CC BY
95
С. Э. Зверев
ВОЕННАЯ РИТОРИКА МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА
SERGEY E. ZVEREV MILITARY RHETORIC OF MOSCOW STATE
В статье рассматриваются история и отличительные особенности русской военной риторики XVI века, периода царствования Иоанна Грозного. Обосновывается смена героического пафоса военных речей пафосом религиозным и постепенное перерастание его в пафос национальный в период борьбы с Казанским царством.
Ключевые слова: военная риторика, военная речь, пафос, воинский риторический канон.
The history and peculiarities of Russian military rhetoric of Ivan the Terrible epoch are studied in the article. The gradual change of heroic inspiration of military oration to the religious and national inspiration during the struggle against Kazan state is corroborated.
Keywords: military rhetoric, military oration, military rhetoric rules.
Сергей Эдуардович Зверев
Кандидат педагогических наук, преподаватель кафедры организации и методики образовательного процесса ВУНЦ ВМФ (ВМА им. Н. Г. Кузнецова) ► [email protected]
Процесс становления и развития Московского государства и достижения самых значительных военных успехов справедливо связывается с именем царя и великого князя Иоанна Васильевича Грозного. Первый период его царствования увенчан воинским подвигом, сравниться с которым могут только последующие деяния Петра Великого. Воспитание войск оказалось задачей колоссальной сложности; не последнюю роль в ее разрешении сыграла русская военная риторика.
Говоря о времени, непосредственно предшествующем Казанскому походу, следует отметить невысокий боевой дух русского поместного войска.
Состояние духа русского войска в первой половине XVI века хорошо иллюстрирует Большая челобитная Ивана Пересветова царю Иоанну IV Васильевичу, содержащая записи рассуждений молдавского господаря Петра IV Рареша (1527-1538, 1541-1546) о характере воинского служения и обязанностях воинов. В этой связи представляют интерес философские пассажи Петра (или самого Пересветова) о правде, в какой-то степени отразившие процесс формирования русского национального пафоса. Падение Константинополя (1453) произвело огромное впечатление на средневековое православное русское сознание и повлекло за собой определенные мировоззренческие сдвиги, отразившиеся на незыблемом дотоле религиозном пафосе. Русским людям потребовалось срочно решать вопрос: как всемогущий Господь попустил впасть в руки врагов Божиих православной столице с ее святынями и непоко-лебленной в своей чистоте верой? Ответ был найден в возникновении и быстром распространении в сознании народа ставшей впоследствии
столь популярной концепции правды, понимаемой как исполнение воли Божией в устроении земной жизни. Критерий чистоты веры в снискании помощи Божьей в трудах (в том числе и воинских) переставал быть исключительным и определяющим.
«Не веру любит Бог, правду..., — говорил Петр Рареш русскому царю устами Ивана Пересветова, — ... А греки читали Евангелие, иные же слушали, а божьей воли не исполняли.... Так что великое это знамение от Бога: не любит Господь гордыни и рабства. За это же и греки погибли: за гордыню и рабство.... А правду любит Господь, правда сильнее всего. Турецкий царь Магомет великую правду ввел в царстве своем, хоть иноплеменник, а доставил Богу сердечную радость. Вот если б к той правде да вера христианская, то бы и ангелы с ними в общении пребывали (выделено нами. — С. З.)» [3: 619, 621].
Нельзя сказать, чтобы мысли эти были новы. Богословское обоснование концепции правды зиждилось, надо полагать, на евангельских словах «Ищите прежде Царства Божия и правды его» (Мф. 6: 33), на словах апостола «вера без дел мертва есть» (Иак 1: 21-22) и концепции блаженного Августина о «Граде Божием». Новым было признание губительности для успешного распространения правды «рабства». Рабство здесь надо понимать как состояние бездеятельного духа, духа покорности судьбе, безразличия к происходящему и нежелание содействовать Богу в реализации Его воли. А то, что монголо-татарское иго привело к определенной пассивности русского национального характера, которому стала свойственно «чрезмерная неповоротливость и бездеятельность теоретического мышления», признавали впоследствии даже евразийцы [4: 101]. Правда предъявляла высокие требования государственным людям не только в плане личного исповедания православной веры и строгого следования ее догматам, но и в плане активной деятельности по упрочению и распространению воинствующей церкви на земле.
