CC BY
23
РЕЦЕНЗИИ. АННОТАЦИИ. Р.в.
Рецензия на книгу: Чжунго синьвэнь шие тунши.
[Всеобщая история журналистики Китая / Под ред. Фан Ханьци.] —
Пекин: Народный Университет Китая. Т. 1, 1992, 1114 с.;
Т. 2, 1996, 1229 с.; Т. 3, 1999, 1225 с.
В феврале 1999 г. в журналистике и исторической науке Китайской Народной Республики произошло значительное и радостное событие: вышел в свет 3-й (заключительный) том «Всеобщей истории журналистики Китая».
I Весьма внушительный по объему трехтомник (а в переводе на русский или европейские языки объем увеличивается как минимум в полтора раза) является результатом многолетних исследований большого авторского коллектива во главе с пользующимся мировой известностью главным специалистом КНР в области истории средств массовой коммуникации (СМК) профессором Института журналистики Народного университета Китая (НУК) Фан Ханьци, организатором и бессменным председателем всекитайского «Научного общества истории китайской журналистики».
В авторский коллектив, созданный под эгидой НУК, вошли ведущие специалисты в области истории СМК Китая из крупнейших университетов и научных центров КНР. (Мне как рецензенту особенно приятно писать об этом, поскольку я лично хорошо знаком со многими из них, принимал посильное участие в обсуждении этой монографии в период ее подготовки к печати, а главный редактор, профессор Фан Ханьци, во время моих научных командировок в Китай был моим учителем и наставником.)
Монография охватывает длительный период истории развития СМК Китая, начиная с XVI—VIII вв. до н. э. до начала 90-х гг. XX в. В сферу изучения, наряду с общепринятыми в журналистике периодической печатью, радио, телевидением, информационными агентствами и т.п., были включены и подвергнуты системному анализу традиционные СМК Древнего Китая на основе научно обобщенных результатов археологии, антропологии, этнографии, философии, истории религии и других наук о человеке и обществе.
Данное издание вобрало в себя и критически, творчески переработало труды своих предшественников, в первую очередь, работу патриарха истории китайской журналистики Гэ Гунчжэня «История китайской журналистики», первое издание которой вышло в Пекине в 1927 г., а последнее — в 1985 г., куда вошло новое приложение составителей, которое содержит данные последних исследований, исправляющих ряд неточностей и ошибок, допущенных Гэ Гунчжэнем. Особой заслугой, на наш взгляд, является внимательное и уважительное отношение к изданиям своих коллег на Тайване — признанному специалисту в области теории и практики СМК Цзэн Сюйбаю, издавшему внушительную по объему и содержащую массу ценных исторических материалов «Историю китайской журналистики» (1-е изд. — 1966, 4-е изд. — 1977).
Фундаментом этого коллективного исследования являются также двухтомная монография профессора Фан Ханьци «История периодической печати Китая в новое время» (Тайюань, 1981) и его же «Газеты Древнего Китая» (Пекин, 1980), труд «Краткая история китайской журналистики» (Пекин, 1983; авторский коллектив: Фан Ханьци, Чэнь Ешао, Чжан Чжихуа), «История печати Народной армии Китая» (Пекин, 1986) Хуана Хэ и Чжана Чжихуа и ряд других не менее ценных изданий.
В 1 т. исследуется период истории, начиная от родового строя и становления государственности до падения последней пинской династии во главе с малолетним императором Пу И. В научной литературе КНР, посвященной проблемам возникновения самых первых газет в мире, сложился не совсем корректный вывод о характере и роли так называемых «газет» Древнего Китая. До сих пор не преодолена ошибочная версия о существовании «официальной газеты» (гуань-бао) и «народной газеты» (миньбао), начало которой было положено реформатором конца правления цинской династии Лян Цичао в его статье «О пользе периодической печати в делах управления государством» (1896 г.). В период движения за реформы в императорском Китае в конце XIX в. патриотически настроенная образованная общественность решила создать «народные газеты» для широкого распространения своих планов и идей. С этой целью был использован традиционный прием политической практики старого Китая, когда для законного введения любого новшества требовалось предоставление соответствующего исторического прецедента. В дальнейшем большинство китайских исследователей истории китайской журналистики не только не подошли критически к этой версии, а, напротив, взяли ее на вооружение. В результате, официальные «доклады» или «донесения» (дибао и т. п.) периода правления императора Сюаньцзуна (VIII в. н. э.) были квалифицированы в качестве «самых ранних газет в истории мировой журналистики» (т. 1, с. 241). Эта спорная точка зрения нашла свое отражение и в этом исследовании. Вместе с тем, справедливо отмечается, что для феодального Китая были характерны, в первую очередь, традиционные СМК с преобладанием устных, поскольку уровень образования в императорском Китае был недостаточен, а письменные СМК не охватывали все общество в целом.
