CC BY
4
П. А. Алипов
Вопросы межцивилизационного взаимодействия в российской науке рубежа XIX-XX веков: Труды Н. П. Кондакова в оценках Г. В. Вернадского и Д. В. Айналова*
P. A. Alipov
Intercivilizational Interaction in Russian Scholarship at the Turn of the 19th —20th Centuries: The Works of N. P. Kondakov in the Assessments of G. V. Vernadskiy and D. V. Aynalov
Личность и творчество выдающегося российского историка Н. П. Кондакова (1844-1925), открывшего для мировой гуманитари-стики новое направление исследований — историю византийского искусства, — а также внесшего значительный вклад в анализ искусства древнерусского и, что менее известно, искусства античного, давно привлекает внимание историографов. Помимо ставшей уже классической монографии И. Л. Кызласовой1 и обстоятельного очерка Л. С. Клейна2 следует обратить внимание на очень добротное и вместе с тем краткое описание основных вех жизни и научной деятельности Н. П. Кондакова, выполненное В. И. Кащеевым в рамках масштабного проекта Санкт-Петербургского института истории РАН «Словарь петербургских антиковедов XIX — начала XX века»3. Автору удалось чрезвычайно профессионально с историографической точки зрения создать личностный и интеллектуальный портрет ученого, не погрязнув при этом в огромном количестве деталей.
Если же говорить о частных вопросах, так или иначе возникающих в процессе осмысления жизненного пути и интеллектуального наследия Н. П. Кондакова, то их решению посвящены десятки работ, лишь беглый обзор которых не уместился бы в рамки даже самой фундированной статьи. Так, обратившись к исследованиям, вышедшим из-под пера специалистов исключительно в последнее десятилетие, можно убедиться, что спектр научных изысканий о Никодиме Павловиче по-прежнему необычайно широк. Например, И. В. Тунки-на, погрузившись в стихию научного детектива, попыталась проследить судьбу третьего тома фундаментального труда Н. П. Кондакова «Иконография Богоматери», посвященного итальянской Мадонне от позднего средневековья до раннего Возрождения и считающегося в наши дни утерянным, с чем автор не спешит согласиться4. Ей же принадлежит чрезвычайно интересный анализ ряда крупных иссле-
* Работа выполнена в рамках проекта РГТУ «Интеллектуальная биография в исследованиях молодых историков» (Конкурс «Студенческие проектные научные коллективы РГТУ»), 20
дований М. И. Ростовцева на предмет схоларной преемственности научных взглядов ученого. И. В. Тункиной удалось вполне убедительно показать, как он, с одной стороны, планомерно и последовательно развивал теорию Н. П. Кондакова о механизмах рождения новой культуры из смешения старых, а с другой, усовершенствовал методику известного немецкого археолога A. May по выявлению археологических стилей как важнейшего маркера для определения хронологии памятников и понимания специфики межцивилизацион-ного взаимодействия различных регионов античной ойкумены друг с другом5. Обстоятельная попытка определить черты преемственности и в то же время ее границы в научных подходах Н. П. Кондакова и М. И. Ростовцева была предпринята и уже упоминавшимся выше В. И. Кащеевым6.
Большой интерес с точки зрения выявления ранее малоизученных фактов биографии Н. П. Кондакова представляет и совместная статья Л. Беляева и К. Ваха о контактах ученого со знаменитым архимандритом Антонином (Капустиным), начальником Русской Духовной Миссии в Иерусалиме и одним из первых отечественных исследователей истории и культурного наследия Святой Земли7. Особое внимание в работе уделено масштабной по своим научным замыслам и продолжительной по времени экспедиции Н. П. Кондакова в Палестину в 1891 г. Важнейшей стороне многогранной общественной деятельности ученого, тесно связанной с его научными изысканиями, — работе в Комитете попечительства о русской иконописи, одним из основателей которого он сам являлся, — посвящена статья польской исследовательницы Д. Вальчак8. История дружбы Н. П. Кондакова с четой Буниных оказалась в фокусе внимания М. С. Щавлинского9.
Этот всплеск всестороннего интереса, начавшийся в 1980-х гг. и не угасающий до сих пор, на самом деле является уже второй волной попыток определить место Н. П. Кондакова в рамках мировой гуманитарной науки. И если анализ историографического пути принятия и осмысления наследия историка в зарубежной научной литературе обстоятельно исследован Л. Г. Хрушковой10, то отечественный материал, как ни странно, до сих пор привлекал гораздо меньше внимания. Между тем уже первые десятилетия после смерти Н. П. Кондакова стали тем периодом, когда российские специалисты вынуждены были самоопределиться в своем отношении к вкладу этого ученого в науку. Не в последнюю очередь это самоопределение было связано с непростой политической ситуацией в стране после военно-революционных событий 1917-1920 гг., разделивших коллег и последователей Никодима Павловича на тех, кто остался в Советской России и тех, кто по тем или иным причинам оказался за ее пределами.
Кое-что в указанном направлении нами было сделано ранее11. В рамках же настоящей статьи хотелось бы обратить более пристальное внимание на те оценки, которые прозвучали в адрес выдающего-
ся византиноведа из уст двух заметных фигур российской гуманита-ристики первой половины XX в.: Г. В. Вернадского и Д. В. Айналова. Данный выбор обусловлен, конечно же, не тем, что этих ученых можно поставить на некий вымышленный научный пьедестал, выделив им самое почетное место среди учеников Н. П. Кондакова. Подобный подход выглядел бы откровенной натяжкой и во многом заставил бы покривить душой. Однако не менее великие М. И. Ростовцев и С. А. Жебелёв, как и прочие ученики мэтра отечественной исторической науки, не оставили после себя развернутого историографического анализа его вклада в мировую науку, ограничившись яркими, но весьма лапидарными очерками12. В случае же с Г. В. Вернадским и Д. В. Айналовым мы имеем дело с прямо противоположным: ряд их работ13 были созданы именно с целью фундированного обзора того наследия в различных областях исторического знания, которое оставил ученый. В этом плане они знаменуют собой новый этап историографических попыток проникнуть в творческую лабораторию автора, который заключается в переходе от точечных «шурфов» к системному исследовательскому восприятию.
