CC BY
120
аграрников является свидетельством того, что проблемы сельского хозяйства волновали китайское общество уже с древних времен.
Таким образом, в Древнем Китае сельское хозяйство всегда было окружено большим вниманием со стороны мыслителей, государственных деятелей, самих императоров того периода. Еще в начале IV в. до н.э. в Китае осуществлялась экономическая политика государственного регулирования закупок зерна. Философы в своих учениях отводили развитию сельского хозяйства первостепенное значение, они считали эту отрасль экономики основой благосостояния и могущества страны. Существовала даже отдельная школа, изучавшая проблемы сельского хозяйства как с позиции философии, так и экономики.
Литература
1. Быков Ф.С. Зарождение общественнополитической и философской мысли в Китае. М.: Наука, 1966. 242 с.
2. Васильев К.В. Истоки китайской цивилизации. М.: Восточная литература, 1998. 319 с.
3. Илюшечкин В.П. Развитие производительных сил и общественного производства в Древнем и
Средневековом Китае // Производительные силы и социальные проблемы старого Китая: [сб. ст.] / отв. ред.
В.П. Илюшечкин. М.: Наука, 1984. 272 с.
4. Малявин В.В. Китайская цивилизация. М.: ИПЦ «Дизайн. Информация. Картография»; Астрель; Изд-во АСТ, 2001. 632 с.
5. Мэн-цзы: [Пер. с кит., указ. В.С. Колокова] / под ред. Л.Н. Меньшикова. СПб.: Петербургское востоковедение, 1999. 272 с.
6. Тяпкина Н.И. Деревня и крестьянство в социально-политической системе Китая (вторая половина XIX -начало XX в.) / отв. ред. Л.П. Делюсин. М.: Наука, 1984. 223 с.
7. Феоктистов В.Ф. Философские и общественнополитические взгляды Сюнь-цзы. М.: Наука, 1976. 295 с.
8. Цыренов Ч.Ц. Трактат Гуань Чжуна «Гуань-цзы», его место и роль в культурной традиции Древнего Китая: дис. ... канд. ист. наук. Улан-Удэ: Изд-во БГУ 2008.
9. www. yandex. ru.
Регзенова Дулма Бато-Очировна - аспирант кафедры философии Бурятского государственного университета,е-таЛ: reg.08-11. dulma@mail:ru
Regzenova Dulma Bato-Ochirovna - postgraduate of department of philosophy of Buryat State University.
УДК 32.001(510)+327(517.3) В.А. Родионов
ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКАЯ СТРАТЕГИЯ СОВРЕМЕННОЙ МОНГОЛИИ: ФАКТОР КНР
В статье рассмотрен фактор КНР в отношениях Монголии с внешним миром. Нормализовавшись в начале 1990-х гг., отношения Монголии с Китаем стали стремительно развиваться в различных сферах - политической, военной, экономической, культурной. Это делает КНР важнейшим партнером во внешней политике Монголии. В то же время существуют факторы, ограничивающие китайское влияние на Монголию и заставляющие ее искать иные векторы внешней политики.
Ключевые слова: внешнеполитическая стратегия, монголо-китайские отношения, угрозы и вызовы, стратегическое партнерство
V.A. Rodionov
FOREIGN POLICY STRATEGY OF MODERN MONGOLIA: FACTOR OF THE PRC
The paper is aimed to studies of the factor of the Peoples Republic of China in Mongolia relations with an external world. Having normalized in the early 1990s, Mongolia-Chinese relations began develop in various spheres - political, military, economic, cultural. It makes the Peoples Republic of China the major partner in foreign policy of Mongolia. At the same time there are the factors limiting the Chinese influence to Mongolia and forcing it to search for other vectors of foreign policy.
Keywords: foreign policy strategy, Mongol-Chinese relations, threats and challenges, strategic partnership
В основе внешнеполитической стратегии современной Монголии лежит принцип многовек-торности [16], т.е. политика, направленная на взаимодействие со многими участниками международных отношений без явного предпочтения
какой-либо одной из сторон. В рамках данной стратегии особое место уделяется отношениям с КНР.
