Научная статья на тему 'Вопросы поэтики «Калязинской челобитной»'

Вопросы поэтики «Калязинской челобитной» Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
841
124
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА XVII В. / ПАРОДИЯ / ПОЭТИКА / ПОВЕСТВОВАНИЕ / ИРОНИЯ / 17TH CENTURY RUSSIAN LITERATURE / PARODY / POETICS / NARRATION / IRONY

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Трахтенберг Лев Аркадьевич

В работе демонстрируется художественное своеобразие пародийной «Калязинской челобитной» на фоне древнерусской литературы и других пародий XVII в.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Problems of Poetics in 'Kalyazinskaya Chelobitnaya'

The work demonstrates aesthetic peculiarities of Kalyazinskaya chelobitnaya against the background of the Old Russian literary tradition as well as other 17th century parodies.

Текст научной работы на тему «Вопросы поэтики «Калязинской челобитной»»

ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2009. № 6

Л.А. Трахтенберг

ВОПРОСЫ ПОЭТИКИ «КАЛЯЗИНСКОЙ ЧЕЛОБИТНОЙ»

В работе демонстрируется художественное своеобразие пародийной «Ка-лязинской челобитной» на фоне древнерусской литературы и других пародий XVII в.

Ключевые слова: русская литература XVII в., пародия, поэтика, повествование, ирония.

The work demonstrates aesthetic peculiarities of Kalyazinskaya chelobitnaya against the background of the Old Russian literary tradition as well as other 17th century parodies.

Key words: 17th century Russian literature, parody, poetics, narration, irony.

«Калязинская челобитная» - одно из наиболее известных произведений русской пародийной литературы XVII в. Начиная с 1870-х гг. она неоднократно издавалась и комментировалась1. Изучались обстоятельства ее создания, во многих работах предлагалась ее содержательная интерпретация, однако ее поэтика до сих пор исследовалась мало. Между тем эта проблема представляет несомненный интерес, поскольку «Калязинская челобитная» - произведение во многом новаторское. Она является одним из первых образцов русской пародии, и уже это означает, что она реализует новые для русской литературы эстетические тенденции. Притом некоторые черты художественной формы отличают «Калязинскую челобитную» как от литературы Древней Руси, так и от других пародий XVII в., определяя уже не жанровое, а индивидуальное ее своеобразие; в перспективе дальнейшего развития русской литературы эти черты приобретают особое значение.

Композиционной основой «Калязинской челобитной» служит пародируемый жанр деловой письменности. По функциональной классификации деловых жанров, разработанной в [Майоров, 2006: 39], челобитная относится к просительным документам: это означает, что ее функцией является просьба. Как и другие деловые жанры, челобитная имеет устойчивую структуру - формуляр. В нем выделяются следующие части: начальный протокол, где названы адресат и адресант, казусная, или мотивирующая часть, содержащая изложение обстоятельств дела, которое должно служить мотивировкой просьбы,

1 Библиографию ее изданий и работ о ней см.: [Пономарева, 1993: 269-270].

просительная часть, где излагается собственно просьба, и концовка, или конечный протокол [Волков, 1974: 22 сл.]. Для каждой из этих частей характерны определенные традиционные формулы. В пародийной «Калязинской челобитной» систематически воспроизведены формулы всех частей жанра челобитной2.