Периодическая печать современного типа в Китае, как справедливо подчеркивают авторы, своим возникновением обязана западным христианским миссионерам и коммерсантам, усилиями которых в начале XIX в. были созданы первые журналы и газеты, по своему типу, приближавшиеся к западноевропейским образцам. Это было связано с консервативной политикой императорского правительства «оглупления народа» (юйминь), не заинтересованного в широкой информированности подданных Поднебесной и осуществлявшего строжайший запрет на журналистскую деятельность самих китайцев.
Глубоко исследована с привлечением богатых исторических документов и материалов газетно-журнальная деятельность наиболее активных и дальновидных представителей образованных кругов китайского общества, которые нашли возможность самим издавать газеты и журналы вначале в Гонконге и Шанхае, не подконтрольных с середины XIX в. императорскому правительству, а после поражения Китая в войне с Японией (1895 г.) и в других городах Китая. Широко освещено в монографии дальнейшее развитие газетно-журнального дела в Китае под лозунгами реформаторского движения во главе с Кан Ювэем и Лян Цичао, развернувшегося в результате пробуждения уязвленного национального самосознания в обстановке тотального колониального наступления, сопровождавшегося военной агрессией ряда европейских стран во главе с Великобританией и США.
По-новому, более объективно и без прежней идеологической предвзятости, исследованы условия и особенности развития периодической печати тайных революционных обществ и партий вплоть до победы антимонархической Синь-хайской революции 1911 г.
Тома 2 (13 глав) и 3 (5 глав) посвящены новейшему этапу истории китайской журналистики, начало которому было положено «Движением 4 мая» 1919 г., провозгласившим борьбу под заимствованными у либеральной Европы лозунгами «новой культуры», «за научное знание», «за демократические идеи и политический строй». Как огромную заслугу следует отметить, что авторы в условиях наступившей политической и идеологической либерализации не отступили от принципа научной объективности и при рассмотрении путей развития китайской печати в период острого противостояния КПК и Гоминьдана в условиях длительной гражданской войны. Так, наряду с широким освещением положения в коммунистической и рабочей периодической печати, достаточное место и вни-
мание уделено освещению прессы других политических направлений, противоборствующих военно-политических элит, частных газет и журналов, в том числе принадлежавших иностранным колонизаторам из Западной Европы, США и Японии.
Глубоко и достаточно объективно исследована журналистика Гоминьдана, политического противника и соперника КПК. Более того, заключительная глава монографии посвящена проблемам развития журналистики Тайваня, Гонконга, Аомыня в период после 1949 г., момента прихода к власти на материковом Китае компартии.
Авторы уделили соответствующее внимание освещению подготовки журналистов в прошлом и в настоящее время, а также персональной журналистике, то есть деятельности выдающихся, талантливых журналистов-подвижников, заплативших дорогую цену, вплоть до своих жизней, за отстаивание своей позиции, за патриотизм и верность идеалам добра и справедливости.
В заключение отметим прекрасное оформление и высокую культуру научносправочного аппарата. Монография снабжена иллюстрациями, постраничными сносками, приложение содержит обширную библиографию книг, статей и диссертаций, хронологию наиболее важных событий в китайской журналистике, а также именной указатель. Мы говорим об этом, поскольку все вышеперечисленное довольно медленно и со значительными трудностями входило в обиход научной китайской литературы.
Подводя итог написанному, мы с полной уверенностью можем рекомендовать рецензируемую монографию как энциклопедию истории китайской журналистики.
