CC BY
50
УДК 81.42
А. А. Боровская, Д. М. Бычков
ВОЛГО-КАСПИЙСКИЙ ТЕКСТ В ПЕЙЗАЖНОЙ ЛИРИКЕ Б. ШАХОВСКОГО
В настоящем исследовании представлен первый опыт описания творчества астраханского поэта Бориса Шаховского, участника Великой Отечественной войны, художественное наследие которого является неотъемлемой частью регионального историко-литературного процесса. Цель исследования - определить основные принципы художественного миромоделирования в творчестве Б. Шаховского, особенности его проблематики и поэтики. В статье выявляются жанровые доминанты его поэзии, специфика функционирования Волго-Каспийского текста в пейзажной лирике; рассматриваются отдельные аспекты поэтики художественных произведений, определяются главные закономерности эволюции творчества поэта. Особое внимание уделяется проблеме взаимоотношения человека и природы в границах оппозиции / тождества «микрокосм - макрокосм». В этом аспекте анализируются особенности идиостиля автора. В работе впервые разрабатываются принципы комплексного анализа лирики Б. Шаховского, определяются доминирующие свойства художественной картины мира поэта в русле жанровых и стилевых исканий русской литературы 1950-1960-х гг. Исследование демонстрирует принципиально новый, комплексный взгляд на творческий путь Б. Шаховского, который позволяет в значительной степени раздвинуть рамки интерпретации большинства произведений писателя, создать динамическую концепцию его творчества.
Ключевые слова: Волго-Каспий, Астрахань, хронотоп, пейзажная лирика, картина мира, поэтика.
Особую проблемно-тематическую группу в пейзажной лирике астраханского поэта Б. Шаховского (1921-1967) составляют стихотворения о малой Родине. Характерные геотопические образы Волго-Каспия («захолустья лиманов, речек и проток», «рыбачьих земель», «ильменного рая», «земли пристаней и протоков») становятся структурообразующими элементами «провинциального текста» в творчестве поэта.
На современном этапе изучения литературных сверхтекстов наибольшее признание у отечественных филологов получило определение, предложенное новосибирской исследовательницей Н. Меднис, охарактеризовавшей феномен сверхтекста как «сложную систему интегрированных текстов, имеющих общую внетекстовую ориентацию, образующих незамкнутое единство, отмеченное смысловой и языковой цельностью»
[Меднис, 2003, с. 13]. Это определение во многом восходит к концепции В. Топорова, работы которого, наряду с исследованиями Ю. Лотмана и других ученых тартуско-московской семиотической школы, посвященные Петербургскому тексту, положили начало изучению локальных литературных сверхтекстов (городских и региональных).
Волго-Каспийская поэтическая геопанорама генетически восходит к «водному тексту» [Милю-гина, 2014, с. 85] в соответствии с литературно-географической и мифологической парадигмами. Образ Астрахани и его репрезентанты, с одной стороны, являются частью «волжского текста», с другой - выступают в качестве автономных единиц. Вместе с тем художественное пространство астраханского текста (как антиномии «часть - целое») не ограничивается одноименным
топонимом, включая в себя все имплицитные «географические» и «культурные» сигнатуры «водного» города. Феномен Волго-Каспийского текста в творчестве Б. Шаховского представлен следующими уровнями: рецептивным (создание единого топографического образа Волго-Каспия и Астрахани); перифрастическим (актуализация коннотативных значений образа родной земли); архетипическим (реализация мифа об Астрахани как «южной Венеции», обращение к различным мифологическим контекстам).
Специфика Волго-Каспийского текста. Художественное воплощение образов Волго-Ка-спия и Астрахани в поэтических произведениях Б. Шаховского определяется фактографичностью и детализированностью описаний в русле реалистической концепции творчества. Вместе с этим город в лирике Б. Шаховского предстает как некое «хронотопическое» единство, существующее одновременно в культурно-историческом прошлом, настоящем и будущем, и как мифогенный топос, вследствие чего вполне конкретные городские реалии становятся сюжетно-образными элементами городского мифа.
Специфика Волго-Каспийского и уже - астраханского - текстов в творчестве Б. Шаховского формируется благодаря особым приемам моделирования картины мира: пространственно-временной организации (художественное время как нерасторжимое единство прошлого, настоящего и будущего; «застывшее» время; сакральный характер пространства, его мифопоэтическая, сказочная природа); системы лейтмотивов, создающих на смысловом («сверхсмысловом») уровне единство Волго-Каспийского текста (мотивы пути, поиска, испытания, преображения и др.); сквозных образов, прежде всего, архетипических - мифопоэтических и фольклорных (река, перевал, дорога, рыбное дно и др.). Все эти элементы художественной картины мира взаимодействуют с образами-персонажами и лирическим субъектом.
В Волго-Каспийском тексте выявляется несколько устойчивых символических комплексов, которые органично связаны с природным миром, с одной стороны, и профессиональной деятельностью рыбаков Прикаспия, - с другой. Уже в первом сборнике стихотворений Б. Шаховского «Путь юности», опубликованном в 1950 г., намечена эта тенденция. Примечательно в этом плане стихотворение «Астрахань перед рассветом»:
В лучах зари огромный и лучистый По Волге вверх уходит пароход <...> В цвету акаций, в грохоте металла Встает наш город - петь, мечтать,
творить... [Шаховский, 1950, с. 24].
