CC BY
16
И.Л. Щербакова
ВОСПРИЯТИЕ СОВЕТСКОГО ПРОШЛОГО СТАРШЕКЛАССНИКАМИ (конкурсы общества «Мемориал»)
Щербакова Ирина Лазаревна - руководитель образовательных программ общества «Мемориал», кандидат филологических наук.
Вот уже 13 лет общество «Мемориал» проводит конкурс «Человек в истории. Россия ХХ век». Много лет такой конкурс проводится и в Германии фондом Кербера. Цель мемориального конкурса состоит, прежде всего, в том, чтобы обратить внимание старшеклассников на историю советской повседневности, которая исчезает с уходом «последних» свидетелей. Нам представлялось, что разобраться в этом феномене молодые люди от 14 до 18 лет смогут, если начнут сами расспрашивать очевидцев событий, рыться в архивах, читать старые газеты, т. е. в какой-то мере займутся самостоятельной исследовательской работой. При этом они сами обозначают тему, собирают факты, систематизируют их, ставят вопросы и пытаются найти на них ответы. В конечном счете все это и есть выработка самосознания, когда возникает ощущение себя в истории - а именно - в истории своей семьи, своего города, своей страны.
За годы существования конкурса в «Мемориале» собрано более 30 тыс. работ, в которые так или иначе были вовлечены более 50 тыс. человек, включая родственников, учителей, наших координаторов и добровольных помощников. По материалам этих конкурсов выпущено 14 сборников, широко разошедшихся в России. Две трети участников конкурса составили школьники из небольших российских городов, деревень и поселков.
Ими записаны тысячи страниц живых воспоминаний раскулаченных и членов их семей, заключенных и ссыльных, солдат Великой Отечественной, афганской и чеченской войн и многих других свидетелей и участников исторических событий. Работы, поступающие ежегодно на конкурс «Человек в
истории», оценивают эксперты и жюри, в состав которого входят историки и общественные деятели. С момента основания конкурса бессменным председателем его жюри является один из старейших российских историков -Сигурд Оттович Шмидт. Конкурс включен в сеть европейских исторических конкурсов EU-Story, объединяющих более 20 европейских конкурсов.
Вопрос об отношении к прошлому, об интересе к тому, что пережили советские поколения в XX в., - несомненно, один из труднейших для сегодняшнего российского общества. Очень многое из того, что было само собой разумеющимся для представителей старших поколений, что бралось из воздуха, из устной традиции, из исторического контекста, в котором еще звучала живая память реальных свидетелей о событиях 30-50-х годов прошлого столетия, для сегодняшних молодых уже очень далекая история.
Тем интересней и важней понять, как они сегодня «справляются» с этим давно прошедшим, как пытаются выстраивать историческую память о не своем прошлом. И что определяет картину этого прошлого, если даже какое-либо представление о судьбе собственной семьи у большинства отсутствует, по той простой причине, что сохранялась и передавалась семейная память в советской России очень плохо.
Год за годом мы имеем возможность наблюдать, как реагируют молодые люди на те сдвиги, которые происходят в российской коллективной и культурной памяти.
Устойчивость определенных тенденций с учетом и других данных дает основания для рассуждений, которые приводятся в данной статье1.
Семейная память
Живой интерес школьников к прошлому (кроме характерного для некоторых продвинутых учеников общего интереса к истории) связан для многих из них с семейной историей. Но и тут необходимо учитывать несколько противоречивых факторов. С одной стороны, в сегодняшней России существенно вырос интерес к генеалогии, к вопросам происхождения фамилий, ро-
1. Мы стараемся регулярно знакомить читателей с тем, что пишут о российском прошлом наши подростки. За семь лет существования конкурса были опубликованы пять томов с репрезентативной, на наш взгляд, выборкой из лучших конкурсных работ и шесть тематических сборников: «Быть чеченцем» (2004) с сочинениями из Чечни, «Цена Победы» (2005), посвященный Отечественной войне, «Мы все с одной деревни» (2006) с работами из воронежской деревни Новый Курлак и «Полустертые следы. Российские школьники о судьбах российского еврейства» (2006), «Как наших дедов забирали» (2007), «Круг семьи и колесо истории» (2008), «Пути следования» (2011).