Г. И. Сергеев
Рецензия на книгу: В.Е. Хализев. Теория литературы. —
М.: Высшая школа, 1999
«Теория литературы», завершенная В.Е. Хализевым, стала долгожданной для многих книгой. Она создавалась автором в течение ряда лет в процессе чтения лекционного курса и призвана сократить разрыв между нынешним уровнем теоретического литературоведения и реалиями вузовского преподавания. Ради преодоления этой дистанции автор обращается, в частности, к таким проблемам, как преднамеренное и непреднамеренное в художественном творчестве, роль читателя в литературной жизни, традиционная и нетрадиционная герменевтика, произведение и текст, нарратология, ценностные ориентации и формы поведения персонажей, внеродовые формы литературы.
В центральной части книги положение художественного мира произведения литературы определяется между содержанием (смыслом) и словесной тканью (текстом). Самые крупные единицы художественного мира — персонажи — рассматриваются сквозь призму их ценностных ориентаций. Аксиологический подход к персонажам позволяет Хализеву выстроить универсальную «сверхтипологию». Бесконечное многообразие литературных героев может быть сведено к трем доминантам. Два полярных «сверхтипа» авантюрно-героический и житийноидиллический противостоят «отрицательному» сверхтипу: Одиссей и Алеша Карамазов, с одной стороны, и подавленная человечность Сизифа — с другой.
По признанию самого автора, работа над книгой подчинялась координирующей методике: в тесном соприкосновении здесь рассматриваются и соотносятся концепции, далеко отстоящие друг от друга. Представлению о XX в. как высшей стадии художественного развития противопоставлена концепция тотального кризиса искусства, но истина, касающаяся судеб искусства нашего времени, по мысли Хализева, шире рамок этого традиционного спора. Непредвзятое теоретическое осмысление культуры уходящего столетия приводит к пониманию, подоб-
ному гадамеровскому, того, что всякий конец искусства — начало нового искусства.
Вышедшая в 1999 г. книга В.Г. Хализева завершающее звено в ряде отечественных работ по теории литературы, начиная с «Теории литературы» Б.В. Тома-шевского к трехтомной «Теории литературы», а также учебникам Л.И. Тимофеева, Г.Н. Поспелова и И.Ф. Волкова.
Новая книга по теории литературы отражает наиболее характерные точки зрения на существенные проблемы литературоведения и воспринимается как емкая энциклопедия. Этому способствует антидогматизм автора, его открытость самым разным научным идеям и большое количество отсылок к теоретическим работам, значимым при изучении той или иной проблемы. Ориентация на «вне-направленческое» литературоведение с его интегрирующими возможностями представляется наиболее перспективной в современной науке о литературе. С методической стороны подобная установка обусловлена обращенностью книги к стуцентам-филологам.
Существование «вненаправленческого» литературоведения В. Г. Хализев связывает с трудами А.Н. Веселовского, В.М. Жирмунского, А.П. Скафтымова, М.М. Бахтина, Д.С. Лихачева. Научная деятельность этих ученых разворачивалась в русле эстетических традиций и противопоставляется Хализевым монистическим концепциям научных школ с их методологической одноплановостью и ограниченностью (формальная школа, марксистская социология, психоаналитический метод, структурализм, постмодернизм).
Широте взглядов ученого-теоретика соответствует и терминологический аппарат учебника. Автор не приемлет ни однозначных унифицированных терминов из арсенала естественных наук, ни смысловой размытости. В предметном указателе даны ключевые для литературоведения понятия, которые по мысли автора, должны использоваться в своих главных значениях.
Научная концепция автора книги, хотя и не обращена к чувственно воспринимаемым формам жизни, как художественная идея, но в силу своей диалогичности, полноты и многоплановости обладает чертами, родственными художественному творчеству. Если перефразировать слова самого исследователя о художественной идее, можно сказать, что научная идея автора направлена на интерпретацию и оценку эстетических и художественных явлений, воплощает философский взгляд ученого на художественный мир в его целостности и сопряжена с духовным самораскрытием автора. «Теория'литературы» В.Г. Хализева «поспешает» за тем в жизни, что уже поддалось художественному ее осмыслению.
В.П. Голубкова
Рецензия на книгу: Л.Н. Большаков. Возвращение Григория Винского. — Оренбург: Печатный Дом «Димур», 1999, 336 с.
