CC BY
63
УДК 82.161.1-31 Толстой Л.+82.821.111-31Голдинг
А. И. Кузнецова
«ВОЙНА И МИР» Л. Н. ТОЛСТОГО В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ РЕЦЕПЦИИ У. ГОЛДИНГА: КОНЦЕПЦИЯ «РОМАНА-ГОРЫ»
Московский педагогический государственный университет, г. Москва, Россия
Аннотация. В статье исследуется художественная рецепция романа Л. Н. Толстого «Война и мир» У. Голдинга: выявляются причины возникновения интереса Голдинга к творческому наследию Толстого, делаются выводы о специфике восприятия английским писателем русского национального характера и русской литературы. Основным объектом анализа становится эссе Голдинга «Толстой-гора», в котором он сравнивает «Войну и мир» с горной вершиной и на основании концепции «ро-мана-горы» обосновывает структурные и содержательные особенности романа Толстого. Подробный анализ данной концепции позволяет предположить, что Голдинг проецировал собственные творческие маркеры (амбивалентность человеческой природы, военная тематика, пространственные образы-вертикали, философичность текста и т. д.) на роман Толстого, и одновременно выдвинуть гипотезу о «Войне и мире» как об одном из источников творческого вдохновения писателя.
Ключевые слова: английская литература XX века, У. Голдинг, Л. Н. Толстой, «Война и мир», рецепция.
Актуальность исследуемой проблемы. Цель данной статьи - изучение специфики художественной рецепции романа Л. Н. Толстого «Война и мир» английского писателя У. Голдинга. Тщательный анализ эссе У. Голдинга, посвященного роману Л. Н. Толстого «Война и мир», являет собой имагологического порядка актуальный и столь востребованный современной гуманитарной наукой экскурс в проблему диалога культур [4]. В процессе этого диалога очерчиваются картины другого, иного мира, а также вырисовывается специфика рецепции одним литературным сознанием другого, представляющего собой отличающийся национальный характер. В данном случае речь идет о русско-английском литературном диалоге двух важнейших доя своих эпох писателей - Толстого и Голдинга. Размышляя о тексте «Войны и мира», обретшем статус мирового стереотипа, Голдинг этот стереотип не только поддерживает, но и частично освежает, коррелируя свою художественную рецепцию Толстого с собственным авторским методом и художественным миром своих романов. Выводы, сделанные в процессе анализа эссе «Толстой-гора», позволяют как расширить возможности интерпретации классического текста «Войны и мира», актуализировав его для читателя, так и выявить или прояснить специфические черты художественного мира самого Голдинга.
Материал и методика исследований. Материал для анализа - эссе Уильяма Голдинга «Толстой-гора», которое анализируется с использованием биографического, сравнительно-исторического и имагологического методов.
© Кузнецова А. И., 2017
Кузнецова Анна Игоревна - кандидат филологических наук, доцент кафедры всемирной литературы Института филологии Московского педагогического государственного университета, г. Москва, Россия; e-mail: [email protected]
Статья поступила в редакцию 08.04.2017
Результаты исследований и их обсуждение. 8 сентября 1961 г. в британском еженедельном журнале «Spectator» публикуется заметка «Толстой-гора» («Tolstoy's Mountain») писателя и по совместительству постоянного автора-рецензента журнала Уильяма Голдинга (William Golding, 1911-1993), хорошо известного аудитории своим недавним быстро обретшим статус культового романом «Повелитель мух» (1954). Позднее статья была включена в сборник очерков «Горячие врата» («The Hot Gates», 1965 [9]).
