CC BY
73
3. Кайдаш-Лакшина С.Н. От «Грозы» к «Горячему сердцу»: Одоление самодурства» // Щелыковские чтения 2014. А.Н. Островский и культура конца XIX -начала XX в.: Сборник статей / Науч. ред., сост. Едошина И.А. - Кострома: Авантитул, 2015. - С. 44-63.
4. Суворова А.В. Женское лицо интриги у А.Н. Островского и литературная традиция // Щелыковские чтения 2015. А.Н. Островский в контексте литературы: Конфликт, фабула, цитата, тематика: Сборник статей / Науч. ред., сост. Едошина И. А. - Кострома: Авантитул, 2016. - С. 57-71.
2018.02.019. Т.М. МИЛЛИОНЩИКОВА. ВОЙНА И МИР В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ТОЛСТОГО И ДОСТОЕВСКОГО. (Обзор).
Ключевые слова: Ф.М. Достоевский; Л.Н. Толстой; Стендаль; А.В. Суворов; Наполеон; публицистика; тема войны; протагонист; топос; компаративизм; литературные влияния; метафизика.
В обзоре представлены работы, написанные в рамках отечественного и американского литературоведения, авторы которых в разных аспектах рассматривают вопросы соотношения концептов «война» и «мир». Исследовательским материалом служит публицистика Ф.М. Достоевского («Дневник писателя») и художественные произведения Л.Н. Толстого («Севастопольские рассказы», «Война и мир»).
В. Котельников (Москва) в статье «"Война и мир": Трактовка Достоевского в контексте русской и французской публицистики» отмечает, что писателю «пришлось высказаться о войне в 1876 г. в связи с возраставшим в Европе политическим напряжением, вызванным событиями на Балканах, позицией Австрии и Германии. В начале второй главы апрельского выпуска "Дневника писателя" он, имея в виду настороженно-враждебное отношение Запада к России, утверждал, что ее военные успехи на европейской арене были бы опасны и чреваты большим конфликтом. Однако и тут (как и в других местах "Дневника") он не удержался от своих излюбленных "мечтаний" о том, что в "ближайшем будущем Россия окажется сильнее всех в Европе" и что "будущность Европы принадлежит России"1, причиной чего, по его предсказанию, станет неотвратимый социальный крах Запада» (1, с. 193-194).
1 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. - Л., 1981. - Т. 22. - С. 122.
Отталкиваясь в следующей главке от собственных «мечтаний», Достоевский непосредственно перешел к суждениям некоего мечтателя, которому поручил идею апологии войны. «Парадоксалист» развертывает тезис, согласно которому, за исключением междоусобных столкновений, война полезна и необходима. Исследователь подчеркивает, что реплики, по строю текста принадлежащие Достоевскому, не создают равноправного диалога автора «Дневника...» с персонажем, а еще менее - спора; они только подталкивают речь парадоксалиста к новым экстремальным утверждениям: «.ложь, что люди идут убивать друг друга: никогда этого не бывает на первом плане, а, напротив, идут жертвовать собственною жизнью», и это одна из «"великодушных идей", без которых человечество жить не может. Война поднимает у всех дух, скорбят для "приличия", ибо "ужасно трудно признаваться в иных идеях" и "хвалить войну никто не решится"»; «долгий мир ожесточает людей. В долгий мир социальный перевес всегда переходит на сторону всего, что есть дурного и грубого в человечестве, - главное к богатству и капиталу»1; он «производит апатию, низменность мысли, разврат, притупляет чувства. Наслаждения не утончаются, а грубеют», становятся плотоядными, «сластолюбие вызывает сладострастие, а сладострастие всегда жестокость», «теперешний мир всегда и везде хуже войны»2, во время мира «укореняется трусливость и бесчестность»3, обостряется неравенство положений и состояний, а в войну между людьми и народами возникает «равенство героизма»4.
С точки зрения В. Котельникова, в определенной части эти суждения оправдываются событиями XX и XXI вв.: «богатство и капитал» в условиях мира и прогресса после Второй мировой войны создавали на Западе предпосылки сегодняшних социально-политических и антропологических кризисов.
