CC BY
9
Культурная и политическая экологическая история
Cultural and Political Environmental History
DOI 10.26105/SSPU.2020.69.6.008 УДК 94(571.1)»18/19»:001 ББК 63.3(253.3)5ю
М.Ф. ЕРШОВ M.F. ERSHOV
ВОСПРИЯТИЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ НА ТОБОЛЬСКОМ СЕВЕРЕ В XIX - НАЧАЛЕ XX ВВ.
PERCEPTION OF TRAVELERS IN THE NORTH OF TOBOLSK IN THE XIX - THE BEGINNING OF THE XX CENTURIES
К числу интереснейших проблем в гуманитарных исследованиях относятся восприятие и трансформации образов индивида в дороге. В настоящей статье проблема рассмотрена на материалах отечественной мемуарной литературы, а также дорожных описаний XIX — начала XX вв. В исследовании использован междисциплинарный подход, учитывающий симбиоз элементов традиционной культуры и культуры модерна при генерации образов путешественников на Севере Западной Сибири. Долгое время окраинные российские пространства воспринимались как статичные, преодолевать которые могли по-преимуществу культурные герои. Затем, уже в эпоху модерна, привычный Центр мироздания у провинциалов сместился от места их проживания к мифическим столичному и зарубежному социумам. Атрибутикой путешествия оказались наделены новые акторы: учёные, чиновники и предприниматели. В данной статье выявлено, что образы путешественников, вне зависимости от их культурного багажа, как и прежде, в патриархальной среде наделялись избранничеством, обладанием необычными вещами и прикосновенностью к тайне.
Among the most interesting problems in historical researches are the perception and transformation of human images on the road. In this article, the problem is considered on the materials of domestic memoirs, as well as road descriptions of the XIX—early XX centuries. The study used an interdisciplinary approach that takes into account the symbiosis of the elements of traditional culture and modern culture when generating images of travelers in the North of Western Siberia. For a long time, the outlying spaces of Russia were perceived as static, and only cultural heroes could mostly overcome them. Then, already in the modernist era, the Center of the universe at the provincials shifted from their place of residence to the mythical metropolitan and foreign societies. New actors were endowed with travel attributes: scientists, officials and entrepreneurs. This article revealed that the images of travelers, regardless of their cultural baggage, as before, in the patriarchal environment were endowed with electiveness, possession of unusual things and a touch of secrecy.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: восприятие, гостеприимство, дорога, образ, путешественник, тайна, Тобольский Север.
KEYWORDS: perception, hospitality, road, image, traveler, mystery, North of Tobolsk.
ВВЕДЕНИЕ. К существенным вопросам в историко-этнографических исследованиях относится взаимодействие компонентов традиционной культуры и культуры модерна. Исследование феномена путешествий требует постановки ряда вопросов. Какие изменения в восприятии пространства воздействовали на путешествие? Какие социальные нормы определяли отношение к дорожному человеку? С какой символикой и вещной атрибутикой был связан его образ? И, наконец, каково было соотношение традиций и новаций в путешествиях этого времени? Актуальность настоящей проблематики имеет как академическую составляющую, так и приземлённую прагматику. Сегодня значительная часть нашей страны всё еще относится к осваиваемым территориям. Соответственно, миграции извне ставят множество вопросов, причем не обязательно узко экономических.
ЦЕЛЬ СТАТЬИ. Данная работа заключается в исследовании трансформации восприятий путешественников, по-преимуществу на материалах отечественной мемуарной литературы. Её территориальные рамки тяготеют к Северу Западной Сибири, чьё периферийное пространство, расстояния и патриархальная культура не только дополняли друг друга, но и препятствовали углубленному изучению края.