В стихотворении Б. Шаховский обращается к идиллическому хронотопу, в частности, к ремесленно-трудовой его разновидности [Бахтин, 1975, с. 387]. Органическая прикрепленность, «прира-щенность к месту» - к родной земле, к родной реке (Волге), к родному городу (Астрахани) - определяет ограниченность художественного пространства и времени, однако локализованный в этом геоландшафте ряд жизни поколений может быть неограниченно длительным и циклически-стабильным. Поэт создает оригинальный вариант идиллического топоса, основанный на парадоксально-гармоническом сочетании мира природы и цивилизации: «в цвету акций, в грохоте металла...». Сближение быта, труда, природного универсума - основных концептов идиллии - соответствует единству ритма человеческой жизни и жизни природы.
Топография региональной картины мира. Одним из самых верхних слоев Волго-Каспийского текста в лирике Б. Шаховского является топография. Топонимы «Волга», «каспийский край», «Северный Каспий», «Прикаспий», «Приволжье», «Волгоград», «Баку», «Жигули» расширяют пространственные границы, и малая Родина поэта изображается с точки зрения «птичьего полета», такой эпический кругозор позволяет автору соотносить образы России и родной земли как тождество макро- и микрокосма.
С уверенностью можно говорить о культурном ландшафте города, районов различного ранга, страны. На каждом из этих уровней будут появляться свои смысловые нюансы культуро-географической информации:
И вечно, как мать свою, помню, И писем, как ей, не пишу
[Шаховский, 1972, с. 189].
В стихотворении «Жигули» эпический охват действительности подчеркнут приемом антропо-морфизации географических объектов, которые выступают в функции олицетворенных персонажей, а сама диалогическая структура текста восходит к произведению М. Лермонтова «Спор»:
Вдруг у Волги на пути Встали горы своенравно: - Ну-ка, речка свороти! Высоки, широкоплечи, Встали горы Жигули
[Шаховский, 1972, с. 145].
Б. Шаховский неоднократно прибегает к приемам былинной гиперболизации и идеализации, которые служат средствами создания коллективного образа народа-богатыря и труженика («Колыбель богатырей»).
Стихотворение «Крутое племя» является примером создания единого пространства природы Приволжья, антитетического по своей сути:
Знойная пустыня <... > Она Приволжье и поныне Палящим лижет языком На верхней Волге - лес могучий, На средней - горы Жигули
[Шаховский, 1972, с. 182].
С одной стороны, пейзаж Прикаспия противопоставлен ландшафтным картинам Центральной России. Б. Шаховский, воспроизводя мир Вол-го-Каспия, обращается к образам, основанным на минус-приеме и актуализирующим семантику отсутствия: безводье, безлесье, бездождье. Автор акцентирует внимание на деталях пустынного пейзажа («солончак», «песок», «зной»), используя многочисленные олицетворения и гиперболические метафоры:
Сюда не дошагали кручи,
Леса густые не дошли.
Лишь по песку бредут неслышно
Деревья бывшие - столбы.
Им снится белка - гость нездешний,
Дождем пропахшие грибы
[Шаховский, 1972, с. 182].
Важную роль в приведенном четверостишии выполняет прием остранения, который, по мнению В. Шкловского, заключается в «не приближении значения к нашему пониманию, а в создании особого восприятия предмета, создании „видения" его, а не „узнавания"» [Шкловский, 1983, с. 331]. Это особое восприятие обусловлено «затруднением формы» художественного образа: столбы
электропередач отождествляются с лесом, подобная корреляция основана на обратной временной перспективе («Деревья бывшие - столбы»), что выводит на первый план оппозицию «здесь» / «там»:
Здесь в самый жуткий зной не тает
Озер соленых вечный снег.
Сюда скворцы не залетают,
Не сядут гуси на ночлег
[Шаховский, 1972, с. 182-183].
Автор конструирует художественную модель «антимира», «мертвого мира», структурообразующими элементами которого выступают антитетические и оксюморонные конструкции. Утрированная семантика отрицания («нет ни тени, ни воды», «безводье») становится средством формирования общей картины «края убогого», «края песчаных вьюг», который противопоставлен «краю лесному», «богатому зверем», где «поля» «щедро дарят жито». Единственный признак пустынного топоса, метонимический по своей природе («ширь степная», «простор иной»), который привлекает героя стихотворения - «прапрадеда» лирического повествователя, - это свобода: «Всех благ желанней и дороже // Была свобода для него» [Шаховский, 1972, с. 184]. Таким образом, хронотоп стихотворения является способом реализации ценностных дихотомий добро/зло, свобода/несвобода (о разделении художественного пространства по принципу «добро - зло» писал Ю. Лотман [Лотман, 1988, с. 146]).
Региональный ландшафт в лирике Б. Шаховского представлен не только прямыми номинациями, но и дериватами, образованными от производящего топонима:
Гуляют звезды волжские,
Взгляни,
По синеве безоблачного шелка...
[Шаховский, 1972, с. 91].
И ветлы примеряют у воды
Цветной халат каспийского заката...
[Шаховский, 1972, с. 36].
В камышах каспийский ветер
Заплутался и заснул
[Шаховский, 1972, с. 149].
Универсальные элементы художественной картины мира (звезды, небо, ветер и др.) приобретают локальный характер, тем самым, поэт, с одной стороны, «одомашнивает» онтологическое пространство, делает его провинциально-уникальным, с другой, - возводит региональную геотопику на метафизический и концептуальный уровни. Семантика изображенного, где конкретно-исторический топоним уступает место универсуму, реализуется в образе «природы природствующей», «Земли вообще», «не обжитой планеты», «вместилища диких, неуравновешенных сил».
