CC BY
25
А. В. Амелина (Москва)
Война в утопическом видении чешской межвоенной прозы
Статья посвящена роли войны в чешской утопической литературе периода Первой республики. В негативной утопии она является проявлением исторического динамизма, а в позитивной - отсутствует, реализуя принцип антиисторизма, что иллюстрируется на примере произведений И. Гауссмана, Яна Вайсса, В. Рафферла и М. Майеровой.
Ключевые слова: антиутопия, утопия, чешская межвоенная литература.
Вооруженный конфликт и в особенности война являются неотделимыми составляющими утопических романов, что демонстрируется огромным количеством текстов европейской литературы ХХ в. Не исключение и чешская литература, в которой после окончания Первой мировой войны поднялась «волна утопичности»1. Здесь следует добавить, что имеется в виду только антиутопия, то есть утопия негативная, а не утопия вообще, это значит, что в утопии позитивной война практически отсутствует.
Распространение антиутопии обычно связывают с особенностями исторического развития ХХ в., утонувшего в крови мировых войн и революций. С другой стороны, к исторической реальности приспосабливается и жанр. Появление вооруженного конфликта как жанровой константы антиутопии обусловлено, в первую очередь, природой жанровых различий этих двух видов утопии: позитивной и негативной. Согласно многочисленным литературоведческим работам, типологическими чертами жанра позитивной утопии являются пространственная изоляция социума, его существование вне времени и вне исторического развития, минимальные контакты с внешним миром, урбанизм, т. е. изображение идеального города, регламентация жизни граждан, акцент на коллективизм вместо индивидуальности, претензия на научную обоснованность, а также мифоцентризм (близость мифа и утопической модели обусловлена необходимостью гармонизации хаоса при помощи социально-политического наси-лия)2. Кроме того, сюжет, если он вообще присутствует, подчинен главной цели автора - изображению созданного им идеального мира,
поэтому характерным стержнем сюжета является блуждание по этому миру чужака вместе с проводником. Антиутопия эти черты часто сохраняет, но с одной значимой модификацией: ее сюжетная схема полностью подчинена борьбе главного героя против «идеального» общества. Персонажи группируются в два лагеря: мощный многочисленный лагерь сторонников существующего порядка и его противники. Их конфликт реализуется в физическом противостоянии. В отличие от позитивной утопии, главный герой находится в постоянном противодействии по отношению к обществу. И как следствие -роман наполнен событиями, действием. Антиутопия сохраняет традиционную для утопии фигуру путешественника, который наблюдает за жизнью нового мира свежим непредвзятым взглядом, но в антиутопии оценка этого общества героем, обычно совпадающая с мнением автора, негативная. Проводник, сопровождающий главного героя во время его блужданий по новому миру позитивной утопии, является медиатором его идей, тогда как в антиутопии он, наоборот, становится их ярым противником (часто проводником выступает любимая женщина). Кроме того, в сравнении с позитивными утопиями художественный мир антиутопии более населен, а система образов в ней сложнее.
Описанный жанровый сдвиг в первую очередь обусловлен нарушением одного из главных принципов утопии. В философии утопия исследуется как тип сознания во взаимосвязи с категорией идеала. Утопист пытается создать идеальное общество, устроенное по воле и разуму человека. Идеальное общество не является следствием естественного спонтанного общественного развития. Именно это отличает утопию от науки, которая стремится не к идеалу, а к истине. Утопист полностью отрицает старый мир и, словно с ноля, создает мир новый. Важным свойством утопического сознания в этой связи является его противопоставленность истории. Мир утопии - не результат исторического процесса, новое утопическое общество выступает не как следствие эволюции, а как альтернатива современности. Поэтому утопическое общество статично, остановлено в своем развитии, поскольку идеал уже достигнут и люди этого общества счастливы3.
