудного финансирования. Вузы сохранились, данные статистики впечатляют: число студентов год от года растет, к примерно тысяче государственных вузов добавилось почти полтысячи частных. Однако, если чуть внимательнее посмотреть на положение дел, то становится очевидным упа-

док высшего образования и его полная непригодность для нужд сегодняшней России.

Сохранив прежние бюджетные места, мы ежегодно выпускаем сотни тысяч совершенно ненужных экономике специалистов. Если предприятия не простаивают, то нуждаются они не в инженерах, а в квалифицированных рабочих; подавляющее большинство инженеров никогда не станет работать по полученной ими специальности. Зачем нам в таком количестве кораблестроители, если верфи стоят, зачем специалисты по котлам и станкам 70-х гг. прошлого века, если их никто не будет производить или обслуживать? Можно надеяться на то, что отток капитала за границу прекратится, а наши «олигархи» наконец начнут вкладывать деньги в реальное производство, но лишь меньшинство нынешних выпускников получили соответствующую требованиям промышленности подготовку. Лучшие из этих втузов готовят эмигрантов, а прочие - людей с дипломом, который можно повесить на стенку и искать работу в сфере торговли или в рядах нашей все растущей бюрократии.

Еще хуже положение с подготовкой тех, кто, казалось бы, непосредственно ориентирован на рынок труда. На полторы тысячи государственных и частных вузов получено 1400 лицензий на преподавание экономики, сотни - на обучение юристов, политологов, менеджеров, социологов. Назвавшие себя «университетами» и «академиями» политехнические и педагогические вузы получают государственное финансирование на подготовку тех, кто не идет ни на заводы, ни в классы, а платные отделения набирают и выпускают явных недоучек. Само словосочетание «высшее образование» применительно к большинству экономистов и юристов звучит сегодня как неумная шутка. В стране есть 10-15 университетов, в ко-

торых хорошо учат экономике и праву, тогда как остальные просто собирают деньги с поверивших рекламным буклетам абитуриентов. В системе образования появилось немалое число наследников Остапа Бендера, торгующих «видом на ущелье». Прочитав несколько книжек по макроэкономике и маркетингу, бывшие преподаватели политэкономии социализма и научного коммунизма зарабатывают на жизнь, а заодно исправно кормят целую рать вузовской бюрократии. Ни для кого не является секретом то, что полученные от платных мест средства лишь в небольшой части доходят до преподавателей, подрабатывающих в 4-5 вузах, -остальное идет потомкам «великого командора».

Разумеется, не следует идеализировать западную систему высшего образования. В США, наряду с Гарвардом и Принстоном, существует масса четырехлетних колледжей, не обременяющих студентов теоретическими познаниями, но дающих достаточную подготовку для будущей практической деятельности. Но наши новооткрытые факультеты экономики и права, социологии и политологии не дают и таких навыков. А тем, кто все-таки обучился бухгалтерскому делу, следовало учиться не пять лет, а максимум два года.

Для их подготовки стоило бы вернуться к системе техникумов, которые неплохо справлялись с удовлетворением потребностей тех, кому не нужен диплом о высшем образовании. Ничуть не лучше ситуация с выпускниками педагогических, медицинских и даже военных вузов. Если практически все выпускники военной финансовой академии не идут служить в армию, а тут же комиссуются и работают в частных фирмах, то возникает вопрос о целесообразности такого учебного заведения в рамках Министерства обороны. Если большинство выпускников педа-

гогических институтов игнорируют школы, а медики предпочитают торговать лекарствами, а не лечить, то и эти вузы работают вполсилы. Помимо всего прочего, тот, кто учится на инженера, педагога, агронома, офицера, но не желает в дальнейшем работать по специальности, вряд ли сильно мотивирован и учится чаще всего «спустя рукава». В результате профессора и доценты делают вид, что учат (да еще за нищенскую зарплату), а студенты делают вид, что учатся. А это служит почвой для коррупции: зачет стоит столько-то, экзамен - вдвое дороже, и с этим безобразием смиряются даже более или менее принципиальные деканы и ректоры - других преподавателей и студентов у них не в избытке. Кто не знает о сданных торговцам общежитиях, о занятых фирмами этажах и т.п.?

Система высшего образования ничуть не более коррумпирована, чем наше общество в целом, но почти все то, что сегодня именуется «репетиторством» (или даже «отбором лучших при высоком конкурсе»), подпадает под статьи уголовного кодекса. Всякому преподавателю понятны недостатки ЕГЭ, но голоса против тестов принадлежат прежде всего активным лоббистам целой системы вымогательства и шантажа родителей абитуриентов. Места в тех университетах, где прилично учат, занимают те, кто обладает достаточными средствами для взяток, репетиторов или платного образования. Наше высшее образование уже стало классовым, осталась лишь видимость того, что бюджетные места доступны для всех.

Говоря о высшей школе, нельзя не сказать о тех, кто учит. Низкая оплата труда привела к оттоку значительной части наиболее квалифицированных специалистов. Талантливая молодежь идет работать ассистентами по мотивам, которые зачастую не имеют ниче-

го общего с педагогической или научной деятельностью (та же отсрочка от армии). Средний возраст преподавателей вырос, средний уровень квалификации понизился. Система ИПК находится в таком состоянии, что ее ликвидация не принесет ни малейшего ущерба качеству обучения в вузах.

Даже недолгий рост в реальном секторе экономики выявил нехватку квалифицированных рабочих. На примерно 1,3 миллиона выпускников школы мы имеем миллион поступивших в вузы. Кто идет в техникумы и ПТУ? Кто будет обеспечивать благосостояние будущих юристов и менеджеров? Через несколько лет нас ждет демографическая «яма», когда число выпускников средней школы станет меньшим, чем число бюджетных мест в вузах. С демографией не поспоришь, и даже любители ссылаться на то, что стране нужны прежде всего «носители интеллекта» (говорится это с привычным для СМИ пренебрежением к прочим гражданам страны), получат приказы из корпораций: хватит заниматься демагогией, пишите о преимуществах ПТУ, техникумов и даже армейской службы. Если голос простого налогоплательщика, не желающего содержать ни раздутую систему высшей школы, ни избыточные военные кафедры, никто не услышит, то голос «капитанов промышленности» будет услышан, и очень скоро.