Сопоставить их взгляды тем более интересно, что оба ученых стали со временем знаковыми фигурами в своих академических средах. Г. В. Вернадский — один из ближайших соратников Н. П. Кондакова в период эмиграции, занявший впоследствии наряду с искусствоведом А. П. Калитинским должность директора Семинария (с 1931 г. Археологического института) имени Н. П. Кондакова в Праге. Д. В. Айналов, напротив, несмотря на весьма непростую судьбу в раннем СССР, пользовался большим авторитетом у своих коллег на родине (прежде всего среди так называемой старой профессуры) и воспринимался впоследствии в качестве основателя советского искусствоведения, во многом в противовес своему учителю, деликатно, но, казалось тогда, безвозвратно сброшенному «с корабля современности» В. Н. Лазаревым14.
Доклад Г. В. Вернадского 1924 года
Торжества по случаю восьмидесятилетия Н. П. Кондакова, проходившие в течение осени 1924 г. в Праге, располагали сами собой к подведению определенных итогов его научной деятельности. Не остался в стороне от них и Г. В. Вернадский, выступивший 25 сентября с развернутой речью на эту тему в ходе работы III съезда русских ученых. Сразу же после мероприятия ее текст был издан на русском и французском языках в виде отдельных брошюр15.
Отмечая, что празднуемая годовщина является одновременно и шестидесятилетним юбилеем научной деятельности Никодима Павловича16, Г. В. Вернадский отказывается от традиционной формы выстраивания своего доклада вокруг непосредственной биографии чествуемого лица, когда во главу угла полагаются факты карьеры 22
или личной жизни рассматриваемого персонажа, в пользу анализа его весьма обширного научного наследия. При этом сразу же определяется четкая схоларная преемственность: с одной стороны, подчеркивается факт ученичества Н. П. Кондакова у «известного исследователя древнерусской литературы и старины» Ф. И. Буслаева17, с другой, — сам юбиляр объявляется основателем собственной научной школы. К числу ее представителей автор относит отечественных ученых Я. И. Смирнова, Е. К. Редина, Д. В. Айналова, М. И. Ростовцева, П. П. Покрышкина, С. А. Жебелёва, В. К. Мальмберга, а также зарубежных исследователей Э. Миннза, Г. Милле и А. Муньоса18. Более того, в ходе непосредственного рассмотрения многотомных «Русских древностей» Н. П. Кондакова Г. В. Вернадский прямо возводит конкретные труды Э. Миннза, М. И. Ростовцева и даже А. Е. Преснякова (не относимого им напрямую к школе Н. П. Кондакова) к идеям, выраженным ранее их выдающимся коллегой в своей фундаментальной работе19.
Анализ многочисленных трудов Н. П. Кондакова, несмотря на некую схематичность, проистекающую из присущих жанру торжественной юбилейной речи особенностей, представлен на очень высоком уровне. Прежде всего следует обратить внимание на их классификацию и первичную систематизацию, выполненную Г. В. Вернадским. Все творчество ученого он разбивает на шесть больших разделов (классическое античное искусство; эллинистическое и древнехристианское искусство; искусство кочевников П-Х веков; византийское искусство; западноевропейское искусство Средних веков и Возрождения; славянское и русское искусство)20, в рамках которых последовательно называет наиболее значимые исследования и пунктиром обозначает прозвучавшие в них центральные выводы. Вместе с тем он предлагает и другой вариант классификации, который можно было бы назвать предметным, выделяя основные «вопросы», затрагиваемые в научном творчестве Н. П. Кондакова. К их числу он относит историю иконы, историю костюма, историю орнамента, миниатюру, эмаль, филигрань и скань21.
Однако даже такой довольно беглый обзор интеллектуального наследия Н. П. Кондакова позволяет Г. В. Вернадскому сделать ряд глубоких замечаний о его вкладе в мировую науку. В первую очередь, это касается областей знания, в которых ученый выступил первопроходцем: это византийская и русская археология22, исследования перегородчатой эмали23, введение в научный оборот иконы как самостоятельного источника24.
В качестве особого свойства работ Н. П. Кондакова он называет «глубоко проникающую их конкретность»: ученый очень хорошо «знал» вещи, которые изучал, был невероятно эрудирован25. Для него очень важным было «точное понимание материала»26 вплоть до мельчайших технических деталей. Неслучайно всю свою жизнь Н. П. Кондаков поддерживал тесные контакты с представителями
естественных наук: И. И. Мечниковым, И. М. Сеченовым, И. П. Павловым. Г. В. Вернадский приводит яркий пример того, как, изучая один из древних памятников, тот обратился за помощью к И. И. Мечникову, чтобы точнее понять свойства знаменитой пурпуровой краски и процесс ее изготовления27. А из этого выступало главное — отрицательное отношение к анализу искусства исключительно с внешне-эстетической точки зрения28. «Археология и история искусства в этом аспекте превращается у Н.П. в общую историю культуры человечества»29. Отсюда проистекал и его интерес к вопросам религии древней Греции, истории раннехристианского мира, развития монашества, истории кочевых народов, устройства византийского двора и прочее30. Изучение искусства тем самым никогда не сводилось у Н. П. Кондакова к чистому искусствоведению.
Красной нитью проходит через весь обзор и центральная проблема научного творчества Н. П. Кондакова — проблема культурных влияний. Г. В. Вернадский отмечает, что ученый понимал развитие культуры не как «восходящую линию», но как многовекторный процесс, идущий «одновременно по разным линиям в разных направлениях»31. Это неизбежно приводит к соприкосновению различных культурных очагов друг с другом. Уже в первой своей крупной работе «Памятник гарпий из Малой Азии и символика греческого искусства» историк ставит вопрос о влиянии Востока на греческое искусство32. И дальше этот вопрос возникает в его исследованиях неоднократно в различных преломлениях: от поисков восточных элементов в византийском придворном обиходе33 до выявления связей древнейшего населения Европейской России с Азией34. В итоге Г. В. Вернадский доходит до состояния высочайшего пафоса и объявляет Н. П. Кондакова «одним из самых крупных знатоков Востока и восточного искусства»35.
