CC BY
42
тальная палочка F); после чего взгляд скользит по вертикали с левой стороны страницы (вертикальная палочка буквы F). Это финальное вертикальное скольжение может идти как медленно, наподобие чтения зачинов абзацев в тексте (и тогда полоса на карте от тепловых датчиков, следящих за человеческим взглядом, становится широкой, ровной и отчетливой), так и довольно быстро, в тех случаях, когда у пользователя уже сложилось впечатление о контенте (тогда остается прерывистый, неровный след).
Таким образом, проведенные наблюдения позволяют сделать некоторые выводы о механизмах восприятия визуального ряда и причинах, формирующих эти механизмы, а также задают вектор возможных дальнейших междисциплинарных исследований в данной области.
Список литературы
1. Лепахин В.В. Икона и Иконичность. - СПб.: Успенское подворье Оптиной Пустыни, 2002.
2. Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси // Лихачев Д.С. Избранные работы. В 3 т.- Л.: Художественная литература, 1987. - Т. 3. - С. 3-157.
3. Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы // Электронная библиотека литературоведа (Библиотека Гумер). - [Электронный ресурс]: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Literat/lihach/01.php
4. Лурье Л. Тайна, покрытая страхом // Огонек. - 2013. - № 15. - С. 26-27.
5. Мартыновский А. О иконописании // Философия русского религиозного искусства XVI - XX вв. Антология / сост., общ. ред. и предисл. Н.К. Гаврюшина. - М.: Прогресс, 1993. - С. 71-100.
6. Павлов О. Куда смотрят посетители вашего сайта? - [Электронный ресурс]: http://wu3uk.ru/business/marketing/kuda-smotryat-posetiteli-vashego-sayta.html
7. Раушенбах Б.В. Геометрия картины и зрительное восприятие. - СПб.: Азбука-Классика, 2002.
8. Саенкова Е.М. Житийная икона // Православная энциклопедия. - М.: Православная энциклопедия, 2009. - Том XIX. - С. 272-283.
9. Успенский Б.А. Семиотика иконы // Успенский Б.А. Семиотика искусства. -М.: Языки русской культуры, 1995. - С. 221-303.
10. Успенский Л.А. Богословие иконы Православной Церкви. - М.: Паломник,
2001.
Панькова О. Е.
Время и его символика в романе «Долина Г ортензии» Збигнева Жакевича
В романе «Долина Гортензии» Збигнев Жакевич обращается к литературной модели функционирования времени. Рассказчик-герой произведения находится в центре традиционных представлений о доме, любви, семье.
Ключевые слова: польская литература, время, отец, любовь, жизнь, смерть.
225
Художественное пространство творчества польского писателя Збигнева Жакевича (1933-2010) подчинено особенной эстетике и энергии слова, возвращающего в мир, которого нет, разрушенный временем и безжалостной рукой истории. Уроженец Виленщизны, северо-восточных окраин II Речи Посполитой, Жакевич воссоздает образ своей навсегда утраченной Аркадии детства. Благодаря романам «Род Абачей», «Волчьи луга», «Ви-лия, в глубинах моря...» писатель, наряду с Ч. Милошем и Т. Конвицким, входит в тройку создателей исполненного тихой грусти воспоминаний мифа Виленщизны [2, с. 646].
В романе «Долина Гортензии» Жакевич, словно устыдившись своей чрезмерной привязанности к теме утраченного детства и заглушая в себе голос индивидуальной и семейной памяти, восстанавливает духовночувственную цельность бытия молодого человека, вступающего во взрослую жизнь. Личность автора материализуется, становится многоплановым образом. Автор-герой воскрешает память и одновременно сохраняет видение настоящего времени, стремится передать его эмоциональную атмосферу. Открытое и предельно искреннее повествование строится на многомерности времени. Читатель увлекается жизненным правдоподобием героя, который чувствует свою самостоятельность, приобретает опыт самопознания и проходит сложный процесс социального становления. Збигнев Жакевич лишает своего героя всякой искусственности, фальшивости. Своеобразие персональной идентичности достигается благодаря рельефности внешне описательного и психологического автобиографизма автора-повествователя-героя. Рышард-он-я необычайно выразителен. Жаждущий жизни, познания всей ее полноты и неповторимости ощущений, герой «Долины Гортензии» предстает как динамичный, вопрошающий характер, отмеченный психологическим беспокойством. С перспективы прожитых лет Рышард в собственном подсознании обнаруживает «другого», того, что методом проб и ошибок, словно с чистого листа, создавал некую «форму», распознаваемую в семье и обществе. «Тот» Рышард воспринимается как «мой давний приятель, который мне полностью доверял и с которым я был настолько близок, что мог говорить, ба! думать и видеть от его имени. Сегодня он мне как младший брат, а нашей дружбе угрожает смертельная опасность, поскольку нас раздирает и разделяет время. И сейчас, когда он остается в молодости и на той дороге к своему браку - высокий, стройный, нервный, как жеребец, - я нахожусь уже на совсем ином пути» (здесь и далее перевод автора статьи. - О.П.) [3, с. 228]. Расстояние между ними растет, а время, в свою очередь, сжимается, теряет свою бесконечность. На экзистенциально-метафизическом уровне большой жизненный круг человека превращается в точку, время останавливается как живой организм, подчиненный физическим и биологическим законам.