В начале 1990-х гг. в результате распада СССР и резкого ослабления связей между Российской
Федерацией и Монголией последняя получила возможность диверсифицировать свои внешнеполитические контакты. В первую очередь это выразилось в дипломатическом прорыве в китайском направлении. В этот период были окончательно нормализованы политические отношения между странами, долгое время находившимися в состоянии конфронтации. Двусторонние официальные визиты на высшем уровне, контакты между руководством правящих МНРП и КПК стали осуществляться регулярно. В 1990 г. председатель Великого народного хурала П. Очирбат после перерыва в 28 лет нанес официальный визит в КНР, в 1991 г. председатель КНР Ян Шанькун посетил с официальным визитом Монголию.
В ходе визита премьера Госсовета КНР Ли Пэна в Монголию в 1994 г. был подписан Договор «О дружественных отношениях и сотрудничестве», который обозначил качественно новый этап в монголо-китайских отношениях. Стороны обязались не вступать в военно-политические блоки, направленные друг против друга, наметили комплексное развитие отношений, провозгласив своей целью равноправное и взаимовыгодное сотрудничество в области политики, экономики, культуры и др. [11, с. 341-343].
В 1998 г. президент Монголии Н. Багабанди прибыл в КНР с шестидневным официальным визитом, через год состоялся ответный визит председателя КНР Цзян Цзэминя в Монголию. Тот факт, что председатель КНР Ху Цзиньтао после своего избрания на этот пост в 2003 г. включил Монголию в свое первое заграничное турне, свидетельствовал о придании китайской стороной особого значения монгольскому направлению своей внешней политики. Особенно интенсивными стали контакты в последние годы. В течение 2008-2011 гг. в Монголию нанесли визиты вицепредседатель КНР Си Цзиньпин (июнь 2008 г.). заместитель председателя Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей (ПК ВСНП) Сан Говэй (октябрь 2009 г.), премьер Госсовета КНР Вэнь Цзябао (июль 2010 г.). В ходе двухдневного визита в Монголию в феврале 2011 г. министр иностранных дел КНР Ян Цзэчи впервые произнес слова о перспективах вывода двусторонних отношений на уровень стратегического партнерства (выделено мной. - В.Р.) [6]. Китай в этот период с официальными и государственными визитами посещали президент Монголии Н.Энхбаяр (апрель 2008 г.), премьер-министр Монголии С. Батболд (апрель 2010 г.), президент
Монголии Ц.Элбэгдорж (май 2010 г.).
С начала 1990-х гг. развивается сотрудничество в ранее недоступной для обеих сторон военной сфере. В 1991 г. состоялся визит министра обороны Монголии в Китай, после которого установился регулярный обмен военными делегациями, встречи начальников генеральных штабов Вооруженных Сил, был подписан Протокол о сотрудничестве военных ведомств в области подготовки военных кадров и обмена информацией. В 1999 г. стороны подписали Протокол о сотрудничестве между пограничными службами двух стран, в частности, в области борьбы с нелегальной миграцией (преимущественно с китайской стороны), контрабандой, скотокрадством. В 2003 г. министерство обороны Монголии получило от Китая безвозмездную помощь в размере 820 тысяч евро. Регулярными стали межведомственные консультации по безопасности и совместной миротворческой миссии.
Значительно расширилась сфера гуманитарных отношений между странами. Уже к началу 2003 г. в Монголии около 2000 студентов изучали китайский язык. В 2002-2003 гг. в КНР обучалось 100 монгольских студентов и 80 специалистов на средства, выделяемые китайским правительством. В среднем 250-370 тыс. монгольских граждан и 60-70 тыс. китайских граждан ежегодно посещают соседние страны с различной целью. Китайская сторона оказала значительную помощь населению Монголии, пострадавшему от суровой зимы 2009-2010 гг., предоставив безвозмездную помощь на сумму 10 млн юаней.
Наиболее впечатляющий прогресс в монголокитайских отношениях достигнут в экономической сфере. Торгово-экономические связи между странами возросли с 2% в 1990 г. до 48% в 2009 г. от общего объема внешней торговли Монголии [13, с. 273]. Начиная с 1999 г. КНР является лидером во внешнеэкономических связях с Монголией, впервые за многие десятилетия опередив Россию - 29,5% доля КНР и 22,7% доля РФ в 1999 г. [12, с. 93]. Крупные китайские компании владеют правом на разработку монгольских месторождений нефти (Тамсаг), урана (Гурван Булак), претендуют на участие в разработке крупнейших месторождений урана (Дорнод), угля (Таван Толгой) и меди (Оюу Толгой) в Монголии. Кроме этого. Пекин начиная с 1991 г. регулярно предоставляет крупные финансовые кредиты монгольскому правительству и, по словам директора Института международных отношений МонГУ Н. Алтанцэ-
цэг, «занял место России в качестве основного патрона в сфере экономической помощи» [12, с. 95].
