Военная деятельность князя Александра Владимировича ростовского, наместника псковского и новгородского Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Д.М. Володихин

ВОЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ КНЯЗЯ АЛЕКСАНДРА ВЛАДИМИРОВИЧА РОСТОВСКОГО, НАМЕСТНИКА ПСКОВСКОГО И НОВГОРОДСКОГО

Князь А.В. Ростовский — одна из самых ярких фигур в плеяде даровитых военачальников, которыми столь богаты были правления Ивана III и Василия III. В научной исторической литературе он часто упоминается в связи с боевыми действиями в рамках московско-литовского, а также московско-казанского вооруженного противостояния. Однако специальных работ, посвященных этому полководцу, как ни странно, нет.

Можно упомянуть, разве что, обширный пассаж о военно-политической деятельности князя в монографическом труде А.А. Зимина (Зимин, 1988: 81-82; см. также ссылки 77, 78, 79). Ученому удалось установить ряд фактов, касающихся биографии князя. В частности, А.А. Зимин считает, что князь А.В. Ростовский прославился как воевода «во время с Литвой 1500—1503 гг.», и это полностью подтверждается источниками; по словам исследователя, «вероятно... с 1515 до декабря 1522 г. он наместничал в Новгороде. В 1517/1518 г., возможно, выполнял функции дворецкого. В Новгороде он был, во всяком случае, в марте-сентябре 1516 г., январе-марте, июле 1517 г., 1518/1519 г., феврале и сентябре 1521 г. и декабре 1522 г. В 1519/1520 г. находился с М.В. Тучковым на Луках. Здесь в сентябре 1521 г. А.В. Ростовский вместе с М.Я. Морозовым заключает перемирие с Ливонией. Вскоре после этого он умирает. Один из крупнейших полководцев — кн. Александр Ростовский фактически был отстранен от всех других (кроме военной) видов государственных дел в Москве, но сохранил свое влияние благодаря тому весу, который приобрел и по своему происхождению, и из-за длительного пребывания на посту новгородского наместника (в 1517/18 г. посельской князя А.В. Ростовского производил разъезд земель в Переяславском уезде)».

Два наиболее значительных назначения князя в административной сфере — наместничество в Новгороде, а также, ранее, наместничество во Пскове, где он пробыл с марта 1496 г. по март 1501 г. (Псковская 1-я летопись, 2003: 82, 84). Однако наибольших успехов достиг на военном поприще. Эта сторона его деятельности не изучена, именно ей и посвящена данная статья.

ПЕРВЫЕ ШАГИ ПОЛКОВОДЦА

Впервые князь появляется в разрядах под 7000-м (1492/1493) годом (Разрядная книга, 1966: 22; Разрядная книга, 1977: 31).

В качестве первого воеводы передового полка большой пятиполковой армии Александр Владимирович участвует в походе «в Северу». Возглавляет армию князь Д.Д. Холмский.

Воскресенская летопись сообщает, что знаменитый поход на Мценск, коим многие специалисты по истории московско-литовских войн открывают большую войну 1492—1494 гг., осуществлялся в августе 1492 г. и закончился взятием города (Воскресенская летопись, 1859: 225). Мценск брал воевода князь Федор Васильевич Оболенский-Телепень (или Телепнев). Он состоял в той же пятиполковой рати первым воеводой сторожевого полка. Если Мценск был взят столь незначительными силами, то неизвестно, какое применение нашли прочие полки. Возможно, они не трогались с места, или, зайдя на литовскую территорию, по терминологии того времени, «распустили войну», т.е. разорили пограничные места и взяли «полон». Но есть и другой вариант: во время переговоров в ноябре 1492 г. литовский дипломатический представитель Иван Владычка заявил, обращаясь к Ивану III: «Пришла к нам весть, што люди твои, в голо-

вах князь Федор Оболенский, приходил со многими людьми войною безвестно, и горо-ды наши Мценеск и Любутеск зжог, и наместника нашего мценского и любутского Бориса Семеновича свел, и бояр мценских и любутских з жонами и з детьми и иных многих людей головами в полон повели, и животы и статки побрали» (Сборник, 1882: 73). Расстояние между Любутском и Мценском огромное, около 130 км по прямой, а это 3-4 дня конного хода. Маловероятно, чтобы князь Ф.В. Оболенский оперировал на обоих направлениях. Видимо, под Любутском осуществляли тактическую работу другие части из состава армии князя Д.Д. Холмского. Возможно, и передовой полк.

Основываясь на этой дате, — лето 1492 года — можно строить предположения о возрасте князя А.В. Ростовского. Служба для представителей сословия «служилых людей по отечеству» в то время начиналась с 15 лет. Следовательно, князь не мог родиться ранее 1478 года. Однако назначение на должность первого полкового воеводы в столь юном возрасте вряд ли возможно, даже учитывая незаурядный уровень знатности Александра Владимировича. Отец князя А.В. Ростовского, князь Владимир Андреевич Ростовский, как пишет тот же А.А. Зимин, еще в ноябре 1458 г. был вассалом Василия Темного. В 1474 г. именно он во главе семейства Ростовских князей продал свою половину Ростова Ивану III. Тот отдал ее вдовствующей княгине (Марфе), а после ее кончины (1485 г.) Ростов вошел в состав великокняжеских земель (Зимин, 1988: 77-78). В Ростовском княжеском доме Александр Владимирович занимал высокое место, хотя и не возглавлял его (как минимум, в первой половине 1490-х гг. еще был жив князь А.И. Ростовский по прозвищу Хохолок, а он старше Александра Владимировича генеалогической ветвью1). Повторимся: первое крупное воинское назначение едва ли могло быть дано князю в возрасте, когда он едва вышел из отрочества. Следовательно, скорее всего, Александр Владимирович родился несколькими годами ранее, наиболее вероятно, — в первой половине 1470-х гг.

Стоит обратить внимание на то, в каких обстоятельствах начинал воеводскую службу Александр Владимирович.

Разветвленный дом Ростовских Рюриковичей должен был искать свое место в составе служилой аристократии при дворе Ивана III. Статус удельных князей остался для него в прошлом, а вот его будущность зависела теперь от того, сколь успешно его ведущие представители встроятся в механизмы московской службы, каким будет их новый статус. В свою очередь, для Московской державы актуальным был вопрос о том, как отбирать представителей подобных семейств в состав военно-политической элиты. Местнической иерархии еще не существовало, она только-только начала формироваться при жизни князя А.В. Ростовского. Москва должна была нарастить состав военно-политической элиты, поскольку задачи, которые теперь, после создания централизованного Русского государства, решали ее правители и правительство, многократно увеличились в масштабах. Но отбор выходцев из бывших удельных князей Рюриковичей, Гедиминовичей, их боярства и выезжих иноземцев на высшие ступени правящей элиты еще не завершился, он как раз набирал обороты. Личная лояльность государю и личные таланты в ту пору могли высоко поднять не только самого знатного служильца, но и дать всему его роду твердое положение при дворе, в административной и военной системе Московского государства...

1 У обоих общий предок — ростовский князь Андрей Александрович. Но ветвь Хохолков или Хохолковых (Хохолкиных) восходит к его первенцу Ивану Брюхатому, а князь Александр Владимирович и его старший брат Владимир — дети четвертого сына. У самого Александра Владимировича было два сына: Иван и Василий (Памятники, 2011: 41, 42).

Возвращаясь к Александру Владимировичу: от него и его ближайшей родни зависело, какие позиции займет в среде русской служилой аристократии. Фактиески решалась судьба семейства на несколько поколений вперед.

В ходе той же московско-литовской войны 1492—1494 гг. князь отправился как первый воевода передового полка пятиполковой армии отбивать у литовцев города Ме-зецк и Серпейск, ранее занятые союзником Ивана III, князем С.Ф. Воротынским, а потом вновь захваченные литовцами. 29 января 1493 г. рать вышла из Москвы (Разрядная книга, 1966: 22). Мезецк сдался без боя, Серпейск оказал сопротивление и был взят штурмом, под грохот канонады. Попало в плен множество воинов, в том числе и военачальники неприятеля.

Московскую армию сопровождали войска рязанского князя Федора Васильевича, а также отряды союзных князей — Воротынских, Одоевских, Белёвских, Михаила Мезецкого. Именно в связи с их участием в кампании Александру Владимировичу выпала первая в его воеводской судьбе серьезная роль по части управления крупным, пестрым по составу полевым соединением. Вместе с командующим он должен был «.. .полки пересмотреть, да в котором полку будет людей мало. в тот полк людей прибавить» (Там же: 23). Иными словами, равномерно распределить силы союзных войск меж пятью дисциплинированными и приученными к подобному тактическому делению московскими полками.

Осенью 1495 года князь А.В. Ростовский сопровождает Ивана III в его походе к Новгороду Великому. Этот поход — часть русско-шведской войны. Великого князя московского сопровождали войска и значительная свита. В ее составе, среди «князей и детей боярских», ездящих при государе, оказался и Александр Владимирович (Там же: 25; Разрядная книга, 1977: 45; Воскресенская летопись, 1859: 230). Для него эта война оказалась началом масштабной воинской деятельности на новом фронте.

Недавно русские войска потерпели поражение, пытаясь взять шведский Выборг. Успех вызвал в шведском рыцарстве ликование. Тем неожиданнее и неприятнее был для него поход-реванш, предпринятый русскими воеводами по распоряжению Ивана III зимой 1495/1496 года. История Гамской кампании уже освещалась К.В. Базилевичем (Базилевич, 2001: 344-345). Судя по русским источникам, удар был направлен «.на Корелу, да к Новгороду немецкому (Город Нюшлот. — Д.В.) на Гамскую землю». Возглавили армию на 4 полка князь В.И. Косой и А.Ф. Челяднин. Александр Владимирович командовал передовым полком. Поход продлился с января 1496 г. по март. Итог его был удачным: «Ходиша до Гамецкого города, землю немецкую сотвориша пусту, жгоша и секоша, и в полон множество ведоша, и заставу их побиша. И приидоша к великому князю в Новгород. все здравы с полоном многим» (Разрядная книга, 1966: 2627; Разрядная книга, 1977: 49; Воскресенская летопись, 1859: 231). Разгромленная русскими «застава», по шведским источникам, как уже заметил Базилевич, являлась отрядом Кнута Карлсона, состоявшим из 70 бойцов и почти полностью уничтоженным. Русские воеводы спалили Тавастгус, заняли Хатулу, разорили Карелию вплоть до Або. Иван III, удовлетворенный подобным исходом военного предприятия, в марте 1496 года убыл из Новгорода в Москву.

Приняв участие в трех боевых походах как полковой воевода, князь А.В. Ростовский получил бесценный опыт наступательных действий и управления войсками. Не видно, чтобы он играл какую-то самостоятельную роль (за исключением 1493 года, когда он занимался распределением сил московских союзников по полкам); во всяком случае, источники этого не показывают. Пока идет становление его как военачальника.

Вернувшись в Новгород, Александр Владимирович сразу же получил высокое, можно сказать, завидное назначение — наместником во Псков. Очевидно, его действиями в походе против шведов Иван III остался доволен.

Во Пскове он первое время выполняет ту же задачу: противостоит шведам. Вражеское воинство летом 1496 г. захватило недавно построенный на реке Нарове Иванго-род и учинило там настоящую бойню.

Ю.Г. Алексеев считал главной причиной этой неудачи отсутствие «морской силы», которая могла бы бороться со шведской флотилией, препятствовать высадке десанта; впоследствии этот урок был в какой-то степени усвоен: «стеречь Иваногород» отправили устюжан и двинян, имевших широкий опыт мореплавания на лодьях (Алексеев, 2010: 10). Но этот произойдет лишь в 1501 г., а пока отражать шведов пришлось традиционными методами.