Сходство «Калязинской челобитной» с подлинными челобитными XVII в. заметно уже в первом элементе формуляра челобитной - в титуле адресата. «Калязинская челобитная» адресована архиепископу Тверскому и Кашинскому Симеону, т.е. она представляет собой пародию на челобитные духовным властям. В челобитных XVII в. титул архиерея писался, например, так: Великому господину преосвященному Иосифу митрополиту рязанскому и муромскому [Пам. Влад.: 194, № 172]. В пародийной «Калязинской челобитной» такой титул: Великому господину преосвященному архиепископу Симеону Тверскому и Кашинскому [РДС: 51]. Далее в начальном протоколе челобитной следуют челобитье (формула бить челом) и именование адресанта [Волков, 1974: 36-71]. В челобитных духовных лиц эта часть выглядела, например, так: бьет челом богомолец твой Муромского уезду Куземского стану села Суровцова николаевской дьячек ГараскаГригорев [Пам. Влад.: 215, № 195] (богомолец твой - именовали себя в челобитных духовные лица [Волков, 1974: 44, 46, 59-60]). В пародийной «Калязинской челобитной» - следующий текст: бьют челом богомольцы твои, Колязина монастыря крылошаня, черной дьякон Дамаско с товарыщами [РДС: 51], т.е. снова оформленный таким же образом, как и в подлинной челобитной. В начале казусной части исковой челобитной обычна формула жалоба, государь, мне (или нам) на; далее говорилось, на кого именно [Волков, 1974: 72-73]. Эта формула есть и в пародийной «Калязинской челобитной»: Жалоба, государь, нам, богомольцам твоим, того же Колязина монастыря, на архимарита Гавриила [РДС: 51]. В формуле просьбы, открывавшей просительную часть челобитной, обычен титул адресата с эпитетом милостивый (или милосердый) - обращение, за которым следуют формулы: пожалуй меня (или нас), вели - и далее излагалось содержание просьбы [Волков, 1974: 82 сл.]. Просьба в «Калязинской челобитной» оформлена именно таким образом: Милостивый великий господин преосвященный Семион, архиепископ Тверской и Кашинский, пожалуй нас, богомольцев своих; вели, государь, архимарита счесть в колоколах да в чепях весом [РДС: 54] и т. д. В конечном протоколе челобитной употреблялись глаголы смиловаться и пожаловать в форме императива [Волков, 1974: 106-108]. Именно так заканчивается и «Калязинская челобитная»: Смилуйся, пожалуй! [РДС: 54].

2 Ряд параллелей указан В.П. Адриановой-Перетц [РДС: 203-204].

Итак, сопоставление «Калязинской челобитной» с подлинными челобитными показывает, что характерные для них формулы в пародии воспроизводятся очень точно. Они почти неотличимы от соответствующих элементов подлинной челобитной. Можно сказать, что не они делают «Калязинскую челобитную» пародией - литературным произведением, а не документом. Пародийный эффект - понимание того, что данный текст является не чем иным, как пародией, которое предполагает соответствующее этому эстетическое восприятие, - возникает благодаря контрастному сочетанию формул с другими его компонентами. Среди этих компонентов можно назвать элементы различных уровней организации текста: сюжетную ситуацию, невозможную во внелитературной действительности; образы персонажей, прежде всего образ рассказчиков - калязинских монахов, пишущих челобитную, с их искаженными представлениями о мире; те - не столь строго формализованные, как стабильные элементы структуры челобитной, - части текста, которые в основном и позволяют создать эти образы (хотя в их создании участвуют и формульные элементы); здесь же можно упомянуть и ритмическую структуру, основанную на рифме, несвойственную подлинным документам (<...> лучших бражников сыскали - стараго подьячего Сулима да с Покровки без грамоты попа Колотилу, и в Колязин монастырь для образца их наскоро послали, и начальныя люди им приказали, чтобы они делом не плошали, а лучшия бы кавтаны с плечь сложили, а монастырского бы чину не теряли, а ремесла своего не скрывали, иных бы пить научали и нашу бы братью, крылошан, с любовию в монастырь к себе приимали, и едину б мысль смышляли: как бы казне прибыль учинить, а себе в мошну не копить и рубашки б с себя пропить, потому что легче будет ходить [РДС: 52])3. Объединение всех этих элементов, логически неравноправных, имеет единственной целью подчеркнуть то, что все они выполняют одну функцию: установить дистанцию между пародией и пародируемым жанром. Из двух функций, которые обязательно должны быть реализованы в пародии, - с в я з и с пародируемым текстом, жанром или стилем, сближения с ним и отталкивания от него, его трансформации, искажения - в «Калязинской челобитной» формулы, по-видимому, выполняют первую, а в сюжетной ситуации, образной системе, ритмической структуре и т. д. реализуется вторая; пародийный эффект возникает в результате сочетания этих двух функций.

Следует отметить, что такое распределение функций даже для пародий на деловые жанры, созданных в ХУИ-ХУШ вв., не является

3 В подлинных челобитных XVII в. рифма также отмечена [Тимофеев, 1958: 208 сл.], но там она встречается спорадически, не организуя больших фрагментов текста.

