CC BY
113Доклады и сообщения
Дубровская Елена Юрьевна
кандидат исторических наук Институт языка, литературы и истории Карельского НЦ РАН
«ВОЕННОЕ ЛИХОЛЕТЬЕ» В ВОСПОМИНАНИЯХ УЧАСТНИКОВ И ОЧЕВИДЦЕВ: ПЕРВАЯ МИРОВАЯ И ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНЫ ГЛАЗАМИ ЖИТЕЛЕЙ РОССИЙСКОЙ КАРЕЛИИ1
Первая мировая и Гражданская войны, как и Российская революция 1917 г., сыграли особую роль в становлении советской идентичности. Смерть и образ смерти, угроза смерти, неизбежные в экстремальных обстоятельствах военного времени, - важнейший элемент в механизмах запоминания/воспоминания отдельных социальных групп и обществ во всех культурах и конфессиях.
Изучение периода революции и гражданской войны на Европейском севере России принадлежит к числу наиболее актуальных проблем научных разработок. В развернувшихся дискуссиях последних лет предпринимались попытки раскрыть гражданскую войну во всем многообразии ее связей с Первой мировой войной и революционным процессом2. Такой подход дает возможность взглянуть на события заключительного периода мировой войны и на происходившее в 1918-1922 гг. в Российской Карелии - одном из самобытных национальных районов Российского государства - сквозь призму системного кризиса, который формировался на протяжении
1 Статья подготовлена в рамках выполнения программы фундаментальных исследований РАН «Историческая память и российская идентичность».
2 Витухновская-Кауппала М.А. Гражданская война в Карелии в советской, российской и финской историографии // Финляндия и Россия: образы общего прошлого. Сб. науч. статей. Петрозаводск, 2014; Голдин В.И. Россия в Гражданской войне. Очерки новейшей историографии (вторая половина 1980-х - 90-е годы). Архангельск, 2000. С. 37-39; Гришанин П.И. Гражданская война и Белое движение в исследовательской практике конца 80 - начала 90-х гг. ХХ в.: историографическое осмысление // Вестник РГГУ. Сер. Исторические науки. Историография, источниковедение, методы исторических исследований. 2009. № 4; Шумилов М.И. Октябрь, интервенция и гражданская война на Европейском севере России. (Историографический очерк). Петрозаводск, 1992.
Доклады и сообщения
предшествующих четырех лет войны и революционных месяцев 1917 г.
Предлагаемое исследование лежит в русле проблемы трансформации исторической памяти участников и очевидцев военных событий, тесно связанной с ритмом исторического времени и механизмом функционирования исторической памяти различных социальных групп, с особенностями восприятия населением Карелии общественно-политических перемен в стране в переломные 1917-1920-е гг.3
Если «военное лихолетье» 1919-1920 гг. в Российской Карелии историки рассмотрели достаточно подробно, то особенности развития революционного процесса 1917 г. в Карельском крае, ход военных действий 1918 г., а также проблема человека на войне нуждаются в дальнейшей разработке4. Отдельные аспекты, связанные с изменением настроений современников событий - гражданских и военных, которые служили в частях, дислоцированных на Русском Севере, рассмотрены О.М. Морозовой5, Л.Г. Новиковой6, С.Н. Филимончик7. Авторы показали, как приходили в противоречие разнородные социальные и национальные интересы жителей края, как сказывался на общественной жизни режим военного коммунизма, проследили его воздействие на психологическое состояние людей.
За годы мировой войны Карельский край разительно преобразился, став важным звеном в системе коммуникаций, связывавших Россию через порты Европейского Севера
3 ВасильевА.Г.: 1) Мемориализация и забвение как механизмы производства культурного единства и разнообразия // Фундаментальные проблемы культурологии. Культурное наследие: от прошлого к будущему М.; СПб., 2009. Т. VI; 2) Современные memory studies и трансформация классического наследия // Диалоги со временем: память о прошлом в контексте истории. М., 2008; Кожевин В.Л. Историческая память в контексте исторического сознания российского офицерства (первая четверть ХХ века) // Культура исторической памяти. Матер. науч. конф. Петрозаводск, 2002; Разумова И.А. Семейные военные рассказы // Традиционная мужская культура и фольклор Великой Отечественной войны. Сб. науч. трудов. Тверь, 2005.
4 См. об этом: Дубровская Е.Ю. Повседневность в чрезвычайных обстоятельствах: гражданская война в Карелии - время экстремальных ситуаций (1918-1920) // ХХ век и Россия: общество, реформы, революции [Электронный ресурс]: электрон. сб. Вып. 4. - Электрон. дан. - Самара, 2016. URL: http://sbornik.Libsmr.ru/ (дата обращения: 30.03.2017).
5 Морозова О.М. Антропология гражданской войны. Ростов н/Д, 2012.
6 Новикова Л.Г.: 1) Когда завершилась Первая мировая война на Севере России? // Первая мировая война и Европейский Север России. Материалы междунар. науч. конф. Архангельск, 2014; 2) Провинциальная «контрреволюция»: Белое движение и гражданская война на Русском Севере. 1917-1920. М., 2011; Novikova L. Zemstvo, State and Peasants in ArckhangeLsk Province, 1917-20 // Russia's Home Front in War and Revolution, 1914-1922. Воок 1. BLoomington, Indiana, 2015.
