CC BY
2
DOI 10.54770/20729316-2023-3-167
О.А. Богданова (Москва)
«ВЛЮБЛЕННОСТЬ» КАК РЕЛИГИЯ В ПОВЕСТИ Г.И. ЧУЛКОВА «ДОМ НА ПЕСКЕ»1
Аннотация
На материале творчества крупного писателя-символиста Г.И. Чулко-ва анализируется один из аспектов «нового религиозного сознания» Серебряного века - «эротическая утопия», или любовь между мужчиной и женщиной как религиозное действо. Указываются истоки идейного содержания повести «Дом на песке» (1910-1911): цикл статей В.С. Соловьева «Смысл любви» (1892-1894), статьи Д.С. Мережковского «Новый Вавилон» и З.Н. Гиппиус «Влюбленность» (1904), жизнетворческая практика любовно-брачных союзов Мережковских, Блоков, Ивановых в 1900-е гг. Развивая мысль Соловьева и Мережковского о несовместимости «истинной любви» с физиологией деторождения и с «аномалией» аскетического спиритуализма, Гиппиус находит практический путь сочетания пола с евангельским учением в особом состоянии «христианской влюбленности». Самым ярким ее воплощением становится «поцелуй» как форма духовно-телесной близости, возникшая благодаря Христу. Новая концепция любви как способа практического соединения с Богом, духовно-телесного преображения и бессмертия уже здесь, на земле, находила воплощение и в «текстах жизни», и в «текстах искусства» русских символистов. Так, в «Доме на песке» Чулков дискредитирует традиционный детородно-хозяйственный брак Верочки и Ланского как не просто бездуховно-языческий, но инфернальный феномен, ведущий к небытию. Напротив, целомудренно-поцелуйная влюбленность Веры и Шатрова дает обоим ощущение подлинной жизни, причастной к божественной глубине. Однако сексуальное «падение» навсегда закрывает для них эту возможность.
Ключевые слова
«Новое религиозное сознание»; «эротическая утопия»; влюбленность; поцелуй; символизм; В.С. Соловьев; Д.С. Мережковский; З.Н. Гиппиус; Г.И. Чулков; повесть «Дом на песке»
1 Исследование подготовлено в рамках проекта «Религиозный субъект эпохи Модерна и его рефлексивные практики в русской культуре конца XIX - первой половины XX века» при поддержке ПСТГУ и Фонда развития науки, образования и семьи «Живая традиция».
O.A. Bogdanova (Moscow)
"FALLING IN LOVE" AS A RELIGION IN G.I. CHULKOV'S "HOUSE ON THE SAND"1
Based on the material of the work of the great symbolist writer G.I. Chulkov, one of the aspects of the "new religious consciousness" of the Silver Age is analyzed - "erotic utopia", or love between a man and a woman as a religious action. The sources of the ideological content of the story "House on the Sand" (1910-1911) are indicated: V.S. Solovyov's series of articles "The Meaning of Love" (1892-1894), D.S. Merezhkovsky's "New Babylon" and Z.N. Gippius' "Falling in Love" (1904), the life-creating practice of love-marriage unions of the Merezhkovskys, Bloks, Ivanovs in 1900-ies. Developing Solovyov's and Merezhkovsky's thought about the incompatibility of "true love" with the physiology of childbirth and with the "anomaly" of ascetic spiritualism, Gip-pius finds a practical way to combine sex with the gospel teaching in a special state of "Christian falling in love". The most striking embodiment of it is the "kiss" as a form of spiritual and bodily intimacy, which arose thanks to Christ. The new concept of love as a way of practical connection with God, spiritual and bodily transformation and immortality here, on earth, was already embodied in the "texts of life" and in the "texts of art" of the Russian symbolists. So, in the "House on the Sand" Chulkov discredits the traditional child-bearing and economic marriage of Verochka and Lanskoy as not just spiritually pagan, but an infernal phenomenon leading to non-existence. On the contrary, the chaste-kissing infatuation of Vera and Shatrov gives both a sense of genuine life, involved in the divine depth. However, the sexual "fall" permanently closes this opportunity for them.