Период 1960-1962 гг. ознаменовался перерывом в романной карьере писателя, посвятившего эти три года активному сотрудничеству с журналами. Как пишет Фрэнк Кер-мод, Голдингу «было непросто привыкнуть к лучам славы, казавшейся ему неестественной и приписывающей ему способности, коими он не обладал. Он написал романы на очень крупные и важные темы, но настаивал на том, что он не мудрец, не гуру, не пророк» [11, с. 245]. Смущение писателя вызывали упорные попытки британской прессы и критики повесить на него ярлык «великого учителя, глаголющего истину», однако Гол-динг, который в юности мечтал посвятить свою жизнь театру и много играл в любительских спектаклях, видится, в немалой степени сам мог быть зачинщиком и творцом подобного автомифа. В этом контексте показательно свидетельство отечественного литературоведа В. В. Ивашевой, которая, суммируя свои впечатления от личного общения с писателем, называет очерк о нем «Патриарх из Солсбери»: «Коренастая фигура. Средний рост. Окладистая, но не очень густая борода. То ли седая, то ли выцветшая, белесая. Глаз не видно: Голдинг смотрит против солнца, и его глаза почти закрыты веками <...>. На первый взгляд ему много больше его лет <...> его внешний вид как бы обязывает к почтению. Я смотрю на него и помимо воли даю ему про себя прозвище: патриарх из Солсбери! То ли случайное сходство, то ли подчеркнутая стилизация» [2, с. 360]. Так или иначе, но пристальное внимание критиков и повышенные ожидания читателей вынудили писателя на некоторое время уйти в тень публицистики, отказавшись от больших романных форм.
Не последнюю роль в обращении Голдинга к журналистике сыграли финансовые трудности, а также смерть в 1958 г. его отца и целый ряд сокрушительных рецензий на его последний роман «Свободное падение» («Free Fall», 1959). Обзоры, эссе, рецензии и путевые очерки, публиковавшиеся в британских «The Bookman», «Spectator» и американском «Holiday», в конечном итоге не только гарантировали семье писателя финансовую стабильность, но и помогли преодолеть период внутреннего разочарования и молчания, триумфально закончившегося через пять лет публикацией вершинного романа У. Голдинга «Шпиль» («The Spire», 1964).
В период творческого кризиса наиболее плодотворно оказалось сотрудничество писателя с еженедельником «Spectator»: более двадцати статей в период с 1960 по 1962 год. Отмахиваясь от звания пророка, Голдинг обращается к писателю, очевидно и заслуженно принявшему этот титул еще при жизни - русскому классику Льву Николаевичу Толстому. Статья Голдинга «Толстой-гора» предсказуемо открывала раздел книжных новинок («Books») журнала, формально будучи рецензией на очередное однотомное переиздание «Войны и мира» [13] JI. Н. Толстого, опубликованное одним из старейших британских издательств «Heinemann».
Более одной тысячи страниц ставшего к этому времени уже классическим перевода Констанс Гарнетт (Constance Garnett, 1861-1946) [5], чей полувековой авторитет не смогли пошатнуть многочисленные обвинения критиков в слишком вольном обращении с оригинальным текстом, сопровождались графическими иллюстрациями американского художника Джона Грота (John Groth, 1908-1988). В прошлом военный корреспондент, свидетель Второй мировой войны, первым браком женатый на русской эмигрантке Александре Марковой, Дж. Грот был особо известен своим мастерством в изображении воен-
ных тем [10]. Так, по справедливому замечанию американских литературоведов, вершиной иллюстраторского труда Дж. Грота стала работа над романом Э. М. Ремарка «На Западном фронте без перемен» [12]. Военной специализацией гротовского рисунка объяснялся его интерес и впоследствии успех в качестве иллюстратора романа «Война и мир».
Учитывая, что новыми в данном издании были разве что иллюстрации Грота, а перевод Гарнетт был известен англоязычному читателю еще с 1904 г. [14], очевиден тот факт, что очередное переиздание толстовской эпопеи, приуроченное к пятидесятилетней годовщине смерти отечественного классика, становится для Голдинга лишь поводом добавить свое слово в летопись британского толстоведения и явить на суд публики собственную оригинальную и достаточно полемичную концепцию романа «Война и мир».
В противовес каноничной рецензионной форме Голдинг вводит аудиторию в круг своего чтения через анекдот-побасенку о том, с каким ужасом и восхищением он провожал несколько недель назад друга-альпиниста, отправившегося покорять Маттерхорн (одну из последних покоренных альпийских вершин высотой 4478 м), «чувствуя радость от того, что все эти приключения были для меня далеко позади» (здесь и далее перевод А. И. Кузнецовой) [9, с. 121].