Но, конечно, проблема влияний рассматривалась последним намного шире и не ограничивалась собственно восточными штудиями. ДляН. П. Кондакова Византия выступала «средоточием всех узлов истории искусства У1-ХП веков»36. В том числе, по его мнению, она впитала и кочевническое искусство, а затем, тщательно разработав и переработав его, передала дальше на запад37. Из амальгамы этого пришлого субстрата и местных элементов родилось, в свою очередь, западноевропейское искусство Средних веков и Возрождения, впоследствии (с XIII и еще больше с XV вв.), оказавшее обратное влияние на Византию и Восток38.
В этом же ряду он ставит и искусство славянское (восточноевропейское) в принципе, и русское в частности39. Последнее именно в трудах Н. П. Кондакова получило доказательную базу своей самобытности и оригинальности. Более того, оно возводится в ранг «крупного исторического явления», ставшего плодом «вековой работы и сотрудничества многих сил»40. Силами этими выступают прежде всего искусство Византии и искусство кочевников, достигшие в древней Руси своего практически идеального синтеза, впослед-
ствии развитого собственными мастерами41.
Наконец, через проблему влияний Г. В. Вернадский выходит на высшую ступень осмысления вклада Н. П. Кондакова в мировую гу-манитаристику, характеризуя взгляды ученого в рамках его видения теории цивилизационного развития человечества. Воспринимая движение культурных потоков именно так, как было описано выше, он выступает радикально против линеарного взгляда на исторический процесс, отвергая тем самым позитивистское понимание прогресса как неумолимого движения вперед и вверх к некоему заданному идеалу. «Н.П. свободен от той узкой предвзятости взглядов, которая приводит многих европейских (в том числе и русских) ученых к представлению о современной европейской культуре как высшей ступени развития человечества, для достижения которой все остальные культуры — лишь низшие подготовительные ступени»42. Решительно отмежевываясь от европоцентризма, историк формулирует свой взгляд на культурный трансфер как на разнонаправленный, многовекторный эволюционный процесс, который может как идти по прогрессивному пути, так и скатываться периодически в регресс. При этом отдельные явления, по его мнению, не могут быть сведены ни к одному, ни к другому, представляя собой вполне самодостаточные «боковые отклонения»43.
Из такого понимания исторического процесса как взаимодействия множества различных цивилизаций вытекают и два следствия, на которые особо обращал внимание слушателей Г. В. Вернадский. Прежде всего, это наличие в истории искусства таких пиков, таких взлетов, которые впоследствии достигнуты не были нигде и никогда. Среди сюжетов, которыми занимался непосредственно Н. П. Кондаков, приходят на память византийские эмали, сканные изделия (включая главный шедевр — шапку Мономаха44), средневековые книжные миниатюры и ряд других45. Вторым, не менее важным, следствием является «признание ценности культуры и искусства тех народностей и ступеней быта, за которыми обычно высот достижения всерьез не признается»46. Сюда в частности можно отнести быт и культуру кочевнических народов, в том числе населявших в древности и средние века Среднюю Азию, которые Н. П. Кондаков признавал в качестве самостоятельного очага культуры и вместе с тем передаточного звена между культурами Европы и Азии47. Отметим попутно (хотя Г. В. Вернадский акцента на этом не делает), что подобный подход служит определенным маркером, четко указывающим на историческое по своей сути мышление ученого в противовес искусствоведческому, для которого принципиальны именно высшие взлеты и однозначные нововведения в творческой деятельности людей.
Развернутый очерк Г.В.Вернадского 1926 года
Несколько лет спустя, готовя статью для очередного сборника
"Беттапит Копёакхтапит", уже памяти учителя, скончавшегося вскоре после юбилейных торжеств — в феврале 1925 г., — Г. В. Вернадский, не скованный теперь рамками формата торжественной речи, значительно расширил и переработал свой текст48. Однако базовые идеи, характеризующие научное наследие Н. П. Кондакова, останутся в своем основании теми же.
Стремясь создать «научную биографию Кондакова, точную и полную», и рассматривая свою статью как один из шагов на пути к достижению этой благородной цели49, автор меняет саму структуру исследования по сравнению с предыдущим вариантом. Теперь основные идеи ученого излагаются согласно выделенным Г. В. Вернадским периодам его научного творчества. При этом получается, что хронологические этапы одновременно соотнесены с главенствующими направлениями интеллектуальных поисков, которыми был занят в то или иное время Н. П. Кондаков. О целесообразности такой жесткой привязки можно спорить, поскольку историк на каждом из выделенных этапов разрабатывал сразу несколько тем, возвращаясь порой к каким-то важным для него сюжетам или же, наоборот, намечая пунктиром пути для будущих изысканий. Тем не менее в целом избранный подход не выглядит натяжкой и общую картину развития научной мысли Н. П. Кондакова не искажает.
Анализ первого периода (1844-1870 гг.), охарактеризованного Г. В. Вернадским как «годы учебы» и связанного почти исключительно с Москвой50, помимо ставшего уже традиционным указания на главенствующую роль Ф. И. Буслаева в формировании исследовательских интересов и начале академической карьеры Никодима Павловича51, примечателен еще и выявленной связью его программного доклада 1899 г. «О научных задачах истории древнерусского искусства», вызвавшего фурор в научном сообществе, с речью М. П. Погодина на Первом всероссийском археологическом съезде, который прошел в Москве с 16 по 28 марта 1869 г. под председательством графа А. С. Уварова. Эта речь, получившая название «О судьбах русской археологии» и имевшая столь же программный посыл, во многом предвосхитила прозвучавший тридцатью годами позднее доклад Н. П. Кондакова, обратив внимание заинтересованной общественности на оригинальный характер барельефов владимирских церквей (Дмитриевской в самом Владимире и Георгия Победоносца в Юрьеве-Польском) в противовес распространенному убеждению о чисто западных влияниях, якобы обнаруживаемых там52.