С позиции правды дела в русском государстве выглядели не лучшим образом. «Сами вельможи русского царя богатеют и в лени пре-
бывают, — писал Иван Пересветов, — а царство его в скудость приводят. Потому называются они слугами его, что прибывают на службу к нему в нарядах, на конях и с людьми, но за веру христианскую некрепко стоят и без отваги с врагом смертную игру ведут, так что Богу лгут и государю. Что из того, что их много, раз нет у них верного сердца, а смерти боятся и умирать не хотят (выделено нами. — С. З.). Богачи ничуть не почитают воинские таланты. Пусть даже богатырь разбогатеет, и тот обленится. Воина содержать, что сокола кормить: всегда ему сердце веселить, никакой печали к нему не подпускать» [3: 607, 609].
Послание убедительно показывает, что поместная система при отсутствии в Московском государстве подлинно воинского сословия, воодушевленного героическим пафосом личной чести, доблести и славы, не способна была в полной мере обеспечить надежную оборону страны. Сама многочисленность поместного войска выступала фактором ослабления его духовных сил, порождая мнимую уверенность в успешности военных предприятий, которая в столкновении с суровой реальностью войны неизбежно терпела крах. Такое войско особенно нуждалось в длительном воинском воспитании.
Послания Ивана Пересветова, как о том совершенно определенно говорит он сам, доходили до царя; вопрос о том, насколько Грозный руководился советами «молдавского воеводы», естественно, остается открытым. Важно то, что подобные мысли (а Петр Рареш настоятельно рекомендовал Иоанну завести постоянное войско и обезопасить свои восточные границы, взяв Казань) имели хождение в период, предшествующий казанским походам русского царя. Таким образом, можно считать, что концепция правды послужила идеологическим основанием возрождения национального пафоса борьбы за укрепление русского централизованного государства.
Говоря об особенностях русской военной риторики Московского государства, мы будем обращаться к рассказу об осаде и взятии Казани, как центральному событию русской истории XVI в., содержащемуся в «Казанской истории». Это произведение, созданное в 1564-1565 гг. оче-
видцем, находившимся в осажденном городе, несмотря на отмечавшиеся рядом исследователей неточности, в целом хорошо передает дух времени и содержит большое количество образцов военной риторики периода позднего русского средневековья.
К середине XVI века противостояние русских с казанскими татарами длилось около полутора столетий и было исключительно трудным и упорным. Казанское царство — один из осколков могущественной Золотой Орды ставилось летописцем в один ряд с ней, поскольку именно к Казани «перешла слава и великая честь от старой, мудрейшей среди других орд Большой Орды» [1: 327].
О том, каким трудным противником для русских были татары, неоднократно говорит летописец «Казанской истории». Когда в 1505 году татары внезапно осадили Нижний Новгород, от падения он был спасен только тремястами пленными (!) литовскими стрелками, находившимися в городе в заточении и пожелавшими участвовать в бою вместо горожан — «пугливых людей», по выражению летописца. В то же время московское войско, посланное великим князем Иваном III (1440-1505), не решилось прийти на помощь осажденным. «Московские же воеводы... со стотысячным войском стояли в это время наготове в Муроме. Но они больше себя берегли, чем свою землю: в страхе и трепете, безумные, боялись они выйти из города. ...Казанцы же неподалеку от них ходили, насмехаясь над ними, грабили и губили христиан и огню предавали большие села» [Там же: 335].
О том, насколько тяжело было русскому поместному воинству бороться против опытных в битвах казанских хищников, говорят обстоятельства убийства в ходе относительно удачного для русских похода 1530 года татарского богатыря Аталыка. Взятый внезапно в результате ночного нападения, татарин был убит невооруженным. Описание его невольно пробуждает ассоциации с былинными страшилищами вроде Идолища. «Наезжал он, злой, на сто человек удалых бойцов, и приводил в смятение все русские полки, и, убив многих, отъезжал; тех же, кого он догонял и настигал, рассекал мечом своим надвое от голо-
вы до седла, ибо не спасал от меча его ни шлем, ни панцирь... Ростом же и дородством был он как исполин, глаза у него были налиты кровью, словно у зверя или людоеда, и такие же большие, как у буйвола. И всякий человек боялся его. Русский воевода или простой воин против него выехать с ним драться не смели. От взгляда его нападал на людей страх» [Там же: 355].