Keywords
"New religious consciousness"; "erotic utopia"; falling in love; kiss; symbolism; V.S. Solovyov; D.S. Merezhkovsky; Z.N. Gippius; G.I. Chulkov; the story "House on the Sand".
Задача настоящей статьи - анализ религиозной субъектности крупного писателя-символиста Серебряного века Г.И. Чулкова на материале его полузабытой повести «Дом на песке» (1910-1911), принадлежащей к «усадебному тексту» русской литературы. Наряду с Д.С. Мережковским,
1 The study was carried out within the framework of the project "The religious subject of the Modern era and its reflective practices in Russian culture of the late 19th - first half of the 20th century" with the support of St. Tikhon's Orthodox University for the Humanities and the Foundation for the Development of Science, Education and Family "Living Tradition".
З.Н. Гиппиус, А.А. Блоком, В.И. Ивановым, Н.А. Бердяевым и многими другими, Чулков был последователем «нового религиозного сознания» Серебряного века, которое развивал в своей критике, беллетристике и поэзии с присущими ему индивидуальными особенностями. Так, например, хорошо известна инициированная им на основе переосмысления взглядов Мережковского и Иванова доктрина «мистического анархизма» [подробнее см.: Рампаццо 2013]. Огромное место в символистских кругах занимала так называемая «проблема пола», на рубеже XIX-XX вв. во весь свой рост вставшая еще в «Крейцеровой сонате» Л.Н. Толстого (опубликованной в 1891 г.). Подхваченная В.С. Соловьевым в знаменитом цикле статей «Смысл любви» (1892-1894), она приобрела отчетливый религиозный модус, вскоре заявивший о себе на практике в символистском жизнетвор-честве 1900-х гг.: духовно-эротическом эксперименте Мережковских и Д.В. Философова, метафизическом брачном союзе Блока и Л.Д. Менделеевой, мистических влюбленностях Андрея Белого, оргиастических экста-зах на «башне» В.И. Иванова и проч., - сопровождавшемся соответствующими эго-документами и литературными текстами. С середины 1900-х гг., времени вступления в редакторство журналами «Новый путь», а затем «Вопросы жизни», в эту же орбиту был плотно вовлечен и Чулков. Один из ярких деятелей «младшего» русского символизма, Чулков развивал религиозную трактовку многих волновавших тогдашнее общество вопросов - так в его творчестве появились религия революции, религия земли и религия любви. Последняя и составляет интерес настоящей статьи.
Хорошо известен интерес молодого писателя к работам Соловьева начиная с 1904 г., когда в «Новом пути» появляется заметка Чулкова «О культурном строительстве». Откликаясь на события Русско-японской войны, автор ясно обозначает собственное идейно-эстетическое кредо: «религиозно-мистическое движение должно углубить, осветить жизнь, но <...> не сделать нас равнодушными к современности» [Чулков 1904, 224]. Примером для него становится Соловьев, которому был свойствен синтез «непосредственного интереса к текущей жизни с прозрением отдаленнейших судеб» [Чулков 1904, 225]. Через год в «Вопросах жизни» публикуется статья Чулкова о Соловьеве-поэте, в котором, по мнению критика, «открывается религиозная надежда, религиозная тема, начинается религиозное творчество» [Чулков 1905, 116]. Причем в первую очередь оно реализуется в напророченной Соловьевым «мистической влюбленности» - «главном нерве» современной эпохи, когда «оканчивает свое траурное шествие историческое христианство и <...> вступает для дальнейшего движения вперед религия освобождения и обновления» [Чулков 1905, 117] (здесь и далее в тексте статьи курсив в цитатах принадлежит их авторам). В этапной для себя книге «О мистическом анархизме» (1906) Чулков посвятил Соловьеву отдельную главу под названием «О софиан-стве», в которой приветствовал «религиозное творчество» в поэзии автора «Трех свиданий», но не принял его склонности к «монашескому» аскетизму. Однако на деле Соловьев сходился с поздним Толстым лишь в проповеди «воздержания от родового акта» [Соловьев 2017, 173] и, в отличие от
Толстого, опиравшегося на нравственные традиции христианского аскетизма, провозглашал эротическое влечение неотъемлемой частью преображающего воздержания. В напечатанной в альманахе «Факелы» статье «Тайна любви» (1907) уже слышится сквозная для всего творчества Чул-кова мысль, высказанная на основе анализа соловьевского «Смысла любви»: выросшее из «мистической влюбленности» целомудрие не аскетизм, а «принцип сохранения и спасения личности» [Чулков 1911-1913, V, 215].
