Внешняя политика России на Кавказе при Владимире Путине Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

Том 13 Выпуск 4 2010 ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ И КАВКАЗ

Г" X

РЕГИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА ^і

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА РОССИИ НА КАВКАЗЕ ПРИ ВЛАДИМИРЕ ПУТИНЕ

Абдолреза ФАРАДЖИРАД

профессор Исламского университета Азад и Е.С.О. колледжа (Тегеран, Исламская Республика Иран)

Асаад ХЕЗЕРЗАДЕ

магистрант факультета региональных исследований Университета им. Аламе Табатабаи (Тегеран, Исламская Республика Иран)

Введение

В статье рассматривается внешнеполитическая деятельность России на Кавказе в период президентства Владимира Путина. Для российско-кавказских отношений отрезок времени с 2000 по 2008 год был одним из самых важных: президентство Путина привнесло существенные изменения во внешнюю политику России. Но здесь мы не будем рассматривать ситуацию, которая существовала до 2000 года, а лишь обратим внимание на от-

дельные факты и события, важные для понимания периода 2000—2008 годов.

Рассматривая внешнюю политику государств, следует учитывать множество различных факторов, и потому так трудно давать объяснение внешней политике любого взятого в отдельности государства. Мы попытаемся проанализировать внешнюю политику России и ее цели, исходя из психологических и иных нематериальных факторов.

Всякий внешнеполитический курс вытекает из характерной для страны и ее граждан нормативной системы, которая отражается прежде всего в конституции государства и других официальных документах и даже в том, как страна представляет свою историю. В случае России эти нормативные ценности тесно связаны с ее историей в те времена, когда она была великой державой, имевшей решающий голос во всех мировых делах, и когда именно сквозь эту призму русские смотрели на положение своего государства.

Нестабильность, царившая в России после распада Советского Союза в 1990-х годах, внесла хаос во внешнюю политику страны. Произошло это потому, что представители российской политической элиты оказались не в состоянии формировать ясную национальную идентичность и формулировать национальные интересы государства. Они были неспособны в современных условиях ответить на вновь ставший актуальным вопрос: принадлежит ли Россия к Западу или к Востоку.

Первая по времени группа российской политической элиты, выступившая на политической сцене — «западники» — выбрала при Ельцине прозападный курс во внешней политике и определила нацио-

нальную идентичность России как западной страны. Соответственно, Россия пыталась выстроить хорошие отношения с Западом, особенно с Соединенными Штатами, и забыть холодную войну. Другое крыло было решительно против этого: его представители — «евразийцы» — утверждали, что Россия была и всегда будет евразийской страной и сверхдержавой. Путин принадлежал к этой последней группе, которая стремилась восстановить статус страны как великой державы.

Путин изменил внешнеполитический курс России на сильный и четко определенный, ясно нацеленный на получение максимальных экономических выгод. Как отмечает Р. Фридман, внешняя политика Путина была направлена на укрепление российской экономики в надежде на то, что в не слишком далеком будущем Россия сможет восстановить свой статус великой держа-вы1. Своей новой внешней и внутренней политикой Путин дал России политическую и экономическую стабильность, и множество людей в стране стали относиться к нему как к новому российскому царю.

1 Cm.: Freedman R. Russian Policy Toward the Middle East under Putin: The Impact of 9/11 and the War in Iraq // Alternatives, 2003, Vol. 2, No. 2.

Исторические корни внешней политики России

Исторически российское государство строилось не как государство русской нации, понимаемой как самостоятельное политическое сообщество, а как империя — совокупность территорий и людей, которые должны были демонстрировать лояльность царю.

В отличие от опыта большинства других империй, строительству которых предшествовало формирование национальной идентичности в метрополии, современная русская нация формировалась одновременно с процессом колониальной экспансии. Большинству русских их страна виделась империей не специфически русской, а многонациональной. Эта идеология насаждалась и в советские времена, когда русских побуждали считать своей Родиной весь Советский Союз в целом2.

2 Cm.: Smith G. The Masks of Proteus: Russia, Geopolitical Shift and the New Eurasianism // Transactions of the Institute of British Geographers, 1999, Vol. 24.

В 1919 году, когда в России бушевала Гражданская война, события в стране во многих отношениях развивались по тому же сценарию, что и в 1990-х годах. Главное отличие состояло в том, что в начале XX века они протекали намного быстрее и катастрофичнее, чем в конце. В феврале 1917 года имперское правительство рухнуло чуть ли не за день, фактически не сопротивляясь. Таким же образом закончил свое существование и коммунистический режим в 1991 году. В обоих случаях крушение режима воспринималось как праздник, как начало новой эры — эры счастья, идеальной демократии, успехов по всем направлениям3.

Когда в декабре 1991 года Советский Союз распался, перед новыми российскими политическими элитами встал вопрос: отбросит ли новая Россия наследие советского и царского прошлого или сохранит его полностью либо частично. Смысл «русского вопроса» обычно понимают как комплекс дилемм относительно характера российской идентичности и ее отношения к российскому государству4.

Вопрос об идентичности России — какого рода государством ей быть и чего она хочет — буквально пропитывал весь политический дискурс. Должна ли Россия стремиться «вернуться в Европу», как многие из ее посткоммунистических соседей? Должна ли она восстановить Советский Союз? Должна Россия быть либеральной рыночной демократией или поставторитарным режимом, пытающимся модернизироваться по китайскому образцу?

Рассматривая эти вопросы, мы исходим из того, что ключевым фактором, определяющим поведение государства на мировой арене, является национальная идентичность. У представителей политической элиты формируются стремления, основанные на общей исторической памяти. Мотивируемые ценностной рациональностью и потребностью в высокой коллективной самооценке, представители элиты вводят в политический дискурс конкурирующие национальные самообразы — наборы идей о политической цели и международном статусе страны. Представители политической элиты активно распространяют национальные самообразы, стремясь утвердить свое определение национальной идентичности и национальных интересов.

Национальные самообразы — это своеобразные «претенденты» на роль национальной идентичности, задействованные политиками-оппонентами в данный момент. Как и национальные идентичности, национальные самообразы состоят из идей относительно международного статуса государства и стоящих перед ним политических целей. Из них следуют те или иные прескрипции относительно того, чем именно стране следует быть и что ей делать — иными словами, представления о фундаментальных национальные интересах и стремление к тем или иным действиям на международной арене5.

Национальная идентичность неотделима от всей истории страны, но еще крепче она сцеплена с тем, какие именно моменты и аспекты своей истории данная страна стремится выдвинуть на передний план. Выбор и интерпретация истории, используемой для поддержания национальной идентичности, сильнейшим образом влияют на направление внешнеполитической деятельности; в то же время ее главным содержанием является защита национальных интересов и их проекция в международном масштабе.

Внешняя политика зависит от разделяемого гражданами страны ощущения национальной идентичности, а та, в свою очередь, определяет другие важные проблемы: какие государства рассматриваются в качестве дружественных или враждебных, в чем состоят

3 Cm.: Dugin A. Russian Nationalism Today // Contemporary Review, 2001, Vol. 279. P. 29—37.

4 Cm.: Ingram A. Broadening Russia’s Border? The Nationalist Challenge of the Congress of Russian Communities // Political Geography, 2001, No. 20. P. 197—219.

5 Cm.: Legro J. The Transformation of Policy Ideas // American Journal of Political Science, 2000, Vol. 44, No. 3. P. 419—432.

национальные интересы, к чему стремится государство и т.п. Государства действуют как «проекторы мощи». Эти акторы действуют за пределами своей официальной территории, стремясь повлиять на состояние мирового порядка, и их стремления и действия нагружены идеологическими презумпциями6.

Если со временем какой-то из национальных самообразов приобретет доминирующую позицию в общественном дискурсе, он институциализируется, причем не только в виде внутригосударственных законов, норм, символических структур и властных институтов, но и в виде устойчивых ожиданий относительно тех или иных прав, привилегий, юрисдикции, обязательств и норм поведения в отношениях с другими государствами и между акторами в обществе. Вытекающие из этого представления о международном статусе государства и его политических целях превращаются в национальные интересы — ценности, которые необходимо поддерживать, защищать и проецировать вовне.

Другие национальные самообразы не исчезают из политического дискурса. Но те из них, которые не предлагают представляющихся приемлемыми в историческом и практическом отношении средств для удовлетворения национальных устремлений и, таким образом, не повышают коллективную самооценку, не способны занять место доминирующего национального самообраза. У них мало шансов приобрести значимость в глазах большинства и повлиять на формирование национальных интересов7.

Национальные идентичности и национальные интересы покоятся на двух столпах: политических целях страны и ее международном статусе8. Эти столпы представляют собой комплексы идей, один из которых относится главным образом к внутренним особенностям и задачам государства, а другой — к его внешнему положению, правам и обязанностям.

К понятию политической цели относятся представления о том, какая система политического и экономического правления лучше всего подходит данной стране, и об универсальной применимости (или неприменимости) этой системы. Политическая цель включает и видение того, какие именно ценности, принципы, характеристики и символы отличают страну и какие ценности и принципы должны определять отношения между странами. Сюда же относятся и идеи о миссии страны, если таковая существует. Например, политическую цель Соединенных Штатов можно было бы провозгласить как задачу «всячески содействовать развитию политической и экономической свободы в стране и за рубежом». Политической целью Российской Федерации могло бы быть «превращение в западную страну», «защита всех славян» или «восстановление Советской империи».