МАТЕРИАЛЫ И МЕТОДЫ. Статья основывается на материалах отечественной мемуарной литературы, а также дорожных описаний XIX—начала XX вв. В ней применен междисциплинарный подход. Большое значение при этом играют наработки, предложенные Марком Оже (Аиде). Этот французский антрополог сместил внимание от противопоставления традиции и модерна. Согласно М. Оже, традиционной культуры сегодня уже нет. Сложное современное общество внутренне разнородно, его «места и не-места» связаны мобильностью [9]. Однако сама мобильность возникла отнюдь не вчера. Её бесспорная связь с дорогами и человеком в дороге исторически длительна и обусловлена. Поэтому необходим анализ восприятия образа путешественника и его атрибутики с учётом теоретических положений заимствованных из истории повседневности и теории коммуникации.
РЕЗУЛЬТАТЫ И ИХ ОБСУЖДЕНИЕ. Для анализа путешествий необходим краткий экскурс по основам мировоззрения человека в традиционной культуре. Здесь есть Верхний, неподвижный сакральный мир, где живут бессмертные предки как идеальные существа, образцы для подражания. Здесь есть Средний мир, с местом пребывания локального социума (в дальнейшем — страны и государства). Это вторичная модель Верхнего мира, где привычное человеку место жительства, как доказал Мирча Элиаде, отождествляется с Центром мироздания. И есть, наконец, Нижний мир, в который обычные люди сами по доброй воле не ходят. Данное мироустройство было, по-преимуществу, характерно для замкнутых локальных сообществ.
Считалось, что подлинное путешествие было доступно лишь немногим (культурным героям), поэтому оно, в конечном итоге, становилось временным перемещением в идеальную архаику, а также в места с нею связанные. В традиционном обществе перемещение человека всегда являлось своеобразным экзаменом, объединённым не только с неизбежным дорожным дискомфортом. Диапазон культурных смыслов здесь был значительно шире частных бытовых неприятностей. Путешествие порождалось утратой божественной гармонии и временным перемещением героя в чуждый ему мир. Экстраординарность и экстремальность дорожных событий компенсировались восстановлением утраченной стабильности.
Однако, в России XIX—начала XX вв. прежняя стабильность безвозвратно уходила в прошлое и путешествие переставало быть способом возвращения к исходному состоянию. В обществе модерна (в том числе и на провинциальном уровне) произошло смещение Центра мироздания от места жительства человека к столицам, религиозным и культурным центрам. Более того, прежде единый сакральный Центр расщепляется и множится в пространстве. Для мыслящего человека теперь были необходимы личные усилия для сравнения этих центров между собой и с периферией. Первоначально традиционное сознание было не готово к радикальному изменению жизни. Новые реалии воспринимались лишь выборочно и не вполне адекватно, либо как нечто условное и таинственное.
Однако тайна всегда провоцировала познавательный интерес, будоражила чувство опасности. Но даже при отсутствии явных угроз человек, отправляясь в путь, считал необходимым предпринять ряд ритуальных действий. Например, в отдаленном г. Березове на Тобольском Севере рыбопромышленники, перед отъездом на промыслы, ходили прощаться из дома в дом, после молитвы кланялись в ноги, до лодки багаж отбывающего промысловика несли его знакомые. Длительное отсутствие здесь несчастных случаев и искреннее желание промысловиков быстрее добраться до отдалённых богатых рыбных песков не препятствовали воспроизведению им привычных обрядов даже в конце XIX в. [6, с. 7-8]. Верили и в множество примет. В частности, считалось плохим предзнаменованием, если человеку в начале пути переходили дорогу. В средине XIX в. ссыльный поляк жаловался путешественникам, что крестьянин-охотник, увидев его, не только вернулся домой, но и целился из ружья [12, с. 313].