Именно преодоление этого антиисторизма, этой статичности выводит антиутопию из жанра философского трактата, каким было, например, «Государство» Платона, и делает ее частью художественной литературы, причем воплощение утопии в романном жанре становится пиковой точкой этого преодоления. Появление романной утопии
означало не только разрушение одного из ее главных принципов, но и сочетание ее с другими древними жанрами. Часто такое творчество содержит элементы мифа и сказки, а также и более поздних жанров -приключенческого, детективного и даже любовного романа.
В контексте жанровой проблемы следует добавить, что понятие литературного утопического жанра - довольно сложное и до сих пор дискуссионное. С одной стороны, существует взгляд на утопию как тип сознания, и в этом смысле она является прежде всего философской категорией с чертами, приведенными выше. С другой стороны, термин «утопия» используется для обозначения определенного типа произведений, и прежде всего романов. Но утопия как тип сознания может проявляться в художественной литературе и в других разнообразных формах: рассказ, пьеса, путевые очерки и т. д. В этих случаях мы находим признаки утопического сознания, но жанровые знаки при этом могут отличаться от более традиционного варианта литературной утопии - романа. Фактически утопия выступает неким наджанровым элементом4.
Чешская межвоенная литература насчитывает десятки утопических произведений, в особенности в первом десятилетии. Некоторые из них стали достоянием мировой литературы и переведены на многие языки, прежде всего тексты Карела и Йозефа Чапеков, Яна Вайсса, Марии Майеровой. Другие остались в кругу чтения преимущественно чешской общественности, например, сочинения Иржи Гауссмана, Эмила Вахека, Владимира Раффела. Большая часть утопического пласта, однако, для читателя канула в Лету и является объектом интереса лишь исследователей данного феномена. Обязательным элементом сюжета практически всех этих произведений является вооруженный конфликт в той или иной форме.
Приведем примеры различий между позитивной утопией и антиутопией и в этом контексте покажем значение войны.
Молодой сатирик Иржи Гауссман издает в октябре 1922 г. сатирический роман-антиутопию «Фабричное производство добродетели». В первой половине романа рассказывается об изобретении и применении чудесного средства, которое способно заставить любого человека говорить правду, избавить от эгоизма и любить ближних. Автор этого открытия профессор Фабрициус из лучших побуждений старается добиться массового производства этого вещества с целью этизации всей страны Утопии. Два миллиардера начинают его производить, а далее Гауссман изображает собственно процесс этизации, в ходе которой все граждане становятся альтруистами. Во
второй половине романа действие принимает неприятный оборот -«этизованные» люди разделяются на два лагеря, и начинается гражданская война. После трех лет кровопролития мир восстанавливается, но к власти приходят большевики, и мировые державы, опасаясь распространения большевизма, объявляют Утопии экономическую блокаду, а потом и вовсе ее между собой делят. В данном случае мы наблюдаем типичный для антиутопии мотив - как выдающееся научное изобретение, призванное превратить человеческую жизнь в рай, оборачивается катастрофой. Война у Гауссмана становится неотвратимым итогом исторического развития антиутопического общества, и шире - всего человечества, причем не имеет значения, в каком направлении идет развитие и какими побуждениями руководствуются люди. Война антиутопии неотвратима и фатальна.
Удивительно сходным образом развиваются события в романе К. Чапека «Фабрика абсолюта» (выходил по частям в «Лидовых новинах» с сентября 1921 по 4 октября 1922 г.), в связи с чем Гаусманна даже обвиняли в плагиате. Есть серьезные причины полагать, что плагиата на самом деле не было, поскольку идея этого произведения уже присутствует в более ранних его произведениях (в том числе в «Диких рассказах», май 1922)5. В этом случае перед нами пример удивительного совпадения, которое показывает, насколько сильной и повсеместной была в те годы идея войны и ее неизбежности. Подобные мысли и совпадения мы найдем и у других авторов антиутопий.