226
Неслучайно герой романа «Долина Гортензии» показан в состоянии «переходности», трансформации своего статуса и возрастных социальных характеристик. Женитьба Рышарда - это познание себя на новой стадии, освобождение витальных сил и возможность нового диалога с миром и природой. Роман начинается с концовки счастливой сказки: со свадьбы. Свадьбой Рышарда и Г ортензии Жакевич усиливает восприятие красоты и гармоничности окружающего мира. Это рождение человека в новом статусе, рождение общей судьбы с общими радостями и скорбями. Как и при рождении младенца, время новобрачных начинается с нулевого отсчета. Это неспешное, притормаживающее время, наслаждающееся молодостью и незрелостью героев. Время Рышарда сливается со временем Гортензии, появляется «наш первый август». Воскресенье, которое не уходит, и в котором по-прежнему находятся герои романа, все еще формируется, переходит, а точнее перетекает, из разомкнутого пространства в замкнутое, постепенно становится завершенным действием. Сотканное из снов «сейчас», «тогда», «вот столько», «уже», «вчера» время Рышарда и Гортензии маркируется позитивными коннотациями.
Их время - это песнь любви, реальность, похожая на сказку. Мир людей, животных и растений приобретает особую художественную выразительность, становится единым бытием. Конкретно-чувственным образам Збигнев Жакевич придает вневременной смысл, использует библейскую символику. Интимные тона усиливаются, помогают героям романа обрести первозданную чистоту, естественность. Нагота первых людей была абсолютно естественна, стыд же появился вместе с грехом, дисгармонией отношений с Богом. Ришард и Гортензия возвращаются к праистокам. «Мы разлучили наши тела, а те устыдились (уже в какой по счету раз) своего одиночества, и мы осознали все бесстыдство пребывания друг с другом» [3, с. 222]. Любовь позволяет услышать голос тишины, «топот муравьев и шелест нашей кожи» [3, с. 221]. Пространство Рышарда и Гортензии соединяет два разных начала и своей органичностью, простотой побеждает несовершенство мира, восстанавливает нарушенное (если не разрушенное) мироздание.
Ключевой метафорой романа «Долина Гортензии» является сад, соединяющий в себе элементы разных культур, стилистику и образный ряд «Песни Песней».
«Запертый сад - сестра моя, невеста, заключенный колодец, запечатанный источник» (4.12)
«Поднимись ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой, - и польются ароматы его! - Пусть придет возлюбленный мой в сад свой и вкушает сладкие плоды его.
