CC BY
113
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Дискуссии
УДК 902.01 И.Ю. Пастушенко
ВОЗМОЖНО ЛИ ГОВОРИТЬ ОБ «УГОРСКОЙ ЭПОХЕ В ПРИКАМЬЕ»
С критических позиций рассматривается концепция об угорской этнической принадлежности носителей традиций средневековых культур Прикамья и Приуралья.
Ключевые слова: Прикамье, Приуралье, эпоха средневековья, угорские и пермские племена.
В последние годы в археологии Урало-Поволжья довольно сильно муссируется идея «угорской эпохи в Прикамье». Эта концепция, как и само понятие, защищается преимущественно Е.П. Казаковым и исследователями Камской археолого-этнографической экспедиции Пермского педуниверсите-та во главе с А.М. Белавиным и Н.Б. Крыласовой, которые неоднократно озвучивали данное положение в литературе и на научных конференциях. Применяется оно преимущественно к эпохе средневековья. Но утвердившееся в современной археологии мнение о сложении основной массы культур раннего средневековья Прикамья и Приуралья на основе смешения пришлого и местного населения вынуждают их опускать нижнюю границу «эпохи» все глубже и глубже в прошлое, так как роль пришлых племен признать основополагающей в генезисе местных культур весьма сложно, как и уг-роязычность всех пришлых племен. Таким образом, появилась концепция А.М. Белавина и ряда его учеников и последователей, согласно которой гляденовцы были местными приуральскими уграми, появившимися в регионе достаточно давно (по всей видимости, с ананьинского времени) и жившими совместно (порой чересполосно) с группами пермских финнов1. Опирается она очевидно на положение об участии в этногенезе Прикамья эпохи поздней бронзы (а следовательно, и ананьинской этнокультурной общности) черкаскульских и межовских племен, скорее всего, угорских. Данный взгляд на проблему настолько своеобразен, что до сих пор не получил «должной» оценки в археологической литературе, опускается он и нами как выходящий за рамки данной конкретной работы.
Как бы то ни было, в силу постоянного упоминания в литературе угров как участников этно- и культурогенеза в Прикамье или как носителей традиций той или иной археологической культуры региона, особенно в условиях отнесения к уграм (различными авторами) практически всех средневековых культур региона, и сложилась в прикамской археологии «ИДЕЯ» об «угорской эпохе в Прикамье». То есть, исходя из термина, следует предположить, что в истории Прикамья довольно длительный отрезок времени, сопоставимый с понятием «эпоха», был связан преимущественно с угорскими (угроязычными) племенными образованиями, игравшими в истории региона главенствующую роль и господствовавшими в политических и этнических процессах, происходивших в Прикамье.
Я не отрицаю того, что отдельные группы угорского населения участвовали в исторических событиях в Прикамье в различные моменты времени, но утверждать о существовании целой эпохи, мне кажется, не только преждевременно (не столь уж и хорошо изучена проблема), но и абсурдно.
Обратимся к анализу проблемы, сложившейся в современной уральской археологии. И в первую очередь укажем основные «претензии», которые можно и должно предъявить «угроведам»:
- отсутствие единства в определении времени бытования угорских племен и оставленных ими археологических памятников (культур) в Волго-Уралье;
- отсутствие единства в определении территории, заселенной угроязычными племенами;
- отсутствие единого перечня археологических культур, соотносимых с уграми;
- неразработанность, а точнее, просто замалчивание, как крайне не удобных, вопросов генезиса этих культур и их исторической судьбы;
- и, как следствие, полная неразбериха (точнее, полный бардак) с якобы маркирующими угорские племена и культуры признаками материальной и духовной культуры; а также произвольный их перенос с одной культуры на другую.
