CC BY
189
Т.Н. Волкова
ВСТАВНОЙ ТЕКСТ: КОМПОЗИЦИОННЫЕ И СЮЖЕТНЫЕ ФУНКЦИИ
(«Братья Карамазовы» Ф.М. Достоевского и «Воскресение» Л.Н. Толстого)
В статье высказывается предположение о том, что две стилистические линии романа, охарактеризованные М.М. Бахтиным, демонстрируют противоположные принципы включения вставных текстов. Для того, чтобы проверить эту гипотезу, автор исследования обращается к «Братьям Карамазовым» Ф.М. Достоевского и «Воскресению» Л.Н. Толстого. Сопоставительный анализ сюжетных и композиционных функций вставных текстов названных произведений позволяет сделать следующий вывод: у Л.Н. Толстого «чужие» тексты выполняют преимущественно сюжетную функцию, в «Братьях Карамазовых» они необходимы для формирования «события рассказывания».
Ключевые слова: вставной текст; «Братья Карамазовы»; Ф.М. Достоевский; «Воскресение»; Л.Н. Толстой; М.М. Бахтин; «чужое слово».
Понятие «вставной текст» используется в отечественном литературоведении для обозначения разного рода текстов (рукописей, дневников, писем, записок и пр.), включенных в состав романа. Можно выделить два его значения: «сочинение», созданное героем1, или же любой «чужой» текст, присутствующий в произведении2. В последнем случае под вставными текстами понимаются цитаты из других художественных произведений, письма, дневники и «сочинения», написанные героями, различные истории, рассказанные персонажами, эпиграфы, предваряющие роман в целом или его части в отдельности, и даже эпилог. Понятие «вставного текста» трактуется при этом предельно широко, ведь перечисленные «вставки» отличаются друг от друга и степенью условности (цитаты из настоящих и вымышленных произведений), и «формой реализации» (устный рассказ и «произведение», написанное или даже напечатанное и опубликованное), и той ролью, которая им отводится в композиции романа (эпиграф предваряет «основное повествование», а письмо, например, входит в его ткань).
Принимая во внимание прямое значение словосочетания, можно определить «вставной текст» как «чужой» текст, вставленный в повествовательную ткань романа. Такое понимание предполагает, прежде всего, что любой вставной текст ощутимо выделен в произведении. «Обладая относительным единством (целостностью) и относительной автономией (отдельностью)»3, вставной текст воспринимается как самостоятельный, независимо от того, в какой форме он предстает на
страницах романа: как напечатанная книга, найденная рукопись, фрагмент другого произведения или рассказ героя. Из определения следует, далее, что вставной текст всегда противопоставлен «событию рассказывания», субъектом которого является повествователь или рассказчик, поскольку он имеет своего «автора» (а очень часто и своих «героев»). В качестве «чужого» вставной текст может принадлежать героям (письмо, рукопись, сочинение, записка, рассказанная история), реальному человеку (фрагмент или целое самостоятельное произведение) или даже самому рассказчику, отделенному от описываемых событий ценностно-временной дистанцией. Наконец, следует отметить, что вставной текст функционирует внутри «основного повествования», а значит, не может совпадать с ним или же находиться за его пределами (как, например, эпиграф).
Принятое определение указывает на то, что особенности функционирования вставных текстов в романе всегда связаны с постановкой проблемы «чужого» слова в нем. Можно поэтому предположить, что в двух стилистических линиях романа, охарактеризованных М.М. Бахтиным4, действуют противоположные принципы включения «чужих» текстов. Для того, чтобы проверить эту гипотезу, обратимся к «Братьям Карамазовым» Ф.М. Достоевского и «Воскресению» Л.Н. Толстого. Основанием для сравнения служит сходство тематики двух произведений: мотивы преступления, наказания, судебного разбирательства, поиска смысла жизни, евангельской «благой вести» являются здесь ведущими.
Прежде всего обратим внимание на то, как рассматривается вопрос о вставных текстах каждого из названных романов в научной литературе. Практически ни одно исследование «Братьев Карамазовых» не обходится без рассуждений о содержании и значении многочисленных историй, написанных или рассказанных его героями5. Прямо противоположная ситуация характерна для толстоведения: вставные тексты «Воскресения» специально никогда не изучались6.