Вторая опора, на которой покоится национальная идентичность, — международный статус страны. Сюда относятся вопросы рэнкинга и позиционирования страны в воображаемой международной иерархии политической, военной, социальной и экономической мощи. Такое ранжирование затрагивает оценку материальной мощи собственного государства и всех других сторон. Представления о статусе охватывают и нематериальные факторы. Так, граждане Соединенных Штатов часто утверждают, что их страна — «лидер свободного мира». Международный статус связан и с представлениями о положении, уважении, почтении, правах и обязанностях, которыми страна должна пользоваться в силу ее предполагаемой принадлежности к той или иной группе. Не толь-

6 Cm.: Houweling H., Amineh M.P. The Crisis in IR-Theory: Towards a Critical Geopolitics Approach. B kh.: Central Eurasia in Global Politics: Conflict, Security and Development / Ed. by H. Houweling, M.P. Amineh. Leiden, Boston: Brill Academic Publishers, 2005. P. 9—16.

7 Cm.: Citrin W., Duff B. The Meaning of American National Identity: Patterns of Ethnic Conflict and Consensus. B kh.: Social Identity, Intergroup Conflict, and Conflict Reduction / Ed. by R.D. Ashmore, L.J. Jussim, D. Wilder. Oxford: Oxford University Press, 2001. P. 71—100.

8 Cm.: Ruggie J.G. International Regimes, Transactions, and Change: Embedded Liberalism in the Postwar Economic Order // International Organization, 1982, Vol. 36, No. 2. P. 379—415.

ко материальная мощь, которой обладает или не обладает страна, но и ее цель могут сказать, к чему именно стремится данная страна по отношению к той или иной проблеме или группе: поддержать имеющийся статус или добиться нового. Страна, которая стремится присоединиться к группе развитых индустриальных стран, иначе говоря, группе «цивилизованных стран», — это страна, добивающаяся статуса, тогда как государство, которое считает себя развитой индустриальной страной, или цивилизованной страной, — это государство, стремящееся сохранить свой статус9.

Распад Советского Союза в 1991 году нанес тяжелый удар по преобладавшей советской идентичности и принес множеству людей ощущение потери. Согласно представлениям социального конструктивизма, этот период кризиса идентичности должен был побудить российские политические элиты искать новые основания коллективной самооценки таким образом, который позволял бы этим элитам утвердить свои специфические ценности и «выдавать» альтернативные представления постсоветского национального само-образа10. Постсоветский период дает достаточно свидетельств поиска российскими политическими элитами новых оснований для национальной самооценки.

Большинство русских сожалело о распаде Советского Союза и о нынешней независимости советских республик от советского/российского правления11, что заставляло их смотреть на сложившееся положение как на ситуацию потери и стремиться к возвращению потерянного.

У борьбы России за статус великой державы длинная историческая родословная. Общие для всех воспоминания о ее прежнем статусе великой державы — мировой ли, европейской или евразийской — породили у большинства групп элиты стремление сохранить или восстановить этот статус. Статус же СССР как великой державы сомнению не подвергался. Почти вся политическая элита воспринимала прежний статус России как великой державы положительно и видела в нем основной компонент российской иден-тичности12.

Постсоветская политическая элита России очевидным образом раскололась в своих взглядах на то, в чем же должна состоять национальная идентичность России после распада Советского Союза. Были очевидны коренные разногласия в представлениях о политической цели России или в вопросе об иных источниках национальной самооценки помимо статуса великой державы. Для постсоветской России предлагалось несметное число новых типов социального порядка. Многие характеризовали этот раскол как возобновление споров XIX столетия, поделивших российскую интеллигенцию на западников и славянофилов.

Западники

Западники представляли собой группу интеллектуалов — последователей школы, имевшей куда более давнюю традицию в российской истории. Они появились в начале XIX столетия как результат французской революции и наполеоновских войн. Не приходится удивляться, что множество российских армейских офицеров, познакомившихся с

9 Cm.: Clunan A.L. The Social Construction of Russia’s Resurgence, Aspirations, Identity, and Security Interests. Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 2009.

10 Cm.: Ibid. P. 39—50.

11 Cm.: Escobar P. Russia’s Liberal Empire [Asia Times.com], 2005.

12 Cm.: Kullberg J.S. The End of New Thinking Elite Ideologies and the Future of Russian Foreign Policy. Columbus: Mershon Center at Ohio State University, 1993.

Западом во время наполеоновских войн, пришли в восхищение от либерализма и превратились в последователей просвещения и романтизма. Самым заметным и ярким политическим проявлением западничества была попытка переворота, предпринятая декабристами в 1825 году.

Философские истоки западничества лежали в рационализме, в идее модернизации и вере в прогресс. Их целью было модернизировать Россию по типу других европейских государств. Западники верили в необходимость радикальных социальных перемен, горячо ратовали за активные политические действия и требовали установить в стране либеральные и светские порядки. Одним из отцов-основателей этой школы мысли был Петр Чаадаев13.

С точки зрения политической системы Россия рассматривалась как отсталая восточная деспотия, которой следует отказаться от деспотизма и развить у себя парламентскую политическую систему с гражданскими правами. В то время как другие школы — славянофилы и евразийцы — благоговели перед прошлым, западники относились к прошлому с пренебрежением как к простому эмпирическому факту.

Между 1990 и 1993 годами возникло огромное множество национальных самообра-зов. Первым был западный национальный самообраз, выдержанный в духе либерального интернационализма. Когда в 1991 году Россия возникла как независимое государственное образование, новое политическое руководство во главе с Борисом Ельциным, Егором Гайдаром и Андреем Козыревым решительно и недвусмысленно выбрало для России западный самообраз, либеральный и интернационалистический. Однако этот национальный самооб-раз был не единственным, имевшимся в распоряжении политической элиты.

С 1990 по 1992 год официальный политический дискурс был основан на западнической либеральной концепции. Эта парадигма соглашалась признать границы новой политической территории России и основывалась на идее формирования и развития гражданской нации и формирования единой для всех граждан общей идентичности и лояльности к России как политическому сообществу14.

Представители западничества возлагают вину за негативное восприятие России в среде великих держав на ее внутренний политический крах: отсутствие у России политических и экономических возможностей западных стран и разрушительное наследие советской милитаризованной экономики и советского мессианства. Но и они разделяют со своими оппонентами убежденность в том, что подход Запада, особенно Соединенных Штатов, к России не соответствует ее надлежащему статусу15.

Стремления западников — полнее влиться в Запад и в Европу, включая военные альянсы, и войти в клуб западных рыночных демократических государств. А статус России как великой державы, по их мнению, будет зависеть от того, превратится ли она в стабильное процветающее демократическое государство.

Славянофильство

Славянофильство, развивавшееся на протяжении XIX столетия, представляет собой ответ России в сфере теории на западный либерализм16. Философская основа славяно-

13 Cm.: Pirumova N., Antonov V. Russia and the West: 19th Century. Moscow: Progress Publishers, 1990.

14 Cm.: Smith G. The Post-Soviet States: Mapping the Politics of Transition. New York: Oxford University Press Inc., 1999.

15 Cm.: Breslauer G.W. Personalism versus Proceduralism: Boris Yeltsin and the Institutional Fragility of the Russian System / Ed. by V.E. Bonnell, G.W. Breslauer. Westview Press, 2000. P. 35—58.

16 Cm.: A History of Russian Philosophy: From the Tenth through the Twentieth Centuries / Ed. by V. Ku-vakin. Vol. 1. N.Y.: Prometheus Books, 1994.

фильства сформировалась как реакция на опыт Запада. Соответственно, эта школа стремилась избежать ошибок, которые допустил Запад в своем развитии, вовсе не отрицая непременно все, что исходит с Запада. В этой связи славянофилы утверждали, что Россия должна идти в своем развитии другим путем — «выбрать для себя третий путь»17.

Славянофилы утверждали, что исторический путь Запада отличен от пути России: в России «внешней правде — политической и юридической организации жизни общества по западному типу — предпочитают путь внутренней правды: организацию жизни в соответствии с христианской моралью в рамках крестьянской общины»18.

Именно из-за этого различия славянофилы воспринимали мир не как единый, но как разделенный на относительно автономные сегменты. Потому Россия и была не частью Запада, но его эквивалентом, параллельной, равноправной и равноценной ему сущностью. Такое позиционирование основывалось на более раннем теологическом представлении о России как о «третьем Риме»19. В рамках этого представления Россия рассматривалась как единственное подлинно христианское государство, наследник Иерусалима, Рима и Константинополя. Славянофилы считали, что причины разрыва между Россией и Западом лежали в различии духовных принципов. Они были убеждены, что миссия России — вести славянский или восточнославянский мир к восстановлению и сохранению его культурной автономии по отношению и к секуляризованному Западу, и к миру нехристианскому. Поэтому роль России — это роль духовной великой державы, противовеса светским великим державам Европы и ведущей державы восточнославянского мира. Россия должна также принять на себя роль защитника своих славянских братьев.

Надлежащая роль и миссия были найдены в царском прошлом, когда духом государственной системы было «православное мессианство» (Москва — третий Рим). Само-образ этого типа рассматривает постсоветские страны за пределами России с преобладающим русскоязычным населением как собственно российские территории, в то время как в рамках других самообразов все ближнее зарубежье воспринимается лишь как законная сфера влияния России.

Евразийство

Теоретическая конструкция, рассматриваемая далее в нашем исследовании политической культуры и внешней политики России, выросла из противостояния западничеству и известна как школа евразийства. Эта школа мысли появилась в 1920 году. Хотя евразийцы и противопоставляли себя коммунизму, но возлагали на новый советский режим определенные надежды, поскольку он сумел после долгой Гражданской войны восстановить Российскую империю20.