7 Филимончик С.Н.: 1) Горожане и власть в Карелии в годы гражданской войны // Гражданская война в России: региональные проблемы. Матер. науч. конф. Мурманск, 2004; 2) Олонец в годы революции и гражданской войны (1917 - начало 1920-х гг.) // Олонец. Историко-краеведческие очерки в 2 ч. Петрозаводск, 1999. Ч. 2; 3) Опыт военного строительства периода Первой мировой войны и советская модернизация Карелии // Первая мировая война и Европейский Север России. Материалы междунар. науч. конф. Архангельск, 2014. См. также: Пашков А.М., Филимончик С.Н. Петрозаводск. СПб., 2001.
Доклады и сообщения
с союзными странами Антанты. По его территории в кратчайшие сроки была проложена Мурманская железная дорога, соединившая Петроград с незамерзающими гаванями Мурмана. События всемирно-исторической важности, связанные с Первой мировой войной, сыграли особую роль для Русского Севера, став своего рода проектом дальнейшего социального и экономического развития края на протяжении всего ХХ столетия8. Период Революции 1917 года и последовавшей за ней Гражданской войны - один из важнейших переломных этапов как в истории России и Карелии, так и Финляндии, обретшей независимость на рубеже 1917-1918 гг.
Для истории Карелии ХХ в. военная тематика остается одной из самых актуальных прежде всего в силу геополитического фактора, поскольку пограничное положение края создавало предпосылки для вольного, а чаще невольного участия населения в вооруженных конфликтах России с иностранными государствами. Это очевидно и для ситуации 1918 г., когда территория Карелии, как российско-финляндское приграничье, так и Карельское Поморье, перестала быть окраиной государства в прямом смысле слова и приобрела важное стратегическое значение для всей страны9.
Наряду с внутрироссийскими боевыми конфликтами различного характера и направленности, Поморье, Обонежье и приграничные волости Карелии стали ареной внешней, союзнической и финской интервенции. Обращают на себя внимание интересы, планы и реальные действия в отношении России стран Антанты и Четверного союза -двух боровшихся между собой в годы Первой мировой войны международных военно-политических коалиций.
В новейших работах специалистов, занимающихся вопросами военной антропологии, проблемами интервенции и гражданской войны в Карелии, рассматриваются особенности революционного времени и эпохи военного противостояния сограждан: земляков, соседей и даже родственников - на материалах источников личного происхождения10. Перспективным видится исследование комплекса
8 Трошина Т.И. Великая война и Северный край: Европейский Север России в годы Первой мировой войны. Архангельск, 2014. С. 289-294.
9 Барон Н. Столкновение империй: российско-британские взаимоотношения во время интервенции союзников на Севере России // Труды Карельского научного центра РАН. Сер. Гуманитарные исследования. 2011. Вып. 2. № 6; Витухновская-Кауппала М.А.: 1) Карельский крестьянин в горниле гражданской войны 1917-1922 // Карелы российско-финского пограничья в XIX-XX вв. Сб. статей. Петрозаводск, 2013; 2) Российская Карелия и карелы в имперской политике России, 1905-1917. Хельсинки; СПб., 2006; Голдин В.И. Интервенция и антибольшевистское движение на Русском Севере. М., 1993; Осипов А.Ю. Финляндия и гражданская война в Карелии: дис. ... канд. ист. наук. Петрозаводск, 2006; Шумилов М.И. Октябрьская революция на Севере России. Петрозаводск, 1973.
10 Антощенко А.В., Волохова В.В. Монументальный образ «провинциальной» столицы (прогулка по центру Петрозаводска) // Очевидная история. Проблемы визуальной истории России ХХ столетия. Челябинск, 2008; Витухновская-Кауппала М.А. «Карелия для карел!»: Гражданская война как катализатор национального самосознания // Ab Imperio. 2010. № 4; Дианова Е.В. Кооперация и продразверстка на Европейском Севере в
Доклады и сообщения
аналоговых и контрастных характеристик «своего» и «чужого» прошлого, мифов об этнической, региональной или национальной исключительности11.
Разумеется, экспедиции собирателей воспоминаний о происходившем в крае во время Гражданской войны обращались к памяти лишь одной из сторон - к победителям, участвовавшим в революционных событиях и сражениях Гражданской войны12. Среди них бывшие красные партизаны, красноармейцы и те из жителей приграничья, кто поддерживал советскую власть. Однако в их свидетельствах, зафиксированных в 1930-е гг., встречаются подробности, позволяющие обнаружить проявления не только идеологической памяти населения, но и памяти неотредактированной, иногда наивной, порой рефлексивной, рассудочной, нередко той, которую можно назвать «памятью сердца». Сегодня все чаще обнаруживается стремление исследователей, изучающих раннесоветский период российской истории, опираться на живые свидетельства прошлого, которые, конечно, уже не могут представлять видение времени из 19201930-х гг., но все же позволяют обратиться к человеческому измерению времени, увидев его в антропологическом ракурсе13.
