CC BY
231
ФИЛОЛОГИЯ
Ф.А. ЛИТВИН
доктор филологических наук, профессор Орловского государственного университета Тел. (4862) 75 22 91
ВНУТРЕННИЕ (ЯЗЫКОВЫЕ) И ВНЕШНИЕ ФАКТОРЫ НЕКОТОРЫХ ИЗМЕНЕНИЙ
В СОВРЕМЕННОМ РУССКОМ ЯЗЫКЕ
В статье обсуждаются некоторые изменения в современном русском языке, выходящие за рамки лексических заимствований, и разнородные факторы этих изменений. Анализируются две синтаксические конструкции с числительными, взаимозаменяемость частиц «не» и «ни», «бюрократическая модель именования», «нарост» на союзе что. Акцентируются взаимодействие разных факторов и изменения, свидетельствующие о социальных процессах.
Ключевые слова: факторы языковых изменений, числительные при не-счётном именовании, неразличение «не» и «ни», «канцелярская» модель именования, «нарост» на союзе.
Как и всё сущее, язык (в любом понимании) изменяется. Изменения являются следствием как закономерностей развития самой системы языка, так и внешних влияний на эту систему. Под «внешними» можно понимать как явления и события иной по отношению к языку природы, так и другой язык (другие языки): влияние других языков неизбежно связано с историей общества, т.е. с иноприродными по отношению к системе языка явлениями. Эти два фактора могут чётко различаться - ср., напр., исчезновение формы двойственного числа, с одной стороны, и поток неологизмов в периоды бурных социальных изменений или бурного развития науки и техники - с другой. Попытки объяснения чисто внутренних изменений «посторонними» факторами рассматриваются как необоснованные и ненаучные - ср., напр., часто цитируемое высказывание Ф. Энгельса: «Едва ли удастся кому-нибудь, не сделавшись посмешищем, объяснить экономически существование каждого маленького немецкого государства в прошлом и в настоящее время или происхождение верхненемецкого передвижения согласных, превратившего географическое разделение, образованное горной цепью от Судет до Таунуса, в настоящую трещину, проходящую через всю Германию.» [Энгельс: 395]. Но вполне возможно и наложение этих факторов друг на друга. Ср., напр., объяснение причин редукции и утраты окончаний в процессе развития английского языка, где авторы приводят разные объяснения, отражённые в лингвистической литературе (результат фонетических изменений, влияние межъязычных контактов, утрата грамматической значимости окончаний), а затем отмечают недостаточность учёта каждого из этих факторов в отдельности [Расторгуева, Жданова: 102 - 104].
Современный русский язык, как и всякий
живой язык, развивается и потому изменяется (не остаётся равным себе на разных временных срезах). На исторически коротких отрезках это проявляется в первую очередь в словарном составе, что, как правило, вызывает разную реакцию у «рядовых» носителей языка, отражающуюся и в средствах массовой информации. Так, за последние двадцать лет и в печатных, и в электронных СМИ высказывались (главным образом, в связи с наплывом слов, заимствованных из других языков - преимущественно английского - и стилистически сниженных слов) суждения о «порче русского языка», о необходимости принятия срочных мер для его спасения. Такая реакция не нова: в истории русского языка и раньше были периоды жалоб на засилье иноязычных слов (вспомним хотя бы пушкинское ироническое: «Но панталоны, фрак, жилет, Всех этих слов на русском нет; А вижу я, винюсь пред вами, Что уж и так мой бедный слог Пестреть гораздо б меньше мог Иноплеменными словами, Хоть и заглядывал я встарь В Академический словарь.»). Такая болезненная реакция на заимствования не ограничена русским языком: подобные призывы к «спасению языка» были и в истории других языков. Так, например, автор статьи в английской газете «Гардиан» (19.04.08) напоминает, что «озабоченность по поводу заимствований обычно начиналась с мелких придирок, а потом становилась язвительной. Очень часто заимствования рассматривались как симптомы интеллектуальной и моральной распущенности. Например, во времена Шекспира писательские инновации в языке многими считались оскорблением национального достоинства. Временами пуристское сопротивление принимало формы трогательной эксцентричности. Поэт викторианской эпохи Уильям Барнз предлагал «колесоседло» (wheelsad-dle) вместо «велосипеда» (bicycle) и в том же духе
© Ф.А. Литвин
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
считал, что «болезнание» (painlore), «людевоз» (folkwain) и «щипачки» (nipplings) могут заменить «патологию» (pathology), «омнибус» (omnibus) и «пинцет» (forceps).»
