CC BY
72
Труды Карельского научного центра РАН № 8. 2015. С. 46-55 DOI: 10.17076/hum86
УДК 398; 398.8; 398.83+87; 82-131
водоплавающие птицы в рунах калевальской метрики
Э. г. рахимова
Институт мировой литературы (ИМЛИ) им. А. М. Горького РАН
При анализе словесной изобразительности в категориях возглавляемого В. М. Гацаком направления комплексной текстологии в российской филологической фольклористике используется понятие этнопоэтической константы, относящееся к традиционно устойчивым словосочетаниям протяженностью до группы строк, в которых возможна подвижность очертаний. Сравнения и метафоры, опирающиеся в словесной изобразительности на символику водоплавающих птиц: лебедя, гуся, уток (чернети морской, чирка-свистунка и алейки), представлены кроссжан-рово в изустных рунах калевальской метрики от героико-мифологических до свадебной поэзии и необрядовой лирики. Водоплавающие птицы фигурируют в герои-ко-мифологических рунах и балладах как персонажи и объект охоты, т. е. включены в фабулы. В свадебных рунах и необрядовых элегиях водоплавающие птицы выступают в качестве референтов сравнений, метафор, иносказательных перифраз. Опирающиеся на водный пласт орнитологической символики этнопоэтические константы, соотносящиеся с образами лебедя, гуся, чернети-морской, алейки, находят системные параллели в причитаниях. В обрядовых плачах водоплавающие птицы включены в жанрово определяющую систему иносказательных метафорических замен (А. С. Степанова) и фигурируют в качестве желаемых чудесных превращений покойного. Вербализации орнитологической символики в средствах словесной изобразительности присуще варьирование в пределах устойчивости и лексической, и синтаксической. Охарактеризованы модели уподобления: сравнения с союзами и слитные конструкции с падежами существительных и сравнительной степенью прилагательных и наречий. В песенной памяти традиции представляется главной устойчивость изобразительного референта.
Ключевые слова: руны калевальской метрики; словесная изобразительность; этнопоэтические константы; сравнения и метафоры; орнитологическая символика; водоплавающие птицы.
E. G. Rakhimova. NATATORIAL BIRDS IN THE KALEVALA METER RUNES
When analyzing verbal descriptions in terms of complex textual study headed in Russian philological folkloristic by V. M. Gatsak, it is common to use the notion of ethnopoetic constant which relates to established collocations up to a row group in length with possible flexible structure. Similes and metaphors based on symbolism of natatorial birds such as swans, geese and ducks (scaup, common teal, long-tailed duck) appear across the genres of the famous Kalevala meter runes from heroic and mythological poems to wedding poetry and non-ceremonial lyrics. Natatorial birds appear in the plots of heroic and mythological runes and ballads both as characters and as hunting objects. While in the wedding runes and non-ceremonial elegies natatorial birds act as referents of similes, metaphors and allegories. The ethnopoetic constants dealing with aquatic sphere of ornithological symbolism relate to the images of swans, geese, scaups and long-tailed
ducks, and appear to have systematic correspondences in the laments. Natatorial birds are included in the genre-determining system of allegorical and metaphorical substitutions in ceremonial laments (A. S. Stepanova) being the desired form of a miraculous reincarnation. Certain variability is typical for verbalization of ornithological symbolism in literary descriptions yet within lexical and syntactic rigidity. The following assimilation models are characterized: similes with conjunctions and joint structures with noun cases and comparative forms of adjectives and adverbs. Figurative referents appear to be the steadiest component in oral memory.
Keywords: the Kalevala meter runes; verbal description; ethnopoetical constants; similes and metaphors; ornithological symbolism; natatorial birds.
Калевальская метрика (опирающийся на традиционные мелодии распева размер четы-рехударного аллитерационного стиха) объединяет старинные изустные руны независимо от жанра. Стихи бывают бесперебойные с цезурой: «nuoret soudi, airot notku» «юнцы гребли, весла гнулись»1; и перебойные со сдвигом словесного ударения: «hangat hanhina hatsatti» «уключины гусями гоготали». Термин «kalevalainen, kalevalamittainen runo» «калевальская руна (с калевальской метрикой)» используется собирательно для прибалтийско-финских народов начиная с работы [Kuusi, 1957. S. 109-128].
В старинном песенном фольклоре с рунами, относящимися по жанру к необрядовой лирике и свадебной поэзии, тесно соприкасаются обрядовые причитания: по покойным и свадебные, для Беломорской Карелии также ёйги. Аллитерация служит носителем просодии для карельских причитаний в еще большей мере, чем для рун, скрепляя в северной разновидности плачей обширные периоды [Степанова, 1984. С. 127-129]. Высокоразвитостью каре-ло-ижорской плачевой традиции объясняется наличие традиционных по поэтике и символике плачей «на случай»: о рекрутах и о своей жизни, по жанровому содержанию тесно сопряженных с необрядовой лирикой, выражения признательности и благопожелания. Так, 75-летняя А. Р. Никитина из с. Тикша в 1968 г. величала юных собирательниц фольклора: «Sorsalinnun somevuiset oletta..!» - «Красивы {вы} наподобие птицы-уточки...!» [КП, 1976. С. 76-78, № 27].
Орнитологическая символика, обретшая отшлифованные многовековым устным бытованием словесные решения, которые устойчиво воплощаются через вариативность, служит своего рода мелкоячеистой сетью текстуальных сопряжений рун и причитаний [Рахимова, 2010. С. 145]. Систематизацию
выкристаллизовавшихся вербальных единиц плодотворно осуществлять в рамках комплексно-текстологического этнопоэтического подхода российской филологической фольклористики, разрабатываемого В. М.Гацаком (1933-2014) и его последователями. Единицей для систематизации этнопоэтических констант служит «образ сравнения-сопоставления» [Селиванов, 1990. С. 6] (далее ОСС), под которым понимается слово-референт, с которым сопоставляется изображаемое как объект. Ф. М. Селиванов (1927-1990) сформировал указатели художественных сравнений «русского песенного эпоса», т. е. былин, позднее - духовных стихов. В калевальских рунах ОСС обнаруживается и в метафоре. Так, в [SKVR2 IV (2) 2465] построенная по генитивной модели метафора страстно желаемых или обретенных Эго «sirkun siivet, sáásen sááret»- «крыльев овсянки, голени скопы», содержит ОСС - названия птиц. Это овсянка, мелкая певчая пташка нарядного желтого окраса (лат. Emberiza citrinella), и охотящаяся за рыбой скопа (лат. Pandion haliaetos).
