CC BY
63
Вестник Челябинского государственногоуниверситета. 2016. № 1 (383). Филологические науки. Вып. 99. С. 94-101.
УДК 82:111:852
ББК 83 (2 Рос = Рус) 6
Н. С. Комар
«ВНУТРЕННЕ КОНФЛИКТНЫЙ» ХАРАКТЕР ПОВЕСТИ БОРИСА ПИЛЬНЯКА «ИВАН МОСКВА»: ХРОНОТОП
Раскрывается «внутренне конфликтный» характер поэтики повести «Иван Москва» на уровне хронотопа. Ощущения сложности и нестабильности мира Б. Пильняк добивается совмещением противоположных свойств времени и пространства. С одной стороны, они обнаруживают черты неопределенности, с другой, сверхточности и конкретности. Хронотоп повести неразрывно связан с общей теорией относительности А. Эйнштейна.
Ключевые слова: Б. Пильняк, «внутренне конфликтная» поэтика, повесть «Иван Москва», хронотоп.
Говоря о художественном пространстве и времени* в повести «Иван Москва» [8], необходимо отметить связь произведения с общей теорией относительности А. Эйнштейна. Напомним, она среди прочего гласит: «Тела "искривляют" реальное трехмерное пространство и по-разному изменяют ход времени в различных его точках <...>» [16. С. 98]. Именно в таких «искривлениях» более всего проявляется множественная конфликтность художественного мира Б. Пильняка, его «разорванность» и одновременная спутанность. Знакомство Б. Пильняка с общей теорией относительности убедительно доказывает А. Ю. Панфилов, который находит ее проявления, в частности, в повести «Иван Москва» и рассказе «Ледоход»: «"<...> Вот пример, что нету единой, абсолютной правды на этом свете!" - так восклицает его повествователь по поводу изображаемых событий. Эта же сентенция повторится в известной нам повести "Иван Москва": "Иван вспомнил, что <...> нет ничего абсолютного". И повторится в контексте, не оставляющем сомнений в том, что речь идет именно о "теории относительности": персонаж повести рассуждает о том, что время полета в направлении вращения земли на доли секунды должно отличаться от полета в противоположном направлении. В этом должно было состоять еще одно из эмпирических подтверждений, предсказанных теорией относительности» [7].
* Исследователи творчества Б. Пильняка не раз обращались к изучению пространственно-временной организации произведений писателя, в том числе повести «Иван Москва». Представляют интерес работы Е. Б. Дьячковой, Т. А. Капыриной, Н. В. Посе-лягина, Г. С. Прохорова, Н. Д. Тамарченко, Т. Н. Федоровой [4; 5; 9; 10; 11; 12; 13]идр.
Ощущения сложности и нестабильности изображаемого им мира Б. Пильняк прежде всего добивается благодаря парадоксальному сочетанию диаметрально противоположных свойств времени и пространства, как, например, в следующем фрагменте: «Люди не спали несколько ночей. <.. .> Темнота была такая, что глаза были не нужны. Всю ночь ехали по степи. Красноармейцы молчали, мокли, не понимали - куда провалились горы. Станцию к рассвету бесполезно обстреляли, потом улеглись спать» [8. С. 259]. Здесь зримо проявляются дисгармоничность и неопределенность времени и пространства, а открываются они через слово автора. Так, красноармейцы едут по горной части Крыма - а горы «провалились». К рассвету обстреляли станцию, после чего - как будто сразу же и там же, где только что стреляли - улеглись спать. Не спали несколько суток - но уже на рассвете «Москва с вестовым пошел осмотреть местность». Таким образом, несмотря на конкретные географические названия, все оказывается «сдвинутым в гармошку» [8. С. 282], неопределенным, спутанным. Но, с другой стороны, время и пространство здесь максимально конкретизируются: «несколько ночей» - «темнота» - «ночь» - «к рассвету»; «степь» - «провалившиеся горы» - «вершина Ай-Петри» - «станция». В результате получается неопределенная, «сдвинутая» определенность. Е. Г. Белоусова вслед за Е. А. Яблоко-вым [15], говоря о связи повести Б. Пильняка «Иван Москва» и романа А. П. Платонова «Счастливая Москва», отмечает в текстах две противоположные силы: «центростремительную», «собирающую художественное пространство воедино», и «центробежную», «ре-
шительно и целенаправленно разрушающую это единство» [1. С. 246].