Разумеется, никакой научной основы у таких высказываний нет, они эмоциональны и чаще всего обсуждают факты языка в более широком контексте. Нельзя не согласиться с утверждением автора статьи в «Гардиан», что «споры о языке всегда политизированы, а пуризм идеологизирован». Но сами изменения (включая изменения в словарном составе), несомненно, регистрируются и лингвистами и получают научное объяснение причин их появления и тенденций развития языка, в них отражаемых, в научной и научно-популярной литературе (и в беседах, интервью и других публичных высказываниях лингвистов в СМИ).
В настоящей статье я рассматриваю четыре группы изменений в современном русском языке, иллюстрирующих разные возможности соотношения внутренних и внешних факторов изменения и разную экстралингвистическую релевантность этих факторов. При этом я сознательно не включаю в рассмотрение собственно лексические новообразования, а останавливаюсь на более «строевых» изменениях, как менее полно описанных в лингвистической литературе.
1. В лингвистических (и не только) работах неоднократно отмечалось изменение в узусе нормативной формы косвенных падежей составных количественных числительных русского языка. Меньше освещено в литературе появление в русском языке во второй половине 20-го века заимствованной модели «существительное (или его буквенный символ) + количественное числительное» для не-счётного именования. Появление модели исходно связано с техникой (Т-34, Ми-8, Ту-104), но позже её употребление расширилось (с использованием собственно существительных): Экспо-2000, Песня-2010. Модель явно заимствованная: традиционная продуктивная модель сочетания числительного и существительного в русском языке предполагает (в нейтральном стиле) препозицию порядкового числительного - «порядковое числительное + существительное»: пятый троллейбус (маршрут), 21-я школа, 27-я аудитория (у названий транспортных средств в пределах от 1 до 10 как вариант - замена существительным, образованным от числительного: До библиотеки можно доехать на четвёрке или на шестёрке ). Различие между моделями особенно заметно при сравнении именования года в русском и некоторых других языках: в 1961-м (году) — in (the year), 1961 (nineteen sixty-one), (im Jahre) 1961; т.е. даже при субстантивизации числительного в
С
русском языке - это порядковое, а в английском и немецком - количественное. В узусе количественное числительное в рассматриваемой модели часто заменяется порядковым: Т тридцать четвертый, Ил восемнадцатый - совершенно очевидно под влиянием традиционной модели. Это показательный пример становления новой модели и процесса её размежевания с близкой по составу исконной. Новая модель более активно внедряется после появления её за пределами именования артефактов, особенно в средствах массовой информации.
2. В русском языке в узусе ощутимо усиливается тенденция к устранению различий между «не» и «ни». Это ещё не замена нормы, но давление узуса явно ощущается. Такое неразличение существует в узусе давно, но конкурировать с нормой оно стало после его распространения на так или иначе письменно зафиксированные общественно значимые тексты. Поэт-песенник ещё в конце 40-х годов прошлого века рифмовал «Здравствуй, московское небо» с «Как далеко бы он не был» (позже при публикации текста песни он был скорректирован, но ведь известно, что слово - не воробей. ..Да и рифма «выдаёт» исходный текст). Популярная певица пела «Всё, что не задавали мне, Делал я кое-как» (где неразличение смыслов ведёт к неосмысленности текста: если «не задавали», так чего ради и стараться? Можно и кое-как.), «Я отправлюсь за тобой, Что бы путь мне не пророчил» и «Время не на миг не остановишь» (при последующих записях последний из приведённых фрагментов тоже был скорректирован, но «процесс пошёл»).
Сегодня уже можно говорить о становлении альтернативной нормы - по двум причинам. Во-первых, такое неразличение стало массовым в средствах массовой информации. Приведу для иллюстрации несколько фрагментов из официозной (это существенно) «Российской газеты» последних двух лет:
Чего лукавить, юбилейные отметки за чертой 60 и тем более 65 не шибко радуют именинников, какие бы пышные и помпезные торжества не сопутствовали бы празднику. (11.03.11)
„И нового президента, как бы его не звали." (7.05.10)
«Нет телеканала, где бы она ни появлялась, нет газеты и журнала, где бы ни упоминалась, нет громкого мероприятия, где бы ни засветилась."
