CC BY
73
X 7 АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ у ПРАВОСУДИЯ
▼ УДК 343.10 Виктимология 3(17) / 2018, с. 29-35
Корсаков К. В.
ВОССТАНОВИТЕЛЬНАЯ ЮСТИЦИЯ КАК АЛЬТЕРНАТИВА ТРАДИЦИОННОМУ УГОЛОВНОМУ ПРАВОСУДИЮ1
В данной статье представлен анализ преимуществ концепции восстановительной юстиции в сравнении с традиционным (возмездным, карательным) уголовным правосудием. В ней обозначены и выделены наиболее сильные стороны этой перспективной криминологической модели, использование которой в России не получило заслуживающего ею развития и распространения.
Автором подчеркивается, что модель восстановительной юстиции помещает жертву преступного поведения в гораздо более комфортные и благоприятные условия и предоставляет ей значительно большие возможности для компенсации вреда и возмещения ущерба, нежели система традиционного уголовного правосудия.
Ключевые слова: восстановительная юстиция, уголовное правосудие, виктимология, реагирование на преступный акт, жертва преступления, потерпевший, пенология.
Заметно усложнившиеся российские общественно-правовые, культурные и криминологические реалии требуют от социальных демиургов и правоведов вариативного обновления уголовно-правовой практики за счет внедрения в нее новых моделей, механизмов и способов разрешения социальных конфликтов, сущностно и содержательно отличающихся от нередко не оправдывающего себя в последние десятилетия и генетически связанного с ветхозаветным законом талиона [См.: 7, с. 93-94] традиционного возмездного (карательного, репрессивного) пенологического подхода в области уголовной юстиции.
1 Статья подготовлена при финансовой поддержке РФФИ, проект «Повышение эффективности системы и видов уголовных наказаний и разработка новых альтернативных мер исправления и перевоспитания преступников в современной России» № 18-011-00244.
Среди таких способов и форм особенно перспективными видятся нам методы, сочетающие в себе элементы диспозитивно-сти, партнерства, консенсуса и компромисса, преследование не только общественно-политического интереса, но и частных интересов потерпевшей и виновной сторон, а равно нацеленные на максимальное заглаживание, снятие и нивелировку негативных последствий преступного акта.
Именно они, по нашему мнению, способны последовательно и постепенно вывести систему уголовного правосудия из образовавшегося кризисного состояния, которое проявляется прежде всего в ее неспособности обуздать общемировую преступную активность, локализовать ее в лимитах общественно приемлемого и допустимого уровня: рецидив преступлений, как в XX столетии, так и в XXI веке остается стабильно высоким.
Произошедший в мире в конце XX века повсеместный отказ от высшей меры уголовной репрессии — смертной казни — еще более закрепил и без того твердые позиции такого популярного вида уголовного наказания как изоляция преступников от общества, превратив практику его исполнения, согласно меткой характеристике ряда прогрессивных ученых-криминологов, конфликтологов и девиантологов (Я.И. Гилинского, Х. Зера, Н. Кристи, Х. Кури, С.Ф. Милюкова, Й. Штрайта и др.), в огромную индустрию и систему, часто работающую на саму себя [См.: 10, с. 28].
Превалирование и распространенность именно этого вида уголовного наказания усилили вскрытые исследователями еще в середине прошлого столетия трудноразрешимые проблемы, среди которых: довольно низкая результативность индивидуальной пенитенциарной превенции, разрастание тюремного контингента и пенитенциарного аппарата и увеличение расходов на содержании большой и громоздкой уголовно-исполнительной системы, неудовлетворительные обстановка и условия содержания заключенных, сложности процессов ресоциали-зиции и реинтеграции осужденных, синдромы «призонизации» и «стигматизации», негативное воздействие на психику заключенных длительных сроков изоляции (более четырех лет для взрослых мужчин и более двух лет для женщин и несовершеннолетних), происходящие повсеместно в местах лишения свободы профессионализация и криминальная аккультурация делинквентов и мн. др.