При этом одной из основных творческих установок Б. Пильняка остается желание абсолютно точно, исчерпывающе раскрыть суть явления, предельно ясно изобразив его. И весьма зримо она проявляется в хронотопе повести - в первую очередь в сверхточной топонимике. Примеров тому в тексте очень много, рассмотрим некоторые из них: «это было в дни гражданской войны, в Крыму. С отрядом кавалеристов Иван Москва шел по крымскому плато от Кокоз к метеорологической станции на Ай-Петри, чтобы перехватить бахчисарайское шоссе» [8. С. 259]. Или: «Ивану следовало бы пройти Тверской до Пушкина, там свернуть до пролома Богословского переулка и там вникнуть в район студенчества и Бронных, где жили Обопыни <...>» [8. С. 285]. Из примеров видно, что описываемое автором действие жестко привязано к реальным населенным пунктам, горам, дорогам. Благодаря таким пространственно-временным декорациям, происходящее с персонажами переживается читателем как в высшей степени достоверное и реальное.
Время в повести не отличается такой конкретностью, как пространство. Вместо определенных дат (хотя встречаются и подобного рода указания: «в первый год революции» [8. С. 256], «в годы от тысяча девятьсот двадцать третьего» [8. С. 260] и так далее) автор описывает время, в течение которого происходит действие. Характеристики предельно кратки («это было в дни гражданской войны» [8. С. 258-259], «в годы распутий русской революции» [8. С. 260]), но встречаются и более пространные: «Революция прошла ледниковый московский марш, вышед в эпоху уплотнений, поистине - эпоху жизни русских городов, породивших уже не достоевщину, но нечто более страшное, что разбирается клинической психопатологией» [8. С. 257]. Как ни странно, ощущение сверхточности пильняков-ского изображения не нарушается. Напротив, читатель 1920-х гг., переживший революцию и Гражданскую войну, по такому описанию мог сам представить изображаемое автором время и включить сюжет повести в определенный исторический контекст. Время получает характер точности, почти документальности.
Из-за переплетения неопределенного и определенного начал возникает парадоксальное соединение совершенно несоединимых категорий: стремительного движения и абсолют-
ной неподвижности, близкого (Ай-Петри, где находится герой) и далекого (Судакские горы, из-за которых восходит солнце). И в итоге получается образ сломанного, деформированного мира, который еще не обрел своей формы, не устоялся. Более всего подобное состояние Вселенной напоминает космогонические мифы, в которых эта Вселенная либо вовсе не упорядочена, либо еще не стала чем-то постоянным, оформленным и стабильным. Здесь косвенно проявляются мотивы восхода солнца и энергии: наступает другое время, и именно «энергичным» людям предстоит создать из этого зыбкого, нестабильного мира новый, упорядоченный и гармоничный. Мифологический хронотоп соседствует с хроникой современности.
Ощущение деформации, «искривленности» мира создает в тексте и мотив бреда. По словам И. О. Шайтанова, «бред тифа сменяется бредом пораженного болезнью разума» [14. С. 30]. Стирается граница между происходящим в мозгу героя и реальным. Так, в «Обстоятельстве третьем» видим нарочитое смешение живого и неживого: «Пятеро они ушли с поля боя: два живых боевых товарища, два мертвеца и он, Москва, третий живой. Трое живых горяче-ствовали тифом. <.. > В бреду они не заметили или запамятовали, что эти два боевых товарища умерли. Они несли мертвецов. <.. .>
Живые клали мертвецов на землю, совали в их руки винтовки. <.. .> На бивуаках мертвецы несли караул. <.. .>
Живые кормили мертвецов, насовывая им во рты своими ложками пшенную кашу.
Отступая, живые принесли мертвецов в разграбленную больницу. <...>
Наутро отряд живых и мертвецов пошел дальше» [8. С. 258-259]. И это несмотря на то, что «за эту неделю мертвецы совершенно изгнили, у одного отвалилась челюсть, у другого вывалились кишки» [8. С. 258-259]. Атмосфера бреда, проявляющаяся в противоречивых деталях, уничтожает достоверность повествования, одновременно подчеркнутую указателями времени («это было в дни гражданской войны», «зной лета», «в июльском зное», «за эту неделю», «ночью», «бредовой ночью», «наутро», «через неделю», «в тот же день», «память этого бреда») и такими словами и сочетаниями, как «это было», «не заметили или запамятовали», «не замечали, не заметили», «совершенно», «не было ни одного человека», «это было в первый и последний раз», «никогда», «такою <...>, такими <...> и таким <...>», «не знал и
не запомнил» [8. С. 258-259]. Поэтому невозможно понять, в бреду или по-настоящему встретил Иван женщину, лежавшую в «отчаяннейшем бреду тифа» [8. С. 259]. И женская страсть тоже оказывается порождением бредовой ночи. Постоянное употребление слова «бред» (9 раз в «обстоятельстве», из них 1 раз в форме прилагательного «бредовой») подчеркивает эту дилемму, которая на данном этапе не имеет решения. В этом же «обстоятельстве» бред вторгается в хронотоп и в качестве «второй дороги» - само слово приобретает пространственную семантику: красноармейцы шли через бред, словно через степь, и их кладут в больницу, «чтобы - путинами больничных коек - эти трое перешли из бреда в явь» [8. С. 259]. Таким образом, в тексте появляется некая «вторая реальность», ничуть не менее достоверная, чем «первая», истинная. И обе они вступают в «хаотическую схватку», то есть мы видим постоянное переключение действия из реального мира в «бредовый» и обратно. Причем «бредовый» мир в «Обстоятельстве третьем» доминирует - Иван Москва не может вспоминать события этого времени, не погружаясь снова в бредовое состояние.