Александр Владимирович вынужден был спешно собраться со псковичами, не дожидаясь помощи из Москвы, и выставить заслон на пути шведов. На протяжении всей осени 1496 г. он стоял с городским ополчением в поле под Гдовом, не позволяя шведам продвинуться дальше, но и не предпринимая активных действий — видимо, за недостатком сил. Во всяком случае, источники не упоминают ни боев, ни потерь от противника, ни взятого у шведов «полона»; показательно, что между Гдовом и Иванго-родом — около 80 км по прямой (Псковская 1-я летопись, 2003: 82).

Шведы разрушили крепость и вернулись домой, также, надо полагать, не обладая достаточными силами для масштабного наступления.

В 1497 г. было заключено перемирие. Однако, как пишет К.В. Базилевич, «продолжались. пограничные стычки» (Базилевич, 2001: 348-349). Весной 1498 г. чуть не дошло до новой большой войны: по указу Ивана III наместник псковский вновь выдвигался с городским ополчением к Ивангороду «на съезд» и стоял на Плюссе. Весь поход занял две недели, боевые действия вести не пришлось. Как сообщает псковская летопись, «.и поехаша прочь, не управив ничего же, приехали все здоровы» (Псковская 1 -я летопись, 2003: 82-83).

Итак, к началу большой московско-литовской войны 1500—1503 гг., когда воинское дарование Александра Владимировича развернулось в полной мере, за ним числится как минимум 5 операций, в рамках которых князь выступал либо как полковой воевода в составе крупного полевого соединения, либо как командующий подобного соединения. Попробовал себя и в наступательных действиях, и в оборонительных. Это солидный опыт, подготовивший князя А.В. Ростовского к самым известным победам его воеводской биографии.

ЛИТОВСКИЙ ФРОНТ: В ЗЕНИТЕ СЛАВЫ

В 1499 году на службу Ивану III переходит несколько видных верховских князей, из-за чего разражается большая война с Литвой. Для Московского государства она принесла громадное расширение территории, большую воинскую славу и показала его военно-политическое могущество. А для Великого княжества Литовского это вооруженное противостояние обернулось растянувшейся на несколько лет катастрофой.

Война застает Александра Владимировича в должности псковского наместника. Он собирает псковичей и наносит удар по северо-восточным окраинам ВКЛ. Поход князя А.В. Ростовского совершался летом 1500 года, точнее указать затруднительно. Он довольно скупо освещен источниками, однако можно понять, что на сей раз полководец добился выдающегося успеха.

Ему удалось взять Торопец и пленить тамошнего литовского наместника князя Семена Соколинского; это произошло 9 августа 1500 года (Псковская 1-я летопись, 2003: 84; Сборник, 1884: 345; Разрядная книга, 1977: 57) 1. Поход рассматривался со-

1 В разрядах встречается ошибочное отнесение этого похода к 1499 году (Разрядная книга, 1977: 55); однако разрядные книги пространной редакции в целом отличаются

временниками как крупное военное предприятие, он даже попал на станицы позднего новгородского летописания, крайне скудного известиями обо всем, что происходило за пределами Новгородчины. Его ставят в один ряд с известными событиями раннего этапа этой грандиозной войны — походами Якова Захарьина из Москвы, князя Даниила Васильевича Щени из Твери и Андрея Федоровича [Челяднина] из Новгорода (Летопись, 1879: 59).

Город Торопец — крупный административный центр, обладавший сильной (хоть и деревянной) крепостью. Удар в этом месте должен был весьма болезненно сказаться на общем, и без того крайне сложном положении Великого княжества Литовского. В 1503 году, когда было заключено мирное соглашение, Торопец с окрестными волостями перешел к Московскому государству (Базилевич, 2001: 464).

Весной 1501 года Александр Владимирович покинул псковское наместничество: его решили использовать прежде всего как искусного полководца на литовском фронте.

В апреле 1501 г. его прямо из-под Пскова перенаправили на другое направление: «А во Тверь отпустил князь великий сына своего великого князя Василья», — и одним из военачальников, окружавших наследника престола, оказался Александр Владимирович. Летом же (17 июня или, в другом разряде, июля) князь вместе с прочими воеводами получил распоряжение от Твери «иттить... на литовского короля». Он был тогда одним из воевод в большой рати, подчинявшейся видному полководцу князю Даниилу Васильевичу Щене (Разрядная книга, 1966: 31; Разрядная книга, 1977: 67). Исход похода не ясен, видимо, боевые действия ограничились масштабным разорением территории противника и быстро прекратились: уже в сентябре того же года князь получает новое назначение.

Годом ранее на сторону Ивана III перешли два удельных князя, контролировавших ключевые, стратегически важные города у «литовского рубежа»: князь Семен Иванович Можайский и князь Василий Иванович Шемячич. Прежде это были противники Москвы. Семен Иванович возглавлял войско, активно боровшееся за верховские городки в прошлую московско-литовскую войну. А теперь они отдали Москве под власть свои владения: Чернигов, Стародуб, Гомель, Любеч, Рыльск и Новгород-Северский. С их же помощью Иван III забрал у Литвы Путивль. В литовском доме как будто обрушилась стена. В обороне восточных рубежей появилась чудовищная брешь в несколько сотен километров. Закрыть ее было просто нечем. Великий князь московский склонен был использовать до последней возможности и эту брешь, и военные ресурсы новых своих полуподданных-полусоюзников. Осенью 1501 г. войска обоих князей по распоряжению Ивана были направлены к Мстиславлю, где стоял сильный литовский заслон: «Князь Михайло Ижеславский... да великого князя Александра Литовского воевода Остафей Дашкович з двором великого князя заставою и с желныри», — а также некий воевода Якуш Костевич (Летописный свод, 1963: 335; Воскресенская летопись, 1859: 240-241; Разрядная книга, 1966: 32).

Причина перехода князей на сторону Москвы лежит как в политической, так и в религиозной плоскостях. Великий князь литовский Александр предпринял действия, приведшие в итоге к самым плачевным для него последствиям. До конца XV в. нерушимость православия на русских землях Великого княжества Литовского была чем-то само собой разумеющимся. М. Меховский в своем трактате «О двух Сарматиях» писал,

обилием хронологических неточностей в ранней части (особенно период правления Ивана III и Василия III), походы и сражения «гуляют» на пространстве в два, а то и три года, порой повторяются. Поэтому использовать данный источник как основу для датировки событий русской военной истории крайне рискованно. Более надежна Разрядная книга 1475—1598 гг. и даже летописание.

что «...в Полоцке, Смоленске и затем к югу за Киев все... держатся греческого обряда и подчиняются патриарху Константинопольскому» (Меховский, 1936: 109). Великий князь Александр сделал попытку принудительного введения унии среди всего православного населения, а также оказал давление на свою жену Елену Ивановну, дабы она оставила православие (Воскресенская летопись, 1859: 238; Сборник, 1882: 274; Базиле-вич, 2001: 387-400; Хорошкевич, 1980: 105-106, 115-116). В частности, в Полоцке между 1497 и 1500 гг. был основан бернардинский костел, и ему передана была земля, которой до этого владела православная церковь святого Петра (Полоцкие грамоты, 1980: №248, 249; Полоцкие грамоты, 1982: 36, 163-165). По причине «нужи о греческом законе» в 1500 г. на сторону Ивана III перешло сразу несколько сильнейших князей, ранее служивших Александру. Среди них — князья С.И. Бельский, С.И. Можайский и М.В. Шемячич. Современный исследователь М.М. Кром высказал предположение, согласно которому попытка ввести унию имела верхушечный, придворный характер и не затронула князей литовско-московского порубежья; она послужила них всего лишь предлогом для перехода на сторону Москвы, а реальной причиной стала возможность получения от Ивана III политических льгот и земельных приращений (Кром, 1995: 93-97). Однако убедительных аргументов в пользу своей гипотезы он привести не сумел. Действительно, перешедшие на сторону Ивана III удельные князья получали новые земли, однако нет причин отрицать конфессиональный фактор, толкавший их к переходу под власть единоверца1. В 1499 г. на сейме была подтверждена Городельская

1 Так, например, М.М. Кром пишет: князь С.И. Бельский жаловался Ивану III на то, что великий князь литовский Александр «посылал. владыку смоленского да своего бис-купа виленского к князьям к русским и ко всей Русии, которые держат греческий закон, и говорил им от себя, чтобы они приступали к римскому закону», — а в ответ литовский правитель отрицал факт посылки архиереев ко князю Бельскому, потому что он третий год его «в глаза не видел»; по мнению М.М. Крома «.логика этого ответа такова: князь Семен уже третий год не появляется при дворе, и, стало быть, великий князь не мог послать к нему упомянутых иерархов. В самом деле: невероятно, чтобы высшие иерархи католической (виленский епископ) и православной церквей (нареченный митрополит Иосиф) лично объезжали всех православных князей в Великом княжестве, включая самые отдаленные уделы на границе с Москвой.» Однако князь Бельский и не писал, что названные архиереи объехали «всех православных князей». Бог весть, кого они успели объехать, а кого нет, и кто объявил о переходе на сторону Москвы еще до их приезда; достаточно было и того, что от них могли прибыть доверенные лица с грамотами соответствующего содержания. Это уже послужило бы серьезным толчком к расставанию с Великим княжеством Литовским. Далее М.М. Кром замечает, что 1 февраля 1500 г., «в разгар кампании по проведению унии» князь Б. Глинский (наместник путивльский) пожертвовал православному Никольскому Пустынскому монастырю свое имение в Киевском повете; отсюда делается вывод: «Совершенно очевидно, что здесь, на Северской "украине" никакие униатские эмиссары не появлялись, и жизнь православных князей и всего местного ("русского") населения текла в обычном русле, без каких-то изменений». Представленный аргумент явно не соответствует сделанному выводу. Имел ли «эмиссар унии» право что-либо запретить наместнику Путивля? Трудно сказать. С другой стороны, князь Глинский мог сделать пожертвование, именно чтобы поддержать монастырь в надвигающиеся трудные времена. Да и пример Полоцка говорит об обратном: там земля православного храма оказалась отторгнутой. В целом же конструкция, предложенная М.М. Кромом, имеет слабую фактическую базу, в большей степени она опирается на логические спекуляции.

уния с католической Польшей, но об этом даже опасались распространяться, не желая вызвать лавину княжеских переходов (Wasilewski, 1913: 36).

Религиозно-политический конфликт был серьезнейшей причиной очередной московско-литовской войны. Православие являлось мощным козырем великих князей московских в борьбе за влияние на территории «Литовской Руси». Авторитет московского государя был бы подорван, не прими он энергичных мер к защите православия.

Возвращаясь к ситуации 1501 года: два удельных князя, недавно перешедших на сторону России, явно не располагали достаточными силами, чтобы разгромить литовский корпус под Мстиславлем. Летом 1500 г. литовская армия во главе с гетманом князем Константином Ивановичем Острожским была разбита на реке Ведроше, сам Острожский попал в плен. За год литовцы вновь собрались с силами. Как видно, ядро новой армии находилось именно у Мстиславля — город оказался в ту пору на «передовой» — в непосредственной близости от земель, недавно занятых московскими полками; к тому же, он с юга прикрывал Смоленск, пока еще занятый литовцами. Сюда пришел и «двор» (или, по крайней мере, часть «двора») великого князя литовского, т.е. лучшие боевые формирования. Мстиславль давал литовцам отличную операционную базу для действий против любого наступления воевод Ивана III северо-западнее Старо-дуба и Брянска.

Поэтому главный элемент в большой пятиполковой армии, предназначенной для разгрома литовской группировки под Мстиславлем, составили московские полки, а не отряды удельных князей. А старшим среди «государевых воевод» был назначен князь А.В. Ростовский (Разрядная книга, 1966: 32).