Евразийцы выступали за образование Евразийской федерации и признание двойной идентичности. Философские истоки этой школы мысли лежат в немецком идеализме, хотя и не в кантовском — так как они выступали против космополитизма. Это был ге-

17 Zenkovski V.V. Russian Thinkers and Europe. Michigan: J.W. Edwards’ Publishers, 1953. P. 48.

18 A History of Russian Philosophy: From the Tenth through the Twentieth Centuries. Vol. 1. P. 152.

19 Московия стала воспринимать себя как единственного законного наследника Византии после женитьбы Ивана III на Зое Палеолог, племяннице последнего императора Константинополя, состоявшейся 1 июня 1472 года (см.: Petrovich M.B. The Emergence of Russian Panslavism 1856—1870. New York: Columbia University Press, 1956. P. 5).

20 См.: Billington J.H. Russia in Search of Itself. Washington DC: Woodrow Willson Center Press, 2004.

гелевский идеализм, который защищает идею правящего государства. Поэтому одна из главных особенностей евразийства — этатизм, государственничество. Этот патримониальный авторитаризм распространяется и на внешнюю политику России, так что участие в международном сообществе может интересовать Россию лишь в том случае, когда ее власти способны управлять этими отношениями.

Сильной стороной этой школы является критика Запада. Евразийцы были настроены против коммунистического правительства в СССР, но они возражали и против той политики, которую проводил Запад. Они утверждали, что все, чем интересуется Запад, — это подчинение и эксплуатация России. Поэтому Запад будет не бороться с коммунизмом, но помогать России становиться все более похожей на Запад21.

Согласно взглядам евразийцев, борьба России за мировое господство не закончена. Ключевая предпосылка — Россия должна думать о себе не как о региональной державе или национальном государстве, но как о новой евразийской империи. Новая империя должна бороться за то, чтобы возглавить планетарную наднациональную систему, основанную на фундаментальной солидарности третьего мира с той частью второго мира, которая отвергает программу «богатого севера» и его глобализирующих процессов22.

Что касается миссии России, она должна выступать региональным полицейским Евразии. То, что она не присутствует в ближнем зарубежье, особенно на фоне усиливающейся напряженности и военных действий в Кавказском регионе, порождает потенциальную угрозу и для ее собственной внутренней безопасности. Прежде всего России следует вмешаться для деэскалации конфликтов, способных создать угрозу российским интересам или перекинуться на собственно российскую территорию. Это включает и озабоченность эскалацией конфликтов в раздираемой гражданскими войнами Грузии, в особенности борьбой сепаратистов в Южной Осетии и Абхазии. В соответствии с этой линией Москва начала говорить о необходимости развернуть в ближнем зарубежье российские миротворческие силы23.

Эта школа мысли придает особое значение военной мощи, дипломатическим умениям и культурной привлекательности и содержит сильный квазимессианский заряд с упором на национальную миссию, которая идет дальше государственного строительства и укрепления мощи государства. Чаще всего евразийскую миссию России видят в том, чтобы служить мостом между Востоком и Западом.

В основе всех этих идей лежит центральное для евразийства представление, в соответствии с которым Россия является особой цивилизацией, не принадлежащей ни к Востоку, ни к Западу и играющей стабилизирующую роль в качестве моста между этими двумя. Чтобы играть эту роль, поддерживая равновесие, Россия должна сохранять свой статус великой державы. А этому, в свою очередь, будет непосредственно содействовать реинтеграция ближнего зарубежья, которая позволит России восстановить ее исторические

границы24.

Этот самообраз — смесь из программ ортодоксального коммунизма и русского национализма. В соответствии с ним история России составляет базис национальной идентичности России и представлений о ее национальной миссии. Основное стремление, воплощенное в этом самообразе, — восстановление прежней российской и советской импе-

21 Cm.: Trubetzkoy N.S. The Legacy of Genghis Khan and Other Essays on Russia’s Identity. Michigan: Slavic Publications, 1991. P. 244.

22 Cm.: Dugin A. Op. cit. P. 80—85.

23 Cm.: Smith G. The Masks of Proteus: Russia, Geopolitical Shift and the New Eurasianism. P. 65—75.

24 Cm.: Tsygankov A.P. From International Institutionalism to Revolutionary Expansionism: The Foreign Policy Discourse of Contemporary Russia // Mershon International Studies Review, 1997, Vol. 41, No. 2. P. 247—268.

рии. В соответствии с этим мессианским национальным самообразом, границы России должны быть восстановлены как минимум до линии границ Советского Союза. Предпочтительные методы восстановления — экономическое и политическое принуждение. В отличие от самообраза неокоммунистического типа, важным компонентом предписанного статуса оказывается этническая принадлежность, которая определяет характер принадлежности к чаемой общности: естественные и законные лидеры России — этнические русские, в то время как другие народы должны ассимилироваться.

Российское руководство абсолютно непреклонно в том, что Россия была и останется великой державой на мировой арене. Этот статус великой державы установлен прежде всего по отношению к бывшим советским республикам; особенно к тем, которые сегодня являются членами Содружества Независимых Государств (СНГ). Для России страны СНГ принадлежат ее сфере влияния как близкие соседи, объединенные с нею уходящими в далекое прошлое историческими связями25.

Внешняя политика России по отношению к ближнему зарубежью при Путине демонстрирует, что тот является приверженцем евразийской идеи. Его давление на страны Кавказа и Центральной Азии, побуждающее их к более тесной интеграции и большей зависимости от России, нежелание допускать в регион весь остальной мир, в особенности страны Запада и НАТО, и попытки использовать «тройственный инструмент» (экономическое, политическое и военное воздействие), чтобы наказать страны, стремящиеся к большей независимости от России, — все это признаки приверженности Путина евразийской школе в ее сочетании с прагматизмом.

От Ельцина к Путину: сдвиги во внешней политике России

На протяжении 1999 года Ельцин стремительно продвигал Путина по лестнице власти: с поста директора ФСБ на пост секретаря Совета Безопасности, затем, в августе 1999 года, — исполняющего обязанности премьер-министра и, наконец, исполняющего обязанности президента после своего ухода в отставку в декабре 1999 года. Молодой, энергичный, трезвый Путин, так разительно отличавшийся от стареющего, больного и временами пьяного Ельцина, проводил свою кампанию как патриот и руководитель, несущий стабильность, несущий обещание возродить гордость россиян за свою страну и свои Вооруженные силы, выиграть войну в Чечне, добиться для России более почетного места в мире и улучшить повседневную жизнь, оживив экономику. Для россиян, обедневших из-за экономической катастрофы августа 1998 года, испытывающих горечь и бессилие из-за расширения НАТО и ее операции в Косове и напуганных взрывами террористов, посылаемые Путиным сигналы были как раз тем, чего они ждали, и в марте 2000 года он выиграл свой первый президентский срок.

Все группы российской политической элиты, боровшиеся между собой за определение новой идентичности и интересов постсоветской России, разделяли общее стремление сохранить исторический статус великой державы, которым пользовалась сперва царская, а затем советская Россия. Однако они никогда не могли прийти к согласию в вопросе о ключевом элементе национальной идентичности — политической цели России. В центре

25 Cm.: Oldberg I. Great Power Ambitions under Putin / Ed. by R.E. Kanet. New York: Palagrave Macmillan, 2007. P. 13—30.

всех разногласий лежал вопрос: совместим ли такой источник самооценки России, как ее исторический статус великой державы, с политической целью, предполагающей не поддержание «уникальной» российской идентичности, а становление иной, более западной. В основе того, что было признано в качестве российской национальной идентичности как в 1990-х годах, так и в период первого президентского срока Путина, в значительной степени лежала не рациональная оценка возможностей и способностей России в мире, сложившемся после окончания холодной войны, а стремление сохранить прежний статус по отношению к Соединенным Штатам.

В течение 1991—1993 годов — первого и решающего этапа борьбы групп российской политической элиты за определение новой идентичности страны и ее национальных интересов — западный либеральный интернационализм, первоначально доминировавший в качестве национального самообраза, утратил свою привлекательность: предписываемая им международная роль России не соответствовала тем великодержавным устремлениям, которые большинство представителей российской политической элиты считало исторически законными. Даже при том, что большинство групп политической элиты сохраняли положительный настрой по отношению к Западу и приветствовали рынок и демократию, они отказывались мириться с той второразрядностью статуса России и негативной характеристикой ее исторического отличительного признака, которые неявно присутствовали в либеральном интернационалистическом самообразе26.

С точки зрения большинства групп российской политической элиты, либеральные интернационалисты-западники оказались неспособны поддержать историческую преемственность и сохранить историю страны. Это подорвало легитимность западнических национальных самообразов и не позволило им сохранить доминирующее положение в политическом дискурсе России на срок, достаточный для того, чтобы превратиться в элемент национальной идентичности. Ощущение провала этих образов привело к изменению и в персональном составе политической элиты, и в политическом курсе, усилив позиции «государственников».

Сторонники евразийского государственничества приобретали все большее влияние, в первую очередь в том, что касалось внешней политики, но западники, особенно демократы, по-прежнему занимали важное место в политическом дискурсе и сохраняли влияние на экономическую политику на протяжении всего постсоветского периода. После 1998 года признаки неуспеха российского политического курса стали очевидными, высветив общий политический неуспех политики вестернизации. Политический дискурс сместился в сторону евразийски настроенных государственников. Тройной шок от дефолта России в августе 1998 года, ее изоляции во время войны в Косове и вторжения чеченских повстанцев в Дагестан в 1999 году заставил элиту обратить самое пристальное внимание на то, насколько конкурирующие национальные самообразы соответствуют текущему состоянию дел.