Роман Владимира Раффела «Торговец симпатиями» (1929) часто называют антиутопией, в нем также возникает схожий с предыдущими произведениями мотив (предприимчивый мужчина продает лекарство, которое заставляет окружающих отчаянно любить того, кто его принимает). Как и других авторов, Раффела занимает вопрос личной свободы и ее границ и проблема человеческих амбиций и чрезмерной тиранической гордости. Однако, в отличие от случаев Чапека и Гауссмана, здесь дается не широкая панорама общества и всего человечества, а описаны отдельные случаи насилия (убийства и самоубийства), вызванные этим средством, поэтому называть этот роман утопическим вряд ли корректно.
Роман Эмила Вахека «Властелин мира» (1925) - напротив, один из самых ярких примеров выдвинутого тезиса. Главный герой романа - талантливый предприниматель-еврей Беер из Германии, олицетворяющий логику крупного наднационального капитала, - стремится стать властелином мира, сотворив из него огромное предприятие:
«Исчезнут в реальности политические границы, которые будут лишь игрушкой шовинистов, устрою Соединенные штаты европейские. Мои немцы за это будут отчаянно биться, поскольку будут уверены, что это их Штаты, хаха.. .»6 И ему это удается, он завладел всем миром, кроме коммунистической России, создал единую систему труда и его оплаты и тем самым смог обеспечить рабочим достойный уровень жизни и на практике воплотить социалистические идеалы. Однако такая социалистическая утопия со стандартизированным существованием, с сытым населением без безработицы продлилась недолго, да и не могла она длиться долго. Вахек причину этого объясняет так: «Тупое, довольное жевание челюстями остановилось, долго сдерживаемый инстинкт свободы прорвался»7, и далее: «.человечество хочет бороться, человечество должно бороться [...]. Настоящим властелином мира является закон бурления»8. Тем самым автор демонстрирует противоречие между утопией и историей. Эта концепция не была бы полностью наглядной без войн и революций, каковых в романе Вахека предостаточно. Беер реализовал свой план с помощью, выражаясь современным языком, гибридных войн: в начале торговой, потом «классической», но и последняя у него представлена в форме скорее войны изобретений (Германия побеждает в ней благодаря использованию отравляющих газов и т. п.). Интересно, что Вахек использует идею насильственной пацификации, близкую изобретениям Чапека и Гауссмана: отравленные пацифистским ядом люди начинают убивать тех, кто не согласен жить в мире. Предлагаемые автором реалии - Соединенные штаты европейские, современные типы войны - характеризуют его как выдающегося провидца, пусть его прогнозы и стали актуальны на много десятилетий позже (у Вахека действие разворачивается в 1930-х гг.). Тираническая «утопия» в его романе терпит крах из-за кровавой революции рабочих, в ходе которой гибнет и ее творец.
Роман Вайсса «Дом в тысячу этажей» (1929) - глубоко символичное произведение, поэтому и сама природа конфликта здесь сложнее. Борьбу Петра Брока (детектива, который пришел в тысячеэтажный дом, чтобы освободить принцессу) с тираном Мюллером, управляющим домом, благодаря христианской символике мы можем считать противостоянием догм Старого и Нового Завета, и когда Брок, будучи сторонником последнего, побеждает - только тогда главный герой романа, пленный в военном лагере, пробуждается от горячечного тифозного сна и тем самым спасает свою жизнь. Здесь мир антиутопии во главе с тираном является фантазией главного героя, и
поэтому внутренняя борьба героя служит наглядной проекцией образа человеческого общества: автор, прошедший и фронт, и лагерь военнопленных, видит причины мировой войны во внутреннем мире человека. Поэтому реальная война для Вайсса является следствием проигранной борьбы европейца с внутренним тираном.
Очевидно, что война, революция, убийство и социальное насилие не только присутствуют, но и по большей части становятся центром произведений-антиутопий, выступая иллюстрацией законов исторического развития человечества.