Следующее яркое проявление мотива бреда демонстрирует «Обстоятельство пятое», точнее, рассказ Ивана Москвы «о мертвецах, которых он с товарищами пронес бредовым небытием» [8. С. 263]. Герой абсолютно переносится в то время и то состояние, говорит, «путаясь в каше мертвецов» [8. С. 263], а точнее - во времени. Рассказ то о добыче радия, то об «отряде живых и мертвецов» - «челночный бег» между реальным и «бредовым» мирами, ни в одном из которых Иван Москва не задерживается, переносясь то в один, то в другой. Вместе с тем воспоминание является у Б. Пильняка способом собирания личности. Разные формы сознания и существования, переходящие от одной крайности к другой, объединяют Ивана Москву в цельный образ, который, к слову, скрепляет текст повести воедино. «Челночный бег» по различным временным и пространственным зонам - оригинальный стилевой прием, который автор использует на протяжении всего повествования. Результатом такого смешения временных пластов и пространств становится то, что действие приобретает вневременной и внепространственный характер.
Но наиболее показательны два эпизода «вторжения» бреда в хронотоп, в результате которых герой совершенно теряется в про-
странстве и времени. Первый мы видим в «Главе заводской», когда в лаборатории Иван Москва показывает Следопыту светящиеся камни:
« - Этот свет, как твоя любовь, Александра!
- сказал Иван. <.. .>
Ивану казалось, что он говорит следующее:
- ...ты слышишь, Александра? - это все понятно, - это лучи распада атомной энергии. Все понятно, да, все объяснимо, - но какой прекрасный свет! Это твоя любовь, Александра... Слушай, я говорю тебе. Человеческая жизнь следует совсем иным и гораздо более сложным законам, - средняя человеческая жизнь. Жизнеспособность в любом возрасте представляет практическую задачу для вычисления. <...> Жизнеспособность атома, даже радия, не зависит от его возраста, - это простейший закон для атома, но не для меня! <...> Есть предположение, что непосредственная причина распада атома - дело случая! - слышишь? - дело случая!.. <...> Атом радия - отдает энергию и
- не умрет. Я отдам энергию и - умру. Я хочу жить, я должен жить! - слышишь, Александра! <...>- и я хочу любить, Александра... Я вижу всю закономерность того, что должно выпасть из закономерностей, - что разрушает канон сохранения энергии революцией распада атома.
Ивану казалось, что он говорит именно так.
В действительности он говорил иначе, в бреду:
- ...Александра, Сашенька, Саша, Сашу-ха... понятно - лучи - распад - атомы - жизнеспособность - случай! - слышишь, - случай, случай. Не хочу помирать, не хочу, не могу, слышишь?! - не хочу... - и так много раз, с повторением» [8. С. 278-279].
Конфликт «бредового» и реального миров достигает здесь своего максимального развития. Ведь Иван одновременно присутствует и в том, и в другом - но при этом говорит совершенно разные вещи. В этом проявляется его внутренняя раздвоенность, которую автор усугубляет идеей двоемирия и одновременным присутствием героя в двух мирах и разностью его вербального поведения. В «бредовом» мире он произносит вполне логичный монолог, в реальном же мире его речь внешне неадекватна. В результате мысль, утверждаемая Иваном в «бредовом» мире, сразу же опровергается в «реальном», и наоборот. Благодаря этому ни одно отрицание либо утверждение не приобретает характер абсолютного [еще одно проявление связи с общей теорией относительности. -И. А".]. К тому же раздробленность сознания
фиксируется повествователем и поэтому становится объективным фактом.
