CC BY
35
Г.С. ЧУВАРДИН, кандидат исторических наук, доцент, докторант кафедры истории России Орловского государственного университета Тел. (4862) 73-33-78;snotra@orel.ru
ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭЛИТА И ПРОБЛЕМА
социокультурной СТРАТИФИКАЦИИ
ГОСУДАРСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОСТРАНСТВА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ ПОРЕФОРМЕННОГО ПЕРИОДА
В статье рассматриваются особенности эволюции военно-политической элиты Российской империи пореформенного периода. Основной акцент ставится на столкновении различных мировоззренческих систем и порождаемых ими политических сценариев власти. Делается вывод о степени трансформации власти в рамках этатократического сценария и о ее жизнеспособности в условиях новых социальных и политических вызовов начала XXв.
Ключевые слова: военно-политическая элита, власть, этатократия, «балтийские бароны», интеллигенция.
60-80-е гг. XIX в. рассматриваются в отечественной историографии как крайне сложная для однозначной трактовки эпоха. При этом наиболее противоречивым вопросом преобразований Александра II - Александра III стала проблема сохранения основных устоев государственного строя. Отмена крепостного права, несмотря на очевидную поэтапность и половинчатость указанного комплекса реформ, привела к необходимости изменения концепции государственной власти, а также вероятностных трансформаций властной элиты.
Полемика, связанная с путями модернизации России, развернулась не только в среде придворных реформаторов, но и получила значительный социальный резонанс («значительный», насколько это было возможно в указанный отрезок времени).
Указанная полемика продолжалась вплоть до революционных потрясений 19051907 гг., хотя и события революции внесли в физиономию российского абсолютизма, не побоимся очевидной спорности указанного утверждения, только косметические изменения.
Примечателен тот факт, что общая концепция государства в российской системе права (в первую очередь философии права) была оформлена еще в 30-е гг. XIX в. Краеугольным камнем этой концепции являлась так называемая «охранительная теория», предложенная группой «консерваторов-монархистов» во главе с графом Сергеем Семеновичем Уваровым. Следует отметить, что указанная теория разрабатывалась в узких рамках канонического православного богословия и легитимировалась общей доктриной Русской Православной Церкви в указанном вопросе. Таким образом, любое посягательство на уваровскую доктрину должно было трактоваться как богоотступничество. По понятным причинам практическое воплощение указанной теории было достаточно далеко от практики и содержало в себе значительное количество перекосов и злоупотреблений.
Главной особенностью теории С.С. Уварова в социальном плане был очевидный консерватизм, выражающийся в отказе от модернизации государственной власти в рамках практически всех ее институтов (в первую очередь незыблемости самодержавия, в очередной раз доказывался его «богоустановленный характер»), и курс на воз-------- можно долгое сохранение крепостного права. Примечателен тот факт, что идея бого-
© Г.С. Чувардин
установленного характера власти сохранялась вплоть до крушения империи. Так, в 1916 г., комментируя образ власти вообще и особенности физиономии власти в России, русский философ С.Н. Булгаков указывал на две фазы в развитии мистического богословского учения о «власти» и «монархии»: фазу внутренней «духовной монархии» и фазу «внешней» бюрократической монархии. При этом он отмечал (причем и в поздних работах, написанных в эмиграции), что монархия в России без Бога невозможна, как, впрочем, и наоборот. С рассуждениями Булгакова переплетаются идеи Д.А. Хомякова: «Царь для русского человека есть представитель целого комплекса понятий, из которого само собой слагается, так сказать, «бытовое Православие» [1, 221].
В свою очередь Булгаков отмечал, что любая подлинная власть тоскует по «теократии» и, не имея возможности стать таковой, вынуждена «извращаться» в «монархию». Булгаков писал: «Поэтому «царство и сила, и слава», истинная власть, принадлежат одному Богу, земная же власть есть символ Божественного всемогущества... Сверхвластие есть не что иное, как боговластие, теократия, которая и есть онтологическое ядро власти, а потому и скрытое ее здание. Как все в мире, и власть стремится «себя перерасти»: она тоскует по теократии» [2, 336, 338].