дов и т.п.2 Однако этот интерес к семейному древу часто носит достаточно формальный, поверхностный характер. Культивирование «вечных» семейных ценностей порой становится почвой для конструирования разного рода мифов, с помощью которых приукрашивается, приглаживается история, вытесняются трагические события советского прошлого, а взамен выстраивается мифическая линия собственного якобы древнего происхождения, подкрепляемая описаниями этнических подробностей (обычаев и обрядов) из жизни далеких предков.
Так, на юге России сегодня практически все оказываются потомками казаков (на самом деле едва ли не под корень уничтоженных в Гражданскую войну, а главное, в коллективизацию)3; на Кавказе - мифических древних родов, которые ведут свое происхождение чуть ли не от Адама; на севере - от знаменитых шаманов и т. д.
На самом же деле семейная память в России в среднем чрезвычайно неглубока (по сравнению со многими европейскими странами), даже о XX в., не говоря уже о событиях 200-летней давности. Поэтому понятно стремление молодых достроить, дополнить, восстановить... Им бывает «обидно, что в России фамильная память очень коротка. Мы застаем в живых прабабушек, а дальше нити теряются» - такая мысль очень типична для школьных сочинений.
И все-таки (тоже парадокс сегодняшнего времени) эта восстановленная память с мифами, умолчаниями и искажениями порой бывает гораздо глубже и объективнее того, что могли предъявить ее, казалось бы, реальные носители - бабушки и дедушки нынешних молодых. Доказательством этому служат сотни работ, в которых школьники описывали, как, ухватившись за обрывки сведений и семейные легенды, находили документы в архивах, обнаруживали свидетельства и свидетелей, а иногда потерянных родственников и даже забытые могилы. Не говоря уже о многочисленных фактах, память о которых вытеснялась их предками.
Вот типичный пример отправной точки для начала поисков: школьница задумалась над необычностью звучания своей фамилии для русского уха -Ягн.
Составив жизнеописание фамилии Ягн и родственных ей семей, можно предположить, что все они - наши дальние родственники. Мне очень хоте-
2. Подобными сайтами (о генеалогии), например часто, конечно, фальсификаторскими, заполнен Интернет.
3. Из почти 3 млн. казаков, населявших Российскую империю до революции, сегодня в Российской Федерации к ним себя причисляют менее 140 тыс. См. подробную статью Сергея Донцова «Казачество в постсоветской России». http://www.carnegie.ru/ru/ pubs/books/volume/36308. htm
лось установить, какими именно родственными узами связаны эти люди, как складывались их судьбы [2, с. 147].
Когда девочка начала восстанавливать оборванные связи в своей семье, ей стало понятно, почему она до сих пор так мало знала о своих предках -российских немцах: большинство из них стали жертвами репрессий.
Проснувшийся интерес к своим корням стимулировался и другими факторами, в частности тем, что из жизни реально ушел страх, который преследовал людей в СССР на протяжении нескольких десятилетий XX в. - боялись обнаружить в своей родословной нечто такое, что закроет путь не только к карьере, но может грозить и гораздо более серьезными последствиями. Этот страх отпустил лишь родителей сегодняшних школьников, да и то самых молодых из них, и только в годы перестройки.
В работах школьников можно найти много упоминаний о том, как их близкие подчищали справки, исправляли год и место рождения, меняли фамилии, скрывали социальное происхождение, не указывали репрессированных родственников и тех, кто жил за границей, брали фамилии умерших, не писали в анкетах, что были угнаны в Германию. И очень часто встречающаяся фраза: внимательно изучая анкету моего прадеда, я увидела несоответствия... - сначала, как правило, означает непонимание и удивление - зачем их близким было нужно конструирование ложной биографии: смена имен и национальностей, искажение дат, умалчивание фактов и забвение неудобных родственников или фактов из собственной биографии? Но потом в некоторых случаях это помогало восстановить реальное семейное прошлое, восполнить, спустя десятилетия, удаленные фрагменты семейной памяти.