Нужно реально смотреть на сегодняшнюю ситуацию: система высшего образования в настоящем виде нежизнеспособна и потребует радикальных мер лечения уже через несколько лет. При этом она начнет разваливаться тем скорее, чем лучше будет развиваться наша экономика. При низких темпах развития можно еще какое-то время мириться с бездарной растратой средств и времени, но и в таком случае раньше или позже возникнет вопрос об отпускаемых на нее бюджетных сред-

ствах - их будет недоставать куда более влиятельным ведомствам. Но если инвестиции пойдут в промышленность, то ей понадобятся рабочие руки и сравнительно небольшое число хорошо подготовленных инженеров, химиков, менеджеров. Ни масса «как бы» инженеров, ни потоки «как бы» экономистов и юристов такой экономике просто не требуются. От тех, кто учится в вузах, сама жизнь потребует «учиться, учиться и еще раз учиться», чтобы получать неплохо оплачиваемые места. Того, кто сегодня поступает в какое-нибудь «оригинальное» учебное заведение, ожидает либо безработица, либо физический труд. Число абитуриентов резко сократится уже по указанным демографическим причинам, обязательная краткая военная служба и сокращение военных кафедр сведут на нет число тех, кто видит в высшем образовании лишь отсрочку от призыва.

Что произойдет в результате сокращения на треть числа студентов? Во-первых, значительная часть частных вузов просто закроется. То же самое произойдет с целым рядом факультетов и отделений экономики, права, менеджмента в государственных вузах. В отсутствие достаточного спроса предложение окажется явно избыточным. В одни втузы увеличится приток студентов - при нормальном развитии самолетостроения конкурс в МАИ явно возрастет. Зато в примерно сотню других втузов конкурса не будет никакого, а набирать тех, кто вообще не умеет грамотно писать или решать простейшие задачи, они не смогут - тесты едва ли пригодны для проверки творческого мышления, но они неплохо показывают уровень знания грамматики и способность решать математические задачи. Вопрос о сокращении таких институтов будет болезненным не только для их преподавателей, но он неизбежно возникнет. Часть из них был бы смысл

превратить в техникумы, но это также стоит немалых усилий; в других одни факультеты будут успешно функционировать, тогда как прочие сократят набор студентов или вообще закроются. Подпись под Болонской декларацией означает переход на систему 4+2, и в ряде вузов будут учить 4 года, тогда как право на открытие магистратуры останется лишь за сильнейшими. В любом случае нехватка студентов приведет к обострению конкуренции между вузами, и мало кого из абитуриентов или их родителей будут удовлетворять роскошные рекламные проспекты. В итоге в лучших вузах возрастет число лиц, готовых оплачивать свое образование, а тем самым поднимется и зарплата преподавателей. Но тем самым они перетянут к себе лучших преподавателей, введут довольно жесткую систему переаттестации профессорско-преподавательского состава, избавятся от «репетиторов».

У откровенно платного образования есть одно несомненное преимущество перед «прикровенно» платным: взяточники из приемных комиссий оказываются избыточными, зато преподаватели на законных основаниях получают более высокую зарплату. Репутация вуза окажется немаловажной в условиях сжатия спроса, роста конкуренции и перераспределения средств в пользу тех, кто дает качественное образование. Мы неуклонно движемся к платному высшему образованию, которое существует не только в капиталистических США, но и в коммунистическом Китае. Неизбежно встанет вопрос о государственных кредитах на образование, о системе стипендий для наиболее одаренных молодых людей, о разделении вузов на федеральные и находящиеся в ведении губерний и республик. Если аналогичное нашему МФТИ образование в США стоит 25-30 тысяч долларов в год, то с тех, кто учится у нас лишь с

тем, чтобы уехать сразу после выпускного вечера, необходимо требовать возвращения денег; если выпускник этого престижного вуза станет работать в частной фирме, то эти расходы может нести наниматель. Если же выпускник будет работать в государственном учреждении, то через 5 лет ему можно списать половину выданного кредита, а через 10 лет всю его сумму.

«Бесплатное» обучение будущих американских граждан, коррумпированность приемных комиссий, низкое качество образования и низкая оплата профессоров и доцентов - все это звенья одной цепи. Сократив число вузов, студентов и преподавателей примерно на треть, нам нужно на порядок улучшить образование. Страна не нуждается во всеобщем высшем образовании и не сможет его финансировать.

Ссылки на западноевропейский опыт вряд ли состоятельны, поскольку в университеты Германии или Франции без экзаменов поступают выпускники гимназий и лицеев (12 лет обучения), уровень подготовки в которых в среднем значительно выше нашей школы. В ФРГ примерно половина школьников оканчивает гимназию и отправляется в университеты, но остальные получают образование в Realschule или Hauptschule, а затем идут работать. Во Франции в университеты приходит несколько больший процент выпускников школы, но значительная их часть отсеивается в первые два года. Мы же, имея нашу экономическую ситуацию и ухудшившееся среднее образование, набираем в вузы значительно больший процент выпускников, включая огромное число тех, кто не освоил даже программу нашей школы. Если в той же Франции велик процент второгодников и в коллеже, и в лицее, причем никто не видит в этом ничего ужасного, то у нас никого не смущает то, что выпускные экзамены по математике и физике сда-

ют все без исключения - такой оценки, как «двойка», более не существует. Даже учащиеся подготовительных отделений лучших московских университетов откровенно боятся письменных экзаменов: они так привыкли пользоваться компьютерами (в которых программа-редактор исправляет ошибки), что разучились грамотно писать.

Повторю ту мысль, что «бесплатного» образования не существует: если расходы падают не на того, кто учится, или его родителей, то они распределяются на всех прочих граждан страны, включая и огромное число живущих в крайней нужде. Если платить станут прежде всего заинтересованные лица (при поддержке государства, губерний, корпораций и фондов наиболее талантливым и целеустремленным из неимущих), то бюджеты вузов станут прозрачными, исчезнут вороватые посредники, повысится качество образования. Тогда нас ожидает существенное сокращение числа не только студентов, но и вузов - этого требует и то, что называется «национальным интересом». Известная пословица «лучше меньше, да лучше» хорошо передает этот интерес. Тем, кто станет проигрывать в конкуренции, никто не мешает принять меры к улучшению образования, его переориентации на нужные обществу профессии. Кто препятствует политехническому институту с приличной кафедрой высшей математики готовить программистов, налаживать связи с бизнесом в этой области, а не заниматься подготовкой юристов, не имея ни единого кандидата наук в области права? Индия сегодня соперничает с США в производстве software, а наши куда лучшие вузы наперегонки открывают отделения политологии и социологии, сохраняя как НЗ ставшие ненужными инженерные факультеты. Разумеется, важно не растерять все то, что относится к достижениям нашего

машиностроения, но считал ли хоть кто-нибудь, сколько нам реально нужно инженеров, и не покрывают ли несколько лучших втузов потребность в таких специалистах?