Таким образом, Волго-Каспийскому тексту присущи принципы иерархичности и полимасштабности, последняя уходит корнями в архаические глубины взаимоотношения культуры и пространства, в «этно-мифологическую организацию пространства». «Принцип полимасштабности пространства заключается в усложненности и способности к переорганизации, что является прямым следствием рассмотрения данного пространства с различных «точек зрения» (внутренних и внешних). Это означает, что одно и то же место в локальном, региональном, общерусском и прочих масштабах будет наделяться различными оценочными смыслами» [Калуцков, 1998, с. 170]. Такие свойства регионального текста, как мно-гослойность, иерархичность, полимасштабность позволяют говорить о его системности и структурности, а следовательно, целесообразно ввести такое понятие, как «концептосфера Волго-Каспийского текста», раскрывающего в полной мере все параметры картины мира писателей Поволжья, в том числе Б. Шаховского.
Стихии в модели мира поэта. Структурно символика лирического универсума Б. Шаховского может быть распределена по четырем основным разделам, носящим названия стихий, - вода, земля, огонь, воздух. Опорными смысловыми единицами, которые могут быть отнесены к водной стихии, являются концепты «река» и «море», которые воплощают круговорот жизни - природы и социума. Присущая поэзии Б. Шаховского обращенность «к жизни природы» берет начало в лирических жанрах устного творчества. Амбивалентный архетип воды, составляющий природный космос, обретя символическую оболочку, вошел во многие стихотворения поэта, такие как «Вот и снова повстречались.», «Рыбачьи земли», «В пустынной заводи.», «Здравствуй, город
рыбацких причалов» и др. Образы показаны в динамике, в гармонии с окружающей средой как часть общего организма человека и природы. В стихотворениях поэта-земляка символическая тишина природы отражена в бытии земли-воды как органически ощутимое воплощение жизненного цикла. Река - это не просто природный водоток, это вечный неизменный нестареющий символ места, в котором заключены все духовно-материальные компоненты его культурного ландшафта. Топос реки в лирике Б. Шаховского репрезентуется одновременно обобщенно-номинативно («Волга - работящая река») и фрагментарно-перифрастически («певучие перекаты», «ильменный рай», «речной холст», «певучий плес»). В первом случае автор актуализирует инвариантные значения концепта.
Волга становится ключевым концептом многих стихотворных текстов Б. Шаховского, что позволяет говорить о единстве «волжского мира» и «волжской природы» в его творческой системе. Стихотворение «Колыбель богатырей» вводит мифопоэтический, сказочный образ Волги-матушки-кормилицы:
Сторона певучих перекатов Плеском весел В предзакатный час Ленина баюкала когда-то, Сказками одаривала нас
[Шаховский, 1972, с. 127].
Волга меняется с течением исторического времени: «И давно подрастеряла где-то / Дым лучин и песни бурлаков» [Шаховский, 1972, с. 127]. Связь времен и поколений, аллегорическое отождествление реки и жизни ярче всего представлены в стихотворении «Земля пристаней»:
Ей течь, не смолкая, и течь... Ей течь
Прямиком, по излукам, Теряя событиям счет. От нас к невоюющим внукам Она, притомясь, дотечет
[Шаховский, 1972, с. 188].
Универсальный, всеобъемлющий смысл реки как жизни в ее полноте вбирает в себя множество более частных, также имеющих глубинные мифологические истоки. Один из таких смыслов -
река как зримое воплощение течения времени. Представление о реке как о времени характерно для мифологического мышления: оно встречается в мифах многих народов мира, в философии и космогонии античных авторов.
В русской литературной традиции образ реки-времени восходит к Г. Державину («Река времен в своем стремленьи / Уносит все дела людей / И топит в пропасти забвенья / Народы, царства и царей» [Державин, 1957, с. 360]). По словам Н. Лейдермана, «"Река жизни" - это емкий образ, уходящий корнями в мифологическое сознание: у некоторых древних образ "река жизни", как "древо жизни" у других народов, был наглядно-зримым воплощением всего устройства бытия, всех начал и концов, всего земного, небесного и подземного, то есть целой "космографией"» [Лейдерман, 2003, с. 108]. Не случайно, в тексте произведения есть и еще одно определение реки -Волга-мать. Автор возвращает современного читателя к космогоническим первоначалам, единству всего сущего: «И вечно, как мать свою, помню / И писем, как ей, не пишу» [Шаховский, 1972, с. 189].
Художественная рецепция образа Волги как реки времени впервые представлена в «Оде» А. Сумарокова. Лирический сюжет текста организован с помощью приема уподобления, основанного на привычной для поэзии 2-й половины XVIII в. метафоре «течение времени»: ход («путь») человеческой жизни соотносится с движением («током») водного потока (реки). Однако А. Сумароков, используя по преимуществу условные, умозрительные образы («долины потопляя», «брега различны окропляя», «поспешно течешь», «луга зелены» и пр.), привлекает и некоторые черты «местного колорита», в частности два гидронима - «Волга» и «Каспийские валы». Первая строфа реализует идею стремительного движения к определенной цели: «Поспешно к устию течешь». Разнообразие и изменчивость жизни воплощается в стихотворении с помощью антитез: «противность - благо», «луга зелены -песчана степь». Строки «Долины, Волга, потопляя» и «Проходишь ты луга зелены, / Проходишь и песчану степь» воссоздают элементы волжского пейзажа. Пространственная протяженность великой русской реки Волги позволяет А. Суморокову уподобить ее течение «бегу» времени, «веку» человеческой жизни:
В Каспийские валы впадаешь, Преславна мати многих рек, И тамо в море пропадаешь, -Во вечности и наш так век
[Сумароков, 1957, с. 102].