В разрядах похода на Мстиславль Александр Владимирович ставится третьим по старшинству после князей С.И. Можайского и В.И. Шемячича. Формально, их статус — статус удельных князей — выше статуса служилого аристократа, какой имел в Московском государстве Александр Владимирович. Однако именно он командовал основными силами армии, развернутой для наступления1, т.е. фактически князь А.В. Ростовский являлся главнокомандующим.

В летописном известии о Мстиславльской наступательной операции Александр Владимирович назван «боярином» (Воскресенская летопись, 1859: 240-241). Позднее, в документах, касающихся нескольких воинских кампаний, вплоть до 7018 (1509/1510) года, его не именуют с этим думным чином. И А.А. Зимин отнес обретение боярства князем А.В. Ростовским к периоду не ранее Новгородско-Псковского похода Василия III, относящегося к этому году (Зимин, 1988: 80). Действительно, летописное известие 1501 г. могло содержать в себе анахронизм: летописец мог назвать известного ему боярина с этим чином еще до того, как чин был реально пожалован. Когда Александр Владимирович реально удостоился боярства, вопрос сложный. В дипломатических документах, касающихся приема в Москве литовского посольства Юрия Глебова 7014 (1505/1506) года он четко назван боярином (Сборник, 1882: 480), хотя в разрядных списках походов 1506 г. на Казань и 1508 г. к Дорогобужу его именуют без боярского чина (Разрядная книга, 1966: 37, 42-43). Разрядное делопроизводство вообще далеко не всегда воспроизводит думные чины. Поэтому, вопреки мнению А.А. Зимина, боярский чин был получен князем А.В. Ростовским, скорее всего, до сентября 1501 г. Можно предположить, что Иван III пожаловал его Александру Владимировичу в награду за Торопец. Обретение боярства — большой скачок в карьере князя. Думается, весьма позитивно сказался он и на положении Ростовского княжеского дома при дворе великого князя московского в целом.

1 Переводя на язык разрядных книг, занимал пост первого воеводы Большого полка московских войск.

Судя по московским летописям и разрядам, под Мстиславлем рать князя А.В. Ростовского и удельных князей нанесла литовцам серьезное поражение.

Летопись сообщает: «Приидоша воеводы к граду Мстиславлю ноября 4, в четверток, и срете их из града. И снидошася полки. И, Божиею милостию, одолеша полки великого князя. и многих литвы изсекоша, тысяч семь, а иных многих поимаша и знамена их поимаша, а князь Михайло едва утече в град. И воеводы велико князя, постояв у града, землю чиниша пусту, и возвратишася к Москве с многим пленом» (Летописный свод, 1963: 335; Воскресенская летопись, 1859: 240-241). Разрядная запись уточняет: в результате битвы московские воины «поимали» некоего Федня Скрыпова и пожгли посады Мстиславля, поскольку литовские воеводы «утекли» в город, и их некому было оборонять (Разрядная книга, 1966: 32).

Летописный источник, созданный противной стороной, признает только то, что к Мстиславлю, когда там «в заставе» стояли «многие люди литовские», пришли вражеские полки и с ними Семен Иванович Можайский. Князь Михаил Мстиславский (он же Ижеславский), старшее лицо в литовском воинстве, всего-навсего узнал об их движении к Мстиславлю и. отступил в город. Противники его «стояли [под городом] немало времени и учинили много зла вокруг города» (Хроника, 1907: 563). Иначе говоря, урон, нанесенный воинством Александра Владимировича и удельных князей, отмечен, боевое же столкновение обойдено вниманием. Однако в остальных случаях, когда московская рать проходила по литовским волостям и подвергала их разорению, западнорусские летописцы не фиксировали ничего: города не взяты, прочее же — обыденное для многолетних московско-литовских войн дело, не о чем говорить. Следовательно, под Мстиславлем все же произошло нечто более значительное, нежели простое мирное отступление литовской «заставы» в город и разорение окрестных земель.

По всей видимости, сражение все-таки состоялось, литовцы поиграли его и отступили под защиту стен Мстиславля1. К этому подводят и другие, косвенные свидетельства. Так, например, московские воеводы могли доказать свой успех, предъявив пленников и неприятельские знамена, взятые как трофеи на поле боя. Кроме того, Иван III, чрезвычайно трезвомыслящий политик, после битвы отправил в войско гонца Ивана Ярова с посланием для военачальников: «Вас, оже даст Бог, за вашу службу жаловать хотим». За пожалованиями «.велел князь великий князю Александру и иным воеводам ехать к себе» (Разрядная книга, 1977: 77). Значит, Москва признавала значимость победы, одержанной под Мстиславлем.

Кстати, среди приглашенных к великому князю воевод Александр Владимирович поставлен на первое место: «Князю Олександру и иным воеводам велел князь великий к себе ехоть, а у князей велел оставить в Стародубе князя Ивана Воротынского да князя Петра Лобана Ряполовского. А написано в речи князю Ивану Воротынскому

1 К такому же выводу пришли и другие исследователи (Базилевич, 2001: 428—429; Кром, 1995: 119). Базилевич даже высказал мысль, согласно которой «в задачу похода под Мстиславль не входили осада и штурм этой литовской крепости. целью похода, произведенного уже глубокой осенью, являлся не хорошо укрепленный Мстиславль, а разгром собранных около Мстиславля войск». Впрочем, источники не позволяют ни подтвердить, ни опровергнуть это соображение К.В. Базилевича. По косвенным признакам, он прав: нигде не говорится о действиях московской артиллерии и даже просто о ее присутствии в войске удельных князей и князя А.В. Ростовского. Если бы целью похода было взятие города, очевидно, пушки были бы применены, а летописцы и составители разрядов вряд ли упустили бы столь важное обстоятельство. Видимо, в Москве планировали нанести удар по литовской группировке, опасно выдвинувшейся на дистанцию короткого удара по городам, занятым ранее полками Ивана III.

наперед князя Петра Ряполовского, а Ряполовскому после». Князья И.М. Воротынский и П.С. Ряполовский Лобан — воеводы Передового полка, оставленного для охраны западного рубежа (Разрядная книга, 1977: 76-77). Тут можно увидеть не только старшинство князя А.В. Ростовского в походе, но и, по всей видимости, признание его особых заслуг на ратном поле.

Конечно, количество потерь, нанесенных литовской стороны (7000 человек!) выглядит преувеличением. Да и в целом по летописным памятникам и сражение у Мстиславля вызвало далеко не столь значительный резонанс, как чудовищная катастрофа литовского войска на Ведроше 1500 г. Однако сам факт значительного поражения литовцев сомнений не вызывает. Для неприятеля оно было вдвойне неприятным, поскольку он не сумел расквитаться за разгром на Ведроше и перехватить инициативу.

После первых, исключительно удачных действий Москвы и ее союзников, война продолжалась еще долго, и шла она с переменным успехом.

К 1502 г. относится большой поход московской армии на Смоленск. Возглавил его 20-летний сын Ивана III Дмитрий Жилка. Князь А.В. Ростовский вместе с князем Федором Ивановичем Рязанским возглавлял полк левой руки (Разрядная книга, 1966: 34).

Поход начался летом, усталые полки вернулись к Москве 23 октября; кампания закончилась неудачей. Смоленск штурмовали, обрабатывали его артиллерией, но, как сообщает летопись, «града... не взя, понеже крепок бе». Войска, осаждавшие Смоленск, сумели всего лишь разорить его окрестности.

Относительно причин неудачи высказывались разные соображения: недостаток продовольствия, самовольный отъезд бойцов московской поместной конницы в дальние волости для грабежа, относительная слабость осадной артиллерии, мощь крепостных сооружений, лояльность смолян великому князю литовскому, от которого они незадолго до начала осады получили льготную грамоту по налогам; в литовских источниках находили даже намеки на некую эпидемию, выкосившую часть осаждающих (Воскресенская летопись, 1859: 240-243; Сборник, 1884: 461; Базилевич, 2001: 440; Кром, 1995: 183-185). Однако главная причина неудачи, возможно, кроется в ином. На исход осады Смоленска самым скверным образом повлияла слабость московского командования. Дмитрий Иванович Жилка не раз возглавлял большое войско, однако боевые достижения его — неизменно более чем скромные, а в 1506 г. он покажет редкое легкомыслие и самонадеянность под Казанью1. Он, скорее, мешал более опытным военачальникам осуществлять тактическую работу. Воеводы с очевидным тактическим дарованием, т.е., прежде всего, Яков Захарьин (второй воевода Большого полка) и князь А.В. Ростовский, стоявший еще ниже в служебной иерархии, не имели решающего голоса, что, по всей видимости, привело к трагическим последствиям. Современный исследователь Н.С. Борисов, знаток воеводского корпуса Московского государства, резонно заметил о Дмитрии Жилке: «Ни в этом походе, ни в других он не отличился полководческими дарованиями». И, далее: «Дмитрий Жилка явно не годился на роль диктатора», — а потому не сумел «железной рукой» восстановить дисциплину в армии, когда осаждающие увлеклись грабежами в ущерб основной цели похода (Борисов, 2000: 494-495). Думается, это еще весьма мягкая и щадящая оценка московского главнокомандующего.

Как только воеводы вернулись от стен Смоленска, в Москве начали готовить «ответный удар» — в отместку за недавнее поражение. Эту операцию Иван III не пожелал доверить проштрафившемуся отпрыску и отдал пятиполковую армию под команду

1 О казанском походе 1506 г. подробнее см. ниже.

16

князю А.В. Ростовскому. По всей видимости, великий князь не увидел за ним какой-либо вины в провале смоленской осады, а значит, по-прежнему доверял Александру Владимировичу. Армия вышла в поход «из Северы на Литовскую землю» в декабре 1502 г. Вместе с московскими полками шли отряды многочисленных удельных князей: старых знакомых князя А.В. Ростовского — С.И. Можайского (он же князь Стародуб-ский) и В.И. Шемячича, а также Ивана Семеновича Одоевского, его младшего брата Василия по прозвищу Швих, Ивана Михайловича Воротынского и рязанских воевод Якова Назарьева да «Чавки Васильева сына Дурнова». В походе, конечно, участвовали и государевы воеводы, но их немного: помимо самого командующего — брянский наместник И.В. Ляцкий-Жук, С.И. Воронцов, малозаметный князь В.В. Ромодановский и князь И.М. Оболенский-Репня (Разрядная книга, 1966: 34; Разрядная книга, 1977: 79)1. Соответственно, они вряд ли располагали значительными силами.

Судя по составу этой пестрой армии, готовили ее наспех, не для серьезных боевых действий, а для своего рода акции устрашения, которую и осуществил Александр Владимирович. Одновременно с нею о Литве ударили: из Новгорода Великого — знаменитый полководец князь Д.В. Щеня с полками, а изо Ржева — князь М.И. Булгаков с полками. Получилось нечто роде «фронтовой операции»: литовцев били на огромном пространстве в сотни и сотни километров.

Русские армии, как отмечает Базилевич, пробыли на вражеской территории минимум до последней декады февраля 1503 г. (Базилевич, 2001: 440, 445). Притом полевое соединение князя А.В. Ростовского, по всей видимости, задержалось там дольше прочих или же действовало с наибольшим размахом: об этом свидетельствует известие Ермолинской летописи: «В лето 7011. Посылал князь великий на Литву воевод своих князя Александра Володимировича Ростовского да Григорья Федоровича (Давыдова-Челяднина. — Д.В.), да князя Ивана Перемышльского (Воротынского. — Д.В.)» (Ермолинская летопись, 2004: 197). В разряд похода «из Северы» входили все эти военачальники, но помимо них там указаны и другие воеводы, в том числе и более значительные. Вероятно, отпустив часть полков назад, князь А.В. Ростовский с легким корпусом продолжал диверсии. А уже в марте начались московско-литовские переговоры о мире. К тому времени должен был возвратиться и он.