Еще более радикальные перемены ожидают гуманитарные факультеты. За исключением выпускников педагогических институтов, которые, впрочем, не слишком рвутся в школы, эти факультеты готовят огромное число людей, знания и умения которых вообще не нужны обществу. Государству ежегодно требуется несколько тысяч выпускников исторических, филологических, философских факультетов -хотя бы для того, чтобы в государственных вузах произошло обновление преподавательского корпуса. Кто-то пойдет работать в гимназии и техникумы, кто-то станет работать переводчиком в частной фирме, редактором в глянцевом журнале, кто-то в бюрократическом аппарате. Помимо интересов государства, имеется личный интерес немалого числа людей к философии, литературе, театру - для удовлетворения этих запросов, для того, чтобы мы были просто культурной нацией, требуется несколько десятков университетов. Стремление к высокому и прекрасному тех, кто способен платить за образование, разумеется, можно и нужно удовлетворять, а небольшому числу наиболее талантливых выходцев из семей нищих бюджетников необходимо дать возможность учиться бесплатно и даже платить нормальные (не сегодняшние) стипендии. Но только учить на этих факультетах нужно по-настоящему, безжалостно избавляясь от тех, кто не может или не хочет учиться. В условиях девальвации дипломов о высшем образовании такие университеты должны выдвигать самые жесткие требования к студентам.

Нынешнее состояние большинства факультетов в этой области никак

нельзя признать удовлетворительным. Мы избавились от навязчивого идеологического контроля, но образование гуманитариев не стало лучше, оно в среднем даже ухудшилось, поскольку рядом с достойными университетами появилось множество просто неприличных организаций, которые язык не поворачивается назвать «университетом». В одних пять лет учат иностранный язык - не для того, чтобы затем его преподавать, но чтобы им хоть как-то владеть. (Во всем мире для этого существуют платные курсы: пока речь идет не о древних или сложных восточных языках, человеку со средними способностями требуется около года для основательного овладения английским или немецким). В других открываются факультеты под загадочными названиями, вроде «Академии Поэтов и Философов». Социологии и политологии не учит только ленивый, но даже в Москве, где хватает серьезных специалистов в этих науках, сносно учат им в двухтрех университетах, тогда как в остальных обучают те, кому самим стоило бы поучиться. Несколько учебных заведений претендуют на то, что учат психоанализу, хотя для западных коллег они являются наглыми шарлатанами - там все же следят за тем, чтобы к медицинской деятельности не допускались лица, не имеющие должной подготовки. Наше законодательство таково, что лицензию на преподавание истории могут получить поклонники «новой хронологии» - почему бы и нет, если политологии и социологии учат «по Жириновскому»? Рынок сам по себе не способен навести порядок в подготовке гуманитариев, поскольку худшие здесь способны предлагать свой «товар» по самой низкой цене. С нашими чиновниками «поэты и философы» быстро находят общий язык - иначе они вообще не сумели бы открыть свои конторы. Сокращение хотя бы половины из них суще-

ственно улучшит саму атмосферу в гуманитарных науках, а немалому числу студентов не придется потом удивляться, что полученный ими диплом не признается государством и входит в «черный список» отделов кадров корпораций. Преобладание платного образования приведет хотя бы к тому, что потребитель образовательных услуг станет более разборчиво относиться к их качеству. Но требуется и жесткий государственный контроль: бюрократическое регулирование хозяйственной деятельности пагубно, но без него не обойтись в таких областях, как культура, искусство, образование.

Молодежи нужно помогать в выборе жизненного пути, ей можно обеспечить нормальные условия для учебы и работы, но ей следует предъявлять и определенные требования. Не желавшим учиться в школе и даже просто читать книги не место в вузе. Опыт американцев с бесконечными квотами для всяких «обиженных жизнью» не имеет ничего общего с гуманизмом или, тем более, «правами человека». Льготы должны существовать для некоторых групп (в том числе для отслуживших в армии по контракту), но никакая «политическая корректность» не обязывает нас учить тех, кто не желает учиться. Нам нет нужды следовать и примеру западноевропейцев, полагающих, что лучше уж иным молодым людям проводить годы в университете, чем получать пособие по безработице. В результате в Германии средний срок учебы в вузе достигает 10 лет, а иные великовозрастные балбесы до 35-40 лет «ищут себя» - разумеется, за счет тех, кто начал со школьной скамьи работать и платить налоги. Бедные оплачивают причуды богатых - ведь именно дети последних чаще оказываются в университетах.

Наконец, следует сказать несколько слов об ученых степенях, присужда-

емых сегодня немалому числу лиц, явно того не заслуживающих. Учить в вузе должны ученые, большая наука по всему миру «делается» в вузах. Получение степеней и званий без малейших на то оснований ведет к разложению, утрате всякого авторитета высшей школой. Магистратуру и аспирантуру следовало бы оставить в лучших университетах, повысив планку требований к диссертациям. Магистерская диссертация во Франции по объему (150 страниц), а иной раз и по содержанию соответствует нашей кандидатской диссертации, а докторской (соответствует нашей кандидатской) предшествует написание, после первого года французского аналога аспирантуры (DEA), еще одного текста в 150 страниц и сдача более сложных, чем у нас, экзаменов. В Германии уровень требований к диссертациям, соответствующим нашим кандидатским (Promotion), выше, чем у нас к докторским. Массовое производство кандидатов наук в гуманитарных науках уже в советские времена было очковтирательством, тогда как сегодня оно превратилось в «бизнес» недобросовестных научных руководителей и диссертационных советов. Сегодняшняя аспирантура буквально забита людьми, которые избегают военной службы, подрабатывают в фирмах, но никогда не станут ни преподавателями, ни академическими учеными. Об уровне нравственности научного сообщества говорят получившие распространение явные правонарушения: диссертации соискателям и аспирантам пишут многие ученые (на рынке услуг хорошо известна цена и кандидатской, и докторской). ВАК предпринимает определенные действия по наведению порядка, но целый ряд советов нужно закрывать немедленно, пока получившие степени за бездарные компиляции не стали большинством и не начали расширенное воспроизводство себе подобных.