Как отметил санкт-петербургский историк С.В. Яров, занимавшийся исследованием мемуарных источников, связанных с Революцией и Гражданской войной, важным представляется изучение механизма, при помощи которого рядовые участники событий овладевали новым политическим, «большевистским», языком14. Праздничное время и пространство советских торжеств в городах и селах Карелии становилось местом, где запускалось действие такого механизма. По наблюдениям архангелогородской исследовательницы Т.И. Трошиной, устная история как форма сбора историко-бытовой информации широко применялась уже в 1920-е гг. Комиссией по изучению истории
1920 году // 1920 год в судьбах России и мира: апофеоз Гражданской войны в России и ее воздействие на международные отношения. Сб. матер. междунар. науч. конф. Архангельск, 2010; Филимончик С.Н. Конституционные проекты в Карелии 1917-1927 гг. // История народов России. Матер. XV Всерос. науч.-практ. конф. М., 2011.
11 Булдаков В.П.: 1) Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997; 2) Революция и гражданская война как травма исторической памяти // Вестник Тверского государственного университета. Сер. История. 2007. Вып. 4; Peltonen U.-M. Muistin Paikat: Vuoden 1918 sisaLLissodan muistamisesta ]'а unohtamisesta. HeLsinki, 2003.
12 Подр. см.: Дубровская Е.Ю. Судьбы приграничья в «Рассказах о гражданской войне в Карелии» (по материалам Архива КарНЦ РАН) // Межкультурные взаимодействия в полиэтническом пространстве пограничного региона. Петрозаводск, 2005.
13 Стрекалова Е.Н. Историческая память и устная история в исследовательском поле Великой Отечественной войны // Память о Великой Отечественной войне в социокультурном пространстве современной России. СПб., 2008.
14 Яров С.В.: 1) Конформизм в Советской России: Петроград 1917-1920-х годов. СПб., 2006. С. 208-256; 2) Источники для изучения психологии российского общества ХХ века. Пособие к лекционному курсу. СПб., 2003.
Доклады и сообщения
Октябрьской революции и РКП(б) (Истпарт)15. Комиссии Истпарта действовали при каждом губернском комитете партии, и Олонецкий губком не стал исключением16. Директива комиссии, поступившая на места в 1920 г. и содержавшая подробный список вопросов, которым должен был следовать автор личных воспоминаний, положила начало формированию фонда «жизненных историй» рядовых участников событий первой четверти ХХ в. В дальнейшем сбором такой информации занимались областные партийные архивы17. Стенограммы вечеров воспоминаний, проведенных Карельским Истпартом в начале 1930-х гг., сумели передать особую конкретику того времени. В воспоминаниях современников становления советской власти в крае обозначились яркие черты эпохи, когда разворачивали свою деятельность новые государственные учреждения Карелии. Судя по поступавшим из Москвы и Ленинграда инструктивным документам, проанализированным петрозаводским исследователем Л.Е. Терещенковым, в начале 1930-х гг. все еще сохранялась ситуация неопределенности в отношении формирования официальной памяти о Революции 1917 г. и Гражданской войне. Для руководства Каристпарта достаточно трудной задачей становилась формулировка четкой позиции относительно того, какой же образ памяти считать более предпочтительным: следовало ли в духе истпартработы 1920-х гг. создавать мозаику индивидуальных свидетельств, или же, используя эффект коллективного давления на вечерах воспоминаний, привести рассказы информантов к некоему необходимому, с политической точки зрения, единообразию в оценках и трактовках событий18. Терещенков, занимаясь вопросами историко-партийной работы в Карелии, пришел к справедливому заключению, что обе эти тенденции существовали одновременно, хотя «причудливым образом переплетались»19.
Как опубликованные, так и хранящиеся в архивах воспоминания участников политических событий, неразрывно связанные с Российской революцией 1917 года, с Первой мировой и Гражданской войнами, позволяют проследить, насколько глубоким оказался раскол в традиционном карельском обществе, какие из черт прежнего патриархального уклада остались неизменными, а какие стороны повседневной жизни карелов подверглись трансформации под влиянием иноэтнического русского и финского
15 Трошина Т.И. Информационные возможности источников, хранящихся в партийных архивах, для изучения социокультурной истории переломной эпохи // IX Конгресс этнографов и антропологов России: Тез. докл. Петрозаводск, 4-8 июля 2011 г. Петрозаводск: КарНЦ РАН, 2011. С. 72.
16 Терещенков Л.Е. Работа Карельского Истпарта по формированию исторической памяти о революции и гражданской войне в Карело-Мурманском регионе // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. 2010. № 7 (112).
17 Национальный архив Республики Карелия (далее - НА РК). Ф. П-4. Оп. 1. Д. 205. Л. 18-20.
18 Терещенков Л.Е. Изучение революции 1917 года и гражданской войны в Карело-Мурманском регионе в системе историко-партийных учреждений 1920-1930-х годов: автореф. дис. ... канд. ист. наук. СПб., 2011. С. 11-19.
19 Терещенков Л.Е. Указ соч. С. 17.