Между 1999 и 2008 годами, и во многом еще до того, как Путин после 2004 года начал ограничивать оппозицию, его государственнический национальный самообраз стал доминировать в политическом дискурсе и в определении национальных интересов России. Триумф этого самообраза был обусловлен его соответствием устремлениям групп элиты и ощущением того, что Путин сумел добиться успеха в достижении этого соответствия. Успех пришел благодаря подскочившим ценам на нефть и девальвации рубля в 1998 году, за которыми последовали наполнение государственной казны и активное замещение импортных товаров отечественными.

26 Cm.: Rahr A. Atlanticists versus Eurasians in Russian Foreign Policy // RFE/RL Research Report, 29 May 1992. P. 17—22.

Одним из двух ключевых испытаний и критериев исторической легитимности либерального интернационализма была его политика в отношении бывших советских республик. Вторым была политика по отношению к Западу. Западников критиковали со всех сторон за то, что те никак не желали понимать: главным приоритетом для российского Министерства иностранных дел должны стать бывшие советские республики как новые субъекты международных отношений. Ведь именно они составляют историческую базу всех притязаний России на статус великой державы и на специфику державы особой — не западной и не восточной, а евразийской.

Путин и статус великой державы

Отдавая себе отчет в ограниченности ресурсов, имеющихся в распоряжении России, Путин сократил не слишком нужное и дорогостоящее присутствие во всем мире и сосредоточил внимание на непосредственно граничащих с Россией странах. Рассматривая себя как региональную сверхдержаву, Россия стремилась остановить падение своего влияния и, используя экономические, политические и военные рычаги, вернуть себе господствующее положение на всем постсоветском пространстве, которое рассматривало как свою периферию. Ведь, по мнению Кремля, региональное доминирование жизненно важно для поддержания мирового статуса России как великой державы. Поэтому Путин закрыл базы во Вьетнаме и на Кубе и всячески подчеркивал жизненную необходимость экономического роста для консолидации России как великой державы.

В России возникла система «управляемой демократии». Государство превратилось в центр принятия всех решений. Рыночная экономика должна была развиваться под его жестким контролем, интересам государства должны были подчинить свою деятельность крупные корпорации. Правительство не должно было захватывать контроль над промышленными и финансовыми олигархическими группами, однако государство стремилось заменять директоров олигархических корпораций лояльными себе менеджерами. И в энергетическом секторе государство оставляло за собой большую часть прибыли от экспорта. Возник своего рода государственный капитализм. По мнению Путина, только так он сможет справиться с коррупцией, развернуть социальные программы для защиты бедных, обеспечить долгосрочный экономический рост и усилить внешнеполитические позиции страны27.

В отличие от Ельцина государственники-евразийцы, включая наиболее видного из них, Владимира Путина, не без некоторого успеха стремятся ориентироваться на экономические критерии как на основу для сравнения России с Западом.

С точки зрения такого государственника, как Путин, чтобы добиться статуса мировой великой державы, Россия должна интегрироваться в глобальные экономические и политические институты, но без подчинения Западу. Поэтому государственники при сотрудничестве с Западом отстаивают приоритет национальных интересов, стремясь влиться в глобальную экономику так, чтобы поддержать великодержавный статус России в глобальном масштабе.

Многие наблюдатели считают, что сотрудничество России с Соединенными Штатами в свержении режима талибов в Афганистане после событий 11 сентября и установка

27 Cm.: Rahr A. Between Reform and Restoration: Putin on the Eve of His Second Term // CIS-Barometer (Korber Department, Berlin), February 2004, No. 35. P. 2—5 [www.dgap.org.].

«Европа прежде всего», которая просматривалась у Путина, были для Москвы стратегическим выбором, желанием закрыть «черную главу» в ее отношениях с Западом. В соответствии с этой логикой политический курс президента Путина в 2001 году свидетельствовал о его стремлении «реконструировать» национальную идентичность России и ее внешнюю политику28.

Подобный подход действительно позволяет разглядеть стремление Путина к вхождению России в международное сообщество и к избирательному укреплению связей с Западом. Но он не дает возможности увидеть те аспекты великодержавного мышления, которые с самого начала направляли его стратегию. В своем «манифесте» Путин упоминал «державность» как одну из традиционных ценностей, на которых должно основываться возрождение России в XXI столетии29. И для Путина Россия может возродиться и успешно развиваться только как признанная и пользующаяся уважением в мире великая держава. С учетом этого интеграция в мир и интернационализация приобретают в стратегии Путина двойственную роль. Инструмент «народной дипломатии» был призван доказать «нормальность» России и рассеять в международном сообществе любые опасения относительно возможности столкнуться с возродившейся и крайне агрессивной Россией; это должно было облегчить экономическую модернизацию РФ и послужить средством вернуть позиции, которое страна потеряла в ряде секторов мировой экономики30. Наряду с уже упоминавшейся риторикой интеграции и специфическим курсом на интернационализацию Путин энергично реализовывал стратегию концентрации власти.

Главной задачей внешней политики России оставалось сохранение статуса независимого актора в международной системе и признание пространства СНГ сферой ее жизненных интересов. С этой точки зрения сотрудничество с США после событий 11 сентября было для российских властей не долгосрочной стратегией союза с Западом, а тактическим ходом, помогавшим разрешить проблемы безопасности на южном фланге и приобрести дополнительные рычаги влияния на всем пространстве СНГ. Путин не мог помешать развертыванию американских воинских контингентов в Центральной Азии, и занять по отношению к этому процессу кооперативную позицию было проще, чем пытаться ему противостоять. В связи с этим некоторые комментаторы выражали мнение, что действия Путина после событий 11 сентября хвалят не по заслугам: на самом деле оценили быстроту реакции, а не качество усилий по сотрудничеству. Путин, озабоченный великодержавным статусом своей страны, немедленно увидел шанс несколькими символическими жестами повысить международный рейтинг и не испортил этот шанс несвоевременной постановкой условий31.

Более того, заняв позицию сотрудничества по отношению к американской интервенции в Афганистане, Россия стремилась позиционировать и себя как великую державу в «глобальной войне с терроризмом», утверждая, что участвует в борьбе с международ-

28 См.: Zevelev I. Russian and American National Identity, Foreign Policy, and Bilateral Relations // International Politics, December 2002, Vol. 39, No. 4. P. 447—465.

29 Это означало, что Россия была и останется великой державой, несмотря на временные трудности.

30 Стратегия очень похожая на ту, которой придерживался в царской России министр иностранных дел Александр Горчаков. В докладе, представленном Александру II, Горчаков сформулировал основные приоритеты внешней политики России в период между 1856 и 1867 годами. Они включали выход из внешнеполитической изоляции, создание благоприятных условий для осуществления реформ внутри страны и сведение к минимуму риска для страны оказаться втянутой в широкомасштабные военные действия. Подробнее о сходстве внешнеполитических подходов Горчакова и Путина см.: Splidsboel-Hansen F. Past and Future Meet: Aleksandr Gorchakov and Russian Foreign Policy // Europe-Asia Studies, May 2002, Vol. 54, No. 3. P. 389—390.

31 См.: Baev P. Putin Reconstitutes Russia’s Great Power Status // PONARS Policy Memo, November 2003, No. 318. P. 2—3.

ным терроризмом на Северном Кавказе. С точки зрения Кремля, такой ход должен был обеспечить международную легитимацию и поддержку так называемой «контртеррористической операции» в Чечне и будущим жестким реакциям российского правительства на террористические угрозы в стране и за ее рубежами. Кроме того, военная операция Америки против режима талибов и террористических сетей открывала для России удобную возможность если и не полностью нейтрализовать, то снизить угрозу распространения радикального исламизма из Афганистана на Центральную Азию и Кавказ. Предоставляя Соединенным Штатам информацию, а Северному Альянсу — оружие и снаряжение, Россия способствовала устранению серьезного источника угроз и тем самым укрепляла хрупкую безопасность в своем «мягком подбрюшье».

Внешняя политика России в отношении Армении и Азербайджана

Как уже отмечалось, при Путине Россия пыталась восстановить статус великой державы в качестве основы своей национальной идентичности. Для этого ей было необходимо сохранить влияние в пределах прежних границ Советского Союза, особенно на Кавказе; напротив, для стран региона главным приоритетом было сохранение независимости. Эти два типа основы национальной идентичности — независимость и великодержавность — и определяют характер отношений между Россией и тремя странами Южного Кавказа. Грузия стремится к независимости, выбрав путь более тесных отношений с Западом и вступления в НАТО; Армения старается оставаться на стороне России из-за своего конфликта с Азербайджаном. Азербайджан же пытается балансировать между Западом и Россией и более или менее склоняется к Западу и Турции.

Самовосприятие России сыграло немалую роль в формировании ее внешней политики по отношению к ближнему зарубежью. В течение многих столетий Россия считала своей миссией объединение обширной территории Евразии под господством уникальной российской цивилизации. Естественным продолжением этого убеждения является стихийное ощущение почти каждого русского, что Южный Кавказ политически неотделим от России и должен таковым оставаться32.

Тройной инструмент, с помощью которого Россия пыталась добиться этой цели, включал использование имеющихся возможностей в экономической (энергоносители), военной (мандат на миротворческие операции) и политической (поддержка бывших советских лидеров и возможности, открываемые сложившимся статус-кво) сферах.

Один из важнейших инструментов Российской Федерации в соседних странах, переживающих вооруженные конфликты в активной фазе, — российские миротворческие силы, которые вмешиваются в конфликты, чтобы не дать им перекинуться на территорию России. Мандат на миротворческие операции гарантирует России и стратегическую возможность содействовать реализации своих собственных интересов и вмешиваться в дела суверенных государств33.