Мы привыкли к тому, что государство непрестанно вмешивается в работу хоть частных предприятий, хоть вузов там, где этого не следовало бы делать (прикармливая чиновничью рать), но «ушло» из тех областей, где его контроль необходим. Вероятно, эта модель просуществует еще какое-то время. Но в случае высшего образования ее дни сочтены. До недавнего времени с нею мирилась экономическая и политическая элита - их дети отправлялись учиться в Гарвард и Кембридж, поступали в престижные московские вузы по привычному «звонку». Однако если армия останется без солдат, а поднимающаяся промышленность без рабочих, у нее будут достаточно могущественные противники. Даже если никто не станет закрывать никому не нужные факультеты и вузы в директивном порядке, через несколько лет они опустеют по указанным выше демографическим причинам. Энергию, используемую на борьбу с ЕГЭ, многим нашим ректорам следовало бы потратить на размышление о том, каких необходимых регионам и обществу в целом специалистов они могли бы готовить. Надежды на то, что мы можем совершить «скачок» к информационному обществу, разрушив промышленность и не создав гражданского общества, свойственного для индустриальной стадии, являются вредными утопиями. Пока что мы движемся к статусу поставляющей нефть страны «третьего мира» (даже не задумываясь о том, что запасы природных ресурсов ограничены), почти не финансируем научные исследования и вместо того, чтобы концентрировать небольшие бюджетные средства на подготовке по-настоящему необходимых кадров ученых (инженеров, педагогов, врачей...), тратим их на сотни факультетов и отделений, набирающих абитуриентов среди едва умеющих чи-

тать и считать, выпускающих их затем с ничего не стоящими дипломами. Сегодняшняя система высшего образования соединяет в себе не лучшие, а худшие стороны советского образования и того, что принесла рыночная экономика, является неэффективной и в немалой мере коррумпированной. Хотим мы этого или нет, ее ждут неизбежные реформы. Вопрос лишь в том, чтобы эти преобразования вновь не оказались переходом от несовершенного к худшему - любому реформатору следует помнить о том, что пределы имеются для улучшения, тогда как возможности ухудшения почти беспредельны.

В продолжение темы декан философского факультета ВШЭ, профессор А.М. Руткевич любезно согласился дать интервью главному редактору журнала М.Б. Сапунову.

- Александр Михайлович, Вы - известный специалист в области истории философии - в последнее время отметились работами в области политологии, о чем свидетельствует и содержание этой статьи. Нам очень ценны Ваши суждения как эксперта по следующему вопросу. Журнал задумал рубрику, условно называемую «Идеология и образование », им,ея в виду осветить об-разовательный(е) проект(ы) в терминах консерватизма, либерализма, социализма и других политических идеологий. Речь идет о трактовке образования в ценностном измерении - с точки зрения его цели. Так, Вы говорите об образовании как услуге, министр настаивал на его доступности, сегодня делается акцент на и инновациях. В программе модернизации эти цели объединены - эффективность, доступность, качество (либерализм? социализм? консерватизм? ). Не хотели бы поучаствовать в нашей дискуссии, имея в виду,

что Вы автор книги о современном консерватизме?

- Действительно, несколько лет назад я написал небольшую книжку «Что такое консерватизм?», хотя большинство моих публикаций в этой области все же являются историко-философскими (консерватизм в Германии и во Франции начала ХХ века). Я не стал бы связывать идеал доступности исключительно с социализмом, а эффективности - с либерализмом; о качестве образования думают, конечно, не только консерваторы. Нам всем нужна эффективная, т.е. максимально отвечающая нуждам общества, система образования, а она не может быть эффективной, если дает низкое по качеству образование или допускает в высшую школу только тех, кто способен за него платить. Идеологические расхождения начинаются при подборе средств для решения этой задачи. Система образования может способствовать модернизации страны, становлению демократических институтов, она может этому препятствовать, закрепляя за Россией статус поставляющей энергоресурсы страны «третьего мира» с политическим режимом, который античные мыслители охарактеризовали бы как смесь олигархии с охлократией.

Современный консерватизм не следует путать с консерватизмом XIX века; консерваторы сегодня - ничуть не меньше либералов или социал-демократов - являются сторонниками демократии, но обращают внимание и на негативные стороны массовой демократии, связанные с доминирующей массовой культурой. Консерватизм и век назад не был равнозначен монархизму или тупому охранительству. Консерваторами были и Тютчев, и Лесков, и Достоевский, а Вяземский называл Пушкина «нашим первым либеральным консерватором». В области политики к консерваторам в предшествую-

щий революции период следует относить не столько Победоносцева, сколько освобождавшего крестьян славянофила Самарина, позже - Столыпина и Гучкова. На Западе консервативные партии - начиная с британских тори -уже в начале XIX в. стали выражать интересы не только лендлордов, но аграриев в целом, а затем и национальной промышленности. Таких политиков, как Дизраэли или Бисмарк, трудно записать в «реакционеры». От либералов и тем более социалистов их отличало прежде всего негативное отношение к революционной мифологии, к желанию одним махом осчастливить все человечество, к примитивным формулам «прогресса», предполагающим, что составители этих заклинаний знают последнюю цель Истории. Реформы необходимы, поскольку мы принадлежим времени, поскольку обстоятельства меняются, но реформировать можно лишь то, что получено от предков. Они не были глупее или подлее нас самих. Жизнью и благосостоянием целых поколений не следует жертвовать ради какого-нибудь прожектерства, ведущего лишь к кровавой смуте, результатами которой чаще всего пользуются даже не идеалисты, провозглашавшие права и свободы, а «спортсмены революции», авантюристы, откровенные проходимцы.

Скептицизм по поводу неуклонного движения человечества к «счастливому будущему» не препятствует принятию демократии, если под нею понимать правовое государство и свободное волеизъявление народа. Все мы понимаем, что демократические институты стабильны, когда в обществе доминирует «средний класс», состоящий из независимых, активных, образованных граждан, которые платят налоги, участвуют в выборах и считают себя вправе спрашивать с государственных чиновников и политиков, как они испол-

няют свои функции. При нищете половины населения и нескольких сотнях «олигархов» демократия всегда слаба -отсутствует обратная связь, зависимость политиков от воли избирателей. Идеал демократии не изменился за тысячелетия - править должны лучшие, независимо от богатства, расы, пола и т.п. Но и избиратели, и избранники в условиях демократии должны быть образованными людьми: кого избирает тот, кто читает исключительно бульварные романы, смотрит нелепые сериалы или непристойные talk-show по телевидению, не имеет привычки думать собственной головой, а потому верит любому шарлатану, обещающему «все хорошее» на ближайшее пятилетие, если только он станет депутатом, мэром, губернатором? Свобода слова и свобода совести превращаются в свою противоположность, когда пользующийся ими индивид по недомыслию делается членом какой-нибудь тоталитарной секты или шайки скинхэдов. Так что на первое место консервативная идеология ставит не эффективность специализированного образования, а развитие ума, воспитание ответственного гражданина. Если у человека нет «царя в голове», то все остальное не принесет пользы. Сделавшийся наемным убийцей офицер спецназа, коррумпированный судья, рассаживающий своих родственников на посты губернатор, продающий военные секреты ученый могут быть умелыми специалистами, но тем вреднее их деятельность. «Разруха начинается в головах», - говорил персонаж Булгакова. Наша нынешняя «разруха» (в том числе в системе высшей школы) связана не с отсутствием знаний и умений, но с халатным, иной раз просто преступным их использованием. П. Струве, говоря о целях образования, чаще всего употреблял словосочетание «личная годность»: познают и действуют личности.