Перевод реалистического пейзажа в аллегорический план происходит в третьей, кульминационной, строфе. Аллегорический план содержания оды А. Сумарокова как форма выражения авторских интенций является примером философского подхода к художественной репрезентации Вол-го-Каспия. Таким образом, у Б. Шаховского, как и у А. Сумарокова, Волга становится воплощением полноты живой жизни, ее красоты, тайны, чуда, изменчивости и вечности; она соотносится с рождением, смертью и бессмертием.
В различных поэтических текстах Б. Шаховского образ реки обогащается новыми смысловыми оттенками. Так, в стихотворении «Прекрасное время в каспийском краю...» Волга предстает центром природного мира и в то же время средоточием трудовой деятельности человека: «над ней печальною песни поет гусей перелетная стая», но «недаром садятся у нас на отдых осенние птицы» [Шаховский, 1972, с. 50].
Речной пейзаж в лирике поэта-астраханца чрезвычайно лиричен и метафоричен, несмотря на ярко выраженную фактографию: волжское понизовье в его текстах распадается на многочисленные метонимические образы - «синие», «заспанные», «пустынные» «заводи», «протоки», «рек голубое литье», «затоны», что, с одной стороны, отражает географический облик волжской речной долины, с другой, формирует многоликий художественный образ великой русской реки.
Создавая развернутые пейзажные картины или изображая состояние реки отдельными лаконичными деталями, Б. Шаховский неизменно показывает ее одушевленной. И этот способ изображения едва ли правильно называть олицетворением, ибо олицетворяется неживое, которому приписываются свойства живого; у Б. Шаховского же река не нуждается в уподоблении ее одушевленному существу:
Величавая Волга Все также весомо, Нетвердеющим сплавом Катилась тогда
[Шаховский,1972, с. 99].
Волжский мир в творчестве Б. Шаховского также включает образ Каспийского моря и При-каспия. Образ Волги и Каспия в творчестве Б. Шаховского тесно связан с рыбным промыслом. Неслучайно Волго-Каспийский край именуется «рыбачьими землями». С мотивом рыбной ловли связаны и сравнительно-метафорические описания водной глади:
А в море звезды, словно поплавки, Немеряного невода ставного
[Шаховский, 1972, с. 36].
Усиливает восприятие водной стихии как бессмертного и вечного начала мотив отражения. Характерно, что небо, отражающееся в водах, -традиционный мотив в русской литературе. Он получает развитие в элегиях В. Жуковского, в лирике А. Пушкина, А. Фета, А. Ахматовой и восходит к сакральным - религиозным и архетипическим -смыслам. Не случайно в некоторых мифологических системах Млечный Путь - это небесная река, «река душ» или отражение реки в небе.
Во многих лирических произведениях Б. Шаховского целостный образ Волго-Каспия представлен опосредованно и раскрывается в череде образных деталей. Так, в стихотворении «Бакен», входящем в сборник «Друзья по счастью» (1962), поэт нашел яркий точный образ «бакена-работяги с путеводной звездочкой во лбу», который поскрипывает по ночам, «прикованный к якорю», и стоит, как часовой, указывая пароходам-странникам путь. В этом тексте автор обращается к приему персонификации: ключевой образ олицетворяется посредством параллелизма: бакен / человек - скромный, работящий, делающий свое простое, трудное, но необходимое другим дело. Подобное прочтения стиха возможно благодаря скрытому подтексту.
Земля для поэта - это конкретная материальная действительность. Важно в этом отношении влияние Н. Некрасова и других классиков русской литературы на пейзажные стихотворения Б. Шаховского, которое проявляется в точности и ясности, в тяготении к «земной пластичности»:
В апреле птичьи стаи снова В наш край богатый прилетят. И будут в крепях камышовых Плескаться выводки утят
[Шаховский, 1972, с. 130].
Растительная образность. В то же время образ родного края в лирике Б. Шаховского складывается из многочисленных деталей растительного мира. Одним из ключевых флористических микрообразов является кувшинка («кувшинка - сказочный цветок», «кувшинка как рассвет»). В астраханском фольклоре она чаще всего упоминается как волшебный цветок и в связи с этим в лирике поэта становится, наряду с лотосом, поэтическим символом волжской земли.
Художественную картину природного мира в творчестве Б. Шаховского дополняют образы тростника, камыша и осоки («В пустынной заводи», «Рыбачьи земли», «Нелюдимый уголок», «Крутое племя» и др.), которые формируют реалистическое пространство регионального ландшафта. В стихотворении «В пустынной заводи» образ тростника, с одной стороны, служит элементом биогеографии Волго-Каспия, с другой, - носит натурфилософский характер:
Какие думы в этой чаще
Она скрывала от людей?
Поведай нам, тростник молчащий,
Скажи, зеленый чародей!
[Шаховский, 1972, с. 221].
Лейтмотивный образ тростника имеет богатую литературную и философскую традицию. В подтексте этого образа - басни Ж. Лафонтена и И. Крылова: в бурю дуб гибнет, а тростинка гнется, но выживает. В русской лирике к этому образу обращается Ф. Тютчев в стихотворении «Певучесть есть в морских волнах.»: «... и ропщет мыслящий тростник». Строчки русского поэта XIX века, в свою очередь, восходят к сентенции Б. Паскаля: «Человек не что иное, как тростник, очень слабый по природе, но этот тростник мыслит». Неслучайно в тексте астраханского автора тростник «одушевляется», наделяется чертами мыслящего существа, отсюда использование соответствующего эпитета («молчащий»). В стихотворении «Рыбачьи земли» эти дополнительные смысловые акценты актуализируются, выходят не передний план за счет употребления глагола со значением мыслительной деятельности:
И над отточенной осокой
В тиши
Задумавшись на миг,
Певучий, гордый и высокий Стоит навытяжку тростник
[Шаховский, 1972, с. 136].