- Важно ни кто больше сказал, а чтобы вместе смотрелось удачно." (25.05.10)
(из интервью с заместителем председателя ко -миссии совета Федерации РФ по вопросам развития гражданского общества А. Починком)
РГ Помимо Татарстана, удачным в плане
информационного правительства, следует, возможно, упомянуть и Тюменскую область с ее огромными территориями.
Починок Вот-вот, если бы ни Интернет, что называется, не налетаешься.. (...) А когда дело подходит к пенсии нужно думать о том, чем заполнять свое время. (1.11.10)
«Унас бизнес не дает практически не копейки.. (...) Собираются несколько людей (...), выигрывают гранд, а потом заключают договор...» (15.09.10)
И действительно, сколько бы конспирологи не говорили о таинственном „золоте Партии", как бы не прятали от нас фамилии подлинных акционеров большинства офшорных компаний, но шила в мешке все-таки не утаишь...
Во всяком случае, с точки зрения соотношения социальных сил я сегодня реальной альтернативы этой модели не вижу - как бы шумно ее не разоблачали многочисленные борцы за народное счастье и спасение Родины... (13.09.11)
- ... Далеко бы пошла девочка. Начальницей могла стать. Если бы ни это ЧП. (24.11.11)
По иронии судьбы, в том же номере « Российской газеты» за 25.05.10, из которых извлечены два фрагмента с тремя случаями неразличения, в колонке «Говорим по-русски» колумнист объясняла разницу между «не» и «ни»!
Можно было бы предположить, что речь идёт о технических накладках (тем более что, как я понимаю, институт корректоров в печатных изданиях упразднён): в приведённых фрагментах есть и явные «ляпы» (а за пределами приведённых фрагментов есть и похлеще, напр.: «гораздо более лучшие, чем у наших машин, системы управления огнем" (7.05.10) или «Блогеры неприменули спросить и о другой „горячей теме"..." (14.09.10)) Но неразличение «не» и «ни» статистически явно превышает порог описок или опечаток.
Во-вторых, поводом для утверждения о становлении альтернативной нормы может служить и то, что неразличение «не» и «ни» встречается в письменной (в том числе и в приведённых выше фрагментах) и устной речи (в последней возможность «случайного сбоя» значительно меньше) людей, говорящих на правильном литературном русском языке, что не может не означать, что это неразличение воспринимается ими как fait accompli в рамках литературной нормы современного русского языка, т.е. у них нет ощущения, что они «бегут впереди паровоза».
Совершенно очевидно, что этот процесс ведёт к утрате смысловых различий, эксплицитно выражаемых языком: «Ему дают всё, что он ни просит» и «Ему дают всё, что он не просит» выражают разные
смыслы, и хотя это различие чаще всего можно вывести и из контекста (вербального и/или ситуационного), но утрата прямого различения этих смыслов есть обеднение языка.
Так же очевидно, что здесь не идёт речь об иноязычном влиянии, но утверждать, что это процесс, обусловленный собственно закономерностями развития русского языка, было бы опрометчиво. Скорее всего, это результат упрощения языка даже ценой утраты смысловых различий, которые многим не очень грамотным русскоговорящим представляются «слишком тонкими», а потому неважными, т.е. результат демократизации общества, а с ним и языка. Этот процесс аналогичен тем, которые имели место в первые послереволюционные годы первой четверти 20-го века (в Декрете о введении новой орфографии СНК от 10 октября 1918 г.необходимость реформы аргументировалась так: «В целях облегчения широким массам усвоения русской грамоты ...»).
3. Распространение в русском обиходном языке «канцелярских оборотов и способов выражения мысли» отмечалось ещё А.М. Селищевым, который в работе «Язык революционной эпохи: Из наблюдений над русским языком последних лет (1917-1926)» (1927) [Селищев] констатировал распространение «канцеляризмов и архаизмов» (напр., «согласно + род падеж»). В 1996 г. К.И. Чуковский ввёл в оборот слово «канцелярит», что по внутренней форме означает «болезнь языка». Некоторые исследователи, следуя этой линии описания развития языка, обнаруживают и другие болезни («-иты») в русском языке (напр., «бытовит», «науковит, или сциентит», «политит», «церковит», «эстетит», «криминалит» [Шмелева: 96 и сл.]). Появляются в русском языке и другие неологизмы для обозначения этого социолингвистического феномена - ср., напр., название доклада, заявленного на I Международную конференцию «Язык и метод. Русский язык в лингвистических исследованиях XXI века» в Ягеллонском университете г. Кракова (Польша) в мае 2011 года Г.Ф. Ковалевым (Воронежский государственный университет): «Что такое чинояз и какой вред он приносит русскому языку?»