Остановимся на основных положениях цикла статей «Смысл любви». В первую очередь философ опровергает взгляд, что задачей любви между мужчиной и женщиной является продолжение рода. Половая любовь, по его убеждению, «есть самостоятельное благо, <...> имеет собственную безотносительную ценность для нашей личной жизни» [Соловьев 2017, 138], которая заключается в способности человека, оставаясь самим собой, «вместить абсолютное содержание, стать абсолютною личностью», что «на религиозном языке называется вечной жизнью или царствием Божьим» [Соловьев 2017, 158]. Противопоставляя «ложные» представления о любви (чисто спиритуалистическое и семейно-патриархальное с его сугубым материализмом) любви «истинной», Соловьев провозглашает, что последняя «не только утверждает в субъективном чувстве безусловное значение человеческой индивидуальности в другом и в себе, но и оправдывает это безусловное значение в действительности, действительно избавляет нас от неизбежности смерти и наполняет абсолютным содержанием нашу жизнь» [Соловьев 2017, 171]. При этом важно, что истинная любовь не есть «отрицание плоти», но обещает «ее перерождение, спасение, воскресение» [Соловьев 2017, 184]. Как отмечает В.А. Сарычев, проведенная Соловьевым в «Смысле любви» «аналогия между Богом и вселенной, Христом и Церковью, с одной стороны, и между мужчиной и женщиной - с другой, при всей ее условности и богословской рискованности <...> показывает, какой поистине космически-мистериальный характер имеет для него любовь» [Сарычев 2018, 24].
Итак, делом половой любви, по Соловьеву, становится победа над смертью. Однако выступая здесь против аскетического спиритуализма, поэт-философ не предложил никакого иного способа соединения между любящими в физическом плане, помимо отвергаемого им «грубого» физиологического акта. Так что соловьевская концепция «истинной любви» требовала развития в практической сфере, которое и было осуществлено в так называемой «эротической утопии» Серебряного века [см.: Матич 2008]; ее главными создателями в начале 1900-х гг. стали Д.С. Мережковский и З.Н. Гиппиус. Именно они ввели в религиозно-символистский дискурс едва промелькнувшее у Соловьева понятие «влюбленность» (в более позднем трактате 1897 г. «Оправдание добра» Соловьев представил концепцию духовного брака, «соединяющего человека с Богом», в котором «естественная половая связь не уничтожается, а пресуществляется», чему служат «плотское влечение» и «влюбленность» [Соловьев 1988, 75]) и представление о «поцелуе» как ее главном выражении. Именно из их пи-
саний эти концепты проникли в литературный дискурс Чулкова и других младосимволистов.
В самом деле, в 1904 г. в журнале «Новый путь» появилась статья Мережковского «Новый Вавилон», посвященная разбору книги В.В. Розанова «В мире неясного и нерешенного», и как ответ на нее - в том же номере статья Гиппиус «Влюбленность». Надо отметить, что Чулков с весны 1904 г. был литературным секретарем этого журнала и просто не мог их не прочитать. По сути, весь текст Гиппиус - размышление над строками Мережковского о том, что в «историческом христианстве» вопрос о поле и браке «еще не вполне решен. <...> путь к разрешению <...> лишь в признании того абсолютного принципа, что Христос освящает плоть, что аскетизм Христа есть преображение пола, а не его отрицание, что будущность пола - в стремлении к новой христианской влюбленности, а отнюдь не в идеале скопческого изуверства, как на то не устает указывать Розанов. И в этом великая правда грядущей церкви. Тайна совмещения пола с евангельским учением может и должна быть найдена. <...> При помощи Христа загадка разъяснится, и область "неясного и нерешенного" станет ясной и решенной» [Мережковский 1904, 175]. В полемике с Розановым, считавшим детородный брак чуть ли не единственной манифестацией пола, Мережковский явно исходил из положений Соловьева, при этом усиливая и конкретизируя их религиозную интенцию и формулируя практическую цель - найти «тайну совмещения пола с евангельским учением». Гиппиус же вслед за мужем разъясняла, как это совмещение может реализоваться в особом состоянии «христианской влюбленности» между полами [Крайний 1904, 183].