Однако недолгое облегчение заканчивается прибытием тяжелого фанерного ящика-посылки, из которой писатель извлекает новое издание «Войны и мира». Невольное сравнение самой известной и наиболее сложной для восхождения альпийской вершины Маттерхорн и книги приводит к победе последней, ибо эта «русская гора» оказывается более «труднодоступной/rernote» [9, с. 121], чем любая горная вершина.
Здесь между строк следует отметить, что личные авторские воспоминания как отравная точка книжного обзора и последующее преобладание «интимного» сюжета над публицистическим постепенно стали фирменным приемом Гсшдинга-рецензента. Биограф писателя Джон Кери замечает: «Размер обзоров в "Spectator", будучи в два раза больше, чем в "The Bookman", освобождал место для анекдота, воспоминания и личных откровений, что Миллер всячески поощрял» [8, с. 243]. Карл Миллер, литературный редактор «Spectator», работавший с Голдин-гом, действительно, эту жанровую трансформацию поддерживал, следуя общей редакторской политике, связанной с тенденцией реформирования публицистических жанров в 60-х годах, оформившейся в США, в частности, в явлении «новый журнализм».
Итак, основой для сопоставления романа «Война и мир» и горы Маттерхорн в эссе Голдинга становится идея абсолюта: литературного - в случае с Толстым и геоэстетического - в случае Матгерхорна, по общему утверждению, являющего собой совершенный силуэт горы, чье покорение есть вершина человеческого подвига. Как и любой абсолют, роман и гора труднодоступны, но, будучи его воплощением, они есть вечная точка притяжения читателя-альпиниста.
По мнению Голдинга, для английского писателя основные сложности «восхождения» к роману Толстого предсказуемы: проблема с запоминанием имен, знакомая даже русскому читателю, и лингвистическая проблема перевода К. Гарнетт. Отдавая ей дань уважения как слависту, Голдинг отмечает «определенную неясность и неточность / vagueness and imprecision» [9, с. 121] ее текста, фиксируя собственную постоянную боязнь непонимания «подтекста и обертонов / implications and overtones» [9, с. 121], очевидных для русской публики. Критический посыл, однако, заканчивается более философской постановкой вопроса: «Я не знаю, кто более ответственен за эту неопределенность - Толстой, Констанс Гарнетт или мое невежество» [9, с. 122].
Обозначенная в заголовке метафорическая спираль «роман-гора» начинает искусно раскручиваться, обрастая периферийными подсмыслами на протяжении всей гоцдинговской читательской рецепции, и придает эссе «Толстой-гора» искомую композиционную и философскую цельность.
Процесс чтения сопоставляется с растущим по мере приближения горным силуэтом. Но это приближение - суть очередное препятствие для читателя, ибо гора «неохватна» для взгляда (интерпретации и понимания), «она окутана постоянно наплывающими облаками, которые дают возможность лишь мимолетным взглядом уловить отдельные черты, так что очертания в целом остаются под вопросом» [9, с. 122]. К подобным текстам, подлежащим бесконечному прочтению и интерпретации, Голдинг относит также творения Гомера и Шекспира, выстраивая, таким образом, литературную триаду Гомер - Шекспир -Толстой, говорить о которой можно «на протяжении всей жизни» [7, с. 122].
Основополагающий вопрос для английского писателя - «О чем же эта книга?» [9, с. 122]. Перебирая возможные ответы («Смерть? Рождение? Любовь? Назначение? Обыденность? Природа реальности? История? Война?» [9, с. 122]), Голдинг останавливается на последнем «война», тем более что, по его собственному признанию, именно таковы были его читательские ощущения при первом знакомстве с книгой много лет назад. Аксиоматичность этого утверждения в данный момент времени не кажется Голдингу столь бесспорной, и он, воспользовавшись издательским поводом, разворачивает перед читателем весьма критическую по отношению к толстовской концепции войны теорию взаимоотношений человека и истории.