В героико-мифологических, а также в балладных рунах (о совращении сестры, о наказании вдовы-горюшицы за гордыню) благодаря их содержанию - повествованиям о морских походах с целью похищения Сампо или суженой, бегства от преследователей на девичьем Острове - регулярно встречаются типовые сцены, словесно живописующие в динамике отплывание ладьи и протагониста кормчего. В них регулярно представлено слитное метафорическое сравнение, опирающееся на специфический для прибалтийско-финских языков падеж состояния эссив, которой уподобляет стремительное движение застоявшейся боевой ладьи голосам птиц. Упоминание водоплавающих птиц придает дополнительную грань
1 Здесь и далее перевод автора. Выбор альтернативных по отношению к изданным переводам решений позволяет выделить смысловые, морфологические или синтаксические моменты, важные для анализа.
2 Вариант по фондовому своду рун SKVR ^иотеп Kansan Vanhat Runot, 1908-1948+1997] в статье цитируется не по странице, а по номеру, < http://dbgw.finlit.fi/skvr/ >, для каждой книги выделенного по регионам тома с соблюдением принятого в издании написания карельских или финских слов.
сходства облика корабля с плывущим лебедем воображаемому визуально «видеокадру» или «довербальному гештальту», по ^ад!ег, 1967].
Типовая сцена плавания на ладье, могущая сопровождаться столкновением с большой щукой и последующим созданием кантеле, часто предваряется сценой плача ладьи, услышанного протагонистом, искавшим коня. Такое решение представлено, скажем, в записи языковеда Кустаа Карьялайнена (1871-1919), сделанной во время совместной с фотографом И.-К. Инха (1860-1920) экспедиции по Беломорской Карелии 1894 г. от 59-летней Мау-ры Марттини из Кивиярви волости Вокнаволок. Этот вариант [БКБ signum1 Ка^а1атеп п. 110] был опубликован под двумя номерами. Данная запись является повторной спустя год по отношению к записи [SKVR I (1) 614+250] сына исполнительницы, местного краеведа-энтузиаста Ийво Марттинена (1870-1934) [БКБ signum МагШт I п.45,], в которой также содержится эпизод встречи с девой-лососем, следующий сразу после столкновения с большой щукой, что подтверждает устойчивость контаминации и свернутость мотива Девы Велламо. Текстуальные реализации эссивного уподобления отплывающей ладьи голосам птиц в обеих записях совпадают. Вяйнямёйнен медным веником очищает ладью, после чего спускает на воду и рассаживает по бортам парней-женихов и девиц на выданье в оловянных наголовниках и медных поясах, а сам усаживается сзади кормчим за медное весло. Здесь следует эс-сивное уподобление стремительного скольжения застоявшейся ладьи голосам птиц:
Распространенное эссивное уподобление отплывающей ладьи голосам птиц встречается в руне о поездке незваным на пир, в своде <^етттк^еп virsi» - «Стих о Лем-минкяйнене», нечасто. Вариант [БКБ signum Ка^аЫпеп п. 48.] протяженностью 163 строки был записан К. Карьялайненом в Минозере
1 ЭКБ в1дпит - номер единицы хранения в архиве Финского литературного общества (8иота!а1веп к^аШвиийеп веига).
Кимасозерской волости от Микко Ехкимай-нена Потапова, в 1894 г. 24-летнего. По основному сюжету, так что целиком он напечатан под номером [SKVR I (2) 724], а повторно в [SKVR I (1) 593 + (2) 919], вариант Микко отвечает преобладающему на беломорско-карель-ской территории (включая волость Кимасозеро Олонецкой губернии)2 сюжетному типу «Стиха о Лемминкяйнене» с поединком на мечах (а не с гибелью протагониста). Приехавший на пир незваным, гость одерживает победу и убивает противника, после чего спасается бегством. По совету мудрой матери он строит стоуключин-ную ладью и отправляется на «безымянный» остров, который ему из-за распутства с девами и гнева мужчин также придется покинуть на корабле, но при повторной сцене отплытия сравнение не используется, вместо него описывается плач дев по сидящему под парусом, а не по мачте. В первой из сцен плавания используется противопоставление беспомощной гребли стариков и сноровки юнцов, а перечень птиц включает две водоплавающие и боровую дичь:
Те!^ tetгeпa кикегй, Hangat Ь^Ь^а Ь^ваПт 135 Nena ]оиШ (!) joutsenena. Скамьи тетеревом ворковали, Уключины гусями гоготали, 135 Нос кликал лебедем.
[Б^Я I (1) 593 + I (2) 724 + (2) 919]
В беломорскокарельских причитаниях по покойному слово «лебедь» в падеже-эссиве (единственного или множественного числа) представлено в совсем ином смысловом наполнении. Регулярно встречающийся в плачах деминутивный суффикс вызывает неполноту вербального совпадения с рунами, несмотря на стабильность падежа. Страстно желанное, но неосуществимое (на что указывает отрицательный кондиционал) появление покойного «лебедем» / «в обличье лебедя» подразумевает чудесное орнитоморфное превращение для посмертной встречи с родными. В записи 1911 г. от знаменитой плачеи и певицы из Вой-ницы Анни Лехтонен [Раи^аг]и, 1924. S. 74]
2 Для соблюдения единообразия и во избежание путаницы с финской территорией РоИ]о1з-Каг]а!а (дословно - Северная Карелия) применительно к севернокарельским по языку и месту фиксации записям из российской Карелии используется обозначение Беломорская Карелия, Бело-морье (финское Vienan Каг]а!а, Viena), независимо от жанра, т. е. и к калевальским рунам, и к причитаниям. Кима-созерская волость административно относилась во время фиксаций к Олонецкой губернии, но как локальную зону ее целесообразно относить к беломорскокарельской традиции. В российской фольклористике беломорскокарельский фольклор песенных жанров чаще принято называть севернокарельским.
Panou vanhat во^атаИе, 40 Vanhat вои^, реа vapisi. Посадил старых грести, Старые гребли, голова тряслась.
Рат nuoret во^атаИе. вои^, а^ по1^, Посадил юных грести, Юные гребли, весла гнулись.