Отметим также, что хронотоп дает связи Ивана и города Москвы новое развитие [6]: время и пространство порождают человека, позволяя ему «выйти в бытие». Так человек, город и время становятся сопоставимыми. Е. А. Яблоков, рассматривая связь героя и города Москвы, отмечает «родство» Ивана с определенными пространством и временем: «Москва - "старшая родственница" Ивана: от отцов Иван получил право на жизнь, то есть на биологическое, "до-историческое" существование - "до-бытие"; "Москву он любил, как мать, Москву, давшую ему право на биографию" - в повести поясняется, что собственно "бытие" героя началось с участия в октябрьских боях 1917 года в Москве» [15. С. 223]. Иван Москва, таким образом, сын не просто города Москвы - а именно революционной Москвы времен вооруженного восстания.
Слияние двух мотивов - бреда и «человека-государства» - происходит в «Московской главе». Это описание «кровавого государства», в которое превратилась горничная: «женщина исчезла в его сознании, сознание помутнело - он увидел, как на стул село некое громаднейшее государство. Он увидел миллионы нечеловекоподобных людинок <...>» [8. С. 287]. Иван Москва, с одной стороны, совершенно дезориентирован: он не понимает, что реально, а что нет. С другой - прекрасно осознает, что произошло: «Иван помолчал.
- Ты прости, девушка, я из мозгов своих выскочил, - куда ни посмотрю - все у меня в гла-захразваливается <...>» [8. С. 288].
Эту двойственность можно объяснить тем, что бред прошел. Но о «выздоровлении», выходе из «бредового» мира говорить неверно, ведь бред преследует героя до конца повести. Правильнее назвать это умением ориентироваться, которое Иван приобрел, когда «ходил через бред» раньше. Вместе с тем мы видим, что сохраняется неупорядоченность внутреннего состояния героя, родственная неустойчивости окружающего мира, весьма нестабильного и неоднородного.
Амбивалентность художественной оценки событий и образов отчетливо проявляется в обрисовке образа мира: с одной стороны, он необычайно динамичен, «стремится» в «завтра», а с другой - «топчется на месте» и даже «откатывается» назад, если части текста расположены не в хронологическом порядке (особенно
ярко это проявляется в «Биографической главе»). Незавершенность и открытость авторской вселенной лишь делают этот конфликт еще острее.
Зачастую смешение временных пластов приводит к тому, что действие вовсе «теряет» категорию времени. Пример подобного «выхода из времени» дает «Обстоятельство второе», когда профессор привозит мумию из Египта в Москву [8]. Названия существующих ныне географических объектов (Афины, Москва) перемежаются здесь с названиями исчезнувших городов и стран (Яффа, Византия, Скифия). К тому же и «современные» топонимы берут начало в древности (самая «молодая» - Москва, остальные названия насчитывают не по одной тысяче лет). Более зримо и решительно наложение различных времен демонстрирует эпи-*
тет «вотско -славянская столица», который Б. Пильняк относит к Москве. Четко обозначив время действия, автор нарочито сталкивает приметы разных эпох. Благодаря такому построению текста, профессор движется как бы вне времени - и во всех временах от Древнего Египта до революционной Москвы сразу. Олицетворением этой «вневременности» в повести выступает и мумия. Ей три тысячи лет, а она прекрасна, словно живая женщина [6]. Имя профессора представляет собой «сплав» имени и отчества адмирала Колчака с фамилией философа XIX в. [6]. Оно также стоит «вне времени». А если прибавить «евразийство», которое, по мнению Е. А. Яблокова [15], выражает каждая часть этого имени - то и «вне пространства».
На существование героев повести и в историческом времени, и одновременно вне его, то есть в Вечности, указывает даже интерьер: например, «глетчерный кабинет» [8. С. 257] профессора. «Глетчерный» - термин гляциологии, означающий «ледниковый». «Ледниковый кабинет» отсылает к Ледниковому периоду, тем более что эта зима описана автором как «ледниковый московский марш» [8. С. 257] революции. Профессор с домочадцами перебрались на кухню, в «темноту и тепло» [8. С. 257], будто в пещеру. Время снова сдвигается в глубокую древность - при этом оставаясь зимой 1917-1918-го гг. Подобные образы «пещеры» и «пещерного человека» встречаются в рассказе Е. И. Замятина «Пещера», где революция
* «Воты» (водь, самоназвание - уа^'а1аш) - финно-угорский народ, живший в современной Центральной России во времена Киевской Руси.