Примечательным кажется факт, что последний из опубликованных на тот момент романов Голдинга «Свободное падение» (цитируемый, кстати, в эссе) как раз ознаменовал отход писателя от традиционной формы романа-притчи и был посвящен в немалой степени событиям Второй мировой войны и воздействию военного опыта на психику человека. И хотя идея влияния «Войны и мира» на роман Голдинга весьма дискуссионна, очевидна заинтересованность писателя вопросами сущности войны и ее генезиса, который Голдинг видит в «черной тьме», составляющей сокровенную суть человеческой души. Война как таковая не становится предметом описания в его творчестве, но часто -будучи сюжетной завязкой - является катализатором психических и нравственных сдвигов, определяющих путь главного героя. Так, в романе «Повелитель мух» мальчики оказываются на необитаемом острове в результате военной эвакуации, Кристофер Мартин в «Хапуге Мартине» погибает в результате уничтожения его катера фашистской подлодкой, а главный герой романа «Зримая тьма» изуродован в результате лондонского пожара, устроенного при налете немецкой авиации. Военный опыт Уильяма Голдинга, служившего во время Второй мировой во флоте, обусловил его личную вовлеченность в онтологического характера дискуссию о «войне» и о «мире» и сделал неслучайным его обращение к искомому роману Льва Николаевича Толстого. Излишним кажется здесь напоминание о том, что вся триада - Толстой (как автор рецензируемого романа), Голдинг (как реципиент) и Джон Грот (как иллюстратор, о котором знавший его Э. Хемингуэй говорил: «Он проник в самую суть войны» [7]) - непосредственно были свидетелями военных действий.
Особую ценность текст «Толстой-гора» обретает в силу того, что Голдинг активно избегает в творчестве автокритики и авторецепции, а в многочисленных интервью демонстрирует крайнюю лаконичность и сдержанность, предлагая читателю самому пробираться сквозь словесные лабиринты своего художественного творчества. И лишь в ограниченном круге эссе и очерков автор позволяет себе напрямую изложить ряд эстетических и философских взглядов на мироздание и человеческую природу. Роман «Война и мир» оказывается на перекрестье личного и читательского опыта Голдинга, в первых своих романах размышлявшего скорее о войне, нежели о мире. «Социальные», т. е. «мирные», романы писателя появятся позже: «Пирамида» (1967), цикл «На край света: морская трилогия» (1980-1989), «Бумажные людишки» (1984).
Базовый тезис Голдинга в очерке - природа войны, описанная в романе «Война и мир», актуальна лишь применительно к наполеоновским войнам и мнение Толстого о том, «что его идеи будут истинны во все времена <...> ошибочно» {«...Tolstoy thought he was making statements that were true for all time, but, if so, he was wrong») [9, p. 122]. Ha протяжении веков если не суть войны, то методы ее ведения изменялись, и та война, которую знал Толстой, уже не имеет ничего общего с современностью, полагает Голдинг: «Изменения войны коснулись, прежде всего, знаний полководца о том, что происходит, и его возможности это контролировать» [9, с. 122]. Отсутствие средств связи не позволяло предводителям армий столь существенно влиять на ход битвы в былые времена: «Бои на суше и на море происходили в неэстетичной завесе дымящихся орудий, где коммуникация была невозможной <...> Великие люди в этой бессмыслице, порождаемой отсутствием связи, ничего не контролировали» [9, с. 122-123]. В этом отношении много более правым оказывается Кутузов с его опорой на «ход истории», нежели Наполеон, пытающийся этот ход контролировать. Как замечает Болконский, Кутузов «понимает, что есть что-то сильнее и значительнее его воли, — это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной воли, направленной на другое» [6, с. 181]. Буквально цитируя Болконского, Голдинг резюмирует: «Толстой пытался опровергнуть взгляд на Великих Людей в истории. Он замещает их моделью общих направлений и тенденций. Мудрый человек - это не Наполеон, который думает, что он контролирует события, но Кутузов, который знает, что он - нет, но разрешает себе побыть повивальной бабкой при естественных процессах» [9, с. 123]. Военная модель Толстого неактуальна и не работает в двадцатом столетии, ибо с развитием связи, как это ни парадоксально, возрастает роль Личности и ее влияния на исторический процесс. У «Великого человека» («Great Man») появляются возможность принять решение и шанс это решение реализовать, что возвращает нас, по мнению Голдинга, в прямо противоположный толстовскому универсум Героя, а не Народа.