Те!'!^ tetгeпa кикегй, Nena ^ки joutsenena, Скамьи тетеревом ворковали, Нос кликал лебедем,
45 Hangat Ь^Ь^а hatsatti, Рега kroatsku koskelona. Уключины гусем гоготали, Корма граяла крохалем.
[Б^Я I (1) 614 а) + 250 а)]
представлена скрепленная напевной аллитерацией на протяжении всего периода выкристаллизовавшаяся вербальная константа: «Eiko val-kie hyváseni vallan ensimáisiná kevátvarreksuisina valkiena valtajoutsenuisena vallan koalelis vallan ensimáisih valvatusvanapaikkasih» - «Разве мой белый добрынюшка в самые первые весенние просветушки белым державным лебедем не прибрел бы на самые первые весенние прогалины?». В плаче уроженки д. Хяме Калеваль-ского района Марии Васильевны Маликиной по мужу Эго (т. е. по соседу исполнительницы на его могиле), записанном А. С. Степановой в 1963 г. [КП, 1976. C. 97, № 40], три периода включают вариативные ОСС: чудесных птиц, стоперых птиц и, наконец, цветастых золотых лебедей (с деминутивным суффиксом), в эссиве текстуальной реализации: «kukkahina kultajouccenuisina». К названиям других птиц в арсенале ОСС этнопоэтических констант карельских причитаний по покойному может применяться даже императив глагола движения. Например, 68-летняя людиковская плачея Анна Васильевна Чеснокова из Святозера Пряжин-ского района в момент записи В. Д. Рягоевым ее цикла плачей в 1969 г. призывает покойного мужа [КП, 1976. C. 412, № 219]: «Ka hot' siná tulettele hot' pienih puuhuziden pieáhyizih hot' Ciucoi-linduzinnu da liipoi-linduzinnu!» -«Так ты прилетай хоть на вершины маленьких деревьев, хоть птичкой-воробушком да птичкой-бабочкой!»
В варианте калевальской руны Мауры в сцене стремительного отплытия ладьи из числа водоплавающих фигурировали: лебедь-кликун (по-карельски joucen; лат. Cygnus cygnus) и гусь (по-карельски hanhi; лат. Anser), или гуменник (лат. Anser tabalis), или серый (Anser anser), а также крохаль (длинноносый) (по-карельски koskelo; лат. Mergus sp.). Видовому поведению этой водоплавающей птицы отряда гусеообразных, семейства утиных, рода крохали у самцов присуще похожее на карканье зву-коизвлечение [Зимин, Ивантер. 2002. С. 49]. Что касается лебедя-кликуна, получившего свое название от звукоизвлечения, их голоса при брачных играх и в стае очень мелодичные и громкие, а голос гуся несколько скрипуч. Все это создает словесными средствами яркий звукоряд воображаемого видеокадра.
Сюжет «рождения кантеле» из костей большой щуки регулярно сопрягается с эпизодом плавания на ладье, что мотивируется сценой столкновения. Судя по заголовку сюжетного типа, принятому в пилотном территориально беломорскокарельском томе фондового свода SKVR в 33(+1) книгах (SKVR, I - XIV + XV):
«Laivaretki ja ка^е!ееп эу^у» - «Плавание на ладье и создание кантеле», эти фабулы мыслились как нерасчленимые. Но в живом устном бытовании сюжетам была присуща мощная циклизация, реализующая и альтернативные между собой соединения фабул. В развитии сюжета про кантеле из щучьих костей Маура Марттини упоминает еще одну водоплавающую птицу в сцене музицирования, в которой неудача орнитоморфного антагониста контрастно противопоставлена мастерству кантелиста, протагониста Вяйнямёйнена. В строке с уткой-чернетью «эс^ка» в функции подлежащего в качестве объекта в падеже-адессиве фигурирует «эс^и». Это карельское слово обозначает музыкальный инструмент собирательно, но также специально гармошку, а в записанных А. Генет-цем в Кестеньгской волости примерах - дудочку, свирель [ККЭ V. Я-Э. Э. 466-467.]. В данном случае это слово, создающее сильнейшую аллитерацию и со сказуемым - глаголом, в прибалтийско-финских языках одним словом обозначающим музицирование, игру на музыкальном инструменте, и с зооморфным субъектом, служит перифразом для кантеле, у Мауры kan-teleh, kantelvoin'i. В отличие от протагониста птице музицирование не удается и не радует слушателей:
Sotka soitti soitullaki, Утка-чернеть играла на ?свирели,
Vesilintu vellutteli; Водоплавающая птица
перемешивала (воду)
Утка чернеть морская (по-карельски sotka; лат. Aythya marina) - вид рода нырковых уток рода чернетей семейства утиных отряда гусеобразных, распространенный в Северной Евразии в северной тайге и лесотундре. Карелы Приладожья замечали, что крылья чернети издают свистящий звук при полете, как свидетельствует диалектологический пример из Суйстамо в словарной статье [KKS V. S. 5493] на этот орнитоним, что наравне с его сильной аллитерацией с глаголом «soittoa» - «играть на музыкальном инструменте» объясняет пригодность на роль музыканта.
Утка-чернеть может наравне с другими водоплавающими птицами в параллельных строках служить ОСС для художественного сравнения с союзом «словно». Если руководствоваться бытовой логикой, то это сравнение наиболее уместно по отношению к целой армаде кораблей и поэтому ожидаемо встречается в повествовательных рунах исторической тематики, в частности, в руне об осаде Выборга. Вариант [SKS signum Lonnrot A II 6, n.127] был записан будущим создателем «Калевалы» в 1834 г. в Ладвозере прихода Вокнаволок или
<49)
его окрестностях без указания исполнителя. В нем снаряжение флотилии протагонистом, славным королем Иваном, становится зачином и богато украшено союзными сравнениями. В качестве ОСС кроме утки-чернети выступает в скрепленной синтаксическим параллелизмом строке чирок-свистунок (по-карельски tavi; лат. Anas crecca). Это малый по размеру представитель того же семейства, рода речных уток. Подобно уткам, выводящим выводок птенцов на воду, протагонист спускает на воду флотилию боевых кораблей. Следующее его действие - снаряжение многочисленных ратников - описывается союзным сравнением с еще одной водоплавающей птицей - гоголем (по-карельски telkkä; лат. Bucephala clangula). Видоспецифично для гоголя, что утята, хорошо ныряющие уже в двухнедельном возрасте, следуют за матерью к воде спустя сутки после вылупления из яиц, которые самка высиживала в одиночестве, т. к. самцы коллективно отлетали к месту сезонной линьки. В параллельной к содержащей ОСС гоголя строке упоминается «малая птица», хотя по сравнению с некрупным чирком-свистунком его размер средний. Во всех строках с ОСС водоплавающих птиц проявляется системная аллитерация, диктующая выбор перифраз для предмета птичьей заботы, слегка искаженный термин «птенцы» относится лишь к чернети:
В варианте той же исторической песни [SKS Signum Lönnrot AII6, n.129] в сцене сборов флотилии аллитерация охватывает целое скрепленное синтаксическим параллелизмом двустишие. Вместо чернети фигурирует созвучное слово, обозначающее утку собирательным родовым названием sorsa, лат. Anas.