На протяжении двух столетий имя Г. Винского было знакомо передовой части российского общества. Короткие сведения о нем можно встретить в ряде энциклопедий и справочных изданиях. Его автобиографические записки, публиковавшиеся в фрагментарном виде, привлекали внимание Л.Н. Толстого, А.М. Горького, отдельных историков и литературоведов. И в то же время Г. Винский оставался в стороне от серьезных исследований, а его жизнь и деятельность были неизвестны многим поколениям россиян. Почему? Потому что мы «ленивы и нелюбопытны»? Или он находился в тени таких видных деятелей того периода, как Новиков и Радищев? Или есть другие причины? Однозначного ответа дать нельзя.
Г. Винский дождался своего часа, своего исследователя и биографа, для которого «не было большей радости, чем искать, и высшего счастья, чем находить» (с. 61). Многолетняя кропотливая работа Л.Н. Большакова в архивах Санкт-
Петербурга, Киева, в местных хранилищах позволила ему по крупицам воссоздать достаточно полную картину жизни и деятельности Г. Винского, обнаружить
2 рукописных текста автобиографических записок «Мое время».
Григорий Степанович Винский родился в 1752 г. в дворянской семье на Черниговщине. Учился в церковноприходской школе, Черниговском коллегиуме, Киевской академии. В 1770 г. для определения на военную службу он прибыл в Санкт-Петербург, где познакомился «с лучшими деловыми и учеными людьми».
Волею судьбы Винский оказался в Оренбуржье, где провел значительную часть своей жизни в качестве политического ссыльного. Там он продолжал читать произведения Вольтера, Гельвеция, Стерна, Фенелона, Лесажа, Дефо, Свифта и других европейских писателей. Идеи французских мыслителей захватили его и коренным образом изменили взгляды на общественно-политическое развитие России (Большаков подчеркивает, что «Винскому у деиста Вольтера важнее всего материализм. Это и слышится за непривычным нашему уху выражением: важность вещесловия», с. 244). Однако его любимым писателем стал Мерсье, «смелый сочинитель, твердый поборник истины и неустрашимый защитник прав человечества» (с. 254).
Ценно то, что Л.Н. Большаков стремится показать, как передовые идеи того времени распространялись и укоренялись в российской провинции. С рукописными переводами произведений французских писателей, сделанными Винским в те годы, знакомились дворяне, разночинцы и представители интеллигенции Оренбуржья. Винский выписывал книги из Санкт-Петербурга, создавая семейные дворянские библиотеки, которыми пользовались многие поколения. Среди его учеников была и девочка, будущая мать автора «Детских годов Багрова-внука». Проявил себя Винский и как дальновидный чиновник-патриот, составив «Проект о усилении российской с Верхнею Азией торговли через Хиву и Бухарию».
Своеобразным итогом жизни и деятельности Г. Винского стали его записки «Мое время», написанные уже во втором десятилетии XIX в., которые не могли быть опубликованы при жизни автора и на протяжении многих десятилетий хранились в частных архивах (одно время она находилась у видного историка и литератора А.И.Тургенева). Затем рукопись попала к П.И. Бартеневу, который предпринял первую попытку опубликовать ее — на страницах «Русского архива». Первый и последний раз в вице книги она вышла в «Библиотеке мемуаров» петербургского издательства «Огни» (1914).
Благодаря исследованиям и разысканиям Л.Н. Большакова на основе архивных документов и материалов, составлена довольно подробная хроника жизни Винского, очерчен круг его единомышленников и знакомств в Санкт-Петербурге и провинциальных городах, составлен перечень его возможных переводов на русский язык произведений французских авторов. И самое важное — найдены два рукописных экземпляра его рукописи «Мое время», одна из копий которых была сделана при жизни Винского.
Вернулся ли Г. Винский к серьезному российскому читателю, занял ли он подобающее ему место в отечественной истории и литературе? Во всяком случае Л.Н. Большаков широко открыл ему двери. Окончательное возвращение, очевидно, произойдет тогда, когда записки «Мое время» будут опубликованы без купюр. Такое издание готовит неутомимый Леонид Наумович Большаков.
Несколько слов об авторе книги «Возвращение Григория Винского». Л.Н. Большаков — академик Международной Академии гуманизации образования, член-корреспондент РАЕН, заслуженный деятель культуры Украины и РФ, лауреат премии Совета Министров УССР им. П. Тычины, директор НИИ Т. Шевченко Оренбургского гос. университета, написал много научных статей и более 80 книг и брошюр (среди них — «Оренбургская энциклопедия», «Оренбургская шевченковская энциклопедия», «Оренбургская толстовская энциклопедия», «Оренбургская пушкинская энциклопедия» и другие). Его труды публиковались на украинском, польском, греческом, английском, французском и других языках..