Тростник стойко переносит бурю и дождь, это дает возможность сопоставить его с несгибаемым, сильным духом, верным своим идеалам человеком. Таким образом, тростник становится лирическим двойником поэта, который, несмотря на болезнь сердца, до конца оставался в строю.
Другим непременным атрибутом природы астраханского края в поэзии Б. Шаховского становятся камыши («В пустынной заводи», «У рыбацкого костра», «Рыбачьи земли», «Журавли», «Зимние рыбаки», «Крутое племя», «Забытая дорожка», «На закате» и др.). В языковой картине мира поэта слово «камыши» отражает индивидуально-авторское представление о Волжском Понизовье. Этот образ как элемент регионального пейзажачаще всего выполняет фоновую функцию. Так, в «Рыбачьих землях» «камыш» становится атрибутом целостного образа сурового «Каспийского края»:
Камыш стеною, ветер лют. В страду сурово, В праздник лихо Живет бедовый русский люд
[Шаховский, 1972, с. 135].
В стихотворении «В пустынной заводи» данный флористический образ является частью пространства сказочной страны безмолвия, где «только русским сказкам плавать»:
Тебе покажется в начале -Здесь не бывало ни души. И век свой долгий промолчали, Сюда забравшись, камыши
[Шаховский, 1972, с. 221].
Главным выразительным средством выступает не изображение (болото, камыши), а напевность, неслучайно камыш именуют «поющей травой». В лирическом произведении Б. Шаховского использована очень выразительная звукопись (сравните с одноименным стихотворением К. Бальмонта). Камыши шумят бесшумно, но тем не менее автор передает их шелест благодаря повторам звуков «ч», «ж», «ш». Однако аллитерация не только создает звукообраз (звукоподражание),
но и выполняет роль фонического аккомпанемента.
Близки по своим биогеографии и функциям образы болотных растений «осока» и «ветла», которые также встречаются в лирических текстах Б. Шаховского («Ветелка», «Рыбачьи земли», «На утренней реке», «На путине», «Крутое племя», «С попутным ветром» и др.). Особое место в этом ряду занимает стихотворение «Ветелка», в котором переплетаются любовная и натурфилософская тематики. Центральный образ, вынесенный в заглавие, сим-воличен и служит средством выражения психологического состояния лирического героя:
Ты видела в жизни немало разлук Вот здесь, в тишине, за поселком. Мне снова в дорогу, мой маленький друг, Давай погрустим втихомолку
[Шаховский, 1972, с. 212].
Произведение проникнуто ощущением неразрывной связи с жизнью природы. Она неотделима от человека, от его мыслей и чувств. Авторский параллелизм восходит к традиционному мотиву уподобления человека природе, к мифологическому отождествлению «человек - растение». Природа вечна и призвана возрождать душу, дарить ей успокоение и надежду на будущее:
Отжившая лодка пошла на дрова, От речки былой - ни осколка, И только ветелка, Как прежде, жива, Прими меня в гости, ветелка!
[Шаховский, 1972, с. 211].
Но грусть от разлуки с любимой не уменьшается. Однако в таком природном обрамлении она становится светлой и в какой-то степени прекрасной. Образ ветелки вводит в стихотворение тему памяти и мотив воспоминания об ушедшей любви и юности:
А я загляну в невозвратные дни, С тобой пошепчусь о любимой
[Шаховский, 1972, с. 212].
В памяти лирического героя запечатлелся самый нежный образ возлюбленной, который может ассоциироваться с ветелкой.
Отличительная особенность индивидуального стиля поэта - его стремление избегать шаблонных прямолинейных ассоциаций в изображении растительного мира Астраханской области. Например, образ лотоса, традиционно отождествляемый с природой Прикаспия, упоминается в стихотворных текстах Б. Шаховского всего один раз:
Нет уж, пусть грохочущим и будет
Знойный край,
Где лотосы цветут!
Шторму не сдающиеся люди
Не в стоячий заводях растут
[Шаховский, 1972, с. 165].
В приведенном фрагменте «стоячие заводи», где растет лотос, выступающий в данном контексте как символ изнеженности и хрупкости, противопоставлены труженикам родного края. Сюжетообразующими в стихотворении являются мотивы нестерпимого зноя и ветра, которые становятся сквозными в цикле произведений о Волго-Каспии:
Слышать мне о Каспии случалось Речи тех, кто там не ко двору: - Жить бы можно, если б сбавить малость Ярость ветра, адскую жару
[Шаховский, 1972, с. 165].
Повторяющиеся мотивы реалистически раскрывают особенности геоклиматических условий жизни на Астраханской земле.
В некоторых стихотворениях возникают традиционно фольклорные образы-символы березы и ивы («Мой край притих.», «Крутое племя», «Опять, зима, пожитки собирай.», «На все глядевший резковато.», «Когда-то осенью плакучей.» и др.). У ивы как поэтического образа много сходного с березой: и ту и другую называют «плакучей»:
...Итолько ива Утром рано
Безмолвно плачет у мостков
[Шаховский, 1972, с. 77].
...И березки
Кланялись любимцу своему
[Шаховский, 1972, с. 112].