Приведем и противоположный пример - утопическое произведение в его позитивном варианте. Такими примерами служат, в том числе, путевые очерки из Советской России чешских коммунистов. Хотя авторы не считали свои произведения утопическими, их тексты отвечают критериям утопического типа сознания, о котором шла речь выше. Путевой очерк предполагает изложение впечатлений о стране, возможно и необъективное, но выражающее авторскую позицию. И именно это авторское видение служит демонстрацией утопического сознания. Эти писатели - убежденные коммунисты, то есть последователи априори утопической идеологии, и они смотрят на новый мир Советского Союза сквозь ее призму. Поэтому в свои очерки они отбирают факты, которые им подходят, опуская неудобные и изображая таким образом идеальный исторически статичный мир.
Мария Майерова, мэтр чешской социалистической литературы, впервые посетила Советский Союз в 1924 г. и вскоре издала книгу своих впечатлений от путешествия «День после революции» (1925). Автор, как и многие другие, претендует на отражение правды, но правды, в свете приведенных выше доводов, удобной, выстроенной исключительно с коммунистических позиций.
Уже на первой странице Майерова пишет о «мечте о положительном, позитивном, о том, что бы гарантировало настоящее изменение мира, [...] лучшее будущее»9; не обошлась писательница и без слова «сказка», поскольку Москва была для нее «сказкой детства»10 и чудом, которым она считала всю Россию. С другой стороны, она настаивает на объективности своих наблюдений. Таким образом, в книге Майеровой сказочное чудо сочетается с претензией на объективность, которая на деле получается очень избирательной.
Начинает Майерова свой путь в Европе, потом будет граница и Советский Союз. Композиционно в ее очерках представлены два мира: один - абсолютный идеал (Советская Россия), а второй - полностью негативный (дореволюционная Россия, Европа, и особенно
Польша, через которую Майерова едет на поезде). В самом Советском Союзе Майерова находит отрицательные черты, но это - следы старой России. Все подобные элементы должны, по мнению писательницы, быть искоренены и исчезнуть. Самым ярким образом уходящей России выступает Хитров рынок, социальное дно, где живут «неисправимые бродяги». Побирающихся детей Майерова называет «паразитами» и предупреждает: «Будь уверен, что этих детей уже несколько раз хватали, отвозили далеко в детские дома, умывали и присоединяли к группам детей того же возраста. Но они всегда убегали, потому что от них требовалась пионерская дисциплина, учение и труд»11, а также предостерегает, что дети только притворяются несчастными и больными, чтобы вызвать жалость. Советская Россия выглядит идеалом только для тех, кто согласен с новым режимом и принимает его правила.
Два противоположных мира разделяет граница, граница с Советским Союзом для Майеровой служит «занавесом, скрывающим захватывающее зрелище»12, в то же время капиталистическая Европа символически заканчивается военным кладбищем мировой войны13. С одной стороны, здесь таким образом реализуется принцип утопической географической изолированности, а с другой - этот интересный образ отсылает нас к древнейшей форме утопии, а именно - к обряду инициации, когда герой должен преодолеть определенное препятствие или рубеж, чтобы попасть в иной, загробный мир или же в мир идеальный. Целью такого путешествия является обретение знания, своего рода посвящение. В случае с Майеровой ее цель - дать рабочим веру в свои бесконечные возможности, сделать так, чтобы «у рабочих всего остального мира была опора и уверенность, что они борются не за сектантский фантом, а за освобожденный труд, за новые нравственные ценности, за новый мир»14.
Революцию и гражданскую войну писательница словно не замечает, первую она упоминает лишь однажды: «Ни нас, ни рабочих не интересует, что было до революции»15. То есть она не рассматривает ее как историческое событие с его причинами и последствиями, не помнит об убийствах, расстрелах и иных жестокостях. Майерова создает лишь два статичных не связанных друг с другом противоположных мира. Фактически граница между Европой и СССР - единственное препятствие, эти миры разделяющее, будучи пространственным рубежом, она замещает историческую трансформацию мира в идеальный - революцию и гражданскую войну, то есть те события, которые превратили царскую Россию в советскую. Тем са-
мым проявляется антиисторизм Майеровой.