Л.Н. Большаков родился в 1924 г. на Украине. В начале войны эвакуировался в Оренбуржье, где с 1941 по 1962 гг. работал в газете «Орский рабочий». Закончил
учительский и педагогический институты, в Уральском университете защитил кандидатскую диссертацию о Л.Н. Толстом, преподавал в Оренбургском политехе. Л.Н. Большаков — пионер оренбургского телевидения, где работал с момента его основания до конца 60-х гг.
Научную деятельность Большакова поддержал И. Андроников, который в сентябре 1960 г. писал: «...не отрываясь прочел Вашу рукопись и нахожу ее талантливой, умной, интересной и очень полезной. Вот так и надобно писать об исторических и литературных разгадках, — чтобы интересно было и специалисту, и человеку, равнодушному к историям и биографиям ... И радостно сознавать, что в городе Орске, за Уральским хребтом, живут люди, способные вести такую тонкую и точную исследовательскую работу, писать во все концы страны и добиваться таких великолепных результатов».
Л.Н. Большаков один из инициаторов проведения и организаторрм ежегодного праздника «Шевченковский март», создатель двух шевченковских музеев, Оренбургского института Т. Г. Шевченко.
В. В. С.
Рецензия на сборник научных работ сотрудников межфакультетской Научно-исследовательской лаборатории комплексного изучения проблем романтизма «Романтизм: грани и судьбы». В 2-х ч. — Тверь, 1998
Сборник «Романтизм: грани и судьбы» (в 2-х ч., Тверь, 1998) представляет собой первое издание научных работ сотрудников межфакультетской Научно-исследовательской лаборатории комплексного изучения проблем романтизма (НИЛ КИПР). Данное издание содержит романтиковедческие исследования литературоведов, историков, культурологов, социальных психологов, так как, по убеждению авторов, сборника «эти проблемы имеют не только литературоведческое, но и более широкое — культурологическое, мировоззренческое, «жизненное» значение», что и вызывает к ним постоянный интерес.
Статьи первого выпуска организованы по следующим темам: «Философия романтизма», «Исторические судьбы романтизма», «Человек в романтизме», «Экзистенциальные проблемы в романтизме», «Уапа: идеи, фрагменты, наброски». Содержание статей второго выпуска в большей степени ориентировано на анализ конкретных произведений и творчество отдельных авторов и объединено почти по аналогичной проблематике.
Романтиковедение в Тверском университете обязано своим возникновением Н.А. Гуляеву, который со второй половины 1950-х гг. обратился к систематическому исследованию романтизма. Гуляевская научная школа, учитывая достижения отечественного и зарубежного романтиковедения, выработала собственное представление о романтизме и способах его исследования.
Для гуляевской школы принципиально значим контекст мирового искусства и стремление видеть романтизм в его специфике, отличиях и соотношениях с другими литературными явлениями и «особенно в предваряющем значении для позднейшего искусства», что, по мнению авторов сборника, еще не полностью учитывается.
Особое внимание обращают на себя работы Е.Г. Милюгиной «Своеобразие романтического дуализма», Е.П. Беренштейна «Романтизм и ценностная типология» и Л.Е. Семенова «Романтизм на рубеже тысячелетий: Размышления о воззрениях на романтизм в гуманитарном знании», которые вместе с работой Н.А. Гуляева «О формах романтической типологии» можно считать программными статьями сборника.
В статье «Своеобразие романтического дуализма» автором выдвигается вполне оправданный тезис о необходимости «рассмотреть романтический дуализм в
качестве не одной из возможных характеристик романтизма, но его генерального принципа (курсив Е.Г. Милютиной — Е.Ш.), определяющего самые разные подробности философско-эстетического мышления и творческой практики романтиков, и уяснить особенности его функционирования в наиболее существенных сферах мышления романтиков». Далее, приводя примеры многочисленных литературных произведений, автор доступно и логично приходит к раскрытию поставленного тезиса.
