CC BY
36
DOI: 10.23683/ 2500-3224-2017-2-172-177
Вожак как сумма народного негодования
В.Я. Мауль
1. Как бы вы описали и оценили вневременной стереотип военного лидерства периода мятежей и смут? Каким был и каким должен быть военный лидер смуты?
Ответ на столь непростой вопрос требует систематизации огромного по объему, разнородного по характеру и разновременного материала. При этом четко осознаю, что любой традиции или стереотипу со временем всё-таки свойственно изменяться. Для анализа заданной проблематики обращусь к одной из самых крупных междоусобиц в отечественной истории - восстанию 1773-1775 гг., возглавленному донским казаком Пугачевым под именем Петра III. В историографии оно именовалось по-разному, вплоть до признания крестьянской войной, т. е. высшей формой классовой борьбы при феодализме. Обязательным условием для понимания феномена лидерства эпохи пугачевщины являются особенности традиционной «картины мира», носителями которой были общественные низы, и вызванный модернизационными процессами XVIII в. кризис личной и групповой идентичности в разных слоях населения.
Как и любая другая гражданская война, пугачевский бунт выдвинул целую плеяду более или менее успешных лидеров: Зарубин, Грязнов, Белобородов, Шигаев, Арапов, Торнов, Овчинников и мн. др. Башкирские историки дополнили бы галерею именами Салавата Юлаева, Арсланова, Муратова, Самарова и т. д. В свою очередь, татарские ученые вспомнили бы Усаева, Канкаева, Сеитова и др. Перечень известных пугачевских бригадиров, полковников, атаманов, сотников и иных командиров множится практически до бесконечности, не говоря о тех «пугачах», что остались безымянными.
Мауль Виктор Яковлевич, доктор исторических наук, профессор, профессор кафедры гуманитарно-экономических дисциплин филиала Тюменского индустриального университета в городе Нижневартовске, 628600, Тюменская обл., г. Нижневартовск, ул. Ленина 2п, стр. 9, [email protected].
Maul Viktor Ya., Doctor of Science (History), Professor, Professor at the Department of Humanitarian and Economic Disciplines, Nizhnevartovsk Affiliate, Industrial University of Tyumen, 9 bld., 2р, Lenin St., Nizhnevartovsk, Tyumen Region, 628600, Russia, [email protected].
Практически невозможно разных по возрасту, опыту, в том числе военному, внутренней мотивации, национальной и сословной принадлежности вожаков подвести под один знаменатель через стереотип военного лидерства, тем более вневременного характера. К тому же, надо учитывать, что количество сохранившихся о них источников информации оставляет желать лучшего. На оценку способностей лидеров междоусобиц накладывались идейно-политические установки конкретного общества. Данные обстоятельства зачастую становились историографической доминантой нивелирования индивидуальных качеств даже главных народных вожаков (Болотников, Разин, Булавин, Пугачев) в рамках некоего «идеального типа».
В силу сказанного, например, одно время априорно утверждалось, что они были «извергами рода человеческого», «забывшими страх Божий» разбойниками, не исключено, действовавшими по «дьявольскому наущению». Это, так сказать, один тип вожака - «адского человека». Что касается массы восставших, то они опять же стереотипно классифицировались в категориях «ослепленной черни», «злодейской толпы», «проклятой саранчи», «главного злодейского сонмища».
М.Н. Покровский писал о Пугачеве: «Как личность это было нечто среднее между фантастом, способным уверовать в плоды своей фантазии ... и просто ловким проходимцем, каких тоже было немало в разбойничьих гнездах Поволжья или даже в воровских притонах Москвы. Что он сознательно принял на себя имя лица, одна мысль о котором должна была приводить в трепет простого, безграмотного казака, показывает, как легко люди этого типа эмансипировались от обычной холопской психологии. Но и тут он опять был представителем типа, и довольно распространенного. Он был не первым «"Петром III", как не был и последним». Ну, и чем не типажи?
Более героизированный тип условно предполагает, что все повстанческие предводители отличались высокими военными способностями, незаурядной храбростью, решительностью, талантом, вольнолюбием, целеустремленностью, все как один радели за народные нужды. И такой позитивный стереотип тоже неизбежно приводил к искажению объективной картины прошлого, ибо неясны критерии проверки наличия указанных достоинств. Находясь в плену стереотипов, некоторые историки (Н.М. Кулбахтин) на полном серьезе утверждают, будто Салавата Юлаева позволительно поставить «в ряд выдающихся полководцев» всех времен, а разработанный им «план, подготовка и проведение боя могут войти в классику военного искусства». И дело здесь не в национальной ангажированности автора. Чуть менее восторженные отзывы заслужил, скажем, Зарубин - один «из самых выдающихся руководителей крестьянской войны», чья деятельность «поставила его в один ряд с самыми крупными героями многовековой борьбы угнетенного народа России» (В.М. Панеях). Или взять, допустим, Белобородова - еще «одного из самых крупных и талантливых» пугачевских атаманов, который зачастую «действовал совершенно самостоятельно», что «является ярким показателем незаурядных способностей». Он «был смелым и мужественным борцом и умелым организатором» (М.Н. Мартынов).