До 1994 г. никто из родственников не знал о его судьбе. После ареста Иван Тарасович «как в воду канул» и только 14.09.1994 г., когда Татьяна Даниловна, его внучка, писала заявление в суд на реабилитацию своего отца и себя (семья сына Ивана Тарасовича была тоже раскулачена и выслана в Котлас), ей принесли дело деда - Ивана Тарасовича. Так родственники узнали о его гибели. Ивана Тарасовича реабилитировали в 1989 г. за недоказанностью обвинения, за отсутствием в его действиях состава преступления [2, с. 147].
Сотрудники НКВД тоже ничего не рассказывали своим близким о том, чем они занимались, да и многие из них и их семьи стали потом жертвами террора. К тому же после XX съезда партии и разоблачений Сталина те из них, кто был уволен из органов, поменяв работу, сидели очень тихо и на теплых местах, тем не менее требуется большая степень рефлексии и исторического знания, чтобы судить о них объективно. Чаще всего наши школьники, приводя какие-то сведения из биографии своего родственника, просто не понимают, где работал и чем занимался их предок - благообразный персонаж с орденами на парадных фотографиях. Очень характерный эпизод приводился
в одной из работ, присланных на наш конкурс: о романтической истории свадьбы прадедушки и прабабушки. Все происходило в небольшом городе, где прадедушка в 30-е годы был начальником районного НКВД, и он просто снял с поезда под предлогом проверки документов понравившуюся ему девушку, которая собиралась уезжать, чтобы выйти замуж за другого человека. Когда ее привезли в НКВД (можно представить, в каком она была состоянии), начальник вышел к ней в парадной форме и сделал ей предложение, она согласилась. Эта история рассказывалась в семье, как веселый анекдот со счастливым концом, но можно только представить себе, какая за этим вставала реальность - девушку арестовывают, чтобы объясниться ей в любви. Редко, но все же в школьных работах попадаются и другие рассказы, полные настоящей рефлексии и критической оценки, - прадед-начальник одного из лагерей ГУЛАГа в глазах его правнучки - полуграмотный крестьянский парень, пошедший в НКВД потому, что там хорошо кормили, одевали и давали жилье, тупой винтик большой машины террора, не задумывавшийся над тем, какую работу он выполняет.
Семейная сага на фоне истории
Обычно рассказ о семейной истории строится юными авторами как сага, которая начинается со слов: жили-были, а дальше идет рассказ (часто похожий на сказку или миф) о далекой родине предков, которую те по каким-то причинам покинули. Большинство семей наших участников в основе своей -крестьянские, и это отражает российскую демографическую реальность -ведь Россия в начале XX в. еще на 80% - крестьянская страна. Представители прежней элиты, военной и дворянской, крупного купечества, погибли в Гражданскую войну, уехали в эмиграцию, а те, кто остались, были лишены имущества и прав. Они прятались, скрывали свое происхождение, приспосабливались. Если рассказ о предках начинается (а это в большинстве случаев бывает именно так) - с начала прошлого века или даже конца позапрошлого -и если это крестьянская история, то это рассказ о переселенчестве, например куда-нибудь в Сибирь. И дальше строится типичный рассказ о том, с каким трудом (по преданиям) поднималась семья, пока не начинаются исторические катаклизмы - Мировая и Гражданская войны, потом короткая передышка и коллективизация. Надо сказать, что мы не могли представить себе, что получим такое количество работ о прошлом крестьянской России, где так или иначе речь идет о раскулачивании, коллективизации и голоде. Невероятно цепко сидят в памяти и передаются из поколения в поколение (для наших школьников - это уже история их прабабушек и прадедушек) многие детали и подробности того, что тогда происходило. Какой дом удалось построить вернувшемуся с Гражданской войны прадеду, сколько окон в нем было,
сколько комнат, какую скотину держали, когда купили мельницу, какие платья шили и т.д. И с такими же подробностями описывается раскулачивание - как и что отнимали. И поскольку письменных источников, а главное -воспоминаний об этом сохранилось крайне мало по сравнению с масштабами этой народной трагедии, то получилось, что российские школьники - участники конкурса - выполнили исторически очень важную и взрослую задачу. Сумели уже в «последнюю минуту» записать передававшуюся из уст в уста историю, добраться до того, что хранилось в «подвалах» памяти.