Статья «Романтизм и ценностная типология» интересна не только с содержательной точки зрения (автором изначально выделены четыре условия дискурса, а затем последовательно, по параграфам изложен материал, где, в частности, предлагается и новый взгляд на термин «реализм»), но и с формальной. В стиле изложения чувствуется желание привлечь к дискуссии всех людей, понимающих, «что литература есть искусство, организующее языковые фактуры с художественно-созерцательным целеполаганием. Если кто-либо считает, что литература движима внеэстетическими... целями, то пусть выйдет в коридор покурить». С оставшимися читателями ведется вполне доверительный и дружеский разговор.
Обсуждение проблем философии, эстетики, исторических судеб романтизма ведется также в статьях И.В. Карташовой, В.В. Сергеева, Т.П. Емельяновой,
А.Ю. Янчевской, Е.И. Болюх, О.А. Кисляковой (в соавторстве с Е.Г. Милюги-ной). Пожалуй, можно говорить о том, что всем авторам сборника присуще понимание своеобразия романтического дуализма, признание романтизма как явления развивающегося, а также характерна попытка (и часто вполне удачная) синтеза наук при подходе к его рассмотрению. Примером могут служить работы Л.Е. Семенова «Проблема общечеловеческого в миропонимании романтизма», «Христианство и романтизм: об этапах развития представлений о личности в европейской мысли», «Романтизм и русская религиозно-философская мысль XX в. (о. Павел Флоренский)», Т.П. Емельяновой «Тип личности эпохи романтизма: взгляд с позиций исторической психологии», А.Ю. Янчевской «Романтический синтез искусства и религии и второй том «Мертвых душ» Н.В. Гоголя», Е.Г. Милюгиной «Ренессанс и романтизм: перекличка эпох» и др.
Большинство авторов сборника, кажется, несколько грешат подчас избыточной ориентацией на романтизм немецкий, что, впрочем, может быть оправдано желанием продолжить исследовательскую линию, намеченную статьей Н.А. Гуляева «Проблема эстетического сознания в немецком романтизме». В этой связи статьи И.В. Карташовой «Идеи универсализма в эстетике английских романтиков» и «Лермонтов и Мюссе» представляют особый интерес, поскольку расширяют не только круг обсуждаемых вопросов, но и сам анализируемый материал.
В целом сборник содержит оригинальную и неординарную постановку вопроса о философии, культуре, исторических судьбах романтизма и попытку ее решения и может быть полезен студентам и преподавателям гуманитарных вузов.
Е.Л. Шураева
ПУТИ ЛОГОСФЕРЫ (Русская рок-поэзия. Текст и контекст. — Тверь, 1998)
Тверской государственный университет выпустил сборник научных трудов с примечательным названием: «Русская рок-поэзия. Текст и контекст» (Тверь, 1998). Литературоведение наконец-то начинает преодолевать зашоренность и высокомерие по отношению к неофициальным и нетрадиционным феноменам словесного творчества. Это, несомненно, радует. Однако сразу же обозначились подводные камни. Из 10 представленных в сборнике статей первые две носят культурологический характер, третья посвящена поэтике рок-поэзии, а дальше наблюдается последовательный сдвиг в содержательно тематическую сторону с логичным переходом в двух последних работах к справочно-библиографической
проблематике. Нет, я не против. Заманчиво, интересно поставить рок-поэтов в один ряд с Пушкиным, Достоевским, Пастернаком, или применить к ним такие понятия, как «эсхатология», «символ», «творческое сознание»... Да вот беда — этот гамбургский счет, поднимая статус рок-поэзии в литературоведческом сознании, по определению не позволяет выявить ее эстетическую специфику. Отнюдь не случайно в двух культурологических работах корни явления ищутся главным образом среди общественных процессов. Вопрос о возможности порождения художественных феноменов исключительно социальными причинами оставляю без комментариев — отрицательный ответ на него очевиден.