В последнее время работы сторонников «угорской эпохи» в истории Прикамья и Приуралья страдают и от ярко выраженной тенденциозности (доведенной порой до неприличия). Из текста того
или иного автора, даже сторонника угорской теории, просто вырываются нужные куски, а на все остальное глаза закрываются - ведь есть сноска, автор солидный, кто проверит... Часто мы видим и полное игнорирование мнения и работ (даже опубликованных) противников своей концепции. А зачастую авторы «забывают» и свои собственные работы более раннего времени, если они не укладываются в новую концепцию. Классический пример - работа Л.А. Голубевой 1966 г.2, где она говорит
об угорской принадлежности носителей традиции изготовления коньковых подвесок, ссылаясь на базовые (для того времени) труды О.Н. Бадера, В.Ф. Генинга, В.А. Оборина. Зато в последующем более значимом труде3 нет и упоминания об этнической принадлежности этих племен и культур, поэтому найти ссылки на нее в работах «угроведов» весьма сложно.
Попытка свести в единый более-менее полный и структурированный список признаков материальной и духовной культуры «угров» (последняя по времени и наиболее детализированная) была предпринята Н.Б. Крыласовой4. В его основу положены, в первую очередь, преимущественно тезисные работы Е.П. Казакова5, а также высказывания Е.А. Халиковой, А.М. Белавина, К.А. Руденко и собственные изыскания автора (Н.Б. Крыласовой). Эта работа и использована в качестве базового плана для антитезы «угорской теории».
«Важнейшей чертой угорской культуры» (по Е.П. Казакову) является «лепная круглодонная посуда, украшенная оттисками веревочки и гребенки, штампованной и резной орнаментацией, с примесью толченой раковины или талька в тесте»6. Исходя из этой крайне краткой формулировки, под понятие угорских подпадает огромная масса культур Зауралья, Урала и Приуралья. При этом данное определение керамического комплекса можно простить только дилетанту - опущены практически все основные характеристики глиняной посуды, а часть просто свалена в кучу. Да и сами авторы предпочитают не детализировать эту и в самом деле «важнейшую» черту материальной культуры средневекового населения региона. Информация о технологии производства посуды сведена к упоминанию об использовании в формовочных массах толченой раковины или талька. Фраза вызывает только недоумение - это совершенно разные культурные традиции, одна приуральская, вторая зауральская, смешение которых фиксируется в крайне незначительных проявлениях только на ряде неволинских памятников и больше нигде. Предположить же замещение одного технологического принципа на другой в данном случае просто невозможно - раковина использовалась для придания глине пластичности при лепке и сушке сосудов, а тальк - огнеупорности при ее обжиге, да и является он естественной примесью (сведений об использовании в гончарстве чистого, «благородного» талька в литературе нет). Нет данных о формовке посуды, кроме того, что она вся лепная, не указаны способ обработки поверхности, характер обжига (хотя бы указание цветности посуды). Совершенно не упомянута форма посуды - она круглодонная, а дальше - форма тулова, горловины, венчика? В орнаментации нет ни степени оной, ни анализа элементов и композиционных схем, их размещения на сосуде. Перечислены только техники нанесения узоров: шнуровая, гребенчатая, штампованная и резная орнаментация. Под которые, при определенном допуске (до сих пор существующем в уральской археологии), можно подвести и ямочные вдавления с чеканом (как штампованные), и прочерченную (как резную), и псевдорезную (как резную или штампованную), то есть все варианты украшения глиняной посуды, кроме раскрашивания, ангобирования и декорирования сосудов налепными элементами. Что делать человеку, не знакомому с реальным положением дел?
Да и само понятие «гребенчато-шнуровая керамика» понимается сторонниками угорской концепции совершенно по-разному. Так, Е.П. Казаков имеет в виду, в первую очередь, гребенчатошнуровую посуду из памятников типа Селянино Озеро - Кишерть и чияликской культуры, а также керамику так называемого «постпетрогромского» типа. Где в орнаментации одного сосуда в композиции использованы элементы, выполненные и в шнуровой, и в гребенчатой технике. У пермяков же учитываются сосуды с орнаментом и чисто шнуровым, и чисто гребенчатым, и там, где эти техники совмещены друг с другом или с иными приемами7. Если же сравнить шнуровую керамику даже трех «угорских» культур (неволинской, ломоватовской, поломской), то различия в технологии производства, форме сосудов, орнаментации видны невооруженным взглядом, да и составляет она далеко не самую господствующую группу керамики даже на погребальных памятниках, чтобы по ней характеризовать всю культуру.