также становится Ледниковым периодом. Однако у Б. Пильняка, в отличие от Е. Замятина, нет акцента на «дикости» как признаке «пещерного времени».
Ту же функцию выполняет в повести и пейзаж: «Полюдова же лощина была пуста, мертва, бурые камни без тропинок, без деревца, без моха. Зимой таял в Полюдовой лощине снег, не лежал, - голая земная энергия спаливала его. Бил из земли ключ, полз от ключа удушливый пар. И Данте можно было бы взять с Полюдовой лощины материалы для третьего круга своей Комедии, - у этих камней, отказавших живому в жизни» [8. С. 263]. Полюдова лощина оказывается не только вне времени, переносясь в Средневековье, но и вне пространства, становясь частью и Урала, и Дантова Ада. Пейзаж противостоит описанному «оживленному» радию, продолжая мотив «живого и мертвого».
Выход за рамки пространства происходит и при помощи перехода пейзажа в интерьер. Примером может служить следующая фраза из «Обстоятельства пятого»: «В лощине ничто не жило. Мертвая тишина была в лощине. Флюоресцировала в небе луна. В доме горело электричество, хрипел усилитель в красном уголке вступительным словом Луначарского» [8. С. 263]. Этот «пейзаж-интерьер» предваряет уже упоминавшийся рассказ Ивана Москвы о Гражданской войне. Налицо сужение пространства - с лощины до красного уголка - и вместе с тем явно подчеркивается связь рассказа Ивана со всем окружающим пространством (на это указывает даже то, что автор вообще охватывает всю лощину, которая к сюжету не имеет прямого отношения).
Примером обратного перехода - интерьера в пейзаж - служит следующий фрагмент: «В комнатах Ивана Москвы были тишина и медленность. За домом молчали снега, горы, сотни зырянских, пермских, остятских верст. Упорные в морозе горели на небе звезды» [8. С. 263]. Везде присутствует либо прямое олицетворение («молчали снега, горы» и т. п.), либо постановка слова в «олицетворяющий» контекст («в комнатах <...> были тишина и медленность»).
Все обозначенные выше антиномичные свойства изображаемого мира Б. Пильняк собирает воедино в эпизоде «Московской главы», где Иван убегает от памятника А. С. Пушкину - и постоянно оказывается около него: «Впереди стоял Пушкин.
Пушкин раздвоился.
Пушкин замыкал пути Ивана» [8. С. 295].
Здесь также прослеживается связь с общей теорией относительности: «Согласно ранним представлениям Эйнштейна, искривленное мощными источниками гравитации пространство Вселенной не исключает возможности того, что оно в целом является замкнутым и некое движущееся тело, выйдя из одной точки по "прямой" линии, проблуждав множество миллиардов лет, в конце-концов вернется обратно <..>. "Модель" такого замкнутого, искривленного пространства представлена в эпизоде [приведенном выше. - И. К.] повести Пильняка» [7]. Мотив «бреда» и двоемирие появляются тогда, когда мы узнаем, что «Пушкиным», гонявшимся за Иваном Москвой, был его сослуживец Семен. В результате это происшествие, как и упоминавшийся монолог Ивана, «раздваивается», отражаясь и в «реальном», и в «бредовом» мирах. Из исследователей внимание этому эпизоду уделила Е. Б. Дьячкова, посчитавшая памятник наряду с мумией носителем вечности: «в городском пейзаже есть свои мертвецы. Это памятники. Люди бывают гонимы этими бронзовыми изваяниями, в которых живет вечность, а следовательно, они обладают энергией и могут трансформировать время» [4. С. 69].
Можно объяснить весь эпизод с памятником А. С. Пушкину как пример взаимодействия тел по общей теории относительности: мы видим здесь и «искривление времени» - Пушкин на улицах Москвы 1920-х гг., и «искривление пространства» - герой прибегает туда, откуда бежит. В целом эпизод - лучшая иллюстрация теории А. Эйнштейна, как ее воспринял Б. Пильняк.
С позиций общей теории относительности можно объяснить и то, что «Тверской бульвар замкнулся двумя памятниками: Пушкину у Страстной, Тимирязеву у Никитской» [8. С. 264]. Памятники явно символизируют прошлое и настоящее, «до-бытие» и «бытие». Время так же относительно, как и пространство, и может двигаться быстрее. Именно это и произошло в революцию 1917 г. А. Ю. Панфилов предлагает интересное объяснение «бегства» Ивана Москвы от памятника Пушкину: «Памятник Пушкину стоял тогда на краю Тверского бульвара. И герой, не бывший в Москве с 1922 г. и не знавший о том, что на другом его конце поставлен памятник Тимирязеву, принимает в темноте этот последний - за памятник
Пушкину. Идет в противоположном направлении - и опять приходит к памятнику Пушкину! Так он движется в "замкнутом" пространстве, думая, что окончательно сходит с ума» [7].