В патриархальной культуре пространство воспринималось как статичное. Но его преодоление, напротив, отличалось динамикой. И для такого поступка требовались незаурядные личности. Таких людей отличало пренебрежение к обыденности. Долгому путешествию предшествовали и сопровождали его нарушение норм, пересечение или перенос прежних уже устаревших границ. Заметим, что не существовало детально размеченных рубежей между народным и официальным вариантами православия. Так, например, П.П.Ершов, будущий автор «Конька-Горбунка», был из провинциальных чиновников. Мальчик, по семейным преданиям, родился слабеньким, он кричал без умолка. Согласно поверьям, его родители «продали» ребенка нищему через окошко за один грош, и — припадок как рукой сняло. Подлинное место рождения П.П. Ершова — с. Безруково на юге Тобольской губернии, однако в «Послании к другу» поэт живописует природу северного Березовского уезда, куда в последующем перебралась его семья: Мой первый слух был — вой бурана; Мой первый взор был — грустный взор На берег льдистый океана, На снежный горб высоких гор [12, с. 10].
Данная рокировка не только дань поэтической условности тех времен. Для Ершова важнее подтвердить талант, а значит — избранность, создавая описание жизни на границе обитаемого и необитаемого миров. Он, провинциальный поэт, претендующий на российскую известность, ему необходимо «завоевать» имперскую столицу. И здесь оптимально привнесение элементов страдания, эпатажа, отшельничества и дорожных тягостей, чтобы привлечь внимание, причем не только читателей. Ведь всевидящий Бог был главным свидетелем дорожных испытаний человека. По воспоминаниям Х.Лопарева, в XIX в. жители с. Самарова посещали в храмовые праздники Абалакский монастырь и церковь в с. Базьяново [8, с. 123]. Историк М.М.Громыко отмечала, что, угодное Богу паломничество, например, к Абалакской иконе Божьей матери под Тобольском, по мнению крестьян, было предпочтительнее осуществлять через испытание: пешим ходом. Исследователь также зафиксировала рост противоречий: ведь железнодорожный и пароходный транспорт уменьшали тяготы в дороге [4, с. 100-101].
И действительно, последующее развитие транспортной инфраструктуры вело к деформации прежних представлений. С. П. Швецов, политссыльный в г. Сургуте, зафиксировал в 80-е гг. XIX в. разложение наивного патриотизма у местного населения. Оно было порождено появлением пароходного сообщения: «Отношение сургутян к своей родине не одинаково. Те из них, которым удалось побывать в иных более привлекательных местах, например, в Тобольске или Тюмени (не говоря уже о Томске, который представляется сургутянам чем-то сказочным по своему богатству и великолепию),— смотрят на Сургут и все сургутское с нескрываемым презрением, пожалуй, даже с враждой; их уже не удовлетворяет все местное, кажется диким, смешным, они и на себя начинают смотреть как на нечто высшее в умственном и нравственном отношении,
чем их земляки, не бывавшие дальше Березова. Им душно и тесно в Сургуте, их неудержимо тянет вон из него, туда, где, по их мнению, жизнь кипит» [13, с. 44].
К. Губарев, посетивший г. Березов в 1861 г. вместе с высокопоставленным чиновником из Тобольской губернской администрации (последний курировал просвещение), присутствовал на торжественном открытии местной женской одноклассной приходской школы. «По окончании обычных обрядностей почтенным гостем сказано было нисколько слов о необходимости образования девочек, как будущих матерей, и о поднятом вопросе о значении женщины в гражданском обществе! Этот спич — отметил наблюдатель,—не говоря об его новизне для березовцев, имел свои последствия и взволновал тихую жизнь березовцев... В тот же день некоторые из жен, как я узнал, на грубые, деспотические требования мужей отвечали: ты чего кричишь? ты слыхал, что генерал говорит: я не хуже тебя, не раба, а ровная тебе; я мать наших детей, хозяйка дома, блюстительница домашних интересов, и прочее» [5, с. 381].
Данный случай — яркое свидетельство вытеснения прежних посредников, типичных для традиционной культуры (священник, феодал, паломник). Они теперь дополнены иными акторами, в частности, либеральными чиновниками. К сакральному миру добавились светские идеи служения монархии и вполне прагматичные интересы. Идеология Просвещения выдвигала на первый план поборников образования (в предельном варианте — ученых), общественных деятелей, предпринимателей. Но для простонародья эти различия между путешественниками не были существенными. Предполагалось, что все они побывали в запредельном мире и при-частны к его тайнам.