«Еще одним важным маркером угров» являются погребальные маски8. Хотя правильнее было бы сказать - металлические детали погребальных лицевых покрытий. Последние распространены крайне широко, что совершенно естественно при желании защитить лицо умершего от попадания на
него земли при погребении. Металлические детали в виде собственно масок, а также наглазников и нагубников встречаются значительно реже. В Приуралье мы имеем как минимум три различных типа масок: «очки» (иногда в сочетании наглазники с нагубником), «портретные» маски и нашивные пластинки, они имеют хронологические и территориальные различия и в полном наборе не известны ни в одной из уральских культур. Не вдаваясь в нюансы проблематики, сошлемся (опуская достаточно многочисленные сноски автора) как на пример анализа вопроса на одну из достаточно ранних работ
В.М. Зубарь9: «Обычай использования в погребальном обряде масок и лицевых пластин существовал у многих народов, которые не были объединены ни территориально, ни хронологически, ни этнически. Он зародился самопроизвольно на определенном этапе развития и, очевидно, был связан со сходными представлениями о смерти и потустороннем существовании у различных народов. Этот обряд получил широкое распространение в Восточном Средиземноморье и Передней Азии». Здесь же приведены довольно многочисленные аналогии из памятников Крыма и Северного Причерноморья, наиболее близкие территориально и хронологически к наиболее ранним находкам масок в Прикамье и Приуралье, к тому же они близки местным материалам и типологически. «Портретные» маски также имеют «аналогии» в этом же регионе10. Все это позволяет предположить, что данный элемент погребального был привнесен в Приуралье извне и получил определенное развитие у местного населения. Где-то он прижился, где-то был забыт. Ссылка на «маски» чияликских племен (по мнению большинства исследователей, действительно являвшихся уграми) вообще ошибочна - их там просто-напросто не было, или они не известны современной археологической науке11. Исходя же из тезиса «угроведов» мы можем назвать уграми и Тутанхамона, и владык Микен, и даже Тикаля.
Одним из «значимых маркеров угров» является, по Н.Б. Крыласовой, «использование в погребальном обряде шкуры лошади или отдельных частей коня, в частности голов или нижних челюстей, которые помещались в погребальные или поминальные комплексы12»13. Хотя у самого Е.П. Казакова фраза построена совершенно по иному: «В отличие от тюркских кочевников, которые клали имитации лошади в виде набитой соломой шкуры (куклы) вдоль погребенного, угры имитировали из шкуры с оставленной в ней головой и ногами животное в позе отдыха»14. Но данный элемент не встречается ни в одной из лесных «угорских» культур... Нам не известны ни поминальные комплексы, ни захоронения черепа и ног коня (шкуры). Так в неволинской культуре (которую чаще всего склонны считать угорской) кости лошади встречаются разрозненно в межмогильном пространстве и в курганных канавках, они представлены преимущественно черепами. Кости ног отмечены только в материалах Неволинского могильника, но там есть и тазовые кости. К тому же наряду с лошадью найдены черепа (10,2% от всех черепов животных за 1981-1982 гг. исследования) и кости крупного рогатого скота. На Верх-Саинском могильнике черепа (других костей нет) лошади и крупного рогатого скота представлены в соотношении 88,5% и 11,5%, там же найдены зуб мелкого рогатого скота и плечевая кость свиньи. Таким образом, говорить об исключительном использовании лошади в погребальном обряде (по крайней мере, не-волинской культуры), тем более в качестве животного, транспортирующего тело умершего в загробный мир, не приходится. Та же картина видна по материалам Варнинского (поломская культура) и Аверин-ского II (ломоватовская культура) могильников15. Да и цитируемый тезис Е.П. Казакова можно легко опровергнуть, обратившись к его собственной работе 1984 г.16 В ней он убедительно показывает, что данный элемент погребального обряда имеет давние истоки и характерен для достаточно многих культур Евразии, в том числе для ранних булгар, тюркскую принадлежность которых вряд ли кто оспорит.