Но образ ивы более однозначен, лишен той уравновешивающей гармонии, которая есть в березе. Он однотонен, меланхоличен, однако порой приобретает большую глубину. Поэтический облик ивы - гибкость, трепетность, дремотность, задумчивость, горестность, склоненность - придает стихотворениям Б. Шаховского не свойственную им элегичность, отсюда доминирование осеннего пейзажа и связанного с ним мотива увядания:
Мой край притих, Простился с летом... Об увядании осеннем Ничто пока не говорит...
[Шаховский, 1972, с. 77].
Поэт использует эмблематику «дерева плача», воспринимаемого как воплощение одиночества, горестной разлуки, разрыва. Об этом свидетельствует немотивированный и неизбывный характер печальной тональности последних строк:
Не плачь!
Поверь строкам поэта -Еще не близко холода Еще тепло и много света. Но ива плачет у пруда!
[Шаховский, 1972, с. 77].
К жанру элегии можно отнести и стихотворение «Когда-то осенью плакучей.». Эпитет, к которому обращается автор в первой строке, позволяет провести параллель между осенью и ивой. Схожи они и функционально: обе становятся предвестниками расставания лирического героя с возлюбленной («Гудели ивы при отъезде» [Шаховский, 1972, с. 179]).
Тростник, камыш, осока, ива, ветла и лотос -образы, отражающие органику дельты, именно поэтому они создают геотопику Прикаспия.
Анималистические образы. Животный мир в лирике Б. Шаховский представлен не так широко, как растительный и ограничивается в основном «птичьими» образами (журавлей, грачей, чаек, ворон).
Один из ключевых орнитологических образов в творчестве поэта-астраханца - журавль. Напомним, что с древнейших времен люди относились к журавлям с чувством особенного трепета и благоговения. В Древнем Египте журавля называли
птицей солнца, а у римлян журавли ассоциировались с верностью, добротой и отзывчивостью. На Кавказе считали, что души погибших воинов перевоплощаются в журавлей. У славян эта гордая, красивая птица символизировала смену времен года. Русский народ всегда почитал прилетающего весной журавля как птицу счастья и радости. Вся деревня выходила в поле, заслышав долгожданное курлыканье птиц. К журавлям обращались с просьбой о плодородии, здоровье, благополучии в семье. Улетающий осенью клин в народном сознании символизирует тоску по родному краю. Образ журавля получил широкое распространение в русской литературе и культуре. Ф. Тютчев, А. Фет, А. Блок, В. Хлебников, С. Есенин, Н. Заболоцкий, Н. Рубцов - каждый по-своему, неповторимо воспел этих птиц.
В этой связи интерес представляет сопоставительный анализ двух произведений Б. Шаховского, в которых образ обретает индивидуально-авторское неоднозначное прочтение. Стихотворение «Журавли» построено на антитезе. Перелетные птицы, улетающие в далекие земли в поисках счастья, противопоставлены рыбацким лодкам, которые хранят верность родному краю, невзирая на тяжелые испытания:
Но нет, они не бросят Каспий Пусть скоро стужа и метель: У нас не принято за счастьем Лететь за тридевять земель
[Шаховский, 1972, с. 130].
Авторская позиция в стихотворении обозначена прямолинейно, в полной мере раскрывается в финале произведения:
Опять вернутся журавли И грустные расскажут сказки, О том, что счастья не нашли
[Шаховский, 1972, с. 131].
В данном случае образ журавлей наполнен оригинальным смыслом: они символизируют искателей лучшей жизни, всегда возвращающихся в родные края. Отсюда мотивы неприякаянности, бесприютности и странничества. В этой связи можно провести параллель с библейской притчей о блудном сыне. Мотив поиска счастья и лучшей доли на чужбине восходят к бытовой сказке-анек-
доту о глупцах и простаках (пошехонцах), который также служит сюжетоорганизующим началом поэмы-эпопеи Н. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», романа М. Салтыкова-Щедрина «Пошехонская старина», повести В. Белова «Привычное дело».
В другом поэтическом тексте «Все было, как в волшебном зале.» Б. Шаховский также обращается к образу журавлей, акцентируя внимание на традиционном его значении: печальный клин отождествляется с разлукой, а его форма - с любовным треугольником:
Смотрю, как школьник, На журавлиный марафон Они летят, Как треугольник, В котором -
Ты и Я
и Он
[Шаховский, 1972, с. 152].
В тоже время жизнь лирического героя и его возлюбленной связана «цепочкой журавлей», которые в этом контексте воспринимаются как посредники между земным и небесным мирами.
Если флористические образы в лирике Б. Шаховского в большей степени отражают географическое пространство Волго-Каспия, то анималистические выполняют скорее символическую или метафорическую функции. Так, стихотворение «Прилетели грачи.» представляет собой живописный экфрасис - развернутое описание картины А. Саврасова, а первая строчка является почти дословной цитацией ее названия:
Прилетели грачи, Будто вновь из запасов Третьяковка картину Свою
достает [Шаховский, 1972, с. 161].
Обращение поэта к известному живописному произведению неслучайно: в основе композиции лирического текста лежит антитеза «природа / искусство». Своим стихотворением Б. Шаховский иллюстрирует известное высказывание античного мыслителя Аристотеля о сущности искусства. Согласно теории «мимесиса» древнегреческого философа, искусство начинается с подражания
природе, первенство последней подчеркивает Б. Шаховский:
Птиц скопировал
Только однажды Саврасов.
А они
Повторяют его
Каждый год [Шаховский, 1972, с. 161].