Весной 1503 г. между Москвой и Вильно было установлено перемирие, завершившее войну. Вместе с ним закончилась и боевая работа князя А.В. Ростовского на литовском фронте.

Великое княжество Литовское отдало Чернигов, Любеч, Торопец, Путивль, Брянск, Дорогобуж, Мосальск, Мценск, Трубчевск, Серпейск, Новогород-Северский, Рыльск, Гомель, Стародуб, Хотимль и Мглин, Карачев, Радогощ, Белую, а также ряд других городов. Это был самый крупный военный успех за всю жизнь Ивана III, наполненную громкими победами. Россия приобрела земли, сравнимые по площади с громадной Новгородчиной, и, видимо, превосходящие ее по численности населения.

Взятие Торопца, успех под Мстиславлем и обретение боярского чина — таковы крупные достижения Александра Владимировича. После Мстиславля он находился в зените славы и не растерял монаршего доверия после того, как принял участие в несчастливом для русской армии походе на Смоленск. В ходе войны он был чуть ли не самым «востребованным» полководцем в обойме воевод Ивана III, который располагал в ту пору большой «обоймой» блистательных военачальников. Тактическое дарование Александра Владимировича использовали с высокой интенсивностью. Летом-осенью

1 В другой разрядной записи, ошибочно отнесенной к декабрю 1500 г. третьим воеводой Большого полка вписан также Григорий Федорович Давыдов-Челяднин (Разрядная книга, 1977: 72).

1500 года он пробыл в походе со псковичами 11 недель; в 1501-м уходит с войсками на литовцев в апреле и воюет с небольшими перерывами до ноября; в 1502-м отправляется под Смоленск летом (июль), а возвращается в конце октября, затем вновь идет с войсками на литву в декабре и заканчивает боевые действия в конце февраля — первой половине марта 1503 г. Не факт, что в промежутках от одного большого похода до другого ему не поручались менее значительные тактические операции.

Можно сделать вывод: в ходе московско-литовской войны 1500—1503 гг. князь А.В. Ростовский играет роль одного из ведущих полководцев России. На него, что называется, делает ставку Иван III.

КАЗАНСКАЯ КАТАСТРОФА

В 1502 г. Иван III свел с казанского престола вассального хана Абдул-Латифа, позволявшего себе слишком много самоуправства, и вскоре заменил его на Мухаммед-Эмина, от которого ждали большей управляемости. Но тот очень быстро повел себя иначе. Летом 1505 г. он взял под стражу представителей Ивана III, устроил бойню русских купцов, а их имущество забрал себе. Затем хан устроил набег на Нижний Новгород. Там его успешно отбили, но контроль над Казанью был утрачен.

Требовалось серьезное военное усилие России, чтобы восстановить управляемость Казанского региона. Осенью 1505 г. Иван III скончался, его место на престоле занял сын — Василий III, который начал подготовку к походу.

Наступление на Казань мыслилось московским стратегам как масштабная «фронтовая» операция. Весной 1506-го туда были направлены две большие рати по 5 полков — судовая и конная.

Первая из них, судя по количеству воевод и фигуре командующего, объединяла главные силы. Возглавляли ее брат Василия III князь Дмитрий Иванович Жилка и воевода князь Ф.И. Бельский. Конную, вспомогательную рать, возглавил князь А.В. Ростовский. Судя по числу воевод, она, даже уступая по численности судовой рати, была все же весьма значительной: в одно только Большом полку числилось четверо воевод, в других полках — от одного до трех (Разрядная книга, 1966: 37; Разрядная книга, 1977: 88-90).

Судовая рать Дмитрия Жилки прибыла под Казань ровно на месяц раньше конной — 22 мая 1506 года. Высадилась без разведки, двинулась к Казани в пешем строю, напоролась на татарскую засаду и понесла тяжелые потери.

Однако от осады Дмитрий Иванович не отказался и встал у стен города (Воскресенская летопись, 1859: 246). Он отправил гонца в Москву и получил оттуда ответ: ждать подмоги, не начинать штурм Казани, пока не подойдет новая рать — под командованием опытного воеводы князя В.Д. Холмского. Но Дмитрий Иванович не стал ее дожидаться, проигнорировав этот приказ. Как видно, его мучило ожидание кары со стороны Василия III за беспечность, проявленную при высадке и стоившую очень дорого. Он понимал: когда прибудет князь В.Д. Холмский — не только крупный военачальник, но еще и доверенное лицо Василия III, свойственник его (Василий III приходился ему шурином), тогда командование перейдет в другие руки. Следовательно, не останется ни единого шанса оправдаться за поражение, взяв город самостоятельно.

То, что произошло дальше, отражено в русском летописании с большими разночтениями и, более того, с невнятицей. Видно, что первоначальное, раннее летописное известие в более поздних памятниках летописания приняло сокращенный и искаженный вид1. Исправный текст обнаруживается лишь в Летописном своде 1518 года, а

1 Так, например, в Воскресенской летописи ни о каком приказе из Москвы не упоминается и о рати князя В.Д. Холмского не сказано ни слова; там говорится: «...25 июня

также в поздней, «московской» части 2-й Софийской летописи (Летописный свод, 1963: 339; Софийская 2-я летопись, 1853: 245). Именно по ним ниже реконструируются дальнейшие события казанской наступательной операции.

Александр Владимирович подошел к Казани с полками конной рати 22 июня. Под Казань уже двигалась рать князя В.Д. Холмского, но дойти еще не успела; Дмитрий Иванович не стал ее дожидаться. 25 июня он начал «.ко граду приступати с небрежением и граду не успеша ничтоже, но сами побеждены быша от татар. И князь Дмитрий Иванович и воеводы великого князя поидоша от Казани к Нижнему Новгороду, а царевич и воевода великого князя Федор Михайлович Киселев поидоша полем к Мурому. Царь же Магмед-Амин посла за царевичем и за Федором погоню, и угониша их до Руси за 40 верст.» Но царевич и Киселев погоню разбили, взяли пленников и спокойно дошли до Руси.

Виновник казанского разгрома — всё тот же Дмитрий Жилка, пожелавший, надо полагать, отмыть грех прежнего своего поражения триумфальным взятием Казани. Не имея достаточно сил после тяжелых потерь при высадке, он возомнил, что свежих полков князя А.В. Ростовскому ему хватит для победы. Но безобразное командование («с небрежением») опять привело его к неуспеху.

Участие князя А.В. Ростовского в событиях под Казанью напрямую не прочитывается ни в одном из летописных известий. Ясно, что он участвовал в штурме, но какова его судьба после неудачи предпринятого русскими войсками приступа, нигде не говорится.

На сей счет можно лишь строить предположения. Из кратких летописных «обмолвок» видно, что в боях за Казань объединенная русская армия сначала как будто имела частный успех: «Приступаху ко граду к Казани и многих татар побиваху» (Софийская 1-я летопись, 1853: 51; Воскресенская летопись, 1859: 246). Более отчетливо говорит «Казанская история»: «Егда же воем русским пришедшем х Казани, и первое дал им Бог победу на казанцов, потом же — ох, увы нам — разгневася на ня Господь, и побеждены быша христьяне от поганых: побил казанский царь, из града вышед, обоя воя руския, конную рать и судовую, лестию некою» (История, 2000: 26).

Иными словами, приход конной рати с опытным полководцем во главе дал объединенным силам осаждающих некий тактический успех. Лишь потом этот успех превратился в поражение.

Конечно, «Казанская история» — источник очень своеобразный. Пласт исторических фактов порой довольно трудно отделить в нем от литературной фантазии автора и христианских нравоучений. К тому же, «Казанская история», созданная в середине XVI столетия, в любом случае — слишком поздний источник для событий 1506 г. Однако какие-то отголоски событий столь большой давности могли быть известны автору, который долгое время провел в Казани как высокопоставленный пленник и даже, по его словам, мог беседовать с «царем казанским» и его «вельможами» (Там же: 3).

Летописец объясняет финальную неудачу тем, что, отбив в первом бою у стен Казани ханские шатры и припасы, русские воины упились, обожрались, стали беспечно спать до полудня. Казанцы сделали вылазку и нанесли страшный урон русском войску

князь Дмитрей Иванович, такоже и воеводы великого князя вскоре побегоша восвояси, никем же гоними, грех ради наших людей многих истеряша» (Воскресенская летопись, 1859: 246). Между тем, рать князя В.Д. Холмского точно шла на подмогу и была остановлена под Муромом известиями о том, что князь Дмитрий Жилка уже потерпел под Казанью поражение и отступил со всеми войсками. Кое-где говорится, что конная рать только-только «поидоша» к Казани 22 июня, хотя вся хронология событий четко показывает, что это писцовая ошибка: не «поидоша», а уже «приидоша».

на Арском поле и Царском лугу. Русские воеводы едва сами смогли убежать, людей же их полегло очень много. Погибли князья ярославские Андрей Пенков, Михаил Курбский и Карамыш (князь М.Ф. Курбский по прозвищу Карамыш. — Д.В.) с братом Родоманом (Романом. — Д.В.), а также Федор Киселев. Еще некий «Дмитрий» попал в плен к казанцам и был замучен (Там же: 27-28). Тут много неточностей: в частности, если под неким «Дмитрием» летописец понимает Дмитрия Жилку, то он в плен не по-пал1. А Федор Михайлович Киселев (очевидно, автор «Казанской истории» перепутал его с первым воеводой передового полка в «судовой рати» — князем Михаилом Федоровичем Курбским по прозвищу Карамыш, действительно погибшим тогда у Казани), как видно из повествования Летописного свода 1518 г., еще сразится с казанской погоней, т.е. из-под города он ушел живым. В плен он попадет лишь в 1514 г., но не татарам, а литовцам... Каким-то смутным отражением реальности можно считать лишь сам сюжет с вылазкой казанцев, ударивших на русские полки, которые с приходом конной рати потеряли бдительность.

Действительно, трудно представить, что одна лишь неудача приступа заставила русские полки снять осаду и уйти восвояси. В конце концов, была середина лета, от Москвы шли резервы, стояние у Казани могло еще продолжиться с изрядной надеждой на успех. Как видно, воеводы «побежали» вовсе не «никем же гонимы», а именно «побеждены быша от татар». Иначе говоря, получили гибельной силы контрудар. Русская армия потеряла боеспособность, возможна, оказалась у черты полной деморализации.

Где в момент отступления оказался князь А.В. Ростовский? Этого не видно. Однако разрядные записи дают сведения, позволяющие высказать обоснованное предположение: он, а также некоторые другие воеводы его «конной рати» получили ранения и были вывезены соратниками из-под Казани в тяжелом состоянии. Руководить войсками они не могли.

Русские войска отступали из-под стен города так же, как и пришли к нему: двумя разными группировками. Одна ушла к Нижнему Новгороду, очевидно, на судах, а вторая, как подчеркивает летописец, «полем», отправилась в Муром. Во главе второй стояли некий «царевич» и Федор Михайлович Киселев — крупный вельможа, дипломат, но не воевода: его не было в разрядах казанского похода2. А вот один царевич в разряде «конной рати» князя А.В. Ростовского точно присутствовал. Формально он был «прикомандирован» к передовому полку. В летописях и разрядных документах его именуют по-разному: Геналей, Зеналей, Аналей, Дзенай и т.п. (Разрядная книга, 1977: 90; Воскресенская летопись, 1859: 246). Следовательно, к Мурому выходили остатки соединения князя А.В. Ростовского. Государев воевода, которому поручен был передовой полк, — князь П.С. Ряполовский по прозвищу Лобан, — так же не смог возглавить отступающее соединение, очевидно, он и сам оказался ранен (князь выжил, в документах Московского делопроизводства он упоминается и позднее). И вот тогда команду пришлось принимать третьему по значимости военачальнику — служилому татарскому царевичу Геналею.