Также вызывает недоумение и последующий пассаж Н.Б. Крыласовой о конской сбруе, санях, нартах и лодках как транспорте для умерших. Данные элементы погребального обряда можно найти в различные эпохи у самых разных народов Евразии. Вспомним хотя бы варягов, угроязычность которых можно предположить лишь в горячечном бреду. В том числе они действительно применялись эпизодически и уграми, что не делает их культурными, а тем более, этническими маркерами.
Таким образом, три основных репера угров оказались несостоятельными, они не выдерживают даже элементарной поверхностной критики.
Помимо этого, в статье Н.Б. Крыласовой перечисляется еще целый «ряд свойственных угорской культуре элементов». На первом месте находятся «святилища (“клады” художественного металла)». Действительно, традиционно считалось, что серебряная посуда, поступавшая в Приуралье и Зауралье в обмен на пушнину, использовалась местным населением в культовой практике17. А такие комплексы, как Бартымские находки, в литературе интерпретировались как святилища18. При этом авторы ссылались на наличие у ряда предметов графити нанесенных местным населением отверстий для
подвешивания, но в первую очередь на этнографические данные, а точнее, на работу В.Н. Чернецова «К вопросу о проникновении восточного серебра в Приобье»19.
Наиболее подробно этот вопрос был рассмотрен В.Ю. Лещенко (на него и ссылаются угроведы), который достаточно критично отнесся к культовому характеру использования серебряных сосудов и определению Бартымского комплекса кладов как остатков святилища, указав на отсутствие на сосудах следов их культового применения, не исключая, однако, что иные комплексы типа Аниковского и Мартыновского являются как раз такими святилищами. Писал он и о возможности их применения в быту и не исключал концентрации части их в руках отдельных владельцев, что могло произойти в условиях развивающейся имущественной дифференциации20, к этой же мысли приходили и другие исследователи21. А, например, Н.В. Федорова вообще склонна к мысли, что основная масса посуды поступала в Приобье как престижная ценность для родоплеменной аристократии22.
В целом, культовое использование серебряных сосудов, на наш взгляд, можно считать достоверным и полностью доказанным лишь для обских угров (ханты и манси), о чем свидетельствуют многочисленные этнографические данные23.
Да и сама формулировка признака вызывает недоумение - то ли святилища, то ли клады, пусть и художественного металла. Первые вообще-то характерны для всех народов с определенным типом религиозных представлений, как и сокрытие в земле особо ценных вещей (в том числе и художественного металла) в случае опасности. Но в Приуралье это стало как-то вдруг этническим маркером.
«Звериные стили в предметах культового литья (Пермский, Печорский и Обско-Сибирский)», «сюжет с медведем “в жертвенной позе”, «изображения птиц с распахнутыми крыльями и антропоморфным изображением на груди», «изображения шагающего животного в профиль, помещенного на основание (“всадница на змее” или “пермский всадник ’)» - целый список признаков, являющихся, по мнению многих исследователей, достаточно ярким маркером «угорских» культур. Ну а почему бы его не считать маркером пермских культур? или угорских и пермских культур Урала в целом?
Но и здесь имеется целая серия подводных камней для «угроведов». Во-первых, значительная часть изображений выполнена в новых технологических традициях, не характерных для региона в предшествующее время, таких как объемное литье, литье по модели (возможно и восковой), двустороннее литье, штамповка. Найти истоки этих традиций в угорском мире вряд ли удастся - не тот исходный уровень бронзолитейного производства. Скорее всего, эти инновации были привнесены более развитыми в технологическом плане группами населения, пришедшими с юга (Южный Урал, При-аралье и Средняя Азия, Причерноморье и Приазовье), то есть никак не уграми. Во-вторых, особенности декорирования изделий, прорисовки деталей, те же технологические инновации. В-третьих, появление новых сюжетов, большинство из которых известно далеко не по угорской мифологии, а если и по ней, то в качестве иранских заимствований (например, миф о Мир-Сусне-Хуме). Среди них сюжеты терзания, птицы с песьей головой («сенмурва»), всадника-всадницы, гигантской птицы с антропоморфными чертами и т.д.