Люди на колесах
Нам казалось, что образ поезда, бронепоезда, военного эшелона, товарняка, как ни один другой, символизирует российскую историю прошлого века. Об этом свидетельствуют сотни историй, собранных и рассказанных участниками конкурса. Их сквозная тема - судьба человека, семьи на фоне XX столетия, и это, прежде всего, постоянные перемещения и скитания - по своей, но гораздо чаще по чужой воле, по необъятным российским просторам, когда «24 часа на сборы и эшелоном в Сибирь»...
Что можно было взять с собой на память о прошлом, что сохранить -спецпереселенцам и депортированным, узникам ГУЛАГа и эвакуированным, попавшим под бомбежку и угнанным в Германию, - кроме чудом уцелевших фотографий и документов.
Дом
Родительский дом - дом бабушек и дедушек, родовое гнездо - существует в основном в семейной мифологии, и рассказы автора об этом всегда окрашены в ностальгические тона по утраченному когда-то семейному раю. Очень многие повествования начинаются с описания своего гнезда, сохраняющегося только в семейной памяти. И оно часто описывается с большим количеством подробностей - иногда с болью и обидой за то, что было разрушено. Лишь в редких случаях дом еще цел - служит кому-то из родственников.
Свой дом, где выросло не одно поколение, - это огромная редкость и роскошь. А потом, начиная с 60-х, в деревнях-то их просто бросали. Старики умирали, а молодым там делать было нечего. Именно поэтому свой дом составляет одну из главных тем семейной памяти вместе с настойчивым и просто с жизненно необходимым желанием иметь хоть какую-ту крышу над головой, на что в семьях уходили годы, чтобы выбраться из бараков. В этом смысле дом приобретал значение символа устойчивости, независимости и защиты. Несколько лет назад мы публиковали в одном из наших сборников историю человека, оставшегося сиротой в военном Сталинграде, который все свои силы потратил на совершенно, как оказалось, безнадежное дело - вы-
219
строить дом. Вообще сегодня идея дома, а именно: строительство своего дома и своего мира, становится одной из основ семейной и жизненной психологии и тех установок, которые разделяют нынешние школьники. На фоне российской истории XX в. это стремление более чем понятно. Понятен и интерес ко всему, что связано с каким-то семейным имуществом.
Память и вещи
Из того, дальнего прошлого, вещей сохранилось очень мало, а из советского быта осталось мало по другой причине - в так называемые малогабаритные квартиры - «хрущевки», полученные в концов концов с огромным трудом, старая мебель, сундуки не влезали. Поэтому их отправляли на свалку. И если сохранился какой-нибудь предмет, как, например, сделанный прадедом, питерским столяром в 20-е годы шкаф, если он пережил блокаду, то это настоящий предмет гордости всей семьи. Предметы 100-летней давности -большая редкость, и это, как правило, было скорее средством выживания -орудиями труда. Например, большая медная ступка, которая помогла выжить в Сибири немецкой семье, захватившей ее с собой во время депортации 1941 г. из Поволжья. И, конечно, один из главных российских семейных предметов - это знаменитая зингеровская швейная машинка. Многие семейные реликвии не сохранились или были утеряны еще и потому, что порой были связаны с какими-то событиями или заслугами, которые афишировать было опасно.