По наблюдению М.В. Орловой, Гиппиус идет дальше Мережковского, возражая на его мнение о том, что «тайна окончательного преображения пола не может и не должна быть найдена, не должна раскрыться» [Крайний 1904, 189]. Ведь «со Христом <...> стала открываться человеку тайна о личном», а значит и в области пола «влюбленность <...> вошла в хор наших ощущений, родилась для нас только после Христа» [Крайний 1904, 185]. Именно через Христа, «через вечное приближение к Нему будет, с точки зрения А. Крайнего, "вечно открываться все ясное и озаренное, тайна о мире, тайна о любви и Правде - и тайна о Влюбленности" [Крайний 1904, 192]» [Орлова 2001, 39].
Развивая мысли Соловьева и Мережковского о несовместимости «истинной любви» и с физиологией деторождения, и с «аномалией» «исключительно духовной любви» [Соловьев 2017, 184], Гиппиус находит практический путь решения проблемы: «Влюбленного оскорбляет мысль о "браке"; но он не гонит плоть, видя ее свято; и уже мысль о поцелуе -его бы не оскорбила. Поцелуй, эта печать близости и равенства двух "я", -принадлежит влюбленности <...>. Поцелуй - это первое звено в цепи явлений телесной близости, рожденное влюбленностью» [Крайний 1904, 187]. Влюбленность не аскетизм, она создалась через Христа «как нечто новое, духовно телесное - на наших глазах; из нее родился поцелуй, таинственный знак ее телесной близости, ее соединения двух - без потери
"я"» [Крайний 1904, 191]. Таким образом, «плоть не отвергается, не угнетается, <...> ибо она уже воспринята как плоть, которую освятил Христос» [Крайний 1904, 185]. По мнению Гиппиус, отмечает О. Матич, «до Христа не существовало поцелуя, потому что Ветхий Завет поклонялся природе и прокреативному идеалу» деторождения. Для нее «поцелуй был эротическим единением, отрицающим деторождение и преодолевающим телесную похоть. Заменяя половой акт, он представляет собой эротизированное целомудрие и лишенный плотского эротический союз, к которым она стремилась» [Матич 2008, 208]. Эта новая концепция любви как религии, как способа практического соединения с Богом, духовно-телесного преображения и чуть ли не бессмертия уже здесь, на земле, в 1900-е гг. находила воплощение и в «текстах жизни», и в «текстах искусства» русских символистов [см.: Минц 2004, 98], стремившихся к слиянию писательских и жизненных практик, получившему название «жизнетворчества».
Один из ярких примеров такого жизнетворчества - «новая церковь» Мережковских, основанная в 1901 г. именно как религиозная семья-коммуна. «Христианская коммуна Мережковских состояла из ядра - тройственного союза "иерархов" (Д.С. Мережковского, З.Н. Гиппиус, Д.В. Фи-лософова. - О.Б.), возглавляемого З. Гиппиус, и младшего "гнезда" во главе с Татьяной (младшей сестрой З.Н. Гиппиус. - О.Б.), которое также состояло из ядра -тройственного союза Татьяны, Натальи Гиппиус, бывшего профессора Духовной академии А. Карташева, - и ненадолго примкнувшего к ним четвертого - скульптора Василия Васильевича Кузнецова (1882-1923). В их молениях и "вечерях" изредка принимали участие "посвященные": С.П. Ремизова-Довгелло, А. Белый, Е.П. Иванов, а в 1910-е гг. еще и немногие другие. Участники литургий получали статус высшего посвящения, именовались "вечными". <...> Предполагалось, что члены "гнезда" должны жить вместе, ежедневно перед сном сходиться для беседы или совместной молитвы. <...> Мережковские и их последователи не считали себя вышедшими из Православной Церкви, однако причастие в Православной Церкви, которую они называли Церковью Мертвого Христа или исторической, осознавалось ими как предательство <...> Иоанновой Церкви» [Павлова 2004, 395-396]. Семью-коммуну Философова и Мережковских О.А. Коростелев справедливо назвал «великим экспериментом», «одним из центральных явлений в истории русского модернизма, оказавшим беспрецедентное влияние на различные стороны литературного, общественного, философского и религиозного процесса начала XX в.» и вызвавшим всплеск подражаний: «<...> Блок - Белый - Менделеева, Белый - Брюсов - Петровская, Маяковский - Брики и т.д.» [Коростелев 2021, 10].