Доклады и сообщения
окружения и массового возвращения фронтовиков в родные деревни в 1918-1919 гг.
До начала Российской революции 1917 года жизнь крестьян приграничных уездов Олонецкой и Архангельской губерний, составлявших подавляющее большинство населения Российской Карелии, оставалась монотонной и предсказуемой, она регулировалась традицией и обычаем. Однако если в 1914 г. вступление России в Первую мировую войну повлияло на активизацию памяти жителей Архангельской и Олонецкой губерний об имперском расширении и завоеваниях и изменилось восприятие Карелии как места противостояния Востока и Запада, то в годы Российской революции, Гражданской войны и интервенции в Советской России востребованной становилась память о причастности очевидца событий к протестным действиям против старого мира и знаковых для него исторических личностей.
Заметим, что финское население карельского приграничья, входившего в состав автономного Великого княжества Финляндского, было настроено оппозиционно к самодержавной российской власти задолго до Революции 1917 года. Оно, в частности, с большим неудовольствием относилось к обязанности в «царские дни» поднимать на флагшток государственный флаг империи. Об этом свидетельствуют детские дневниковые записи будущего известного художника Александра Ахола-Вало, который родился в с. Импилахти Выборгской губ. в семье финского писателя и журналиста Петри Ахола и провел детство в Северном Приладожье. «Какой ужас! Сегодня день царя, и нам необходимо поднять флаг на вышку. Бедный отец, как бы он не упал с крыши вышки, ведь шнурок флага порвался, когда его поднимали в прошлый раз. По закону сегодня ничего нельзя делать, только царский гимн разрешается распевать. Но я умышленно буду выступать против закона и буду работать сильнее, чем всегда», - записывал он в дневнике20.
Жители Российской Карелии встретили Февральскую революцию с надеждой на скорое прекращение мировой войны, на проведение назревших преобразований в жизни городов, сел и деревень. Кемский уезд Архангельской губ. (Беломорская Карелия и Карельское Поморье) до Революции 1917 года оставался глухой провинцией империи. Поэтому все общероссийские политические процессы отражались на общественной жизни края в более умеренных формах не только по сравнению с центральными районами России, но и с уездами Олонецкой Карелии, которые издавна сохраняли экономические связи с российской столицей. Во многом этому способствовали отдаленность северо-карельского приграничья от губернского центра в Архангельске, недостаточность, а зачастую и полное отсутствие путей сообщения и транспорта, слабое распространение информации, языковой барьер и т. д. Однако колоссальные политические перемены в центре страны неизбежно должны были взорвать общественное спокойствие в карельской глубинке.
20 Александр Ахола-Вало / пер. с финск. С. Махохей // Сердоболь. 2010. № 8. С. 30.
Доклады и сообщения
В населенном русскими Карельском Поморье война более ощутимо вторгалась в повседневность сельского и деревенского социума. По свидетельству современника, в 1916 г. в поморском селе Сорока бросалось в глаза «в отличие от деревень, обилие молодых мужчин», поскольку здесь было «много пленных и рабочих из других губерний». В Сороке «выросла гостиница, прилетел кинематограф, появились лавки, пекарни», однако вслед за этими изменениями общественной жизни обнаружились и шокировавшие население приметы нового времени: бытовые преступления и лишения, вызванные военной обстановкой: «Ограблен магазин, убита торговка пивом. Объявлено военное положение. Отсутствие предметов первой необходимости. Дороговизна, спекуляция.»21.
Документами, повествующими «о времени и о себе», становились биографические записи интервьюеров и автобиографические рассказы участников и очевидцев о том, что происходило в период Российской революции 1917 года и в последующие годы, прежде всего, в губернских и уездных центрах Русского Севера. Обнаруженные среди материалов Карельского Истпарта воспоминания Сергея Степановича Ракчеева, уроженца вепсской деревни Наумовской Шелтозерско-Бережной волости Петрозаводского уезда, о пережитом в 1917-1919 гг. написаны в 1934 г.22 Они легли в основу более поздних его воспоминаний второй половины 1950-х гг., которые хранятся в Научном архиве Карельского научного центра РАН и примечательны тем, что раскрывают новые страницы в истории вепсской земли и Олонецкого края начала ХХ столетия23.
События, которые предшествовали времени прихода большевиков к власти, на страницах воспоминаний как в 1930-е гг., так и два десятилетия спустя предстают малозначительными и оказавшимися лишь фоном для судьбоносных перемен будущего. Исследуемые тексты позволяют выделить взаимосвязанные пласты нарратива -временной, идеологический, личностный. По образному выражению М. Хальбвакса, исследовавшего феномен коллективной памяти, она «оборачивается вокруг индивидуальных памятей, и даже если в нее иногда проникают и некоторые индивидуальные воспоминания, они видоизменяются, как только помещаются в целое, которое уже не является сознанием личности»24.
21 Бубновский М. В глубоком тылу // Известия Архангельского общества изучения Русского севера. 1916. № 5. С. 187-198; Трошина Т.И. Великая война... С. 286.