Да и аргументация порой подводит, например, тезис о почитании уграми шкуры коня на юге угорского ареала, а медведя - на севере. Но изображений коня (многочисленные подвески, кресала, копоушки и т.д.) на севере не меньше, если не больше, чем на юге. Специфика изображения медведя «в жертвенной позе» - то есть позе туши мертвого зверя или снятой шкуры. А где специфика? В той же пещере Monte Spain мы находим палеолитическое скульптурное изображение медведя «в жертвенной позе» - оно весьма традиционно и наиболее просто в исполнении. А сам культ медведя никогда не был угорской прерогативой ни на Урале, ни в Евразии. Ну и «пермский всадник» - чем не Георгий Победоносец, попирающий змея? А всаднице мы легко найдем аналогию в славянской Моко-ши. Комментарии, думается, излишни.
В важные угорские маркеры попадают такие черты материальной культуры, как «основные типы подвесок, использовавшихся в качестве накосников: арочные и биконьковые шумящие, колесовидные, трапециевидные (крупные ажурные подвески в виде стилизованных лапок водоплавающих птиц)», а также «поясные наборы с характерными накладками и сумочками». Это практически все типы подвесок, основная масса которых появляется в регионе после бурных этнополитических событий IV-VII вв. в степях Евразии, то есть является привнесенной чертой материальной и духовной (реальное отражение/проявление различного рода культов - солярного, близнечного, коня, всадника и т.д.) культур. На местной же базе происходит бурное развитие многих заимствованных видов украшений, изменение их бытового и семантического значения, массовое появление чисто местных типов изделий (классический
пример - те же самые упомянутые Н.Б. Крыласовой костяные копоушки). Во многом этот процесс зависел, как и постоянное изменение поясной гарнитуры, от общего развития моды.
Поэтому довольно странно выглядит положение о том, что художественный металл ранней Волжской Болгарии носил смешанный характер - синтез угорских традиций и элементов среднеазиатской торевтики. Возможно, ювелирное дело болгар и впитало некие черты местных этносов, включенных в их состав, но это могли быть лишь отдельные композиции и сюжеты, но никак не технологические аспекты. То есть фразу стоило бы для начала перекроить - синтез среднеазиатских традиций и местные элементы литейного дела. Предположить, что в основу ремесленного производства болгар легло местное бронзолитейное дело весьма сложно, даже с разного рода натяжками. Имея высокий уровень развития, ремесло крупного государственного образования было заинтересовано в рынках сбыта своей продукции, но еще более оно было заинтересовано в получении прибыли, то есть в широком и массовом спросе, в том числе и у соседних народов. Это требовало внесения чуждых для болгар элементов в массовую продукцию, но не делает ее маркером, тем более этническим, иного народа. Так легко договорится до того, что маркерами культур аборигенов Африки и Америки были бусы, зеркальца, обрезки цветного металла и масса прочего «товара», поставлявшего им европейцами. Запросы уральского населения были гораздо выше, что определялось ценностью местных продуктов и давними связями (зачастую опосредованными) с различными ремесленными центрами Азии, Европы и Переднего Востока, что требовало от ремесленников Волжской Болгарии высокого качества поставляемой на местные рынки продукции. Но производство этномаркирующих предметов или вещей культового назначения стоит еще доказать, особенно для мусульманского государства. Скорее всего, это яркая иллюстрация торгово-обменных операций болгарских купцов или политических контактов властных структур Болгарии с окружающим их миром местных племен.