Отсутствие исследовательского интереса к вставным текстам «Воскресения», с одной стороны, и повышенное внимание к текстам «Братьев Карамазовых», с другой, нельзя объяснить тем, что в первом романе их мало, а во втором - много. Напротив, толстовский роман содержит не меньшее, чем роман Ф.М. Достоевского, количество вставных текстов. Это многочисленные судебные документы («обвинительный акт», описание результатов наружного и внутреннего осмотра умершего купца Ферапонта Смелькова, вопросы для присяжных, приговор, кассационное заявление, уведомление о помиловании Масловой), ряд писем и записок (княжны Корчагиной, Селенина, Мариэтты), цитаты из записной книжки Симонсона и дневника Нехлюдова, молитва, произ-
носимая священником на богослужении в тюремной церкви, и довольно объемный фрагмент Евангелия от Матфея, которое читает главный герой в финале произведения.
Отмеченная диспропорция исследовательских интересов далеко не случайна. Вставные тексты «Братьев Карамазовых» и «Воскресения» по-разному входят в сюжет и композицию произведений, а потому и неодинаково воспринимаются читателями. Рассмотрим каждый из названных аспектов - сюжетный и композиционный - в отдельности.
Практически все вставные тексты толстовского романа имеют непосредственное отношение к его главному герою. Нехлюдов читает разные письма и записочки, знакомится с рядом судебных документов, пишет дневник и перечитывает Евангелие. Другой особенностью вставных текстов «Воскресения» является их тематическая и хронологическая близость тем обстоятельствам, которые их «обрамляют». Так, например, в начале романа, описывая утро Нехлюдова, повествователь сообщает о том, что его герой получил письмо от княжны Корчагиной. Далее он приводит текст письма, в котором княжна напоминает Нехлюдову о необходимости присутствовать на суде и приглашает его на обед. Следующее событие романа - суд присяжных заседателей, куда отправляется герой в то же утро. После заседания Нехлюдов вспоминает о приглашении княжны и едет к Корчагиным.
Как и у Л.Н. Толстого, у Ф.М. Достоевского в «Братьях Карамазовых» есть такая фигура, к которой стянуты все основные вставные тексты произведения. Это главный герой «жизнеописания» Алеша Карамазов. Он слушает исповеди, судебные речи, евангельскую Кану Галилейскую, знакомится (при разных обстоятельствах) с многочисленными письмами, пишет свое «Житие». В «Братьях Карамазовых», однако вставные тексты хронологически и тематически дистанцированы от «обрамляющих» их «изображенных событий». Чтобы убедиться в этом, обратимся к письму Лизы Хохлаковой.
Письмо Лизы представляет собой объяснение в любви Алеше Карамазову, которое заканчивается обращенной к нему просьбой: «Алеша, только Вы непременно, непременно, непременно придите!»7. Это письмо упоминается в романе трижды. Первый раз сообщается, при каких обстоятельствах оно было вручено адресату. Второй раз описывается сам процесс чтения письма. Третий раз Алеша и Лиза обсуждают письмо и свою дальнейшую судьбу. Все три события - вручение, чтение и обсуждение письма - отделены друг от друга совершенно не связанными с ними событиями. Встреча Алеши с Дмитрием, разговор героя с отцом Паисием и молитва отделяют первое событие от второго. Между чтением и обсуждением письма - поучения умирающего Зо-симы, посещение Алешей отца, его встреча со школьниками. Описание этих событий занимает три довольно объемные главы романа.
Хронологическая дистанция, отделяющая письмо Лизы Хохлако-вой от «обрамляющих» его изображенных событий, усиливается в «Братьях Карамазовых» дистанцией тематической. На это указывают два момента. Прежде всего то, что признание в любви, содержащееся в письме Лизы, никак не соответствует обстоятельствам его чтения. Алеша молится перед сном в «комнате», находящейся недалеко от «спаленки» умирающего старца Зосимы. Во время молитвы он обнаруживает у себя в кармане письмо, что вызывает у героя «смущение»: «Он смутился, но докончил молитву. Затем после некоторого колебания вскрыл пакет. В нем было к нему письмецо, подписанное Ы7е.. .»8.