227
Пришел я в сад мой, сестра моя, невеста; набрал мирры моей с ароматами моими, поел сотов моих с медом моим, напился вина моего с молоком моим» (4,16 - 5,1)
Использованное в ветхозаветной песне местоимение «мой» усиливает звучание мотива счастья быть любимым, избранным, единственным. Существующий только для пары влюбленных, сад образует то пространство, которое Рышард называет «наше», в котором на первых страницах романа пятикратно повторяется «мы лежали», как несколько позже троекратно «мы сидели». Подчеркивается незавершенность, продолжительность действия. «Лежать» и «сидеть» указывают не на пассивность, бездействие героев произведения, а как раз на их активное познание мира, сущности своего естества. Лежать, но в то же время идти, венчаться, общаться, смеяться, работать, воспитывать детей. Жакевич передает ритм времени Ры-шарда и Г ортензии, динамику их ощущений. Смотрясь друг в друга, как в зеркало (зеркало - излюбленный элемент художественной образности писателя), молодые люди находят и рассматривают себя. Гортензия видит в муже отражение собственной красоты, и именно он снимает чары с некрасивой девушки, превращая ее в настоящий цветущий сад (с латинского Гортензия означает «сад»), поскольку они «были из песни над всеми песнями, ничего об этом не зная ...» [3, с. 227]. Неведение, открытие тайн жизни актуализируют магию начала, заставляют героев романа словно бы вслепую, наощупь искать свою единственную дорогу. Мифологема «первый» не дает примеров, исключает сравнения. Вчитываясь «в одну книгу», Рышард и Гортензия приходят к своему древу познания добра и зла. В «Долине Гортензии» таким космическим деревом является дуб, ключевой знак времени, немой свидетель радостей и горестей многих поколений односельчан. На его фоне герои романа переживают судьбы всего человечества, но в то же время обретают свою исключительность и неповторимость. Ощущение себя вне времени, во взаимопроникновении времен утверждает причастность человека к смыслу мира, фокусирует всю полноту знаний о миропорядке. Рышард и Гортензия побеждают своего змея, выходят из временного вакуума. Взятые когда-то на вырост роли сыграны, прожиты. Нет уже того избытка времени, которым в начале романа захлебывались герои Жакевича. «Рышард понял, что она является Гортензией - цветущим садом, Гортензией - Долиной, поскольку создана она из земли, воды и огня; она - рождение, желание и гибель; а также жена, мать, хотя по-прежнему быть ей девушкой» [3, с. 317]. Гортензия становится для Рышарда временем исполненных желаний, воплощением женственности, вечной правдой земли. Этот образ наполнен особым лиризмом, витальной силой, переливчатостью зрительных характеристик.
Супружеский союз Рышарда и Гортензии контрастирует с конфликтом родителей девушки, имеющим в романе сложную смысловую струк-
228
туру, связанную с трагическим обнаружением немыслимости гармонии между мужским и женским началом. Картина искаженных семейных отношений обнажает душевное одиночество и трагический надлом обоих родителей. Мать Гортензии не встала на путь, ведущий к гармонии. Деструкция семьи привела ее в итоге к сумасшествию, нарастанию агрессии и психическому самоуничтожению. Ей трудно смириться с господствующим положением мужчины, несущим свою жизненную правду, ратующим за вечные ценности семьи. В романе Збигнева Жакевича «Долина Г ортензии» именно отец воплощает идеальную основу семьи. Напоминающий доброго пса, «с нежным и больным» сердцем, он покорно и терпеливо идет по своей жизненной дороге, главными звеньями которой являются брак, дом, дети, работа. В какой-то момент отец почувствовал, что его жизнь «подходит к какой-то черте. Но к какой? Почему так бывает, что человек рождается, растет, любит, работает, воспитывает детей, а затем происходит так, как будто всего этого вообще не было?! Почему все так устроено?» [3, с. 258]. Время отца ускоряется и все больше напоминает живой организм, подверженный необратимым процессам старения и умирания. С сожалением и каким-то недоумением отец осознает, что книга его жизни написана и прочитана до конца, и совсем скоро она будет закрыта, обратится в ничто и уйдет в никуда. Время отца исчерпано, доведено до предела. Обнаженное и темное, оно с годами становилось все темнее, превращаясь, по словам Рышарда, в пространство, в зал ожидания смерти. Повторяясь в своих детях, построив свой дом, отец все же беспомощен и одинок (мифологема одиночества является жизненной границей каждого, кто приходит в этот мир и кто из него уходит). Дихотомия первого и последнего особым образом организует роман «Долина Гортензии». Постепенно первый переходит в последнего, живой становится мертвым. Умирает человек, и замирает отсчет времени его жизни. Его время складывается в общую копилку предыдущих поколений, становится памятью потомков.
В романе Жакевича четко срабатывает принцип почитания предков: перед венчанием Рышард и Гортензия на кладбище испрашивают благословение на брак у мертвых, которым все известно; гроб с телом отца трижды ударяют о порог комнаты, чтобы предки не гневались и приняли своего сородича. Живые и мертвые взаимосвязаны в ритуально-обрядовом контексте. Один и тот же колокол сообщает о венчании и погребении, за одним и тем же столом собираются на свадьбу и поминки. Тот же стол, те же лица, только нет отца.