По всей видимости, неудача под Казанью никак не сказалась на доверии Василия III князю А.В. Ростовскому. По летописям и разрядам не видно, чтобы он потерял в чинах, испытал на себе опалу или подвергся иному наказанию. Вероятно, Василий III

1 Впрочем, возможно, имеется в виду Дмитрий Васильевич Шеин, второй воевода Большого полка, который действительно сгинул в казанской кампании (Типографская летопись, 1921: 215).

2 Вероятно, он был «прикомандирован» к армии как специалист дипломатической направленности, — на тот случай, если придется вести с казанцами переговоры.

не считал его виновником поражения; или, во всяком случае, считал его вину незначительной по сравнению с явными проступками Дмитрия Жилки.

Единственным показателем относительного падения статуса Александра Владимировича в воеводском корпусе является то, что его более не назначают командующим самостоятельных полевых соединений. Он получает видную, но все-таки второстепенную тактическую работу — полковым воеводой в армиях, которые возглавляют другие. Это не приносило «порухи» его родовой чести: им командовали военачальники исключительной знатности. Однако тактический дар его довольно долго находил лишь ограниченное применение.

ЖИВОЙ ЩИТ

На протяжении 1507—1508 гг. Александр Владимирович должен был вновь драться на московско-литовском фронте. Как уже говорилось выше, на этот раз ему не досталось ярких, первостепенных ролей.

В сентябре 1507 г. пятиполковое русское соединение совершает набег на окрестности Мстиславля. Это хорошо знакомый князю А.В. Ростовскому театр военных действий, но теперь воевода всего лишь возглавляет передовой полк, а всей армией командует князь В.Д. Холмский. Соединение ходило «литовские земли воевати», — видимо, более серьезных задач перед ним не ставили (Разрядная книга, 1966: 38; Разрядная книга, 1977: 93; Воскресенская летопись, 1859: 248). Типографская летопись освещает кампанию довольно странно: воеводы государевы были отправлены на вражескую территорию «искати воевод литовских», но те «побежали», т.е. сражений больших не вышло, удалось лишь сжечь посады у Мстиславля; однако под Кричевым погиб от пищальной пули знатный человек — М.В. Образцов; значит, какие-то боевые столкновения все-таки произошли. Польский хронист Ваповский сообщает, что русские войска осаждали Мстиславль и Кричев, но, не взяв ни тот, ни другой, скоро отступили (Wapowski, 1874: 75-76). Возможно, Холмский надеялся, что сможет взять какой-нибудь приграничный город набегом, «скорым изгоном», однако встретил серьезное сопротивление и, не имея тяжелой артиллерии, а также пехоты, быстро оставил осадные предприятия.

Годом позднее, осенью 1508-го, литовцы начали масштабную наступательную операцию в районе Дорогобужа. От Смоленска на Дорогобуж двигался Станислав Кишка с войсками.

Ход боевых действий не вполне ясен, но, видимо, Кишка успел дойти до города и занял своими отрядами, как минимум, посады дорогобужские (судьба крепости не отражена в русских источниках, а вот литовские сообщают, как заметил М.М. Кром, что Кишка город спалил) (Кром, 1995: 187). Авангардные части литовский полководец отправил далее на восток.

Оборонительная операция потребовала значительных резервов. Вяземский гарнизон, коим командовал князь В.В. Шуйский, был, как видно, невелик. Но тамошним воеводам приказали: идти к Дорогобужу, противодействовать литовцам.

Навстречу Кишке вышла из Москвы и русская армия во главе с испытанным Яковом Захарьиным-Кошкиным. Ему придали отряд, стоявший в Можайске и возглавлявшийся князьями В.Д. Холмским и А.В. Ростовским. Холмский доложил: людей у них мало, требуется пополнение. «З городов» стали сочно собирать пищальников и посоху для отправки под Дорогобуж. В конечном итоге армия, предназначенная для контрудара, приняла устрашающий вид: туда стянули большие силы.

У Холмского в можайском отряде Александр Владимирович числился вторым воеводой, а при соединении всех сил под знаменами Якова Захарьина-Кошкина он ока-

зался третьим воеводой Большого полка. Эта должность оставляла ему лишь самые незначительные возможности влиять на тактический рисунок операции.

Армия готовилась к генеральному сражению. Из раздутого по численности Передового полка Холмскому и Ростовскому выделили два отряда поместной конницы — усиливали части, подчиненные опытным военачальникам, на которых в Москве, видимо, возлагали особую надежду.

Тем временем литовцы начали строить оборонительные сооружения в Дорого-буже. Они планировали здесь закрепиться.

От Вязьмы к Дорогобужу были заранее выдвинуты легкие силы князя М.В. Горбатого-Кислого, Александра Заболоцкого и Андрея Салтыкова — «литовских людей отведать и языков добывать».

У Дорогобужа передовой отряд литовцев был разбит авангардными частями русского войска и потерял около 100 человек. Александр Владимирович в этом деле не участвовал, он двигался с основными силами войска. Кишка, как говорилось выше, уже был в Дорогобуже, но услышав о приближении русских полков, отступил из города. Литовский полководец предпочел уступить позиции без боя. Московская армия встала на оборону Дорогобужа и осталась там даже после того, как неприятель ушел. Впоследствии под ее охраной в Дорогобуже итальянскими инженерами возводились деревянные укрепления — уже не литовские, а русские (Разрядная книга, 1966: 42-43; Разрядная книга, 1977: 107-111; Воскресенская летопись, 1859: 248).

Итак, русская армия готовилась к большой битве, ее не произошло, но был достигнут серьезный стратегический успех: удалось отбить Дорогобуж и заставить отступить литовское воинство.

Война продлилась относительно недолго и закончилась незначительными потерями для России: литовцы отрывают от нее город Любеч. Однако обе стороны понимают, что решающая схватка еще впереди и постепенно готовятся к ней.

В межвоенную пору Александр Владимирович занимает одну из верхних позиций в придворной иерархии. Статус его весьма высок, Василий III числит его среди своих приближенных. Так, князь А.В. Ростовский сопровождает Василия III в походе к Новгороду Великому осенью 1509 г. (первым в боярском списке). А когда Василий III принимает решение окончательно демонтировать независимость Псковской вечевой республики, столь важное дело, как приведение псковичей к присяге на великого князя, московский правитель доверяет именно ему вместе с И.А. Федоровым-Челядниным (январь 1510-го) (Разрядная книга, 1966: 44; Разрядная книга, 1977: 113).

Таким образом, придворный статус Александра Васильевича в тот момент оказывается даже несколько выше, нежели статус воеводский.

Большая война началась в 1512 г. и продлилась около десятилетия. Двумя главными ее стратегическими направлениями были борьба за Смоленск и Полоцк.

Зимой 1512/1513 года две больших русских армии вошли на земли Великого княжества Литовского. Первая из них двинулась на Смоленск, а вторая — на Полоцк.

Весь 1513 год прошел под знаком отчаянных усилий московских воевод взять обе твердыни. Оба города упорно оборонялись, под их стенами полегло немало московских ратников. Полки Василия III отступали в изнеможении, но вскоре возвращались с новыми силами и опять начинали осаду. Никаких успехов! Казалось, вся сила московская будет бессмысленно перемолота в тяжелых боях...

В первой половине 1514 года Москва отдыхала от войны и собиралась с силами. Летом армия Василия III в очередной раз подошла к Смоленску.

Этот город — древняя столица одного из русских княжеств. В XIII—XIV столетиях Смоленское княжество являлось фактически независимым государством. Но к западу от него постепенно разбухала громада Литвы. В 1404 году литовцы, после долгой

борьбы, захватили Смоленск. В 1440-х годах город поднял восстание и на два года освободился от чужой власти. Но восстание в конце концов было подавлено. Москва, не имевшая тогда сил для борьбы с Литвой, признала ее права на Смоленск. Впоследствии соотношение сил изменилось, и теперь литовцам пришлось отстаивать захваченную ими Смоленщину.

Василий III лично руководил действиями русской армии, осадившей Смоленск. Он рассчитывал использовать два крупных козыря.

Во-первых, Москва в 1508 г. (еще в прошлую войну с Литвой) обрела могучего союзника в лице князя Михаила Глинского. Будучи влиятельным магнатом, Глинский затеял восстание против нового польско-литовского монарха — Сигизмунда I, тяжко обидевшего род Глинских. Потерпев поражение, князь нашел прибежище в Москве. Глинский, прирожденный лидер, имел дар убеждения. К тому же, у него в Смоленске было немало сторонников.

Во-вторых, московские ратники доставили под стены города мощную артиллерию. Она тоже умела убеждать. по-своему. В итоге город сдался.

Вся оставшаяся часть войны прошла под знаком двух процессов: литовцы прикладывают титанические, но тщетные усилия отбить Смоленск, а Москва наращивает столь же тщетные усилия, направленные ко взятию еще и Полоцка. Итог войны: Полоцк взять не удалось, но Смоленск остался за Россией.

Александр Владимирович участвовал в этом тяжком противостоянии самым непосредственным образом. Во время первого похода на Смоленск, начавшегося в декабре 1512 года и окончившегося неудачно, князь А.В. Ростовский возглавлял полк правой руки вместе с батом великого князя Юрием Ивановичем. Он же числится боярином в свите Василия III (вторым в списке), оставаясь, таким образом, одним из его доверенных лиц (Разрядная книга, 1966: 48; Разрядная книга, 1977: 126-127).

А.А. Зимин пишет: «В первом Смоленском походе 1512—1513 гг. А.В. Ростовский вторым из бояр (после Д.В. Щени) сопровождал Василия III. Он был приставлен к передовому полку (В действительности же, он командовал Полком правой руки. — Д.В. ), который номинально возглавлял дмитровский князь Юрий Иванович. Во втором и третьем Смоленских походах 1513 и 1514 гг. князь Александр возглавлял большой полк, т.е., по существу, всю русскую армию» (Зимин, 1988: 80). Всё, что относится в этом утверждении ко второму и третьему Смоленским походам, — ошибка. Князь А.В. Ростовский, действительно, выполнял чрезвычайно важную для успешного решения смоленской проблемы задачу, но ни Большим полком, ни в целом русской армией под Смоленском он не командовал, поскольку находился в другом месте.

В это время он возглавлял полевое соединение, служившее живым щитом для Москвы и для тех, кто осаждал Смоленск.

А понадобилось выставлять этот живой щит по очень печальным обстоятельствам.

Московская дипломатия была превосходно вооружена чрезвычайно долгим опытом выстраивания отношений с Ордой и ее осколками — ханствами чингизидов, племенными объединениями ногайцев. Московские послы умели договариваться с татарами и даже направлять их силу против литовцев. Особенно хорошо получалось это при Иване III: крымский хан был его полезнейшим союзником. Но при Василии III ситуация начала портиться. Во-первых, после казанской катастрофы 1506 г. татары почувствовали слабинку: Москву опять можно бить! Во-вторых, испортились отношения с «крымским царем» Менгли-Гиреем. Литовцы сумели перенаправить всю хищную энергию ханства в сторону Русского государства. В 1507 г. Россия впервые почувствовала «крымскую угрозу»: отряды крымских мурз, очевидно, незначительные, принялись разорять Северу — Белёвские, Козельские и Одоевские «места», — но их отбили

(Зимин, 1972: 84-85). Впоследствии борьба между двумя дипломатическими системами за Крым приведет к тому, что тамошние правители будут поочередно использоваться то Литвой против Москвы, то Москвой против Литвы: кто больше заплатит, кто больше уступит, кто посулит больше политически льгот, тот и пользуется боевыми ресурсами хана-союзника... Но накануне первых походов на Смоленск силы крымцев совершенно отчетливо послужили именно на благо литовцев.

