CC BY
19
37 Kant I., Critic of Pure Reason, trans. by J. M. D. Meiklejohn, New York 1990, p. 72-73. 38.Hegl G. W. F, Philosophy of Right, trans. by T. M. Knox, New York 1967, § 7, 24. 39 Bradley F. H. , Appearance and Reality: A Metaphysical Essay, London 1897, p. 144. See H. B. Acton, The theory of concrete universals, «Mind», vol. 45 (1936), p. 417-431; «Mind», vol. 46 (1937), p. 1-13. Soloviev V. S., Filosofskie nachala..., p. 238; Chtenija о Bogochelovechestve, p. 67.
41 Frank S. L., Realnost' i chelovek, in: idem, S namiBog. Realnost' i chelovek, Moskva 2003, p. 147.
42 Russell B., A History of Western Philosophy and its Connection with Political and Social Circumstances from the Earliest Times to the Present Day, New York 1945, p. 743.
43 James W., A Pluralistic Universe. Hibbert Lectures at Manchester College on the Present Situation in Philosophy, EBook #11984, <www.gutenberg.net>.
44 Vviedensky A., O misticizmie i kriticyzmie v teoriipoznanya Solovieva, in: D. K. Burlaka (ed.), Vladimir Soloviev: pro et contra, p. 195-200.
45 Cf. Frank S. L., Absolutnoe, trans. by A. G. Vlaskin, A. A. Yermichev, in: idem, Russkoye mi-rovozzreniye, Sankt-Peterburg 1996, p. 58; Filosofía i religia, in: P. V. Alekseev (ed.), Na pere-lome. Filosofskie diskussii 20-ch godov, Moskva 1990, p. 321.
В.В. ВАНЧУГОВ
Российский университет дружбы народов, г. Москва
ВСЕЕДИНСТВО В ЭТНОСОФИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ: ОБРАЗЫ ЕВРОПЕЙСКИХ НАРОДОВ В РУССКОЙ ФИЛОСОФСКОЙ МЫСЛИ
На основе российского историко-философского материала предпринята попытка выявить этнософический материал, составить на его основе этнософические портреты, образы наций: «француз»; «немец»; «англичанин»; «европеец»; «русский» и др. В ходе обозрения реконструируются портреты(образы) различных народов(наций), которые формировались в интеллектуальной среде XIX-XX вв. и повлияли не только на философское сообщество, но и на массовое сознание.
Based on historical and philosophical data the author attempts to identify ethnosophical material produced by the Russia's thinkers and draws ethnosophical portraits on its basis, philosophical images of nations: ethnosophical portraits: «French», «German», «Englishman»; «European»; «American», «Russian». There are reconstructed portrait / images of different peoples / nations that have formed in the minds of Russia's intellectuals and at the same time was also influential on the mass consciousness.
Ключевые слова: этнософия, этнософический портрет, философский образ наций, философское страноведение, стереотип.
Key words: ethnosophy ethnosophical portrait, philosophical image of nations, the philosophical geography, stereotype.
Философия для цивилизации не только необходимый элемент, но и форма, в которой она находит свое существенное выражение. Как системообразующий фактор философия распространяется не только вширь (географически), но и «вглубь» цивилизации. Это движение «вглубь» проявляется в том, что время от времени среди интеллектуалов того или ино-
го народа с особой остротой ставится такая задача, как постижение «коллективного духа», «души народа». И в этом случае народ рассматривается не в своей конкретности (что является задачей этнографии и этнологии), а в своей умопостигаемой сущности. Философами постигается высшая идея нации, то есть в философских терминах воспроизводится то, что нация «сама думает о себе»... Или то, что «высший разум», «Бог», или кто иной размышляет о ней в вечности. И все это становится достоянием общественного сознания благодаря спекулятивным способностям тех мыслителей, которым кажется, что они конгениальны абсолютному разуму, Всевышнему и т.д.
Рассуждения в этом роде становятся традицией, хотя далеко не всегда получают академический статус. Чтобы более четко отделить подобного рода рассуждения от других, терминологически выделить этот вид «философствования», назовем его этнософией.
Под этнософией в нашем случае следует понимать «философию народа», основу которой составляют размышления о «сущности народа». Цель подобных рассуждений — определение преимуществ и недостатков народа (нации) в интеллектуальной сфере, составление коллективного психологического портрета, выявление роли народа во всемирной истории. При этом мы не будем вдаваться здесь в дискуссию относительно того, насколько научны эти суждения. Нам достаточно того, что такого рода суждения многочисленны, постоянны, и потому необходимо выделение их в особую группу.