Достоевский заключает главку мыслью о том, что «с мечтателями спорить нельзя»: это был бы спор с самим собой. Приписанные «парадоксалисту» «мечтания» принадлежат самому Досто-
1 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. - Л., 1981. - Т. 22. - С. 123.
2 Там же. - С. 124.
3 Там же. - С. 125.
4 Там же. - С. 126.
евскому несомненно, ибо он в тех же формулировках, что и «парадоксалист» (чуть смягчая оговорками), через год высказывает их непосредственно от себя в апрельском выпуске «Дневника», где все возражения и аргументы о «пролитой крови» отданы «мудрецам нашим», а писатель уже прямо проповедует: «Поверьте, что в некоторых случаях. война есть процесс, которым именно с наименьшим пролитием крови, с наименьшею скорбию и с наименьшей тратой сил достигается международное спокойствие и вырабатываются, хоть приблизительно, сколько-нибудь нормальные отношения между нациями. Долгий мир всегда родит жестокость, трусость и грубый ожирелый эгоизм, а главное - умственный за-стой...»1.
Такое развитие тезисов «парадоксалиста» уже самим автором становится еще более точной характеристикой цивилизационных процессов - вплоть до нашего времени, подчеркивает исследователь.
Только «война из-за великодушной цели. - по мысли Достоевского, - очищает зараженный воздух от скопившихся миазмов, лечит душу, прогоняет позорную трусость и лень, объявляет и ставит твердую цель, дает и уясняет идею, к осуществлению которой призвана та или другая нация»2.
В такой трактовке темы с Достоевским сошелся его суровый оппонент, парадоксалист русской публицистики тех лет, К.Н. Леонтьев, в очерке «С Дуная» (1867-1868) заявивший, что мир отнюдь не всегда способствует развитию, облагораживанию духа человеческого.
На представлении о войне как о «божественном учреждении», высказанном Цельсом, блаженным Августином, Ж. де Мест-ром, X.К.Б. Мольтке основана этико-политическая традиция, игравшая значительную роль в европейской жизни.
Прусско-германский полководец и теоретик X.К.Б. Мольтке (1800-1891), которого неоднократно упоминал Леонтьев в своих статьях и чей «величественный образ» импонировал ему, утверждал, что «Война - часть Божественного миропорядка. В ней раскрываются самые возвышенные добродетели людей, мужество и самоотречение, верность долгу и готовность принести жертву -
1 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. - Л., 1983. - Т. 25. - С. 101.
2 Там же. - С. 102.
рискуя собственной жизнью. Без войны мир погряз бы в трясине материализма» (1, с. 197).
В. Котельников подчеркивает, что в 1871 г. Достоевский мог бы подтвердить такие суждения Мольтке своими дрезденскими впечатлениями: «Я видел тогда эти войска, и невольно любовался ими: какая бодрость в лицах, какое светлое, веселое и, в то же время, важное выражение взгляда!.. Нет, эти немцы шли без палки, как один человек, с совершенной решимостью и с полной уверенностью в победе. Война была народною; в солдате сиял гражданин, и, признаюсь, мне тогда же стало жутко за французов»1.
С весны 1877 г. писатель прилагает свою концепцию к реальным событиям начинающейся русско-турецкой войны, указывая конкретные политические цели подъема, который считает всенародным, и возвышая речь до моральной патетики: «Эта неслыханная война за слабых и угнетенных, для того чтоб дать жизнь и свободу»2. Достоевский «сдвигает цели войны в область внутренних задач России», усматривая в ней единственное средство возрождения национального духа «братьев-славян»: «С войной и победой
3
придет новое слово, и начнется живая жизнь...» .
Публицистическое заострение темы войны у Достоевского было вызвано не в последнюю очередь его стремлением вывести полемический удар по либералам, в частности по выступлению А.Н. Пыпина в «Вестнике Европы», где говорилось, что «национальная гордость» может оказаться «фальшивым самообольщением и самодурством».