Для Сергея Николаевича характерно понимание «власти» как некой «эротической среды». Эта «эротичность» объясняет характер одних людей повиноваться, а других подчинять, что, по мнению философа, предустановлено Богом. Булгаков отмечал, что власть как мистическое явление «присуща всему человечеству и слагается из способности повелевать и повиноваться, из авторитета и лояльности, которые суть лишь два полюса власти, мужское и женское в ней начало. И та и другая стороны могут извращаться греховной похотью, переходя во властолюбие и раболепство.» [2, 336]. По мнению Булгакова, о «высшем эротическом идеале власти» мечтали славянофилы. Они видели именно в русском самодержавии возможность замены «железа власти ее эротикой». Именно так им рисовалось понятие «народности» [2, 338]. Таким образом оправдывалась «податливая женственность народа» (в русских традициях понимания женщины как безмолвного, пассивного, покорного начала) и мистическая «харисма» власти, имеющей право повелевать и «осенять благодатью», делегировать «право повелевать» другими. Под другими, естественно, понимается властная бюрократия.
Следует отметить тот факт, что все связанное с модернизацией трактовалось как богоотступниче-
ство, а следовательно, власть боялась самой себя и, совершая очередную реформу, яростно молилась, замаливая грехи богоотступничества. Русских монархов с детских лет учили тому, что монархия - от Бога и незыблема в силу божественного характера своего происхождения. В Основных государственных законах четко указывалось: «Император, яко Христианский Государь, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры и блюститель правоверия и всякого в Церкви святой благочиния» [3, 140]. Мог ли монарх совершить богоотступничество и святотатство, введя в стране некий демократический институт, например Государственную думу? Ее существование было мерзостью перед Богом и вело к гибели Царства. Отсюда очевидная растерянность российского императора - ему внушали совсем иные религиозные убеждения, а степень воздействия религиозных установок на сознание была колоссальна. Николай II был человеком мистического склада, это ситуацию еще больше усугубляло.
Примечателен тот факт, что идеологи «уваров-ского толка» призывали толковать крестьянство как социально опасную, неспособную к государственному мышлению, отсталую среду, тяготеющую к бунту и анархии, что очевидно выводимо из контекста рассуждений С. Уварова и его единомышленников. Логика их рассуждений сводилась к утверждению антигосударственного характера мировоззренческих установок крестьянства, которое ни в коем случае нельзя было допускать к управлению чем-либо, в том числе и самим собой. От народа (читай - «крестьянства») требовалось «слепо повиноваться своему Государю». Таким образом, подавляющая часть населения (около 82,6% [4, 275]) страны в государственном мышлении «выдающихся русских теоретиков-государ-ственников» рисовалась как враждебная России (как государству) группа.
Следует отметить, что, с точки зрения теоретиков государства рубежа XIX-ХХ вв. (Д.А. Хомяков, П.Е. Казанский и др.), российская монархия прошла несколько этапов: народная монархия, боярская монархия, дворянская монархия, бюрократическая монархия. Причем в бюрократическую фазу российская монархия вступила отнюдь не во время Николая I, как отмечают ряд отечественных историков, а после отмены крепостного права [1, 219-238].
В свою очередь, властная бюрократия (в силу ее очевидно военного происхождения), которая обозначилась в России еще в XVIII в., должна была трактоваться и, по сути, трактовалась как военно-
политическая элита. В этом плане интересно замечание историка Д.И. Олейникова по поводу назначения генерал-лейтенанта Александра Христофоровича Бенкендорфа командиром 1-й гвардейской кавалерийской дивизии: «Первого декабря 1821 года генерал-лейтенант А.Х. Бенкендорф был назначен командиром Первой кавалерийской дивизии, украшением которой были Кавалергардский и Конногвардейский полки - не только военная, но и политическая элита, долгое время игравшая важную роль в поддержании (или нарушении) стабильности трона Российской империи» [5, 197]. Можно с определенной долей уверенности утверждать, что к началу ХХ в. в России по-прежнему сохраняются основные элементы аристократической модели государства, которая под воздействием реформ начинает трансформироваться в этатократическую (этакратическую).