Изобилуя метафорами, рассуждения этого круга мыслителей на -правлены, тем не менее, на открытие «формулы» народа. А всякая формула в этой сфере есть способ оформления индивидом коллективных представлений сообщества о самом себе и о других (сообществах). Народы взаимодействуют друг с другом в различных сферах, занимаясь торговлей, путешествуя, вступая в дискуссии, политические и религиозные, отдыхая, обучаясь и даже воюя. Одним словом, между ними происходит постоянный «культурный обмен». Для России образцами для культурного подра-жания выступали различные представители европейского сообщества.
Изучая философию французскую, немецкую или английскую, наши мыслители одновременно хотели постигнуть не только различные направления и школы, но и дух народа, их сформировавший. Философия, «импортированная» из той или иной страны, часто интересовала воспринимающую сторону не только как «путь к истине», но и «тропинку» к сердцу и уму народа. На этом пути нас поджидают различные сюрпризы.
Наблюдения, например, над «мыслящим немцем» позволяли россиянам говорить о «туманности немецких трактатов», «воспарениях немецкого разума в заоблачные высоты», «плаваниях по океану абстракции». Собрав всевозможные сравнения, обнаруживаем в итоге, что чаще всего для этого использовались слова «влага», «вода». Но это уже не просто во-
да, не физическая субстанция, а «метафизическая» вода, то есть «вода» как элемент философского «космоса», одно из «первоначал». Зато француз тем же наблюдателям виделся как «огонь», как представитель страны не только пылких любовников, но и «пламенных речей», «искрометных афоризмов», сверкающим «подобно молнии» остроумии. Образ огня чаще всего провоцировался просветительской философией и пожаром революции. Англичанин, окруженный со всех сторон водой, тем не менее, оказывался ближе в системе первоначал к «земле», чему обязан в немалой степени своим предпочтением эксперимента.
В итоге выявляются как минимум три «элемента», если использовать древнюю натурфилософскую терминологию: «вода», «огонь», «земля». Ментальные особенности наций (умозрение, остроумное суждение, эксперимент) представляются элементами философского «космоса». Таким образом, уже в этой сфере оценочных суждений создается своего рода «натурфилософский» раздел этнософии. И хотя к последнему нельзя относиться серьезно, то есть не стоит искать в этой сфере «первоэлементов» тех же закономерностей, что и в периодической таблице Менделеева, тем не менее, нельзя отрицать и определенную ценность такого рода характеристик, в составлении которых — сознательно или непроизвольно — участвовали, как правило, лучшие умы народа.
Хотя этнософия в своем облачении часто выступает как па-ра(квази)философия, но иногда ее выводы в определенных ситуациях могут получать более высокий статус, чем иные из распространенных рациональных схем. Здесь мы наблюдаем как чистые формы работы сознания, так и образное проявление бессознательного в ситуации столкновения с иным мыслящим существом (народом, этносом). Несмотря на странность некоторых суждений одного народа о другом, в совокупности они все же являются ценным источником, эмпирической базой для такой формы знания, которую можно определить как — если не нравится термин «этносо-фия» — философское страноведение, философское регионоведение.
Существует множество источников, составляющих эмпирическую базу, феноменологическую основу этнософии. Простейший пример этносо-фии можно найти у нашего поэта А.И. Полежаева, в его стихотворении, точнее памфлете, «Четыре нации» (или «Четыре народа»). Используя расхожие (на тот момент — начало XIX в.) образы, он дает краткую характеристику англичанам, немцам, французам и русским, позволяющую точно не только обрисовать «лицо нации», но и выразить ее «душу», «идею».
Составление «коллективных портретов» становится традицией. Пройдет, например, сто лет, и в 1920 г. вы найдете яркое проявление этой традиции в научно-фантастической повести К.Э. Циолковского «Вне Земли», где описан полет на Луну. Нас здесь интересует, прежде всего, экипаж корабля - очередной коллективный портрет народов мира, запечатле-ние «духов» народов. Этот экипаж, снаряженный в космический полет,
состоял из очень характерных типажей, с говорящими фамилиями и национальными чертами поведения: Ньютон (Англия), Франклин (Америка), Гельмгольц (Германия), Галилей (Италия), Лаплас (Франция), Иванов (Россия). При этом Ньютон - наиболее философ и глубокий мыслитель-флегматик; Франклин — с оттенком практичности и религиозности; Гельмгольц сделал множество открытий по физике, но был иногда до того рассеян, что забывал, где у него правая рука, и был скорее холерик; Галилей - восторженный астроном и страстный любитель искусств, хотя в душе и презирал почему-то эту свою страсть к изящному; Лаплас — по преимуществу математик, и Иванов - «большой фантазер, хотя и с огромными познаниями; он больше всех был мыслителем и чаще других возбуждал... странные вопросы.. .»\
В 1839—1840 гг. в Казани архимандрит Гавриил опубликовал 6-томную «Историю философии», последняя часть которой была посвящена «Русской философии». Народы, проявившие себя в философии, описываются нашим историком философии следующим образом:
• Грек есть блестящее воплощение публичности.