Следующий этап (1871-1888 гг.), соотносимый Г. В. Вернадским со временем работы Н. П. Кондакова в Новороссийском университете (г. Одесса), назван им «периодом классической и византийской археологии»53. В этом плане логика автора историко-биографического очерка предельно прозрачна, так как само месторасположение университета, конечно же, способствовало соприкосновению ученого с комплексом объектов именно этих эпох развития мирового искусства. 26
В данном случае примечательно, что Г. В. Вернадский уделяет принципиальное внимание классическим штудиям Н. П. Кондакова. Правда, они выступают для него лишь логической ступенькой перед освоением еще одной отрасли знания героем исследования: «Опираясь на солидную базу своих работ по классической археологии, он стал законченным специалистом в совершенно новой для того времени науке византиноведения»54. Собственно, своеобразным итогом всего означенного периода Г. В. Вернадский полагает выход Н. П. Кондакова на международную научную арену, символом чего, по его мнению, можно считать издание в переводе на французский язык первого тома его «Истории византийского искусства» (1886 г.)55. А вот начало данного этапа он отсчитывает как раз с вводной лекции Никодима Павловича в Новороссийском университете, получившей название «Наука классической археологии и теории искусства»56.
Именно в эти семнадцать лет, проведенных в Одессе, происходило формирование Н. П. Кондакова как ученого, вырабатывался особый стиль его дальнейшей работы. За эти годы были защищены обе его диссертации. При этом примечательно, что первая из них — «Памятник гарпий из Малой Азии и символика греческого искусства» (1873 г.) — посвящена яркому объекту классической археологии57, а вторая — «История византийского искусства и иконографии по миниатюрам греческих рукописей» (1876 г.) — уже знаменовала собой однозначный поворот к византиноведению58. Этим же годом автор очерка датирует и его последний крупный труд, посвященный классическому искусству, — «Греческие терракотовые статуэтки в их отношении к искусству, религии и быту». Хотя его публикация датируется 1879 г., однако сам материал, положенный в основание исследования, был собран еще в 1875-1876 гг. во время большой заграничной командировки Н. П. Кондакова, которая по дореволюционной традиции полагалась ученому, готовившемуся к защите докторской диссертации59. Собственно, в обеих указанных работах в качестве центральной проблемы поднимается вопрос о развитии древнегреческого искусства в широкой связи с искусством Малой Азии, островов Средиземного и Эгейского морей, греческих городов южной России и, конечно же, всего греческого Востока60.
Важно подчеркнуть, особенно применительно ко второй из работ, что уже здесь Н. П. Кондаков обращает свой взор к источнику массовому, не претендующему на гордое звание шедевра. Г. В. Вернадский, цитируя самого ученого, описывает принципы археологического исследования, заложенные учителем, главным из которых является «постоянный контроль над всеми крупными и мелкими находками»61. Находясь в Одессе, Никодим Павлович уделял этой деятельности пристальное внимание, принимая личное участие в проводимых в регионе раскопках62.
Наконец, к этому же периоду следует отнести и начало регулярных исследовательских поездок Н. П. Кондакова по городам и на-
учным центрам Европы и Азии, которые позволили ему, с одной стороны, завязать широкую сеть знакомств с корифеями тогдашней науки (особенно среди французских ученых), с другой — воочию познакомиться с памятниками средневековой Византии (в Константинополе, на Синае, в Египте и Турции) и тем самым собрать фактографический каркас для своих открытий именно в этой области мирового искусства63.
Начало третьего этапа научной биографии Н. П. Кондакова (1888-1898 гг.) Г. В. Вернадский увязывает с переездом ученого в Санкт-Петербург, где ему предложили занять место профессора на кафедре истории искусства столичного университета64. Этап этот получает сущностную характеристику как «период русских древностей», которые теперь начинают занимать главенствующее место в обширной проблематике работ историка65. И именно к этому периоду автор очерка относит складывание особой научной школы Н. П. Кондакова, что объясняется, в свою очередь, недолгой (до 1892 г.), но чрезвычайно насыщенной преподавательской деятельностью ученого в Санкт-Петербургском университете, а еще более его внеаудиторной активностью в рамках руководимого им неформального кружка при Музее древностей того же высшего учебного заведения. Членов этого кружка традиционно в историографии принято называть «фактопо-клонниками». По сравнению со своей первой статьей о Н. П. Кондакове Г. В. Вернадский расширяет персональный состав школы: упомянуты переехавшие за своим учителем из Одессы Д. В. Айналов и Е. К. Редин, его петербургские студенты Я. И. Смирнов, А. Н. Щу-карев, С. А. Жебелёв, М. И. Ростовцев, а также А. А. Павловский, Б. А. Тураев, Г. Ф. Церетели, Б. В. Фармаковский, П. П. Покрышкин и В. К. Мальмберг66.
Важнейшим событием в указанный период научной биографии Н. П. Кондакова стало его назначение хранителем только что созданного (в 1888 г.) Отделения Средних веков и Возрождения в Эрмитаже, коллекция которого была сформирована главным образом из выкупленного государством в Париже археологического собрания А. П. Базилевского и переведенных в столицу вещей, хранившихся ранее в арсенале в Царском Селе67. На тот момент времени Эрмитаж оказался первым среди музеев Европы по богатству и ценности предметов искусства древнего Востока. По глубокому убеждению Г. В. Вернадского, именно работа по каталогизации и музеефикации этих фондов оказала решающее влияние на Н. П. Кондакова в процессе формирования его научных воззрений на специфику культурных связей Востока и древней Руси, с одной стороны, и Востока и средневекового Запада, с другой68. Во многом эта центральная идея прослеживается в крупных, богато иллюстрированных изданиях, подготовленных историком при участи его коллег в рассматриваемый период: «Русские древности», «Русские клады», «Византийские эмали. Собрание Звенигородского». 28
Завершая беглый обзор довольно многочисленных работ, созданных Н. П. Кондаковым в течение первой части петербургского этапа, Г. В. Вернадский акцентирует внимание читателя на программном докладе ученого «О научных проблемах истории древнерусского искусства», в котором, как считается, впервые со всей прямотой был поставлен вопрос об оригинальности древнерусского искусства как особом сплаве целого конгломерата различных культур, ни к одной из которых оно не может быть полностью сведено. О том, насколько принципиально важным полагал автор очерка данный доклад, можно судить по тому, что это единственный текст, который не излагается им по большей части косвенным образом, но подается как сплошная многостраничная гирлянда прямых цитат, каждая из которых, по его мнению, представляет собой новое слово в науке69.