Память и война
По сотням, даже тысячам работ на военную тему, присланным на наш конкурс, видно, как трудно школьникам прорваться к живой памяти. Война для очень многих (и надо ли этому удивляться) - нечто абстрактно застывшее, набор клише из брежневской эпохи, заученных формул, вроде: великий подвиг советского народа, никто не забыт и ничто не забыто, у войны не женское лицо, день победы - это радость со слезами на глазах, памяти павших будьте достойны и т.д., которые немедленно возникают в их текстах, как при введении ключевого слова в компьютерном поиске, и повторение их - просто обязательное ритуальное действие, предваряющее любой разговор о войне. Наши подростки, несомненно, жертвы этой выхолощенной и лишенной всякого человеческого содержания казенной «памяти».
Другая неофициальная, не казенная народная память о войне проникает в их сознание в основном через призму семейной истории. Большинство наших авторов - школьники из маленьких российских городов, поселков, деревень, их деды и прадеды - те самые рядовые, из которых сложились миллионные цифры военных потерь. Сотни и сотни раз воспроизводят школьники самую 220
распространенную в России XX в. модель крестьянской семейной истории: едва пережили 1929-1932 гг., если хозяйство было покрепче, то, как правило, раскулачивали, к концу 30-х немного ожили, стали привыкать к колхозам, а тут сразу и война. Мало среди крестьянских дедов и прадедов наших авторов добровольцев, сразу бросившихся на призывные пункты. А когда призвали -пошел выполнять тяжкий долг, хорошо, если успел написать одно-два корявых письма, и погиб, счастье если известно где.
«Прадед погиб от разорвавшегося в двух метрах снаряда. Раненный, он прожил еще полтора часа и успел через товарища передать наказ своей семье. Так погиб рядовой участник двух войн. Не заслужил он наград, кроме медали за оборону Ленинграда, хоть три года тянул солдатскую лямку. Захоронен мой прадед в братской могиле в двухстах метрах от деревни Каменка Холмского района Новгородской области. С единственной сохранившейся предвоенной фотографии смотрит один из миллионов людей Земли. ...Не менее 60 процентов бойцов Красной Армии - крестьяне... Это они, привыкшие к тяжелому крестьянскому труду, напрягая силы, вытянули страну из той трясины, в которую ее загнали Сталин и его руководство» [5, с. 10].
А если повезло выжить и вернуться, то какими же возвращались с войны деды и прадеды наших школьников:
«Парни пришли - с войны! - вот какие наши парни-то! Мы все, девчонки, за инвалидов пошли, и безногие, и глухие, и безрукие - всякие. Всех подобрали, да. А что ж, они виноваты, что ли, которые такими с войны пришли? У нас один был, глухой-глухой, а хороший парень был, пошла девчонка замуж за него. И внутри всё перебито было. А вот недавно помер. Всё жили хорошо... С инвалидом, да. А хороших-то и не было! Мало хороших-то. Хорошие пришли, так они вон уехали, в Москву да за Москву, когда война-то кончилась...» [5, с. 228].
Вытянули, напрягая все силы, и повсюду - это, вероятно, один из важнейших лейтмотивов большинства работ. Эта война коснулась всех, каким бы разным ни был передаваемый нам сегодня спустя три поколения семейный опыт - тех, кто был в оккупации, пережил плен и угон на принудительные работы в Германию, депортирован в Сибирь и Казахстан, чудом выжил в блокаду. Надрывались в трудармии, на рытье окопов, на лесозаготовках и в ГУЛАГе. Сегодняшние подростки и в самом деле последнее поколение, у которого есть еще возможность соприкосновения с этим живым опытом. Только найти свидетелей становится все труднее:
Самым трудным оказалось найти свидетелей. Мы столкнулись с тем, что не все очевидцы событий хотят поделиться с нами своими воспоминаниями. Некоторые говорят, что мы и не должны знать всю правду о войне, другие боятся последствий своей откровенности, есть и те, кто просто
очень болен и им не до воспоминаний. Однако многие нас просто ждали. Вернее, ждали тех, кого заинтересует настоящая правда о войне, с кем они могут поделиться. Мы слышали от них: «Почему же вы не пришли раньше?», «Теперь и умереть можно спокойно, я рассказал то, что не давало мне покоя долгие годы», многие из них не скрывали своего волнения и слез. Говорили о том, что мы первые, с кем они беседуют на эту тему [5, с. 21].