• Римлянин — это эгоизм, изображенный в лицах.
• Скандинав задумчив, угрюм.
• Итальянец облекает религиозность в роскошные формы, ищет чувственных наслаждений, благоговеет к туфлям Папы.
• Испанец - фанатик в религии, рыцарь в народности, ленив от американского золота.
• Португалец отмечен меланхолией.
• Германец - идеалист, чувствителен, неутомим в изысканиях и часто односторонен в построении умственных теорий.
• Француз любезен, нравом весел, переимчив, склонен к удовольствиям и поверхностной изящности.
• Россиянин богобоязлив, до бесконечности привержен к вере, престолу и отечеству, послушен, нерешителен и даже недеятелен там, где подозревает какое-либо зло от поспешности, трудолюбив, хитер, непобедим в терпении, рассудителен. По отношению же к философии отличительный характер его мышления есть рационализм, сочетаемый с опытом2. В контексте специфики исследуемого материала мы употребляем
выражение «этнософические портреты». В этнографии используется такое понятие, как этнонимы - названия, которые люди дают этническим общностям. Этноним (например, «русский», «немец», «француз», «англичанин») уже является простейшим проявлением этнического самосознания, подтверждением сложения этнической общности. Имея дело с этносом, мы не довольствуемся его именем, но стремимся постичь суть всего им обозначаемого. При этом формированием этнонимов занимается не только сам этнос, но и те, кто соприкасается с ним. Помимо самообозначений, существуют и имена (а также и прозвища, клички, то, что принято
называть «нисходящими этнонимами»), данные соседями. Национальное самосознание русского, немца, англичанина и француза формировалось не изолированно, а в соотнесении себя с другими. Всякое «мы» обретает ясность в соотнесении с «они», и наоборот. Поскольку из всего многообразия соотнесений мы выбрали преимущественно философскую сферу, то вместо привычных этнонимов получили «этнософические портреты».
Алфавитный перечень национальностей и языков, приложенный к пакету документов Всероссийской переписи населения 2002 г. насчитывает полторы тысячи единиц3. В нашей этнософии используется лишь несколько этнонимов. Их чуть более десятка, поскольку они представляют только те народы, которые стали объектом философской рефлексии. А причиной последнего чаще всего было лишь тесное культурное сотрудни -чество вообще и философское в частности. Поэтому в российской этносо-фии задействованы прежде всего такие этнонимы, как «француз», «англичанин», «немец», «грек», «итальянец», «американец», «китаец», «индиец».
Оперируя готовыми этнонимами — уже данными именами народов, — этнософия видится попыткой со стороны интеллектуального сообщества передать сущность народа, выделить философскую составляющую его характера. Задача эта, безусловно, трудная. Настолько, что не гарантирует успеха, не приводит к той степени признания результатов, как это бывает у представителей опытных, прикладных наук. Так что нисколько не удивительно, если совокупность суждений философов прошлого относительно того или иного народа покажется кому-то скорее подобием ми -фа, чем формулой, которой стоит доверять при непосредственном взаимодействии с одной из частей человечества.
Итак, настало время воспроизвести некоторые из этнософических портретов.
Этнософический портрет № 1: «француз». Россию и Францию связывают давние отношения. В отношениях с французами россияне испытывали приливы как восторга, так и ненависти. С одной стороны, Франция -источник нового «света», оплот Просвещения, крупнейший поставщик учителей дворянскому сословию для домашнего образования; с другой стороны — агрессор (например, Отечественная война 1812 г.). Разочарование во французской просветительской миссии в первой половине девятнадцатого века чередуется с увлечением германским любомудрием. В 1823 г. в Москве организуется «Общество любомудров», одна из задач которого - «положить пределы нашему пристрастию к французским тео -ретикам». Русские философы делают выбор в пользу немецкого любомудрия, отказываясь от «французских болтунов».