Мне представляется более существенным тот аспект «канцелярита», который служит ярким примером не только того, как общество влияет на язык, но и того, как язык объективно отражает общественные процессы. Это особенно наглядно проявляется в рамках настоящего рассмотрения не столько в лексике, сколько в структуре именования лица.
Традиционно в составных личных именах в европейских языках первым по порядку идёт личное имя, данное при регистрации (крещении), а последним фамилия, т.е. имя связанного узами
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
прямого родства разногенерационного образования (ср., напр., англ. first name и last name). Некоторые сферы функционирования собственных имен делают более рациональным иной порядок компонентов составного имени - постановку фамилии на первое место. Такой порядок прагматически оправдан в ситуациях, когда он облегчает каталогизацию, особенно при машинной обработке. Однако он всегда стилистически маркирован как специальный - напр., в библиографических списках или в официальных документах (ср. общеизвестную формулу «Фамилия, имя, отчество» в широко распространённых документах анкетного типа и её известное сокращение «Ф.и.о.», хотя далеко не все эти документы предназначены для машинной обработки) и оправдан именно в рамках этих сфер функционирования. В то же время в современном русском языке такое специализированное расположение компонентов имени в последние десятилетия настойчиво проникает в нейтральный стилистический контекст и в разговорную речь. Особенного внимания заслуживает тот факт, что такое проникновение становится привычным и тем самым приводит к возникновению параллельной нормы. Нельзя не отметить, что такая мена позиций компонентов имени принципиально отличается от другой тенденции (правда, пока преимущественно в СМИ): переходу от трёхкомпонентного к двухком-понентному имени, т.е. к опущению традиционного в русской культуре отчества. Эта тенденция есть явное подражание иноязычным нормам и вытекает из давно сформировавшегося в обществе стереотипа «зарубежное предпочтительно». К этому можно относиться по-разному, но такое сокращение имени не затрагивает принципа именования. Мена же позиций компонентов есть изменение именно цивили-зационного принципа именования, «меры вещей», что представляет собой гораздо более радикальное отклонение от нормы. Существенным при этом мне кажется тот очевидный факт, что мы имеем дело с языковым подтверждением социального процесса, который протекает на наших глазах: экспансии бюрократии, изменение её социального статуса из вспомогательного, оправданного структурой современного общества, в доминирующий, что является социальной аномалией, выражающейся в аномалии языковой. Интересно, что (по крайней мере, в моём опыте) этот процесс не затрагивает иностранных имён: мне не приходилось слышать о Черчилле Уинстоне, Эйзенхауэре Дуайте, де Голле Шарле, или - в неполитической сфере - о Диккенсе Чарльзе, Уитмене Уолте, Гюго Викторе или Гейне Генрихе. Не приходилось и встречаться с аналогичным процессом в европейских языковых культурах.
С
Напротив, когда российский учёный сообщает своё имя в зарубежную организацию как Сидоров Пётр Иванович, то в ответ он - ожидаемо - получает в ответ письмо с обращением Dear Professor Ivanovich (Дорогой профессор Иванович).
Не менее существенно, что эта аномалия широко распространяется на тексты, порожденные отнюдь не чиновниками. По моим наблюдениям, большинство школьников на вопрос «Как тебя зовут?» отвечают конструкцией «Иванова Катя» или «Новиков Андрей». В рекламе программ «Радио России» говорится о «гостях ведущего программы "Неизвестная планета" Мартынова Андрея...», а газета сообщает об итогах опроса и именует отвечавших Маркина Татьяна, Игнатов Юрий, Астраханцева Татьяна Васильевна и т. д. В авторефератах диссертаций руководители и оппоненты именуются (не на титульном листе, где изменение порядка может быть оправдано) в одних учебных заведениях «в естественном порядке», в других в аномальном.