Важным компонентом группы военно-политической элиты являлся российский генералитет (особенно высший - генерал-лейтенанты и выше), который, по мнению выдающегося отечественного историка П.А. Зайонковского, более чем на 70% комплектовался представителями русской аристократии. Даже к началу ХХ в. власть в России по-прежнему комплектовалась преимущественно выходцами из военной среды.
По этому поводу один из исследователей указанной проблемы публицист и историк В. Шуры-гин отмечал: «Традиционно генерал в России больше, чем генерал. Так уж повелось. Почти до конца прошлого века культурная и политическая элита России была самым тесным образом связана с армией и военной службой. В условиях самодержавия, когда все классы и сословия рассматривались лишь как «царевы дети», военная служба была едва ли не самым престижным родом деятельности, а доверие армии, военному сословию было безграничным. Начало этому положил царь Петр, создавший военную аристократию «птенцов Петровых» в пику ненавидевшему его боярству. Именно он упразднил старую административную систему с типичным для тогдашней Европы конгломератом родовой знати и местного самоуправления и ввел фактически полувоенное деление страны на губернаторства, во главе которых встали генерал-губернаторы. В петровской «Табели о рангах» каждому чину чиновников соответствовало военное звание, но уже самое младшее офицерское звание давало право на потомственное дворянство, тогда как «штатские» получали это право, лишь переходя в VIII класс (из XVI имеющихся)» [6].
Генералы в России существенно отличались от генералов любых других стран. Если для стран Ев-
ропы генеральский чин был сугубо связан с военным делом и лишь в Англии, в ее самых беспокойных колониях, был административным, то в России генералы стали настоящей политической правящей элитой. Фактически до 80-х гг. XIX столетия почти все государственные учреждения возглавлялись генералами или приравненными к ним чиновниками.
Еще одним важным моментом являлся резкий рост удельного веса так называемой «немецкой партии» в структуре властной элиты, который четко обозначился с приходом к власти Александра I, что во многом было связано с антинаполеоновс-кой эпопеей, и приобрел крайне интенсивный характер в эпоху Николая I. Важное место в комплектовании российской властной элиты играл «немецкий оазис» Российской империи, созданный по своему властному произволу еще Петром I, именуемый «Остзея». При анализе присутствия «иноземцев» во власти применительно к XVIII-нач. ХХ в. мы должны выделять группы «своих немцев», или «остзейцев», и «чужих немцев».
Безусловно, термин «Остзея» лишен очевидной юридической прозрачности и скорее обозначает некое виртуальное геополитическое понятие (Прибалтика). По сути, «Остзея» всего лишь название Балтийского моря по-немецки (Ostsee). Тем не менее с ним связано такое важное для русской истории XIX в. явление, как балтийские немцы («бароны»), этническое немецкое (немецкоязычное) меньшинство, имеющее прямое отношение к Немецкому (Тевтонскому) ордену и ордену братьев-меченосцев, с XII в. проживавшее на восточном побережье Прибалтики. Балтийские немцы составляли верхние слои общества - аристократию («рыцарство») и большую часть среднего сословия - свободных городских граждан в тогдашних землях Курляндии, Лифляндии, Эстляндии и о. Эзель (всего около 6% от местного (коренного) населения). Следует отметить тот факт, что к 1880-м гг. в соответствии с привилегированными дворянскими списками-матрикулами на указанной территории проживало: в Лифляндии - 405, Эстляндии -335, Курляндии - 336 и на острове Эзель - 110 имматрикулированных родов [7].
В целом статус «балтийских баронов» определялся российским законодательством, но имел и некоторую специфику, определяемую общими принципами, заложенными еще в «аккордных пунктах» Петра I. Особый статус региона («особый остзейский порядок») был закреплен Сводом местных узаконений 1845 и 1864 гг. Как известно, получив свою «маленькую Германию», российские императоры пустили остзейских баронов в раз-
личные институты государственной власти, в том числе и в армию.