Нам нужны добротные специалис-

ты, но можно ли считать образованным человеком того, чьи умения сводятся к узкой программе? От подобного образования страдает даже эффективность

- скорость перемен в наше время такова, что на протяжении жизни специалисту приходится два-три раза переучиваться. Перед системой образования вряд ли стоит ставить утопическую задачу массового производства «гармонически развитых личностей»; цель чуть более приземленная, но осуществимая - хороший специалист, умеющий думать собственной головой, нравственно вменяемый гражданин, патриот, исправный налогоплательщик и т.д. Полученное высшее образование не является гарантией того, что у выпускника университета обязательно будет развитый вкус, но он вряд ли станет ценителем «попсы», читателем бульварной прессы, поклонником какого-нибудь нового «изма» в области литературы и живописи.

Поэтому консерваторы всегда подчеркивали значимость классического образования, предполагающего и основательное изучение философии. Читать Аристотеля или Канта сложно, но диалог с великими мыслителями прошлого помогает формированию собственного взгляда на мир. Такое образование избавляет от вульгарности и провинциализма, т.е. от убеждения, что некритически принятые мнения суть истины в последнем основании, что наше время и наша нынешняя массовая культура возвышаются над иными эпохами и цивилизациями. Тем, кто притязает на звание «элиты», кто желает быть хоть управляющим в крупной корпорации, хоть парламентарием, хоть законодателем вкуса, такое образование необходимо уже потому, что иначе они не будут справляться с этими функциями, даже если достигнут высоких постов и мест. В условиях демократии хорошее образование стало

одним из важнейших условий движения вверх по социальной лестнице. Идеалом консерваторов является «мерито-кратия», предполагающая равенство шансов, а не равенство потребителей. Разумеется, потомку миллионера живется легче, чем выходцу из бедноты; ему легче получить и хорошее образование. Но если ему лень учиться, если он способен только «прожигать жизнь», то даже если он не промотает свое состояние, его место займут те, кто пробивался наверх собственным трудом. Подозреваю, что немалое число детей «новых русских», отправленных учиться в Гарвард и Оксфорд, ничем себя не проявят в зрелом возрасте и даже не смогут сохранить полученный в наследство капитал. Слишком легко доставшееся богатство подобно тем «шальным деньгам», которые быстро уходят.

- Одна из особенностей ситуации в современном гуманитарном знании и образовании - его прагматическая направленность. Создается впечатление, что и философия уходит от спекулятивных размышлений о «бытии сущего » к социально-ориентированным темам. Философы включаются в обсуждение политических, экономических и т.п. вопросов (Хаберм-ас, Бурдье, Рор-ти). На философских факультетах открываются соответствующие кафедры (РЯ, риторика и т.п.). Это что -тенденция? Кризис метафизики? Кризис классического философского образования?

- По существу, Вы вложили в один вопрос три темы, каждая из которых потребовала бы, по крайней мере, большой статьи. Попробую предельно кратко ответить.

Прагматическая направленность гуманитарного знания существовала во все времена, просто разные общества ставили перед собой различные цели. Греческая «пайдейа» имела в виду вос-

питание добродетельного гражданина полиса, средневековый университет был в высшей степени практичным: не только выпускники медицинского и юридического факультетов были «практиками», но и будущие теологи знали, что богословие имеет прямое отношение к социальным задачам. Кстати, риторика была частью философского образования (а первый дошедший до нас трактат по риторике принадлежит Аристотелю): умение выразительно говорить и умение ясно мыслить связаны друг с другом. Вряд ли есть смысл говорить о гуманитарном знании в целом: практическая нацеленность экономического или политологического образования очевидна. Ограничусь одной лишь философией. Со времен своего возникновения философия неизменно обращалась не только к вопросам космологии или логики, но также к проблемам морали и политики. Платон и Аристотель заложили основания не только умозрительной философии, но также этики, политической философии, даже экономики; Кант и Гегель важны не только как творцы диалектики, но также как теоретики права. Настоящая философия всегда обращается к тем проблемам, которые поставлены эпохой, которые одновременно с ними решают ученые, богословы, политики и художники. Схоластика XIII века отвечала на важнейшие вопросы своего времени, а потому она была столь же величественна, сколь ничтожной была высмеянная Эразмом и Рабле поздняя схоластика, погрязшая в мелочных дистинкциях (отсюда наше пренебрежительное употребление слова «схоластика», что не мешает нам считать Фому Аквинского одним из величайших мыслителей Европы).

То, что указанные Вами современные философы обращаются прежде всего к социально-политическим про-

блемам, еще ничего не говорит о содержании их трудов - к этим проблемам обращались и Гоббс, и Локк, и Монтескье. Просто фигуры эти совсем иного уровня. Мы живем в эпоху, когда даже кривляющиеся ничтожества преподносятся как «оригинальные мыслители» (взять хотя бы А. Глюксмана и Б.А. Леви). Конечно, Фуко, Рорти или Хабермас такими ничтожествами не являются, это крупные мыслители, но все же они являются эпигонами. Достаточно сравнить их с мыслителями конца XIX

- начала XX веков, у которых они учились или позаимствовали основные идеи, чтобы почувствовать отличие. Адорно куда интереснее и глубже Хабермаса, Рорти явно уступает создателям хоть американского прагматизма, хоть членам Венского кружка, Фуко (равно как Делеза) достаточно сравнить с фигурами Ницше, Маркса или М. Вебера. Первая треть ХХ столетия была необычайно богата по-настоящему оригинальными идеями, причем не только в области философии. Как консерватора меня раздражают сравнения политических революций с резкими переменами в физике и биологии, богословии и искусстве - эксперименты в лаборатории или в мастерской художника вряд ли следует равнять с деятельностью тех, кто готов раздуть «мировой пожар в крови». Однако изменения в философии были столь радикальными, что я готов смириться даже со словом «революция», поскольку критика была направлена не только на позитивизм и неокантианство конца XIX в., но также на всю метафизическую традицию. Я не стану оценивать итоги этой «революции», но осуществлялась она незаурядными философами. Мыслители уровня Гуссерля, Витгенштейна, Хайдеггера вообще редки в истории мысли, а их окружало немалое число людей близкого «ранга». Достаточно вспомнить русскую философию