Драматизм героя Жакевича заключается в том, что он еще не устал от жизни, не почувствовал себя лишним. Не познав всего богатства земного существования, отец должен оставить все, что сделал, к чему прикоснулся, что распробовал.
229
«Много трудов предназначено каждому человеку, и тяжело иго на сынах Адама со дня исхода из чрева матери их до дня возвращения к матери всех.
Мысль об ожидаемом и день смерти производит в них размышления и страх сердца» (Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова, 40.1 - 40.2).
На грани жизни и смерти отец видит естественные знаки течения времени. Наступает осень, которая в народных верованиях всегда сопряжена со свершением и старостью. Обычная для всех, но не для отца: последняя, итоговая, прощальная. Он дождался своего часа. Перед смертью отец обходит свое хозяйство, замыкает круг земного существования.
Диалог с природой завораживает своей тонкостью и нежностью, вбирает в себя энергию космоса, наконец, перерастает в монолог всего живого, гимн в честь человека. На беседу с отцом выходят муравьи, крот, куница, животные, которые напрямую ассоциируются со смертью. Многократно в романе появляется мышь - символ разрушения и изменчивости. Это хтоническое существо без тени страха вьет гнездо в ногах умирающего человека. Писк мыши напоминает о смерти, равно как и лай собаки, приход куницы, хлопанье крыльев одинокой птицы, больших размеров ребенок, лошадь, зеркало выстраиваются в ряд эквивалентов смерти. Реальность загробной жизни становится все более прозрачной. Смерть нуждается в соответствующей форме, в принятии узнаваемых характеристик. Отец, которому уже приоткрыта тайна смерти, умирая, мысленно шепчет: «Святый Крепкий, так это так должно быть, так все должно происходить?!» [3, с. 300]. Он лег, чтобы отправиться в дорогу, с которой не возвращаются; принял форму и был готов выйти из земного отсчета времени, сознавая, что «всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать» (Книга Екклезиаста 3.1 - 3.4).
Земная жизнь отца пройдена в трудах, радостях и горестях. Но и дальше его ждет работа. В загробном мире от своего отца он получает квадрат земли со скошенной травой. И снова ему строить дом, обживаться, заводить хозяйство. «А спешили кошка с Квятулей и псом Бурком в то хозяйство» [3, с. 314], помогая отцу освоить новые, незнакомые места.
Концепт «дом» вбирает в себя сложную систему представлений человечества о порядке и сакрально-магической структуре вселенной. Дом является образом мира, его центром. Строительство дома, сам выбор места под закладку напоминает акт сотворения мира. От положения краеугольного камня зависела судьба домочадцев, их счастье, жизненный успех. Дом - это храм семьи, место рождения и смерти человека. Возведенный
230
рукой отца, дом остался верен своему хозяину. Он потерял свою душу, омертвел и, полностью источенный муравьями, превратился в труху.
В романе Збигнева Жакевича «Долина Гортензии» время связано не только с отдельно взятыми героями, но и с общими представлениями людей о жизненном цикле и смене поколений. Чудовищным нарушением ритма времени показана война, когда «на поле трупы лежали как те вороны. А у каждого на руке шли часы, и не было слышно ничего кроме их тиканья» [3, с. 375]. Идеальное время и пространство моделирует старый костел. Шестьсот лет, двадцать поколений и повторяющаяся из года в год история добра и зла. Литургический календарь размеренно и четко определяет границы существования человека в течение года. И год становится мигом в водовороте истории. Отец, Рышард, Гортензия, их дети подчинены вечным законам Времени, которому ведомы все человеческие чувства и состояния: «Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было» (Книга Екклезиаста 3.15).
Список литературы
1. Библия. Ветхий Завет. - [Электронный ресурс]:
http://days.pravoslavie.rU/Bible/Index.htm#V
2. Kuzma E. Mit w literaturze, mitotworstwo // Slownik literatury polskiej XX wieku. -Wroclaw.: Ossolineum, 1993. - S. 636-647.
3. Zakiewicz Z. Dolina Hortensji [w:] Saga wilenska. - Gdansk.: Graf, 1992.
231