22 НА РК. Ф. П-14. Оп. 1. Д. 189. Ракчеев С. 18-я отдельная рота лыжников (о гражданской войне в Советской Карелии в 1919-1920 гг.).
23 Научный архив Карельского научного центра РАН (далее - НА КарНЦ РАН). Ф. 1. Оп. 20. Д. 74. Ракчеев С.С. Незабываемые дни 1917-1919 гг. становления Советской власти в родном крае; Д. 75. Ракчеев С.С. Так начиналось советское строительство в вепсской деревне (1917-1919); Оп. 31. Д. 104. Ракчеев С.С. 18-я лыжная рота. Воспоминания о гражданской войне в Карелии.
24 Хальбвакс М. Коллективная и историческая память // Неприкосновенный запас. 2005. № 2-3. С. 8.
Доклады и сообщения
Примечательно, что, несмотря на официальную риторику и идеологические клише о вселенских масштабах происходивших в стране событий, свойственные текстам советского периода, внимание автора неизменно обращено к реалиям обыденной жизни односельчан и земляков, воспоминания отражают широкий пласт неофициальной памяти - «памяти сердца» - о судьбах родного края. Основным мотивом рассказов С.С. Ракчеева об обстановке в д. Наумовской в годы Первой мировой войны становится образ безмолвия и запустения, с которым контрастирует описание бурных перемен последующих революционных лет. По свидетельству автора, «деревенские улицы с 1914 г. становились все более пустыми. Стояла тишина. Она нарушалась тем, что вепсский крестьянин-старик выезжал или возвращался из лесу на своей худенькой лошаденке с возом вырубленных березок или осины на дрова или сивка тащил воз сена... Во многих домах было холодно, а в большинстве крестьянских изб ютился вековечный голод. Особенно это стало ощущаться в1917 г.»25.
Очевидец рассказывает, что «деревня обезлюдела», в ней оставались лишь старые да малые и хозяйствовать пришлось женщине-крестьянке: «Вся тяжесть житейских забот полегла на женскую долю... но это было не в одном нашем вепсском селе, а по всей Российской империи»26. На войну призвали «престарелых возрастов ратников», которые «выглядели полукалеками или явно нездоровыми». В Бережном Шелтозере, насчитывавшем тогда более тысячи жителей и порядка четырех сотен хозяйств, были взяты на военную службу «даже такие, как мой дядя: более 40 лет от роду, сильно страдавший желудочными заболеваниями, или мой сосед, которому едва исполнилось 17 лет», - пишет мемуарист27.
Он сообщает яркие подробности, связанные с опытом военной повседневности: «Война пожирала все. Не стало в деревенских лавках мануфактуры, соли, керосина, а такие продукты, как растительное масло, пшено, сахар, чай совсем исчезли из обихода крестьян». Вместо чая и сахара появились небольшие продолговатые картонные коробки, в которых продавалась жженая, чуть посыпанная песком малина. Коробка была украшена изображением этой ягоды и «заманчивой» надписью: «можно пить без сахара и варенья»28.
Рассказы очевидцев об обстановке в Олонецкой губернии весной 1917 г. контрастируют с описаниями дореволюционного «безвременья»: «.В деревне, так же как и в городе, время текло быстро, подобно воде разлившейся реки в весеннее половодье»29. Ракчеев пишет: «Как магнитом, тянуло людей к дому, где находился фронтовик. Нельзя
25 НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 20. Д. 75. Л. 2.
26 Там же.
27 Там же. Д. 74. Л. 3.
28 Там же.
29 Там же. Д. 75. Л. 12.
Доклады и сообщения
не упомянуть того, что на деревенских улицах после долгого отсутствия появились вепсские парни: то пехотинцы, то моряки, то артиллеристы...»30.
По наблюдениям исследователей, динамика культуры меморизации, специфика того, что и как запоминается в ту или иную эпоху, сама традиция воспитания памяти -многообещающее и еще слабо освоенное направление исторических разработок31. В него входит реконструкция типовых мотивов, символических образов, не связанных с личным опытом, но почти всегда присутствующих в рассказах о Революции 1917 года в российской глубинке благодаря устоявшемуся в литературе, кино, публицистике, музыкальных и изобразительных источниках образу революции. Примером тому служат неизменные упоминания о прибывших из Петрограда в марте 1917 г. «революционных» матросах и солдатах-фронтовиках, до появления которых никто не знал, что происходит в российской столице и в стране. В этом контексте Ракчееев рассказал о приехавших на побывку большевике Михаиле Буракове из д. Докучаевской и Николае Пянтукове, уроженце д. Другая Река Шелтозерско-Бережной вол.
Между тем, как пишет мемуарист, о падении самодержавия, «конечно же, знали работники телеграфа, старшина, урядник, священник, да еще главная "скрипка" волости -писарь волостного правления»32. Негативные образы и методы работы представителей местной власти автор противопоставляет действиям активистов первых советских организаций, которые возникали в селах и деревнях в 1918 г.: «...Их подход приема и разговоров не шел ни в какие сравнения с прежним дореволюционным, когда восседал в своем кресле за огромным черным столом волостной старшина, не желающий разговаривать с крестьянами», т. е. выбравшими его односельчанами, а секретарь волостного правления «грубо обрывал на полуслове» или что-либо еще добавлял иронически, «явно пренебрегая вепсом за его язык»33.