(1880-1947), будущий издатель многих томов свода SKVR, сделал запись [SKS Signum Salminen V., n.2120] от 62-летней замужней Анни Богдановой из Толло-реки волости Вок-наволока 17 июля 1918 года, так что она опубликована в дополнениях к беломорскокарель-скому тому. Анни развивает художественное сравнение строками о «гребле» утки-чернети, что подкрепляется сильной аллитерацией:
Suoritti sotaväkeä, Снаряжал боевой отряд,
Niinkun sorsa poikijah, Словно утка своих птенцов, 5 Tavi laitto lapsiah. Чирок-свистунок ладит своих
детушек,
Утка-чернеть ведь гребла по подветренному берегу, Чирок-свистунок по тихой заводи покачивалась, По берегу-косе колыхалась. [SKVR I (IV, 2) 2180]
Союзное сравнение с водоплавающей птицей и выводком птенцов встречается и в геро-ико-мифологических рунах и балладах в ситуации, вроде бы подразумевающей плавание протагониста по водоему в одиночестве. Это возможная вариация при устном воссоздании руны о поездке незваным на пир. Вариант [SKS signum Borenius II, n.110] записан А. Борениу-сом (1846-1931), приложившим титанические усилия к сюжетной систематизации калеваль-ских рун из Беломорья при их эдиции, в августе 1872 г. от Хуотари Марккенена из Войницы. В нем соединились сюжеты посещения Туо-нелы и утробы умершего великана Випунена в поисках трех слов, недостающих для пивоварения. Протагонист после убийства хозяина пира в единоборстве на мечах жалуется матери и спасается бегством на остров Дев. Спуск флотилии к морю в строках с 225-й предваряет сравнение:
Sittä heän loat'i laivojaha Niin kuin sotka poiki(j)aha; Тогда он сладил корабли, Словно утка-чернеть своих птенцов.
[SKVR I (1) 374 + 418 + I (2) 809]
В свадебных величальных рунах лексемы гусыни и чирка служат ОСС для метафоры с генитивом, изображающей легкую поступь невесты по прибытии в дом жениха. Принадлежностный падеж генитив с присоединяемым к гласной основе слова окончанием -п можно перевести на русский язык как родительным падежом, так и притяжательным прилагательным. В записанном в 1885 г. будущим разработчиком истори-ко-географического подхода в эпосо- и сказко-ведении К. Кроном (1863-1923) варианте [БКБ signum Кгс^п 8178] Катри Сюкко из Коверо,
Suoritti sota venoja, Kun on sorsa poikien [sa] Готовил боевые ладьи, Как утка своих птенцов.
[БКУЯ I (2) 1048]
Варианты этой и других исторических рун записывались и позднее. Вяйно Салминен
Meiän Ivana isäntä, M[eiän] kuulusa kuningas Наш Ийвана-хозяин, Наш знаменитый король
*Laitto laivoja lahelle.* Niin kun sotka poikiaan, 5 Tavi laitti lapsieh. *Наладил корабли на залив*, Словно утка-чернеть своих птенцов, 5 Чирок-свистунок ладит детушек.
Miekotti 1000 miestä. Satuloitti 100 hevoista, Niin kun telkkä tehtyj[änl. Pieni lintu lapsieen. Одел мечами тысячу мужей, Оседлал сотню коней, Словно гоголь своих сотворенных, Малая птица своих детушек.
Б^Я I (2) 1047.
Sotkapa souti suojan rannan,
Tavi tyynen tylkyttel', Kossarannan kolkuttel',
ныне Тупповаары, что относится к локальной зоне Иломантси в финской Северной Карелии, невесту призывают подняться из саней (кареты), топнув ножкой по полозьям:
Аналогичная генитивная метафора представлена и в варианте, записанном Х. Лайти-неном в 1865 г. от неизвестной из Суоярви в Приладожье [ЭК^Я VII (2) 2977], в строках 26-27 в ней также представлены ОСС гусыни и чирка-свистунка. В диалоге свахи с женихом, записанном Э. Кемппайненом в Суйста-мо в 1915 г. от знаменитого Ийваны Онойла, от лица парня звучит признание, что он сидит в ожидании суженой, причем ОСС меняется на создающее более сильную аллитерацию «аШ» -алейку, как в севернорусских диалектах называют изящную длиннохвостую уточку-морянку, лат. Clangula hyemalis:
В необрядовой лирике эта же генитивная метафора «чиркового/гусиного/алеечного шага» девицы на выданье сосредотачивает в себе горькое переживание Эго по утраченной девичьей волюшке. В записанной А. Аль-квистом в Иломантси от неизвестной в 1846 г. песне заботы («ИисШаЫи») [ЭКУЯ VII (2) 2499] упоминание о походке водоплавающих птиц -алейки и чирка-свистунка - развивает орнитологическую символику зачина. Сперва Эго характеризует себя в девицах за счет номинативного перечисления птиц, как боровых, так и водоплавающих, в составном именном сказуемом, а завершается идеализирующая самохарактеристика использованием также орнитоморфных иносказаний в третьем лице, замещающих местоимение «я» в инфинитивном обороте с инессивом 2-го инфинитива (падежа внутриместного нахождения с временной семантикой):
Ku minä läksin astumahan, astuin allin askelilla, taputin tavin jaloilla: Коли я ступать направлюсь, ступаю шагами алейки, постукиваю чирковой ножкой.
Monen miehen mieli vieri, 10 monen sulhon suu muhahti Многих мужчин ум растекался, 10 у многих женихов рот улыбался,
tämän allin astuessa, käyessä tämän kanasen. пока ступала эта алейка, пока проходила эта курочка.