Однако модель универсума Толстого едина и в дни войны, и во времена мира, и на войне, и в социуме, ибо война, по сути, тот же социум, но в ином контексте. И здесь логика Толстого также видится Голдингу предельно неактуальной: «Всеобщее невежество и беспомощность в девятнадцатом веке соответствовали беспомощности правителя и либерала. Они не обладали ни информацией, ни контролем. Они работали в дымке мира / fog of peace» [9, с. 123]. Осознавая, что «играет на чужом поле» социологии и политологии, Голдинг позволяет себе «засунуть нос не в свое дело и предположить, что здесь мы имеем дело с решением одной очень давней проблемы» [9, с. 123]. Имеется в виду несостоятельность марксистской, по мнению Голдинга, утопии о мировой революции, которая оказалась возможна лишь в тех странах, где действительно историей управлял людской поток, а отдельные личности оказывались сметены народной волей: «Коммунизм встал на ноги в отсталых, невежественных и центробежных ("backward, illiterate, centrifugal") России и Китае», а в «...высокоразвитом, с индустриальной точки зрения, обществе сам объем средств коммуникации... не позволил революции случиться» [9, с. 124]. Так, во времена Всеобщей стачки Великобритания избежала революции в немалой степени благодаря передачам ВВС, пропагандировавшим образ старой доброй Англии («Old England» [9, с. 124]). Средства массовой информации позволяют навязать обществу точечные мнения, изначально этому обществу не присущие, что, собственно, и делает общество массой с современной социологической точки зрения. В контексте данной идеи
вовсе не безумным одиночкой видится отец Джослин, мечтающий воздвигнуть шпиль в одноименном романе Голдинга, а человеком, возвышающимся над толпой и в силу своего положения (настоятель собора) навязывающим толпе свое мнение (необходимость строительства). Здесь стоит отметить, что роман Толстого в какой-то момент становится для английского писателя лишь поводом для обширного разговора о собственной концепции исторического процесса, политике и природе войны, что, собственно, и позволяет свободная форма эссе. Небесспорность ряда выводов Голдинга о Толстом, равно как и правомочность сопоставления двух войн, могут быть подвергнуты определенной критике, однако жанровый канон эссе и не предусматривает системного и предельно аргументированного анализа.
Так о чем же, с позиции современного читателя, роман «Война и мир» и что заставляет Голдинга признать его литературным абсолютом, соразмерным горной вершине Маттерхорн? Очевидно, по мнению писателя, разгадка кроется не в истории как таковой, а в людях, эту историю творящих или ею подвигаемых. Сердцевина романа - «характеры, которые мы знаем, как саму жизнь» [9, с. 124]. И это гора образов, близких и волнующих читателя: «Мы можем спорить о Наташе так, как мы спорим о Марии Шотландской» [9, с. 124]. Однако для Голдинга главным героем «Войны и мира» и, соответственно, вершиной эстетической горы романа становится Пьер: «В самом центре этого центра - неуклюжий Пьер («At the centre of the centre is bumbling Pierre»), эго, homo praesans, Д дом, это существо, всезнающее и невежественное <...> само осознание существования, которому нечего терять, кроме своих мозгов» [9, с. 124]. Подобная характеристика - «неуклюжий всезнайка» - вступает в ассоциативного характера перекличку с другим любимым героем писателя, правда, созданным его собственной художественной фантазией, Хрюшей (Piggy) из романа «Повелитель мух». Его мудрость, заключенная в физически немощном теле, становится в романе воплощением цивилизации и ее роли во Вселенной [3]. Переносит ли Голдинг на Пьера черты Хрюши или ранее создает образ Хрюши, находясь в том числе под влиянием Толстого, - за неимением фактических данных об этом судить сложно. Хотя курс мировой литературы в Брейзноуз-колледж Оксфордского университета, где учился Голдинг, однозначно включал в себя роман Толстого и, скорее всего, будущий писатель познакомился с ним, еще будучи студентом. Показательно, что в образе Пьера Голдинг подчеркивает столь значимую для него самого двойственность человеческой природы: «всезнающий и невежественный», «инертный и энергичный», «эгоистичный и великодушный», «образованный, но не знающий ничего конкретно» [9, с. 124]. Построенная на игре контрастов характеристика Пьера оказывается созвучна символической двусмысленности образа Хрюши, о котором позднее писатель в разговоре с Джеком Байлсом заметит, что «онрационалист, <...> его мысли <...> правильнее, чему большинства других». И в то же время «...он обнаруживает полнейшее непонимание ситуации... <...> он в общих чертах знает, что сделать невозможно, но он не видит, что можно сделать» [1, с. 210].