Справедливости ради отмечу — в качестве непосредственных предшественников рок-поэзии упоминаются барды 60—70-х гг., однако опять же преимущественно в тематическом аспекте, причем далеко не всегда корректно. Так, на с. 9 читаем: «В бардовской традиции довольно отчетливо выделяются два направления — ангажированное и лирическое. ... Такое разделение бардовской песни во многом объяснимо разницей поколений — ангажированность бардовской лирики была связана с атмосферой хрущевской оттепели, с социальными надеждами и политизированностью интеллигенции (А. Галич, Ю. Ким, отчасти А. Северный, определенный пласт творчества Высоцкого). В бардовском движении середины 70-х гг. нарастает эскепизм, отражавший в большей степени эпоху брежневского застоя (Окуджава, Визбор, Суханов, Никитины, Клячкин, Егоров и др.). Топосы бардовской лирики этого времени — дорога, путешествие, романтика походов, костров, палаток в лесу, туманов, рассветов и т. д.». Не вдаваясь в дискуссию о терминах и содержательных оценках — они более чем спорны, но уже в силу этого представляют хоть какой-то повод для дискуссии — не могу не отметить несомненных фактических ошибок. Хронологическая разбивка не соответствует действительности для пяти из десяти названных имен (кстати, я что-то не сталкивалась с включением АСеверного — ни полностью, ни отчасти — в число классиков бардовской песни даже второго ряда), а последняя цитированная фраза относится вовсе не к 70-м, а как раз к 50—60-м гг. и из всего второго списка с изрядной долей условности может быть применена только к Визбору.
На самом деле интересно другое. И бардовская песня, и рок-поэзия — именно как эстетические феномены — в равной степени представляют собой порождение исключительно продуктивных процессов в современной культуре. Глобальных процессов. XX в. принес совершенно новые тенденции и перспективы, которые, похоже, скоро потребуют корректировки границ самого слова «литература». Волею судьбы мы стали свидетелями беспрецедентного развития информационных технологий, имеющего самое непосредственное отношение к содержанию и буквальному значению понятия «литература». К буквальному до каламбура, то есть к происхождению самого слова от «Шега» — «буква». До сих пор человечество располагало только письменностью и книгопечатанием. Не считая, конечно, речи и памяти, которые язык не поворачивается назвать «технологией». Будучи гораздо старше письменности, искусство слова всегда сталкивалось с проблемой сохранения и передачи художественной информации. Фольклорная топика, общие места, возможно — бродячие сюжеты, помимо всего прочего, решали и эту задачу, выступая в роли мнемонических приемов. Письменность же позволила сохранять и тиражировать конкретный текст в его уникальности. Однако искусство слова ни коим образом не может полностью игнорировать исходное естественное состояние материала — звук. Поэтому письменность, обеспечив возможность сохранения и тиражирования вербально выраженной информации в принципе, как раз применительно к художественной литературе всегда таила известную неполноту. Пожалуй, наиболее эффективно она обслуживала потребности эпических жанров, повествовательных форм. А недостаточность драмы на бумаге не требует комментариев. Недостаточна и запись лирического текста, по природе своей предназначенного для звучания и, собственно, никогда от него не отрывавшегося: лирика — античная, средневековая — изначально вообще предназначалась для пения. Для Пушкина и его современников слова «поэт» и «певец» были практически синонимами. И вообще, коль скоро уж мы вспомнили этимологию слова
«литература», то чем в этом смысле хуже понятие «лирика», напоминающее о музыкальном инструменте?
Психологи считают бесспорным, что исключительно на вербальном уровне любая информация усваивается от силы процентов на двадцать. Лирику человек таким образом не воспринимает ни при каких обстоятельствах — даже молча считывая ее с бумаги, мы все равно мысленно интонируем. Еще полнее и адекватнее становится восприятие, если мы слышим ее — в своем собственном исполнении или же в чужом (в этом случае очень важно еще и видеть исполнителя), и возможное музыкальное сопровождение — тоже своего рода катализатор. Книжная лирика Нового времени, если и не пелась, то все равно звучала — в салонах и гостиных, в литературных кафе и в кабаках. На площадях и на стадионах. У костров и на кухнях. Впрочем, и пелась тоже — если иметь в виду расцвет русского романса и стремительную фольклоризацию многочисленных песен литературного происхождения в XIX в.
На рубеже веков формируется принципиально новая информационная ситуация. Появляется аудио- и видеозапись — начиная с братьев Люмьер и самых примитивных фонографов. И далее — по всей программе научно-технической революции, вплоть до ультрасовременных компьютерных сетей. Воздействие всего этого на искусство трояко: во-первых попытки переработать «золотой фонд» как отдельных произведений, так и целых жанров (экранизации, репродукции, звукозапись и электронные версии классической музыки, бытование литературных произведений в информационных сетях без претензий на полиграфическую версию — вплоть до прецедента принятия к рассмотрению Букеровским комитетом романа из Интернета); во-вторых, корректировка путей развития традиционных видов искусства (например, ломка тенденций в живописи в течение последних 100—120 лет — явно не без влияния самого факта существования фотографии, и т. п.); в-третьих — развитие новых, собственно техногенных, хотя и органично связанных с традицией, искусств.