Серебряного века - одни были высланы, а другие погибли в лагерях (Флоренский, Карсавин, Шпет). В отсутствие по-настоящему крупных мыслителей мы создаем себе кумиров из эклектиков и софистов. Мы живем во времена посредственной философии, а времена не выбирают. Но что нас ждет в будущем, мы тоже не знаем, а потому в каждом студенте нужно видеть потенциального мыслителя и учить его философии по лучшим образцам. То, что желающие «отметиться» в СМИ конкуренты на звание кумира избирают прежде всего темы политики и экономики, никого не должно удивлять. Платон однажды назвал демократию «аристократией болтунов» - эти слова вряд ли применимы к любой демократии (сам Платон жил в демократических Афинах), но они вполне подходят к последним десятилетиям западной культуры. Все то, что называется сегодня «постмодернизмом», выглядит как фарс, сочиненный из обрывков трудов Ницше, Маркса и Фрейда.

Открытие на философских факультетах специальностей и кафедр, которые куда более уместны в business school, связано не с высокими материями, вроде кризиса метафизики или классического философского образования, но с куда более прозаическими обстоятельствами. Университеты стали массовыми, высшее образование получает почти половина выпускников школы. В большинстве своем обучающиеся филологии и истории, экономике и праву, философии и социологии никогда не станут ни преподавателями, ни учеными. Магистерские диссертации защищает лишь 15 процентов от числа тех, кто получил первую степень (бакалавра, лиценциата), тогда как на уровень доктора выходит лишь шестая часть тех, кто стал магистром. Далеко не все способны справиться с довольно высокими требованиями к диссер-

тациям, но многие толковые студенты и не стремятся к научной или педагогической карьере - хотя западных ученых и профессоров не морят голодом, зарплата у них не так уж высока, если сравнить ее с банками и фирмами. Учить вообще следует только тех, кто считает педагогическую деятельность своим призванием, а это относится к сравнительно небольшому числу людей с высшим образованием. Поэтому социолога следует обучать менеджменту и маркетингу, филолога - работе в газетном холдинге, философа - корпоративной этике, психотерапии и т.п. Это не должно сказываться на качестве образования по основной специальности, хотя бы потому, что иначе мы не сумеем отобрать лучших в магистратуру и аспирантуру. Но нужно думать и о тех, кто не станет проводить социологические исследования, учить студентов истории Византии или читать с ними Канта. Они должны иметь не только шанс стать учеными, но также быть готовыми к практической деятельности в других областях. Философское образование в этом отношении является далеко не худшим, поскольку основательное изучение логики, истории, иностранных языков, экономики, психологии и еще целого ряда дисциплин может помочь и в весьма далеких от университета областях. В свое время меня удивляло количество немецких и французских философов, работающих в издательствах, журналах и газетах, в аппарате политических партий, получающих после философского факультета подготовку в таких столь далеких друг от друга областях, как программирование, психотерапия и PR. Но если вспомнить о том, что философов учат прежде всего критически мыслить, все эти карьерные пути не кажутся случайными. Конечно, мне хотелось бы, чтобы такой предмет, как обществознание, в школах преподавали лица, имеющие

профессиональную подготовку, но для того, чтобы выпускники университетов отправились в школы, необходимо многое изменить в системе среднего образования (начиная с зарплаты, жилищных условий, но не забывая и о социальном престиже профессии учителя).

- Гуманитарное знание в истории нашей страны всегда выполняло идеологические функции - и весьма эффективно. Какую функцию выполняет гуманитарное знание в демократическом обществе? Например, какую роль играет ныне либеральная идеология?

- Для начала нужно определить, что такое идеология, - это слово употребляется то в предельно широком, то в чрезвычайно узком значении. Если вслед за Марксом считать идеологию «ложным сознанием», если все идеологии выражают классовые интересы, а потому неизбежно искажают картину социальной реальности, то любой ученый должен быть их противником и выступать за «деидеологизацию». Идеологами мы тогда должны именовать обманутых обманщиков, принимающих за реальность свои желания и стремления. Такой взгляд на идеологию кажется мне односторонним. Чтобы вести за собой, политики часто прибегают к обману, иногда обманываются сами, считая благом для всего общества то, что является благом только для одного класса (а то и небольшой группы, клики). Однако в условиях плюрализма и конкуренции между партиями такой обман довольно быстро рассеивается. Да и всегда ли обманывали даже самые циничные демагоги? Гитлер в «Моей борьбе» никого не обманывал: он осуществлял именно то, что написал, сидя в тюрьме. Если социалист, исходя из своей доктрины равенства, обещает повысить налоги на прибыль корпораций, он никого не обманывает, как и либерал, желающий их понизить, дабы повысить инвестиции и уменьшить бю-

рократический контроль. В политике сталкиваются не только желающие «порулить» честолюбцы, но также системы ценностей, идеалов, которые мы и называем идеологиями. Конечно, иной раз на политической сцене появляются партии-однодневки, не имеющие ни идеологии, ни программы (зачем они «любителям пива», «автомобилистам» или «пенсионерам», если они были созданы лишь с тем, чтобы отнять голоса у других партий?). Однако серьезные партии выражают интересы миллионов людей, желающих стабильности, улучшения своей жизни, блага для своих детей и внуков. Поэтому партийная программа всегда содержит оценку прошлого и настоящего, в ней ставятся задачи и указываются средства их достижения. Мы всегда оцениваем, судим, ставим проблемы, исходя из какой-то системы координат, точки зрения, принятых нами аксиом. Такую систему координат в области политики задает идеология.

Не думаю, что слово «идеология» следует применять к воззрениям на мир людей традиционных обществ. Пока место человека в обществе санкционируется религией, а сам он крайне редко меняет его на другое (он принадлежит к касте брахманов или кшатриев, является рыцарем или сервом и т.д.), пока в политике не участвуют массы, говорить об идеологии рано. Разумеется, элементы идеологических споров обнаруживаются и в Греции, и в Риме, и в Китае (скажем, полемика легистов с конфуцианством), но век идеологий наступил вместе с индустриализацией, ростом городов, политическими революциями, секуляризацией. Вместе с социальной дифференциацией общество стало непрозрачным для индивида, им все труднее управлять из одного центра. Поэтому социальные науки и идеологии возникают одновременно: одни, чтобы знать, что происходит,

другие, чтобы объединять для решения задач, мобилизовывать, управлять. Противопоставления науки и идеологии поэтому чаще всего некорректны -они предполагают друг друга и взаимодействуют. Либеральный проект «деидеологизации» в этом смысле мало чем отличается от марксистской «критики буржуазной идеологии». В противостоянии с тотальной идеологией, силой навязывающей одну картину мира и подавляющей любую критику, ученый вполне может склониться к мнению, будто все идеологии антинаучны и дурны, но сам он является не только ученым, но «политическим животным», участником общественной жизни. Идеал свободного научного исследования существует не во всех обществах, иные политические режимы с ним явно не считаются, равно как и со свободой совести или просто наличием критического мышления.