Изучив к 1831 г. современное направление просвещения, философ Надеждин составил портрет французского мыслителя, выделив его «предрасположенности». Французские мыслители «останавливаются преимущественно на событиях, которые любят охотнее представлять в живых кар-
тинах, чем заковывать в сухие понятия. Отсюда практическая светлость, приближающаяся нередко к поэтической живописности». На следующий год в рецензии «Всеобщее начертание теории изящных искусств Бахмана» (1832) Н.И. Надеждин отозвался о Франции как «стране ветреного легкомыслия». Не изменил своего мнения он и через несколько лет. Так в рецензии «Нового курса философии» Жерюзе, переведенного с французского и изданного в С.-Петербурге в 1836 г., российский философ среди прочего выразил и такую мысль, что уж если и переводить философские сочинения на наш язык, так не с французского. А все потому, что «до сих пор Франция своим легкомыслием больше вредила философии, чем приносила пользы»4.
Побывав в 1843 г. на промышленной выставке в Москве, А.С. Хомяков сообщил также, что французам «недоступна отвлеченная истина »5. Ранее аналогичную мысль в письме Иванову (1837 г.) выразил и В.Г. Белинский, считающий, что «новейшие французы хватились за немцев, но не поняли их, потому что француз никогда не может возвыситься до всеобщности и, на зло самому себе, всегда останется французом, а в области мышления должны исчезать все национальные различия, должен оставаться один человек». Зато из письма философа Каткова узнаем, что, изучая новые работы (преимущественно по истории философии), он отдает предпочтение французским авторам. А все потому, что у них можно обнаружить много дельного и основательного, в отличие от немцев. Мышление француза отличает «широта» и «свежесть», в нем больше положительности; у францу-
6
зов «развивается также и смысл для уразумения высших вопросов» .
Единомышленник Хомякова — И.В. Киреевский — в своем «Обозрении современного состояния литературы» (1845) дал более развернутую характеристику французского ума. Обзор французской словесности он начинает с замечания, что направленность «французского ума» противоположна «уму немецкому». В Германии «каждый вопрос жизни обращается в вопрос науки», у французов — «каждая мысль науки и литературы обращается в вопрос жизни». Во Франции естественные науки основываются на «одной эмпирии» и чуждаются «спекулятивного интереса, заботясь преимущественно о применении к делу, о пользах и выгодах существования». Во Франции философское развитие является не потребностью, а «роскошью мышления» и в центре внимания — «соглашение религии и общества». По внешним формам выражения образ мыслей французов больше похож на образ мыслей англичан, что возможно из-за одинаковости принятых ими философских систем, однако внутренний характер мышления этих двух народов так же различен, как оба они отличны от немецкого характера мышления. Француз не вырабатывает свое убеждение из отвлеченных выводов своего разума, он «берет его, не задумавшись, из сердечного сочувствия к тому или другому мнению»7.
А.И. Герцен, переживший во Франции как восторженную реакцию на начало революции в феврале 1848 г., так и последующее горькое разочарование, описывая в работе «С того берега» прошедшие годы, коснулся и особенностей французского менталитета. Прежде всего - «смешение понятий», которое нигде не достигает таких размеров, как во Франции. Французы «вообще лишены философского воспитания; они с большой проницательностью овладевают выводами, но овладевают ими односторонне, их выводы остаются разобщенными, без единства, их связывающего, даже без приведения их к одному уровню. Отсюда противоречия на каждом шагу. Отсюда необходимость, говоря с ними, возвращаться к давным-давно известным началам.»8. И потому неудивительно Искандеру, что как только этой путанице понятий попытались придать стройность (например, стараниями Кузена), то получили всего лишь эклектизм, а не систему.
Хотя мы стараемся приводить мнения преимущественно философов, все же не можем не обратиться к личности нашего писателя Ивана Тургенева, тем более что в его высказывании затрагивается философская сфера. Тургенев, слушавший курс философии в Берлинском университете, проживший не один год во Франции, отозвался о французах следующим образом: «... французы никогда во всей их истории не отличались глубиной и силой психологических процессов. Они в этом отношении стояли всегда ниже англичан и немцев. Форма у них всегда преобладала над содержанием, слово над душевной работой, потребность скорее и красивее высказаться не давала им времени глубоко и всесторонне думать. Этим, быть может, объясняется процветание у французов ораторского искусства и стиля и отсутствия философии, психологии и драмы»9.
Этнософический портрет № 2: «немец». Россию и Германию также связывают давние отношения. И при давнем «сожительстве» происходило пристальное всматривание, сравнение. Что касается философской сферы, то наиболее благоприятный период наступил в первой трети XIX в., когда начинается увлечение немецкой спекулятивной философией. Символом наступления этого этапа можно считать и московское «Общество любомудрия» (1823—1825), пропагандирующего — вместо французского — немецкий стиль мышления.