Утонченный эмоционально насыщенный образец «птичьей элегии», воплощающей константное в необрядовой лирике уподобление Эго злосчастным зябнущим пташечкам, построенное за счет компаратива наречий со значением холода и дискомфорта, предстает в варианте, записанном в 1884 г. от лютеранки Лиены Луукконен из Хиппола прихода Импи-лахти К. Кроном [КгсИп п. 5113]. Интересно использование привычной по карельским плачам в качестве метафорических замен (далее - МЗ) группы водоплавающих птиц [Степанова, 2004. С. 33 - односоставная МЗ дочери, с. 55 - для подружек-ровесниц невесты в свадебных плачах как компонент двусоставной МЗ] лексемы «аШ». Алейки действительно пролетают над Ладогой еще до таяния снега и поздно улетают, почему и считаются купающимися в студеной воде. Сначала эта лексема функционирует как перифраз Эго, с третьим лицом сопряженных глаголов. Лишь в скрепленном синтаксическим параллелизмом перечне уподоблений, включающем также воробушка и голубку, проясняется использованием личного местоимения «я», что живописуются переживания и обездоленность Эго. Уподобления опираются на компаратив качественных наречий:
Eipä tiiä yksikänä, Ни одна того не знает,
Ei ymmärrä yheksänkään Девять все не понимают
Tämän allin mielialoja, Этой уточки печалей,
Mitä alli ajatteloo, О чем морянка-утка мыслит,
5 Ja peäsky peässään pitää. 5 И ласточка в голове держит.
Alahan on allin mieli Низко пал дух утки-морянки
Uiessa vilua vettä, Плавая по воде студеной,
Miun on alemma sitäki... У меня ж - того пониже...
[ЭК^Я VII (2) 1729]
Что касается плачей, отдельная группа карельских МЗ, выделяемая А. С. Степановой по объектам сравнения, здесь - девушки/дочери, опирается на орнитоморфную символику, например «ки^Швет кии1и аШэеЪ> - «поровеночки мои славные уточки-морянки» [Степанова, 1985, С. 40-45, 74-76]. Считаю, что орнитоморфная символика в МЗ тесно связана с поэтизацией невесты-сговоренки. «КаипеИеп Иу^эет ка-muaikkunojen piallisiksi karjalintusiksi» - «в стаи пташечек на окошечках с косяками драгоценного добрынюшки» может превращаться девичья
Olinpa minäki ennen Я бывала тоже прежде
koppelo isän koissa, копалуха в отцовском доме,
tavi taaton tanterilla, чирок на батюшкином поле,
vesi lintu veikon luona, водоплавающая птица подле
5 sirkkunen sisaren luona. брата,
5 овсянка подле сестрицы.
Astu hanhen askelilla, Taputa taven jalolla, 20 Noilla sorsan soikuttele Шагай гусиными шагами, Постучи чирковой ножкой, 20 Утиными плавно продвигайся.
Apen saamilla pihoilla, Anopin asettamilla На добытых свекром дворах, На учрежденных свекровью.
[ЭК^Я VII (2) 3009].
Istun Immingin hyvyyttä, katschon allin askeletta. Сижу ради благости девицы, Смотрю на шажок алейки.
[ЭКи'Я VII (2) 2846]
волюшка, как свидетельствует разобранный Унелмой Семеновной Конкка (1921-2011) бе-ломорскокарельский плач 1937 г. Мавры Максимовны Хотеевой на возвращение невесты из обрядовой бани [Конкка, 1992. C. 169-170]. Доля орнитоморфной символики в изобразительно нагруженных (в отличие от метонимических) МЗ не только исключительно весома для всех жанровых разновидностей карельских плачей, но и заключает в себе момент их типологического схождения с севернорусской плачевой традицией. Использование названий птиц как МЗ выглядит особенно трогательно применительно к оплакиваемым от лица матери девушкам или молодым женщинам, оставившим малолетних детей. В плаче И. А. Федосовой по дочери орнитологическая МЗ употребляется неоднократно (стихи 5, 21, 31, 34, 37 и далее) и развертывается в глагольную метафору в стихах 59-60: «Улетела моя белая лебедушка / На иное безвестное живленьице» [Причитанья., 1997. C. 104-112, № 8]. В среднекарельском (сегозерском) плаче по замужней дочери [КП, 1996. C. 182, № 98], записанном У. С.Конкка от Марии Антоновны Прохоровой в 1967 г., МЗ «alli» 'уточка-морянка' (лат. Clangus hiemalis) представлена двукратно с разными эпитетами: «alli aigomazeni» «моя задуманная уточка-моряночка» и «valgie alli vualimaze-ni» «белая уточка-морянка моя выпестованная».
Образы водоплавающих птиц неотъемлемо включены в мифологические представления в традиционной духовной культуре прибалтийско-финских народов. Лебедь фигурирует в сюжетах героико-мифологических рун калеваль-ской метрики. Для современных реципиентов фольклора, опосредованного для них не только печатной «Калевалой», но и художественным творчеством Финляндии рубежа XIX-XX веков, образ лебедя неотделим от сцены воскрешения Лемминкяйнена его матерью благодаря прославленной картине Аксели Галлен-Каллела (1897, 1903), изображающей водоплавающую птицу загробного царства в отдалении по волнам, увертюре Я. Сибелиуса к «Калевальским оркестровым легендам» (1893-1897), а также поэзии Эйно Лейно (1878-1926), включая драматическую поэму «Туонельский лебедь» (Tuonelan joutsen, 1896-1898) [Рахимова, 2001. C. 152-174]. Изустным источником фабулы послужили варианты руны о поездке Лемминкяй-нена-Каукомойнена на пир в Пяйвёле, которая широко бытовала в период фиксации в Беломорской Карелии, Олонце, Приладожье и финской Северной Карелии. Для дореволюционных беломорскокарельских вариантов наряду с доминирующей сюжетной версией с поединком героя на мечах с хозяином на пиру и бегством
после убийства противника выделяется альтернативная. Молодой удалец гибнет в той мифической местности, куда он отправился вопреки советам своей мудрой матери, а та (или жена), разыскав погибшего, пытается пробудить его к жизни. В эпопее Э. Лённрот представил последовательно обе сюжетные версии: по окончательной (1849 г.) редакции песни 13-15 запечатлели сюжет гибели-воскрешения, тогда как в песнях 23-26 повествуется о поездке на пир в Похьоле, завершающейся победоносным поединком и бегством. Глубинная семантическая связь образов Лемминкяйнена, его матери и туонельского лебедя запечатлена в единственном финско-карельском варианте, записанном в 1828 г. Лённротом от Юхана Кайнулайнена из Хумуваары прихода Кесялахти [Э^Я VII (1) 823.] Лемминкяйнен гибнет, пытаясь застрелить лебедя на черной реке Туоне-лы, что было последней из трудных задач при сватовстве к Деве Похьолы. Сами по себе руны с тематикой добывания суженой составляют одну из центральных совокупностей в эпическом репертуаре калевальской метрики. Третья, самая сложная из задач для соискателя может предполагать посещение Туонелы - но с целью не собственно охоты, а рыбной ловли. Заветной добычей является щука, лосось или таймень. Э. С. Киуру доказывает эквивалентность лебедя и щуки по сюжетной функции за счет открывающей руну «Kilpakosinta» - «Состязание в сватовстве» сцены расспросов соперника сестрой жениха. Антагонист пытался ограничиться иносказанием о намерении поехать «на охоту за гус(ын)ями, на смотрины к длинношеим» [Киуру, 1993. С. 28, 86], а эти птицы как объект охоты могли мыслиться как воплощение «девичьей воли», на которую посягает брачными притязаниями жених. В широко бытовавшей в Ингрии лиро-эпической руне «НапЫ kadonnut» - «Пропавшая гусыня» пернатый подарок брата, который по недосмотру Эго найдется уже сваренным в котле, идеализированно описан как чудесное орнитоморфное существо с медными перьями и знаком созвездия Отава - Большой Медведицы. Это позволяет воспринимать улетевшую, касаясь крыльями небосвода, гусыню как аллегорию утраченной девичьей воли.