Однако Достоевский не избег прославления «того вечного мира, в который, - с воодушевлением писал он, - мы имеем счастье верить» и того воистину международного единения и воистину человеколюбивого преуспеяния», на которое он надеялся4. И в этом случае он также следовал просветительскому гуманизму, который выработал и продвигал идею пресловутого «вечного мира».
1 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. - Л., 1981. - Т. 23. - С. 60.
2 Там же. - Л., 1983. - Т. 25. - С. 197.
3 Там же. - С. 95-96.
4 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. - Т. 25. - С. 100.
В. Котельников приходит к выводу, что Достоевский «двигался между апологией войны и гуманистическими мечтами о мирном всечеловеческом единении людей» (1, с. 202).
В статье «Толстовские страницы "Пармской обители" (К ост-ранению войны у Толстого и Стендаля)» Александр Жолковский (Университет Южная Калифорния, Лос-Анжелес, США), применяя компаративистский метод исследования, обнаруживает разительное различие между двумя деромантизирующими подачами великих битв и задается вопросом, в чем смысл обнаруженного несовпадения.
Исследователь отмечает, что признание Л. Толстого об ученичестве у Стендаля было сделано в беседе с Полем Буайе (1901). Речь шла о нескольких главах «Пармской обители» (1839), где герой романа, маркезино Фабрицио дель Донго, сражается при Ватерлоо на стороне французов. Чтобы понять, что в них привлекало Толстого, а что оставило скорее холодным, автор статьи анализирует 40 стр. «Пармской обители» (т. 1., гл. 11-У) и аналогичное место из «Войны и мира» - главы о поездке Пьера на Бородино (т. 3, ч. 2, гл. XVIII, XX-XXV, XXX-XXXII; т. 3, ч. 3, гл. УШ-ГС).
Хотя описание Бородинского сражения гораздо длиннее, эпизоды, даваемые через призму восприятия Пьера, соизмеримы по объему со стендалевскими. А. Жолковский сопоставляет две выборки по самым общим тематическим параметрам, а затем концентрирует внимание на одном разительном различии, не получившем достаточного исследовательского интереса.
Среди параллелей рассматриваются: историческое событие, протагонист - носитель точки зрения, путь к полю битвы, идентичность, контакты с участниками кампании, приобретаемый опыт.
Выделяя сходства и различия, А. Жолковский констатирует, что лейтмотивом этих двух текстов является подрыв некоторых готовых представлений, их деромантизирующее остранение, отчасти сходное, но во многом различное.
Очевидный общий знаменатель - ирония по поводу таких абстракций, как «поле сражения», воплощенная в мотиве «непонимания событий человеком, находящимся в их гуще». Натурализации этой остраняющей установки служат как общая для двух протагонистов наивность в военных вопросах, так и их разные идентичности. С одной стороны, «неправильные» реакции Фабрицио хорошо
согласуются с множественностью тех «масок», с точки зрения которых он смотрит на происходящее; с другой - удивление Пьера естественно мотивируется его единой, но противоречивой ролью «своего (аристократа) чужого (штатского)» по отношению к высокопоставленным знакомым и «чужого (штатского аристократа), становящегося своим ("нашим барином")» по отношению к солдатам (2, с. 323).
Важный аспект линии Фабрицио составляет провал надежд на сближение с его кумирами-полководцами - обращение вальтер-скоттовского (и пушкинского) топоса «личного контакта с историческим лицом». Пьер, правда, имеет возможность разговаривать с Кутузовым и Беннигсеном, но это не приводит к пониманию «позиции» (в «Войне и мире» есть и более прямые параллели к «провалу контакта» - в линиях князь Андрей - Наполеон, Николай Ростов - Александр и Лаврушка - Наполеон).
Сходны и эпизоды абсурдного личного столкновения протагониста с противником, кончающиеся бегством в разные стороны.
Совместной трапезе Пьера с солдатами, которым он решает не платить за еду, чтобы не разрушить чувства общности, есть параллель в «Пармской обители»: Фабрицио предлагает солдатам деньги за хлеб, они обижаются, потом дают бесплатно.