Здесь имеется и еще один аспект. О наличии угорских групп в составе населения Волжской Болгарии свидетельствуют материалы ряда погребений раннеболгарских могильников (Танкеевский, Большие Тиганы), что не бесспорно, так как даже в них видна многокомпонентность не только болгарского этноса, но и местных племен (в том числе «угорских» неволинцев, поломцев, ломоватовцев, на фоне кушнаренковско-караякуповских групп). А также полулегендарное сообщение о встрече монаха Юлиана со старой венгерской женщиной. Но в это же время в составе Волжской Болгарии четко выделяется (на основании целого ряда письменных свидетельств) многочисленная группа прауд-муртских племен, имевших достаточно компактную территорию проживания - народ/страна Ару. Именно с ними следует связывать и пресловутую «угорскую» керамику «постпетрогромского» типа Е.П. Казакова. То есть и с точки зрения письменной истории гораздо проще найти в Прикамье пер-мян, нежели угров.
Под конец статьи количество угорских маркеров резко возрастает, но резко сокращается аргументация. Вслед за Натальей Борисовной я также не буду приводить ссылки на источники, думаю это и не нужно. Возглавляют список «пластинчатые варганы», но на них играют практически все народы Сибири и Дальнего Востока. Далее названо «использование в погребальном обряде деревянных сосудов с металлическими обкладками по верхнему краю», что просто повергнет в шок любого, знакомого с археологией эпохи бронзы, раннего железного века и раннего средневековья, как степной его полосы, так и лесной - ведь в угры попали, например, и скифы с сарматами, и марийские и мордовские племена. А далее просто идет перечисление тех категорий инвентаря, которые характерны для ломо-ватовско-родановских памятников.
Таким образом, основной идеей работы Н.Б. Крыласовой является определение населения, оставившего памятники ломоватовско-родановского типа как угорского, ибо вся совокупность рассматриваемых ею признаков (точнее, почти вся) характерна только для них. По мере встречаемости тех или иных «маркеров» в других археологических культурах они также включаются в угорские. Такая судьба постигла неволинские, поломские, ванвиздинские памятники, по всей видимости, и поздние могильники на Оби и в Зауралье в целом. При этом из расклада практически выпали кушнаренков-ско-караякуповские древности, именно те, которые большинство исследователей связывает именно с уграми, предками венгров. А происходит это только потому, что лесные культуры Прикамья и лесостепного Приуралья, хотя и имеют некоторые черты сходства, настолько далеки друг от друга, что включить их в единую этнокультурную общность практически невозможно, либо последняя будет создана совершенно искусственно, в отрыве от конкретного материала.
Из вышесказанного следует, что утверждать о существовании в Прикамье (Приуралье, Преду-ралье, Волго-Уралье) «угорской эпохи» на основе археологических данных нет абсолютно никаких оснований.
Здесь хотелось бы привести и точку зрения представителей смежных исторических дисциплин
- этнологии и этнолингвистики: В.В. Напольских24 и С.К. Белых25, которая старательно умалчивается сторонниками «угорской теории». Выделим два основных положения, которые на сегодняшний день наиболее хорошо доказаны. Во-первых, «на сегодняшний день нет никаких оснований говорить о сколько-нибудь заметной роли угроязычного (будь то праугры-манче, носители древних обско-угорских диалектов, правенгры или манси) населения в этнической истории Прикамья и среднего Предуралья (кроме указанных выше эпизодов)»26. «Указанные выше эпизоды» касаются исторически и этнографически зафиксированного проживания отдельных групп манси по западному склону Урала, на периферии территории занятой русскими и коми-пермяками. Во-вторых, «среди сформировавшихся в Прикамье в постананьинское время археологических культур с наибольшей вероятностью с общностью эндопермян, т.е. прямых языковых и этнических предков современных удмуртов и коми, может быть связана гляденовская АК (III в. до н.э. - V в. н.э.) Среднего и Верхнего Прикамья, а также генетически связанные с ней и происходящие от нее в последующее время поломская, ломоватовская и неволинская АК ^ТХ вв.)»27. Как говорится, комментарии излишни.