Весной-осенью 1512 г. крымские «царевичи» совершили три больших похода на территорию России. Для Москвы это нашествие было как гром среди ясного неба: великому князю и его правительству казалось, что отношения с Крымом урегулированы... и вдруг такая напасть!

Первый удар был нанесен в апреле 1512 г. Татары приходили к Одоеву и Белеву, на Коломну и «на Волкону». Их отряды широко разошлись по южнорусским областям: «Пленища волости Воротынские и Одоевские, и Коломну, и Волок (Волкону?)». Затем состоялся второй набег: в июле на Рязанщину пришел «царевич» Магмут (Ахмат). Но тяжелее всего был третий набег: 6 октября «Приидоша татарове на Резанскую волость безвестно и приидоша под город и стояли 3 дни, и острог взяли и прочь пошли с полоном». Их возглавлял «царевич» Бурнаш (или Бурнос)-Гирей (Типографская летопись, 1921: 217; Воскресенская летопись, 1859: 252; Никоновский летописный свод, 1904: 15; Иоасафовская летопись, 1957: 160).

Если первый набег был неожиданным, и не видно, чтобы московское военное командование успело организовать противодействие, то более поздние удары (во всяком случае, второй) удавалось парировать. Москва выставляла полки на юг, и князь А.В. Ростовский оказался в числе воевод, противостоявших татарскому натиску. В мае 1512 г. его отправили воеводой «на Каширу». Летом Александру Владимировичу дали под команду пятиполковую рать, с которой воевода встал на Осетре.

По словам официальной, великокняжеской летописи, когда «царевич» Магмут ворвался на рязанские земли, «.. .учинилася ему весть, что великого князя воеводы стоят на Осетре, князь Александр Володимерович Ростовский и иные воеводы со многими людьми, а на Упе стоят воеводы князь Михайло Иванович Булгаков да Иван Андреевич и иные многие воеводы со многими людьми; и то слышав, Магмут-царевич в землю не пошел, а воротился со украйны, а воеводы великого князя за ним ходили на Поле до Сернавы да его не дошли» (Разрядная книга, 1966: 46; Разрядная книга, 1977: 117, 123; Летописный свод, 1963: 347; Никоновский летописный свод, 1904: 15). Правда, Типографская летопись показывает далеко не столь радужную картину: «Приходили татарове на Рязанские пределы и, воевав, и с полоном пошли прочь, великого же князя воеводы ходили за ними за Дон до Тихой Сосны. » (Типографская летопись, 1921: 217) — иными словами, крымцы все-таки разоряли какое-то время окраины Рязанщины. Но и в данном случае видно: им оказали противодействие, возможно, отбили «полон» или хотя бы часть его во время погони. А занимался тактической работой на этом участке именно князь А.В. Ростовский.

Немудрено, что именно его в период второго и третьего Смоленских походов поставили во главе большой рати прикрывать в районе Тулы южное направление. Весной-летом 1513 г. Александр Владимирович стоял там с пятью полками «береженья для». Притом армию ему дали значительную: у каждого полка — по двое-трое воевод, а не по одному, что говорит об относительно высокой численности полков. Годом позже, в мае-июне 1514 г., князь А.В. Ростовский вышел с той же целью к Туле, имея под командой не менее солидное полевое соединение (Разрядная книга, 1966: 49-50, 53, 55). Лишь 1 августа Василий III въехал в капитулировавший Смоленск и, вероятнее всего, тульский заслон был снят не ранее этого времени.

Сведений о каком-то порыве или просто о набеге татар за эти годы источники не приводят. Но, очевидно, опасность флангового удара крымцев была вполне реальной — это видно по нападениям татарских «царевичей» 1512 г., в ходе которых особенно сильно пострадала Рязань. А несколько лет спустя, летом 1517-го, случился большой набег крымцев как раз на тульские волости (Воскресенская летопись, 1859: 261).

Следует обратить внимание на еще одну деталь: в 1512—1514 гг. Александр Владимирович работает на износ. Весной-летом 1512-го противостоит крымцам на юге, затем конец года застает его в походе на Смоленск, а весной 1513 -го воевода уже стоит под Тулой; туда же он опять отправится и год спустя. Очень хорошо видно: Василий III надеется на этого полководца, дает ему ответственные поручения, в критических для страны ситуациях бросает на «затыкание дыр» и подолгу не отпускает из зоны боевых действий на отдых.

Смоленский триумф, к сожалению, скоро был омрачен поражением большого русского соединения под Оршей.

В литературе эта неудача оценивается по-разному. А.А. Зимин писал: «Оршанская битва задержала развитие русских успехов, достигнутых взятием Смоленска, но не могла их нейтрализовать» (Зимин, 1072: 168). В белорусской исторической литературе националистического толка этому сражению придавали значение грандиозного перелома в московско-литовском противостоянии, блистательной победы, спасшей Великое княжество Литовское; в ней видели разгром неприятеля, в несколько раз превосходящего армию ВКЛ по численности. Так, например, Г.М. Саганович писал: «Значение великолепной победы. вряд ли можно было оценить сразу. В самый критический момент был сохранен суверенитет государства, более или менее стабилизировались позиции на востоке страны. А морально измученные от неудач воины Княжества окрылились» (Сагановiч, 1992: 43-44; ^натоусю, 1992: 96; Нарысы, 1994: 1301). Современный исследователь А.Н. Лобин, думается, наиболее адекватно оценил итоги сражения под Оршей 1514 г. По его словам, «из всех сражений с Россией это была первая крупная полевая победа ВКЛ. Но по своим масштабам, задействованным силам и политическим последствиям она, скорее, претендовала на место тактической, а не стратегической победы. "Грандиозной" Оршанская битва стала прежде всего в тенденциозных сочинениях публицистов XVI в.». И, далее: «Оршанская битва не переломила ход кампании, не вырвала инициативу из рук Москвы, к тому же русские не лишились своего военного потенциала» (Лобин, 2011: 208-209, 211). К схожим выводам пришел и автор этих строк: сражение под Оршей было серьезной неудачей русской армии, но неудачей именно тактической; оно не внесло стратегического перелома в ход войны.

Литва не сумела реализовать преимущество, которое дала ей удача под Оршей. Победоносные ее войска подошли к Смоленску, ожидая, что город от одного их вида спустит флаг. Вышло иначе: литовцев отбили от Смоленска с большим уроном, они бежали, бросив обоз с припасами. Важнейшим результатом Оршанской битвы, да и в целом борьбы за Смоленск стало обессиливание обеих сторон. Их военный потенциал заметно сократился в результате понесенных потерь. Наносить удары прежней мощи не могли ни Великое княжество Литовское, ни Россия. Литовцы захватили несколько малых городков, Москва оказалась способна нанести ряд контрударов и даже занять Рос-лавль, но на выполнение второй стратегической задачи — захват Полоцка — ей уже не хватило сил. В сущности, на протяжении всей многолетней войны только раз одна из противоборствующих сторон достигла стратегической цели: московские войска взяли и отстояли Смоленск; таково главное содержание войны, закрепленное, в конечном итоге, мирными соглашениями 1522 г.

1 Соответствующую главу в коллективном труде писал П.А. Лойко.

Князя А.В. Ростовского не коснулся позор поражения — он не участвовал в битве под Оршей. Но исход баталии долгое время влиял на его служебную деятельность.

С 1515 (то ли даже с конца 1514) г. по 1517-й он возглавляет воинскую группировку, занимавшую позиции у Великих Лук. Наместничая в Новгороде с 1515 по 1522 год1, Александр Владимирович играл роль идеального военного вождя для северозападных регионов страны. Он действовал с большой осторожностью. Часть его сил оставалась на своих позициях, составляя заслон против потенциальных атак литовцев. А другую часть князь А.В. Ростовский отправлял вглубь территории неприятеля, тревожа его и не давая перейти в наступление. В то же время, он не получал приказа на самостоятельное поведение большой наступательной операции: очевидно, после Орши резервов, необходимых для подобного предприятия, не хватало. К его полкам был изначально добавлен отряд крещеного татарского «царевича» Василия Малегдаировича или Мелехдаировича, на второй год — отряд другого татарского «царевича», Федора Мелехдаировича, но на третий год у воеводы татар забрали. Следовательно, в Москве не планировали проводить на великолукском участке фронта никаких крупных наступательных действий.

Да и сам Александр Владимирович, здраво оценивая ситуацию, не рисковал идти на литовцев всеми полками (Разрядная книга, 1966: 55—56, 59, 61; Разрядная книга, 1977: 148, 153, 154—155).

В конце 1514 или первой половине в 1515 г. он отправил к Полоцку две трети своей великолуцкой армии: судя по составу воевод, ушедших на литовцев, у князя А.В. Ростовского оставались часть Большого полка, часть Сторожевого и часть полка Правой руки; прочие части этих трех полков понадобились для наступления, а вместе с ними Передовой полк и полк Правой руки в полном составе. Летописи не отразили этого похода: вероятно, он имел значение акции по устрашению и разорению противника, приободрившегося после Орши, не более того. Возможно, сразу после этого удара, литовцы в отместку произвели набег из-под Полоцка, спалили посады у Торопца и Великих Лук, грабили «с неделю», а отбить их князь не успел. Причину понять трудно: то ли оплошал, то ли основные его силы отдыхали после похода и не были вполне боеспособны, то ли сам набег имел ничтожные масштабы — на действия малого вражеского отряда слишком долго не обращали внимания. Впрочем, хронология событий, с трудом восстанавливаемая по разрядным записям, оставляет место и для другой трактовки, даже более вероятной: сначала ударили литовцы, затем к Великим Лукам была выведена группировка князя А.В. Ростовского, и она нанесла ответный удар.

Но в любом случае, это частные тактические операции, не имевшие значительного масштаба.

В 1516 г. воевода отправлял легкие отряды В.Г. Годунова, князя И.И. Засекина и В.И. Владимирова-Овцы в большую русскую армию, безуспешно пытавшуюся взять

1 Эта хронология опирается на хронологические расчеты А.А. Зимина, приведенные в начале этой работы. Но сам Зимин оставлял место сомнению в том, что князь А.В. Ростовский наместничал в Новгороде Великом столь долго без перерыва. Автор этих строк хотел бы добавить серьезный аргумент к названному сомнению: Псковская 1 -я летопись под 1518 г. упоминает другого новгородского наместника: князя В. Шуйского (Псковская 1-я летопись, 2003: 100). Следовательно, хотя бы на этот год Александр Владимирович не назначался наместником в Новгород.

2 Судя по расположению разрядной записи относительно других записей 1514/1515 года, скорее, этот контрудар по литовцам производился осенью 1514-го или зимой 1514— 1515 г.

Витебск (Разрядная книга, 1966: 55-56, 59; Разрядная книга, 1977: 145, 149, 152-153; Лобин, 2011: 188-189).

Итак, если на протяжении русско-литовской войны 1507—1508 гг. Александр Владимирович играл второстепенную роль, то большая война за Смоленск вновь выдвинула его на первый план. Каждый год ему поручается либо участие, либо руководство в 1-2 масштабных боевых операциях.

ТРИУМФ У ОПОЧКИ

В июне 1517 г. Александр Владимирович вновь вышел с войсками к Великим Лукам, чтобы продолжить тактику «заслона», активно оперирующего против литовцев.