Концепция хаотичной и непостижимой человеческой натуры, за чьей спиной стоит ангел с большими крыльями и раздвоенными копытами (образ из романа «Шпиль»), породила таких трагических и масштабных в своей раздвоенности героев Голдинга, как Кристофер Мартин из «Хапуги Мартина», Сэмми Маунтджой из «Свободного падения», отец Джослин из «Шпиля» и др. Галерея образов «святых грешников» Голдинга, не поддающихся однозначному истолкованию и вызывающих столь противоречивые интерпретации у критиков, возможно, составляет загадку и для их творца на уровне изначальной авторской интенции. Параболичность мышления писателя оформляется в лапидарный, подчас метафоричный стиль изложения, провоцирующий философского характера диалог с читателем, диалог, в котором ни одна из сторон не может - в силу писательской концепции амбивалентного уни-
версума - претендовать на конечную истину. Голдинг то ли проецирует на героев Толстого свое видение человека, то ли узнает в героях Толстого то, о чем он сам пишет, то ли навязывает ему свои сокровенные мысли и концепции, но, так или иначе, берет русского классика в творческие союзники и, говоря о нем, по сути - пишет о самом себе: «Мы знаем их [героев], и мы не понимаем их так же, как не понимал их Толстой>> [9, с. 124].
В упомянутых выше беседах с Дж. Байлсом Голдинг произносит занимательную фразу, которая, будучи выведена из сюжетного контекста «Повелителя мух», неожиданно обретает символическое звучание именно в рамках концепции «Войны и мира» как «романа-горы»: «Самая высшая точка правоты, достигнутая кем-либо на острове, - это мысль о том, что надо подняться на гору и посмотреть, что там, на вершине» [1, с. 210]. Пространственный образ вершины горы как «точки истины» в эссе «Толстой-гора» приводит к Пьеру («центру центра») и объясняет то, что было сокрыто между строк: он и есть, по мнению Голдинга, та самая «высшая точка правоты», метафизическая сердцевина романа Толстого. В сознании писателя постепенно вырисовывается ассоциативная символическая цепочка герой - первоистина - вершина - гора, приводящая к образу мировой оси (лат. axis mundi), сакральному центру мира, пространственно вытянутому вверх, вокруг которого формируется бытие. В художественном мире Голдинга пространственный образ мировой оси становится одной из ключевых мифологем, конструирующих универсум и одновременно в сжатом виде им являющихся: скала - в «Хапуге Мартине», собор - в «Шпиле», пирамида - в одноименном романе, античный храм - в «Двойном языке» и т. д. Показательно, что эссе про роман Толстого писалось в период творческой паузы, по завершении которой был опубликован центральный для творческой эволюции писателя роман «Шпиль», целиком и полностью посвященный архитектурной axis mundi - готическому собору.