Несмотря на запрет убийства лебедей, подтверждаемый сюжетами фабулатов в несказочной прозе, в необрядовой лирике Эго может высказывать намерение застрелить лебедя. В Приладожье и финской Северной Карелии такое намерение стереотипно в мужских элегиях «Расплата за муки (молоко) маме», например в записи Д. Европеуса из Соткума прихода Ли-пери 1853 г.:
Millà maksan mam [mon] m [aiot], Чем отплачу молоко маме.
Ammun joutsenen joesta, Virr [asta] vihann [an] l [innun] Застрелю на реке лебедя, На потоке злую птицу.
[ЭК^Я VII (2) 2715]
В южнокарельской разновидности эпической традиции выделяется сюжет превращения в чайку (что означает ее символическую гибель) строптивой молодухи мужем-кузнецом Илмойллиненом. В антологии, составленной В. П. Мироновой в 2006 г., он представлен большинством вариантов руны «Hiitc!as kozicendu» -«Сватовство в Хийтоле» №№ 10-29. Например, в развязке, записанной Виктором Яковлевичем Евсеевым (1910-1986) в 1936 г. от А. С. Мининой из с. Ангенлахти Пряжинского района [Эпические песни..., 2006. С. 111, № 17]:
Поразительно четко выкристаллизованному на фоне общекарельской тенденции к эпической циклизации сюжету сватовства в Хийтоле, самобытно знаковому для олонецкой этноло-кальной разновидности «трудных задач при сватовстве», посвящено и диссертационное исследование составительницы антологии. Она справедливо трактует печально-красивую развязку как этиологический миф о происхождении чаек [Миронова, 2011. С. 19].
Инвариантный по отношению к лебедю, гусю (гусыне), утки-чернети и остальным концепт водоплавающей птицы - ключевой в прибалтийско-финской мифологической картине мира. При реконструкции с привлечением языковых и археологических данных зооморфной мифологической картины мира у вепсов, от которых уже не удалось записать рун калевальской метрики, водоплавающим птицам посвящен целый одноименный раздел 1 главы 2 «Птицы» [Винокурова, 2006. С. 48-58]. Чирок-свистунок tavi, звукоподражательно именуемый «tavirzi-javirsi» в закличках в календарном обряде жертвоприношения творогом в Петров день, должен был обеспечивать плодородность ржи [Там же. С. 50-53]. В средневековых курганах предков современных вепсов имеются украшения, изображающие двуглавого лебедя (по-вепсски d'йucen - lebed'). Пара лебедей, именуемых хозяином и хозяйкой - izand и етад, могла восприниматься как тотемистические прародители рода, чем объяснялся запрет их убийства, подкрепляемый фабулатами о бедах, постигших нарушителя табу, например, убийство
в драке вилами брата, застрелившего лебедя [Там же. C. 54-55]. Фабулаты о наказании безвременной кончиной жены за убийство лебедя «d'out' s'im» зафиксированы и у карелов-люди-ков [Lyydilàisià..., 1963. S. 145-150].
Сравнительное изучение мифологии народов уральской семьи языков показало, что миф об утке-нырке/гагаре как участниках акта космогонии представлен в различных разновидностях у почти всех уральцев [Напольских, 1991. C. 62-91, 140-147]. В виде отдельной изустной руны калевальской метрики или фабулы в составе циклизованного сюжета о борьбе за Сампо целиком сохранен прибалтийско-финский космогонический миф о сотворении мироздания, включая перечень небесных светил, из яйца/яиц водоплавающей или иной птицы. Перечень небесных светил с информацией об их происхождении из частей яйца позволяет считать эту руну солярным мифом, особенно значимым для народа, живущего в северных широтах [Рахимова, 1992. C. 36-39]. Водоплавающая птица может являться демиургом, снесшим яйцо мироздания, наравне с орлом или ласточкой-касаткой (что характерно для Ингерманлан-дии и Карельского перешейка). В Беломорской Карелии встречается гусь, как то в записанном в 1829 г. в Суднозере варианте руны о Сампо Василия Лесонена [SKVR I (1) 75]. Вариант, где фигурирует утка-чернеть, записан от знаменитого рунопевца Ийвана Шемейки из Суйстамо в 1893 г. [SKVR VII (1) 18]. Как и в беломорско-карельской этнолокальной версии, но без присущего той индуцирования фабулы о выковывании и последующем похищении «у заказчицы подрядчиками» волшебного источника изобилия Сампо, руна начинается с ранения Вяйня-мёйнена стрелой коварного лапландца. На колено упавшего в воду героя, которого семь лет носит по волнам, и откладывает свое золотое яйцо утка-чернеть. Это решение Э. Лённрот использовал в первой руне эпопеи [Калевала, 1999. C. 5-6]. Выбор утки-чернети на роль орнитоморфного творца мироздания, сносящего яйцо, представляется мне отражающим самое древнее, восходящее к общеуральским истокам, мифологическое представление потому, что чернеть относится к нырковым уткам и способна достать нечто и со дна изначального моря. Для карельских космогонических сюжетов характерны черты или зооморфной (орни-томорфной в случае рождения мира из яйца), или альтернативной антропоморфной моделей «космизации пространства», или их сочетание [Кундозерова, 2013. C. 8-10].
Итак, на примере выкристаллизовавшихся единиц поэтического языка калевальских рун,
160 Siit kaunistu Katerinua 160 Тогда красивую Катерину
laulau seppu kajuakse. Обернул кузнец чайкой*. Перевод В. П. Мироновой
использующих орнитологическую символику, выявляется кроссжанровая вариативность и устойчивость этнопоэтических констант и их глубинная смысловая связь с орнитоморфны-ми героико-мифологическими персонажами и их ипостасями.
Работа выполнена по гранту РГНФ 1404-00334 «Кроссжанровые взаимодействия в изустных калевальских рунах (героико-мифо-логический эпос и заговоры)».