Разрастание данных проблем и повышение степени озабоченности ими со стороны современного общества, решительно нежелающего принимать обратно в ряды своих полноправных членов индивидов с «искалеченной тюрьмою» судьбой, «обожженных зоной», юридически и нравственно «заклейменных» институтом судимости, активизируют процессы развития альтернативных традиционному уголовному правосудию подходов к вопросу преступления и наказания, смены парадигм и перехода к правосудию, получившему в англо-американских странах наименование «restorative» — восстановительное — и известному специалистам из России еще с последней четверти прошлого века во многом благода-
ря трудам одного из пионеров этого направления научно-исследовательского поиска — американского социолога и конфликтолога Ховарда Зера и его последователей [См.: 6, с. 4-328].
Несмотря на давнее проникновение модели восстановительного правосудия в отечественную криминологическую и пе-нологическую теорию, обильное отражение ее основных идей и постулатов в российской юридической литературе, нужно признать, что она до сих пор не получила должного развития и институализации в нашем правовом пространстве.
Мощный импульс делу изучения и апробации восстановительной юстиции в Российской Федерации был придан общественными деятелями и активистами из центра Судебно-правовая реформа, а также из ряда других российских общественных объединений.
Практики восстановительной юстиции с опорой на положения ст. 25 и п. «к» ч. 1 ст. 61 УК РФ начали реализовывать-ся в общественно-государственных инициативных, пилотных и экспериментальных режимах и форматах во многих регионах Российской Федерации, однако полномасштабного и регулярного использования данные практики до настоящего времени так и не обрели.
Это обстоятельство требует активизации работы со стороны научного сообщества в данном направлении, так как концепция восстановительного правосудия — это не только перспективный альтернативный подход к реагированию на социальные конфликты, нацеленный на учет и сбалансирование интересов, нужд и чаяний потерпевшего, виновного, общества и государства, но и одно из средств столь необходимого сегодня российской пенитенциарной практике «очеловечивания», ведь данная концепция заключает в себе большой гуманитарный заряд.
Классическое уголовное правосудие по сложившейся традиции низводит фигуру потерпевшего, помещая ее в свое процессуальное «прокрустово ложе» и наделяя фиксированным в тексте закона «юридическим статусом», если и не до роли обязанного участвовать в процессуальных действиях статиста, то до своего рода вспомогательного средства в деле судопроизводства и «затеняет» его партикулярные интересы, вытесняя их на задворки и задний план главными для
него целями — восстановления социальной справедливости, обеспечения торжества закона и поддержания авторитета публичной власти, неотвратимого воздаяния преступнику за попрание установленных законодателем запретов.
В итоге жертва преступного посягательства очень часто не получает того, чего ей хотелось бы в первую очередь: признания вины, искренних сожалений, извинений и неподдельного раскаяния со стороны преступника, возмещения причиненного ей материального ущерба, убытков, потерь, затрат, издержек (включая и связанных с участием в длительных следственных и судебных процедурах) и морального вреда, а равно компенсаций иного рода, обретения душевного равновесия, чувства успокоения и собственной безопасности, эмоциональной разрядки, ощущения справедливости в ее самом земном, житейском и обывательском понимании, а не в формате абсолютистских, умозрительных и оторванных от жизни принципов, идеалов и максим, разрешения ее собственных бытовых, психологических и иных проблем, которые возникли вследствие совершения преступления, подлинного обоюдостороннего и добровольного примирения с виновным, снимающего все скопившиеся негативные переживания.
Нередко — ввиду процессуальной зау-регулированности, объективного «сухого» формализма, жестких процедурных рамок, разного рода условностей и церемо-ниальности, наличия особого, казенного «юридического языка» с его непонятными обычным людям формулировками, категориями, оборотами и кодовыми фразами, реализации принципа индивидуальной (персональной) ответственности и т.д. — современное уголовное судопроизводство может не только не поспособствовать примирению посягателя и жертвы, но и затруднить и даже помешать последнему. К объективным факторам в затронутом вопросе добавляются субъективные: профессиональное сознание российских юристов-практиков столетиями формировалось в рамках возмездного (репрессивного) пенологическо-го подхода, а перестроить такое ортодоксально-консервативное и инертное правовое мышление на новый лад, на разнящиеся с таким подходом сентенции и ориентиры крайне сложно.