Этот иной неведомый мир и его явления не могли быть полностью переданы повседневным языком. Поскольку они были «перевернуты» по отношению к нашей жизни, то и рассказы о них отличались «темнотой» и неясностью. Соответственно, отношение к приезжим и к путешественникам во многом отличалось двойственностью. Нормы добрососедской и христианской морали здесь соседствовали с опасениями. Дорожного человека, оторванного от родного дома, чужестранца следовало жалеть, по возможности ему помогать, спасая тем самым и свою душу. Отсюда проистекали положительные оценки местных жителей со стороны ссыльных. У местного населения имелись и определенные страхи по отношению к мигрантам и дорожным людям. Самые большие опасения вызывали бродяги, бежавшие с каторги. Их криминальные наклонности дополнялись искаженными слухами о, якобы, неограниченных возможностях для мести с их стороны.
Х. М. Лопарев, уроженец с. Самарово, передает предание о его деде Петре, исчезнувшем из семьи и якобы схваченным беглыми каторжниками. Они сделали своим вожаком в незнакомом крае: «В одной из деревень, неподалеку от Самарова, видели Петра, выпрашивающего хлеб для варнаков. Когда ему посоветовали убежать от них, он ответил: они взяли с меня клятву, и теперь это бесполезно, всё равно найдут и тогда уже убьют меня» [8, с. 211-212]. Предание умалчивает, как именно преступники сумели запугать взрослого крестьянина-сибиряка, отца троих детей. Вопрос заключается не в степени достоверности произошедшего, сколько в симптоматичном сохранении в народной памяти этих легендарных сведений.
Заметим, что в фольклорном наследии краеведа О.А. Кошмановой имеется сказка «Проклятие». Сюжет сказки следующий: летом в деревне Кошмаки мать ругала дочь за непослушание. Фраза матери «Да будь ты проклята! Забери тебя леший!» оказалась роковой. И девочка исчезла. Когда зимой отец отправился за рыбой, незнакомый путник привёл его в заколдованную деревню. Там ему встретилась дочь. С помощью попа и «знающей» старухи родителям удалось вернуть ребенка домой и защитить её от тёмных сил. Но через три года дочь умерла, а её отец, будучи на Ирбитской ярмарке, внезапно узнал прежнего путника в обличии лавочного торговца. Итогом этой встречи, опасной для отца, стала потеря левого глаза [7, с. 99].
Инфернальный собеседник, наполовину лишив отца зрения, фактически передаёт отрицательный опыт общения с нечистой силой в пути. Негативное отношение к Ирбитской ярмарке
у русского старожильческого населения и коренных народов Сибири сложилось не случайно. Хорошо известно, что на знаменитую ярмарку оборотистые торговцы съезжались со всей России и на ней процветала преступность. Приезжие, даже если они не желали зла, представляли угрозу комфортному существованию провинциалов. Нередко они обладали умениями, связями и знаниями, несопоставимыми с потенциалом жителей глубинки. Для местного населения этот неведомый мир был неизвестен и опасен [7, с. 93-95].
И.А.Гончаров, наблюдая за собственным слугой, отмечал, что «простой русский человек не всегда любит понимать, что читает. Я видел, как простые люди зачитываются до слёз священных книг на славянском языке, ничего не понимая или понимая только «иные слова» как мой Валентин. Помню, как матросы на корабле слушали такую книгу, не шевелясь по целым часам, глядя в рот чтецу, лишь бы он читал звонко и с чувством». Его вывод категоричен: «Простые люди не любят простоты» [3, с. 138]. Это утверждение, однако, нуждается в уточнении. Внешне отсутствие любви к простоте у людей низовой культуры обычно связывалось с коммуникативными проблемами (священные тексты или книги о неведомых землях, общение с чужаком «барином» и иные исключительные обстоятельства не содействовали рациональному усвоению информации).