Литература
Винокурова И. Ю. Животные в традиционном мировоззрении вепсов (опыт реконструкции). Петрозаводск: ПетрГУ; Карельский НЦ РАН, 2006. 448 с., ил., табл.
Зимин В. Б., Ивантер Э. В. Птицы. 3-е изд., испр. и доп. / Серия «Мир животных». Петрозаводск: ПетрГУ, 2002. 288 с.
Калевала. Эпическая поэма на основе древних карельских и финских народных песен / Перев. Эйно Киуру, Армас Мишин. Изд. 2-е. Петрозаводск: Карелия, 1999. 583 с.
Карельские причитания / Изд. подгот. А. С. Степанова, Т. А. Коски. Петрозаводск: Карелия, 1976. 534 с. (в тексте - КП).
КиуруЭ. С. Тема добывания жены в эпических рунах. К семантике поэтических образов. Петрозаводск.: Карельский НЦ РАН, 1993. 132 с.
Конкка У. С. Поэзия печали: Карельские обрядовые плачи. Петрозаводск: Карельский НЦ РАН, 1992. 296 с., ил.
Кундозерова М. В. Концепт мироздания в карельских эпических песнях: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Петрозаводск, 2013. 22 с.
Миронова В. П. Сюжет о сватовстве в мифической стране Хийтола в контексте карельской эпической традиции: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Петрозаводск: КарНЦ РАН, 2011. 22 с.
НапольскихВ. В. Древнейшие этапы происхождения народов уральской языковой семьи: данные мифологической реконструкции (прауральский космогонический миф) / Материалы к сер. «Народы СССР». Вып. 5. Народы уральской языковой семьи. М.: Институт этнографии, 1991. 189 с.
Причитанья северного края, собранные Е. В. Барсовым. Т. 1. Похоронные причитания. Ч. I. Плачи похоронные, надгробные и надмогильные., 1872 / Сост., коммент. К. В. Чистов. СПб.: Наука, 1997. 500 с., ил.
Рахимова Э. Г. Солярные мотивы в карело-финском эпосе // Студенческие научные доклады. Ч. II. Литературоведение. M.: M^, 1992. С. 36-39.
Рахимова Э. Г. От «калевальских» изустных рун к неоромантической мифопоэтике Эйно Лейно. M.: Наследие, 2001. 216 с.
Рахимова Э. Г. Туонельские свечушки: Словесная изобразительность карело-финских причитаний по покойным. M.: ИMЛИ РАН, 2010. 237 с.
Селиванов Ф. М. Художественные сравнения русского песенного эпоса: Систематический указ. M.: Наука, 1990. 223 с.
Степанова А. С. Аллитерация в карельских плачах // Фольклор: Образ и поэтическое слово в контексте / Отв. ред. В. M. Гацак. M.: Наука, 1984. С. 127-148.
Степанова А. С. Mетафорический мир карельских причитаний. Л.: Наука, 1985. 221 с.
Степанова А. С. Толковый словарь языка карельских причитаний. Петрозаводск: Периодика, 2004. 304 с.
Эпические песни Южной Карелии=Aunuksen kar-jalazien eeppizet pajot / Сост., авт. вступ. ст., коммент. и пер. В. П. Mиронова. Петрозаводск: Периодика, 2006. 447 с.
Karjalan kielen sanakirja Viides osa. R-S / Toim. R. Koponen, M. Torikka et al. / Lexica societas Fenno-Ugriae XVI, 5. Kotimaisten kielten tutkimuskeskuksen julkaisuja 25. Vammala: Vammalan kirjapaino OY 1997. 634 s. (В тексте - KKS).
Kuusi M. Kalevalaisen muinaisepiikan viisi tyylikautta / Kalevalaseuran vuosikirja, 37, 1957.
Lyydiläisiä tekstejä. 2 / kerännyt, kääntänyt ja julkais-sut Pertti Virtaranta = Lüdische Texte. 2. Helsinki: SUST 130, 1963. 419 s., kuv.
NaglerM. Toward a generative view of the oral formula // Transactions and Proceedings of the American Philological Association. 1967. Vol. 98 (X^III). P. 269-311.
Paulaharju S. Syntymä, lapsuus ja kuolema: Vienan Karjalan tapoja ja uskomuksia, Porvoo: WSOY 1924. 186 s., kuv.
Suomen kansan vanhat runot. 1. Vienan läänin runot. Osa 1. Kalevalan-aineiset kertovaiset runot. Helsinki: SKST; 121, 1, 1908; Osa 2. Kalevala-aineiset kertovaiset runot, muita kertovaisia runoja. Helsinki: SKST 121, 2, 1908 / julkaissut A. R. Niemi (в тексте - SKVR I (1)); Osa 4. Keski-Inkerin runot. 2. Toisinnot Toisinnot 15042762 / julkaissut V. Salminen. Helsinki: SKST 140, 2, 1926 (в тексте - SKVR IV (2)); Osa 7. Raja- ja Pohjois-Karjalan runot. 1. Kalevalan-aineiset kertovaiset runot / Toim. A. R. Niemi, 1929; 2. Muita kertovaisia runoja: Toisinnot 934-1480. Lyyrillisiä lauluja: Toisinnot 1481-3811 / Toim. A. R. Niemi, 1931 (в тексте - SKVR VII).
Поступила в редакцию 24.02.2015
References
Epicheskie pesni Yuzhnoi Karelii = Aunuksen kar-jalazien eeppizet pajot [Epic songs of the South Karelia]. Ed., auth. of intr. art., com. and transl. V. P. Mironova. Petrozavodsk: Periodika, 2006. 447 p.
Kalevala. Epicheskaya poema na osnove drevnikh karel'skikh i finskikh narodnykh pesen [Kalevala. An epic poem based on the ancient Karelian and Finnish folk songs]. Trans. Eino Kiuru, Armas Mishin. Izd. 2-e. Petrozavodsk: Kareliya, 1999. 583 p.
Karel'skie prichitaniya [Karelian laments]. Eds. A. S. Stepanova, T. A. Koski. Petrozavodsk: Kareliya, 1976. 534 p.
Kiuru E. S. Tema dobyvaniya zheny v epicheskikh ru-nakh. K semantike poeticheskikh obrazov [Wife-gaining theme in epic runes. To the semantics of poetic images]. Petrozavodsk.: KarRC of RAS, 1993. 132 p.
Konkka U. S. Poeziya pechali: Karel'skie obryadovye plachi [Poetry of sorrow: Karelian ceremonial laments]. Petrozavodsk: KarRC of RAS, 1992. 296 p., il.