Анализ численного состава властной элиты (в первую очередь его военного компонента) в эпохи Николая I и Александра II позволяет говорить о значительной и сильной «немецкой группе» (при подавляющем перевесе «остзейцев») военно-политической элиты, составлявшей костяк государственной власти Российской империи, вплоть до герцогов Лейхтенбергских, великих герцогов и принцев Ольденбургских и герцогов Мекленбург-Стрелицких. К началу ХХ в. во властном окружении Николая II можно выделить князей Георгия Максимилиановича и Александра Георгиевича Романовских, герцогов Лейхтенбергских, Его Высочеств принцев Александра Петровича и Петра Александровича Ольденбургских, Его Высочество герцога Карла Михаила-Вильгельма-Александра Августа Георгиевича Мекленбург-Стрелицкого [8, 18]. Можно также поразмышлять на тему «немецкой женской партии» (великих княгинь) и степени влияния этой партии на принятие властных решений, но, к сожалению, формат данной статьи ограничивает рассматриваемое нами исследовательское поле.
Отбросив субъективную составляющую вовлечения во власть «балтийских баронов», следует отметить тот факт, что остзейцы проявляли большую самостоятельность и отличались более высоким чувством ответственности. Это во многом было обусловлено спецификой развития региона, где с момента включения этих областей в состав России существовали органы местного самоуправления, отличавшиеся высокой автономией от политического центра. Являясь «рыцарями», немецкие бароны были преданы сюзерену, то есть императору, а не абстрактным государственным идеалам. Как отмечает культуролог Георгий Гачев, для немцев характерны высокое наступательное, мужское начало, агрессивность, постоянный поиск врага. Для немца характерно подчинять, реализовывать метафизическую тайну власти - «эрос власти как проникновения». Г. Гачев отмечает близость «германской» и «русской душ», как душ евразийских: одна связывает Восток с Западом, другая - Запад с Востоком. Одна подчиняет, другая подчиняется. Одна несет в себе мужской потенциал, другая - женский [9, 112-127]. Русское дворянство, в свою очередь, либо развращено (аристократия), либо вопиюще бедно и маргинально, что серьезно мешает полноценно служить. Здесь можно вспомнить слова Н.А. Бердяева: «Масса русского дворянства и чиновничества была очень некультурна, невежественна, лишена всяких высших интересов. Была пропасть между верх-
ним культурным слоем русского дворянства, который тогда служил в гвардии, и средней массой дворянства. Средний русский дворянин сначала служил в гвардии, скоро выходил в отставку и поселялся в деревне, где ничего не делал и проявлял себя всякими самодурными выходками и мелочным деспотизмом» [10, 20-21]. Таким образом, так называемый «русский патриотизм» в отношении «немцев» отчасти объяснялся элементарной завистью (при очевидном нежелании служить [11]). «Русский барин» был косен, ленив, при удобном случае старался найти «непыльную работу» или вообще уйти в отставку. К тому же, в отличие от немцев, он был еще и вороват. Русский офицер был не идеален - в армии многократно начинали кампании по борьбе за трезвый образ жизни, он также был ленив, отличался либо безразличием, либо крайностью эксцессов, что, например, получало выражение в бретерстве. В принципе, в армии было распространено «хамство» в отношении личного состава и рукоприкладство (как ни пытались бы современные историки «обелить честь» русского мундира). Подобного рода эксцессы прослеживаются даже в императорской гвардии.
Так, в л.-гв. Московском полку солдаты безрезультатно в течение полугода (1899 г.) жаловались на своего ротного капитана Бобровского, который не только занимался рукоприкладством, но и постоянно оскорблял их, называя «идиотами, арестантами, животными» и т.д. Вот пример одной подобной жалобы: «Ротный командир капитан Бобровский начал особенно в последнее время чрезвычайно жестоко обращаться с нами, называя каждого из нас арестантами, адиотами и другими нецензурными словами, которых слов и названий каждый из нас никогда до службы не слыхал и не заслуживал. Во время проверки солдат строевому занятию, а в особенности молодых, позволяет себе бить по рукам, толкать и рвать за уши, всегда грозит каждому из нас и дает обещания отдать под суд и перевести в разряд штрафованных. каждого солдата обзывает как какую-нибудь скотину, не зовет по фамилии, а все рестан-тами» и т.д. [12]
Примечателен тот факт, что командир полка генерал-майор В.Г. Глазов жалобы личного состава игнорировал и «хода делу не давал».