обязательным. В других пародиях этого периода оно оказывается иным: уже сами формулы жанра-оригинала подвергаются трансформации. Это можно наблюдать на примере такого произведения, как пародийный «Список с челобитной», датируемый рубежом ХУП-ХУШ вв.:

Господину моему суде свинье бьет челом и плачетца и за печь прячетца ис поля вышел из лесу выползь из болота выбрел а не ведомо кто жалоба нам господар на такова же челове каков ты сам ни ниже, ни выше в твой же образ нос на рожу сполс глаза нависли во лбу звезда <...> борода у нево в три волоса широка и окъладиста <...> господарь судья свинья возми на калачи а делом не волочи [СЧ: 23].

Здесь есть название, формула адресата, челобитье, именование адресанта, формула, вводящая изложение жалобы (жалоба нам.), однако только название (список с челобитной) воспроизводит оригинал в неискаженном виде. Прочие формулы явно пародийны: формула адресата - господину моему судье свинье, челобитье - бьет челом и плачетца и за печь прячетца (формула бьет челом и плачетца употреблялась в челобитных [Волков, 1974: 39 сл.], но в пародии к ней добавлен рифмующийся фрагмент, что, несомненно, определяет иное восприятие, нежели в документах), а позицию формулы адресанта занимает описательное выражение ис поля вышел, из лесу выполз, из болота выбрел, а не ведомо кто. Таким образом, «Список с челобитной» представляет собой пример иной стратегии создания пародийного текста, когда пародийной трансформации подвергаются сами базовые элементы структуры пародируемого делового жанра.

Еще один пример подобного рода - пародийная «Челобитная от ера», датируемая 1780-ми годами (возможно, ее автором был Д.И. Фонвизин [см.: Перцов, 2002: 266-267]). «Титул адресата» в ней таков: Всепрезнаменитейшая, всезнающая и достопочтеннейшая Академия Наук! Премногомилостивая моя госпожа! [ЧЕ: 2035], в то время как в подлинных челобитных Екатерининской эпохи титул адресата писался так: Всепресветлейшая державнейшая великая государыня императрица Екатерина Алексеевна самодержица всероссийская государыня всемилостивейшая [ПМ XVIII: 197, № 297; см. тж. 197, № 298; 198, № 299 и др.].

Итак, сопоставление «Калязинской челобитной» с другими пародиями показывает, что стратегия создания пародийного произведения, избранная ее автором, - точное воспроизведение формул жанра-оригинала, которые должны контрастировать с неформализованными компонентами текста, - лишь одна из возможных: пародия на документ, даже на тот же деловой жанр и в близкое к предполагаемому моменту создания «Калязинской челобитной» время, могла принимать и другие формы. На этом фоне использованный в «Калязинской челобитной» прием может быть рассмотрен не как

7 ВМУ, филология, № 6

механическое следствие избранного жанра, а как признак, определяющий ее художественное своеобразие.

Наряду с воспроизведением формуляра пародируемого жанра в основе композиции «Калязинской челобитной» лежит еще один важный принцип - кумулятивный. Можно думать, что в ней, по существу, нет последовательного развития сюжета; она строится по принципу «нанизывания» не очень тесно связанных друг с другом эпизодов (причем многие из описываемых действий, видимо, представлены как повторяющиеся). Эпизоды соединяются при помощи типичного для жанра челобитной языкового средства - формулы Да он же., стоящей в начале каждого из них (см. комментарий В.П. Адриано-вой-Перетц [РДС: 203]):

Научил он, архимарит, понамарей плутов в колокола не во время звонить и в доски колотить, и оне, плуты понамари, ис колокол меди много вызвонили и железные языки перебили, и три доски исколотили, шесть колокол розбили, в день и ночью нам, богомольцом твоим, покою нет.

Да он же, архимарит, приказал старцу Уару в полночь з дубиною по кельям ходить, в двери колотить, нашу братью будить, велит часто к церкве ходить <...>

Да он же, архимарит, монастырскую казну не бережет, ладану да свечь много прижог <...> [РДС: 51].

Кумулятивный тип композиции был в челобитных XVII в. возможен, но не обязателен. Таким образом, его использование в пародии принадлежит к числу тех ее особенностей, которые не заданы вполне определенно пародируемым жанром, а представляют собой результат выбора из нескольких возможностей, им допускаемых.