Один из участников этого «Общества» — А.И. Кошелев, вспоминая детские годы, дойдя до описания своего учителя, отметил лишь: «Шле-цер... немец, следовательно, человек мало живой и большой теоретик»10. Следует обратить внимание на это разделение ипостасей, весьма характерное для «определений» немца в русской культуре вообще, в философском сообществе в частности: «человек мало живой» и «большой теоретик». «Бытовой» немец предстает часто убогим, а то и каким-то недочеловеком, и ценят его разве что за теоретические качества. Так вспоминая о Белинском, Тургенев обратился к тому периоду, когда критик вернулся из Берлина, где занимался гегелевской философией. Белинский ловил
каждое слово собеседника, так как тот был в состоянии передать ему самые свежие, последние «выводы», которые отражали собою способность «мыслить отвлеченно, чисто, на немецкий манер»11. Способность мыслить «отвлеченно», возведенная в абсолют, часто приводит к превращению в нечто иное. В итоге появляется типаж «ученого» немца».. Но в этой учености не черты увлеченности, чудаковатости, а чего-то чрезвычайного, граничащего с идиотизмом. В рассказе Тургенева «Гамлет Щигровского уезда» (1849) мы найдем две ипостаси одной и той же личности: «кафедральный немец», и тот же немец в быту. «Начал я ходить к профессору. Надобно вам сказать, что этот профессор был не то что глуп, а словно ушиблен: с кафедры говорил довольно связно, а дома картавил и очки все на лбу держал»12. Эта метаморфоза запечатлена и в трактате по философии истории Хомякова, где подмечается, что «немец нашего времени из человека перерождается в ученого».
Философ, литературный критик и журналист Н.И. Надеждин в своем обзоре направлений просвещения в Европе особое внимание уделил Германии. А все потому, что из числа просвещеннейших стран Германия сосредоточилась преимущественно на синтезе в области философского творчества. Немецкие мыслители любят жить в высших слоях умозрения. У них такая «страсть к системам», что заканчивается часто «трансцендентальным насилием действительности». В отклике на другую работу, определив Францию как проявление «сангвинистического характера» Европы, а Англию - «меланхолического», о Германии Надеждин отозвался как об «области систематической мечтательности»13 .
Чуть позже Надеждин поместил свое описание «шумных движений европейской деятельности». Что же является источником «шума»? Французский эмпиризм столкнулся с немецким трансцендентализмом. Надеж-дин красочно описывает участников схватки: французский ум «с каким-то неизъяснимым искушением бросался под тяжелые колеса материальной действительности», а его соперник — «германское умозрение», «оторвавшись совершенно от действительности, подобно аэростату, уносилось в заоблачный мир идей и там, потеряв все из виду кроме самого себя, признавало природу. оптическим призраком преломляющегося сознания»14.
В Германии «вечно плавают по безбрежному океану абстракции», — отмечал П.Я. Чаадаев. И в этом «океане» немец «чувствует себя более дома. чем на суше; поэтому невоздержанность мысли доходит там до крайности. Это очень понятно. Что задержит полет чистой мысли, бестелесной, ни к чему не примененной?»15.
Спекулятивный характер немецкого духа, склонность к высшим обобщениям обернулись самым неожиданным качеством в столь приземленной сфере, как политика. В.С. Соловьёв увидел положительное влияние немецко -го идеализма на. геополитическое поведение. Германский идеализм и склонность к высшим обобщениям делают немцев «мягче». Так что «если
немцы поглотили вендов, пруссов и собираются поглотить поляков, то не потому, что это им выгодно, а потому, что это их «призвание» как высшей расы: германизируя низшие народности, возводить их к истинной культуре»16.
Если и в мирное время создаются портреты, в которых бывает заметна легкая агрессия в адрес прототипа, то что говорить о периодах военного столкновения! Вот что открылось российскому наблюдателю в период первой мировой войны (1914). В книге «Смысл творчества» Н.А. Бердяев объявил, что «германская раса — варварская, не имеющая кровной преемственной культурной связи с античным миром», что Лютер и Кант по сути своей — «великие варвары», и прославленный критицизм германской мысли — «продукт варварства, не желающего знать кровной, органической, сверхличной преемственности всякой культуры и всякой мысли»17.
Этнософический портрет № 3: «англичанин». Друг А.И. Герцена — Н.П. Огарев, — отметив, что француз Декарт, немец Лейбниц и англичанин Ньютон вследствие общей им тенденции мысли к дифференциальному исчислению дошли до схожих гипотез в метафизике, обращает внимание и на «различие национального гения во всех трех предположениях». Если француз ухватился за нечто абстрактно-бунтующее, хаотическое; немец — за абстрактно-идеальное, которое в действительном мире уже не нашло приложимой математической формулы, то англичанин «схватился за предположение материально-положительное»18.