На тематическую дистанцию указывает, далее, неоднократно подчеркнутая «автором жизнеописания» случайность появления и чтения письма. «Алеша вышел на улицу, как бы шатаясь. Ему тоже хотелось плакать, как ей. Вдруг его догнала служанка» и вручила «письмецо от госпожи Хохлаковой... Алеша машинально принял маленький розовый конвертик и сунул его, почти не сознавая, в карман»9; «Молясь и теперь, он вдруг случайно нащупал в кармане тот розовый маленький пакетик, который передала ему догнавшая его на дороге служанка Катерины Ивановны»10 (выделено мною - Т. В.).
Особенности включения двух писем (княжны Корчагиной и Лизы Хохлаковой) в сюжетную линию произведений можно объяснить принадлежностью толстовского романа и романа Ф.М. Достоевского двум разным традициям: биографической и авантюрной11. В «Воскресении» фабульную основу составляет биография Нехлюдова или, точнее, события одного года из его жизни. Эти события выстроены в хронологическом порядке. Все же, что касается других героев (например, Катюши Масловой) или прошлого самого Нехлюдова, появляется в романе только в связи с событиями ведущей фабульной линии (как ретроспекция или воспоминание героя). Основные вставные тексты (письма, судебные документы, евангельский текст) возникают в «Воскресении» также в качестве «уточняющих обстоятельств» жизни главного героя.
Совсем иначе строится сюжет в «Братьях Карамазовых» Ф.М. Достоевского. Здесь, как и в толстовском «Воскресении», присутствует биографическая линия, ведь «автор» представляет читателю «жизнеописание», то есть биографию Алеши Карамазова. Биографическая линия сочетается у Ф.М. Достоевского, однако, с линией авантюрной, которая обнаруживается прежде всего в самом принципе сцепления событий, происходящих «вдруг», «случайно» и «неожиданно». Этот принцип, как ни странно, лежит и в основе построения целого биографии Алеши Карамазова.
Уже название романа указывает на то, что события в нем будут развиваться сразу в нескольких направлениях, ведь каждый из братьев имеет свою судьбу. Действительно, фабульных линий здесь несколько и
каждая из них вполне самостоятельна: совершенно непохожи друг на друга истории Ивана, Дмитрия и Смердякова. Пересекаются же они «случайно», «вдруг», становясь частями мозаичного целого биографии Алеши. В это целое входят и те тексты, которые слышит, читает и пишет Алеша. Многие из них возникают в романе так же неожиданно, как и письмо Лизы Хохлаковой, создавая тем самым условия для задержки в развитии событий. Это касается прежде всего исповедей Дмитрия и Ивана.
В 3 главе 3 книги первой части Алеша отправляется к Катерине Ивановне, однако встреча двух героев происходит только в главе 10. По пути к дому Катерины Ивановны Алеша неожиданно встречает Дмитрия, который рассказывает ему всю историю своих взаимоотношений с этой женщиной. Слушая Дмитрия, Алеша забывает о том, что намеревался сделать, и отправляется по просьбе брата к отцу. Исповедь Дмитрия занимает три главы романа, еще четыре главы описывают события, спровоцированные ею. Семь глав, следовательно, отделяют намерения героя от совершения задуманных действий.
Исповедь Ивана также занимает три главы, и ее появление на страницах романа также предваряет случайная встреча. Алеша в поисках Дмитрия отправляется в трактир, однако встречает он здесь не Дмитрия, а Ивана: «Но только что он подошел к трактиру, как вдруг отворилось одно окно и сам брат Иван закричал ему из окна вниз.»12 (выделено мною - ТВ.). Исповедельный рассказ брата оказывает очень сильное впечатление на Алешу, вследствие чего герой совершенно забывает о первоначальной цели своего визита в трактир: «Потом он с великим недоумением припоминал несколько раз в своей жизни, как мог он вдруг, после того, как расстался с Иваном, так совсем забыть о брате Дмитрии, которого утром, всего только несколько часов назад, положил непременно разыскать и не уходить без него, хотя бы пришлось даже не воротиться на эту ночь в монастырь»13 (выделено мною - Т. В). В этом случае, как видим, исповедь не только задерживает продвижение фабульной линии, но и меняет ее направление.