Уголовно-процессуальный формализм, анализ одних лишь юридических и фактических обстоятельств дела, а равно строгое следование процедурным правилам и «букве закона» купируют и пресекают какие-либо проявления чувств и эмоций со стороны участников процесса, тем самым не позволяя осуществить их выплеск и получить психологическую разрядку — «выпустить пар», как говорят в народе, что для русской этнопсихологии, ментальности и этической традиции, в большей степени заинтересованной душой человека и его внутренними переживаниями (в отличие от западной нравственно-правовой традиции) имеет немалую важность (что отчасти подтверждает популярность в нашей стране таких телевизионных ток-шоу и программ, как «Пусть говорят», «Час суда», «Федеральный судья», «Суд идет», «Дела семейные» и т.п.), тогда как в практиках восстановительной юстиции, наоборот, затронутому моменту отводится одно из центральных мест.
Сложившаяся в нашем государстве система судопроизводства по уголовным делам часто не только не разрешает и не нейтрализует, а даже невольно усиливает и расширяет область конфликта между жертвой и виновным, принимая — снабженную более убедительными с юридической точки зрения доказательствами — версию событий одной из состязающихся сторон и вынося решения исключительно с опорой на нее. В целом же закрепленный законодательно правовой принцип состязательности порождает на практике противостояние и борьбу, понуждая стороны обороняться и атаковать друг друга всеми предоставленными им законом способами, что лишь усугубляет имеющий место социальный конфликт и препятствует достижению консенсуса и примирения. Вместо решения возникшей проблемы в двухстороннем деловом ключе посредством конструктивного диалога и активного взаимодействия образовавшиеся конфронтация, враждебность, жажда мести, недоверие и недоброжелательность резко усиливаются.
Говоря по правде, современный нам состязательный уголовный процесс, отошедший от советской концепции объективной истины, по своей сути мало чем отличается от раннесредневекового «судебного поединка» (на Руси называвше-
гося «полем»): только если раньше исход дела напрямую зависел от физической силы, сноровки, умений, качества оружия и амуниции сторон судебного спора, то сегодня он зависит от профессионального опыта, навыков, знаний и деловых качеств представителей сторон — защитника и обвинителя.
Также обратим внимание и на то обстоятельство, что работающий в рамках такой формы судопроизводства арбитр — судья — в первую очередь представляет государство, от имени которого он действует, и охраняет публичный интерес, он отнюдь не выполняет функции посредника-медиатора, заинтересованного в наиболее полном, скором и оптимальном урегулировании конфликта, возникшего между потерпевшим и подсудимым, посредством примирения.
Как известно, в действующем российском уголовно-процессуальном законодательстве вообще нет такого участника как особый посредник-примиритель, который мог бы сегодня на легальных основаниях, официально участвовать в уголовном процессе и принимать юридически значимые и судьбоносные для жертвы и преступника решения. Прежнее советское законодательство, знавшее процессуальные роли общественного обвинителя, общественного защитника, присяжных заседателей и других представителей гражданского общества, помогавших суду в справедливом и беспристрастном разрешении дела, несмотря на свою внешнюю репрессивность и обвинительный уклон, было в большей степени нацелено на примирение (в присущих ему специфических формах), нежели российское сегодня: стимулировалась работа общественных, товарищеских судов и судов чести в военизированных структурах, а в УК РСФСР 1960 г. даже существовала статья 231 «Уклонение от примирения», применявшаяся, например, в практике борьбы с распространением обычая кровной мести [См.: 8, с. 137-138]. На Кавказе и в других регионах страны создавались специальные примирительные комиссии, которые действовали в соответствии с имеющими тысячелетнюю историю [См.: 4, с. 85-86, 5, с. 73-75] древними обычаями и традициями общинных методов разрешения социальных конфликтов.