Вторая часть петербургского этапа (1898-1917 гг.), начиная с избрания Н. П. Кондакова членом Императорской Академии наук, характеризуется Г. В. Вернадским как «период иконографии»70. Надо сказать, что в данном случае, во многом на контрасте с предыдущими разделами, теоретико-методологические искания ученого остаются как бы на обочине обзора, который сосредоточен главным образом на конкретных фактах биографии Никодима Павловича: его экспедициях на Афон71 и в Македонию72, практической деятельности по поддержанию иконописных промыслов в России, плодом которой стало в частности издание нескольких томов «Лицевого иконописного подлинника»73, а также описании домашних встреч на квартире историка, почерпнутом у С. А. Жебелёва74.
В том же духе выполнен и раздел о заключительном отрезке жизни Н. П. Кондакова (1917-1925 гг.), названном весьма патетически «годами изгнания»75. В череде чисто фактографических сведений о местах работы, круге знакомств и последних трудах ученого можно выделить два смысловых акцента, сделанных Г. В. Вернадским. Первый относится к циклу лекций об истории искусства Восточной Европы в Карловом университете Праги, чтение которых ученый начал весной 1922 г. и досрочно завершил по состоянию здоровья в декабре 1924 г.76 Автор очерка намеренно приводит их полный план77, из которого становится очевидным, что данный курс стал своего рода подведением итогов всей научной деятельности Н. П. Кондакова, вобрав в себя как особо интересовавшие его сюжеты, так и основные теоретические выкладки. Второй акцент ставится на не ослабевавшем с течением времени интересе ученого к теме восточного искусства и его влияния на искусство средневековой Европы. Г. В. Вернадский замечает, что в последние годы своей жизни Никодим Павлович живо следил за изысканиями М. И. Ростовцева в этой области, мечтал поехать в Париж, в котором происходило активное пополнение материалов восточных отделений местных музеев, и даже дистанционно руководил научными поисками, осуществлявшимися его учеником Н. П. Толлем, поехавшим туда осматривать их лично78. Более того,
как выясняется, Н. П. Кондаков вместе с самим автором очерка ходатайствовал (правда, безуспешно) о создании восточного отделения Русского колледжа в Праге79.
Наконец, венчает очерк «общий обзор научного наследия Н. П. Кондакова»80, в котором Г. В. Вернадский пытается широкими мазками суммировать сказанное ранее. И, если относительно взглядов ученого по проблеме цивилизационного развития человечества он предпочитает дословно повторить свой же вывод двухгодичной давности81, то, характеризуя его методологические принципы, он идет гораздо дальше. Главная мысль здесь, которая звучит прямо и не допускает разночтений, заключается в том, что Н. П. Кондакова ни в коем случае нельзя отнести к чистым искусствоведам. «Кафедра Кондакова в русских университетах называлась обычно кафедрой истории и теории искусства. Но научная деятельность Кондакова далеко выходила за эти рамки. <.. .> Он глубоко интересовался теорией искусства и эстетикой. Но эти проблемы не поглощали его всего»82. Область научных интересов ученого простиралась в такие сферы, как византинистика, история, история религий, история цивилизации, археология83. Почему в перечне, приведенном Г. В. Вернадским, появилась отдельно «история» и как ее можно отделить от всего остального, сказать трудно. Возможно, это просто следствие риторического запала, однако очевидно одно: Н. П. Кондаков в его глазах был больше историком и археологом, чем искусствоведом.
Саму археологию Г. В. Вернадский различает как предмет и как метод. Предметом археологии, по его мнению, выступает история цивилизации в широком смысле слова, а вот «метод археологии применяется к изучению материальных памятников человеческой цивилизации, рассматриваемых как символы, как посредники между сознанием исследователя и цивилизациями, которые он изучает»84. Многочисленные научные экспедиции, работа в Эрмитаже, внимание к технике создания и материалу изучаемого объекта, а не только и даже не столько к его стилю, понимание архитектурных, инженерных решений — всем этим Н. П. Кондаков владел в совершенстве сам и требовал от своих учеников85.
В завершение работы Г. В. Вернадский возвращается к проблеме влияний в том виде, как она рассматривалась ученым — с акцентом на роль Византии как посредника между Востоком и Западом. Ассимилировав раньше других искусство кочевников и усовершенствовав его, она в дальнейшем обогатила и Европу, и Ближний Восток, вдохновив местные творческие силы86. Но еще более мощные силы проявились в русском искусстве, изучение которого превратилось для самого Н. П. Кондакова в одно из магистральных направлений его научной деятельности, а его последователям предоставило программу действий на много лет вперед87.
Доклад Д. В. Айналова 1924 года
Д. В. Айналов, будучи ученым с иным характером и иной творческой биографией по сравнению с Г. В. Вернадским, воспринимавшийся и коллегами, и впоследствии учениками как «настоящий» искусствовед без всяких скидок и натяжек, подошел, однако же, к осмыслению научного наследия своего наставника с не меньшим пиететом. Доклад, в самом названии которого — «Академик Н. П. Кондаков как историк искусства и методолог» — обозначен базовый подход к решению поставленной задачи, был подготовлен им к заседанию Российской академии истории материальной культуры, посвященному юбилею Никодима Павловича. А впервые опубликован он был в одном из сборников "Беттагшт Копёакхтапит" в 1928 г., уже после смерти ученого88.