Таким образом, тезис об «УГОРСКОЙ ЭПОХЕ В ПРИКАМЬЕ» является вымыслом.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Белавин А.М. О роли угров в этнической истории Верхнего Прикамья // XIII УАС: тез. докл. Ч. 2. Уфа, 1996. С. 61; Его же. Взаимодействие населения Приуралья и Зауралья в древности и средние века // XIV УАС: тез. докл. Челябинск, 1999. С. 10; Его же. Ранний железный век // Очерки археологии Пермского Предуралья. Пермь, 2002. С.117; Белавин А.М., Крыласова Н.Б. Основные этапы этнокультурной истории Пермского Приуралья в эпоху железа // Коми-пермяки и финно-угорский мир. Кудымкар, 1997. С. 133, 134; Они же. Поздний железный век. Период средневековья в Предуралье. IV-XV вв. // Очерки археологии Пермского Предуралья. С. 140, 141; Белавин А.М., Голдобин А.В. Ананьинская общность (УШ-Ш вв. до н.э.) // Там же. С. 104, 105.
2 ГолубеваЛ.А. Коньковые подвески Верхнего Прикамья // СА. 1966. № 3.
3 Ее же. Зооморфные украшения финно-угров // САИ. Е1-59. М., 1979.
4 Крыласова Н.Б. Маркирующие элементы материальной культуры угров эпохи средневековья // Пермские финны: археологические культуры и этносы: материалы I Всерос. науч. конф. Сыктывкар, 2007.
5 Казаков Е.П. Волжские болгары и угорский мир Урало-Поволжья // XV Уральское археологическое совеща-
ние: тез. докл. междунар. науч. конф. Оренбург, 2001; Его же. Художественный металл угров Урало-Поволжья в древностях волжских болгар вв. // Северный археологический конгресс: тез. докл. Екатеринбург -
Ханты-Мансийск, 2002; Его же. Динамика развития и взаимодействия угорских культур Урало-Поволжья эпохи средневековья // Международное (XIV уральское) археологическое совещание: материалы междунар. науч. конф. Пермь, 2003; Его же. Волжские болгары, угры и финны в вв.: проблемы взаимодействия. Казань,
2007.
6 Казаков Е.П. Волжские болгары и угорский мир Урало-Поволжья. С.160; Крыласова Н.Б. Маркирующие элементы материальной культуры угров эпохи средневековья. С.166.
7 Белавин А.М., Крыласова Н.Б. Древняя Афкула: археологический комплекс у с. Рождественск. Пермь, 2008.
С. 183, 184.
8 Казаков Е.П. Волжские болгары и угорский мир Урало-Поволжья; Крыласова Н.Б. Маркирующие элементы материальной культуры угров эпохи средневековья. С. 166-168.
9 Зубарь В.М. Некрополь Херсонеса Таврического вв. н.э. Киев, 1982. С. 109-113, рис.75,76.
10 См., напр.: Шаров О.В. Золотая маска из Керчи // РА. 2009. № 3.
11 Пастушенко И.Ю. К вопросу о чияликских «погребальных масках» // Fmno-Ugrica. 2005. № 1 (7-8).
12 Казаков Е.П. Волжские болгары и угорский мир Урало-Поволжья. С. 160.
13 Крыласова Н.Б. Маркирующие элементы материальной культуры угров эпохи средневековья. С.168.
14 Казаков Е.П. Волжские болгары и угорский мир Урало-Поволжья. С. 160.
15 Петренко А.Г. Следы ритуальных животных в могильниках древнего и средневекового населения Среднего Поволжья и Предуралья. Казань, 2000. С. 46-54, 123-140.
16 Казаков Е.П. О культе коня в средневековых памятниках Евразии // Западная Сибирь в эпоху средневековья. Томск, 1984.