Либерализм, социализм, консерватизм являются тремя главными идеологиями XIX -ХХ вв. Каждое из этих трех «семейств» включает в себя множество различных доктрин, причем борьба в каждом из них иной раз оказывается куда более жесткой, чем с представителями других «семейств»: достаточно вспомнить настоящую войну коммунистов с социал-демократами, троцкистами и прочими «уклонистами» по формуле: «Бей своих, чтоб чужие боялись». Сегодня крайне правые и крайне левые на Западе практически исключены из борьбы за власть, а разница между экономическими и политическими программами не так уж значительна. Чем социалисты Блэр и Шрёдер так уж отличаются от консерватора Ширака? Все они принимают рыночную экономику, правовое государство, гражданское общество, права и свободы и т.п. Но политическая борьба сохраняется, а тем самым и идеологические проекты,

- тем же правам и свободам можно да-

вать разные интерпретации, рыночная экономика вовсе не исключает той или иной степени государственного регулирования. Политическими могут становиться и вопросы, возникающие в результате развития науки и техники (например, о допустимости клонирования человека, об охране окружающей среды); к ним всегда относились вопросы морали (должен ли верующий католик или православный, будучи налогоплательщиком, оплачивать аборты, которые он считает убийством?). Уже поэтому идеологии всякий раз включают в себя данные самых различных дисциплин, они предполагают научную картину мира и человека. Наш политический выбор зависит от наших знаний, но единственная идеология, которой следует избегать в демократическом обществе, - это идеология, притязающая на звание «научной». Настоящий ученый никогда не станет утверждать, что им открыты все тайны Вселенной, а потому он может выписать рецепт на лекарство от всех социальных и экономических «болезней».

Уже поэтому я сомневаюсь в том, что коммунистическая идеология эффективно использовала гуманитарные науки - догматические системы пагубны для мысли. Сама эта идеология была эффективной, но к свободному поиску истины, без которого немыслима наука, она испытывала явную неприязнь. Превращенная в религию марксистская доктрина, т.е. учение середины XIX века, иной раз препятствовала даже развитию естествознания (вспомним генетику и кибернетику); в области гуманитарных наук ее господство привело к самым плачевным последствиям. В демократическом обществе такая монополия на истину одной доктрины просто невозможна: если кто-то из ученых считает себя марксистом, он имеет такое же право на научный поиск, как сторонник либерализма или,

скажем, анархизма. Недопустимо навязывание другим своих представлений, да еще под угрозой «запрета на профессию» или лишения свободы. Правовое государство отделено не только от религии, но и от той или иной партийной идеологии. В известном смысле все мы являемся наследниками Локка и Монтескье, когда держимся таких «правил игры», - все мы в этом смысле являемся «либералами». Консерваторы и социалисты эти правила раньше или позже приняли. Другое дело, сами либералы у нас зачастую действуют так, будто на них эти правила не распространяются, словно они являются колонизаторами собственной страны. Однако мне не хотелось бы сбиваться на разговор об отечественной партийной политике. О роли гуманитарных наук в демократическом обществе я уже коротко сказал, отвечая на Ваш первый вопрос.

- Вы создаете философский факультет в Высшей школе экономики - «в самом сердце » выработки отечественной экономической стратегии. О чем это говорит? Расскажите о вашем факультете, если можно, чуть подробнее.

- Высшая школа экономики представляет собой университет, а без философского факультета университет не существует. Дело не в самомнении философов, не в традиции как таковой (понятно, что большинство наук выросло из философии), а в том, что и естественные, и гуманитарные науки непрестанно сталкиваются с философскими проблемами. Если воспользоваться образом, который предложил в иной связи один из создателей американского прагматизма У. Джеймс (впрочем, он сам мог его у кого-то позаимствовать), систему знания можно сравнить с длинным этажом в гостинице. В одном номере живет физик, в другом химик (математик, лингвист, историк и т.д.), есть комнаты с богословами разных конфес-

сий, теоретиками искусства и даже всякого рода шарлатанами (астрологи, сайентологи и т.п. братия). Но для того, чтобы общаться друг с другом, им требуется выходить в коридор - таковым является философия. Образ не слишком возвышенный, но философия давно перестала быть «царицей наук». Философ, который априорно выводит порядок космоса из порядка своей систематизирующей мысли, смешон, но еще смешнее тот знаток физики или экономики, который не задумывается над тем, что аксиомы его дисциплины, кажущиеся ему незыблемыми, через пару десятилетий могут быть отброшены, что сам он пользуется понятиями, выдвигает гипотезы, да и считает чем-то само собой разумеющимся представление о собственном «Я», которое в действительности является продуктом нашей культуры. То, что Вы назвали «выработкой экономической стратегии», тем более предполагает умение нешаблонно мыслить, видеть проблемы экономики в их связи с социальными, демографическими, конфессиональными и т.п. проблемами. Наши реформы 90-х гг. во многом провалились не только из-за сложных обстоятельств, «сопротивления материала» и корысти отдельных политиков, но и из-за узости взглядов самих реформаторов. Рыночная экономика всегда соотносится с множеством других институтов - на Тайване она работает иначе, чем в Перу, в Турции иначе, чем в Бангладеш. Чтобы просчитать последствия тех или иных экономических реформ, необходимо обладать целостным видением общества, избавиться от иллюзий (вроде «Рынок все решит» и «Запад нам поможет»). Философия учит критически мыслить, она ставит под сомнение идеологические клише и сделавшиеся догматами положения тех или иных теорий. Сделать каждого выпускника университета «мудрецом» она не в состоянии (таковыми чаще всего не яв-

ляются и сами философы) - она помогает подготовке настоящих специалистов. В отличие от ряда других престижных московских вузов, ВШЭ готовит не будущих эмигрантов, а тех, кто будет работать на благо своего отечества, -будущее страны зависит от эффективного труда фирм и банков, страховых компаний и муниципалитетов. Нам необходимо и обновление преподавательского корпуса в вузах по всем областям обществоведения.