Чаще всего память о войне передается сегодня нашим подросткам на коммуникативном уровне через женщин - прабабушек и бабушек. И поэтому сравнительно мало в их работах фронтовых эпизодов, описаний боев.
Из воспоминаний моего деда: «Но никогда, когда в атаку шли, не кричали: За Сталина! И раненым никто не помогал, как в фильмах показывали. Говорили, например, брать высоту, где немцы засели с пулеметами. Не дай бог нагнешься помогать раненым - сзади тебя свои же расстреляют из пулемета. На то есть санитары, а ты - вперед, не дай бог остановишься... А после войны... не мог лишнего слова сказать, всегда был замкнутый, потому что презрение к тем, кто в плену был. Хотя и не виноват, что туда попал» [5, с. 11].
Но большинство историй, которые они слышат, - это рассказы о жизни в тылу, в оккупации, о бегстве, о разбомбленных эшелонах, о потопленных баржах. В сотнях записанных ими свидетельств воссоздается уникальная по количеству мелких подробностей и деталей история тяжелейшей жизни в тылу:
«В 41-м мне было четырнадцать. Я тогда в школе не училась, четыре класса закончила, а потом война началась. Отец на фронте, младшая была, и меня забрали. Мать слепая была. В ФЗО набирали так: если не явился человек, забирают отца или матерь, кто дома, и держат в тюрьме, пока не найдешь дочь. Принуждали насильно, забирали как на фронт. Я хотела укрыться, неделю пожила в Татарке у маминой сестры. Мама пришла, ревет... Нечего было надеть, надо было в Киров идти десять километров. Я полпути прошла, у меня подошвы у ботинок отпали. Я привязала веревкой и так и шла туда, куда забирали, грязно, осень (41-го года). А не пойдешь - тебя судить будут. Вон некоторые сбегали - так по шесть месяцев давали» [2, с. 147].
А вот рассказы о военной деревне:
«Мы - изо всех сил. У нас и лошадей-то отобрали, так мы - на себе! Взяли коляску лошадиную, положим мешок и тащим. Кто за оглоблю, кто за пружину, кто сзади прет! Ой, таскали-таскали эту коляску, теперь говорят: "Пахать!" На себе опять. Таскали плуг изо всей силы: тетка одна держит за рогачи, а мы прем. А камни! Каменистое полё-то! Теперь - вспахали: "Я больше не пойду! Измоталась!" Прям никак не могу пахать! Ну прям всё боли-и-ит!» [5, с. 225].
При передаче таких рассказов возникают картины, трудно представимой любому европейцу, военной повседневности. Голод и холод, непосильный по 12-14 час. труд подростков на военных заводах (где награда стахановские сто граммов хлеба - прибавка к пайку) и никуда не уйти, не убежать, вернут с милиционером и еще посадят на полгода, на год. Многие бабушки и дедушки откровенно рассказывают, как во время войны «попадали под указы», как получали сроки за невыполнение трудодней, за опоздание на фактически принудительные работы, за так называемую спекуляцию. И мы читаем, как прабабушке дали восемь лет за буханку хлеба, вынесенную голодным детям, а сестра деда за торговлю сахарином с рук получила пять лет и так в лагере и умерла. Все эти, мягко говоря, негероические семейные сюжеты военного времени вызывают у наших авторов только сочувствие.
