CC BY
28
УДК 323.2
Л. В. Давыдов, В. А. Рукинов
влияние принудительного подчинения на политический конфликт и безопасность
Прежде чем говорить о формах подчинения и различных типах политического конфликта необходимо определиться с тем, что мы понимаем под подчинением вообще и политическим подчинением в частности. Когда говорят о политике и власти, почему-то редко вспоминают о том, что это различные формы подчинения одного индивида другим, одной социальной группы другой, одного класса другим, тогда как подчинение всегда связано с такими формами взаимодействия. В то же время можно заметить, что подчинение бывает двоякого рода — принудительное подчинение и подчинение добровольное. Эти два вида подчинения соседствуют и плавно перетекают одно в другое, и между ними нет непроходимой преграды. А если она и есть, то ее местонахождение в голове человека, в его сознании, подвижном и изменчивом и не всегда адекватном тому положению, которое он занимает в политическом и неполитическом государстве. Подчинение есть отношение, в котором каждый индивид пребывает, но порой слабо осознает, что над ним господствует как внешняя по отношению к нему сила, так и внутренняя сила его собственных представлений о своем положении, предназначении и т. п. вещах, которые, как и внешние силы, сковывают его и делают его эластичным материалом, вполне пригодным для лепки.
Виды подчинения не дают нам представления о той совокупности связей, которые делают человека зависимым то ли от предмета своих вожделений, то ли от внешней силы, то ли от страха, который для Гоббса стал тем природным основанием договора, который заключают между собой люди для того, чтобы создать государство. Подчинение является нам в различных способах взаимодействия, и только в конфликте подчинение разрушается, ибо конфликт есть также и способ достижения свободы и независимости, этих антиподов подчинения. «Свободное общество поддерживает различия в его институтах и группах до уровня действительно обеспечивающего расхождения; конфликт—жизненное дыхание свободы» [2. С. 163],—полагает Р. Дарендорф.
Подчинение не простая совокупность связей. Эти связи, с одной стороны, носят объективный характер, с другой—субъективный. Но разложение подчинения на объективные и субъективные основания заставит нас двигаться по пути либо глобальной объективации подчинения, либо его глобальной субъективации. И тот и другой путь заведомо
© Л. В. Давыдов, В. А. Рукинов, 2009
не перспективны, ибо будут подвержены критике как со стороны объективистов, так со стороны субъективистов. Каждая критикующая сторона будет по-своему права, ибо абсолютизация одного основания анализа мгновенно выявит его же недостатки.
Как возможно избежать предполагаемой критики неполного анализа такого сложного явления, как подчинение? Возможно, если подчинение рассматривать как способ взаимодействия, в котором на одной стороне (одного субъекта) взаимодействия представлена признаваемая другой стороной (субъектом) сила, превосходящая по той или иной причине силу данной другой стороны (субъекта). При таком понимании подчинения мы избежим абсолютизации объективной стороны или его субъективной стороны. В способе взаимодействия эти стороны представлены в единстве, а воспроизводство того или иного способа взаимодействия, в котором проявляется доминирование одной из сторон, укажет нам и на объективные причины подобного доминирования, и на его субъективные причины.
По большому счету, если тот или иной способ взаимодействия представлен, то он может быть обозначен как подчиненно-зависимый способ. Тогда встает вопрос о том, как мы все-таки распознаем подчинение и неподчинение. В чем мера того, что будет давать нам основание для утверждения, что данный способ взаимодействия носит подчиненный характер, а другой—нет? Мерой отнесения способов взаимодействия к подчиненным и неподчиненным, свободным от подчинения и несвободным от него является добровольное признание необходимости освоения того или иного способа взаимодействия. Непризнание устоявшегося способа взаимодействия влечет за собой добровольный отказ от него, либо принудительное подчинение данному способу взаимодействия.
Добровольное признание необходимости освоения того или иного способа взаимодействия характерно для способов взаимодействия в социуме. Для политического государства освоение тех или иных способов взаимодействия в политике носит добровольнопринудительный характер. Добровольность и принудительность, являющиеся вместе, в одном человеке или индивиде, не есть что-то противное человеку, потому что он одновременно и принужден, и свободен от принуждения и может принимать решения и осуществлять действия самостоятельно и свободно. Это состояние наиболее приемлемо для тех отношений, которые базируются на частной собственности, вытекают из господства частной собственности. Частная собственность делает человека в меру свободным и в меру принуждаемым, а значит — несвободным. Диалектика свободы и принуждения делает подчинение добровольно-принудительным. Но в силу того, что подчинение есть господствующее отношение, принуждение, являющееся нам в различных формах, сохраняет свое значение как способ управления и достижения подчинения посредством управления.
В политике принуждение реализуется посредством силы и авторитета. Принуждающая роль силы в политике известна. Силу принуждения политике придает сила оружия и организации, способной принуждать и творить подчинение на всей территории государства. Но не только на территории государства представлена сила принуждения. Она царит и в мире. Принуждение к цивилизации, принуждение к демократии, наконец, принуждение к миру становятся основополагающими принципами мировой политики. Принуждение к подчинению является сущностной стороной политики развитых капиталистических стран, принципом российской политики.