Заметим, что практики восстановительной юстиции стали использоваться
первыми (считается, что впервые они были реализованы в 1974 году в г. Китченер канадской провинции Онтарио, где уже долгое время применяются т.н. «круги правосудия», берущие свое начало из обычаев автохтонного населения этих районов — алгонкинов) и лучше всего прижились именно в тех государствах, в которых наиболее распространены общинные и родоплеменные обычаи и традиции решения споров (Новая Зеландия, Австралия, Канада, ряд африканских государств). Также они более успешно применяются в странах, где функционируют различные виктимологические организации по защите прав и интересов жертв преступлений, число которых на Западе в настоящее время достаточно велико [9, с. 1730]. Уже к концу XX века более 70 государств мира (в их числе США и Великобритания) активно использовали приемы и методы восстановительной юстиции в сфере уголовного правосудия [11, с. 57].
В частности, в штатах Австралии и Новой Зеландии были закреплены законодательно и успешно используются семейные и общинные конференции, происходящие из обычного права аборигенного народа маори; в них задействуются родственники и близкие жертв и правонарушителей, старейшины, представители общественности, органов ювенальной юстиции и местной полиции. С 2003 года в Республике Руанда в судопроизводстве по уголовным и административным делам начала использоваться традиционная, «народная» практика разрешения конфликтов — «гакака», имеющая основной задачей медиацию и примирение и позволяющая всем желающим высказывать свое мнение и предложения в ходе судоговорения, а основанное на нормах шариата иранское уголовное законодательство предписывает судьям (кади) учитывать волю потерпевшего и его родственников при разрешении вопроса о наказании виновного (в пенологические анналы попал случай, когда иранца, ослепившего и изуродовавшего лицо женщины кислотой, иранский суд приговорил к членовредительскому уголовному наказанию по принципу талиона («око за око, зуб за зуб») — ослеплению таким же способом, однако родственники женщины призвали ее простить преступника, следуя заповеди Корана: «И воздаяние за
зло — зло, подобное ему. Но тому, кто простит и помирится, тому награда от Всевышнего» (Коран, 42.38) [12]).
Безусловно, как еще подчеркнул Д. Брейтуэйт [См.: 3, с. 40], восстановительная юстиция не сводится к одному лишь процессу примирения сторон конфликта: она подразумевает и иные способы урегулирования противоречий и заглаживания последствий преступного деяния. Примирение обеспечивается путем посредничества только тогда, когда преступник признает свою вину, раскаивается в содеянном и искренне желает каким-либо образом загладить нанесенный им урон. Лишь в этом случае он наряду с жертвой становится активным участником процесса непосредственного разрешения конфликтной ситуации мирным путем при содействии специальных лиц — медиаторов: посредников, третейских сторон, примирителей, которыми могут быть как отдельные субъекты, так и сообщества людей.
Медиаторы должны быть специально подготовленными и работать по разработанным для конкретных случаев и ситуаций программам (алгоритмам) восстановительной юстиции. В любом случае центральным звеном в процедуре примирения выступает не посредник, как суд в ходе судебного процесса, а стороны конфликта — жертва и причинитель вреда, задача же медиатора — помочь потерпевшему и делинквенту в полной мере выразить свое отношение к произошедшему, найти и обсудить наиболее оптимальные и устраивающие всех пути и средства нейтрализации последствий преступного акта и прийти к соглашению (юридически такое соглашение зачастую оформляется в виде т.н. примирительного договора (conciliation agreement), последующее исполнение которого строго контролируется), то есть наладить контакт между обеими сторонами конфликта и направлять их взаимодействие в нужное русло.
Посредникам надлежит тщательно планировать свою деятельность и относиться к ней очень ответственно: готовить соответствующие программы и сценарии примирения для каждых отдельно взятых деликтов, предварительно встречаться со всеми участниками процесса примирения в отдельности для подробного объяснения им сущности и порядка проведения примирительного мероприя-
тия и предварительного выяснения их отношения к случившемуся, их видения произошедшего, точек зрения, потребностей и пожеланий. Такие встречи и доверительные беседы должны распространяться и на «рикошетных жертв» — родственников и близких потерпевших, которых также затрагивает преступление, а равно на ближайшее окружение правонарушителя, потому как они тоже могут быть активными действующими лицами в примирительных процедурах и обладают возможностями в плане урегулирования конфликта.