В целом следует сказать, что хронотоп повести «Иван Москва» неразрывно связан с общей теорией относительности А. Эйнштейна. Постулируемые ею «искривления пространства и времени» проявляются в виде анахронизмов (Пушкин в послереволюционной Москве), «двоемирия» (мотив бреда, выстраивающего альтернативную реальность), отсылок к историческим и культурным реалиям других эпох (Данте, Ледниковый период). В результате хронотоп становится хаотичным и неопределенным.
Вместе с тем для описаний времени и пространства в повести характерна подчеркнутая конкретность. Дома, дороги, самолет и так далее описаны автором предельно точно. Однако
все эти пространства открыты как для входа персонажей (например, в лабораторию Иван Москва приводит любого «свежего человека» [8. С. 261]), так и для других пространств (ср. пейзажи, переходящие в интерьер, и наоборот).
«Искривления» пространства и времени в сочетании с нормальным их течением и придают хронотопу и стилевой форме повести противоречивый, «внутренне конфликтный» характер [3]. Повествование выходит за пространственно-временные рамки, соединяя несколько пространств и/или времен. Неоднозначность картины мира обусловлена постоянным их сопоставлением и противопоставлением, при котором сопоставляемые элементы, однако, не уничтожаются. Вместе с тем проявляется неповторимость не столько самого мира, сколько его восприятия автором, для которого невозможно мыслить прежними пространственными и временными категориями.
Список литературы
1. Белоусова, Е. Г. Русская проза рубежа 1920-1930-х годов: кристаллизация стиля (И. Бунин, В. Набоков, М. Горький, А. Платонов) : монография / Е. Г. Белоусова. - Челябинск, 2007. - 272 с.
2. Веселова, Н. А. Система заглавий в поэтике Бориса Пильняка / Н. А. Веселова // Б. А. Пильняк: исследования и материалы : межвуз. сб. науч. тр. - Коломна, 2001. - Вып. 3-4. - С. 113-117.
3. Голубков, М. М. Эстетическая система в творчестве Бориса Пильняка 20-х гг. / М. М. Голубков // Борис Пильняк: опыт сегодняшнего прочтения (По материалам научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения писателя) / ИМЛИ им. М. Горького РАН. - М., 1995. -С. 3-10.
4. Дьячкова, Е. Б. Проблема времени в произведениях Б. Пильняка / Е. Б. Дьячкова // Борис Пильняк: опыт сегодняшнего прочтения (По материалам научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения писателя). - М., 1995. - С. 63-70.
5. Капырина, Т. А. Поэтика времени в «Созревании плодов» Б. А. Пильняка / Т. А. Капырина // Б. А. Пильняк: исследования и материалы : сб. науч. тр. - Коломна, 2007. - Вып. 5. - С. 164-169.
6. Комар, Н. С. «Внутренне конфликтный» характер повести Бориса Пильняка «Иван Москва»: система персонажей / Н. С. Комар//Пушкинские чтения-2015. Художественные стратегии классической и новой литературы: жанр, автор, текст. - СПб., 2015. - С. 249-257.
7. Панфилов, А. Ю. Таинственная надпись. Булгаков и Пильняк / А. Ю. Панфилов // Проза, ру. - URL: http://www.proza.ru/2009/01/19/589.
8. Пильняк, Б. А. Иван Москва / Б. А. Пильняк II Пильняк, Б. А. Роман. Повести. Рассказы / Б. А. Пильняк. - Челябинск, 1991. - С. 255-305.
9. Поселягин, Н. В. Особенности нарративной структуры романа Бориса Пильняка «Голый год» / Н. В. Поселягин II Narratorium. - 2015. - № 1 (8). - URL: http://narratorium.rggu.ru/article. html?id=2634332.
Ю.Прохоров, Г. С. Время как стержень художественного мира в прозаической книге Бориса Пильняка «Былье» / Г. С. Прохоров II Б. А. Пильняк: исследования и материалы : сб. науч. тр. -Коломна, 2011,- Вып. 6. - С. 11-21.
П.Прохоров, Г. С. Обратная перспектива как средство построения художественного пространства (На материале романа Б. Пильняка «Соляной амбар») / Г. С. Прохоров II Б. А. Пильняк: исследования и материалы : сб. науч. тр. - Коломна, 2007. - Вып. 5. - С. 182-192.