Подобное же причудливое смешение культур зафиксировано на Обдорской ярмарке в конце XIX в. Свидетели наблюдали любознательность у ненцев, приезжающих сюда: «они любят рассматривать картинки иллюстрированных журналов, подолгу занимаются этим и внимательно выслушивают объяснения. Они любят, сидя на полу в кружке, нараспев, покачиваясь, рассказывать о сотворении человека, о потопе, а, подвыпивши, богатые из них нараспев повествуют слушателям, как они богаты» [14, с. 199].
Гостеприимство у местных зырян, по сведениям политссыльного В.В.Бартенева, в конце XIX в. совмещалось с обманами и тягой к небылицам: «зыряне очень любят слушать рассказы про далекие края и чужих людей, но особенно любят они, когда описывают какие-нибудь ловкие мошеннические проделки. Подвиги Картуша или Ваньки-Каина заставляют хохотать их до слёз. И часто бывает, что едва смолкнет гомерический хохот по поводу повествования о подвиге Ваньки-Каина, кто-нибудь из присутствующих, иногда почтенный старец, начнет с большим юмором рассказывать про какую-нибудь свою проделку с явным оттенком хвастовства своей ловкостью и умом» [1, с. 144-145].
Легко заметить, что такое рудиментарное тяготение к мифическому трикстерству содействовало у предприимчивого зырянского населения процессам адаптации к торговым операциям и длительным кочевым перемещениям. Естественно, что традиционное сознание первоначально не было вполне готово к радикальному изменению образа жизни. Пока еще новые реалии воспринимались выборочно, как нечто условное, либо не вполне адекватно. По воспоминаниям Х. Лопарева, его отец «интересовался грамотою и даже знал две-три буквы алфавита, хотя и не твердо» [8, с, 213].
Как сообщает С. Соммье, торгующий крестьянин с. Самарово В.Т. Земцов держал дома в «элегантной гостиной» «горшки с цветами на окнах и разные шикарные вещи. Особенно он был горд дипломом Почётного члена Географического общества Бремена, этой чести его удостоили за помощь экспедиции Финша [Finch]. Казалось, что этот диплом он ценил столь же высоко как свои иконы с изображениями Святого Николая и других святых, развешенные по стенам за масляными лампадами; такие изображения можно найти во всех русских домах и даже в каютах корабля. Он вставил диплом в рамку, которую повесил на стену напротив фотографий Полякова, Алквиста [Ahlqvist] и членов Бременской экспедиции». Итальянский исследователь также обратил внимание, что сам хозяин не проживал «в элегантной части своего дома» [11, с. 123-124].
Близкое описание этого богатого дома содержится в книге «Путешествие в Западную Сибирь». У Земцова присутствуют и иконы в ризах, и изображения тропических растений, и портреты российского, французского, германского императоров, и османского султана. Автор уточняет, что на предлагаемое вознаграждение «здесь смотрят как на оскорбление,
но как я узнал после, с удовольствием принимают какую-нибудь безделицу на свечку, которую ставят перед образами, чтобы испросить у своих святых благополучного путешествия для путников» [12, с. 316-317].
Прикосновенность к тайне в доме Земцова соседствует с символическими атрибутами путешествия: чем больший путь проделала вещь, тем выше её значимость. Для хозяина это непосредственные сведения о путешествии и путешественниках, для других ценителей — книги, которые привезены издалека, из Европейской России. Малодоступность вещей, как и запретность изданий, служили близким целям. Это были материальные доказательства странствий и, следовательно, особого статуса их владельцев. «В 1870 году купец Н. Гр. Шеймин взял из нашей среды своего сына Петра и отвез его в Тобольскую гимназию — вспоминал Х.М.Лопарев.— Это был первый пример такого рода. На лето Петр Николаевич приезжал на родину в гимназической форме с кепью на голове, весьма сходной с солдатскою. Зависть брала меня, глядя на него, и страстно хотел я носить такую же кепь» [5, с. 146].