При Путине сильный отпечаток на отношения России с государствами региона накладывали «внешние эффекты» чеченской войны, а также наметившееся участие Соеди-

32 Cm.: Mark D.E. Eurasia Letter: Russia and the New Transcaucasus // Foreign Policy, Winter 1996—1997, No. 105. P. 144—145.

33 Almond H.H. Peacekeeping: Russia’s Emerging Practice, A Return to Imperialism? / Ed. by U. Ra’anan, K. Martin, New York: St. Martin’s Press, 1995. P. 33—65.

ненных Штатов в делах региона и поддержка ими идеи Кавказа, более независимого от России. В октябре 2003 года Путин заявил, что «превращение Кавказа в регион стабильности и экономического сотрудничества — это важнейшая общая задача» и что «Россия готова и дальше играть свою миротворческую роль в урегулировании конфликтов в Закавказье» вместе с ее партнерами по СНГ34.

При Путине Россия, преодолев эпоху нормативного хаоса, взяла на себя роль самостоятельного и уверенного в себе международного актора, изо всех сил пытающегося восстановить свое меркнущее величие. В этих обстоятельствах пространство СНГ приобрело для российской правящей элиты не только реальное, но и большое психологическое значение. С нормативной точки зрения возрождение «проекта СНГ» означает воспроизводство многовековой великодержавной идентичности России и ее стремление поддерживать стратегическую независимость в отношениях с другими центрами силы. С практической точки зрения возобновление инициатив в рамках СНГ предполагало использование Россией политики активного опережающего реагирования, направленного на сохранение подвергающегося серьезным угрозам статус-кво на ее периферии. Укрепляя свои позиции, Кремль намеревался обезопасить собственный «задний двор» от «неправомерного» вмешательства внешних держав на пространстве СНГ.

Подавляя всемогущих олигархов эры Ельцина и размещая доверенных людей в крупные государственные и даже частные компании, Путин поддерживал масштабные операции российского бизнеса по приобретению или поглощению предприятий стратегических секторов экономики на пространстве СНГ и часто использовал государственные монополии, чтобы наказывать нелояльных лидеров бывших советских республик. На военную стратегию России на пространстве СНГ влияла и стремительная «милитаризация» властных элит при Путине.

В ответ на широкомасштабные посягательства Запада на сферу влияния России («цветные» революции, расширение НАТО...) российское руководство прибегло к давней, унаследованной от советской внешней политики внешнеполитической практике, известной как увязывание. С помощью увязывания слабость в какой-то одной области пытаются компенсировать давлением в других областях, где имеется какое-то преимущество. Например, Россия усматривала в поддержке Западом тех или иных режимов на постсоветском пространстве угрозу российским интересам. В аргументах Запада касательно демократии видели простое оправдание махинаций, направленных на осуществление неприемлемых для России геополитических изменений в сфере ее влияния. Не имея возможности ответить Западу в Украине, русские немедленно ответили поставкой вооружений Сирии, которую США объявили спонсором международного терроризма и все более опасной угрозой для существования Израиля35.

Конфликт в Нагорном Карабахе — главный фактор в отношениях России с Азербайджаном и Арменией

На отношения России с Азербайджаном и Арменией серьезно влияет конфликт вокруг Нагорного Карабаха. И Армения, и Азербайджан понимают, сколь значительная

34 Daniel Y.E. Armenia, Azerbaijan Appear to Edge Closer to Karabakh Peace // Eurasia Insight, 20 May 2005; Российская газета, 7 октября 2003. Федеральный выпуск № 3314.

35 См.: Friedman G. Moscow’s Missile Message // New York Post, 2005, No. 27.

роль принадлежит России в этом вопросе — одном из самых важных для обеих стран после приобретения ими с распадом Советского Союза статуса независимых государств. Поэтому каждая из стран, решая эту проблему, пыталась заручиться поддержкой России.

Внешняя политика России в отношении этих стран определяется ее статусом великой державы и экономическими факторами, особенно соображениями трансформации отношений в сфере энергетики. «Энергетическое господство» в регионе Россия считает одним из главных факторов для возвращения себе статуса великой державы на мировой арене. С другой стороны, Азербайджан пытался использовать энергоресурсы и транспортные маршруты как рычаги для обретения большей независимости от России и для сближения с Западом.

Нагорно-карабахский конфликт был одним из самых затяжных и кровопролитных межэтнических конфликтов после распада СССР (разумеется, анализ истоков и причин этого конфликта выходит далеко за рамки темы данной статьи). В 1988 году в Армении развернулись массовые демонстрации, последовавшие за отказом СССР передать Нагорный Карабах Армении. Первоначально Россия приняла сторону Азербайджана, но затем переключилась на поддержку Армении.

Националистический Народный фронт Азербайджана был организован как ответ на требования передать Нагорно-Карабахскую автономную область Армении. Правительство Эльчибея придавало главное значение развитию отношений с Турцией. Власти и население в целом всячески стремились дистанцироваться от России и российского наследия. Понятно, что эта политика «отуречивания» вызывала резко негативную реакцию у России и Ирана, побуждая их искать пути к сближению друг с другом и улучшению двусторонних отношений с Арменией. Эта ситуация побуждала Россию поддерживать Армению.

Азербайджанское правительство отказалось ратифицировать присоединение Азербайджана к СНГ. В это время отношения Азербайджана с Россией находились на самой низшей точке, а Эльчибею и его слабому правительству пришлось дорого заплатить за это. На следующий день, после того как Эльчибей отказался присоединиться к Договору

о коллективной безопасности в рамках СНГ, был открыт в результате двойного удара со стороны Карабаха и Армении так называемый Лачинский коридор и оккупирован регион, распространяющийся далеко за пределы спорной территории. Это означало объединение Карабаха с Арменией. Вторым ответом России была поддержка переворота против правительства Эльчибея. Переворот возглавил изменивший Эльчибею командир Сурет Гусейнов, который, согласно многим источникам, пользовался прямой военной поддержкой России.

В отличие от своего предшественника Алиев считал единственно возможным средством в этой ситуации установить добрые отношения с Россией, присоединиться к СНГ и пойти навстречу интересам России.

Вскоре после прихода к власти Алиев прервал все переговоры с иностранными компаниями относительно добычи нефти на Каспии (одновременно уверяя представителей компаний, что контракт будет подписан в самом скором времени, и приглашая российские нефтяные компании присоединиться к консорциуму). В результате переговоров Азербайджан передал десять процентов принадлежащих ему в консорциуме акций российской нефтяной компании «ЛУКойл». 20 сентября 1993 года парламент Азербайджана 30 голосами против 13 ратифицировал вступление страны в СНГ36.

36 Cm.: Nassibli N. Azerbaijan: Oil and Politics in the Country’s Future, Westport and London: Praeger, 1999. P. 106.

Недовольство России националистическим правительством (Народным фронтом) и тесными отношениями Азербайджана с Турцией, его антироссийской риторикой и политикой побудило Россию поддержать Армению в конфликте вокруг Нагорного Карабаха. Самый известный случай российской негласной военной помощи Армении — передача ей в период с 1992-го по 1997 год ракет и зенитных ракетных комплексов, многоствольных ракетных установок и боеприпасов на общую сумму приблизительно

1 млрд долл.37 Еще одной причиной продолжающегося отчуждения со стороны России был отказ Азербайджана от размещения российских миротворческих сил в Нагорном Карабахе.

Позиция России в данном вопросе изменилась при Путине. В начале 2000 года Путин предпринял несколько попыток посредничества, пытаясь содействовать решению проблемы (под лозунгом «без победителей и побежденных»)38 и пообещал, что Россия выступит гарантом мирного соглашения. Но все было напрасно. Сам Путин уверял, что Россия не будет оказывать давление ни на одну из сторон конфликта39. В январе 2003 года Путин подчеркнул необходимость сохранять сбалансированные отношения с Арменией и Азербайджаном и искать решение карабахского конфликта, «основанное на компромиссе и справедливости, которое удовлетворило бы обе стороны»40.

В конце концов более нейтральная по сравнению со временами Ельцина позиция Путина по отношению к сторонам конфликта помогла снизить уровень напряженности в конфликте между Арменией и Азербайджаном вокруг Нагорного Карабаха. Эта новая позиция России — как подлинного посредника, а не одной из сторон конфликта — могла явиться результатом растущего интереса к Кавказу со стороны США и ЕС, а также осознания того обстоятельства, что Россия не может ничего выиграть от затягивания конфликта. В конце концов, выбор Путина — это весь Кавказ, а не какая-то его часть.

Армения

После падения СССР Армения и Россия заключили договор о стратегическом союзе в рамках Договора о коллективной безопасности (ОДКБ) — военной структуры СНГ. Этот политический, военный и экономический союз представляет собой стратегический союз на Южном Кавказе. Россия предполагает опираться на Армению для поддержания своего влияния в регионе. Армения видит в России союзника, способного гарантировать ее безопасность во враждебном окружении.

Истоки отношений между Арменией и Россией лежат в истории соперничества между Российской и Османской империями. Отношения эти были основаны на общем для них представлении о безопасности, предполагавшем стремление подорвать влияние Турции в ключевом регионе Южного Кавказа. Христианство было тем общим, что объединяло тогда Россию и Армению и противопоставляло их мусульманской Османской империи.

Со времени распада СССР Армения была главным союзником России на Кавказе. На протяжении 1990-х годов российско-армянские военные отношения оставались

37 См.: Itzkoff S.W. Russia as a Superpower // The Journal of Social, Political and Economic Studies, Summer 2004. P. 218.