Летописец честно объясняет причины этих трудностей и поголовного страха перед татарами. «Ибо изначально владели измаильтяне военным искусством, которому обучаются они с детства, потому они и суровы так и бесстрашны, и настойчивы бывают в боях с нами, смиренными. Праотцами своими — Исавом и гордым Измаилом — были они благословлены добывать пропитание себе оружием; мы же ведем род от кроткого и смиренного праотца нашего Иакова, поэтому и не можем сильно сопротивляться им и часто смиряемся перед ними, как Иаков пред Исавом, и побеждаем их оружием крестным, ибо оно приносит нам победу над врагами нашими» [Там же: 365].
Иоанн IV, начиная свои войны со столь сильным противником, прежде позаботился, помимо организационных перемен, о поднятии духа войска. Не было забыто и речевое воздействие. Отправляя воевод Семена Микулинского и Василия Серебряного в 1545 году в первый поход в Казанскую землю, царь так напутствовал войско: «Знаете ли, о сильные мои, какой пламень горит в сердце моем из-за Казани и не угаснет никогда? Вспомните же все доброе, что получили от отца моего и от меня, пусть даже от меня и мало еще: теперь же подошло вам время показать любовь вашу ко мне усердной и преданной службой против врагов моих, и если хорошо послужите и печаль мою утешите, то больше прежнего, о друзья, награжу вас многими дарами. И теперь надеюсь я на первых моих воевод и благородных юношей» [Там же: 385].
Нетрудно заметить, что военная речь царя противоречит стилистике позднейших посланий Иоанна Грозного. Тем не менее, решая вопрос о достоверности текста речи, не стоит забывать о том, что царю в это время было всего 15 лет.
Отсутствие собственного опыта государственного управления, безусловно, могло сказываться на следовании юным Иоанном «учебным» образцам. Как бы то ни было, этот образец (классическая просьба) представляет хорошую иллюстрацию практического использования рекомендаций средневековых трактатов в практике русского военного красноречия XVI века. Однако даже такая относительно «скромная» речь оказалась способной вдохновить полководцев и войска, как о том совершенно определенно пишет автор «Казанской истории».
Выступление русского войска в знаменитый поход 1552 года начиналось вполне традиционно. После совершения молебна и крестного хода в Кремле царь сотворил коленопреклоненную молитву перед Владимирской иконой Божьей Матери и получил благословение от митрополита. В тексте «Истории» этот эпизод сопровождается любопытным комментарием, в котором слышится приближение Нового времени: «Великий князь принимает святительское благословение, как от десницы небесного вседержителя, а вместе с ним — храбрость и мужество Александра, царя Македонского (выделено нами. — С. З.)» [Там же: 459].
В ультиматуме царя казанцам впервые слышится складывающийся индивидуальный риторический стиль Грозного с характерной для него неожиданной сменой тональности, переходами от велеречивой убедительности к резкой язвительности и инвективам. «Пожалей себя, — говорил он, — казанский царь, устрашись меня. Видя разорение земли своей и гибель многих своих людей, сдайся мне добровольно... Также и вы, казанцы, ... присягайте нам, как и прежде, без страха, ничего не опасаясь, и прощу вам все прежние злые дела и тяжелые напасти, которые терпел от вас отец мой, и сам я после него. <...> Говорю вам истинную правду для вашей же пользы, щадя вас и оберегая, ибо не кровопийца я и не сыроядец, как вы, поганые басурмане, и не рад я пролитию вашей крови, но за великую неправду вашу пришел я, посланный Богом, оружием наказать вас. И если не послушаете слов моих, то с помощью Бога моего возьму город ваш на щит, вас же всех,
и жен ваших, и детей без пощады склоню под меч. И падете вы и будете, как пыль, попраны нашими ногами...» [Там же: 473, 475].
Сам факт посылки ультиматума говорит о многом. Напомним, что когда крестоносцы добрались до Иерусалима, то столь велико было ожесточение обоих сторон, что «ни один посланник от мусульман не являлся в стане христианском, и крестоносцы даже не удостоили требовать сдачи города... Между такими врагами бой должен был быть ужасен и победа беспощадна» [2: 509]. Противостояние русских и татар, как было показано, носило едва ли не более ожесточенный характер, и мы были бы вправе ожидать, что послание русского царя будет целиком составлено из слов, которые у него будто бы невольно вырвались только к концу речи. Умеренность требований царя Иоанна может говорить только о том, что религиозным пафос войны был только по форме, по духу же — национальным. В соответствии с этим умеренность требований могла объясняться и тем, что решение «проблемы» Казани виделась Иоанну Грозному не в поголовном уничтожении иноверцев, как это было при захвате Иерусалима крестоносцами, а в планомерном «освоении» завоеванной территории Казанского царства и инкультурации казанских татар в национальное русское государство.