Воспроизведение формуляра челобитной и кумулятивная структура - те композиционные особенности «Калязинской челобитной», которые восходят к жанру-оригиналу. Наряду с ними в ее композиции реализованы и иные принципы, которые можно считать независимыми от оригинала. Один из этих принципов - противопоставление, условно говоря, «плана действительности» и «плана вымысла». Тому положению, в котором находятся персонажи, противопоставлено другое, которое они представляют себе, т.е. о котором они мечтают:

А если бы нам, богомольцам твоим, власти не мешали и волю бы нам подали, и мы [б] колокола отвязали да в Кашин на вино променяли: лутче бы спать не мешали [РДС: 52];

Да он же, архимарит, нам, богомольцам твоим, изгоню чинит: когда ясти прикажет, а на стол поставят репу пареную да ретку вяленую, кисель з братом да посконная каша на вязовой лошке, шти мартовские, а в братины квас налева-ют да на стол поставляют. А нам, богомольцам твоим, и так не сладко: ретка да хрен, да чашник старец Ефрем. По нашему слову ходил, лучши бы было для постных же дней вязига да икра, белая рыбица телное да две паровые, тиошка б во штях да ушка стерляжья, трои бы пироги да двои блины, одне бы с маслом, а другие с медом, пшонная бы каша да кисель с патокою, да пиво б подделное мартовское, да переварной бы мед [РДС: 52-53].

Иными словами, в «Калязинской челобитной» внутри условного, вымышленного мира произведения создается еще один вымышленный мир - то, что для персонажей является не действительностью, а мечтой и что в таком качестве противопоставляется той действительности, в которой они, согласно нормам художественной условности, находятся.

Этот «мир мечты» персонажей помещается ими в будущее и притом отчасти в иное, нежели Калязинский монастырь, в котором они находятся, пространство:

И мы, богомольцы твои, тому дивимся, что он, архимарит, по се время в Колязине живет, а по нашему пить не учится, а нашу братью бить горазд. Не лучше ли ему плыть от нас: на его место у нас много будет охочих великого смыслу. И на пусте жить не станем, и в анбаре простору прибавим: рожь да ячмень в солоды обростим да пива наварим, брашки насидим, а чево не станет, и мы вина накупим <...> А буде ему, архимариту, впредь мы надобны не будем, и мы, богомольцы твои, ударим об угол плошку да покладем в мешок лошки, да возмем в руки посошки, пойдем из монастыря по дорожке в ыной монастырь, где вино да пиво найдем, тут и жить начнем <...> [РДС: 54].

Все названные принципы определяют художественное своеобразие «Калязинской челобитной», отличая ее от других произведений, в том числе пародийных. Но, вероятно, наиболее интересной и важной с историко-литературной точки зрения ее особенностью следует признать характер повествования. Жанр-оригинал - челобитная - задает определенный тип «повествовательной ситуации»: автор, естественно от первого лица, говорит, обращаясь к представителям власти, о себе, о том положении, в котором он оказался, и просит чего-то также для себя. Пародия, возникающая как результат трансформации оригинала, воспроизводит эту структуру, но привносит в нее новую черту, превращающую исходный жанр в нечто не просто иное, но противоположное: эта черта - условность. Пародийная челобитная - как б ы челобитная, в действительности являющаяся художественным произведением, описанные в ней события вымышлены; но при этом специфика эстетического восприятия ее определяется двойственностью жанровой природы: читатель одновременно помнит о том, что перед ним челобитная, и о том, что эта челобитная не «настоящая», а художественная, пародийная. Подобный тип повествования нетрадиционен для древнерусской литературы с ее установкой на достоверность, на описание того, что было в действительности или, во всяком случае, считалось действительно бывшим [Лихачев, 1958: 120 сл.]. В древнерусский период литература и деловая письменность постоянно взаимодействовали [Лихачев, 1954: 319-321; Никитин, 2004], однако их сочетание обычно не было контрастным; здесь же, в пародии, между литературой и деловой письменностью устанавливается дистанция, и именно эта дистанция становится

источником эстетического воздействия. Можно также отметить, что подобный тип повествования необычен и для русской литературы Нового времени, где взаимодействие между литературой и деловой письменностью в целом не столь активно, как в литературе Древней Руси: деловые жанры редко становятся основой даже для пародии. Впрочем, в новой литературе этот тип все же находит соответствия, такие, как «сатирические рецепты» Н.И. Новикова [Новиков, 1951: 130-136] или пародийные объявления А.П. Чехова [Чехов, 1983: 100-102, 122-124].