Можно выделить два основных этапа в развитии монголо-китайских торгово-экономических отношений за последние два десятилетия. Первый этап, охватывающий 1990-е гг., характеризуется инвестированием китайского бизнеса в мелкую и среднюю торговлю, сферу услуг, транспорт, строительство, легкую промышленность. На втором этапе (2000-е гг.) инвестиционная активность Китая постепенно сместилась в сторону крупных проектов в области тяжелой добывающей промышленности. В первую очередь это объясняется возросшими в 2000-е гг. потребностями китайской экономики в больших объемах энергоносителей. В частности, угольные месторождения на юге Монголии способны в значительной степени удовлетворить потребности металлургических заводов Северо-Восточного и Северо-Западного Китая.
В основе роста экономического присутствия Китая в Монголии лежит ряд объективных причин:
- географическая близость стран и связанные с этим низкие транспортные издержки;
- комплементарный характер соседних территорий - промышленных регионов КНР и аграрных и богатых полезными ископаемыми районов Монголии;
- гигантский потребительский рынок КНР наряду со стремительным ростом китайской экономики, в том числе в северо-восточной части Китая;
- политика китайского государства, направленная на поддержку отечественного бизнеса в Монголии путем предоставления налоговых льгот и кредитов;
- фактор этнокультурной общности между населением автономного района Внутренняя Монголия (АРВМ) КНР и Монголии, являющийся своеобразным «мостом» для приграничного взаимообмена между Монголией и Китаем.
Таким образом, за последние два десятилетия Китай превратился в фактического гегемона в торгово-экономических отношениях с Монголией. Стремительно заполнился экономический и отчасти политический вакуум, образовавшийся после временного «ухода» России из региона в 1990-е гг., а КНР стала ведущим игроком в борьбе за влияние на Монголию.
В то же время для Улан-Батора существу-
ет ряд субъективных и объективных причин, по которым он в отношениях с Пекином не может перейти определенный уровень сближения, за которым стоит односторонняя ориентация.
По крайней мере до середины 1990-х гг. китайская сторона предпринимала действия военнодемонстративного характера в приграничной с Монголией зоне. В частности, в 1995-1996 гг. китайские власти произвели ядерные взрывы в Синьцзяне, недалеко от границ с Монголией, несмотря на двухлетний мораторий на проведение подобных экспериментов. В итоге уровень радиации в этом районе значительно повысился. В связи с этим, а также по поводу желания КНР захоронить ядерные отходы недалеко от монгольской границы монгольское правительство выразило свой протест [21]. Также в середине 1990-х гг. периодически фиксировались случаи нарушения монгольского воздушного пространства китайскими военными самолетами [17].
Потенциальным источником вызова для национальной безопасности Монголии со стороны Китая, как правило, признается его экономическое и демографическое давление. При минимальной вероятности военно-силового давления со стороны КНР (по крайней мере, в среднесрочной перспективе) наиболее актуальной проблемой признается экономическая экспансия южного соседа в Монголию. Учитывая растущую роль в мировой политике финансово-хозяйственной формы контроля над пространством, которая неуклонно усиливается по мере возрастающего воздействия экономики на все структуры современных обществ, именно экономическую экспансию КНР можно рассматривать в качестве главного вызова безопасности Монголии. Вступление Китая в 2002 г. в ВТО (Монголия является членом этой организации с 1997 г.) привело к снижению тарифов на сельскохозяйственные товары, что способствовало увеличению экономического присутствия южного соседа в Монголии. Китайские предприниматели являются фактическими монополистами на рынке текстильной промышленности, получая субсидии от китайского правительства для закупок сырого кашемира и козьего пуха, способны диктовать свои цены на монгольское сырье. Сегодня на монгольском рынке действует более 100 китайских скупщиков, ежегодно отправляющих в Китай более 1000 тонн козьего пуха [23]. Львиная доля продуктов горнорудной промышленности (около 90%) закупается также южным соседом Монголии [14].