В «Письмах об изучении природы», разбираясь с развитием реализма и сравнив в этой сфере мысли англичан и французов, А.И. Герцен отметил, что, в то время как у французов «всякий местный, частный вопрос становится общечеловеческим», англичане «всякий общий вопрос делают местным, национальным». В мышлении «островитян» можно заметить проявление ограниченности, а именно: хотя мысль британца «определенна, положительна, тверда», но тем самым видны ее пределы. Кроме того, англичанин всегда «прерывает нить своей мысли на том месте, где она отклоняется от существующего порядка »19.
В статье «Англия» очарованный этой страной славянофил А.С. Хомяков сожалеет только о том, что здесь слабо развит «философский анализ». Тем не менее эта «слабость» ему предпочтительней «слепого суеверия немца». Слабость англичан в философском анализе Хомяков предпочитает так -же и «детскому суеверию француза». Другой российский философ — Соловьёв, также посетивший Англию, но уже для проведения философских изысканий, высказался о духе ее обитателей негативно. В качестве «позитива» в составлении образа им были использованы немцы. Идеализм немцев и склонность к высшим обобщениям делают невозможным то, что присуще англичанам — «грубое эмпирическое людоедство» их политики. Английская эксплуатация исходит лишь из материальной выгоды, англичанин «является перед своими жертвами как пират, а не как немец — выступающий как педагог. Эмпирик - англичанин имеет дело с фактами; мыслитель -
немец - с идеей, а потому немец лишь «грабит и давит народы», в то время как англичанин «уничтожает в них саму народность»20.
Итак, вашему вниманию была представлена небольшая — из трех «этнософических портретов» — галерея, три философических образа наций: образы «немца», «француза», «англичанина», продуцируемые в нашем обществе при активном участии философствующих мыслителей. Эти и другие портреты - «китайца», «индуса» и пр. — плод коллективного творчества философически настроенной части нашего общества.
Человеку присуще в своих суждениях оперировать общностями. Представитель науки использует это с осторожностью, соблюдая определенные процедуры, простой человек, обыватель, часто склонен к поспешным обобщениям. В науке не поощряется необоснованное обобщение. Всякое утверждение, претендующее на обобщение, выражающее истину, должно основываться на фактах, его подтверждающих. Так утверждение, что «все лебеди белые», должно быть основано на белых лебедях, которых всегда можно увидеть, чтобы убедиться в истинности суждения. И не важно — какие они при этом — прекрасные или гадкие. И как только появляется серый или черный лебедь, прежнее утверждение — «все лебеди белые» — теряет прежний статус достоверного знания.
Пока речь идет о птицах, все легко и просто. Но как только дело доходит до людей, возникают проблемы. Людей трудно сосчитать, сгруппировать, определить. Несмотря на перепись населения в России 2002 г., мы лишь очень приблизительно знаем, сколько нас, а уж на вопрос: кто такой «русский»?, вы найдете еще более приблизительные ответы. Но так уж устроен социум, что ему хочется не просто знать точное число, но и выразить сущность сообщества - своего и чужого.
В любом обществе мы найдем совокупность суждений как о нем самом, так и о других народах. Обыденное сознание и художественная литература богаты суждениями типа «Все они такие!», «Все немцы такие!», «Немцы они именно такие!», «Немцы в основном такие!», «Ну, это типичный немец!», «Немцы всегда были такими!». В любой культуре вы найдете множество и этно-фетишизмов, и этно-софизмов. И Россия — не исключение. И в этот процесс осмысления включены были философы, создававшие не просто собирательный образ, а образ, персонифицирующий определенный смысл.
Наши «этнософические портреты» составлены на основе историко-философского материала. Кто-то может подумать, что это раньше такие философы были. Ничего подобного! Не только раньше, да и не только у нас! В качестве примера позволим привести один эпизод. Как-то раз известный и ныне здравствующий российский философ во время своего пребывания во Франции в девяностых годах прошлого века стал свидетелем следующего эпизода: «Профессор Ведрин... читала в Сорбоне курс лекций по философии Сартра. После одной из лекций она долго беседовала с докторантом из
Германии, писавшем о Сартре диссертацию. Разговор о «Трансцендентности Эго» был долгим, раздраженным и оставил собеседников явно недовольными друг другом. Когда докторант вышел <...>, мадам Ведрин не могла успокоиться и четверть часа бранила докторанта. «Эти немцы, — говорила она, — они ищут не то, что нужно, не там, где нужно, и не у тех, у кого стоит искать <...>. Не было у него немецкой системы! Ни тогда, ни потом! Нужно мыслить ясно, а не устраивать немецкую бурю в стакане воды <...>. Словом, немецкому педантизму и системосозидательству досталось, я <... > вышел в коридор и столкнулся с докторантом, проклинавшим и Ведрин, и Сартра, и «этих французов» — с их поверхностностью, бессистемностью, анархией, литературщиной и прочими гальскими грехами»21.