Истоки тяготения к наглядной вещественности располагаются, по нашему мнению, в недрах традиционной культуры. Иной мир должен быть наполнен вещами, которые не характерны для обыденной жизни. Поэтому успех и удача путешественника проявлялись через его связи с «тем» миром и добыванием необычных сведений и вещей. Иногда тяготение к особой одежде принимало анекдотические формы. М. Ганопольский, сопровождая исследователя С. Соммье, гордился оборванной и грязной казачьей формой, сапогами, рубашкой и подаренными подержанной шляпой, медальонами с образами святых и медными кольцами. Последние предназначались для торговли [11, с. 222-223]. Эстетическая неразборчивость казака объясняется, видимо, позёрством и необходимостью взаимодействия с аборигенным населением. Значимую роль здесь играли символы престижа и власти.
В 1886 г. в низовьях р. Оби зырянин рассказывал И.М. Воропаю, что некий человек «в большом чине, именно естествоиспытатель, взял у них прошение и на марки рублей до трехсот». Когда оленеводы просили показать мундир, то последовал отказ: «у него мундир весь в золоте и брильянтах и от него такой, говорит, свет, что вы люди простые, как взглянете, то, пожалуй, и ослепнете». Далее этот мошенник уехал, пообещав прислать из Петербурга положительный ответ на прошение [2, с. 176]. С. П. Швецов передает рассказ о русском торговце — для того чтобы сбить цену на пушнину, он давал самоедам выпить из особого, якобы «золотого» пожалованного кубка [12, с. 77].
Процессы адаптации меняли людей, но у них оставалась социальная память о пережитом, образы, с помощью которых преодолевались трудности. Иногда они были болезненные иногда, напротив, смешные. В 1892 г. самоед Павел Худин Александров обратился к императору с прошением. Абориген предлагал строительство на Севере Тобольской губернии православного храма, порохового и оружейного магазинов и училища. Кроме того, он просил выделить пособие на постройку дома и возмещение путевых расходов. Проситель также сообщил, что он остановился в Петербурге на Лиговской улице, причем его путевые расходы составили 300 рублей и около 1000 верст было пройдено пешком.
Официальные власти установили, что Александров (или Лакури) являлся сыном старшего помощника старшины самоедов, и он в «уголовных проступках не замечен, но подвержен сильному пьянству». Выяснилось также, что за 4 года, прошедшие после смерти отца, Александров промотал его имущество. Бедственным положением пьянчуги воспользовались предприимчивые зыряне из Архангельской губернии, проживающие в селе Мужи и стремящиеся расширить свои обороты. От имени Александрова, не знавшего русского языка, они составили прошение и, определив к ходоку толмача, отправили их обоих в столицу. Уговорили Александрова достаточно легко: «обещанием выхлопотать ему почетный кафтан» [10]. Несомненно, что в этом прошении присутствуют типичные образы путешественников и элементы трикстерства, юродства.
ВЫВОДЫ. Длительное время путешествие воспринималось как возвышение путника и, одновременно, его изгнание из мира обыденности. Путешественник не был таким, как все. Ведь его участь — избранничество и прикосновенность ко множеству тайн. Первоначально — к тайнам сакральным и мистическим, в последующем — к рациональным (при наличии высокого образовательного уровня или опытов посещения отдаленных мест). Его следование за идеалами включало в себя и пространственное движение к гармонии. Путешественник открывал и мысленно конструировал местность по степени её соответствия собственным культурным образцам. Он соразмерял компоненты территории с человеческими масштабами. Куда человек не проникал физически, проникала его мысль в виде художественно-метафорических образов.