По мнению ряда авторов, уже в ближайшей перспективе страна рискует превратиться в экономическую колонию Китая. Как отмечает известный американский монголовед Р. Рупен, «китайцы, имея доступ к мировым рынкам, не пускают других инвесторов на ограниченный ландшафтом монгольский рынок» [20, с.8]. Другой американский исследователь М. Россаби констатирует, что «если МНР в социалистическую эпоху была самодостаточной в области снабжения продуктами сельского хозяйства, то события периода реформ все резко изменили. Многие местные хозяйства оказались разорены, не выдержав конкуренции с дешевыми китайскими товарами, а экономика Монголии оказалась плотно подогнанной под требования китайского рынка <...> В результате Китай за последнее десятилетие прибрал к рукам экономические рычаги давления на Монголию» [19, с. 232].
Малозаселенная территория страны и ее довольно обширные природные ресурсы также притягательны для перенаселенного Китая. Одной из основных проблем в двусторонних отношениях в последнее время становится нелегальная миграция граждан КНР на территорию Монголии. По данным МВД Монголии, большинство нелегальных мигрантов в стране составляют китайские граждане [2, с. 19, 23]. Китайцы зачастую ведут в Монголии незаконный бизнес, связанный с добычей золота, контрабандой различных товаров, подделкой документов [4, 9]. Отчасти по этой причине в Монголии участились случаи, связанные с проявлением прямой агрессии местного населения в отношении китайских граждан, появились националистические экстремистские организации, занимающиеся в том числе нападением на китайские магазины и гостиницы [2, с. 4, 14].
Особое место при анализе монголо-китайских отношений занимает проблема исторической памяти как «комплекса популярных (народных) и профессиональных представлений о прошлом нации, событиях, связанных с вхождением и положением в составе другого государства, ее взаимоотношениях с другими народами» [10, с. 389]. Историческая память подпитывает националистические настроения, взаимные подозрения и чувство уязвленности, остается существенным фактором, влияющим на характер и динамику взаимоотношений между государствами, социальными группами и рядовыми гражданами Монголии и КНР. В целом в образе Китая и китайцев в исторических и современных представлениях как рядовых монголов, так и большинства пред-
ставителей политической и интеллектуальной элиты преобладает негативная сторона. Причины этого лежат как в далеком историческом прошлом монголо-китайских отношений, так и в относительно недалеких событиях советско-китайской конфронтации. За многовековой период существования китайского и монгольского социумов обе стороны неоднократно совершали агрессию по отношению друг к другу. Вполне естественно, что такой глубинный пласт «исторической памяти» не мог не породить у китайского и монгольского народов сложного психологического комплекса взаимного восприятия. Сам факт образования в XX в. независимого Монгольского государства стал возможен благодаря борьбе монголов за отделение от Цинской империи. Охлаждение монголо-китайских отношений с началом конфронтации между Москвой и Пекином оказывало прямое влияние на формирование негативного образа Китая в официальной монгольской историографии. В этот период монгольская политическая и интеллектуальная элита стремилась активизировать те слои исторической памяти, которые содержали воспоминания об ущемлении политических и экономических прав монголов в период Цинского господства, то есть негативные стороны образа южного соседа. В результате в массовом сознании сложился образ главного врага в лице Китая.
С нормализацией двусторонних отношений некоторые страхи монголов перестали быть первостепенными. Однако общий фон настороженного восприятия Китая остается и играет значительную роль в современных отношениях. Ни одна политическая сила в Монголии не является открытым сторонником прокитайски ориентированной внешней политики и не будет иметь серьезной поддержки среди населения страны. Более того, обвинение своего политического оппонента в симпатиях к Китаю является одним из наиболее действенных и часто применяемых приемов в период предвыборных кампаний в Монголии.
Опасения быть экономически зависимой от южного соседа проявляются в политических решениях. В частности, стремление монгольской стороны быть менее зависимой от китайского рынка сбыта стало ключевым в принятии решения о строительстве железнодорожной ветки от угольного месторождения Таван Толгой не до китайской границы, а до границы с Россией с целью дальнейшей транспортировки угля через российский Трансиб в Южную Корею и Японию.
В целом развитие многогранных отношений с Россией, США, Японией, Южной Кореей, Индией, странами Евросоюза рассматривается Улан-Батором в том числе в качестве противовеса китайскому влиянию.