Примечателен тот факт, что в русской армии спор о «специфике» отношения к подчиненному рядовому составу существовал еще со времен Александра I. Прапорщик А.С. Ганглебов, офицер л.-гв. Измайловского полка эпох Александра I -Николая I, вспоминал споры своих сослуживцев: «Одни держались того мнения, что путем внуше-
ния и убеждения приличнее всего вести солдата к сознанию его долга, нисколько не нарушая дисциплины; другие защищали старую рутину: они утверждали, что единственный в этом отношении стимул - это палка и что без палки с солдатом ничего не поделаешь» [13, 19].
Генерал А.И. Деникин, характеризуя положение в русской армии рубежа XIX-ХХ вв., писал следующее: «Кулацкая расправа стала изнанкой казарменного быта, скрываемой, осуждаемой, преследуемой» [14, 143]. Примечателен тот факт, что идеологии «палочной дисциплины» и «отдельных зуботычин» был не чужд даже такой «отец солдатам» и «борец с рукоприкладством», как генерал-адъютант Михаил Иванович Драгомиров.
Наличие мощной «немецкой» партии властных бюрократов выдвигало на повестку дня еще один вопрос - национальный, который тесно переплетался с конфессиональным. Эпоха Николая I характеризуется резким ростом национализма и в первую очередь антисемитских настроений в русском обществе. Причем государственный антисемитизм достигает своего апогея к эпохе Александра III. Рост национализма указанной эпохи касался в том числе и антинемецких настроений. Сам царь немцев не любил, но и «остзейских баронов» от престола не гнал. Придворный врач Н. Вельяминов по этому поводу писал: «По традициям из глубокой старины при Дворе премировала немецкая партия, с упорством защищавшая свои позиции против русских. Государь и Императрица не особенно долюбливали немцев вообще» [15].
Неудивительно то, что Николай Христианович Бунге, сам немец по происхождению, обучавший финансовому праву Александра III, посвящает целую главу своих «Загробных заметок», важнейшего документа для понимания особенностей развития России пореформенного периода, национальной проблеме в Российской империи, полагая, что механизм администрирования, связанный с преобразованиями в Прибалтийских губерниях, носил «разумный и целесообразный характер». Еврейский вопрос и его разрешение Н.Х. Бунге называет «заколдованным кругом», грозящим России «огромными неприятностями» [16].
Примечателен тот факт, что «национальная тематика» особенно волнует русских религиозных философов [17]. Именно в этом пространстве (оговоримся еще раз - пространстве русской религиозной философии «Серебряного века») закладываются корни философии антисе-
митизма, а в конечном счете и так называемого «русского фашизма». Следует напомнить, что печально знаменитые «Протоколы сионских мудрецов тоже чисто русское изобретение. Именно русские философы, а отчасти и историки стояли у истоков теории русского, точнее, «славянского империализма» (панславизма). Наиболее известной работой в этом плане выступает исследование Н.Я. Данилевского «Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому», пережившее к началу ХХ в. шесть изданий.
На этом фоне «совесть русского народа», так называемая интеллигенция (Н.А. Бердяев ведет отсчет ее возникновения со славянофилов и западников; впрочем, образ первого русского интеллигента он видит в А. Радищеве [10, 19]), представленная массивом выходцев либо из среды бедного русского дворянства, либо детьми личного дворянства, либо разночинцами [18], вывела формулу «врага» - немца-бюрократа, как писал В.О. Ключевский, «вывалившегося из дырявого грязного ведра и облепившего русский престол». Видимо, эти люди желали сами место этого «немца» занять - показательным примером подобной «зависти» являлся П. Милюков и другие «демократически настроенные» радетели за благосостояние Отечества.