Как культурный герой путешественник преодолевал вязкую статичность пространства. Путешествия по Тобольскому Северу XIX — начала XX вв. являются доказательствами того, что в этот период к прежним посредникам, которые были характерны для традиционной культуры (священник, феодал, паломник), теперь присоединились принципиально новые акторы. Атрибутикой путешествий, в том числе атрибутикой вещной, оказались наделены учёные, чиновники и предприниматели. К домысливаемым отношениям путников с сакральным миром добавились идеи служения монархии, общественному благу и вполне прагматичным интересам. Однако в патриархальной среде образы всех путешественников по-прежнему были наделены прикосновенностью к тайне, близостью к власти, избранностью и обладанием необычными вещами.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бартенев В. В.На крайнем Северо-Западе Сибири. Очерки Обдорского края // Тобольский Север глазами политических ссыльных XIX XX века. Екатеринбург: Сред. -Урал. кн. изд-во, 1998. С. 114-217.
2. Воропай И.М. От реки Оби до Северного океана. Ханты-Мансийск: Полиграфист, 2008. 228 с.
3. Гончаров И.А.Слуги старого века (Из домашнего архива // Собр. соч. в 8 т. Т. 7. 2005, М.: Худож. литература. С. 125-192.
4. Громыко М.М.Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян в XIX в. М.: Наука, 1986. 276 с.
5. Губарев К.От Тобольска до Березова // Современник. 1863. Т. 94. № 1. С. 353-388.
6. Демин А. Город Березов // Подорожник: Краеведческий сборник. Вып. 2. Ханты-Мансийск: Полиграфист, 2002. С. 4-20.
7. Ершов М. Ф. Социокультурная эволюция отечественной провинции конца XVIII — начала XX в.: по материалам городов Северного Зауралья. Ханты-Мансийск: ООО «Печатный мир г. Ханты-Мансийск», 2017. 124 с.
8. Лопарев Х. М. Самарово, село Тобольской губернии и округа: Хроника, воспоминания и материалы о его прошлом. Тюмень: СофтДизайн, 1997. 264 с.
9. Оже М. Не-места. Введение в антропологию гипермодерна. М.: Новое литературное обозрение, 2017. 136 с.
10. Российский государственный исторический архив (РГИА) Ф. 1291. Оп. 70. Д. 226.
11. Соммье С. Лето в Сибири среди остяков, самоедов, зырян, татар, киргизов и башкир. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2012. 640 с.
12. Финш О. Путешествие в Западную Сибирь доктора О.Финша и А. Брэма. М.: Тип. М.Н.Лаврова и К., 1882. 578 с.
13. Швецов С.П.Очерки Сургутского края // Тобольский Север глазами политических ссыльных XIX — начала XX века. Екатеринбург: Сред-Урал. кн. изд-во, 1998. С. 35-111.
14. Шульц Л. От Тобольска до Обдорска: Из путевого журнала // Ежегодник Тобольского губернского музея. 1893-1918: сб. публикаций. Екатеринбург: Баско, 2007. С. 184-226.
15. Ярославцев А.К.Петр Павлович Ершов, автор сказки «Конек-Горбунок». Биографические воспоминания университетского товарища его А.К. Ярославцева. СПб.: Тип. В.Демакова, 1872. 200, XII с.
REFERENCES
1. Bartenev V.V.Na kraynem Severo-Zapade Sibiri. Ocherki Obdorskogo kraya [In the extreme North-West of Siberia. Essays on the Obdorsky Territory] Tobolskiy Sever glazami politicheskikh ssyl'nykh XIX XX veka. [Tobolsk North through the eyes of political exiles of the 19th and 20th centuries]. Ekaterinburg: Wednesday. -Ural. Prince Publishing House, 1998. S. 114-217. (in Russian).
2. Voropay I. M. Ot reki Obi do Severnogo okeana [From the Ob River to the North Ocean]. Khanty-Mansiysk: Polygraphist, 2008. 228 s. (in Russian).