38 News Line, 10 January 2001.

39 См.: Пресс-конференция Путина, 25 мая 2001.

40 News Line, 21 January 2003.

весьма тесными. В 1997 году Ельцин подписал с Арменией Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи с «существенным военным компонентом»41. В 2000 году Армения дала разрешение на пребывание российского военного контингента в стране до 2025 года.

Когда Владимир Путин пришел к власти, российско-армянское сотрудничество трансформировалось в стратегический союз в рамках ОДКБ42. С 2000 года на фоне усиления американского влияния Москва рассматривает Армению как форпост России в регионе43.

Армения характеризует российское присутствие на своей территории как «мощный фактор поддержания стабильности»44. С 1996 года Россия держит на территории Армении военную базу (за которую не платит), еще больше усиленную после создания объединенных сил ОДКБ. Рассматривался вопрос о создании здесь еще одной российской базы взамен подлежавших ликвидации российских баз в Грузии.

Главные изменения претерпели при Путине отношения в экономической сфере. Армения импортирует весь используемый газ и нефть — главным образом из России. Большая часть инфраструктуры электроэнергетики и ядерной энергетики Армении перешла под контроль российской компании РАО «ЕЭС России» в погашение огромных долгов.

После прихода к власти Путина в отношениях России с Арменией произошли некоторые изменения, выразившиеся прежде всего в «переводе отношений на экономические рельсы» и укреплении сотрудничества в военной сфере.

На протяжении 1990-х годов Россия из-за неустойчивости ее экономики пыталась для сохранения своего влияния на прежней периферии использовать сепаратизм в Приднестровье (Молдова), Крыму (Украина), Абхазии и Южной Осетии (Грузия) и Нагорном Карабахе (Армения — Азербайджан). Но при Путине вследствие оживления своей экономики Россия пыталась использовать в первую очередь экономические рычаги. Возможности такого рода открылись Путину благодаря высоким ценам на нефть и газ и советскому наследию в том, что касается системы поставок и транспортировки энергоносителей в регионе.

Не то чтобы традиционно близкие отношения сами по себе ухудшились, но в экономической сфере они определенно изменились. В то же время сближение России с Азербайджаном, похоже, не нанесло ущерба российско-армянским отношениям.

При Путине Россия пыталась использовать энергоносители (нефть и газ) как рычаг давления на страны ближнего зарубежья, чтобы заставить те принять ее доминирование. С этой точки зрения энергоресурсы для России относились не к сфере экономики. Россия использовала их скорее как политический инструмент. Путин проводил в жизнь энергетическую политику, основанную на его представлениях о необходимости более жесткого государственного контроля над энергетической отраслью и ограничения роли нефтяных олигархов, которые, по его мнению, в правление Ельцина сосредоточили у себя в руках и экономические, и политические рычаги влияния.

Путин считал, что именно использование энергоресурсов позволит обеспечить социально-экономическую стабильность в стране и поддержать ее позиции на мировой аре-

41 Black J.L. Vladimir Putin and the New World Order, Looking East, Looking West? Lanham, MD: Row-man & Little?eld Publishers, 2004. P. 228.

42 В ОДКБ входят Россия, Беларусь, Армения, Туркменистан, Казахстан, Кыргызстан, Узбекистан, Таджикистан.

43 См.: Press agency, 22 December 2004 [panarmenia.net].

44 Blagov S. Kocharian’s Moscow Visit Underscores Strengthening Armenian-Russian Security Cooperation // Eurasia Insight, 21 January 2003.

не. Это резко отличается от советского подхода, в котором на первый план выдвигалось военное превосходство. Именно это видение подпитывало тогда взгляд России на себя как на великую державу.

Внешняя политика России в отношении Грузии

В посткоммунистическую эру отношения между Россией и Грузией были очень напряженными, в них было много болевых точек. Тому способствовал целый ряд факторов. В первые же годы после распада Советского Союза двусторонние отношения серьезно осложнились отказом Грузии присоединиться к возглавляемому Россией Содружеству Независимых Государств и ее требованием вывести российские войска с грузинской территории. Однако Россия категорически не желала выводить свои силы из Грузии.

Конечно, отношения между Россией и Грузией осложнялись многими факторами, в том числе проблемой российских военных баз в регионе и межэтническими конфликтами, но главным среди них является стремление Грузии к большей независимости от России и ее положительное отношение к Западу, особенно стремление вступить в НАТО.

Недавний кризис в отношениях между Москвой и Тбилиси уходит корнями в «революцию роз», которая в конце 2003 года привела к власти в Грузии президента Саакашвили. Политика нового президента была нацелена на сближение его страны с ЕС и НАТО. Он пообещал закрыть российские военные базы в Грузии и стремится максимально полно использовать удобное положение Грузии на новом транспортном коридоре, через который нефть и газ идут по трубопроводам из Каспийского региона на Запад — эти трубопроводы могут дать западным компаниям транспортный маршрут в обход России. Примером для Саакашвили послужили страны Балтии45.

Со стратегической точки зрения наличие у Грузии общей границы с Турцией и ее положение на Черном море придают ей огромную важность в глазах России. Турецкое влияние на Кавказе беспокоит Россию больше, чем иранское, она видит в Турции угрозу своему доминирующему положению в политической, экономической и военной областях. Поэтому Москва была крайне заинтересована в российских военных базах, контролирующих грузино-турецкую границу.

Что касается Черного моря, России нужен контроль над грузинской береговой линией. Когда грузинское руководство сумело достичь соглашения о том, что российские силы к 1994 году уйдут с турецкой границы, а к 1995 году будут полностью выведены из Грузии, российский министр обороны генерал Павел Грачев заявил, что это соглашение приведет к утрате российского контроля над Черным морем и что необходимо предпринять все меры, чтобы обеспечить сохранение там российских сил46.

Один из возможных инструментов, позволяющих России успешно вмешиваться в ход событий в Грузии — сепаратистские области Абхазия и Южная Осетия. Конфликты там — главная карта, с которой ходит Россия, вмешиваясь в грузинские дела. Поддержка этих областей принимает самые различные формы, в том числе и политические. Напри-

45 Cm.: Vashakmadze M. The EU and Russian Hegemony in Georgia. B kh.: An Enlarged Europe and its Neighbourhood Policy. The Eastern Dimension. Riga: Latvian Institute of International Affairs, 2004. P. 17.

46 Cm.: Cornell S.E. Small Nations and Great Powers: A Study of Ethnopolitical Conflict in the Caucasus. Curzon Press, Caucasus World, 2001. P. 345.

мер, когда Южная Осетия проводила референдум по вопросу о независимости, российское правительство приняло резолюцию о признании его результатов. Российские должностные лица присутствовали также на инаугурации президента де-факто области после не получивших международного признания выборов в Южной Осетии. Кроме того, Россия предоставила свое гражданство жителям обеих сепаратистских областей47.

Абхазия и Южная Осетия откололись от Грузии в начале 1990-х годов, когда абхазы и осетины — этнические группы на территории Грузии — восстали против центрального грузинского правительства, что завершилось массовым изгнанием с соответствующих территорий этнических грузин. Россия предупредила, что будет защищать сепаратистские территории, если грузинское правительство совершит вооруженное нападение, чтобы вернуть себе контроль над ними48.

Саакашвили восстановил контроль Тбилиси над одной из трех проблемных областей — пограничной с Турцией черноморской провинцией Аджарией. Но с Южной Осетией и Абхазией, примыкающими к территории России, это оказалось не так легко. В отличие от аджарцев, осетины и абхазы этнически не являются грузинами. Обе территории вели войны с Тбилиси в начале 1990-х годов, когда они де-факто объявили самостоятельность.

Важную роль в участии России в конфликте между Грузией и Южной Осетией сыграли специфические соображения безопасности России. В случае с Южной Осетией характер российской причастности был более очевиден из-за наличия у России обширных и разнообразных интересов в этом конфликте. Руководителей России беспокоили возможные последствия конфликта в Южной Осетии для российской республики Северная Осетия. Жители Северной Осетии были недовольны тем, как развивается политическая ситуация в Южной Осетии, и были настроены в пользу объединения с ней. Чтобы добиться этого, они готовы были не только сами непосредственно участвовать в военном противостоянии, но и лоббировать в Москве более активное участие России в конфликте49.

Абхазия представляет собой область, особенно интересную для России в стратегическом отношении, разумеется, Россия будет и дальше расширять связи с ней. Самая очевидная стратегическая причина важности Абхазии для России — расположение Абхазии на побережье Черного моря. Россия имеет на черноморском побережье только один порт в Новороссийске, и перспектива вступления Украины в НАТО грозит жестко ограничить возможности российского Черноморского флота, поскольку Черное море окажется в этом случае полностью окружено странами НАТО. Это крайне сузило бы возможности России как военно-морской державы50.

Россия не только осуществляет в регионе миротворческие операции, но и поддерживает сепаратистские области экономически. В советские времена Абхазия была известна туризмом и продукцией сельского хозяйства. После того как она откололась от Грузии, ее экономика полностью рухнула и страна оказалась в полной зависимости от российского рубля, российской экономической помощи и российского рынка.

В соответствии с прагматическим подходом, о котором говорилось выше, Москва в ответ на расширение американского политического и военного присутствия в странах

47 См.: Jibladze K. Russia’s Opposition to Georgia’s Quest for NATO Membership // China and Eurasia Forum Quarterly, 2007, Vol. 5, No. 1. P. 46.

48 См.: Чепурин А. Семь вопросов российско-грузинской повестки дня // Международная жизнь, 2004, № 3. С. 3.