Судя по списку воевод, князь А.В. Ростовский располагал крупными силами: в каждом полку по 2-3 воеводы — для небольшого полевого соединения хватало по одному воеводе на полк. Всего у него под началом оказалось 10 воевод. Очевидно, разведка полководца загодя установила факт широкомасштабных приготовлений литвы к наступательной операции на этом направлении. Посол германского императора барон Сигизмунд Герберштейн проезжал 29 марта через Опочку и знал, что литовцы готовятся осадить ее. «Хотя в тех местах, — пишет он, — из-за частых болот, лесов и бесчисленных рек не найти, кажется, ни одного направления, удобного для движения войск, они тем не менее двигаются прямо, куда бы им ни было нужно, высылая вперед множество крестьян, которые обязаны удалить всякие препятствия: вырубить деревья и настлать мосты через болота и реки». Добравшись до Новгорода Великого барон, по поведению тамошнего наместника — князя А.В. Ростовского, понял: «Видимо, московиты. разузнали о приготовлениях короля к осаде Опочки» (Герберштейн, 2007: 388, 390; Лобин, 2011: 193). Под команду Александра Владимировича был отправлен легкий корпус из-под Вязьмы — еще пятеро воевод с воинскими частями во главе с князем В.В. Шуйским, в том числе воевода Полка левой руки Иван Васильевич Ляцкий, которому предстояло сыграть выдающуюся роль в предстоящем столкновении с неприятелем. Вряд ли у Ляцкого под командой находилось тогда более 1000 человек, скорее, он располагал всего несколькими сотнями бойцов. Примерно такими же силами располагал и князь Федор Васильевич Телепнев-Оболенский по прозвищу Лопата, числившийся у Великих Лук вторым воеводой Передового полка в армии князя А.В. Ростовского. Оболенскому также суждено было сыграть в грядущей битве незаурядную роль (Разрядная книга, 1966: 61; Разрядная книга, 1977: 154-155).

В сентябре 1517 г. гетман Константин Острожский, когда-то разбитый на Вед-роше, а затем одержавший победу под Оршей, двинулся из Полоцка на псковский «пригород»1 Опочку. Наместником Опочки и главой тамошнего гарнизона был Василий Михайлович Салтыков (Разрядная книга, 1977: 158). Первым осадную армию Острожского встретил именно он.

Опочка не располагала мощными оборонительными сооружениями. По словам того же Гербештейна, там располагалась деревянная крепость (в отличие от Порхова и Пскова, где имелись каменные крепости), стоявшая «на высоком, островерхом, как конус, холме» (Герберштейн, 2007: 388). Скорее, этот холм и река у его основания обороняли Опочку, нежели ее невеликая крепостица. Однако Опочка все же была довольно значительным городом. М.Н. Тихомиров считал, что Опочка, во всяком случае, до ее тяжкого разорения в годы Ливонской войны, являлась крупным ремесленным центром со значительным рынком; у нее было богатое торговое прошлое, имелся обширный посад (Тихомиров, 1962: 325).

1 Малый, подчиненный городок

Очевидно, целью нападения была не одна Опочка. Да, в первой половине XVI столетия этот город мог считаться достойным призом для большой королевской армии, двинувшейся в генеральное наступление. Но за ним открывалась еще более заманчивая перспектива. Если бы Опочка быстро открыла ворота, польско-литовские войска получили бы возможность пойти дальше и захватить Вороноч1, Врев, Владимерец, если повезет, то еще и Остров, Порхов, а то и сам Псков. Объектов для осады и захвата в южном Припсковье хватало.

Наступление готовилось на протяжении многих месяцев. А.Н. Лобин указал на королевское распоряжение, отданное еще в апреле о сборе войск в Полоцке к сентябрю, ко дню празднования Рождества Богородицы. Проезжая Опочку весной 1517-го, Гер-берштейн уже прекрасно знал, что король польский планирует склонить Москву к «сносным условиям мира», нанеся здесь удар собственными войсками и договорившись с крымцами об одновременном набеге на московские владения с юга (Гербер-штейн, 2007: 294)2. Перед началом кампании сам король Сигизмунд I явился в Полоцк, обсуждал там военные планы и, отправив войска, сам остался в городе «с малыми людьми». Очевидно король возлагал на гетмана Острожского большие надежды и считал необходимым присмотреть за организацией тыловой поддержки наступления (Сборник, 1887: 64).

Полякам и литовцам удалось сконцентрировать на этом направлении значительные силы, в том числе собственно литовское ополчение Ю. Радзивилла, отряды поляков и центрально-европейских наемников («жолныри», «чахи, ляхи, угорове, литва и немцы, мураве, мозовшане, волохи и сербаве») под командой Я. Сверчовского, татарский отряд, группу военных инженеров («аристотели») а также «великий наряд пушечный и пищальный». Подойдя к Опочке 20 сентября, Острожский блокировал город во всех сторон, открыл огонь из пушек и пищалей. 6 октября гетман отдал приказ на штурм укреплений (Летописный свод, 1963: 353-354; Воскресенская летопись, 1859: 261-262; Псковская 1-я летопись, 2003: 99).

Поляки и литовцы были совершенно уверены в успехе дела. Они с презрением называли маленькую Опочку «свиным хлевом» (Stryjkowski, 1846: 391). Тем более поразил их результат приступа.

Воевода и наместник Опочки В.М. Салтыков с гарнизоном и горожанами отбивал приступы из пушек и пищалей, «и катки большими и слоны из города» (видимо, бревнами и деревянными чурками). Ему удалось нанести Острожскому большой урон. Погиб вражеский военачальник Сокул, а его знамя стало русским трофеем. Приступ длился весь день, но не привел гетмана к успеху. Князь А.В. Ростовский скоро узнал о вторжении польско-литовской армии и сообщил тревожные вести в Москву. Определяя способ противодействия столь опытному военачальнику, как Острожский, Александр Владимирович выбрал уже опробованную тактику: наносить удар небольшими мобильными отрядами, тревожить противника, не давать ему покоя; боевое ядро великолукского полевого соединения постепенно придвигалось к неприятелю, но не дробилось и не провоцировало к решающему сражению. Так началась большая оборонительная операция. По словам летописи, князь А.В. Ростовский послал «.наперед себя лех-ких людей и воевод князя Федора Васильевича Оболенского Лопату да Ивана Васильевича Ляцкого и иных воевод и детей боярских не со многими людьми, а велели им по-могати пригороду Опочке, ото всех сторон войску литовскому мешати, а сами воеводы пошли противу королевых воевод со многими людьми». Как уже говорилось выше, отряды, коими могли оперировать И.В. Ляцкий и князь Ф.В. Оболенский-Телепнев, сами

1 Ныне Воронич или Воронач — городище и деревня во Псковской области.

2 Силу крымцев московская дипломатия перенаправила против самой литвы.

по себе не могли разгромить вражескую армию, — для этого они были слишком незначительны: едва-едва полтора полноценных полка, если сложить их воедино и добавить прикомандированные части И.А. Колычева, И. Мисинова и П. Лодыгина. Однако русские военачальники использовали эффект неожиданности. Острожский, занятый организацией штурма, явно не уследил за внешней обстановкой, возможно, пренебрег разведкой и в результате подвергся внезапному удару: «Переднии воеводы государя. князь Федор Васильевич Оболенский и Иван Васильевич Ляцкий. пришед под литовское войско удариша на них с трех сторон, да литовскому войску многих побиша, а иных многих. поимаша и к большим воеводам послаша. В то же время пришла весть И.В. Ляцкому, что многие люди ляхове идут на помощь королеву войску. И Иван Васильевич с своими товарищи щед противу них, бьящеся с ними. И Божиею помощию воевод лядцких 4000 войска побиша, а иных воевод их поимаша: Черкаса Хрептова и брата его Мисюря, да Ивана Зелепугина, и многих людей живых поимаша, и пушки у них и пищали взяша и к большим воеводам их послаша». Псковская 1 -я летопись сохранила подобный рассказ об успешном рейде И.В. Ляцкого. Он узнал, что к литовцам от Бряс-лавля («от Брясловля Красногородцкие волости»1) идет подмога во главе с неким паном Черкасом. К тому времени Ляцкий уже переправился через реку Великую «и через Синю реку». Быстрым маршем он подобрался к неприятельскому сикурсу. Синяя протекает намного западнее Опочки, так что Ляцкому пришлось совершить дальний бросок в западном направлении. Литовцы «обсторожились на Ключищах2»: заняли холм и построили там острожек, а русских пленников заперли в местном храме. Ляцкий велел блокировать литовский отряд со всех сторон и взять острог приступом. Литовцы долго сопротивлялись, но, в конце концов, сдали свое укрепление; Черкас заперся в «поповом доме», пытался продолжить бой, однако его людей порубили, а самого военачальника взяли живым вместе с последними его защитниками; русских пленников выпустили на волю. Таким образом, подмоги гетман не получил. 18 октября 1517 г. Острожский отступил от Опочки, «видев своего войска падение и юже на нь победу и послышав великого государя Василия больших воевод». Русские легкие воеводы преследовали гетмана и били вдогон. Острожский бросил все воинское имущество, предназначенное для осады (Летописный свод, 1963: 353-354; Воскресенская летопись, 1859: 261-261; Псковская 1-я летопись, 2003: 99-100; Сборник, 1882: 503)3.

1 Бряславль или Брясловль — ныне: город Браслав Полоцкой области в Белоруссии, находится северо-западнее Полоцка.

2 Место никак не связано с деревней Ключище в Печорском районе Псковской области: совершенное безумие перебрасывать резервы из Бряславля под Опочку через эти Клю-чищи: войскам пришлось бы сделать огромный крюк. Скорее, место битвы находится в «Красногородской волости», это гораздо более уместный маршрут, и слова псковского летописца «от Брясловля Красногородцкие волости» следует воспринимать как описку. Видимо, правильнее было бы читать «от Брясловля через Красногородскую волость». Тем более, что дипломатических документах упомянуты боевые действия И.В. Ляцкого как раз у «Красного городка» (Памятники, 1851: 337).

Судя по дипломатическим документам, отряду князя Ф.В. Оболенского-Телепнева был придан на усиление еще менее значительный отряд — люди Ивана Мисинова, числившегося вторым воеводой в маленьком Сторожевом полку великолукской армии, а на третьем направлении действовала еще одна малая группа — отряд И.А. Колычева (второго воеводы Полка Правой руки в великолукской армии) и воинского головы Петра Лодыгина (Сборник РИО, 1887: 64—65).

Иными словами, до генерального сражения дело еще не дошло, а Константин Острожский уже почувствовал, что операция проиграна и отступил столь стремительно, что оставил русским богатые трофеи. Почему это произошло?

Обстановка вокруг литовской армии ухудшалась постепенно: крепость не сдавалась, с флангов и тыла на расположение осаждающих обрушивались удары русских «легких людей»; потери, таким образом, росли, а победа не приблизилась ни на шаг. Между тем, погода портилась. По словам Герберштейна, литовцы совершили стратегическую ошибку: «Войско прибыло слишком поздно, и из-за такого опоздания, а также из-за таяния снега должно было торопиться назад». Противореча себе, в другом месте немецкий дипломат пишет, что польские войска «из-за зимы не могли долго оставаться в поле». В любом случае он признает, что широко задуманное наступление на российскую западную окраину завершилось «безрезультатно», и в качестве главной причины указывает на погоду, не благоприятствовавшую литовцам (Герберштейн, 2007: 388, 395). Что ж, возможно климатический фактор и сыграл какую-то роль (хотя, стоит заметить, русские войска оперировали в тех же погодных условиях). Но все же главный фактор, заставивший Острожского признать поражение и скомандовать отход, — отнюдь не действия русских авангардных воевод и не дожди с морозами. От Великих Лук передвинулось к северо-западу соединение князя А.В. Ростовского — те самые «великие воеводы», о которых «прослышал гетман». Не очень понятно, успел ли Александр Владимирович схлестнуться с литовцами. Если и так, то его полки всего лишь пощипали арьергард Острожского. Но все же участие их в победе — весьма серьезное; только оно не боевое, а иного рода. Об этом говорит рапорт полководца, отправленный им в Москву 24 октября 1517 г. Князь А.В. Ростовский, главнокомандующий всей оборонительной операции, доложил Василию III, что И.В. Ляцкий с князем Ф.В. Оболенским «и иными воеводами» литовцев «многих побили и не в одном месте, а иных людей переимали, да и воеводу у них поимали1. И под Опочкой людей литовских з города побили многих, и литовского воеводу Сокола убили; а Костянтин Острожский пошел от Опочки в свою землю». Послание было отправлено из-под Вороноча (Сборник, 1882: 503). По данным псковского летописания, русские полки стояли за рекой Соротью в Изборщине («в Ызборщины»), а Сороть протекает именно в тех местах, где располагается ныне городище и деревня Воронич, так что место новой позиции великолукской армии можно считать твердо определенным (Псковская 1-я летопись, 2003: 100).