Итак, вставные тексты «Воскресения» и «Братьев Карамазовых» совершенно по-разному включаются в сюжет произведений. В толстовском романе они способствуют развитию событий, являясь их частью. В романе Ф.М. Достоевского вставные тексты, напротив, выполняют ретардирующую функцию, останавливая продвижение событий или меняя их вектор. Письмо появляется на страницах «Воскресения» затем, чтобы быть прочитанным, а в «Братьях Карамазовых» - для того, чтобы о нем забыли и прочитали в самый неподходящий для этого момент или не прочитали вовсе14.
Ретардирующая функция вставных текстов в «Братьях Карамазовых» особенно очевидна в случае с «Житием» и речами прокурора и
адвоката. Эти тексты, во-первых, очень объемны, а во-вторых, с точки зрения развития основной фабульной линии несколько излишни. «Житие» содержит ряд биографических сведений о Зосиме, которые могли бы быть сообщены самим «автором жизнеописания», тем более, что он как раз указывает на такую возможность: «Теперь же хочу уведомить, что предпочел, не излагая всех подробностей беседы, ограничиться лишь рассказом старца по рукописи Алексея Федоровича Карамазова. Будет оно короче, да и не столь утомительно.»15. Речи прокурора и адвоката также могли бы быть пересказаны рассказчиком: ничего нового о деле Карамазовых читатель из речей узнать не может, поскольку имя настоящего убийцы ему, в отличие от участников судебного состязания, уже знакомо.
Помещая тексты «Жития» и «стенограммы» судебных речей в своем «жизнеописании», рассказчик Ф.М. Достоевского поступает прямо противоположным образом в сравнении с повествователем «Воскресения». Последний сокращает судебные речи до небольших цитат, пересказывая их смысл. Точно так же он действует и в отношении «сочинений» героев романа: дневников Нехлюдова и Симонсона. Повествователь в «Воскресении» намеренно избегает включения в свое произведение больших по объему текстов, формируя единое и цельное «событие рассказывания». Рассказчик «Братьев Карамазовых», напротив, составляет «жизнеописание» как мозаику, включая в него вполне самостоятельные тексты, принадлежащие другим авторам.
Установка на создание сложного композиционного целого в романе Ф.М. Достоевского и формирование единого «события рассказывания» у Л.Н. Толстого указывают на то, что два автора демонстрируют разное отношение к «чужому слову». Рассмотрим два фрагмента, в которых наиболее отчетливо видна разница в понимании толстовским повествователем и рассказчиком Ф.М. Достоевского природы изображаемого события, его смысла и слова о нем. Это фрагменты, содержащие евангельский текст - глава «Кана Г алилейская» и последняя глава «Воскресения».
Обратим внимание прежде всего на то, что в обеих главах евангельский текст выделен курсивом. Это тем более значимо, что курсив в «Братьях Карамазовых» и «Воскресении» применяется довольно редко и почти всегда для обозначения микроцитаты из «чужого» высказывания. У Ф.М. Достоевского, например, курсивом выделены «чужие» слова и выдержки из Евангелия в речах прокурора и адвоката («В ню же меру мерите, еозмерится и вам, восклицает защитник и в тот же миг выводит, что Христос заповедал мерить в ту же меру, в которую и вам отмеряют, - и это с трибуны истины и здравых понятий!»16), слова, принадлежащие другому человеку в высказывании Смердякова («... ваша маменька тоже рассказывать мне пустилась ., что ходила она
с калтуном на голове, а росту она была всего с аршин с малыим. Для чего же с малыим, когда можно просто “с малым” сказать, как все люди произносят?»17). У Л.Н. Толстого курсив встречается в пересказе повествователя судебных документов («Затем следовали имена понятых, подписи и затем заключение врача, из которого видно было, что найденные при вскрытии и записанные в протокол изменения в желудке и отчасти в кишках и почках дают право заключить с большой степенью вероятности, что смерть Смелькова последовала от отравления ядом.»18), в описании церковной службы («... большинство верило, что в этих золоченых иконах, свечах, чашах, ризах, крестах, повторениях непонятных слов “Иисусе сладчайший " и “помилось " заключается таинственная сила, посредством которой можно приобресть большие удобства в этой и будущей жизни»19).