«Мы шли пешком двести километров. Было очень холодно, снежно и ветрено. Прибыли на станцию Торбеево. Пришла разнарядка идти нам лес валить. На лесоповале уже работали заключенные из Дубравлага. Наша жизнь, несмотря на то, что мы были на свободе, ничем не отличалась от их жизни. Разместили нас в бараке на нарах, в котором имелась железная голландка. До рассвета нас выгоняли на работу. Шли в лес, неся с собой пилы, топоры. Работали дотемна. Обед всухомятку: съедали какой-то маленький кусочек хлеба. Мне захотелось бежать. Четыре дня, обходя села, мокрая и голодная, я шла домой. Родители хотели меня скрыть, пряталась я под кроватью от людского глазу. Об этом стало известно председателю, он сообщил в прокуратуру района. Прокурор пригрозил тюремным заключением. Пришлось с котомкой сухарей возвращаться обратно на лесоповал» [5, с. 129].
Когда подростки передают эти истории, происходит несомненная де-идеологизация официального советского образа войны, и прежде всего на уровне нравственных оценок. Нет работ, где звучало бы осуждение прадеда, сдавшегося в плен, и для наших авторов сегодня не имеет значения, был ли он при этом тяжело ранен, или просто оказался в безвыходном положении, главное - тяжесть перенесенных испытаний. Такая же оценка звучит у них, когда речь заходит о бессмысленных жестокостях в армии, о расстрелах так называемых дезертиров, о штрафбатах.
На примере конкретных судеб они узнают, что возвращение из плена часто вело прямым образом в ГУЛАГ:
«Героя моей работы два месяца везли через всю матушку Россию, наконец, привезли в Воркуту. Снова лагерь - но теперь советский.. : подходит парень, тоже заключенный-каторжник и спрашивает: А ты откуда приехал? А он ему: из Германии, из концлагеря Гросс-Розен» [5, с. 13].
Каким представляется им сегодня образ врага, немца, оккупанта?
Конечно, есть представление о безликой массе, о страшном нашествии, и здесь часто возникает патетика в духе 70-х, однако совершенно отсутствует пафос мести.
Очень часты рассказы о немецких военнопленных, это и понятно, бабушки и дедушки сегодняшних конкурсантов - это послевоенные подростки, и им, конечно, запомнились враги, вызывавшие недавно такой ужас в совсем ином виде:
«Дальше шли солдаты. Это было просто ужасно. Худые, оборванные, наряженные в то, что они отнимали у русских, погибая от холода, хотя и было лето: клетчатые бабьи платки, телогрейки, огромные эрзац-валенки. Их надевали поверх своих сапог. Шли они в таких эрзацах, как паралитики. Даже не шли, а еле ползли. Многие были замотаны какими-то тряпками. Народ вокруг молчал. Более того - стояла звенящая тишина. Никаких выкриков. Было такое ощущение, что и зрители оцепенели от ужаса. Мимо них шли несчастные люди - тоскливые, безразличные ко всему, отрешенные. Несчастные солдаты, которые расплачиваются за то, что заставили их делать фашисты» [5, с. 108].
Война оставила следы в разных местах и регионах и сейчас, спустя многие десятилетия, чрезвычайно интересно посмотреть на это глазами нынешних подростков.
В местах, где прошла оккупация, - это история столкновения с врагом, это судьбы угнанных в Германию остарбайтеров, и, конечно, партизанское движение. Кстати, как выясняют наши конкурсанты, во многих местах помнят не только немцев-оккупантов, но и венгров, румын и итальянцев.
История партизанского движения чрезвычайно мифологизирована, архивы до сих пор фактически закрыты, но память-то остается. Она весьма и весьма противоречива и часто также не совпадает с официальной советской картиной:
«Теперь я пониманию, почему дедушка с бабушкой не любили вспоминать войну, а только плакали. Страшно не подчиниться немцам, но страшнее не подчиниться партизанам. Может из-за этого страха вспомнить, многие из нас и не видят всей правды. История народного партизанского движения необходима, но подлинная» [5, с. 212].
А что происходит с памятью о Холокосте? Она очень сильно вытеснена. Здесь мы сталкиваемся не просто с молчанием памяти (мы видим, как сегодня буквально уже в последний момент нарушается это молчание, и нарушаются табу, связанные с войной). Но история гибели евреев, которая проходила на глазах у многих свидетелей, в рассказах об оккупации фактически отсутствует. Это понятно. Даже роль наблюдателя в данном случае тяжела и неоднозначна, а в послевоенные годы делалось все, чтобы вытеснить память о массовом уничтожении евреев. Конечно, главные места, связанные с Холо-224
костом, теперь уже за пределами России, но есть ведь и российский Юг: Краснодар, Ростов, Таганрог.