На паратекстуальном уровне Б. Шаховский использует прием инверсии, меняя порядок слов в первой строке, отсылающей к названию картины А. Саврасова «Грачи прилетели». Между тем загла-вияу Б. Шаховского и А. Саврасова различаются парадигматически: в поэтическом произведении акцент сделан на номинативности, в то время как в названии картины на первый план выходит семантика процессуальности. Подобное несовпадение мотивировано не только формально-синтаксическими особенностями, но прежде всего особым отношением между двумя заголовочными комплексами, которые напоминают связь темы и ремы в высказывании.
Орнитологический образ наделяется в стихотворении Б. Шаховского символическим значением, основанном в русской лингвокультуре на слове с положительнойконнотацией, заложенной в семантике данной лексемы (в сравнении с негативной, например, в узусе испанского языка) [Кутьева, 2012, 316-317]. Традиционно грач как птица-вестник является символом прихода весны в европейской России. Грачи считаются символом благополучия. У многих народов существуют приметы, согласно которым эти птицы приносят с собой счастье. На Руси грачи издревле считались предвестниками весны. Таким образом, ментальный стереотип образа грача формирует позитивный образ, базирующийся на народном коннотативном каркасе.
Образы растительного и животного миров, с одной стороны, воспроизводят биогеографию Волго-Каспийского текста, с другой, - наделяются символическим, мифологическим и метафорическим значениями, наконец, имеют в своей основе широкий спектр литературных и культурных ассоциаций.
Идиостиль в репрезентации поэтической картины мира. Индивидуальный стиль Б. Шаховского отличается простотой и лаконичностью, что свидетельствует о том, что поэт очень строго и бережно подходит к отбору слов. Другая осо-
бенность его лирики заключается в отторжении принципа «безукоризненной правильности линии». Отсюда нередкий отказ Б. Шаховского от классического стихотворного размера, его эксперименты с рифмой и строфикой. Особое внимание поэт-а-страханец уделяет графике стиха, его визуальному облику, что проявляется в использовании приема астрофы или так называемой «лесенки». Поэтический синтаксис Б. Шаховского характеризуется особой экспрессией и диалогизмом, отсюда активное обращение к риторическим вопросам, обращениям, восклицаниям. Многие его стихи звучат афористично: «Огонь ожигает трусов, / А бесстрашных / Переплавляет в бронзу на века».
В поэтических текстах о Волго-Каспии Б. Ша-ховский часто использует разветвленную систему реприз, параллелизмов, приемов эвфонии, ритмических перебоев и девиаций, что свидетельствует об особоймузыкальности его лирики. Звуковая ткань стиха строится на повторении звукосочетаний и приеме тавтограммы. Звуковые повторы переходят из строки в строку и из строфы в строфу, образуя сквозные фонетические ряды, связывающие все стихотворения: «пл», «пе», «ро», «от», «ос» и др. («певучий плес», «певучий и гордый тростник», «отточенная осока», «осенние птицы»). Б. Шаховский возвращается к одним и тем же созвучиям, варьируя их. В движении звукового потока происходит своеобразная трансформация одного звукосочетания в другое. Вместе с этим важную роль в создании напевности играет ударный вокализм.
Напевная интонация и мелодичность стиха, строгое соответствие между строфической и синтаксической сегментацией, приемы, традиционно отождествляющиеся с устным народным творчеством (ступенчатое сужение образа, припев) в стихотворениях Б. Шаховского, позволяют говорить об их генетической близости к жанру песни. Рассуждая о принципах разделения поэзии на роды и виды, В. Белинский указал на лирическую песню как на уникальную форму, выходящую за пределы жанровых границ. Он увидел в песне «элемент лирики в самом широком смысле этого слова» [Белинский, 1954, с. 12]. В своих песенных произведениях поэт стремится передать музыку настроений, свободу разговорных интонаций, повторов и полуповторов.
Вместе с этим публицистичность, гражданственность и искренность поэзии Б. Шаховского
проявляется и в прозаизации поэтической речи. Особого рода небрежность - органическое свойство его лирики, она создает впечатление, что поэт передает свои переживания и чувства в том виде, как они родились, хотя на самом деле Б. Шаховской тщательно обрабатывал каждую строку.
В ходе исследования было отмечено, что мир природы, созданный Б. Шаховским, перекликается с натурфилософскими образами в творчестве его предшественников и современников, однако они оригинальны и обладают самобытными, неповторимыми чертами. Символика природного мира
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Бахтин, 1975 - Бахтин М. М. Формы времени и хронотопа в романе. Очерки по исторической поэтике // Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разный лет. М.: Худож. лит., 1975. 504 с.
Белинский, 1954 - Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. Т. 5. М.: Изд-во АН СССР, 1954. 863 с.
Державин, 1957 - Державин Г. Р. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1957. 465 с.
Калуцков, 1998 - Калуцков В. И., Иванова А. А., Давыдова Ю. А., Фадеева Л. В., Родионов Е. А. Культурный ландшафт Русского Севера: Пинежье, Поморье. М., 1998.
Кутьева, 2012 - Кутьева М. В. Птицы-вестники: семиотика русской культуры - испанским студентам // Cuadernos de Rusística Española. 2012. N° 8. С. 303-317.
Лейдерман, 2003 - Лейдерман Н. Л. Современная русская литература: 1950-1990-е годы: в 2 т. М., 2003. Т. 2.
Лотман, 1988 - Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь: Кн. для учителя. М., 1988. 352 с.
Меднис, 2003 - Меднис Н. Е. Сверхтексты в русской литературе Новосибирск, 2003 // Книжный развал [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// rassvet.websib.ru/chapter.htm?no=35 (дата обращения 21.01.2019)
Милюгина, 2014 - Милюгина Е. Г., Строганов М. В. Водный текст Верхневолжья // Вестник ТвГУ. 2014. Серия: Филология (3). С. 85-91.