Сама Гиппиус в прозе и драматургии 1910-х гг. проводила именно такую концепцию любви. Вспомним, к примеру, взаимоотношения Литты Двоекуровой с Романом Сменцевым и Михаилом Ржевским и их авторскую оценку в романной дилогии «Чертова кукла» и «Роман-царевич» (1912-1913). Именно в указанном ключе Чулков-критик впоследствии одобрительно отзывался о пьесе Гиппиус «Зеленое кольцо» (1915). Гово-
ря о премьере спектакля, поставленного В.Э. Мейерхольдом 18 февраля 1915 г. в Александринском театре в Петрограде, Чулков соглашался с Гиппиус в том, что «целомудренной душе девушки и отрока сегодня, в начале XX века, невозможно принять покорно те формы брака, сопутствуемые развратом, <...> какие существовали до сих пор. <...> Отвращение к этим формам брака и "любви" так остро и так напряженно в "Зеленом кольце", что невольно является мысль о монашеской точке зрения <...>». Однако «целомудрие не аскетизм». В «Зеленом кольце» веет, по мнению Чулкова, «дух новый, чуждый простого и высокомерного отрицания любви и жизни» [Чулков 1915].
Эстетический идеал целомудрия, сформулированный Чулковым еще в статье «Тайна любви» под очевидным влиянием новопутейских статей Мережковского и Гиппиус 1904 г., лег в основу ряда его художественных произведений по усадебной тематике, в частности рассказов «Сестра» (1909) и «Ксения» (1916), повести «Дом на песке» (1910-1911), романа «Метель» (1917). А концепты «влюбленности», «поцелуя» и новой «духовной телесности» в противовес «монашескому аскетизму», лежащие в основе чулковской эссеистики и художественной прозы начиная со второй половины 1900-х гг., восходят именно к указанной статье Гиппиус.
По наблюдению О. Матич, в основе русской «эротической утопии» «лежало убеждение в том, что только любовь может преодолеть смерть и сделать тело бессмертным. <. > адепты этой утопии <. > коренным образом пересматривали индивидуальный опыт эротической любви. Целью программы эротической революции в их понимании было <...> создание новых форм любви и соответствующих жизненных практик, которые преобразили бы семью и даже самое тело» [Матич 2008, 6-7]. В понимании символистов традиционный гетеросексуальный союз с его ориентацией на деторождение отдалял чаемый конец истории, апокалипсическое рождение «нового неба» и «новой земли».
И «Смысл любви» Соловьева, и статьи Мережковского и Гиппиус, и религиозно-эротические эксперименты эпохи, исходившие из ближайшего окружения Чулкова в 1900-е гг. (Мережковские, В.И. Иванов, А.А. Блок и др.) - все это откликнулось в его художественных текстах. Уже в ранних рассказах 1900-х гг. («Сестра» «Тамара», «Ева», «Западня», «Феклу-ша», «Печаль» и др.) одни и те же объекты (дом, сад, беседка, аллея, пруд) днем, под солнечными лучами, воплощают качества аполлонической рациональной стройности, а ночью, в призрачном лунном свете, - являют признаки дионисийской стихийности, близости к таинственной глубине мира, к эзотерическому «предвосхищению смерти» уже здесь, на земле. В свете заявленной темы особенно интересен рассказ «Сестра» (1909), в котором к постижению мистической сути бытия ведут сначала утомленные после яркого дня закатные солнечные лучи, освещающие старинную усадьбу - тихую обитель целомудренной сестры героя, затем ночной пруд, казавшийся «при звездном блеске серебристо-зеркальной чашей, торжественной и священной» [Чулков 1911-1913, I, 209], высокая луна, «завороженные деревья» парка и «волокна тумана, осиянные месяцем» [Чулков
1911-1913, I, 211], наконец - переданное призраком умершей родственницы героев откровение из глубины потустороннего мира: «Сумей предвосхитить смерть!» [Чулков 1911-1913, I, 217], - говорящее о целомудренной любви к сестре-невесте как пути к личному бессмертию.