Kundozerova M. V. Kontsept mirozdaniya v karel'-skikh epicheskikh pesnyakh: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk [The concept of world creation in Karelian epic songs. Abstract of Ph. D. thesis, philology]. Petrozavodsk, 2013. 22 p.
Mironova V. P. Syuzhet o svatovstve v mificheskoi strane Khiitola v kontekste karel'skoi epicheskoi tradi-tsii: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk [Matchmaking topic in mythical land Khiitola in the context of Karelian epic tradition. Abst. of Ph. D. thesis, philol.]. Petrozavodsk: KarRC of RAS, 2011. 22 p.
Napol'skikh V. V. Drevneishie etapy proiskhozhdeniya narodov ural'skoi yazykovoi sem'i: dannye mifologiches-koi rekonstruktsii (praural'skii kosmogonicheskii mif). Materialy k ser. «Narody SSSR». Vyp. 5. Narody ural'skoi yazykovoi sem'I [Ancient stages of ethnogeny of the Uralic language family. Mythological reconstruction (pre-Uralic cosmogonic myth). Materials for the series «Nations of the USSR». Iss. 5. Nations of the Uralic language family]. Moscow: Institut etnografii, 1991. 189 p.
Prichitan'ya severnogo kraya, sobrannye E. V. Bar-sovym. T. 1. Pokhoronnye prichitaniya. Ch. I. Plachi pok-horonnye, nadgrobnye i nadmogil'nye..., 1872 [Lamentations of the Northern region collected by E. V. Barsov. Vol. 1. Funeral laments. P. 1. Funeral, over the tomb and grave laments, 1872]. Ed. and prep. for publ. by K. V. Chistov. St. Petersburg: Nauka, 1997. 500 p., il.
Rakhimova E. G. Ot «kaleval'skikh» izustnykh run k neoromanticheskoi mifopoetike Eino Leino [From the Kalevala oral runes to neoromantic mythopoetics of Eino Leino]. Moscow: Nasledie, 2001. 216 p.
Rakhimova E. G. Solyarnye motivy v karelo-finskom epose [Solar motifs in the Karelo-Finnish epos]. Stu-dencheskie nauchnye doklady. Ch. II. Literaturovede-nie [Student reports. P. 2. Literature studies]. Moscow: MGU, 1992. P. 36-39.
Rakhimova E. G. Tuonel'skie svechushki: Slovesnaya izobrazitel'nost' karelo-finskikh prichitanii po pokoinym [Tu-onela candles: verbal pictorialism in Karelo-Finnish funeral laments over the dead]. Moscow: IMLI RAN, 2010. 237 p.
SelivanovF. M. Khudozhestvennye sravneniya russk-ogo pesennogo eposa: Sistematicheskii ukaz [Literary
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ:
Рахимова Элина Гансовна
старший научный сотрудник, к. фил. н. Институт мировой литературы им. А. М. Горького ул. Поварская, 25а, Москва, Россия, 121069 эл. почта: е!та. [email protected] тел.: +79166082781
similes of Russian oral epos: systematic decree]. Moscow: Nauka, 1990. 223 p.
Stepanova A. S. Alliteratsiya v karel'skikh plachakh [Alliteration in Karelian laments]. Fol'klor: Obraz i poeti-cheskoe slovo v kontekste [Folklore: Image and poetic word in the context]. Ed. V. M. Gatsak. Moscow: Nauka, 1984. P. 127-148.
Stepanova A. S. Metaforicheskii mir karel'skikh prichitanii [Metaphorical world of Karelian laments]. Leningrad: Nauka, 1985. 221 p.
Stepanova A. S. Tolkovyi slovar' yazyka karel'skikh prichitanii [Explanatory dictionary of Karelian laments]. Petrozavodsk: Periodika, 2004. 304 p.
Vinokurova I. Yu. Zhivotnye v traditsionnom miro-vozzrenii vepsov (opyt rekonstruktsii) [Animals in the traditional worldview of Vepsians (reconstruction experience)]. Petrozavodsk: PetrGU; KarRC of RAS, 2006. 448 p., il., tabl.
Zimin V. B., Ivanter E. V. Ptitsy. 3-e izd., ispr. i dop. Seriya «Mir zhivotnykh» [Birds. 3rd ed., rev. ed. Ser. «World of animals»]. Petrozavodsk: PetrGU, 2002. 288 p.
Karjalan kielen sanakirja Viides osa. R-S / Toim. R. Koponen, M. Torikka et al. / Lexica societas Fenno-Ugriae XVI, 5. Kotimaisten kielten tutkimuskeskuksen julkaisuja 25. Vammala: Vammalan kirjapaino OY 1997. 634 s. (in text - KKS).
Kuusi M. Kalevalaisen muinaisepiikan viisi tyylikautta / Kalevalaseuran vuosikirja, 37, 1957.
Lyydiläisiä tekstejä. 2 / kerännyt, kääntänyt ja julkais-sut Pertti Virtaranta = Lüdische Texte. 2. Helsinki: SUST 130, 1963. 419 s., kuv.
NaglerM. Toward a generative view of the oral formula. Transactions and Proceedings of the American Philological Association. 1967. Vol. 98 (XCVIII). P. 269-311.
Paulaharju S. Syntymä, lapsuus ja kuolema: Vienan Karjalan tapoja ja uskomuksia, Porvoo: WSOY 1924. 186 s., kuv.
Suomen kansan vanhat runot. 1. Vienan läänin ru-not. Osa 1. Kalevalan-aineiset kertovaiset runot. Helsinki: SKST; 121, 1, 1908; Osa 2. Kalevala-aineiset ker-tovaiset runot, muita kertovaisia runoja. Helsinki: SKST 121, 2, 1908. / julkaissut A. R. Niemi (in text - SKVR I. (1)); Osa 4. Keski-Inkerin runot. 2. Toisinnot Toisinnot 1504-2762 / julkaissut V. Salminen. Helsinki: SKST 140, 2, 1926 (in text - SKVR IV (2)); Osa 7. Raja- ja Pohjois-Karjalan runot. 1. Kalevalan-aineiset kertovaiset runot / Toim. A. R. Niemi, 1929.; 2. Muita kertovaisia runoja: Toisinnot 934-1480. Lyyrillisiä lauluja: Toisinnot 14813811 / Toim. A. R. Niemi, 1931 (in text - SKVR VII).
Received February 24, 2015
CONTRIBUTOR:
Rakhimova, Elina
Institute of World Literature, Russian Academy of Sciences 25a Povarskaya St., 121069 Moscow, Russia e-mail: elina. [email protected] tel.: +79166082781