Отсюда видно: если какие-то «иные воеводы» из состава главных сил великолукской амии армии и участвовали в боевых действиях, то сам командующий руководил оборонительной операцией издалека. Главным инструментом воздействия на ситуацию стала в его руках угроза нападения по-настоящему крупных сил на лагерь Острожского. Взглянув на карту Псковщины, легко заметить, что армия князя А.В. Ростовского, передвинувшись с позиции у Великих Лук к позиции у Вороноча, должна была совершить более чем 100-километровый марш. Встав здесь, Александр Владимирович загородил неприятелю дорогу на Псков. Вместе с тем, он находился примерно в 30-35 км от осажденной Опочки, т.е. всего в дне конного пути, а значит, мог своевременно посылать ей подмогу или же атаковать всей мощью своих полков.

Для гетмана Острожского такая позиция русского полевого соединения таила серьезную угрозу: литовцев могли обойти с востока и отрезать от главной операционной базы — Полоцка. Собственно, это уже и начали делать Ляцкий с Оболенским. Очевидно, весь расчет гетмана строился на том, что Опочка падет чрезвычайно быстро. Тогда великолукская армия не успеет закрыть дорогу на Псков да и ударить в тыл тоже не успеет. Возможно, удастся продолжить успешное наступление, захватить иные насе-

1 Вероятно, имеется в виду взятый в плен «Черкас Хрептов[ич?]» из летописи.

ленные пункты, укрепиться — если действовать быстро. Во псковском летописании содержится краткое известие, согласно которому Острожский отправлял отряды под Вороноч, Велье и Красный, видимо, планируя в перспективе взять эти малые «городки» (Там же: 99-100). Но под Опочкой литовцев остановили капитально, Ростовский успел взять северное направление под контроль, и гетман не стал рисковать: отвел потрепанную армию, пока она оставалась управляемой.

Таким образом, насколько опочецкий наместник В.М. Салтыков с гарнизоном «перестояли» Острожского, превзошли его войско в мужестве, настолько же князь А.В. Ростовский переиграл гетмана с литовцами в маневрировании.

Источники не позволяют оценить потери противника сколько-нибудь точно. Летописное свидетельство о том, что лишь в результате рейда И.В. Ляцкого враг потерял 4.000 убитыми, не считая пленных, — явное преувеличение. Малый отряд, штурмовавший укрепленный пункт и нанесший противнику одних только невозвратных потерь в 4-5 раз большей своей численности, — это из области фантастики и пропаганды.

В дипломатических документах того времени зафиксированы известия об Опо-чецкой победе, которые были распространены русскими дипломатами за рубежом; там, в частности, потери литовцев от «легких» воевод, от действий самого князя А.В. Ростовского и при штурме Опочки оценены в совершенно фантастическую величину — более 16.000, а в другом месте даже более 20.000 человек (Сборник, 1895: 480-481; Сборник, 1887: 64-65)! Вряд ли армия Острожского, приведенная под Опочку, в целом достигала такой численности. В этом смысле русская государственная пропаганда действовала аналогично литовской, беспредельно раздувавшей потери московских полков под Оршей.

А.А. Зимин произвел анализ польско-литовских источников, и вывел по ним более правдоподобную цифру: при штурме города одни наемники потеряли около 1500 бойцов убитыми и ранеными. А по данным русского пленника Тимофея Рупосова, сбежавшего от литовцев, предварительно получив у них сведения о битве за Опочку, — приблизительно 5.000 убитыми, ранеными и пленными (Зимин, 1972: 184; Сборник, 1887: 234). По словам того же Т. Рупосова, король Сигизмунд I с досадой называл Опочку «бесовой деревней».

Даже авторы польских хроник, весьма не расположенные к Московскому государству, признавали: под Опочкой, особенно во время штурма, королевское войско понесло тяжелые потери. Так, Мартин Бельский сообщает: стреляя по атакующим воинам и сбрасывая на них бревна, русские многих убили. Камнем, брошенным из крепости, смертельно ранен был знатный шляхтич Анджей Боратынский герба Корчак, впоследствии скончавшийся от раны в Вильно (Kronika, 1764: 485). Мачей Стрыйковский, последовательный недоброжелатель Москвы, признавал: немало чешских наемников легло тогда у стен Опочки, пораженных стрельбой, а также каменьями и колодами, летевшими сверху (Stryjkowski, 1846: 391).

Императорский посол считал, что поражение под Опочкой разрушило все планы польского короля на достойный мир с Россией. Его сообщение об исходе переговоров достойно доверия, поскольку Герберштейн находился в самой гуще переговорного процесса и, потерпев неудачу, должен был внятно объяснить ее причины. Вот его объяснение: «После того, как войско польского короля ничего не добилось под Опочкой, — а рассчитывалось, что если эта крепость будет захвачена, то можно будет достичь более выгодного мира, — великий князь1 сделался высокомерен, не захотел принять мира на равных условиях» (Герберштейн, 2007: 395).

1 Василий III, великий князь московский.

Блестящая победа под Опочкой имела и другое значение: со времен взятия Смоленска в 1514 г. русская армия не имела крупных боевых достижений. На вражеский успех под Оршей долгое время не удавалось ответить ничем значительным. И вот — новый боевой триумф, вражеская амия с тяжелыми потерями отступает от стен незначительного русского городка. На воевод и рядовых воинов, вот уже пять лет сражавшихся с литовцами за государя Василия III, Опочка должна была произвести ободряющее воздействие: дан ответ за Оршу! ***

Ни разряды, ни летописи, ни какие-либо другие источники не содержат свидетельств о более поздних военных службах князя А.В. Ростовского.

Итоги военной деятельности этого незаурядного военачальника поражают воображение. За четверть века он побывал на всех «фронтах» Московского государства, принял участие более чем в двух десятках боевых выходов, притом около половины операций он возглавлял! Это значит, что князя А.В. Ростовского использовали на ратном поле с необыкновенной интенсивностью как Иван III, так и Василий III. Ему доверяли, его бросали на «критические» направления боевых действий, его держали на первых ролях — за исключением начальных походов Александра Владимировича и краткого периода после казанской катастрофы 1506 года. Да и то нет четкого понимания: уменьшилось ли к нему доверие после Казани, или, может быть, просто обстоятельства складывались так, что воеводе пришлось довольствоваться менее значительными должностями в силу каких-то чисто оперативных причин.

Князь А.В. Ростовский одержал несколько крупных побед. В 1500 г. он взял То-ропец, в 1501-м — выиграл у литовцев бой под Мстиславлем, а в 1517-м тактически переиграл и заставил отступить гетмана Острожского под Опочкой. Можно констатировать: Александр Владимирович занимает выдающееся место даже в галерее «железных волков» Ивана III — блестящих полководцев, коими столь богато было время рождения Московской державы.

На его примере видно, как выходцы из семейств князей-Рюриковичей, еще недавно являвшихся независимыми (или хотя бы полунезависимыми) правителями на политической карте Руси, находили место в служилой аристократии при дворе московских государей. Верная служба, подкрепленная знатностью и личными дарованиями, открывала перед ними богатую перспективу. Лучшие, как князь А.В. Ростовский, получали благоволение московских правителей, боярский чин и место в Думе, а их отпрыски наследовали твердые позиции для собственной карьеры. Россия же обретала в их лице достойную военно-политическую элиту.

БИБЛИОГРАФИЯ

Алексеев Ю.Г. Первые шаги к морю // Балтийский вопрос в конце XV—XVI вв. Сборник научных статей. М., 2010

Базилевич К.В. Внешняя политика Русского государства. М., 2001. Борисов Н С. Иван III. М., 2000.

Воскресенская летопись. Продолжение // Полное собрание русских летописей. Т. 8. М., 1859

Герберштейн С. Московия. М., 2007.

Ермолинская летопись. Приложение 2-е. // Полное собрание русских летописей. Т. 23. М., 2004.

Зимин А.А. Россия на пороге нового времени. М., 1972.

Зимин А.А. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV —

первой трети XVI в. М., 1988.

Иоасафовская летопись. М., 1957.

История о Казанском царстве // ПСРЛ. Т. 19. М., 2000.

^натоусю У.М. Каротю нарыс псторьп Беларусь Мн., 1992.

Кром М.М. Меж Русью и Литвой. Западнорусские земли в системе русско-литовских отношений конца XV — первой трети XVI в. М., 1995.

Летописный свод 1518 года // Полное собрание русских летописей. Т. 28. М., 1963. Летопись по Архивскому списку // Новгородские летописи (Так названные Новгородская вторая и Новгородская третья летописи). Полное собрание русских летописей. Т.3. СПб., 1879.

Лобин А.Н. Битва под Оршей 8 сентября 1514 года. СПб., 2011. Меховский М. Трактат о двух Сарматиях. М.—Л., 1936. С. 109. Нарысы псторьп Беларусь Мн., 1994. Ч. 1.

Никоновский летописный свод // Полное собрание русских летописей. Т. 13. Вып. 1. М., 1904.

Памятники дипломатических сношений с Империею Римскою (с 1488 по 1594 год) // Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными. СПб., 1851. Т. 1.

Памятники истории русского служилого сословия. М., 2011.

Полоцкие грамоты XIII — начала XVI в. М., 1980. Вып. 3 / Подг. изд. и комм. А.Л. Хо-рошкевич.

Полоцкие грамоты XIII — начала XVI в. М., 1982. Вып. 4 / Подг. изд. и комм. А.Л. Хо-рошкевич.

Псковская 1-я летопись // Псковские летописи. ПСРЛ. Т. 5. Вып. 1. М., 2003

Разрядная книга 1475-1598 гг. М., 1966.

Разрядная книга 1475-1605 гг. Том I. Часть I. М., 1977.

Сагановiч Г.М. Айчыну сваю баронячы. Канстанщн Астрожсю. Мн., 1992.

Сборник РИО. Т. 35. СПб., 1882.

Сборник РИО. Т. 41. СПб., 1884.

Сборник РИО. Т. 53. СПб., 1887.

Сборник РИО. Т. 95. СПб., 1895.

Софийская 1-я летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 6. СПб., 1853. Софийская 2-я летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 6. СПб., 1853. Типографская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 24. Пг., 1921. Тихомиров М.Н. Россия в XVI столетии. М., 1962.

Хорошкевич А.Л. Русское государство в системе международных отношений конца XV — начала XVI в. М., 1980.

Хроника Быховца // Полное собрание русских летописей. Т. 17. М., 1907.

Kronika Marcina Bielskiego // Zbior dziejopisow polskich. Warszawa, 1764. Т. 1.

Stryjkowski М. Kronika polska, litewska, zmodzka... Warszawa, 1846. Т. II.

Wasilewski L. Litwa i Bialorus. PrzeszlosC-terazniejszosc — tendencje razwojowe. Krakow,

1913.

Wapowski B. Kroniki Bernarda Wapowskiego z Radochoniec, kantora katedr. Krakowskiego сz. оstatnia (1480-1535), czasy podlugoszowskie obejmuj^ca // Scriptores rerum Po-lonicarum. Krakow, 1874. V. 2.