Поведенческая активность пугачевских вожаков в ходе бунта, в принципе, позволяет согласиться, что названные личностные качества должны присутствовать у военных лидеров смут и мятежей, если они хотят добиться успеха, но они не позволяют их дифференцировать. При этом более значимыми оказываются не столько конкретные «черты лидера», сколько потребности социальной группы, которая сама выдвигает в лидеры человека, способного удовлетворить ее интересы. Иными словами, вожак, фокусируя в себе основные групповые ценности, выступает в роли инструментального средства их достижения. Например, по словам А.И. Бибикова, «не Пугачев важен, да важно всеобщее негодование. А Пугачев чучела, которою воры Яицкие казаки играют». И, опять же, всё-таки нельзя забывать о монархической ауре Пугачева/ Петра III, представителями которого выступали все его командиры.
При оценке военного лидерства готов разделить позицию Р.Н. Рахимова, отрицающего у Пугачева что-то близко похожее «на полководческий талант, хотя бы на интуитивном уровне. Всё, что предлагалось Пугачевым и его сподвижниками оригинального в ходе боевых действий, можно рассматривать как элементы военной хитрости». Да и среди повстанческого командования «наибольшие полномочия и возможность проявить себя были у отдельных командиров отрядов, действовавших раздельно от Главного войска. Однако у большинства из них уровень познаний в военном деле был крайне невысоким».
2. Как становились военными лидерами междоусобиц?
Полагаю, что одного рецепта, пригодного на все случаи жизни, не существовало. Пути превращения того или иного вчера еще мирного человека в военного лидера в условиях общественного размежевания были многообразны. Свою роль играли формальные и неформальные механизмы рекрутирования. К первым можно отнести сложившуюся в пугачевской армии практику назначения полковниками тех сподвижников, кто сумел мобилизовать и привести в лагерь бунтовщиков отряд численностью примерно в 500 человек. Так, например, произошло с беглым каторжником Соколовым по прозвищу Хлопуша, за что он был пожалован в «полковники». Кроме того, как правило, во главе военных отрядов ставились ближайшие соратники Пугачева, прежде всего, из числа яицких казаков, первыми признавших его императорскую ипостась. Их награждали не только высокими воинскими званиями, но и пышными титулами. Таковы, например, пугачевский «граф Чернышев» (Зарубин), командовавший повстанческими войсками в Башкирии и других районах; командир пугачевской гвардии сотник Мясников; судья Военной коллегии, «полковник» «граф Воронцов» и любимец Пугачева Шигаев, походный атаман, «генерал-фельдмаршал» и «всех орденов кавалер» «граф Панин» (Овчинников); «генерал-фельдцейхмейстер» и «обоих орденов кавалер» «граф Орлов» (Чумаков) и др. В условиях господства монархического сознания «титулованная свита» третьего императора должна была производить должное впечатление на широкие круги простонародья, укрепляя их веру в истинность своего главного предводителя
Свою роль порой играла простая случайность, выражавшаяся, например, в умении вовремя оказаться в нужном месте. Поэтому пресловутые феномены «атаманщи-ны» и «партизанщины» имели место и в ходе Пугачевского бунта, выдвигая наверх неожиданные фигуры. Впрочем, во всех подобных случаях требовалось наличие социально-психологического кризиса, когда в условиях сумбура в умах массы ищут новые для себя ориентиры и приоритеты, но в старых формах и образах. Причем общественно-политическая ситуация должна быть таковой, что сложно разобраться, по какую сторону баррикад нужно становиться. Идея «истинного» царя в противовес «самозванке на троне» вполне отвечала текущему моменту. Как показывает опыт Пугачевского бунта, весомым фактором признания кого-либо военным лидером играла его удачливость и неуязвимость. Авторитет Пугачева укреплялся по мере того, как он одерживал одну победу за другой, и наоборот. На рядовую массу участников влияла безоглядная бравада командиров, будто играющих с судьбой в орлянку: «Притом же все были поощряемы ево смелостию и проворством, ибо когда случалось на приступах к городу Оренбургу или на сражениях каких против воинских команд, то всегда был сам напереди, нимало не опасаясь стрельбы ни из пушек, ни из ружей. А как некоторыя из ево доброжелателей уговаривали ево иногда, чтоб он поберег свой живот, то он на то говаривал: "Пушка де царя не убьет! Где де ето видано, чтоб пушка царя убила?"». Полагаю, схожие механизмы работают в любом междоусобии, принимающем форму вооруженного противоборства. Хотя едва ли здесь заглавную роль играет именно фактор братоубийственных столкновений. Во время боевых действий всегда происходит естественный отбор, поляризация командиров «хороших» и «плохих». Один на поверку оказывается полной бездарностью и теряет уважение своих подчиненных. Другой проявляет себя как «слуга царю, отец солдатам», заслуживая безоглядное солдатское доверие.