Особый вид шрифта, который используется в случае с евангельским текстом, ставит его в один ряд с другими напечатанными курсивом микроцитатами. Это позволяет увидеть его специфику. Евангельский текст в обоих романах предстает не просто как «чужой», но и как самоценный, поскольку, в противоположность другим выделенным цитатам, является значительным по объему, вполне законченным и самостоятельным высказыванием.
Представляя евангельский текст как авторитетное «чужое» высказывание, толстовский повествователь и рассказчик «Братьев Карамазовых» демонстрируют совершенно различное отношение к его форме. В «Воскресении» фрагмент из Евангелия от Матфея осовременен, в «Братьях Карамазовых» же глава о Кане Г алилейской из Евангелия от Иоанна приводится в церковнославянском варианте.
Уже это различие указывает на то, что в двух романах соотношение словесной формы и передаваемого ею содержания понимается неодинаково. В романе Ф.М. Достоевского форме придается очень важное значение как неотъемлемому атрибуту выражаемого ею содержания. В романе Л.Н. Толстого, напротив, форма понимается как факультативная оболочка, которую можно, а иногда даже нужно, заменить на другую.
В «Воскресении» евангельский текст не просто переводится, но и пересказывается20 и даже интерпретируется повествователем21 и героем22. При этом вопрос об адекватности пересказа и интерпретации не возникает нигде. Это происходит оттого, что евангельское слово понимается здесь как истина, выраженная в древней, символичной форме. Для того, чтобы ее понять, необходимо осознать условность древнего языка и осуществить его перевод на язык современный, доступный каждому.
Такой перевод и осуществляет Нехлюдов. Сначала герой не понимает смысла того, что он читает, удивляясь «неточности», «неясности» выражения: «К чему тут: кто примет и куда примет? И что значит: во имя мое? - спросил он себя, чувствуя, что слова эти ничего не говорят
ему. - И к чему жернов на шею, пучина морская? Нет, это что-то не то: неточно, неясно.. .»23. «Как жалко, что это так нескладно, - думал он, -а чувствуется, что тут что-то хорошее»24. Однако затем происходит открытие: за «неясной», «нескладной» формой Нехлюдов «вдруг» обнаруживает простой и понятный смысл: «Да неужели только это? - вдруг вслух вскрикнул Нехлюдов, прочтя эти слова. И внутренний голос всего существа его говорил: “Да, только это”»25.
В романе Ф.М. Достоевского ситуация прямо противоположная. Здесь сам древний евангельский язык становится условием откровения, он выполняет функцию «заклинания». Слушая чтение «Каны Г а-лилейской», Алеша продолжает думать о только что пережитых событиях и о связанных с этими событиями людях: Грушеньке и Ракитине, брате Дмитрие и Зосиме. Однако звучащие слова Евангелия постоянно перебивают его мысли. Трижды евангельский текст «вмешивается» в ход внутренних размышлений героя и, наконец, происходит внезапное пересечение разноплановых реальностей: библейского прошлого и исторического настоящего; звучащего текста и внутренних мыслей героя; ирреальных событий и вполне реальных обстоятельств. Оставаясь в той же самой комнате, где он начал молиться, Алеша попадает в древнюю Кану Галилейскую, на свадьбу, которую посетил Христос. Эта свадьба отличается от описанной в Евангелии одной деталью: среди гостей Алеша обнаруживает умершего, лежащего в гробу в той же «келье», где находится и он сам, старца Зосиму.
Как видим, в «Воскресении» и «Братьях Карамазовых» различно не только отношение к «чужому» евангельскому слову, но и понимание описываемого этим словом события. Для толстовского повествователя важен смысл, заключенный в благой вести. Язык Евангелия и изображенные в нем события понимаются повествователем как предельно условные и символичные, а значит, нуждающиеся в специальном «переводе». Рассказчик же Ф.М. Достоевского воспринимает евангельский текст целиком, не обособляя в нем событие, его смысл и форму сообщения о том и другом. Евангельское слово в «Братьях Карамазовых» показано как событийное: оно не только изображает те события, которые действительно произошли когда-то в прошлом, но и само может формировать такие события в настоящем, выполняя роль «заклинания».