Намеренно или нет, но свой очерк Д. В. Айналов начинает с указания на классовое — крестьянское — происхождение Н. П. Кондакова, откуда во многом, по его мнению, происходят многие черты его творчества: широта охвата материала, глубина созерцания предмета, свежесть и сила мысли89. Вероятно, данный пассаж являлся скорее реверансом в сторону новых методологических установок молодой советской науки, однако он сам по себе уже характеризует определенный интеллектуальный контекст, в котором приходилось работать ученому.
Впрочем, довольно быстро он переходит к более важным сюжетам. Подчеркивавшееся всеми, в том числе и Г. В. Вернадским, духовное ученичество Н. П. Кондакова у Ф. И. Буславева, Д. В. Айналов считает необходимым раскрыть максимально подробно. Важнейшей чертой этой школы, обусловленной самой системой образования пореформенной России, был упор на изучение классических древностей, в том числе и в сфере искусства. Именно на классических штудиях Н. П. Кондаков сформировался и как профессор, и как методолог90. Неслучайно поэтому автор очерка довольно подробно останавливается на его «инаугурационной» лекции 1870 г. в Новороссийском университете, в которой ученый отдельно подчеркнул первостепенную значимость изучения классики как базы и основы профессионального роста специалиста в любой из областей истории искусства91.
В то же время Ф. И. Буслаев, впервые в российской науке начавший систематично изучать искусство, первым же открыл такие его сферы, как искусство Византии и древней Руси92. Однако основным направлением его научных усилий всегда оставались литература и русский язык. Н. П. Кондаков же, идя по стопам учителя, расставил приоритеты ровно противоположным образом. Не теряя в целом интереса к литературе, «как ученик Буслаева он перешел от методологии, выработанной на изучении античного искусства, на византийское искусство и здесь проложил огромный путь; перешел к истории
русского искусства, как бы исполняя веком поставленную задачу указать на связи русского искусства с византийским»93. Наряду с этим, опять-таки следуя за своим учителем и благодаря многочисленным зарубежным командировкам, он усвоил глубокий интерес к западному средневековью94 и искусству итальянского Возрождения95, тем самым сформировав широкую тематическую палитру своих будущих научных исследований.
Исходя из вышеизложенного, Д. В. Айналов определяет основные пути, которые были проложены в науке об искусстве Н. П. Кондаковым, опередившим по многим вопросам своих европейских коллег. Во-первых, изучение искусства для ученого было не самоцелью, а способом познать народный дух применительно к тем местам и эпохам, на которые было обращено его внимание, —задача, заметим, скорее историческая, нежели искусствоведческая. Объекты культуры воспринимались им как «продукт цивилизации», позволявший раскрыть «связь этих предметов с умственным состоянием народа в течение веков»96. Автор очерка даже напрямую утверждает, что та же фундаментальная «История византийского искусства» получила всеобщее признание именно как исторический труд97. Во-вторых, только Н. П. Кондаков, отталкиваясь от предыдущей идеи, смог твердо поставить вопрос о периферии византийского искусства, выявив ее разнообразие в связи с теми национальными особенностями, которые придавали особый, неповторимый колорит стилям и тенденциям, исходившим из центра империи98. В-третьих, снова предваряя и отчасти обескураживая своих оппонентов на Западе, он ставит вопрос о значении Востока для Византии, четко выявляя влияния Малой Азии, Сирии и Палестины и тем самым опрокидывая аргументы «защитников Рима и папского искусства»99. Наконец, в-четвертых, он совершает еще один рывок и переходит к изучению древнерусского искусства, открывая миру «загадочную область русской иконы, то есть русской станковой живописи, так поразившей Запад своими экзотическими формами, на самом же деле крайне родственной живописи возрождения на Западе»100.
Эти прорывы, по убеждению Д. В. Айналова, были бы невозможны без особых аналитических талантов Н. П. Кондакова, которым практически нет равных. Главным из них, но не единственным, он считает «дар изучения форм и их сравнения»101. Крайняя степень внимательности, умение замечать общее и особенное в изучаемых памятниках, удивительная эрудиция — все это возвело его научную мысль на недосягаемую высоту, а его метод превратило в действенный инструмент научного поиска102.
* * *
Таким образом, можно заключить, что восьмидесятилетний юбилей и последовавшая вскоре за ним кончина Н. П. Кондакова иници-
ировала мощнейший всплеск интереса к анализу научного наследия выдающегося ученого, ведущую роль в котором сыграли его ученики и коллеги Г. В. Вернадский и Д. В. Айналов. Будучи представителями разных гуманитарных направлений — истории и искусствоведения соответственно — они, тем не менее, оказались схожи в ключевых оценках его вклада в мировую науку.
Они оба поняли, что изучение искусства для Н. П. Кондакова было всего лишь средством решения научных проблем глубоко исторического характера в рамках цивилизационного подхода. Вопросы народной жизни, быта, межкультурного взаимодействия, влияния различных этносов и государств друг на друга рассматривались им с привлечением широкого визуального материала, которым он владел в превосходной степени. Начав свою карьеру с исследования классических древностей, он постепенно переместил свой интерес в сторону Византии и ее огромной периферии, важнейшей частью которой им была признана древняя Русь с ее собственными высочайшими достижениями. Наконец, именно Н. П. Кондаков сумел во многом переломить европоцентричный взгляд на развитие мировой культуры, превалировавший в науке, и выявить подчас решающее влияние Востока в процессах формирования цивилизаций на пространствах Евразии в период средних веков и раннего нового времени.
Примечания Notes
1 Кызласова И. Л. История изучения византийского и древнерусского искусства в России (Ф. И. Буслаев, Н. П. Кондаков: методы, идеи, теории). Москва, 1985.
2 Клейн Л. С. История российской археологии: Учения, школы и личности. В 2 т. Т. 1: Общий обзор и дореволюционное время. Санкт-Петербург,
2014. С.541-565.