Наиболее полно этот мотив развернут в повести «Дом на песке» -незаслуженно забытом шедевре русской прозы. Действие происходит в дворянской усадьбе Ивняки в средней полосе России в начале 1900-х гг. Центральная героиня - молодая хозяйка усадьбы Вера Ивина, дочь рано умершего университетского профессора из Петербурга, получившая традиционное воспитание в уездном институте для благородных девиц. Вернувшись после обучения в усадьбу, она выходит замуж за друга своего детства, соседнего помещика Сергея Ланского. Казалось бы, это прекрасный семейный союз, вскоре благословленный рождением дочери. Однако супружеская жизнь Верочки с Ланским описана автором в сниженных тонах: «Боже мой! И это любовь. Это склоненное ко мне покрасневшее лицо, с надувшимися на лбу жилами, лицо влюбленного. Нет, это не то, не то» [Чулков 1911-1913, III, 131-132], - думает героиня. А в родах ребенка и его младенческом облике подчеркнуто обезличенное животное начало: Ве-рин «полустон, полувой <...> созвучен тем миллионам голосов, которые кричали в веках о муках материнства» [Чулков 1911-1913, III, 151-152]. И муж Веры Сергей - идеал деятельного помещика, любящего «старый уклад, хозяйство, традиции, варенье, соленье» [Чулков 1911-1913, III, 121], - представлен в повести плоским, заурядным и малосимпатичным персонажем, воплощающим не просто неоязыческую ограниченность, но и зловещую инфернальность как знак небытия. Такова, например, сцена его брачного предложения Вере: «Они вышли на террасу. Луна была на ущербе. За колонной, под крышей, тяжело сопел сыч. В пруду лягушки пели громко в унисон: казалось, что там за кустами сидит огромное квакающее существо, зеленое, и глаза у него, должно быть, выпученные, страшные» [Чулков 1911-1913, III, 126]. Неудивительно поэтому, что уже в 20-летнем возрасте наделенная духовной чуткостью героиня испытывает разочарование: «Я ждала чего-то иного от нашего брака. Я <...> мечтала, что жизнь как-то будет оправдана влюбленностью нашею. Я не думала, что все будет так обыденно и трезво» [Чулков 1911-1913, III, 145], - говорит она мужу. А в письме к институтской подруге признается: «Я богата, молода, здорова, у меня есть муж, за которого я вышла по любви, есть ребенок, крошечный и нежный, - и несмотря на все это я в ужасе от моей жизни и я каждый день думаю о самоубийстве. <...> Я слепая. Слепая. Кто-то бросил меня на дно глубокого колодца: наверху я вижу крошечный голубой клочок; я не уверена, небо ли это; а вокруг меня плесень, мрак, жабы.» [Чулков 1911-1913, III, 174-175]. Как видим, классический, семейно-патриар-хальный усадебный идеал здесь однозначно дискредитируется с позиций вышеизложенной «эротической утопии». Что же предлагается взамен?