Конечно, работы питерских старшеклассников посвящены главным образом блокаде, а если о войне пишут подростки из Сибири, с Урала, это фактически история эвакуации (очень сильно изменившей жизнь этих регионов), или тяжелейшего труда - то, что на официальном советском языке называлось подвигом тружеников тыла. А на Дальнем Востоке и в Сибири возникает много рассказов о военнопленных японцах, о которых в Центральной России и не слыхивали. Если работа, например, написана школьниками из Калмыкии или Ингушетии, то в их памяти война - это, прежде всего, история депортации. Истории российских немцев - это тоже депортация и трудармия, которая мало чем отличалась от ГУЛАГа. А в Карелии память о войне - это память о финской оккупации, и, как показывают приходящие оттуда работы, - эта память не просто жива, она возрождается. В Коми это ГУЛАГ, работающий на победу из последних зэковских сил.
Совершенно закономерно у наших авторов возникает вопрос не только о цене, но и плодах победы, и о том, что ждало после войны тех, кто выжил, вернулся, а самое главное - они видят, как эти люди живут сегодня.
«Здоровье я растратила на торфоразработках в 41-ом году, на лесоповале в 42-ом году. А в старости, когда меня замучили болезни, власти забыли мой труд. Умирать уже пора, а память мучает меня чувством обиды за голод, холод, непосильный труд. Я ежемесячно получаю пенсию - 2000 рублей, не хватает даже на лекарства» [5, с. 223].
«Мучились как собаки, и не в зачёт, работала всю жисть, работала за шиши... Потому что были бы мы грамотные, может, чего и было бы. А мы неграмотные. Что дадут, то и дадут. Вот как. И военные годы не пошли, ничего... вот и все. Пенсия? Сто восемьдесят... Тысяча восемьсот тридцать рублей... Ну, мне хватит»... [5, с. 132].
Слушая и записывая эти рассказы, школьники понимают, что «в зачет» этим людям и многим из их близких фактически ничего не поставили. Тем непомерней кажется тогда реальная цена победы, в том числе и семейного вклада в нее.
Было ясно, что мы ставим перед школьниками очень трудную задачу по работе с памятью, с которой далеко не всегда могут справиться и взрослые историки. В их лучших работах мы видим реальный вклад в формирование памяти о минувшем веке, вклад их поколения, тем более что в своих датах рождения они все-таки будут писать 19.
На собственном опыте они приходят в своих работах к выводу, что историческая память выстраивается порой из бог знает какого «сора» повседневности, что портрет малой родины создается из историй, мифов, легенд и даже частушек, кличек и скороговорок.
Истории и сюжеты из нашего прошлого - редко имеют счастливый конец, но другой российской истории у нас для наших молодых, как бы этого сегодня многим ни хотелось, к сожалению, нет.
Литература
1. Время местное, прошедшее. Сборник работ победителей Всероссийского конкурса исторических работ старшеклассников. - М.: Звенья, 2006. - 383 с.
2. Как наших дедов забирали. Сборник работ победителей Всероссийского конкурса исторических исследовательских работ старшеклассников. - М.: РОССПЭН, Мемориал, 2007. -607 с.
3. Круг семьи и колесо истории. Сборник работ победителей Всероссийского конкурса исторических исследовательских работ старшеклассников. - М.: Звенья, 2008. - 372 с.
4. Пути следования. - М., 2011. - 392 с.
5. Цена Победы. Российские школьники о войне. - М.: Мемориал. Новое издательство, 2005. - 464 с.
6. Человек в истории. Сборник работ победителей Всероссийского конкурса исторических исследовательских работ старшеклассников. - М.: Звенья, 2001-2002. - 479 с.