Потребность в обобщении имеет не только логическое объяснение, но и психологическое. В основе обобщений этнософического плана нет перебора всех индивидов. Но несмотря на неполноту перебора фактов, философски настроенные мыслители, составляющие образы наций, все же не испытывают чувства вины. Да, их обобщения не полны, но это не значит, что они не верны! Они неполны лишь потому, что опирались в своих выводах не на всех индивидов, а на тех, кто наиболее полно выражает «идею этого народа». В их выборе — упор на типичное, и для философа это «типичное» несколько иное, чем для обывателя.
После того как образы возникают, они надолго переживают своих создателей. Потребность в обобщенном представлении столь велика, что человек довольствуется порой самыми архаичными из них. На чем же основана эта потребность? Объяснение видится в следующем... Сталкиваясь с «иным», другим, нам необходимо иметь представление о всех возможных вариациях его поведения. А они вытекают из его «программы». А «программа» эта — система национальных кодов, культурных стереотипов и предпочтений. И система эта имеет ограниченное число модификаций.
Но если человек перед вами — «человек», то и число модификаций его бесконечно! А это уже пугает. Потому как этот «человек вообще» — непредсказуем. Так что «человек вообще» — некое чудовище. А «немец», «француз», «англичанин» — человек четко очерченный, с ограниченным набором черт характера и состояний сознания. С ним можно столковаться, договориться. Имеет знание, и как его не обидеть, и как победить, — если что не так, не по-нашему. Так что национальный стереотип отвечает за комфортность ощущений и уверенность в поведении.
Но нам приходится иметь дело и с таким субъектом, как «европеец», а не просто «немец», «француз» и т.д. В России с давних времен имелись поводы поговорить и о «европейце», и о «европеизме». Пример последнего — статья «Византизм и славянство», написанная в 1873 г. Ее автор - К.Н. Леонтьев — высказал догадку о грядущем слиянии Европы в единое нечто. Он предположил, что «романо-германские государства могут слиться со временем в одну рабочую федеративную республику»...
Теперь это - не проект, как во времена Леонтьева, а реальный европейский союз, Единая Европа, Евросоюз. Каким же будет ее обитатель — новый европеец?
Образ представителя европейского сообщества у Леонтьева выражается двумя словами — «европейский буржуа». В понимании Леонтьева это «нечто среднее», «средний тип». И что же (про)являет собою тип европейца в понимании Леонтьева? Ничего хорошего в этом типе - увеличивающимся в количестве - Леонтьев не видел! Сегодня несколько иная ситуация, отличная от той, в которой находился Леонтьев, да и другие российские мыслители, составлявшие образы Европы и европейца. В наше время мы соседствуем уже с объединенной Европой. Мы имеем дело не с прогнозом, а с реальностью. Но и эта новая реальность требует анализа. Когда-то ведь и Советский Союз был новой реальностью, и многие верили в его незыблемость. И жил там «советский человек», веривший в свою вечность посредством коммунистической идеи.
На территории объединенной Европы исчезли из повседневного обращения национальные валюты. Они теперь — достояние нумизматов. Вместо прежних национальных валют - общее средство платежа «евро». Окажется ли Единая Европа «плавильным котлом» для наций, как евро для валют? Курс евро пока крепок, дизайн проработан. Но образ нового европейца не имеет четких контуров и явного смысла. Каковы его перспективы? И среди обывателей, и внутри научного сообщества сегодня можно найти много смутных ощущений, дурных предчувствий, абстрактных схем. Кто и как сформирует образ «европейца» — и в самой Европе, и за ее пределами? Хотелось бы этого или нет членам Евросоюза, но и Россия примет в этом участие. И не потому, что ей до всего есть дело. Просто потому, что нам нужна не только определенность в представлении «иного», всего того, что рядом и по соседству, а и уверенность. Но это чувство — уверенности — приходит лишь тогда, когда мы сами создаем «портрет», а не довольствуемся предложенным нам со стороны образом. Ведь тот «образ» со стороны может оказаться всего лишь симулякром — изображением без оригинала, репрезентацией чего-то, что на самом деле не существует.