12.Тамарченко, Н. Д. «Голый год» Б. Пильняка как художественное целое / Н. Д. Тамарченко // Б. А. Пильняк: исследования и материалы : межвуз. сб. науч. тр. - Коломна, 1991. - Вып. 1. -С.16-26.
13.Федорова, Т. Н. О структуре художественного времени в повестях Б. Пильняка «Иван Москва» и «Красное дерево» / Т. Н. Федорова // Проблемы взаимодействия эстетических систем реализма и модернизма. - Ульяновск, 1998. - С. 9-16.
14.Шайтанов, И. О. Метафоры Бориса Пильняка, или история в лунном свете / И. О. Шайтанов // Пильняк, Б. А. Повести и рассказы. 1915-1929 / Б. А. Пильняк. - М., 1991. - С. 5-36.
15.Яблоков, Е. А. Счастье и несчастье Москвы («Московские» сюжеты у А. Платонова и Б. Пильняка) / Е. А. Яблоков // «Страна философов» Андрея Платонова. Проблемы творчества. -М., 1995. - Вып. 2. - С. 221-239.
16.Яворский, Б. М. Физика: Для школьников ст. кл. и поступающих в вузы : учеб. пособие / Б. М. Яворский, А. А. Детлаф. - М., 1998. - 800 с.
Сведения об авторе
Комар Наталия Сергеевна - аспирант кафедры журналистики и массовых коммуникаций Челябинского государственного университета.
Bulletin ofChelyabinskState University. 2016. No. 1 (383). Philology Sciences. Issue 99. Pp. 94-101.
"INTERNAL CONFLICT" NATURE OF BORIS PILNYAK'S STORY "IVAN MOSKVA": CHRONOTOPE
N. S. Komar
ChelyabinskState University, [email protected]
This article is devoted to "internal conflict" nature of poetics of "Ivan Moskva" on the level of the chronotope. In the text the image of the world looks unstable because of constant "curvatures" of time and space. The chronotope of the story is inseparably linked with the general theory of the relativity of
A. Einstein which assumes such changes. One of the main "curvature" ways is the motive of delirium that creates "the second reality" in the text, and sometimes it's more reliable than "the true". Combining the opposite properties of time and space, B. Pilnyak creates the feeling of complexity and instability of the world. Time and space display, on the one hand, uncertainty, on the other, superaccuracy and concreteness.
Keywords: B. Pilnyak, "internal conflict"poetics, "IvanMoskva" story, chronotope.
References
1. Belousova E.G. Russkaya proza rubezha 1920-1930-h godov: kristallizaciya stilya (I. Bunin, V. Nabokov, M. Gor'kij, A. Platonov) [Russian prose on the edge of 1920-30: the crystallization of style (I. Bunin, V. Nabokov, M. Gorkiy, A. Platonov)]. Chelyabinsk, 2007. 272 p. (In Russ.).
2. VeselovaN.A. Sistema zaglavij v poetike Borisa Pil'nyaka [System oftitles in the poetics of Boris Pilnyak], B.A. Pil'nyak: issledovaniya i materialy [B.A. Pilnyak. Research and materials. Intercollegiate digest of scientific works], iss. 3-4. Kolomna, 2001. Pp. 113-117. (In Russ.).
3. Golubkov M.M. Ehsteticheskaya sistema v tvorchestve Borisa Pil'nyaka 20-h godov [Esthetic system in Boris Pilnyak's work of the 1920s]. Boris Pil'nyak: opyt segodnyashnego prochteniya (Po materialam nauchnoj konferencii, posvyashchennoj 100-letiyu so dnya rozhdeniya pisatelya) [Boris Pilnyak: the experience of today's reception (According to materials of the scientific conference devoted to the 100th anniversary of the writer's birthday)]. Moscow, 1995. Pp. 3-10. (In Russ.).
4. D'yachkova E.B. Problema vremeni v proizvedeniyah B. Pil'nyaka [The problem of time in
B. Pilnyak's works]. Boris Pil'nyak: opyt segodnyashnego prochteniya (Po materialam nauchnoj
konferencii, posvyashchennoj 100-letiyu so dnya rozhdeniyapisatelya) [Boris Pilnyak: the experience of today's reception (According to materials of the scientific conference devoted to the 100th anniversary ofthe writer's birthday)]. Moscow, 1995. Pp. 63-70. (In Russ.).