Несмотря на то, что в наши дни остается немалое количество государств, включая Российскую Федерацию, в которых восстановительная юстиция по-прежнему остается экспериментальной и обсуждаемой моделью реагирования на общественно опасное поведение, данная парадигма находит среди ученых-правоведов и юристов-практиков все больше приверженцев и сторонников, а число стран, в которых начали использоваться механизмы восстановительной юстиции в качестве альтернативной, вспомогательной или факультативной системы уголовного правосудия, постепенно растет [1, с. 9]. Причем форматы внедрения и использования этих механизмов довольно разнятся: в некоторых государствах примирительными процедурами занимаются представители местных (муниципальных) социальных служб, в других странах созданы специальные отдельные службы примирения с исключительным функционалом, а где-то такие структуры входят в состав уголовно-исправительных инспекций либо служб пробации.
Сегодня доктрина восстановительной юстиции получает свое признание и закрепление не только на уровне национального и местного законодательства, но и на уровне международного права, в частности, ее базовые и руководящие идеи были отражены в положениях Декларации о преступности и правосудии: ответы на вызовы XXI века, принятой на Десятом Конгрессе Организации Объединенных Наций по предупреждению преступности и обращению с правонарушителями, проходившему с 10 по 17 апреля 2000 года в Вене.
Проводившиеся учеными из разных стран мира криминологические и викти-
мологические исследования выявили, что в подавляющем большинстве случаев участники примирительных процедур остаются довольными их итогами и получают удовлетворение своих потребностей и интересов, преступники не уклоняются от выполнения условий примирительных соглашений, не желая оказаться в местах изоляции от общества либо претерпевать иное уголовное наказание в случае их невыполнения, в сравнении с правонарушителями, осужденными в рамках традиционной системы правосудия, для них
характерны более успешная реинтеграция и отсутствие рецидивов [2, с. 39-40].
Следует обратить отдельное внимание на тот немаловажный факт, что модель восстановительной юстиции помещает жертву преступления в гораздо более комфортные и благоприятные условия и предоставляет ей значительно большие возможности и перспективы для компенсации нанесенного ей вреда и возмещения причиненного ей ущерба, нежели привычное нам традиционное (возмездное) уголовное правосудие.
ПРИМЕЧАНИЕ:
1. Айртсен И. п др. Реконструкция связей в сообществе — медиация п восстановительное правосудие в Европе. — Кпев: пзд. BA. Захареико, 2008.
2. Арутюияи А.А. Концепция восстаиовптельиой юстпцпп п современные теидеицпп развития уголовного процесса // Адвокат. — 2011. — № 9. — С. 38—44.
3. Брейтуэйт Д. Преступление, стыд п воссоединение. — М.: Судебно-правовая реформа, 2002.
4. Ефремова Н.Н. Традиция примирения в псторпп обычного права п законодательства Росспп (дореволюционный период) // Государство п право. — 2011. — № 7. — С. 84-90.
5. Ефремова Н.Н. Прпмпреипе в псторпп права: сравнительный аиалпз моделей // Bестник восстаиовптельиой юстпцпп. — 2012. — Bыпуск 9. — С. 71-75.
6. Зер Х. Bосстановительное правосудие: новый взгляд иа преступление п наказание. — М.: Судебно-правовая реформа, 2002.
7. Корсаков R.B. Принцип равиовозмездиостп в феиомеие уголовного иаказаипя // Государство п право. — 2015. — № 6. — С. 93-97.
8. Корсаков KB. Причины п условия возипкиовеипя институтов кровиой местп п пзгиаипя в социальной практике // Российский юрпдпческпй журнал. — 2005. — № 4. — С. 137-142.
9. Майоров А^. Международный опыт защиты жертв преступлений // Наука ЮУр-ГУ: Материалы 66-й научной конференции 15-17 апреля 2014г. — Челябинск: пзд. ЮУр-ГУ, 2014. - С. 1726-1731.