Существенно различается общая подача двух протагонистов: Пьер остается нелепым чудаком, еще не нашедшим себя, и в его линии здесь полностью отсутствуют контакты с женщинами. Фаб-рицио - несколько наивный, но благородный герой, в частности -любимец женщин, проявляющий в отношениях с ними инициативу.
Главное же различие двух повествовательных установок, по мнению исследователя, состоит в том, что Стендаль глазами Фаб-рицио показывает сражение в основном «снизу», направляя жало демифологизации на средний и рядовой состав армии (хотя и в «Пармской обители» есть обвинения в адрес предавших армию генералов), а Толстой глазами Пьера, «вровень и сверху», подрывает военные теории высших чинов, а рядовых солдат и боевых офицеров, которых он наблюдает «снизу и вровень», героизирует.
Особенно наглядно это различие проявляется в разработке мотива «денежно-коммерческой стороны» фабулы, практически отсутствующего в рассматриваемых главах «Войны и мира», но настойчиво развиваемого в «Пармской обители» - «в духе бабелев-
ского сочетания свойств военного донесения и банковского чека» (2, с. 324).
В «Пармской обители» всевозможные операции с деньгами и собственностью - наем и оплата услуг, покупки, взятки, реквизиции, кражи, ограбления, обирание трупов, а временами и бескорыстная помощь - составляют целый слой повествования о битве при Ватерлоо. По его ходу протагонист постепенно осознает нереалистичность своих благородных ожиданий и инстинктов и даже сам совершает ограбление, по образцу тех, которым подвергался. Но полного переворота в его нравственном облике не происходит, он остается верен своим идеалам и в конце своих странствий вознаграждается бескорыстной заботой случайных знакомых.
По мнению А. Жолковского, нельзя утверждать, что Стендаль целиком построил главы о Ватерлоо на меркантильных мотивах. Эта линия, хотя и очень последовательно развитая, не становится единственной или как-то особо драматически выстроенной, -скорее «добросовестно реалистической». Исследователь подчеркивает, что и до ватерлооского анабазиса Фабрицио, начиная с первой же главы «Пармской обители», речь о деньгах, состояниях, затратах, долгах и т.п. ведется постоянно. Вместе с тем в свете «Войны и мира» и ранних военных рассказов Л. Толстого («Рубка леса. Рассказ юнкера», 1855; «Севастополь в мае», 1855; «Из кавказских воспоминаний. Разжалованный», 1856; «Севастополь в мае 1855 года», 1856) явствует, что и русский писатель смотрел на реальность армейской жизни вполне трезво, охотно разрабатывая коллизии, аналогичные изображению Стендаля. Исследователь полагает, что почти полное отсутствие материальных мотивов в главах «Войны и мира» о Бородине «связано с двоякой центральной задачей, решавшейся Толстым: разоблачением несостоятельности военных теорий и героизацией патриотизма русских воинов: мелочным расчетам там просто не нашлось места» (2, с. 339).
Канадская исследовательница Донна Тусинг Орвин (Университет Торонто) в статье «Суворов в "Войне и мире"» определяет роль образа великого русского полководца в эпопее Л. Толстого. К анализу привлечены черновики и те исключения, которые сделал писатель при переработке ранней публикации первых частей романа («Русский вестник», 1865-1866). В черновых вариантах романа Суворов играет заметно большую, чем в окончательном тексте,
роль в жизни князя Андрея Болконского. С одной стороны, в окончательном тексте Л. Толстой не ставит Суворова в один ряд с другими полководцами XVIII в., полагавшими, что ведение войны может стать наукой, а армия - механизмом, управляемым командирами. Толстовский Суворов в черновых вариантах сторонится стратегии и тактики, предпочитая воодушевлять своих солдат на поле боя, как это делает князь Андрей, смертельно раненный во время Бородинской битвы. С другой стороны, в окончательном варианте писатель не приписывает Суворову соображений князя Андрея по поводу того, что единственно оправданной может быть только беспощадная война за выживание. Не Суворов, а Багратион - образец поведения командующего на войне, которая ведется не на жизнь, а на смерть. С точки зрения Л. Толстого, Суворов «слишком принадлежит веку Просвещения, чтобы стать частью жестокого мира тотальной войны, в котором действуют Багратион, Давыдов и Долохов» (3, с. 16).