В финале эссе, который символически соответствует завершению восхождения, т. е. прочтения, предсказуемо возникает «изнеможение» [9, р. 125], ибо освоение подобной книги требует особой атмосферы - не мимолетного английского лета, а долгой русской зимы. На протяжении всего эссе Голдинг ни на минуту не забывает, что «Война и мир» - это русский роман, но его «русскость» не только в языке, нравах, людях, быте и деталях, она - в тщательности проникновения в самую суть текста как читателем, так и писателем, испытывающих сакральные чувства к слову изреченному. В небольшой поэтической зарисовке Голдинг пытается представить образ другого мира - русской деревни: «Она (книга) должна читаться, лежа на русской печке, когда сугробы возвышаются до самой крыши. Эта та книга, что победит генералов по имени Ноябрь, Декабрь, Январь, Февраль, Март» [9, с. 125]. Лубочность имагологического характера миниатюры искупается теплотой голдинговского тона и его образом идеального топоса как условия совершенного духовного познания, т. е. того, к чему в наивысшей степени предрасположен русский национальный характер. Подобно племенам Востока, он «приветствует каменные глыбы, чья громадная поверхность испещрена невнятными знаками, кои есть оттиски чего-то большего, чем рука человека» [9, с. 125]. В этой развернутой поэтической метафоре сокрыто специфическое видение Голдингом русской литературы, внутри которой тексты высшего духовного порядка, требующие истолкования, и русской души, которая воспринимает текст как нечто сокровенное, на грани с сакральным.
Резюме. Развернутая в эссе У. Голдинга «Толстой-гора» концепция романа Л. Н. Толстого «Война и мир» как «романа-горы» представляет собой оригинальный и при этом вполне убедительный вариант авторского прочтения и удачно найденную метафорическую формулу, в которой в концентрированном виде представлено несколько уровней роман-
ной экзистенции. Семантическое поле «горы» реализует себя в диалоге с читателем (трудность восхождения-прочтения) и в критической оценке (понятие эстетической вершины), в имаголо-гическом аспекте (затуманенность реалий и подтекста романа для иноязычного читателя, который видит лишь смутные очертания «горы») и в содержательном анализе (суть метафизического горного тела - не философско-исторический пласт романа, а характеры, в нем явленные). Наконец, «гора» образов с «вершиной» в лице Пьера Безухова - как высшая точка правоты -поэтически расчерчивает архитектонику системы образов романа-эпопеи.
Возможно, размышления о «вершинном романе» Толстого не случайно оказались предтечей «вершинного», в свою очередь, романа Голдинга «Шпиль», а концепция пространственного образа, представляющего собой вертикаль (гору) и обретшего сквозь призму художественной рецепции и интерпретации философско-символическую составляющую, превратилась в один из оригинальных авторских маркеров в более позднем творчестве писателя. Голдинговская художественная рецепция «Войны и мира» определила, таким образом, русло его творческого пути и одновременно стала проекцией его собственных творческих и философских концепций.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бате Дж. Беседы Уильяма Голдинга // Иностранная литература. - 1973. - № 10. - С. 204—219.
2. Ивашева В. В. Патриарх из Солсбери. Уильям Голдинг // Английские диалоги. - М. : Советский писатель, 1971. - С. 353-377.
3. Кузнецова А. И. Роман «Повелитель мух» в художественном мире Уильяма Голдинга // Зарубежная литература. XX век : практикум. - М. : Дрофа, 2007. - С. 188-211.
4. Поляков О. Ю., Полякова О. А. Имагология: теоретико-методологические основы. - Киров : Радуга-пресс, 2013. - 162 с.
5. Тове А. Констанция Гарнет - переводчик и пропагандист русской литературы // Русская литература. - 1958.-№4.-С. 93-199.
6. Толстой Л. Н. Война и мир // Собрание сочинений : в 22 т. Т. 6. - М. : Художественная литература, 1980. - 448 с.
7. Basque Village Pelota. Watercolor by John Groth [URL]. - Режим доступа : https://wvw.georgeglazer.com/prmts/sportiQg/mdiv/groth.html.
8. Carey J. William Golding. The Man Who Wrote Lad of the Flies. A life. - Lmdm : Faber and Faber, 2009. - 592 p.
9. Golding W. Tolstoy's Mountain // The Hot Gates. - London : Faber and Faber, 1965. - P. 121-125.
10. Groth J. Studio: Europe. - N. Y. : The Vanguard Press, 1945. - 283 p.
11. Kermode F. Theophany. William Golding : The Man Who Wrote 'Lord of the Flies' by John Carey // London Review of Books. - 2009. - Vol. 31, № 21.5. - P. 245.