Сюжет об утаивании деревенской «верхушкой» известий о Февральской революции в российской столице соответствует сложившейся в историографии традиции, которая определяла, как и что следовало вспоминать о событиях 1917 года. Аналогичен рассказ С.С. Ракчеева, в течение года работавшего в Соловецком монастыре по родительскому обету, о попытке монахов скрыть известие об Октябрьском перевороте в Петрограде и об установлении новой власти от сотни мальчиков-трудников, приехавших на Соловки из
30 НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 20. Д. 75. Л. 3.
31 Безрогов В.Г. Культура памяти: мифологизация и/или историзация пережитого? // Культура исторической памяти: невостребованный опыт. Матер. Всерос. науч. конф. Петрозаводск, 2003; Бердинских В.А. Проблемы устной истории и русское крестьянство в ХХ веке // Устная история в Карелии. Сб. науч. статей и источников. Петрозаводск, 2006. Вып. 1; Носкова В.В., Разумова И.А. Пять историй военной юности // Человек в социокультурном пространстве: Европейский север России. Апатиты, 2005. С. 183-184.
32 НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 20. Д. 75. Л. 3.
33 Там же. Л. 18-19.
Доклады и сообщения
разных концов страны. «Соловецкий монастырь хорошо был осведомлен обо всех событиях, потому что на острове имелась радиостанция», - поясняет автор34.
В годы Гражданской войны Российская Карелия оказалась территорией массового применения военных и чрезвычайных методов управления, отличавшихся особой жестокостью. В индивидуальной и коллективной памяти людей нашли отражение их тогдашние эмоциональные реакции в условиях экстремальных ситуаций, становившихся повседневностью: страх, ненависть, переживание голода, боли, физического насилия, ностальгии по утраченному традиционному укладу жизни. Источники личного происхождения позволяют проследить эмоциональные аспекты военного опыта «маленького человека»: воина, санитарки, красного партизана, мирного жителя русской и карельской деревни, горожанина.
Это можно проиллюстрировать воспоминаниями о военных действиях в феврале 1919 г., в период боев за ст. Сегежа. Красноармейцы 41-го стрелкового полка под командованием И.Д. Спиридонова уже более семи месяцев находились в боевой обстановке, нуждались в отдыхе, питались впроголодь, большинство их были плохо обмундированы. Вооружение также оставляло желать много лучшего: винтовки были разных систем, патронов не хватало. Однако, несмотря на тяготы военного времени, моральное состояние бойцов было очень высоким, что проявилось в боях за Сегежу35.
В августе 1919 г., после освобождения южной части Карелии от вторгшейся из Финляндии Олонецкой добровольческой армии, 188 командиров и бойцов полка получили подарки Петроградского совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Среди них были награждены и восемь красноармейцев саперной роты из числа недавних строителей Мурманской железной дороги, нанятых во время Первой мировой войны в Китае36. Менее удачливые из их соотечественников, сражавшиеся в рядах красных партизан и попавшие в руки врага в январе 1919 г. при взятии белыми Сегежи, разделили жестокую участь тех из местных жителей, кто сочувствовал советской власти.
В 1932-1933 гг. экспедиция фольклористов под руководством А.М. Астаховой выезжала из Ленинграда в Карельское Поморье, встречалась с жителями Беломорского (Сорокского), Кемского и Медвежьегорского районов. Наряду с историческими песнями, любовной лирикой и произведениями других жанров в райцентрах края и в г. Повенце, селах Нюхча, Лапино, Шижня, деревнях Койкиницы, Пертозеро и др. были записаны около трех десятков «Рассказов о Гражданской войне», ныне хранящиеся в разделе
34 НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 20. Д. 74. Л. 17.
35 АфанасьеваА.И. Бои за станцию Сегежа // Из истории интервенции и гражданской войны в Карелии. Петрозаводск, 1960. С. 25.
36 Карелия в период гражданской войны и иностранной интервенции. 1918-1920. Сб. док. и матер. Петрозаводск, 1964. С. 112-115.
Доклады и сообщения
«Фольклор гражданской войны» среди архивных материалов экспедиционных записей37.
Один из жителей с. Лапино, находившегося в 1919 г. в прифронтовой полосе, вместе с односельчанами был мобилизован в качестве возчика для обслуживания частей Белой армии и англичан, которые заняли ст. Сегежа. Интервентам и белым отрядам здесь противостояли тогда китайские партизанские войска и часть русских красных партизан, поэтому больших затруднений со взятием станции у противника не возникло. «Когда мы подъезжали к Сегежу, в это время навстречу нам выгоняли человек 50 китайцев. Китайцы кто плакал, кто говорил на своем языке, - рассказывал очевидец А.М. Астаховой. -Помню хорошо, один русский просил, говорил, что невиновен, потом начал проклинать. Как поравнялись с нами, стали их расстреливать. Скомандовали свернуть и стали в них стрелять. При наших глазах. Мы едем, а их расстреливают»38.