Эти черты ярко демонстрируют утопичность восприятия Майе-ровой Советской России, которое не только было воплощением утопической идеологии, но и в ее текстах стало источником утопии уже литературной. Ни революция, ни гражданская война, которые привели к возникновению «идеального» мира Майеровой, ею не учитываются, этот «идеальный» мир показан изолированно от истории. Свое утопическое мышление писательница проявляет и в антиутопическом варианте литературного произведения, где изображается анти-идеальный мир капитала и где революция становится центром повествования, а именно - в романе «Плотина» (книгой вышел в 1933 г.). Подобное проявление утопизма мы найдем, например, и у Юлиуса Фучика16.
Подводя итоги, мы можем заключить, что в чешской литературе межвоенного периода антиутопия характеризуется в основном антикапиталистической направленностью, военный конфликт в ней выступает в центр художественного целого и выражает законы исторического развития. Если речь идет об утопии позитивной, созданной авторами коммунистической ориентации, то конфликт здесь практически не выражен, а создаваемый ими утопический социум противопоставляется истории. При этом у одного и того же автора можно найти примеры обеих утопий в зависимости от того, изображается ли мир капиталистический или коммунистический.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Pisa A. M. Vlna utopicnosti // Pisa A. M. Smery a cile: kriticke listy z let 1924-1926. Praha, 1927. S. 142-153.
2 См., например, работы: Шадурский М. И. Литературная утопия от Мора до Хаксли: проблемы жанровой поэтики и семиосферы. М., 2007; Аинса Ф. Реконструкция утопии: Эссе. М., 1999; Шацкий Е. Утопия и традиция. М., 1990; Баталов Э. Я. В мире утопии: (Пять диалогов об утопии, утопическом сознании и утопических экспериментах). М., 1989.
3 См. работу: Черткова Е. Л. Утопия как тип сознания // Общественные науки и современность. 1993. № 3. С. 71-81. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://ecsocman.hse.ru/data/705/784/1217/006o ns3-93-0071-81.pdf
4 См., например, работу: Павлова О. А. Метаморфозы литературной утопии: теоретический аспект. Волгоград, 2004.
5 Machac J. Jirí Haussmann a jeho místo v ceské satire. Praha, 1952. S. 96.
6 Vachek E. Pán sveta: fantasticky román. Praha, 1971 [1925]. S. 36. Здесь и далее перевод с чешского автора статьи.
7 Ibid. S. 214-215.
8 Ibid. S. 246.
9 MajerováM. Den po revoluci. Co jsem videla v SSSR. Praha, 1925. S. 5.
10 Ibid. S. 32.
11 Ibid. S. 192.
12 Ibid. S. 23.
13 Ibid. S. 25.
14 Ibid.
15 Ibid. S. 248.
16 Об этом см. работы: Sládek O. Julius Fucík o Sovetském svazu aneb Cesty «tam» a «zpátky» // Podhajsky F. A. (ed.) Julek Fucík / vecne zivy! Brno, 2010. S. 199-211; Амелина А. В. Утопичность в восприятии Советской России в чешской среде в 1920-1930-е гг. (Я. Вайсс, М. Майе-рова, Ю. Фучик) // Русский человек и Россия в восприятии славянских народов. М., 2014. С. 305-320.
A. V. Amelina
Utopian ideas about the war in the Czech interwar prose
The article focuses on the role the war plays in the Czech Utopian literature of the First Republic. In the negative utopia it is a result of historical dynamics and in the positive it is not described, in this way implementing the principle of antihistoricism. The works of I. Haussman, J. Weiss, V. Rafferl and M. Majerová are employed to demonstrate this principle.
Keywords: distopia, utopia, Czech interwar prose.