Сумароков, 1957 - Сумароков А. Избранные произведения. М.: «Советский писатель», 1957.
Шаховский, 1950 - Шаховский Б. Путь юности. Астрахань: Газ. «Волга», 1950. 50 с.
в лирике Б. Шаховского может быть распределена по четырем основным разделам, носящим названия четырех стихий - вода (море, река), земля (степь, пустыня, растительный и животный мир, огонь (зной, костер), воздух (ветер, шторм). Пространство природы является и своеобразным критерием нравственности, через него определяется истинная сущность человека. В лирике Б. Шаховского пространство природы многолико, представлено как топосами реального мира (Волги, степи, моря и т.п.), так и символико-ми-фологические реалиями.
REFERENCES
Bahtin, 1975 - Bahtin M. M. Formy vremeni i hrono-topa v romane. Ocherki po istoricheskoj poetike // Bahtin M. M. Voprosy literatury i estetiki. Issledovanija raznyj let. M.: Hudozh. lit., 1975. 504 s. (in Russian)
Belinskij, 1954 - Belinskij V. G. Polnoe sobranie sochinenij: V 13 t. T. 5. M.: Izd-vo AN SSSR, 1954. 863 s. (in Russian)
Derzhavin, 1957 - Derzhavin G. R. Stihotvorenija. L.: Sovetskij pisatel', 1957. 465 s. (in Russian)
Kaluckov, 1998 - Kaluckov V. I., Ivanova A. A., Davydova Ju. A., Fadeeva L. V., Rodionov Е. A. Kul'turnyj landshaft Russkogo Severa: Pinezh'e, Po-mor'e. M., 1998. (in Russian)
Kut'eva, 2012 - Kut'eva M. V. Pticy-vestniki: semiotika russkoj kul'tury - ispanskim studentam // Cuadernos de Rusística Española. 2012. № 8. S. 303-317. (in Russian)
Lejderman, 2003 - Lejderman N. L. Sovremennaja russkaja literatura: 1950-1990-e gody: v 2 t. M., 2003. T. 2. (in Russian)
Lotman, 1988 - Lotman JU. M. V shkole poetich-eskogo slova: Pushkin. Lermontov. Gogol': Kn. dlja uchitelja. M., 1988. 352 s. (in Russian)
Mednis, 2003 - Mednis N. Е. Sverhteksty v russkoj literature. Novosibirsk, 2003 // Knizhnyj razval [Elektronnyj resurs]. - URL: http://rassvet.websib.ru/ chapter.htm?no=35 (data obrashchenija 21.01.2019) (in Russian)
Miljugina, 2014 - Miljugina Е. G., Stroganov M. V. Vodnyj tekst Verhnevolzh'ja // Vestnik TvGU. 2014. Serija: Filologija (3). S. 85-91. (in Russian)
Sumarokov, 1957 - Sumarokov A. Izbrannye proiz-vedenija. M.: «Sovetskij pisatel'», 1957. (in Russian)
Shahovskij, 1950 - Shahovskij B. Put' junosti. As-trahan': Gaz. «Volga», 1950. 50 s. (in Russian)
Шаховский, 1972 - Шаховский Б. Окно у причала. Shahovskij, 1972 - Shahovskij B. Okno u prichala.
М.: «Советская Россия», 1972. 239 с. M.: «Sovetskaja Rossija», 1972. 239 s. (in Russian)
Шкловский, 1983 - Шкловский В. Теория прозы. Shklovskij, 1983 - Shklovskij V. Teorija prozy. M.,
М., 1983. 1983. (in Russian)
A. A. Borovskaya, D. M. Bychkov
VOLGO-CASPIAN TEXT IN THE LANDSCAPE LYRICS BY B. SHAKHOVSKY
This study presents the first experience of a monographic description of Astrakhan poet Boris Shakhovsky's works, a participant of the Great Patriotic War. The artistic heritage of B. Shakhovsky is an integral part of the regional historical and literary process. The purpose of the research is to determine the basic principles of artistic world-modeling in B. Shakhovsky's works, the peculiarities of his problematics and poetics. The article identifies the genre dominants of his poetry, the peculiarities of the functioning of the Volga-Caspian text in landscape lyrics, examines certain aspects of the poetics of works of art, defines the basic laws of the evolution of the poet's creativity. Particular attention is paid to the problem of the relationship between man and nature within the borders of the opposition / identity «microcosm - macrocosm». In this aspect, the features of the author's idiostil are analyzed. For the first time, the principles of the complex analysis of B. Shakhovsky's lyrics are developed, the dominant properties of poet's artistic picture of the world in line with the genre and style searches of Russian literature in 1950-1960s are determined. The study demonstrates a fundamentally new, integrated view of B. Shakhovsky's creative way, which allows us to significantly expand the interpretation of most of the writer's works, to create a dynamic concept of his work.
Keywords: Volga-Caspian, Astrakhan, chrontope, landscape lyrics, picture of the world, poetics.
Боровская Анна Александровна,
доктор филологических наук, профессор, Астраханский государственный университет (Астрахань, Россия)
Бычков Дмитрий Михайлович,
кандидат филологических наук, доцент, Астраханский государственный технический университет (Астрахань, Россия) dmitriybychkov@list.ru
Borovskaya Anna Aleksandrovna,
Doctor of Philology, Professor, Astrakhan State University (Astrakhan, Russia)
Bychkov Dmitry Mihajlovich,
PhD in Philology, Associate Professor, Astrakhan State Technical University (Astrakhan, Russia) dmitriybychkov@list.ru