3 КащеевВ. И. Кондаков Никодим Павлович // Словарь петербургских антиковедов XIX — начала XX века. Санкт-Петербург, 2021. T. I: А-К. С. 365-372.
4 ТункинаИ. В. Трагическая судьба третьего тома «Иконографии Богоматери» академика Н. П. Кондакова // Античная древность и средние века. Вып. 41: К 80-летию доктора исторических наук, профессора М. А. Поля-ковской. Екатеринбург, 2013. С. 354-364.
5 ТункинаИ. В. М. И. Ростовцев на перекрестке между русской и немецкой классической археологией до Первой мировой войны // Scripta Antiqua. Вопросы древней истории, филологии, искусства и материальной культуры.
2015. Т. 4. С. 231-262.
6 Kashcheev V. Nikodim P. Kondakov and Mikhail I. Rostovtzev: A Teacher and his Disciple //Hyperboreus: Studia classica. 2021. Vol. 27. Fase. 1. P. 50-85.
7 Беляев Л. A., BaxK. А. Антонин (Капустин) и H. П. Кондаков // Иерусалимский православный семинар. Вып. 10. Москва, 2020. С. 110-125.
8 ВалъчакД. Возродитель русской иконы: Н. П. Кондаков и его деятельность в Комитете попечительства о русской иконописи (1901-1918) // БШсПа Нитап^йв. 2021. № 3. С. 11.
9 ЩавлинскийМ. С. Н. П. Кондаков и Бунины: история первой встречи // Профессорский журнал. Серия: Русский язык и литература. 2022. № 2 (10). С. 43-49.
10 Хрушкова Л. Г. Никодим Павлович Кондаков в зарубежной научной литературе // Археология античного и средневекового города: Сборник статей в честь Станислава Григорьевича Рыжова. Севастополь; Калининград, 2018. С.260-295.
11 АлипоеП. А. Научное наследие Н. П. Кондакова в историографическом осмыслении его учеников и коллег // Вестник РГГУ. Серия: Политология. История. Международные отношения. 2019. № 2. С. 12-23; АлипоеП. А. Научная деятельность Н. П. Кондакова в оценках советских ученых 1920-х гг. // Эмиграция как текст культуры: историческое наследие и современность: Сборник научных статей. Киров, 2020. С. 101-111.
12 РостовцевМ. И. Странички воспоминаний // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 211-216; Жебелёв С. А. ОЕУ1ТА ПРАГ-МАТА // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 217-222.
13 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 228-257; Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 258-323; АйналовД. В. АкадемикН. П. Кондаков как историк искусства и методолог //КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 324-347.
14 Лазарев В. Н. Никодим Павлович Кондаков (1844-1925) // Лазарев В. Н. Византийская живопись. Москва, 1971. С. 7-19.
15 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 228.
16 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 229.
17 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 229.
18 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 231-232.
19 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 244.
20 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 232-233.
21 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондакоеН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 246-247.
22 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондакоеН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 243.
23 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондакоеН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 247-248.
24 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондакоеН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 249-251.
25 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондакоеН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 251.
26 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондакоеН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 252.
27 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондакоеН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 253.
28 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондакоеН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 252.
29 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондакоеН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 253.
30 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондакоеН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 254.
31 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондакоеН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 254.
32 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондакоеН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 233-234.
33 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондакоеН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 241.
34 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондакоеН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 256.
35 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондакоеН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 256.
36 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова:
К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 239.
37 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 239.
38 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 242.
39 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 242.
40 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 245.
41 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 246.
42 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 254.
43 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 254.
44 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 247.
45 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 254-255.
46 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 255.
47 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 255.
48 Вернадский Г. В. О значении научной деятельности Н. П. Кондакова: К восьмидесятилетию со дня рождения, 1844-1924 // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 258-323.
49 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 259.
50 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 259-266.
51 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 261-264.
52 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 265-266.
53 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 267-279.
54 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 279.
55 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 279.
56 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 267.
57 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 268-269.
58 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 272-274.
59 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 274-276.
60 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 269, 275.
61 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 268.
62 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 270, 274.
63 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 270-272, 276-278.
64 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 279.
65 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 280.
66 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 280-281.
67 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 282-283.
68 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 285-286.
69 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 293-296.
70 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 297-304.
71 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 297.
72 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 300-301.
73 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 297-303.
74 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 303-304.
75 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 305-315.
76 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 306-309.
77 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 307-308.
78 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 314.
79 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 312.
80 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 315-323.
81 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 319-320.
82 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 315-316.
83 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 316.
84 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 316.
85 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 316-319.
86 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 321.
87 Вернадский Г. В. Никодим Павлович Кондаков // Кондаков Н. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 321-323.
88 АйналовД. В. Академик Н. П. Кондаков как историк искусства и методолог // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 324-347.
89 АйналовД. В. Академик Н. П. Кондаков как историк искусства и методолог // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 324-325.
90 АйналовД. В. Академик Н. П. Кондаков как историк искусства и методолог // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 325-330.
91 АйналовД. В. Академик Н. П. Кондаков как историк искусства и методолог // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 329.
92 АйналовД. В. Академик Н. П. Кондаков как историк искусства и методолог // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 326-327.
93 АйналовД. В. Академик Н. П. Кондаков как историк искусства и методолог // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 327.
94 АйналовД. В. Академик Н. П. Кондаков как историк искусства и методолог // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 328.
95 АйналовД. В. Академик Н. П. Кондаков как историк искусства и методолог // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 331.
96 АйналовД. В. Академик Н. П. Кондаков как историк искусства и методолог // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 333.
97 АйналовД. В. Академик Н. П. Кондаков как историк искусства и методолог // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 333.
98 АйналовД. В. Академик Н. П. Кондаков как историк искусства и методолог // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 334-337.
99 АйналовД. В. Академик Н. П. Кондаков как историк искусства и методолог // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 337-340.