Именно русская интеллигенция сыграла в отечественной истории наиболее трагическую роль -стала одной из сил, уничтоживших «старую Россию». Здесь также следует упомянуть «прозападную» группу русской интеллигенции, питавшей ненависть к России в духе «россияненавистниче-ства» Владимира Печерина (впрочем, было за что) и стоявшей у истоков так называемого «масонского проекта как формы самоорганизации общества [10, 20]» (наиболее характерный пример -М.М. Ковалевский). В новой России этой явно деструктивной силе, по сути, не нашлось места, но была создана своя послушная группа проводников идеологии посредством социальной симуляции утилитарной прозрачности.
Противостояние стремительно деградирующей аристократии и изначально деструктивной «либеральной оппозиционной интеллигенции» в конечном итоге обозначило два тупиковых для России сценария власти: этатократическое болото, с одной стороны, и меритократический хаос -с другой. Большевизм оказался где-то посередине.
УЧЕНЫЕ
ЗАПИСКИ
Библиографический список
1. Хомяков Д.А. Православие, самодержавие, народность. - М., 2005.
2. Булгаков С.Н. Свет невечерний. - М., 1994.
3. Казанский П.Е. Власть Всероссийского Императора. Значительно дополненное издание. - М., 2007. (Репринтное издание. - Одесса, 1913). - М., 2007.
4. Статистические таблицы Российской империи. № 2. Наличие населения империи за 1858 год. - СПб., 1863.
5. Олейников Д.И. Бенкендорф. - М., 2009.
6. Шурыгин В. Россия в лампасах // Завтра. - 2001. - 9 января.
7. Genealogisches Handbuch der ЬаШв^еп Ritterschaften. - Gцrlitz: 1930. Т. 2, 1.2: Estland.
8. Императорская Гвардия. Справочная книжка Императорской Главной Квартиры. Под редакцией В.К. Шен-
ка. - СПб., 1910.
9. Гачев Г. Ментальности народов мира. - М., 2003.
10. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. - М., 1990.
11. РГВИА (Российский Государственный Военно-исторический архив). Ф. 3545. Оп. 1. Д. 391. В 1904 г. в л.-гв. Кавалергардском полку 42% офицеров отсутствовали «на лицо» либо по болезни, либо по семейным обстоятельствам. Как известно, служба в кавалергардах давала значительные возможности для стремительного карьерного роста - все, кто хотел, делали успешную карьеру, но, как правило, до четверти уходили в отставку «по болезни».
12. РГИА (Российский Государственный исторический архив). Ф. 922. Оп. 1. Ед. хр. 58. Фонд Глазов. Л. 4, 7 (соблюдается стиль источника). Под жалобами подписались 79 «обиженных» солдат.
13. Ганглебов А.С. Воспоминания декабриста А.С. Ганглебова. - М., 1888.
14. Деникин А.И. Старая армия. - Т. 2. - Париж, 1931.
15. РГАЛИ (Российский Государственный архив литературы и искусства). Ф. 1208. Оп. 1. Ед. хр. 3-4.
16. ГАРФ (Государственный архив Российской Федерации). Ф. 677. Оп. 1. Д. 617. Л.л. 6-7.
17. В этом плане показательны работы: Соловьев В.С. Национальный вопрос в России. - М., 2007; Леонтьев К.Н. Византизм и славянство: сборник статей. - М., 2007.
18. В отечественной историографии рассматриваемого вопроса можно даже встретить термин «разночинная интеллигенция».
A MILITARY-POLITICAL ELITE AND PROBLEM OF SOCIAL AND CULTURAL STRATIFICATION OF STATE-POLITICAL SPACE OF RUSSIAN EMPIRE OF LAST THIRD OF XIX ARE BEGINNING
OF XX OF CENTURY
The features of evolution of military-political elite of Russian Empire of last third of XIX of century are examined in the article. A basic accent is put on the collision of the different world view systems and political scenarios of power generated by them. Drawn conclusion about the degree of transformation of power within the framework «etatkratos»’s scenario and about her viability in the conditions of new social and political calls of beginning of XX of century
Key words: military-political elite, power, «etatkratos», «Baltic barons», intelligentsia.
G.S. CHUVARDIN