Наблюдения, касающиеся роли евангельского текста в «Воскресении» и «Братьях Карамазовых», позволяют сделать выводы и об общих принципах функционирования вставных текстов в двух романах. У Л.Н. Толстого вставные тексты выполняют преимущественно сюжетную функцию, являясь составной частью центральной фабульной линии. Такая их роль в произведении обусловлена специфичным отношением автора к «чужому слову» как носителю определенного смыс-
ла. Этот смысл можно передать разными способами, можно по-разному пересказать. Кроме того, этот смысл может быть близок к истине, а может, напротив, искажать ее. Критерием же истины для толстовского повествователя является евангельская благая весть.
В «Братьях Карамазовых» вставные тексты необходимы для формирования «события рассказывания», вот почему они играют заметную роль в композиции романа. Для рассказчика Ф.М. Достоевского важно не столько рассказать о братьях Карамазовых, сколько организовать процесс рассказывания, выстроить его так, чтобы герои сами свидетельствовали за себя. Перенос ответственности за высказывание на героев обусловлен у Ф.М. Достоевского пиететным отношением «автора жизнеописания» к слову вообще. Слово понимается им не просто как единство формы и содержания, но и как атрибут того события из жизни, которое оно обозначает. Своеобразным эталоном такой цельности является для рассказчика «Братьев Карамазовых» евангельское слово. Оно возникает как непосредственное свидетельство о самых главных в истории человечества событиях, а потому оказывается наделенным особыми полномочиями - продуцировать событие встречи человека с истинным знанием.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Бак Д.П. История и теория литературного самосознания: творческая рефлексия в литературном произведении. Кемерово, 1992.
2 Самуилова М.Е. Поэтика эпиграфических и вставных текстов (дневник, письмо) в романе А.С. Байетт «Обладать»: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Великий Новгород, 2008.
3 Текст // Литературный энциклопедический словарь. М., 1987. С. 436.
4 Бахтин М.М. Слово в романе // Бахтин М.М. Вопрос литературы и эстетики. М., 1975
5 См., например, Гроссман Л.П. Последний роман Достоевского // Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. М., 1935. С. 3-51; Билинкис Я.С. Достоевский. Л., 1960. С. 60; Зунделоеич Я.О. Образ мира Достоевского в его социально-философском романе «Братья Карамазовы» // Зунделович Я.О. Романы Достоевского. Ташкент, 1963. С. 184-240.
6 Ср. высказыявания разных исследователей о специфическом единстве монолога повествователя в «Воскресении»: Билинкис Я.С. Повествование в «Воскресении» // Билинкис Я.С. О творчестве Толстого. Л., 1959. С. 403; Храпченко М.Б. Лев Толстой как художник. М., 1963. С. 298; Тагер Е.Б. Девяностые годы девятнадцатого века - новый этап в развитии русского реализма (творчество позднего Толстого) // Тагер Е.Б. Избранные работы о литературе. М., 1988. С. 339.
7 Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: в 15 т. Л., 1991. Т. 9. С. 180-181.
8 Там же. С. 180.
9 Там же. С. 174.
10 Там же. С. 180.
11 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.
12 Достоевский Ф.М. Указ. соч. С. 256.
13 Там же. С. 298.
14 См. записку г-жи Хохлаковой о том, что она не давала денег Дмитрию.
15 Достоевский Ф.М. Указ. соч. С. 322.
16 Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы // Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: в 15 т. Т. 10. Л., 1991. С. 267.
17 Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы // Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: в 15 т. Т. 9. С. 252.
18 Толстой Л.Н. Собрание сочинений: В 22 т. М., 1983. С. 75.
19 Там же. С. 145.
20 См., например, пересказ заповедей.
21См. рассуждение повествователя о том, чтобы «люди всегда признавали себя виновными перед Богом».
22 См. сравнение Нехлюдовым всех людей с евангельскими виноградарями.
23 Толстой Л.Н. Указ. соч. С. 453.
24 Там же. С. 454.
25 Там же. С. 455.