Но всякий раз, создавая чей-либо «портрет», мы одновременно проявляем отчасти и самих себя. Так что, знакомясь с образами наций в русском сознании, вы лучше узнаете и образ наших мыслей. Узнаете и ту «физиономию», за которой укрывается (принимая облик то «маски», то «лика», то «лица», в зависимости от ситуации) дух и душа россиянина. И чаще всего о нем можно сказать, что он желает жить одним большим и дружным «семейством», в миролюбивом соседстве с другими народами. А если это у него иногда не получается, будем считать, что он что-то не так понял. Ну а это дело легко поправимое. Был бы диалог.
Примечания
1 Циолковский К. Э. Грезы о земле и небе. Тула, 1986. С. 66.
2 Подробнее см.: Гавриил, арх. Русская философия / Предисловие, подготовка текста, примечания В.В.Ванчугов. М.: Из-во Российского университета дружбы народов, 2005 (Публикуется по изданию: История философии архимандрита Гавриила. Часть VI. Прибавление второе. Русская философия. Казань, Университетская типография, 1840).
3 Алфавитный перечень национальностей и языков для кодирования ответов на вопросы 7 и 9 форм К и Д и вопроса 6 формы в переписных листах Всероссийской переписи населения 2002 года насчитывает полторы тысячи.
4 Надеждин Н. И. Сочинения. В 2 т. (Т. I: Эстетика. Т. II: Философия). СПб., 2000, С. 594. «А лучше всего бы уму русскому, свежему и крепкому, — замечает Надеждин, — обога-тясь учением, создать собственной силой истинное понятие философии, почерпнуть мудрость из самого себя, а не из чужих слухов» (С. 594).
5 Хомяков А. С. О старом и новом. М., 1988. С. 61.
6 Белинский В. Г. Избранные философские сочинения. М., 1948. Т. 1. С. 528—529.
7 Киреевский И. В. Критика и эстетика. М., 1979. С. 168 - 169.
8 Герцен А. И. Сочинения. В 2 т. Т. 2. М., 1986, С. 109—110.
9 И. С. Тургенев в воспоминаниях современников. В 2 т. М., 1983. Т.2. С. 159.
10 Русское общество 40 - 50-х гг. XIX в. М., 1991.
11 В.Г. Белинский в воспоминаниях современников. М., 1977. С. 488.
12 Тургенев И.С. Собрание сочинений. В 6 т. М.: Правда, 1968. Т. I. С. 267.
13 Надеждин Н. И. Сочинения. В 2 т. (Т. I: Эстетика. Т. II: Философия). СПб., 2000. С. 735.
14 Телескоп. 1833. № 12. С. 557.
15 Чаадаев П. Я. Отрывки и разные мысли // Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений. М., 1991. Т. 1. С. 450.
16 Соловьёв В.С. Великий спор и христианская политика // Владимир Соловьёв. Спор о справедливости. М.; Харьков, 1999. С.201.
17 Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусств. М., 1994. Т. 1. С. 303.
18 Огарев Н.П. Избранные социально-политические и философские произведения. М., 1956. Т. 2.С. 84.
19 Герцен А. И. Сочинения. В 2 т. М., 1985. Т. 1. С. 393.
20 Хомяков А.С. О старом и новом. М., 1988. С. 248 - 249. В.С. Соловьёв, анализируя в 1877 г. в примечании к «Философским началам цельного знания» английский, французский, немецкий и русский языки с точки зрения передачи ими таких значимых философских понятий, как действительность и реальность, пришел к выводу, что «англичане вследствие грубого реализма, присущего их уму и выразившегося в их языке, могли разрабатывать только поверхность философских задач, глубочайшие же вопросы умозрения для них как бы совсем не существуют». 21Руткевич А.М. Как становятся историками философии во Франции // Историко-философский ежегодник87. М., 1987. С. 287 - 288.
М.В. МАКСИМОВ
Ивановский государственный энергетический университет
СОЛОВЬЁВСКИЙ СЕМИНАР КАК ПРОСТРАНСТВО МЕЖКУЛЬТУРНОГО И МЕЖРЕЛИГИОЗНОГО ДИАЛОГА
Анализируется научная программа и основные направления деятельности Соловь-ёвского семинара - Российского научно-образовательного центра исследований наследия В.С. Соловьёва. Раскрывается значение наследия В.С. Соловьёва и деятельности Соловь-ёвского семинара для развития межкультурного и межхристианского диалога. Характе-