Как и в рассказе «Сестра», в чулковской повести отчетливо прорисованы аполлоническо-дионисийские мотивы дня и ночи, где ночь - время трагического тайноведения, мудрого «предвосхищения смерти» в целому-
дренной братско-сестринской влюбленности. Последняя возникает в жизни Веры благодаря появлению в усадьбе нового соседа - Павла Шатрова, «странного» и «непонятного» [Чулков 1911-1913, III, 175] проповедника религиозной революции и новой философии любви, уходящей корнями в гностический миф о падшей Софии - Мировой Душе - и учение Соловьева, а также обращенной к знакомой нам концепции Мережковского и Гиппиус: цель любви не «продолжение рода», а «бессмертие того, кто любит. Дети - доказательство нашей слабости, нашей несовершенной, <...> бедной любви. Вместо того чтобы спасти личность, мы погашаем ее в семье, роде, детях. <...> Ведь мы рождаем всегда смертных, обреченных на гибель» [Чулков 1911-1913, III, 167]. Поэтому «совершенная любовь» предполагает целомудрие, которое, в отличие от аскетизма, не «проклинает земную любовь, а <...> освобождает, окрыляет, очищает» [Чулков 1911-1913, III, 168]. И нежно-поцелуйные, лунно-элегические свидания Шатрова и Веры на фоне смертельной опасности от охвативших округу крестьянских бунтов пронизаны этой целомудренной влюбленностью как чудесным «предвосхищением смерти», как подлинным причастием к таинственной глубине бытия.
Тем не менее «эротическая утопия» в повести Чулкова, подобно жиз-нетворческим экспериментам Мережковских и Блоков, так и остается неосуществленным идеалом. Об этом свидетельствует инфернально окрашенная сцена плотского «падения» Веры и Шатрова в угаре охватившей их животной страсти: «.наваждение какое-то. Не вы ли говорили мне о мировой влюбленности? О предвосхищении смерти? <...> Мы - мертвецы. <...> Мы похоронили нашу любовь, если в самом деле она возникала» [Чулков 1911-1913, III, 184], - упрекает героиня любовника. В свете совершенного предательства, отпадения от высшего начала в себе, закономерна скорая смерть Веры и ее ребенка в устроенном мужиками усадебном пожаре, символизирующем здесь апокалипсическую гибель ветхого мира.
Как видим, концепт «влюбленность», разработанный усилиями старших и младших символистов, в том числе Чулковым, становится не только инструментом в практике жизнетворчества, но и важнейшим звеном «нового религиозного сознания» в литературе Серебряного века, воплощением новой религии любви.
ЛИТЕРАТУРА
1. Коростелев О.А. Два конфидента Зинаиды Гиппиус: Д.В. Философов и Г.В. Адамович // Круг Мережковских: К 150-летию со дня рождения З.Н. Гиппиус: Сборник статей / ред.-сост. Е.А. Андрущенко. М.: ИМЛИ РАН, «Дмитрий Сечин», 2021. С. 8-14.
2. Крайний А. [Гиппиус З.Н.]. Влюбленность // Новый путь. 1904. № 3. С. 180-192.
3. Матич О. Эротическая утопия: Новое религиозное сознание и fin de siècle в России. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 400 с.
4. Мережковский Д.С. Новый Вавилон. Рец. на книгу В.В. Розанова «В мире неясного и нерешенного», 2-е изд. // Новый путь. 1904. № 3. С. 172-180.
5. Минц З.Г. Поэтика русского символизма. СПб.: Искусство-СПБ, 2004. 480 с.
6. Орлова М.В. Зинаида Гиппиус в журнале «Новый путь» // Литературоведческий журнал. 2001. № 15. С. 27-45.
7. Павлова М.М. Истории «новой» христианской любви. Эротический эксперимент Мережковских в свете «Главного»: из дневников Т.Н. Гиппиус 1906-1908 годов. Вступительная статья // Эротизм без берегов: Сборник статей и материалов / сост. М.М. Павлова. М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 391-406.
8. Рампаццо К. Философско-эстетические грани мистического анархизма (Г.И. Чулков и Вяч. Иванов) // Соловьевские исследования. 2013. № 4(40). С. 186-193.
9. Сарычев В.А. Феномен русского модернизма. Религия. Эстетика. Творчество жизни. М.: ФЛИНТА, 2018. 704 с.
10. Соловьев В.С. Красота как преображающая сила. М.: РИПОЛ Классик, 2017. 496 с.
11. Соловьев В.С. Сочинения: в 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1988. 892 с.
12. Чулков Г.И. О культурном строительстве (Политическая хроника) // Новый путь. 1904. № 6. С. 223-225.
13. Чулков Г.И. Письма со стороны. III (Вести и мнения) // Голос жизни. 1915. № 19. 6 мая. С. 18-19.