Свидетельства такого рода, ничего общего не имеющие с романтизацией событий Гражданской войны, обнаруживаем почти в каждом из проанализированных текстов фольклорной коллекции и воспоминаний очевидцев.
Приближаясь к д. Койкиницы Повенецкого уезда, где «советская власть оставалась на местах», белые «добровольцы поняли, что надо спешить, чтобы их захватить». Они «узнали, где Совет, узнали, что некоторые бросились бежать. Поймали двоих». Одного из них, молодого парня, «местные крепкие мужики взяли на поруки» как «сына попа», а другого «расстреляли тут же на озере за деревней». «Я сам присутствовал при расстреле. Все вышли смотреть. Ему было лет 25-30, семейный. Местные жалели, но не показывали вида, боялись», - сообщил автор воспоминаний39.
Помимо яркой иллюстрации психологического состояния гражданского населения, пережившего ужасы «военного лихолетья», приведенный фрагмент воспоминаний примечателен и тем, что спасение одного из деревенских активистов объясняется его семейной принадлежностью к сословию духовенства, которое заведомо считалось сторонником белогвардейцев и интервентов.
Взаимоотношения Русской православной церкви и советского государства с первых лет его существования были антагонистическими. Нет ничего удивительного в том, что часть духовенства оказалась в рядах противников новой власти. Некоторые из монахов Кожеозерского монастыря, находившегося на северной границе Пудожского уезда, в полусотне километров от ближайших населенных пунктов и почти в трехстах километрах от уездного центра, выступили на стороне англичан и белогвардейцев40. По воспоминаниям военного комиссара Пудожского и впоследствии Кемского уездов
37 НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 1. Кол. 26. Ед. хр. 86-118. Л. 227-347.
38 Там же. Ед. хр. 90. Л. 244.
39 Там же. Л. 243.
40 Детчуев Б.Ф., Макуров В Г. Государственно-церковные отношения в Карелии (1917-1990-е гг.). Петрозаводск, 1999. С. 11.
Доклады и сообщения
Н.Г. Куделина, монастырь «оказался удобным местом», где с августа 1918 г. укрывались люди, недовольные политикой советского правительства на Севере России. «Этот монастырь явился в 1918 г. связующим звеном русской контрреволюции с англичанами», здесь «нашли себе приют контрреволюционные элементы из зажиточной части населения, бывшие офицеры царской армии и уголовные преступники, которых преследовала советская власть. Все они нашли себе убежище и все были приняты под покровительство святых отцов для борьбы и уничтожения ненавистной советской власти»41.
До захвата англичанами уездного города Онеги укрывавшиеся в монастыре не могли перейти к активным действиям из-за отсутствия вооружения и боеприпасов. Но когда необходимое было получено, «все трудоспособные монахи» вошли в состав 5-го Северного полка, организованного белогвардейцами. Сам факт пребывания в монастыре вооруженной оппозиции большевистской власти стал известен в уездном центре после инцидента между монахами и крестьянами с. Янгоры и д. Кривой Пояс Янгозерской вол., работавшими в монастыре на уборке урожая. После оговоренного заранее срока крестьяне из населенных пунктов, находившихся в прифронтовой полосе, попросили расчет, однако получили ответ, что «никакого расчета не будет, пусть идут домой и получают расчет от красных»42. Об этом пишет Ф.С. Колотихин, командир красноармейского отряда на Кожеозерском направлении, впоследствии возглавивший командование на водлозерском участке пудожского фронта. По его словам, засевшая в монастыре кучка белых офицеров вместе с монахами учинила расправу с местными крестьянами, отказав им в выплате денег и продуктов, избила и прогнала батраков за пределы монастыря43.
Примечательно свидетельство Куделина, который в 1930-е гг. упомянул о том, что «население, заброшенное в глубь северных лесов и болот, в тот период еще не знало ни белых, ни красных». Лишь после того как возвратившиеся домой батраки заявили в волостной исполком о невыплате им заработка и сообщили, что в монастыре есть офицеры, местный исполком выявил там «действительное пребывание не только офицеров, а целой вооруженной контрреволюционной организации» и дал знать об этом пудожскому уездному исполкому44.
Однако в воспоминаниях Колотихина, написанных в 1957 г., говорится о том, что в Янгорский волостной военкомат известие о случившемся поступило от «озлобленных батраков», которые были преданы «еще молодой тогда, только что организованной там советской власти». Обиженные крестьяне предстают уже весьма искушенными в политике
41 НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 13. Д. 70. Л. 13-14. Н.Г. Куделин. В Пудоже полыхает пожар гражданской войны.
42 Там же. Л. 14; Оп. 20. Д. 124. Л. 3. Колотихин Ф.С. на Кожеозерском направлении в 1918 г. Подготовка наступления на Лузу. Восстание в Водлозере.
43 Там же. Оп. 20. Д. 124. Л. 3.
44 Там же. Оп. 13. Д. 70. Л. 14.