Известная переписка царя с князем Курбским свидетельствует о том, что противодействие царским замыслам, слабодушие и растерянность проявляли именно представители высшего русского командования. На протяжении всего повествования о ходе осады автор «Истории» ни разу не упоминает о ропоте или неповиновении среди простых воинов. Зато уже после первых сорока дней сражений под стенами крепости царь вынужден был отстаивать решение продолжать осаду на военном совете перед военачальниками. Воеводы царя «сильно затосковали» и подобно римлянам перед сражением с германцами Ариовиста в Галльском походе Цезаря стали искать ««разумные» основания своего страха как обычно в недостатке «корма» и заботе о коммуникациях. Первая военная речь царя, таким образом, была произнесена перед своими командирами.
«Как же похвалят вас, о великие мои воеводы, все народы, досаждающие нам! Почему раньше времени стали вы боязливы, еще мало тягот испытав? И что скажут о нас враги наши? И кто посмеется над нами, часто приходящими сюда и привозящими такой тяжелый наряд и всегда великое дело начинающими, но не совершающими его, ничего доброго сделать не успевающими, только обременяющими себя тяжким трудом?! Говорите вы мне, словно неразумные: для себя ли одного так тружусь я и так страдаю, не общей ли ради пользы мирской? И разве не ваша и не моя это держава — Русская земля?.. Или не помните вы слов своих, когда еще в палате моей, в Москве, советовался с вами, и вы хорошо сказали мне: „Дерзай и не бойся! И царствовать с тобой и умереть готовимся!?" и развеселили вы мне тогда сердце, теперь же опечалили. <...> И знаете вы лучше меня: кто вознаграждается без труда? Земледелец трудится с печалью и со слезами, зато жнет с веселием и радостью; также и купец, оставляет дом, жену и детей, переплывает моря и доходит до дальних земель, ища богатства; когда же разбогатеет и возвратится, то все труды от радости забывает, обретая покой с домашними своими. Помня об этом, потерпим же еще немного, и вы узреете славу божию. И потому молю вас, господа мои: не требуйте этого от меня сейчас, да умру с вами на чужой земле, а в Москву с поношением и со стыдом не возвращусь! Лучше нам всем вместе умереть, и пострадать плотью за Христа, и прославиться в будущих поколениях или, победив, великие блага приобрести! Так возьмем сладкую чашу с питием, или прольем — или одолеем, или будем побеждены!» [1: 492].
Перед нами блестяще риторически разработанное произведение. С точки зрения формы в речи наблюдается причудливое сочетание па-фосов: героического, религиозного и национального. С точки зрения аргументации — в ней использована особо эффективная восходящая двусторонняя аргументация, цель которой — убедить подчиненных в несомненной помощи Божьей (религиозный пафос), пристыдив, пробудить честолюбие (героический пафос) и напомнить о долге
перед Родиной (пафос национальный). Эта триединая задача была разрешена, благодаря чрезвычайно эффектному применению в речи средств выразительности, среди которых преобладают риторические вопросы, позволяющие перевести монолог оратора в диалог со слушателями во внутренней речи последних. Впервые в дошедших до нас образцах русской военной риторики в речи использован пример. Пример этот, с одной стороны, доходчивый, а с другой — очень тонко построенный на аллюзиях к евангельским притчам о купце, ищущем хороших жемчужин, и о земледельце, который призван добывать хлеб свой «в поте лица», нашедшем клад на поле своем. Эти сюжеты в Священном Писании призваны были иллюстрировать понятие Царствия Божия, столь вожделенного в средневековье; обращение к ним позволяло исподволь, «манипулятивно» сформировать эмоционально-волевой настрой слушателей «потерпеть» ради славы Божией и Царства Его. Эти аллюзии, мало доступные восприятию современного человека, надо полагать, много говорили религиозному сознанию русских людей того времени. Использован и традиционный для русской риторики образ общей чаши, основанный на евангельском сюжете.
Речевое воздействие царя на войска в Казанском походе было многоуровневым. В условиях недостатка у осаждающих съестных припасов, к чему всегда особенно чувствительны простые воины, царь постоянно заботился о состоянии их духа, ежедневно объезжая расположение своих войск и «укрепляя их царским своим словом и утешая, одаривая и удовлетворяя в еде и питье, умоляя их (выделено нами. — С. 3.) не тужить о предстоящем великом и трудном деле...» [Там же: 503].