49 См.: Pain E.A. Contagious Ethnic Conflicts and Border Disputes along Russia’s Southern Flank. В кн.: Russia, The Caucasus, and Central Asia / Ed. by R. Menon, Yu.E. Fedorov, G. Nodia. New York: EastWest Institute, 1999: P. 185—186.

50 См.: Bendelingi K. Two Dynamics of Georgia in NATO // Inter Press News, 15 March 2008.

Южного Кавказа предприняла ряд шагов, чтобы воспрепятствовать подрыву своих позиций в регионе51. Богатые энергоресурсы России превратились при Путине в важный инструмент российского влияния в регионе. Южный Кавказ стал испытательным полигоном для новой стратегии Кремля, цель которой — использовать богатые российские энергоресурсы, для того чтобы получить больше рычагов влияния на страны Южного Кавказа и Центральной Азии52.

Так как Грузия сильно зависит от двусторонних экономических отношений с Россией, особенно учитывая отрицательный торговый баланс и зависимость от российского природного газа, экспортируемого российской государственной монополией «Газпром», — первой же мерой этой корпорации было увеличение цены на газ. В конце 2005 года «Г азпром» объявил, что с 2006 года цена на газ для Г рузии будет поднята с 63 долл. за 1 000 куб. м. до 110 долл.53

Российско-грузинские отношения в контексте расширения НАТО

Нараставшая напряженность в отношениях между США и СССР в конце 1940-х годов способствовала созданию НАТО как организации коллективной безопасности, призванной противостоять видевшейся тогда советской военной угрозе для Европы. Чтобы воплотить в жизнь свою общую приверженность идее коллективной безопасности, США, Канада и десять западноевропейских государств (Бельгия, Великобритания, Дания, Италия, Исландия Люксембург, Нидерланды, Норвегия, Португалия, и Франция) подписали 4 апреля 1949 года в Вашингтоне Североатлантический договор. В ответ на вступление Западной Германии в НАТО в 1955 году страны Восточной Европы по инициативе Москвы присоединились к Советскому Союзу, подписав Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи, известный как Варшавский договор.

На протяжении большей части периода холодной войны НАТО и Организация Варшавского договора «сидели в траншеях» по обе стороны «железного занавеса», составляя детальные планы на случай возможного военного столкновения. К счастью, сценарий прямого военного конфликта так и не реализовался. Окончание холодной войны сопровождалось и развалом Варшавского договора — вместе с развалом СССР. НАТО, однако, сумела сохраниться в целости и начала выстраивать для себя новую роль в системе международных отношений54.

Формально отношения между НАТО и Россией были установлены в 1997 году, однако о необходимости наладить сотрудничество между ними говорили еще до того, как СССР был окончательного распущен в декабре 1991 года. В одном из своих первых важных внешнеполитических заявлений российский президент Борис Ельцин пообещал, что Россия будет участвовать в работе Североатлантического совета. Ельцин даже предположил, что Россия со временем могла бы стать членом НАТО55.

51 Cm.: Douglas F. Russia’s Firm Hand on Heating Gas Worries Its Neighbors // The New York Times, 8 January 2001.

52 Cm.: Torbakov I. Russia Seeks to Use Energy Abundance to Increase Political Leverage // Eurasianet, 19 November 2003 [www.eurasianet.org].

53 Cm.: Ibidem.

54 Cm.: Kaplan F. NATO in a Changing Europe, Searching for a Reason to Stay // The Boston Globe, 7 July

1990.

55 Cm.: Smith M.A., Timmins G. Russia, NATO and the EU in Era of Enlargement: Vulnerability or Opportunity? // Geopolitics, Summer 2001, Vol. 6, Issue 1. P. 73.

По мнению Ельцина, падение Берлинской стены дало мощный импульс драматическим изменениям архитектуры европейской безопасности, и было важно, чтобы Россия не оказалась в стороне от этого процесса. Ельцин считал, что при всех неизбежных трудностях у России, в конечном счете, есть все шансы на устойчивое сотрудничество и взаимодействие с НАТО. В 1993 году, когда Ельцин согласился на первый раунд расширения НАТО (Чешская республика и Польша), он натолкнулся на суровую критику, особенно со стороны российского парламента и военных.

Первые трения между НАТО и Россией после окончания холодной войны относятся еще ко времени воссоединения Германии. В 1990 году для советского руководства самым насущным был вопрос, останется ли недавно объединившаяся Германия в НАТО. В ходе напряженного дипломатического торга Москва, как говорят, согласилась с членством Германии в НАТО в обмен на обещание не развертывать дальше на восток воинские контингенты и не размещать ядерное оружие56. Поэтому, когда НАТО начала рассматривать возможное расширение на территорию Центральной Европы, Россия увидела в этом нарушение ранее данного альянсом обещания57. На Ельцина и его прозападного министра иностранных дел Андрея Козырева, столкнувшихся с усиливающейся оппозицией националистов и коммунистов в Думе, оказывали давление, добиваясь более жесткой политики по отношению к НАТО.

Вместо того чтобы приспосабливаться к новой ситуации в Европе и новому пониманию безопасности и определять свои интересы, исходя из реальных угроз и реальных возможностей, представители российской политической элиты определяли интересы безопасности России в Европе, исходя из исторического стремления вернуть России статус великой мировой державы. В результате для российской политической элиты все проблемы европейской безопасности свелись к вопросу, как влияет НАТО на положение России как великой державы. Именно стремление к этому статусу определяло российскую политику безопасности в Европе (и в мире) на протяжении всего постсоветского периода.

Представления о российской идентичности и интересах России в Европе формировались как ответ на вызовы не реальной ситуации, а ее собственной истории. Как и в случае с общими спорами о постсоветской идентичности России, в фокусе всех политических дебатов российских элит об интересах страны в контексте европейской безопасности стояли два вопроса: является ли Россия западной страной и в чем состоит международная роль России? Понимание идентичности России и ее интересов в связи с Европой основывались на коренящемся в истории стремлении поддержать былой международный статус России как глобальной великой державы и на согласии, хотя порой и неохотном, с тем, что такого статуса можно достичь лишь при включенности ее в Запад. Это стремление заставляло добиваться признания на Западе великодержавного статуса России; оно же служило возвращению российских политических элит к представлениям XIX столетия о том, что положение России в Европе будет зависеть от ее статуса великой мировой державы.

Представители российской элиты смотрели на действия Запада сквозь призму XIX столетия, когда мировая политика основывалась на идее великодержавности. Российская политика европейской безопасности превратилась в серию реакций на то, чту ее элитами воспринимается как попытки Запада противодействовать стремлению России к глобальному статусу. Обращенное в историю стремление предрасполагало российскую полити-

56 Cm.: Averre D. NATO Expansion and Russian National Interests // European Security, 7 March 1998. P. 10—54.

57 Cm.: Polikanov D. NATO-Russia Relations: Present and Future // Contemporary Security Policy, 25 December 2004. P. 479—497.

ческую элиту в пользу соперничества с Соединенными Штатами и НАТО за признание надлежащего статуса России. «Москва считает, что присоединение России к западным институтам не должно происходить за счет утраты ею статуса великой державы». Поэтому НАТО не следует «пытаться поставить Россию с ее значительным потенциалом влияния на мировые события в положение «равного среди равных» среди других стран»58.

Для русских НАТО теперь символизировала не реальную военную угрозу, а угрозу идентичности России как великой мировой державы, поскольку бросала вызов восприятию российской элитой ее особой роли в стабилизации европейской, а значит, и глобальной безопасности. Утрата этой роли, в свою очередь, подразумевала утрату Россией принадлежавшего ей ранее положительного отличительного признака, что было бы тяжелым ударом по национальной самооценке — эта роль была единственным общим для российской элиты положительным отличительным признаком, воспринятым ею из прошлого. Расширение НАТО и принятие ею новой, более широкой миссии повышало роль Соединенных Штатов и принижало роль России, бросая тем самым вызов исторически ориентированному стремлению элиты к статусу великой державы, равной с Соединенными Штатами.

Важнейшую роль в окончательном формировании восприятия НАТО в России сыграл конфликт в Косове. Как писал в 1998 году Дмитрий Тренин, «косовский конфликт — это, в первую очередь, не конфликт по поводу сербов и албанцев, а конфликт по поводу роли Америки в мире»59.

Такая интерпретация косовского конфликта в духе XIX столетия подтверждает мысль, что кризисы европейской безопасности, подобные косовскому, оцениваются Россией и Европой в принципиально разных категориях. Как писал в 1999 году Макс Якобсон, бывший представитель Финляндии в Организации Объединенных Наций, косовский конфликт продемонстрировал коренное различие между западным и российским восприятием эволюции международных отношений. Идея гуманитарного вмешательства была абсолютно чужда российскому внешнеполитическому мышлению. Российские политики и генералы отвергали ее, как прикрытие геополитических амбиций Америки... Примат прав человека в западной политике — следствие происшедшей глубокой интеграции между открытыми обществами. Россию этот процесс еще не успел трансформировать60.

Участие Запада и НАТО в делах бывших советских республик стало источником самого серьезного кризиса в отношениях России с Западом. Кризис этот был вызван помощью Запада демократическим силам в бывших советских республиках во время «цветных» революций в 2003 и 2004 годах. В Москве в ней увидели не содействие демократизации, а попытку подорвать положение России как ведущей державы уже прямо у нее на «заднем дворе» и еще больше понизить ее глобальный статус.

Реактивный характер российской внешней политики, исходящей из соображений статуса, побудил западников и умеренных государственников выступить с осуждением подобной антизападной риторики, появившейся при Путине. В 2003 и 2004 годах западники резко критиковали администрацию Путина, а также консерваторов и сторонников жесткой линии за то, что те из-за «оранжевой революции» в Украине поставили под угрозу отношения России с Соединенными Штатами и Западом61.