5. Kapyrina T.A. Poetika vremeni v «Sozrevanii plodov» B.A. Pil'nyaka [The poetics of time in «Fruit Ripening» by B.A. Pilnyak], B.A. Pil'nyak: issledovaniya i materialy [B.A. Pilnyak. Research and materials], iss. 5. Kolomna, 2007. Pp. 164-169. (In Russ.).
6. Komar N.S. «Vnutrenne konfliktnyj» harakter povesti Borisa Pil'nyaka «Ivan Moskva»: sistema personazhej ["Internal conflict" nature of Boris Pilnyak's story "Ivan Moskva": system of characters]. Pushkinskie chteniya-2015. Hudozhestvennye strategH klassicheskoj i novoj Uteratury: zhanr, avtor, tekst [Pushkin readings - 2015. Artistic strategies of classical and modern literature]. Saint Petersburg, 2015. Pp. 249-257. (In Russ.).
7. Panfilov A.YU. Tainstvennaya nadpis'. Bulgakov i Pil'nyak [Mysterious inscription. Bulgakov and Pilnyak], Proza.ru. [Prose.ru]. Available at: http://www.proza.ru/2009/01/19/589, accessed 16.11.2015. (InRuss.).
8. Pil'nyak B.A. Ivan Moskva [Ivan Moskva]. Pil'nyak B.A. Roman. Povesti. Rasskazy [Novel. Tales. Stories], Chelyabinsk, 1991. Pp. 255-305. (In Russ.).
9. Poselyagin N.V. Osobennosti narrativnoj struktury romana Borisa Pil'nyaka «Golyj god» [Characteristics of Boris Pilnyak's Novel «Naked Year» Narrative Structure]. Narratorium, 2015, no. 1 (8). Available at: http://narratorium.rggu.ru/article.html?id=2634332, accessed 16.11.2015. (In Russ).
10.Prohorov G.S. Vremya kak sterzhen' hudozhestvennogo mira v prozaicheskoj knige Borisa Pil'nyaka «Byl'e» [Time as a base of artistic world in Boris Pilnyak's prosaic book «Byl'e»]. B.A. Pil'nyak: issledovaniya i materialy. [B.A. Pilnyak. Research and materials], iss. 6. Kolomna, 2011. Pp. 11-21. (InRuss.).
11.Prohorov G.S. Obratnaya perspektiva kak sredstvo postroeniya hudozhestvennogo prostranstva (Na materiale romana B. Pil'nyaka «Solyanoj ambar») [Reverse perspective as a way of constructing the artistic space (based on the B. Pilnyak's novel «Salt Barn»)]. B.A. Pil'nyak: issledovaniya i materialy. [B.A. Pilnyak. Research and materials. Digest of scientific works], iss. 5. Kolomna, 2007. Pp. 182-192. (In Russ.).
12.Tamarchenko N.D. «Golyj god» B. Pil'nyaka kak hudozhestvennoe celoe [«Naked Year» by B. Pilnyak as an artistic whole]. B.A. Pil'nyak: issledovaniya i materialy [B.A. Pilnyak. Research and materials], iss 1. Kolomna, 1991.Pp. 16-26. (In Russ.).
13.FedorovaT.N. O strukture hudozhestvennogo vremeni vpovestyahB. Pil'nyaka «Ivan Moskva» i «Krasnoe derevo» [About the structure of artistic time in B. Pilnyak's «Ivan Moscow» and «Mahogany»]. Problemy vzaimodejstviya esteticheskih sistem realizma i modernizma [Problems of interaction of aesthetic systems of realism and modernism], Ul'yanovsk, 1998. Pp. 9-16. (In Russ.).
14. Shaytanov 1.0 .Metafory Borisa Pil'nyaka, Hi istoriya v lunnom svete [Boris Pilnyak's metaphors, or History in a moonlight]. Pil'nyak B.A. Povesti i rasskazy. 1915-1929 [Tales and short stories. 1915— 1929]. Moscow, 1991.Pp. 5-36. (In Russ.).
15.Yablokov E.A. Schast'e i neschast'e Moskvy («Moskovskie» syuzhety u A. Platonova i B. Pil'nyaka) [Happiness and misfortune of Moskva (the "Moscow" plots at A. Platonov and B. Pilnyak)]. «Strana filosofov» Andreya Platonova. Problemy tvorchestva ["Country of philosophers" by Andrei Platonov. Problems of work], iss. 2. Moscow, 1995. Pp. 221-239. (In Russ.).
16.Yavorskij B.M., Detlaf A.A. Fizika: Dlya shkol'nikov st. kl. ipostupayushchih v vuzy [Physics: For seniorpupils and entrants to universities]. Moscow, 1998. 800 p. (In Russ.).