3. Goncharov I. A. Slugi starogo veka (Iz domashnego arkhiva [Servants of the Old Century (From the home archive)] Collected. Op. in 8 vol. Vol. 7. 2005, Moscow: Art. Literature. S. 125-192. (in Russian).
4. Gromyko M.M.Traditsionnyye normy povedeniya i formy obshcheniya russkikh krest'yan v XIX v. [Traditional norms of behavior and forms of communication of Russian peasants in the XIX century]. M.: Nauka, 1986. 267 p. (in Russian).
5. Gubarev K. Ot Tobolska do Berezova [From Tobolsk to Berezov] Sovremennik [Contemporary]. 1863. Vol. 94. N 1.S. 353-388. (in Russian).
6. Demin A. Gorod Berezov [City of Berezov] Podorozhnik: Krayevedcheskiy sbornik [Plantain: Local History Collection]. Vol. 2. Khanty-Mansiysk: Polygraphist, 2002. S. 4-20. (in Russian).
7. Ershov M.F.Sotsiokul'turnaya evolyutsiya otechestvennoy provintsii kontsa XVIII — nachala XX v.: po materialam gorodov Severnogo Zauralya [Sociocultural evolution of the domestic province of the late XVIII — early XX centuries: based on the materials of the cities of the Northern Trans-Urals]. Khanty-Mansiysk: LLC Printing World of Khanty-Mansiysk, 2017. 124 s. (in Russian).
8. Loparev H.M.Samarovo, selo Tobol'skoy gubernii i okruga: Khronika, vospominaniya i materialy o yego proshlom [Samarovo, the village of Tobolsk province and district: Chronicle, memories and materials about his past]. Tyumen: SoftDesign, 1997. 264 s. (in Russian).
9. Auge M. Ne-mesta. Vvedeniye v antropologiyu gipermoderna [No-place. Introduction to anthropology of hypermodernity]. M.: New Literary Review, 2017. 136 s. (in Russian).
10. Russian State Historical Archive (RGIA) f. 1291, inv. 70, c. 226.
11. Somme S. Leto v Sibiri sredi ostyakov, samoyedov, zyryan, tatar, kirgizov i bashkir [Summer in Siberia among the Ostyaks, Samoyeds, Zyrians, Tatars, Kyrgyz and Bashkirs]. Tomsk: Publishing House Tom. University, 2012. 640 p. (in Russian).
12. Finsch O. Puteshestviye v Zapadnuyu Sibir doktora O. Finscha i A.Brehma [Journey to Western Siberia, Dr.O. Finsch and A.Brehm]. M.: Publishing. M.N.Lavrova and K., 1882.578 s. (in Russian).
13. Shvetsov S. P. Ocherki Surgutskogo kraya [Essays on the Surgut Territory] Tobolskiy Sever glazami politicheskikh ssyl'nykh XIX XX veka [Tobolsk North through the eyes of political exiles of the 19th and 20th centuries]. Ekaterinburg: Wednesday. -Ural. Prince Publishing House, 1998. S. 35-111. (in Russian).
14. Schulz L. Ot Tobol'ska do Obdorska: Iz putevogo zhurnala [From Tobolsk to Obdorsk: From a travel journal]. Yezhegodnik Tobol'skogo gubernskogo muzeya. 1893-1918: sb. publikatsiy. [Yearbook of the Tobolsk Provincial Museum. 1893-1918: Sat publications]. Ekaterinburg: Basco, 2007. S. 184-226. (in Russian).
15. Yaroslavtsev A. K. Petr Pavlovich Yershov, avtor skazki «Konek-Gorbunok». Biograficheskiye vospominaniya universitetskogo tovarishcha yego A.K.Yaroslavtseva. [Petr Pavlovich Ershov, author of the tale «The Little Humpbacked Horse». Biographical memoirs of his university friend A. K. Yaroslavtsev]. Saint-Petersburg: Publishing House V. Demakova, 1872. 200, XII s. (in Russian).