100 АйналовД. В. Академик Н. П. Кондаков как историк искусства и методолог // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 340-341.
101 АйналовД. В. Академик Н. П. Кондаков как историк искусства и методолог // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 343.
102 АйналовД. В. Академик Н. П. Кондаков как историк искусства и методолог // КондаковН. П. Воспоминания и думы. Москва, 2002. С. 343-347.
Автор, аннотация, ключевые слова
Алипов Павел Андреевич — канд. ист. наук, доцент, Российский государственный гуманитарный университет (Москва)
ORCID ID: 0000-0002-6421-592Х
В статье рассматривается формирование историографических подходов к осмыслению научного вклада Никодима Павловича Кондакова (1844-1925) в мировую гуманитаристику, толчком для которого послужили юбилейные торжества по случаю восьмидесятилетия ученого в 1924 г. и его скоропостижная кончина в 1925 г. В фокусе авторского внимания находятся два развернутых очерка Г. В. Вернадского и доклад Д. В. Айналова о научном творчестве Н. П. Кондакова. Будучи представителями разных научных направлений — истории и искусствоведения соответственно, — они оба представили глубокое понимание основных векторов интеллектуальных поисков Н. П. Кондакова, сойдясь в своих суждениях по большинству поднятых вопросов. Ключевыми особенностями научного творчества Н. П. Кондакова эти выдающиеся ученые признали исторический характер его исследований, центральное место в них цивилизационной проблематики, непревзойденное владение визуальными источниками и разработку собственной методологии их анализа, открытие новых, ранее не востребованных в науке сфер изучения, к которым в первую очередь можно отнести искусство Византии и ее периферии, в том числе древней Руси, а также выявление важнейшей роли Востока в процессе рождения новых культур в эпоху средневековья и раннего нового времени в противовес европоцен-тричному взгляду на предмет.
История искусства, археология, Византийское искусство, Древнерусское искусство, взаимодействие культур, цивилизационный подход, европоцентризм.
Author, Abstract, Key words
Pavel A. Alipov — Candidate of History, Associate Professor, Russian State University for the Humanities (Moscow, Russia)
ORCID ID: 0000-0002-6421-592X
The article examines the formation of historiographical approaches to understanding Nikodim P. Kondakov's (1844-1925) research contribution to the world humanities, which was triggered by the jubilee celebrations on the occasion of the scholar's eightieth anniversary in 1924 and his sudden death in 1925. In the immediate focus of the author's attention are two detailed essays by G. V. Verna-dsky and a report by D. V. Ainalov. Being representatives of different academic fields — history and art studies, respectively, they both gave a deep understanding of the main vectors of N. P. Kondakov's intellectual searches, converging in their judgments on most of the issues raised. The key features of N. P. Kondakov's academic creativity that have been recognized by the scholars were the historical nature of his research, the focus on civilizational issues, unsurpassed mastery of visual sources and the development of his own methodology for their analysis, the discovery of new fields of study that were not previously in demand in research, which primarily involve the art of Byzantium and its periphery, including ancient Rus, as well as the identification of the most important role of the East in the process of the birth of new cultures in the Middle Ages and early Modern times in contrast to the Eurocentric view of the subject.
Art history, archaeology, Byzantine art, Ancient Russian art, interaction of cultures, civilizational approach, Eurocentrism.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Alipov, PA. Nauchnoe nasledie N. P. Kondakova v istoriograficheskom osmyslenii ego uchenikov i kolleg [Scholarly Heritage of N. P. Kondakov in the Historiographical Comprehension of his Disciples and Colleagues.]. Vestnik RGGU. Seriva: Politologiya. Istoriva. Mezhdunarodnve otnosheniva, 2019, no. 2, pp. 12-23. (In Russian).
2. Kashcheev, V. Nikodim P. Kondakov and Mikhail I. Rostovtzev: A Teacher and his Disciple. Hvperboreus: Studia classica, 2021, vol. 27, no. 1, pp. 50-85. (In English).
3. Shchavlinskiy, M.S. N. P. Kondakov i Buniny: istoriya pervoy vstrechi [N. P. Kondakov and Bunins: The History of Pre-Odessa Relations (1896— 1917).]. Professorskiy zhurnal. Seriva: Russkiy yazyk i literature, 2022, no. 2 (10), pp. 43-49. (In Russian).
4. Tunkina, I.V. M. I. Rostovtsev na perekrestke mezhdu russkoy i nemetskoy klassicheskoy arkheologiey do Pervoy mirovoy voyny [M. I. Rostovtsev at the lunction of Russian and German Classical Archaeology before the First World War.]. Scripta Antiqua. Voprosv drevnev istorii, filologii, iskusstva i materialnov kultury, 2015, vol. 4, pp. 231-262. (In Russian).
5. Walczak, D. Vozroditel russkoy ikony: N. P. Kondakov i ego deyatelnost v Komitete popechitelstva o russkoy ikonopisi (1901-1918) [The Restorer of the Russian Icon: Nikodim Kondakov and his Activities in the Committee of Cary on Russian Icon Painting (1901-1918).]. Studia Humanitatis [Digital lournal], 2021, no. 3, p. 11. (In Russian).
(Monographs)
6. Kleyn, L. S. Istoriya rossiyskoy arkheologii: Ucheniya, shkoly i lichnosti [The History of Russian Archaeology: Teachings, Scientific Schools and Personalities.]. In 2 v. Vol. 1: Obshchiy obzor i dorevolyutsionnoe vremya [General Overview and Pre-Revolutionary Times.]. St. Petersburg, 2014, 704 p. (In Russian).
7. Kyzlasova, I. L. Istoriya izucheniya vizantiyskogo i drevnerusskogo iskusstva v Rossii (F. I. Buslaev, N. P. Kondakov: metody, idei, teorii) [The History of the Study of Byzantine and Ancient Russian Art in Russia (F. I. Buslaev, N. P. Kondakov: Methods, Ideas, and Theories).]. Moscow, 1985, 181 p. (In Russian).
DOI: 10.54770/20729286 2023 4 20