Особенно важно то, что наряду с дистанцией между жанром-оригиналом и пародией в «Калязинской челобитной» устанавливается дистанция между рассказчиком и автором. Можно сказать, что это произведение - пример иронического повествования, в котором позиция рассказчика не соответствует авторской позиции. «Калязинская челобитная», видимо, не поддается однозначной интерпретации: можно спорить о том, только ли осуждает автор героев, или же с осуждением соединяется сочувствие к ним; но, во всяком случае, трудно сомневаться в том, что их взгляд на мир представлен как «неправильный», поскольку их образ жизни, от которого их пытается отучить архимандрит: круг ведра с пивом без порток в кельях сидим, около ведра ходя, правило говорим [РДС: 51] - представляется им не только приятным, но естественным и должным:

Да он же, архимарит, великой пост вновь завел земныя поклоны, а в наших крылоских уставах того не написано. Написано сице: по утру рано, за три часа до дни, в чесноковик звонить, за старыми остатки «часы» говорит, а «блаженна» ведре над вчерашним пивом на шесть ковшов «слава и ныне», до свету на печь спать [РДС: 52].

Подобное несовпадение позиций рассказчика и автора можно признать новой для русской литературы чертой. Ведь, как уже было отмечено выше, для литературы Древней Руси, по словам Д.С. Лихачева, в целом характерна установка на историческую достоверность, на описание того, что авторы и читатели считали историческим фактом. Д.С. Лихачев пишет, что установка на вымысел именно в XVII в. только начинает формироваться, и пародийные произведения играют, наряду с некоторыми другими, ключевую роль в ее формировании. Таким образом, «Калязинская челобитная» оказывается произведением, нарушающим литературную традицию: если традиционно автор не дистанцировался от рассказчика и тому, что описывалось в древнерусской литературе, следовало верить, то теперь предполагается, что читатель будет критически относиться к литературному тексту, не будет принимать на веру то, что в нем написано, и не будет соглашаться с тем, что говорится от лица рассказчика.

Этот, кажется, новый для древнерусской литературы принцип повествования можно связать со спецификой жанровой формы, то есть с

выбором в качестве основы для пародийного произведения делового жанра челобитной. Выбор такой жанровой формы, как пародийная челобитная, можно рассматривать в том числе и как мотивировку введения не заслуживающего доверия рассказчика. В данном случае важно то, что эта жанровая форма не имела литературной традиции; можно думать, что ее восприятие не было обусловлено сложившимися у читателей представлениями в такой же мере, как если бы такого рода текст был создан на основе какого-либо из уже существующих жанров. Напротив, использование делового жанра в несвойственной ему - литературной - функции естественным образом связывается с общей установкой на неожиданность, нетрадиционность поэтики, которая и реализуется, в частности, в необычном образе рассказчика. В этом отношении «Калязинская челобитная» сопоставима с другими пародийными произведениями XVII в. как образец, по существу, экспериментальной поэтики.

В то же время важно отметить, что характер повествования отличает «Калязинскую челобитную» от других пародий XVII в. Например, в «Лечебнике на иноземцев» можно видеть иронию (А буде которой иноземец заскорбит рукою, провертеть здоровую руку буравом, вынять мозгу и помазать болная рука, и будет здрав без обеих рук [РДС: 96]), но это ирония иного типа, нежели в «Калязинской челобитной»: образ субъекта речи в «Лечебнике» не столь ярко выражен, как в ней; совокупность речевых особенностей, характеризующих текст, не соотносится ни с каким действующим лицом - персонажа-рассказчика в нем нет. Это отличие можно попытаться объяснить различием жанров-оригиналов: жанр челобитной создает условия для совпадения в одном образе «рассказчика» и «действующего лица». Однако в других пародиях на тот же жанр образная система оказывается иной: например, в уже упоминавшемся «Списке с челобитной» описание преобладает над повествованием и при этом рассказчик говорит не столько о себе (причем его «автопортрет» подчеркнуто лишен индивидуальных черт: ис поля вышел из лесу выползь из болота выбрел а не ведомо кто [СЧ: 23]), сколько о том, на кого он жалуется (этот образ сливается с образом адресата - судьи: жалоба нам господар на такова же челове каков ты сам ни ниже ни выше в твой же образ <...> [СЧ: 23]). Зато яркий образ рассказчика создан в более поздней, датируемой уже XVIII в., пародии на другой деловой жанр - в «Духовном завещании Елистрата Шибаева» [Кузьмина, 1955: 154-156].