14. Чулков Г.И. Поэзия Владимира Соловьева // Вопросы жизни. 1905. № 4-5. С. 101-117.
15. Чулков Г.И. Собрание сочинений: в 6 т. 1911-1913. СПб.: Шиповник.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Orlova M.V. Zinaida Gippius v zhurnale "Novyy put' " [Zinaida Gippius in the "New Way" Magazine]. Literaturovedcheskiy zhurnal, 2001, no. 15, pp. 27-45. (In Russian).
2. Rampatstso K. Filosofsko-esteticheskiye grani misticheskogo anarkhizma (G.I. Chulkov i Vyach. Ivanov) [Philosophical and Aesthetic Facets of Mystical Anarchism (G.I. Chulkov and Vyach. Ivanov)]. Solov'evskiye issledovaniya, 2013, no. 4(40), pp. 186-193. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
3. Korostelev O.A. Dva konfidenta Zinaidy Gippius: D.V. Filosofov i G.V. Adamo vich [Two Confidants of Zinaida Gippius: D.V. Filosofov and G.V. Adamovich]. Andrushchenko E.A. (ed., comp.). Krug Merezhkovskikh: K 150-letiyu so dnya rozh-deniya Z.N. Gippius: Sbornik statey [Merezhkovsky Circle: To the 150th Anniversary of the Birth of Z.N. Gippius: Collection of Articles]. Moscow, IWL RAS Publ., "Dmitrii Sechin" Publ., 2021, pp. 8-14. (In Russian).
4. Pavlova M.M. Istorii "novoy" khristianskoy lyubvi. Eroticheskiy eksperiment Merezhkovskikh v svete "Glavnogo": iz dnevnikov T.N. Gippius 1906-1908 godov.
Vstupitel'naya stat'ya [Stories of "New" Christian Love. The Erotic Experiment of the Merezhkovskys in the Light of the "Main Thing": from the Diaries of T.N. Gippius 1906-1908. Introductory Article]. Pavlova M.M. (comp.) Erotizm bez beregov: Sbornik statey i materialov [Eroticism without Shores: A Collection of Articles and Materials]. Moscow, Novoye literaturnoye obozreniye Publ., 2004, pp. 391-406. (In Russian).
(Monographs)
5. Matich O. Eroticheskaya utopiya: Novoye religioznoye soznaniye i fin de siècle v Rossii [Erotic Utopia: New Religious Consciousness and fin de siècle in Russia]. Moscow, Novoye literaturnoye obozreniye Publ., 2008. 400 p. (In Russian).
6. Mints Z.G. Poetika russkogo simvolizma [The Poetics of Russian Symbolism]. St. Petersburg, Iskusstvo-SPB Publ., 2004. 480 p. (In Russian).
7. Sarychev V. A. Fenomen russkogo modernizma. Religiya. Estetika. Tvorchestvo zhizni [The Phenomenon of Russian Modernism. Religion. Aesthetics. Creativity of Life]. Moscow, FLINTA Publ., 2018. 704 p. (In Russian).
Богданова Ольга Алимовна,
Институт мировой литературы имени А.М. Горького РАН; Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет. Доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник (ИМЛИ РАН); профессор (ПСТГУ). Область научных интересов: художественная проза рубежа XIX-XX вв.; творчество и биография Ф.М. Достоевского, рецепция наследия писателя в конце XIX -начале XX вв.; история достоевсковедения; русская проза рубежа XX-XXI вв.
E-mail: olgabogda@yandex.ru ORCID ID: 0000-0001-7004-498X
Olga A. Bogdanova,
A.M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Science; St. Tikhon's Orthodox University for the Humanities. Doctor of Philology, Leading researcher (IWL); Professor (STOUH). Research interests: fiction prose of the turn of 19th - 20th centuries; F.M. Dostoevsky's works and biography, reception of the heritage of the writer in the late 19th - early 20th centuries; history of Dostoevskian Studies; Russian prose of the turn of the 19th - 20th centuries.
E-mail: olgabogda@yandex.ru ORCID ID: 0000-0001-7004-498X