В походе 1552 года русское войско впервые сопровождало многочисленное священство. Это было совершенно новым явлением в русской военной практике, полностью себя оправдавшим, ввиду необходимости духовной поддержки ратников в ходе длительной осады. Перед штурмом города была отслужена литургия и сам царь, все его военачальники и «многие воины в станах очистились у отцов своих духовных, причастились
Пречистых Христовых тайн и приготовились чистыми приступить к смертному подвигу» [Там же: 509].
Решающему приступу также предшествовал объезд царем всего войска и обращение к воинам с речью. «Братья мои и господа, князья и воеводы, и все большие и малые русские чада, теперь приспело нам доброе время одержать победу над противниками нашими за непокорство их и несмирение и за сильную злобу их и неправду. Поспешите же, устремитесь на них за свои обиды — мне на славу, себе же на великую похвалу, и, собрав все свои силы, послужите богу и нам, пострадайте за церкви божии и за все православие наше, и явите мужество свое, чтобы оставить по себе память потомкам нашим. Ведь те, кто будет убит теперь казанцами, примут на небесах венцы вместе с мучениками от Христа, Бога нашего, и запишутся имена их у нас во вседневные синодики вечные, и поминаемы будут каждый день в святых соборах церковных митрополитами, и епископами, и попами, и диаконами на литиях, и на панихидах, и на литургиях. Живые же, сохраненные Богом и не убитые погаными, здесь от меня получат и почести, и дары, и похвалу великую» [Там же: 511].
Здесь также заметно использование всех трех видов пафосов. Изменившаяся расстановка сил сказывается в первом за столетия борьбы русских с татарами призыве русского полководца к победе. Само это слово уже должно было действовать чрезвычайно ободряюще на войска. Половина речи посвящена излишне подробному информированию о том, как церковь будет поминать убитых в сражении. Это воспринимается как дань традиционному до того момента пафосу героической смерти и представляется, на наш взгляд, анахронизмом. Впрочем, победы русских над татарами в то время были настолько редки, что в ней, очевидно, не полностью был уверен и сам оратор.
Ответ воинов говорит о том, что труды царя по воспитанию войска не прошли даром. Войско единодушно обещало не возвращаться «с позором домой, ради многих твоих забот и страданий за всех людей своих, наших ради непрестанных
трудов, постоянного хождения на Казань» [Там же]. В обращениях к такому войску полководец мог позволить себе героический пафос.
Краткие воззвания царя в пылу боя к этому пафосу и обращаются: «Царь же...словно гепард, наполнился боевой яростью, и, взяв в руки меч, сел на своего боевого коня, и, скача, кричал воеводам, размахивая мечом: ,Что долго стоите без дела? Приспело время уже потрудиться немного и обрести вечную славу!"» [Там же: 515]. Клики русских воинов, ободрявших друг друга, кажется, воспроизводят атмосферу битв крестоносцев: «Дерзайте и не бойтесь, о друзья и братья, и поспешите на дело божье — сам Христос невидимо помогает нам!» [Там же: 517].
Характерным для военной риторики Московского государства является очень своеобразное переплетение в речах героического, религиозного и национального пафосов, отражавшее процессы становления сильного централизованного государства. В целом следует признать, что русская средневековая военная риторика успешно выполняла задачи формирования и поддержания боевого духа войск. Речи периода позднего русского средневековья, который нами условно соотнесен со временем становления Московского государства, показывают знакомство полководцев с принципами и выразительными средствами классической риторики. Речи Иоанна Грозного в Казанском походе демонстрируют следование традиционному средневековому жанру просьбы и представляют собой классические убеждающие речи, сочетающие весьма тонко разработанную аргументацию с мастерским использованием средств выразительности.
ЛИТЕРАТУРА
1. Казанская история // Памятники литературы Древней Руси. Середина XVI века. М., 1985. С. 300-569.
2. Мишо Г. История крестовых походов. Ч. 1. СПб., 1822.
3. Сочинения Ивана Семеновича Пересветова. Большая челобитная. Памятники литературы Древней Руси. Конец XV— первая половина XVI века. М., 1984. С. 607-621.
4. Шатилов А. Пересвет и Челубей — братья навек // Родина. 1997. № 3-4. С. 99-104.