Итак, из сказанного видно, что «Калязинская челобитная» характеризуется эстетическим своеобразием как в сравнении с произведениями древнерусской литературы, исторически предшествовавшими ей, так и в сопоставлении с другими пародиями, ей современными. Своеобразие «Калязинской челобитной» во многом обусловлено, с

одной стороны, тесной связью с жанром-оригиналом, с другой - его творческой переработкой, индивидуальным выбором из предоставленных им возможностей: об этом свидетельствуют такие ее особенности, как кумулятивный принцип композиции (характерный для некоторых, но не для всех образцов пародируемого жанра) и точное воспроизведение формул подлинных челобитных (отличающее ее от других пародий на тот же жанр, в которых эти формулы подвергаются трансформации). Но вместе с тем чрезвычайно важно и привнесение в текст таких особенностей, которые связью с оригиналом не объясняются: это можно показать на примере рассмотренной выше оппозиции «мира действительности» и «мира мечты». Особое значение имеет реализованный в «Калязинской челобитной» принцип иронического повествования: это та черта, которая отличает ее не только от некоторых других пародий, но и от произведений древнерусской литературы. Сама пародийность была в русской литературе XVII в. явлением новым; тот же тип повествования, который реализован в «Калязинской челобитной», выделяя ее среди других пародийных произведений, определяет ее место в истории русской литературы, для которой он ранее был нехарактерен.

Список литературы

Волков С.С. Лексика русских челобитных XVII века: Формуляр, традиционные этикетные и стилевые средства. Л., 1974. Кузьмина В.Д. Пародия в рукописной сатире и юмористике XVIII века // Записки Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. 1955. Вып. 17. Лихачев Д.С. Повести русских послов как памятники литературы // Путешествия русских послов XVI-XVП вв. Статейные списки. М.; Л., 1954. Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. М.; Л., 1958. Майоров А.П. Очерки лексики региональной деловой письменности

XVIII века. М., 2006. Никитин О.В. Деловой язык и литературные тексты XV-XVШ вв. М., 2004.

Новиков, 1951 - Сатирические журналы Н. И. Новикова / Ред., вступ. ст. и

коммент. П.Н. Беркова. М.; Л., 1951. Пам. Влад. - Памятники деловой письменности XVII века. Владимирский край / Изд. подг. С.И. Котков, Л.Ю. Астахина, Л.А. Владимирова, Н.П. Панкратова. Под ред. С.И. Коткова. М., 1984. Перцов Н. В. Из истории русской орфографии: письмо немецкому естествоиспытателю о пользе буквы ъ // Русский язык в научном освещении. 2002. № 1 (3).

ПМ XVIII - Памятники московской деловой письменности XVIII века / Изд.

подг. А.И. Сумкина. Под ред. С.И. Коткова. М., 1981. Пономарева И.Г. О возможной исторической основе сюжета «Калязинской челобитной» // ТОДРЛ. СПб., 1993. Т. XLVII.

РДС - Русская демократическая сатира XVII века / Подгот. текстов, ст. и

коммент. В.П. Адриановой-Перетц. М., 1977. СЧ - Список с челобитной // Шляпкин И.А. Сказка об Ерше Ершове сыне Щетинникове. СПб., 1904. (Извлечено из Журнала Министерства народного просвещения, за 1904 г.) Тимофеев Л.И. Очерки теории и истории русского стиха. М., 1958. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Соч.: В 18 т. Т. 1. М., 1983.

ЧЕ - Обращики старинного острословия. II. Челобитная от ера // Русский архив. 1872. № 10.

Сведения об авторе: Трахтенберг Лев Аркадьевич, канд. филол. наук, преподаватель кафедры истории русской литературы филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: Lev_A_T@inbox.ru

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.