3. В чем особенности военного лидерства в земледельческой стране? Как и каких военных лидеров выдвигает крестьянская община?
На примере пугачевщины заметна огромная роль традиционного монархического сознания той людской среды, в которой Пугачев объявился и возгласил о себе в качестве императора Петра III. Именно появление «истинного» царя и/или его помощников послужило катализатором возникновения всей междоусобицы в целом и вызывало зарождение отдельных ее локальных очагов. Без столь мощного психологического стимула народное недовольство еще долго могло оставаться в латентном состоянии.
4. Что важнее для народного вождя в междоусобице: политическая платформа или военный опыт/талант?
Видимо, антитеза «или-или» в данном случае не очень уместна. Свою роль играли оба фактора. Для Пугачева и пугачевцев, конечно, важно было наличие хотя бы примитивных представлений об организации военного дела. Без них даже на
первом этапе восстания они не сумели бы добиться сколько-нибудь заметных успехов. Но не стань Пугачев для населения «царем» и не пообещай им чаемую волю, едва ли его начинание могло бы получить широкий общественный отклик.
5. Можно ли проследить преемственность самого различного характера (сословную, территориальную, конфессиональнаую) в выдвижении лидеров? Можно ли говорить о наследуемом военном лидерстве?
Обычно повстанческими командирами становились представители военно-служилого населения, чаще всего, яицкие казаки и башкиры. Как свидетельствовали современники, «особливо яицкие были первенствующими и властвовались столь же, сколько Пугачев». Среди повстанцев они «были лучше всех вооружены, хорошо разбирались в местности, имели опыт военных действий и дальних переходов. Они были организованы, могли атаковать как кавалерию, так и пехоту противника, легко уходили от пушек на дальность выстрела» (Р.Н. Рахимов).
Массовым в восстании было участие башкир, которые «представляли собой конное войско, имевшее опыт военной службы. Башкиры были вооружены в основном холодным оружием: лук, стрелы, копье, сабля. Некоторые имели огнестрельное оружие» (Р.Н. Рахимов). Не случайно, по подсчетам историков, более «40 башкир были удостоены Пугачевым званий бригадиров и полковников, Юламан Кушаев заслужил чин генерала, а Базаргул Юнаев - генерал-фельдмаршала» (И.М. Гвоздикова). Кроме того, можно отметить практику назначения («избрания») пугачевскими полковниками по социальному, национальному или территориальному принципу. Овчинников командовал полком яицких казаков, Творогов - илецких казаков, Подуров - оренбургских казаков, Балдин командовал исетскими казаками, Алиев и Сеитов возглавляли полк сеитовских татар, Арсланов - башкирский полк, Дербетов - полк ставропольских крещеных калмыков, Хлопуша командовал полком работных людей уральских заводов. Во главе пленных солдат был поставлен пленный же подпоручик Шванович.
6. Какое место занимают военные вожди прошлого в исторической памяти современного социума?
Учитывая, что наша тиражируемая история чаще всего предстает как реестр доблестных побед на поле брани, военные вожди прошлого занимают едва ли не ключевое место в исторической памяти современного социума (А. Невский, Д. Донской, Суворов, Кутузов и др.). Особенно, когда речь идет о героях не столь далеких былых времен. Хотя с учетом исторической амнезии, в значительной степени поразившей сегодняшнее общество, даже наиболее яркие имена в лучшем случае остаются на периферийном или этикеточном уровне сознания, как это, скажем, случилось с личностью маршала Жукова.
В целом же, на примере пугачевских сподвижников можно заметить, что имена одних забываются, о других слагаются легенды и сказания. Причем, их возникновение может происходить при жизни «героя». Как правило, в процессе мифотворчества достоинства народных вождей домысливаются и гиперболизируются. Фольклорный опыт накладывает отпечаток на восприятие последующих поколений. Всё это умножается или дезавуируется историографическими усилиями ученого сообщества, отражающими совокупные идейно-политические тенденции и установки современной им власти и общества. Так, например, случилось с образом Пугачева, прошедшего через вереницу сменявшихся аксиологических маркировок - от «злодея» и «адского изверга» до народного заступника, и вновь превратившегося в «садиста» и «похотливого хама». Поскольку историческая наука сегодня ушла в сторону от изучения его биографии и деятельности, возникшую информационную лакуну охотно заполнили разного рода творцы фолк-хистори. Однако, несмотря на негативные оценки его личности и деятельности, само изобилие квазиисторических публикаций о нем, доказывает непреходящий интерес к фигуре Пугачева. Актуальным для исторического сознания жителей Башкортостана остается образ Салавата Юлаева. Приведенные два примера, пожалуй, являются исключениями из общего правила исторического забвения. О сподвижниках Пугачева забыли точно так же, как о большинстве красных командиров времен революции и Гражданской войны.