58 Chasnikov S.V. Sifting through the Relics of Confrontation // Comparative Strategy, 1995, No. 14. P. 91—93.

59 Trenin D. Russia’s Security Relations with the West after Kosovo and Chechnya. Paris, 2000.

60 Cm.: Jakobson M. Russia Heads Off Toward a Solution of Its Own // International Herald Tribune, 12 November 1999. P. 10.

61 Cm.: Golan G. Russia and the Iraq War: Was Putin’s Policy a Failure? // Communist and Post-Communist Studies, 2004, Vol. 37, Issue 4. P. 429—459.

Москва с большим подозрением относится к стремлению Грузии вступить в НАТО. В расширении НАТО на прежние советские территории и ее выходе к границам России она видит проявление политики враждебности, унаследованной от холодной войны и в конечном счете представляющей собой угрозу безопасности России, особенно ее статусу великой державы и ее региональной и международной роли.

России трудно просто взять и отказаться от территорий, которые исторически были частью России, а затем частью Советского Союза, особенно если эти территории «перебегают» к Западу. Россия убеждена, что расширение НАТО — это не мера по укреплению безопасности, а средство устранить Россию с мировой и европейской арены. В НАТО видят средство ограничить влияние России в регионе и сдержать подъем России как региональной и мировой державы. Расширение НАТО воспринимается и как унижение России, поскольку не оставляет России простора для действий в изменяющемся контексте европейской безопасности. Еще один важный аспект — то обстоятельство, что Россия видит в расширении НАТО нарушение слова, данного ее Генеральным секретарем Вернером в 1990 году, когда тот заявил, что НАТО не будет расширяться за пределы Германии.

Когда Грузия вступила в стадию «интенсивного диалога» с НАТО, Россия быстро отреагировала, наложив на Грузию экономические и дипломатические санкции. Они включали запрет на ввоз грузинского вина и минеральной воды — главных статей грузинского экспорта в Россию. Пытаясь наказать страну экономически, Россия также прекратила выдавать визы грузинским трудовым мигрантам. Было выслано множество этнических грузин62.

Грузия также опасалась роли российских миротворческих сил в сепаратистских областях, которые Россия никак не позволяла интернационализировать. Согласно мандату СНГ российские силы по поддержанию мира — единственные регулярные части, выполняющие миротворческую миссию в Абхазии, в то время как в Южной Осетии действуют грузинские, осетинские и российские силы по поддержанию мира. Военное присутствие России в этих областях позволяет сепаратистам отказываться от переговоров с Грузией о достижении политического урегулирования63.

Помимо этой усиливающейся зависимости важным элементом внешней политики безопасности России очевидным образом становится использование энергетического рычага. Это стало еще более очевидным после того, как она прибегла к этому инструменту в конце 2005 года, заставив Украину платить более высокую цену за газ.

Главный фактор, придающий Южному Кавказу столь большую геополитическую важность, связан с энергоресурсами. Стабильность на Кавказе жизненно необходима для бесперебойного транспорта каспийской нефти и газа. В Каспийском регионе (Южный Кавказ и Центральная Азия) сосредоточено приблизительно 3—4% мировых запасов нефти и 4—6% мировых запасов природного газа. Сама по себе эта доля в общем объеме мировых запасов нефти и газа невелика. Однако на фоне неуверенности в надежности поставок из Персидского залива, а также опасений, что Россия может использовать поставку энергоносителей в качестве инструмента воздействия, транспортировка энергоносителей с Каспийского моря и из Центральной Азии (Казахстан и Туркменистан) через Кавказ в западном направлении становится жизненно важной64.

62 Cm.: Jibladze K. Op. cit. P. 35—51.

63 Cm.: Socor V. The Frozen Conflicts: A Challenge to Euro-Atlantic Interests // Jamestown Foundation, 2004 [www.gamestown.org].

64 Cm.: Stulberg A. Moving Beyond the Great Game: The Geo-economics of Russian Influence in the Caspian Energy Bonanza // Geopolitics, 2005, No. 10.

Дополнительную важность региону придает нынешняя энергетическая политика стран — потребителей энергоресурсов на Западе, их стремление снизить свою зависимость от энергоресурсов из России и с Ближнего Востока. Множество государств и организаций предпринимают усилия, чтобы покончить с нынешним чуть ли не монопольным положением России в транспортировке энергоресурсов в евразийском регионе и создать для транспортировки этих ресурсов альтернативные трубопроводные мар-шруты65. Так, уже действуют, строятся или находятся в стадии проектирования нефтепроводы Атасу — Алашанькоу (Китай и Казахстан) и Баку — Тбилиси — Джейхан (БТД), газопроводы Баку — Тбилиси — Эрзерум (БТЭ) (Грузия, Азербайджан, Турция и Казахстан) и «Набукко» (Европейский союз, Турция, Болгария, Румыния, Венгрия и Австрия).

Заключение

Внешнеполитическая деятельность России конца 1990-х годов строилась на фальсифицированной истории и мифопоэтических представлениях о традиционных союзах. В этот период внешняя политика страны была исполнена не столько даже «принципиальной двусмысленности», сколько роковой двойственности и, казалось, осуществлялась на двух уровнях: то, чего Россия действительно хотела, и то, что ей приходилось делать.

С приходом к власти Путина дискурс национальной идентичности России сместился в сторону евразийства. Согласно доктрине евразийства Россия была и всегда будет великой державой. Чтобы поддерживать этот статус на международном уровне, она стремится установить неформальную империю и доминировать в странах, которые в свое время были частью имперской России и Советского Союза, но теперь признаны международным сообществом в качестве независимых государств. Интеграция Евразии в Евро-ат-лантическое сообщество недопустима для России, и Россия позаботится, чтобы этого не произошло. Географическое положение России на стыке трех отличных друг от друга цивилизаций, ее собственная неуверенность в том, к чему же именно она относится, и соседство со всех сторон со слабыми странами, которые не могли предотвратить ее экспансии, столетиями составляло важный элемент самоопределения России как несомненной великой державы.

Суть внешней политики России при Путине лучше всего можно охарактеризовать как евразийство, подпитываемое геополитическими соображениями. Это представление включает ключевые допущения о России как о цивилизации, являющейся уникальной в силу своего положения между Европой и Азией. В качестве таковой Россия представляет собой евразийскую державу, чья стратегическая цель — стабилизировать хар-тленд и выполнять роль буфера между Востоком и Западом. Этому допущению соответствует убежденность, что России принадлежит законное право на гегемонию в регионе, и политика страны направлена на достижение этой цели. Поэтому идея о великодержавном статусе России неотделима от стремления восстановить ее влияние в ближнем зарубежье.

Путин был прагматичным евразийцем, попытавшимся утвердить великодержавный статус России прежде всего благодаря экономическому развитию. Чтобы добиться

65 См.: ІЬЇЛ. Р. 25.

этого, России необходимо было сотрудничество с западными странами, прежде всего с США. Главной целью, на которой были сосредоточены внешнеполитические усилия России, стало постимперское государственное строительство. Однако, как и у всех по-стимперских государств, отношения с прежними партнерами и вассалами складывались нелегко.

В путинской новой Концепции внешней политики, которая заменила собой соответствующий документ Ельцина, страдавший, по мнению некоторых, чрезмерным идеализмом, подчеркивается, что политика России должна быть рациональной и реалистической и направляться на реализацию экономических и политических интересов страны и что Россия должна обращать особое внимание на ближнее зарубежье. Что касается стран СНГ, то здесь акцент сместился с многосторонних институтов на развитие двусторонних отношений. Этого нового подхода Путин придерживался на всем протяжении своего пребывания у власти, а необходимость защищать российские этнические меньшинства в государствах бывшего Советского Союза рассматривалась как инструмент сохранения российского влияния и присутствия в регионе.

Серьезной стратегической проблемой, с которой пришлось столкнуться России, была диверсификация внешней политики прежних братских советских государств. Некоторыми из них, такими как Грузия, движет мощное стремление порвать связи с Россией. Поэтому стало очевидно, что из СНГ не вышло мощного института, выступающего противовесом Европе, на что рассчитывал кое-кто в Москве. Куда менее понятно было, что же займет его место.

Такие страны, как Украина, опасаясь российского доминирования, с самого начала чинили препятствия институциональному и политическому развитию СНГ; в то же время все страны (за исключением Беларуси) активно диверсифицировали свои связи, поворачиваясь от России в сторону западных и региональных держав. В сфере безопасности для таких стран, как Грузия, Украина и Азербайджан, открытой заявленной целью стало членство в НАТО.

Реакцию России на расширение НАТО можно объяснить косвенной угрозой безопасности России, которую несет этот процесс. Завоевание Россией Северного Кавказа (располагавшегося на границах ее суверенной территории) требовало установить ее контроль над Южным Кавказом. Когда рухнул Советский Союз, вновь сложилась та же модель: перед тем как пытаться подчинить чеченских сепаратистов, Россия сначала обеспечила себе позиции в Грузии.

На всем протяжении своего президентства Путин стремился убедить остальную часть мира, что ближнее зарубежье по-прежнему остается сферой влияния России и что остальные страны должны это признать. Данная задача была фундаментальной целью российской внешней политики, и, для того чтобы удержать эти страны под своим влиянием, Россия использовала тройной инструмент, включавший экономический компонент (поставки энергоресурсов), политический (поддержка советских элит в Центральной Азии и в странах Кавказа) и военное присутствие (в виде миротворческих сил). Похоже, что в реализации внешнеполитических целей России Путин добился успеха.