Во всех этих и многочисленных аналогичных случаях такой аномальный порядок никакими требованиями, связанными со сферой функционирования, не обусловлен и есть показатель проникновения канцелярской нормы в повседневную речь, иными словами - принятия (пусть и на подсознательном уровне) обществом экспансии бюрократии, изменения её социального статуса. Это заметно отличает «канцелярит» от других «-итов» (см. выше). Такое положение «канцелярита» отмечает и Т.В. Шмелева: «Первое место в нем [«справочнике болезней»], естественно, отводится канцеляриту. Не только потому, что он открыт и описан первым, но и потому, что он "всеохватен, тотален" [8] , "стал не только стилем речи, но и стилем мысли, и стилем жизни" [9]. Именно поэтому так малорезультативны усилия филологов по его искоренению.» [Шмелева: 96] (ссылки в цитате на работу [Романенко]).
4. Отмечу ещё явление, которое появилось в языке недавно, во всяком случае в моём опыте. Я обратил на него внимание в речи студентов и вначале принял за проявление индивидуальной малограмотности, но вскоре обнаружил, что у студентов оно появилось в широких масштабах. Вскоре я стал отмечать его и в речи, звучащей по радио, - не (во всяком случае, пока) в речи ведущих, а у тех, с кем ведущие беседуют. Я имею в виду некоторый «нарост» на подчинительном союзе что: Он сказал, то-что к нему приехали гости. Мне (опять-таки, пока) не приводилось встречать это образование в письменной речи, но если его фиксировать на письме, то логично это делать именно так, как я это сделал в примере. В отличие от вполне норматив-
ного то, что, где местоимение ударно: Я уже узнал то, что мне нужно, этот союз с наростом произносится полностью безударно, как и подобает союзу. В отличие от местоимения, этот нарост не имеет никаких других форм и соответственно не связан с управлением; более того, он сохраняется и после местоимения то (в любой форме), т.е. используется как полный функциональный эквивалент союза что: Дело в том, то-что в Европе...
Как и в неразличении не и ни, отнестись к этому явлению серьёзнее, чем вначале, меня заставило то, что я услышал его не только в речи подверженных всяческой моде (по возрасту, характеру или виду деятельности) носителей языка, но и у тех, кто говорил (в остальном!) на правильном литературном русском языке. Так, в речи вполне грамотного чело-
века, связанного с искусством (пусть и не деятеля искусства), я обнаружил регулярную замену что этой скороговорочкой: Они говорят, то-что они такого никогда не видели или Я уверен, то-что в дальнейшем... Мне неясно, как могла появиться такая заведомо избыточная (не выполняющая никаких функций) добавка к союзу, но полагаю, что в любом случае можно утверждать, что она не является результатом никаких внутренних процессов в языке, но вполне вписывается в избыточность форм того канцелярского «формата» русского языка, о котором шла речь выше, и в этом плане ещё раз свидетельствует о настойчивости (и результативности) «тихого» проникновения этого «формата» в функционирование русского языка - и в сознание на нём говорящих.
Библиографический список
1. Расторгуева Т.А., Жданова И. Ф. Курс лекций по истории английского языка. Выпуск III и IV (на английском языке). Москва, издательство «Высшая школа», 1972.
2. Романенко А.П. Канцелярит: риторический аспект (О книге К.И.Чуковского "Живой как жизнь") // Риторика. 1997. № 1 (4), С. 95-102.
3. Селищев А.М. Труды по русскому языку. Москва, Языки славянской культуры, 2003.
4. Шмелева Т.В. Канцелярит и другие языковые недуги // www.library.krasu.ru
5. Ф. Энгельс. Письмо Йозефу Блоху в Кенигсберг. Лондон, 21 [-22] сентября 1890 г.) В.: К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, Изд. 2, т. 37.
F.A. LITVIN
INTERNAL (LANGUAGE-SYSTEMIC) AND EXTERNAL FACTORS OF SOME CHANGES
IN MODERN RUSSIAN
Several syntax-related areas of change in Modern Russian are discussed in the article to illustrate different factors at work causing the changes: two syntactic patterns with numerals, growing interchangeability of the particles 'ne' and 'ni', two patterns of naming a person, an excrescence on a subordinating conjunction. Emphasis is laid on the interplay of the factors and also on the changes signalling social processes.
Key words: factors of language change, numerals in non-count nomination, interchangeability of 'ne' and 'ni', "bureaucratic" model of naming, "excrescence" on a conjunction.