По мере развития романного действия «угроза открытого столкновения» с военным учением Суворова становится все очевиднее: ссылки на полководца присутствуют в двух первых томах окончательного текста романа; лишь одна обнаружена в третьем томе; в четвертом - упоминания отсутствуют. Толстой не стремился делать Суворова подлинно живым образом, как Наполеона или Кутузова. По мнению Д. Орвин, показательно, что писатель не обращается к идеям Суворова и не цитирует его работ и высказываний, как в случае Наполеона.
В отличие от Александра I или Наполеона Суворов лишен психологической достоверности и не является прототипом ни одного из героев, включая старика-князя Болконского, более похожего на деда Л. Толстого Н.С. Волконского, чем на знаменитого генералиссимуса. «Тема Суворова и эхо его идей прослеживаются в партитуре романа в общем звучании индивидуальных партий ряда персонажей и становятся частью узнаваемой общей мелодии, отчетливыми нотами эпохи» (3, с. 18), - заключает исследовательница.
Барбара Леннквист (США) в статье «Наполеон в салоне Анны Павловны Шерер» прослеживает художественный прием введения в роман «Война и мир» темы Наполеона. Исследовательница отмечает, что уже в первой сцене романа проходит своего рода парад мнений, рассуждений и убеждений относительно самого живо-
трепещущего вопроса творимой на глазах современников истории начала XIX в. - вопроса о роли и значении личности для судеб мира Наполеона Бонапарта. Этот персонаж еще до того, как состоится знакомство с прочтением этого образа Толстым, предстает перед читателем в разных ипостасях в зависимости от масштабов и пристрастий судящих о нем людей: то он апокалиптический антихрист, уже обнаруживший себя в мире через многие мистико-геральдические знаки, то он - конкретный политик, о котором следует судить по его высказываниям и действиям, то он тщеславный и мстительный индивидуум, то великий провидец и деятель, понявший веления своего времени.
В открывающей «Войну и мир» сцене ставится вопрос о том, «что есть писание истории». Разные толкования одного события (смерть герцога Энгиенского) и одного лица (Буонапарте - Бонапарт - Наполеон) с самого начала романа разрушают установленный канон исторического романного жанра и сразу предъявляют новый масштаб художественного подхода к самому феномену знания об историческом процессе. Читатель, помещенный в перспективу множественных восприятий одного явления, усваивает первую главную посылку толстовской эпопеи: история не имеет одного измерения (4, с. 353).
Список литературы
1. Котельников В. «Война и мир»: Трактовка Достоевского в контексте русской и французской публицистики // Современные проблемы изучения поэтики и биографии Достоевского: Рецепция, вариации, интерпретации / под ред. Захарова В.Н., Степаняна К. А., Тихомирова Б.Н. - СПб.: Дмитрий Буланин, 2016. -С. 193-203. - (Dostoevsky monographs; вып. 5).
2. Жолковский А.К. Толстовские страницы «Пармской обители» (К остранению войны у Толстого и Стендаля) // Лев Толстой в Иерусалиме: Материалы международной науч. конф. «Лев Толстой: После юбилея» / Сост. Толстая Е.Д.; предисл. Паперного В. - М.: Новое литературное обозрение, 2013. - С. 317-339.
3. Орвин Д. Суворов в «Войне и мире» // Лев Толстой и мировая литература: Материалы VIII Международной конференции, проходившей в Ясной Поляне 1214 августа 2012 г. - Тула: Музей-усадьба Л.Н. Толстого «Ясная Поляна», 2014. -С. 5-22.
4. Леннквист Б. Наполеон в салоне Анны Павловны Шерер // Лев Толстой в Иерусалиме: Материалы междунар. науч. конф. «Лев Толстой: После юбилея» / Сост. Толстая Е.Д.; предисл. Паперного В. - М.: Новое литературное обозрение, 2013. - С. 347-353.