Сегодня уже никого не шокируют слова «кино-» и «фотоискусство», но лет сто назад они прозвучали бы оскорблением для любого театрала или знатока живописи. А в наши дни антиэстетические ассоциации вызывает слово «клип», и напрасно — это чрезвычайно уязвимое в плане коммерциализации явление обладает мощным художественным потенциалом. Речь не о шоу-бизнесе и рекламе, хотя и здесь возможно приближение к той грани, за которой начинается искусство, например, клипы «покойного» банка «Империал» (особенно «Тамерлан»). Есть ведь и цикл мультипликационных клипов по знаменитым оперным ариям в исполнении ведущих солистов. Не говоря уже о «Русском проекте»
В. Молчанова, несущем исключительно эстетическую функцию. Многие помнят эти пронзительно человечные киноминиатюры — Нонну Мордюкову на дрезине, Зиновия Гердта в метро и т. д. За всем этим, кроме визуального и звукового ряда, стоит еще и сценарий, драматургия.
Словом, мы живем в эпоху, когда книга, и даже шире — письменный текст, перестает быть по крайней мере единственным носителем информации, в том числе и эстетической. И литература как искусство слова уже начала с этим считаться. Дело, конечно, не в интернетных романах — это болезнь роста. И не в экранизациях — это тоже адаптация пережитого к нарождающемуся. Между прочим, если письменность максимально обслуживала потребности повествовательных жанров, то теперь именно художественная проза труднее всего адаптируется, почти на поддаваясь адекватной, без искажения смысла, перекодировке на язык кино — практически вне зависимости от таланта режиссера и качества работы съемочной группы. Исключения единичны. Лучше обстоят дела с экранизацией классической драмы. Но главное — оригинальные формы: например, упомянутые сценарии — радио-, кино- и теле— никак не вынести за пределы понятия «драматургия» Их специфика очевидна, но и от искусства слова этот круг текстов не оторвать.
Не читаются на бумаге произведения М. Жванецкого, М. Задорнова В. Шендеровича и иже с ними. Более того — они сплошь и радом не воспринимаются
вне конкретного исполнения. Во время демонстрации по каналу НТВ своего «собрания сочинений», Жванецкий, сам эстрадный мэтр не из последних, не смог адекватно воспроизвести известную в блистательном исполнении Романа Карцева миниатюру про раков («Вчера, но по пять...») и пустился в пространные объяснения замысла. А между тем Жванецкий — несомненно, один из лидеров современной сатирической прозы. Что уж говорить о более «высоких» жанрах — скажем, о рассказах И. Андроникова? Эту традицию более или менее успешно продолжают Э. Радзинский, В. Вульф и др., и принадлежность ее к словесному творчеству вряд ли вызовет серьезные сомнения. В то же время эти произведения, обладающие эстетической ценностью и использующие слово в качестве материала, по меньшей мере ущербны (или невозможны) вне видеозаписи. Да, конечно, Андроников блестяще начинал в концертном зале им.Чайковского, но что было бы с его наследием, если бы дело тем и ограничилось? Умерло бы скорее всего, разделив несправедливую судьбу прелестной лирической прозы Елизаветы Ауэрбах. Все это реальность, причем даже не сегодняшнего, а уже вчерашнего дня, и можно предположить, что круг явлений такого рода будет расти.
По мере развития информационных технологий (членораздельная речь — письменность — книгопечатание — аудио- и видеозапись — ...) «зона охвата» словесного творчества расширяется по принципу вложенных сфер, порождая не только новые типы художественных текстов, но и условия их бытования, и потребителя, в конце концов. Преодолев жесткую привязку к бумаге и к печатному знаку, освоив современные носители, искусство слова сформировало своего рода логосферу, в которой возникают литературные в основе своей произведения, неразрывно связанные с музыкой, театром, кино и проч., то есть тексты с имманентной звуковой или визуальной образностью.
Одним из исторически первых феноменов логосферы — синтетических техногенных видов искусства — и является авторская песня. К логосфере, несомненно, принадлежит и рок-поэзия. И изучение их эстетического своеобразия возможно только с учетом их специфической информационной природы.
Л.А. Левина