17 Оборин В.А. Сасанидское серебряное блюдо из д.Шудьякар // ВДИ. 1956. № 2. С. 177; Смирнов А.П. Новая находка восточного серебра в Приуралье // ТГИМ. Вып. 25. М., 1957. С. 28-31; Лещенко В.Ю. Сасанидское
блюдо Пермской художественной галереи // СА. 1966. №2. С.319; Лунегов И.А. Сасанидское блюдо из Прикамья // СА. 1968. № 4. С. 257, 258.
18 Бадер О.Н. Камская археологическая экспедиция в 1949 г. // КСИИМК. Вып.39. М.;Л, 1951. С. 198-200; Бадер О.Н., Смирнов А.П. «Серебро Закамское» первых веков нашей эры: Бартымское местонахождение // Труды ГИМ. Вып. 13. М., 1954. С. 20-25.
19 Чернецов В.Н. К вопросу о проникновении восточного серебра в Приобье // Труды ИЭ. Нов. серия. Т. 1.
М., 1947.
20 Лещенко В.Ю. Использование восточного серебра на Урале // Даркевич В.П. Художественный металл Востока. М., 1976.
21 Мацулевич Л.А. Византийский антик в Прикамье // МИА. М., 1940. № 1. С. 157; Оборин В.А. Указ. соч. С. 177.
22 Федорова Н.В. Византийское сокровище угорских князей // Родина. 2002. № 1; Сокровища Приобья. Западная Сибирь на торговых путях средневековья: Каталог выставки. Салехард; С.-Петербург, 2003. С. 15.
23 Чернецов В.Н. Указ. соч.; Гемуев И.Н. Еще одно серебряное блюдо из Северного Приобья // Изв. СО АН СССР. Сер. истории, филологии и философии. Новосибирск, 1988. № 3, Вып.1; Гемуев И.Н., Бауло А.В. Святилища манси верховьев Северной Сосьвы. Новосибирск, 1999; Бауло А.В., Маршак Б.И. Серебряный ритон из хантыйского святилища // Археология, этнография и антропология Евразии. Новосибирск, 2001. № 3; Бауло А.В. Серебряное блюдо с Малой Оби // Археология, этнография и антропология Евразии. Новосибирск, 2000. № 4 ; Его же. Сасанидское серебряное блюдо с р. Сыня // Археология, этнография и антропология Евразии. Новосибирск, 2002. № 1; Его же. Иранские и среднеазиатские сосуды в обрядах обских угров // Проблемы межэтнического взаимодействия народов Сибири. Новосибирск, 2002.
24 Напольских В.В. «Угро-самодийцы» в Восточной Европе // Археология, этнография и антропология Евразии. Новосибирск, 2001. №1 (5); Его же. «Угро-самодийская» топонимика в Прикамье: заблуждения и реальность // Древнетюркский мир: история и традиции: материалы одноименной научной конференции. Казань, 2002; Его же. Пермско-угорские взаимоотношения по данным языка и проблема угорского участия в этнической истории Предуралья // ВАУ. Екатеринбург; Сургут. 2008. Вып. 25.
25 Белых С.К. Проблема распада прапермской этноязыковой общности. Ижевск, 2009.
26 Напольских В.В. Пермско-угорские взаимоотношения... С.22.
27 Белых С.К. Указ. соч. С. 119.
Поступила в редакцию 01.04.10
I. Yu. Pastushenko
Was there an «Ugric epoch» in Kama-region?
The author critically investigates the conception on the Ugric ethnical identification of the medieval civilizations in Kama-region and Ural-region.
Keywords: Kama-region, Ural-region, Middle Ages, Ugric and Perm tribes.
Пастушенко Игорь Юрьевич, кандидат исторических наук, доцент ГОУВПО «Удмуртский государственный университет»
426034, Россия, г. Ижевск, ул. Университетская, 1 (корп. 2)
E-mail: [email protected]
Pastushenko I.Yu., candidate of history, associate professor Udmurt State University
462034, Russia, Izhevsk, Universitetskaya str., 1/2 E-mail: [email protected]