В свою очередь восприятие Монголии и монголов в Китае также является источником для подозрений и настороженности в двусторонних отношениях. Официальная китайская историография придерживается той точки зрения, что «китайский мир» всегда простирался в глубины Центральной Азии и включал «семью» наций, которые оказывали влияние друг на друга. Китайского империализма якобы никогда не существовало, а имели место периодическое перераспределение центров силы среди отдельных компонентов. Даже в монгольский и маньчжурский периоды истории Китая нельзя говорить о захватчиках. Было лишь подобие гражданской войны [18]. Поэтому земли, некогда входившие в состав Китайского государства или находившиеся в любой степени зависимости от него, считались частью его территории. Если в процессе исторического развития эти земли приобретали самостоятельность или входили в состав других государств, то они рассматривались в качестве «утраченных» территорий [10]. Данная китайская историческая традиция тесно переплетена с концепцией «единого многонационального Китая», разработанной китайскими исследователями в 1970-х гг. и актуальной и по сей день. Концепция утверждает, что поскольку Китай с древности был «единым и многонациональным», то и территории обитания любого народа, связанного с ханьцами, понимается как территория Китая [1, с. 33].
Кроме того, несмотря на официальную, неоднократно подтвержденную позицию Пекина о признании независимого статуса Монголии, внутренняя пропаганда КНР упорно подчеркивает легитимность китайских территориальных притязаний в форме публикации географических карт с указанием монгольской территории в качестве части КНР, издания соответствующих учебников и брошюр. В 1993 г. в Пекине вышла в свет книга «Тайные истоки независимости Внешней Монголии», в которой отрицалась роль монголов как самостоятельных субъектов освободительного движения начала XX в., а единственными инициаторами этого процесса объявлялись Россия и Япония. Фактически в этой книге давалось понять, что независимость современной Монголии - лишь результат интриг внешних сил, и сами монголы никогда не стремились к отделению от Китая [15].
В целом имеющее преимущественно имплицитный характер отношение китайских политических и интеллектуальных элит к Монголии как к «временно отделившейся территории» может быть охарактеризовано в качестве составляющей «стратегической культуры» Китая, если определять ее, следуя за Д. Снайдером, как «совокупность идей, условных эмоциональных реакций и привычных моделей поведения, общих для всех членов стратегического сообщества страны, которые они усвоили в процессе обучения или подражания» [22, с. 68]. Сохраняя традиции императорского и маоистского Китая, китайское геополитическое мышление, одним из ключевых компонентов которого является понятие «Большого Китая», включает Монголию в потенциальное китайское тотальное поле. Суть этого мышления состоит в том, что территории, в силу различных исторических обстоятельств приобретшие самостоятельность или вошедшие в состав другого государства, воспринимаются Пекином как «утраченные» и подлежащие возвращению [10, с. 149]. По мнению известного российского монголоведа
С.Г. Лузянина, в рамках осуществляемой Китаем трансформации региональной системы отношений он добивается и такой стратегической цели, как фактическое признание остальными странами его «особых отношений» с Монголией [3]. И экономические рычаги давления будут играть ключевую роль в этом процессе.
Таким образом, актуализация в Монголии представлений о «китайской угрозе» в ее традиционных и новых ипостасях во многом способствует активизации отношений с иными странами, в том числе и с Россией, способной сбалансировать китайское влияние на Монголию.
Литература
1. Воскресенский А.Д. Современные концепции русско-китайских отношений и погранично-территориальные проблемы в России и Китае (1980-1990-е гг.) // Научные доклады. №23. М.: Изд-во РНФ, 1994.
2. Дайджест монгольской прессы, 30.03.2008
иРЬ: http://www.owasia.ru/digest 2008+М557а777244Ь. Цт!# 1.
3. Лузянин С.Г. Китай, Россия и Центральная Азия // Китай в мировой политике. М.: Изд-во МГИМО, 2001. С. 310-321.
4. Монцамэ. 2010. 4 авг.
5. Монцамэ. 2010. 18 дек.
6. Монцамэ. 2011. 25 фев.
7. Национальная политика России: история и современность / под ред. В.А. Михайлова, РГ. Абдулатипова, В.А. Тишкова. М., 1997.
8. Регнум. 2008. 11 апр.
9. Регнум. 2005. 28 нояб.; 2006. 15 мая.
10. Степанов Е.Д. Пограничная политика КНР // Китай в мировой политике. М.: Изд-во МГИМО, 2001. С.144-171.
11. Яскина Г. С. Монголия и внешний мир. М.: ИВ РАН, 2002.