10. Storz R. Strafrechtliche Verurteilungen und Rückfallraten. — Bern: Bundesamt für Statistik, 1997.
11. Stutzman-Amstuts L., Zerh H. Victim Offender Conferencing in Pennsylvania's Juvenile Justice System. — LaMaster: Mennonite Central Committee, 1997.
12. URL: http://www.bartarinha.ir/fa/news/4532 (дата обращения 08.08.2018).
REFERENCES:
1. Ajrtsen I. i dr. Rekonstrukciya svyazej v soobshchestve — mediaciya i vosstanovitel'noe pravosudie v Evrope. — Kiev: izd. V.A. Zaharenko, 2008.
2. Arutyunyan A.A. Koncepciya vosstanovitel'noj yusticii i sovremennye tendencii razvitiya ugolovnogo processa // Advokat. — 2011. — № 9. — S. 38—44.
3. Brejtuehjt D. Prestuplenie, styd i vossoedinenie. — M.: Sudebno-pravovaya reforma, 2002.
4. Efremova N.N. Tradiciya primireniya v istorii obychnogo prava i zakonodatel'stva Rossii (dorevolyucionnyj period) // Gosudarstvo i pravo. — 2011. — № 7. — S. 84-90.
5. Efremova N.N. Primirenie v istorii prava: sravnitel'nyj analiz modelej // Vestnik vosstanovitel'noj yusticii. — 2012. — Vypusk 9. — S. 71-75.
6. Zer H. Vosstanovitel'noe pravosudie: novyj vzglyad na prestuplenie i nakazanie. — M.: Sudebno-pravovaya reforma, 2002.
7. Korsakov K.V. Princip ravnovozmezdnosti v fenomene ugolovnogo nakazaniya // Gosudarstvo i pravo. — 2015. — № 6. — S. 93-97.
8. Korsakov K.V. Prichiny i usloviya vozniknoveniya institutov krovnoj mesti i izgnaniya v social'noj praktike // Rossijskij yuridicheskij zhurnal. — 2005. — № 4. — S. 137-142.
9. Majorov A.V. Mezhdunarodnyj opyt zashchity zhertv prestuplenij // Nauka YUUrGU: Materialy 66-j nauchnoj konferencii 15-17 aprelya 2014g. — Chelyabinsk: izd. YUUrGU, 2014. - S. 1726-1731.
10. Storz R. Strafrechtliche Verurteilungen und Rückfallraten. — Bern: Bundesamt für Statistik, 1997.
11. Stutzman-Amstuts L., Zerh H. Victim Offender Conferencing in Pennsylvania's Juvenile Justice System. — Lancaster: Mennonite Central Committee, 1997.
12. URL: http://www.bartarinha.ir/fa/news/4532 (data obrashcheniya 08.08.2018).
КОРСАКОВ Константин Викторович, кандидат юридических наук, доцент, старший научный сотрудник отдела права ФГБУН «Институт философии и права Уральского отделения Российской академии наук», г. Екатеринбург; доцент кафедры уголовного права, ФГБОУ ВО «Уральский государственный юридический университет», г. Екатеринбург E-mail: korsakovekb@yandex.ru
Korsakov K. V.
RESTORATIVE JUSTICE AS ALTERNATIVE TO TRADITIONAL CRIMINAL JUSTICE
This article presents an analysis of the advantages of the concept of restorative justice in comparison with the traditional (paid, punitive) criminal justice. It identifies and highlights the most powerful aspects of this promising criminological model, the use of which in Russia has not received its deserved development and distribution.
The author emphasizes that the model of restorative justice places the victim of criminal behavior in a much more comfortable and favorable conditions and provides her with much greater opportunities for compensation for harm and damages than the system of traditional criminal justice.
Keywords: restorative justice, criminal justice, victimology, response to a criminal act, victim of a crime, injured person, penology.
KORSAKOV Konstantin Viktorovich, candidate of legal sciences, associate professor, senior researcher of the Law department of the Institute of Philosophy and Law of the Ural branch of the Russian Academy of Sciences, Yekaterinburg; associate professor of the Department of Criminal Law, the Ural State Law University, Yekaterinburg E-mail: korsakovekb@yandex.ru
Дата поступления: 09.08.2018