Иначе говоря, философский факультет необходим уже для того, чтобы улучшилась теоретическая подготовка студентов и аспирантов на других факультетах. Психология, социология, политология сравнительно недавно отделились от философии, история этих дисциплин до конца XIX века совпадает с историей философии. Эпистемологии и логике нужно хорошо учить и юристов, и экономистов, и менеджеров. Наличие просто хорошей кафедры философии не вполне отвечает этим задачам - такая кафедра всегда невелика, на нее трудно набрать лучших специалистов, поскольку иные из них готовы читать курсы лекций магистрам и аспирантам, вести спецсеминары с будущими философами, но не хотят заниматься «ликбезом» с первокурсниками на других факультетах.

Факультет будет небольшим - 40 бюджетных мест. Мы не ожидаем наплыва «платников» и не стремимся к нему; со временем число обучающихся за плату достигнет трети или половины от числа «бюджетников», но мы не намерены брать всякого, кто способен заплатить. Понижать планку требований мы не станем, а программа факультета такова, что с нею не справится тот, чьи родители обладают средствами, да только сам он (она) лишен ума и характера. Программа эта, как и у других философских факультетов, предполагает широкое образование: философы

учатся одновременно высшей математике и слушают лекции по истории средневековья, изучают психологию и социальную психологию, но имеют представление о теории относительности и генетике, истории религии и искусства. Разумеется, эта широкая эрудиция не является самоцелью: философы получают профессиональную подготовку в таких областях, как логика, эпистемология, онтология, этика, эстетика, история философии и т.д. К особенностям философского факультета ВШЭ относится прежде всего то, что существенно увеличено количество часов на освоение экономики, наряду с социологией и политологией они будут учиться и менеджменту. Это связано не только с указанной мною выше тенденцией - давать практические навыки тем, кто в дальнейшем не станет доцентом в вузе или академическим ученым. Если бы этот философский факультет создавался в МФТИ, то философы куда лучше знакомились бы с космологией и квантовой механикой, тогда как в ВШЭ осмысленна ориентация будущих философов на проблемы социальных наук. Эта ориентация меняет и некоторые элементы общей подготовки студентов. Скажем, они будут в большом объеме изучать два иностранных языка (английский обязателен для всех, второй язык - немецкий или французский по выбору), тогда как курсы латыни и древнегреческого невелики по объему, они призваны помочь освоению истории античной и средневековой философии, помогут тому, кто изберет в дальнейшем специализацию по истории философии (тогда он вернется к ним в магистратуре).

Одним из главных ориентиров в подготовке студентов будет современная аналитическая философия. В отличие от всякого рода «постмодерных» доктрин она сохранила серьезный подход к ряду традиционных тем европей-

ской метафизики. Безусловно, необходимо учитывать все лучшее, что было как в отечественной философии, так и в континентальной феноменологии, герменевтике, философской антропологии. Строго говоря, сама аналитическая философия рождалась не только среди англосаксов, но и в Вене, Берлине, даже в Варшаве и Львове. Помимо основательного курса по математической логике, нам хотелось бы дать студентам максимально возможную подготовку по когнитивным наукам, семиотике, информатике, computer science

- именно проблемы этих дисциплин обсуждаются сегодня философами в Гарварде и Стэнфорде.

Уже по сказанному можно судить об отличиях этого философского факультета от соответствующих факультетов в МГУ и РГГУ. Я сам проработал более десяти лет на философском факультете МГУ и высоко ценю многих там работающих коллег. На небольшом факультете в ВШЭ вряд ли когда-нибудь возникнут кафедры истории русской философии или истории и теории культуры, которые в МГУ возглавляются известными учеными. Сопоставимый по размерам философский факультет в РГГУ дает хорошую историко-филологическую подготовку, там учат читать тексты Платона и Хайдеггера. Если для них образцом философского факультета является Фрайбург или Тюбинген, то для нас таковыми являются, скорее, Гарвард, Лондонская школа экономики, Ecole normale во Франции. Мне не слишком нравятся речи об «элитном образовании» - чаще всего это просто недобросовестная реклама. Но «планку» требований к преподавателям и студентам мы установили достаточно высоко (подобно другим факультетам ВШЭ), а потому можно надеяться на то, что со временем этот факультет будет привлекать лучших, и получать они будут настоящее высшее образование.

ВШЭ до этого года был единственным московским вузом, который набирал студентов на основании ЕГЭ. Думать нужно не о конкуренции с МГУ, РГГУ или РУДН, с достойными философскими факультетами в Петербурге или Екатеринбурге - меня буквально выводит из себя то, что немалое число интересующихся философией толковых молодых людей поступают на новооткрытые факультеты, где некому учить, где образование в лучшем случае не приносит вреда. Ведь на каждом потоке в этих «Рогах и копытах» есть несколько толковых юношей и девушек, которые в силах справиться с куда более сложной программой, а затем реализовывать свои способности в самых различных областях. Не стану возвращаться ко всему тому, что было сказано в статье. Обращу внимание только на то, что сегодняшняя система образования дискриминирует именно лучших из малообеспеченных слоев населения и раз-

вращает тех, кто обладает достаточными средствами для платного обучения.

Я припоминаю речь одного профессора философского факультета МГУ брежневских времен, заявившего на партсобрании: «Мы должны готовить не девиц, которые, заложив ногу на ногу и покуривая сигаретку, рассуждают о Канте, а преданных бойцов идеологического фронта». Это звучало комически уже в то весьма прозаическое время; сегодня нам ни в коем случае не нужны «бойцы идеологического фронта», которые просто поменяли лексикон и на место коммунистической фразеологии поставили кто «толерантность», кто «права меньшинств», кто «эмансипацию». Но и чтение Канта само по себе, независимо от современных проблем и забот, не так уж почтенно - историю мысли нужно знать, чтобы осмысленно жить и действовать в отпущенное нам время.

Юбилей журнала

15 лет назад вышел в свет первый номер журнала «ЧЕЛОВЕК», научно-популярного иллюстрированного издания Президиума РАН. За прошедшие годы на страницах журнала был создан масштабный многомерный образ человека, авторами которого стали биологи, медики, философы, психологи, социологи, культурологи, деятели литературы и искусства, представители различных религиозных конфессий и просто люди с их повседневными делами, заботами и надеждами. Вместе с Институтом человека РАН журнал способствовал организации и развитию комплексных, междисциплинарных исследований человека, институциа-лизации человекознания как самостоятельной научной дисциплины, становлению в стране гуманитарной экспертизы. Все эти годы журнал отстаивал значимость этических основ научных исследований, гуманистических ценностей в жизни общества.