12. Remarque E. M. All Quiet on the Western Front. - Norwalk ; Conn. : Easton Press, 1969. - 220 p.
13. Tolstoy L. War and Peace : a novel. - London : Heinemann, 1961. - 1146 p.
14. Tolstoy L. War and Peace : a novel / a new and complete translation from the Russian by Constance Gar-nett : 3 vols. - London : W. Heinemann, 1904. - 1146 p.
UDC 82.161.1 -3 ITojictoh JI.+82.821.111 -31 roñaran-
A. I. Kuznetsova
«WAR AND PEACE» BY L. TOLSTOY IN W. GOLDING'S ART RECEPTION: THE CONCEPTION OF «NOVEL-MOUNTAIN»
Moscow State Pedagogical University, Moscow, Russia
Abstract The article studies the art reception of L. Tolstoy's novel «War and Peace» by W. Gold-ing, identifies the main reasons for the genesis of Golding's interest in Tolstoy's oeuvre, draws some conclusions about the reception of Russian national character and Russian literature by the English writer. The main object of the study is Golding's essay «Tolstoy's Mountain», in which he compares «War and Peace» to the mountain peak and for this «novel-mountain» conception he reveals structural and conceptual features of Tolstoy's novel. Detailed analysis of this conception suggests that Golding projected his own author's markers on the Tolstoy's novel (ambivalence of human nature, war theme, spatial images of vertical, philosophic text etc.) and simultaneously advances the hypothesis about «War and Peace» is one of writer's sources of inspiration.
Keywords: English literature ofthe 2(f century, W. Golding, L. Tolstoy, «War and Peace», reception.
REFERENCES
1. Bajls Dzh. Besedy Uil]ama Goldinga // Inostrannaja literatura. - 1973. - № 10. - S. 204-219.
2. Ivasheva V. V. Patriarh iz Solsberi. Uil'jam Golding // Anglijskie dialogi. - M. : Sovetskij pisatel', 1971. -S. 353-377.
3. Kuznecova A. I. Roman «Povelitel' muh» v hudozhestvennom mire Uil'jama Goldinga // Zarubezhnaja literatura. HHvek : praktikum. - M. : Drofa, 2007. - S. 188-211.
4. Poljakov O. Ju., Poljakova O. A. Imagologija: teoretiko-metodologicheskie osnovy. - Kirov : Raduga-press, 2013.-162 s.
5. Tove A. Konstancija Garnet - perevodchik i propagandist russkoj literatury // Russkaja literatura. - 1958. -№ 4. - S. 93-199.
6. TolstojL. N. Vqjnaimir// Sóbrame sochinenij: v221. T. 6.-M.: Hudozhestvennaja literatura, 1980. -448 c.
7. Basque Village Pelota. Watercolor by John Groth [URL], - Rezhim dostupa https://wvw.georgeglazer.com/prinWsporting/indiv/grotii.html.
8. Carey J. William Golding. The Man Who Wrote Lord of the Flies. A Life. - London : Faber and Faber, 2009. - 592 p.
9. Golding W. Tolstoy's Mountain // The Hot Gates. - London : Faber and Faber, 1965. - P. 121-125.
10. Groth J. Studio: Europe. - N. Y.: The Vanguard Press, 1945. - 283 p.
11. Kermode F. Theophany. William Golding : The Man Who Wrote 'Lord of the Flies' by John Carey // London Review of Books. - 2009. - Vol. 31, № 21.5. - P. 245.
12. Remarque E. M. All Quiet on the Western Front. - Norwalk; Conn.: Easton Press, 1969. - 220 p.
13. Tolstoy L. War and Peace : a novel. - London : Heinemann, 1961. - 1146 p.
14. Tolstoy L. War and Peace : a novel / a new and complete translation from the Russian by Constance Gar-nett: 3 vols. - London : W. Heinemann, 1904. - 1146 p.
© Kuznetsova A. I., 2017
Kuznetsova, Anna Igorevna - Candidate of Philology, Associate Professor of the Department of World Literature, Institute of Philology, Moscow State Pedagogical University, Moscow, Russia; e-mail: [email protected]
The article was contributed on April 8, 2017