Доклады и сообщения
очевидцами событий гражданской войны на Севере. По словам мемуариста, посланный из Пудожа отряд добровольцев из деревенской бедноты и бывших солдат старой армии успешно справился с задачей захвата монастыря, «очистил» его от «контрреволюционной своры», «монахов уничтожил и засел там», после чего «месяца три подряд отряд добросовестно охранял монастырь»45.
Как отмечает исследователь феномена коллективной памяти и культуры припоминания/забывания И.В. Нарский, пропаганда первых лет советской власти, повлиявшая на характер рассказов о Гражданской войне, оставалась недостаточно гибкой и велась радикально, по-военному. Это чувствуется и в приведенных текстах воспоминаний. Если самые незначительные явления уже в ходе войны укладывались в объяснительную схему, состоявшую из оппозиционных понятийных пар вроде революционный - контрреволюционный или патриотический - предательский46, то память о событиях, от исхода которых тогда зависела жизнь людей, по прошествии времени тем более подвергалась трансформации.
Региональный подход, применимый к изучению событий 1917-1922 гг. в Карелии, позволяет показать происходившее как сложное переплетение различных вооруженных конфликтов и войн, которое способствовало резкому расширению масштабов, ожесточенности и продолжительности российской гражданской войны. А.Ю. Осипов, автор статьи о крестьянском восстании зимы - весны 1921-1922 гг. в Беломорской Карелии, опубликованной в хельсинкском русскоязычном журнале «LiteraruS», обратил внимание на использование известных эпических образов в качестве символического оружия повстанцев47.
Подтверждение этому находим и в многочисленных записях воспоминаний уроженцев приграничных сел и деревень Вокнаволок, Контокки, Тунгуде и др. из коллекции «Рассказы о гражданской войне в Карелии». Они свидетельствуют, что память жителей приграничья о мифологическом времени была востребована руководителями антисоветского движения, а имена фольклорных персонажей эпоса «Калевала» становились псевдонимами. Финский егерский капитан Ялмари Таккинен, инструктировавший повстанцев в военном деле, назвал себя Вяйнемейненом, а его помощник Василий Сидоров (Левонен) из д. Берез-Наволок, недавний владелец кожевенной мастерской, получил прозвище Илмаринен.
45 НА КарНЦ РАН. Ф. 1. Оп. 20. Д. 124. Л. 3.
46 Нарский И.В.: 1) В «империи» и в «нации» помнит человек: память как социальный феномен. Заочный круглый стол «Размышления о памяти, империи и нации» // Ab Imperio. 2004. № 1; 2) Конструирование мифа о гражданской войне и особенности коллективного забывания на Урале в 1917-1922 гг. // Там же. № 2; Малышева С. Миф о революции 1917 года: первый советский государственный проект // Там же. 2001. № 1-2.
47 Осипов А.Ю. Вяйнемейнен и Илмаринен против Красной армии // LiteraruS - Литературное слово. 2007. № 3. С. 16-19.
Доклады и сообщения
По наблюдениям исследователя, мифологические «Вяйнемейнен» и «Илмаринен» появились вскоре после того, как все руководство восстанием оказалось в руках офицеров финляндской армии. Егерский майор Пааво Талвела, как и большинство офицеров, ограничился скромным псевдонимом Уйнонен. «Для них псевдонимы выполняли исключительно практическую нагрузку», поскольку Советской России «было совсем не обязательно знать, что офицеры финляндской армии участвуют в столь сомнительной операции даже в качестве добровольцев»48.
Знакомство с источниками личного происхождения позволяет заключить, что с годами их авторы переосмысливали свои прежние оценки и впечатления. Иногда это делалось неосознанно, а чаще под влиянием сложившегося официального идеологического стереотипа, в частности культивировавшего память об Октябрьской революции как об отправной точке в истории народов, населявших бывшую Российскую империю.
В заключение следует отметить, что коллективная память жителей Российской Карелии зафиксировала ощущение разлома, произведенного событиями мировой и Гражданской войн. Первая мировая война продолжалась в карельском приграничье более чем полгода после выхода из нее Советской России по условиям Брестского мирного договора с Германией и ее союзниками в марте 1918 г. Несмотря на искусственное перекрывание ее в официальном советском дискурсе событиями революции, «германская война» воспринималась современниками как главное событие такого разлома.
Ощущение катастрофы вполне логично переносилось индивидуальной и коллективной памятью на последующие события Революции и Гражданской войны, тем более что эти события оттеснили еще продолжавшуюся мировую войну на периферию внимания обывателя. Особенно это прослеживается в воспоминаниях жителей населенных пунктов, которые располагались вдоль линии Мурманской железной дороги. Уже к лету 1918 г. магистраль, недавно сооруженная ценой огромных человеческих усилий, превратилась в своего рода «фронт на рельсах» и стала одним из плацдармов военных действий красноармейских частей против отрядов союзной интервенции. Изучение коммеморативного нарратива 1920-1930-х гг. заслуживает особого внимания, поскольку он ярко отражал процесс создания коллективной памяти о недавних событиях, ее противоречия и столкновения с персональным опытом памяти отдельных людей -участников и очевидцев событий «военного лихолетья».
48 Осипов А.Ю. Вяйнемейнен и Илмаринен против Красной армии. С. 17.