12. Алтанцэцэг Н. 90-ээд оноос хойшхи Уеийн Орос-Монгол, Хятад-Монголын харилцаа // Олон улсын харилцаа. 2002. №2. С.93-95.
13. Монгол улсын статистикийн эмхтгэл 2009 (Статистический сборник Монголии 2009). Улаанбаатар, 2010.
14. 0дрийн сонин. 2005. 8 февр.; 2006. 3 июля.
15. Bulag U., Humphrey C. Some diverse representations of the Pan-Mongolian Movement in Dauria // Inner Asia. 1996. №1. P. 1-23.
16. Concept of Mongolia’s Foreign Policy // The Mongolian journal of international affairs. 1995. №2.
17. Mongol Messenger. 1995. 19 мая.
18. Rossabi M. China and Inner Asia. From 1368 till Nowadays. NY.: Pica-Press, 1975.
19. Rossabi M. Modern Mongolia. From Khans to Commissars to Capitalists. Los Angeles.-London: University of Cali-
УДК 94(510)
fornia Press, 2005.
20. Rupen R. Mongols of the 21st Century // Geopolitical Relations between Contemporary Mongolia and Neighboring Asian Countries. Chinese Culture University. Taiwan, 2004.
21. Severinghaus S. Mongolia in 1995: Gearing Up for the 1996 Election // Asian Survey. 1996. №16.
22. Snyder J.L. The Soviet Strategic Culture: Implications for Limited Nuclear Operations // RAND Report [R-2154-AF]. Santa Monica: Sept. 1977.
23. Ulaanbaatar Post, 27.03.2008.
Родионов Владимир Александрович, кандидат политических наук, доцент кафедры истории, археологии и этнографии Бурятского госуниверситета, e-mail:vladimir198025@ yahoo.com
Vladimir Alexandrovich Rodionov, PhD (candidate of political science), associate professor of History, Archeology and Ethnology chair of Buryat State University, e-mail:vladimir198025@yahoo.com
О.Г. Столярова
О ВЗАИМООТНОШЕНИЯХ САНГХИ И ГОСУДАРСТВА В КИТАЕ В ПЕРИОД ДИНАСТИИ ВОСТОЧНАЯ ЦЗИНЬ
В статье рассматриваются взаимоотношения буддийской сангхи и государственной власти в Китае в период династии Восточная Цзинь, ход и результат дискуссий по вопросу о том, должны ли монахи поклоняться императору.
Ключевые слова: сангха, государственная власть, династия Восточная Цзинь, поклонение, независимость.
O.G. Stolyarova
ABOUT INTERRELATIONS OF BUDDHIST SANGHA AND STATE IN CHINA DURING THE PERIOD OF EAST JIN DYNASTY
The article examines interrelations of buddhist sangha and state power during the period of East Jin dynasty, the course and the result of discussions about the question of buddhist monks’ worship to the emperor.
Keywords: sangha, state power, East Jin dynasty, worship, independence.
Основание первого буддийского монастыря Баймасы в Лояне в 60-е гг. I в. н.э. ознаменовало собой начало истории буддийской сангхи в Китае. Факт строительства этого монастыря под патронажем верховных властей означал тесную связь государственной власти и буддийской сангхи. В Китае сангха как бы стала продолжателем традиций индийской сангхи. В Индии, как известно, сангха была достаточно независимой, поэтому в первое время буддийская сангха в Поднебесной не была подчинена государственному аппарату.
Однако по мере укрепления позиций буддизма на китайской почве, увеличения количества его монастырей и упрочения их экономической мощи все более назревали определенные противоречия между сангхой и государственной властью.
С одной стороны, буддийская сангха нуждалась в поддержке государства, с другой - настаивала на некоторой независимости от власти. Государ-
ство также нуждалось в помощи буддизма и потому покровительствовало ему, но вместе с тем оно желало осуществлять полный контроль над сангхой.
По словам авторов статьи «Translations in China: a motivating force», «императорский двор покровительствовал буддийским монахам путем предоставления денежных средств, необходимых для осуществления переводных проектов, а также осуществлял надзор за распространением буддийского учения. Понимая полезность буддийского канона, Императорский двор осуществлял свое право на окончательное решение по вопросу о том, какие именно переводы достойны включения в канон» [6], то есть принимая покровительство, сангха обрекала себя на некоторую зависимость от государства. Уже Дао Ань (годы жизни - 312/314-385 гг. н.э.), несомненно самая яркая фигура и признанный лидер китайских буд-