Российская политика за короткий промежуток времени освоила те формы принуждения к подчинению, которые западная политика осваивала веками. Это, на наш взгляд, связано с тем, что предшествующее государство имело богатый опыт принуждения к подчинению силой. Первая мировая война, интервенция, Гражданская война,
индустриализация и коллективизация, борьба политических элит, Отечественная война и вновь борьба политических элит за власть—все это позволяет нам говорить о том, что опыт предшествующего государства в принуждении подчинению силой был органично принят новым российским государством, руководство которого достигло своего олимпа разгоном Верховного Совета и расстрелом «Белого дома». Российское государство ничего не прибавило к тем формам принуждения к подчинению, которые были освоены государством социалистическим. Оно их просто модернизировало, придав им иное формально-правовое обрамление. Если социалистическое государство принуждало к подчинению, обещая гражданам свободу в будущем коммунистическом и безгосударствен-ном устройстве, то государство капиталистическое предоставило своим гражданам свободу в настоящем. Но оказалось свобода в настоящем ничуть не лучше свободы, отложенной на будущее. Свобода в настоящем превратилась в свою противоположность—в настоящую несвободу. Ибо провозглашенная свобода породила такое изобилие действий индивидов, направленных против нее, такое множество людей, которые двинулись в направлении завоевания, другого слова просто и не найти, богатства общества, что свобода каждого превратилась в оковы. Борьба разнородных сил в обществе стала настолько естественной формой достижения богатства, настолько ожесточенной, что государству ничего не оставалось делать, как формально признать ее в качестве прав человека, но и усилить принуждение к подчинению, к несвободе. Темпы производства законов в этот период времени опережали темпы роста валового внутреннего продукта. Они плодились тысячами, и это указывало на то, что не время беззакония прошло, и настало время идеологии закона, время принудительного подчинения и его неимоверной силы, все-таки существенно отличающейся от силы принудительного подчинения социалистического государства. В том социалистическом государстве действительно идеология оказывала серьезное влияние на отношение индивида к государству. Но она не вытекала непосредственно из государственного устройства, она была продуктом партии, которая осуществляла контроль над государством. Потому политическим государством в Советском Союзе была партия, тогда как государство было организатором хозяйственной или экономической жизни страны. То, что в официальных источниках называлось государством, то, что теоретически осмысливалось как государство, не было в политическом смысле таковым. Оно было управлением общественной жизнью, общественной администрацией, администрацией общественной жизни. Поэтому принуждающая к подчинению сила государства вытекала из необходимости организовать общество на коллективных или общественных началах. И это принуждение приближалось к потребностям всего общества, отражало интерес всего общества.
Современное российское государство в результате трансформаций в отношениях собственности, уничтожения однопартийности, руководящей, направляющей и ведущей роли партии приобрело свое политическое значение. Идеология стала продуктом не партий или партии, которая становится лидирующей партией, а идеологией государства-партии. Следует обратить внимание на то, как современное российское государство, формально отказавшись от государственной идеологии, в своем содержании стало идеологическим государством. Оно стало государством, которое производит идеологию и использует ее в своих целях.
Российское государство в этом плане не отличается от государств развитых и демократических. Оно такое же идеологическое государство, как и современные государства развитой демократии. Свою идеологическую сущность оно проявляет через юридические
законы. В них вся идеология современного российского государства, его теория и мировоззрение. В основном законе—Конституции РФ—в статье 13 формально государство отказывается от идеологии, но на деле оно превращает идеологию в средство принудительного подчинения. В представленном противоречии только и может существовать современное государство. Но это противоречие разрешается в такой форме государства, как правовое государство. Здесь на место идеологии устанавливается право. Но право, выраженное в законе, который есть не что иное, как идеологическая основа государства, его оружие, опять же по форме, по видимой форме делает государство правовым. Но по своей сути правовое государство есть идеологическое государство. Индивидуально-частная идеология пронизывает все правовое устройство современного российского государства, закон укрепляет эту идеологию. Закон или совокупность законов является теорией современного российского государства, его теоретическим обоснованием и одновременно силой принуждения к подчинению, культивируемой индивидуально-частной идеологии.
Основным кредо этой идеологии является индивидуально-частная собственность, которая в законе приобретает силу принудительного подчинения к частной собственности и отрицанию общественной собственности. Но идеологи государства не догадываются, что, дав свободу индивидуально-частной собственности, уничтожив общественную собственность, они тем самым удушают свободу самого государства и принижают его права.
«Бросим же взгляд на так называемые права человека,—пишет К. Маркс,—и при том на права человека в их аутентичной форме, в той форме, какую они получили у североамериканцев и французов, открывших эти права! Отчасти этими правами человека являются политические права, права, осуществляемые лишь в сообществе с другими людьми. Их содержанием является участие в этой общности, и при том в политической общности, в государстве. Они входят в категорию политической свободы, в категорию прав гражданина государства...» [1. С. 399]. Это есть права гражданина. К. Маркс рассматривает и другую часть прав человека, которая отличается от прав гражданина. Он констатирует тот факт, что т. н. права человека (droits de I homme) отличаются от прав гражданина (droits du citoyen), и суть их отличия в том, что первые есть не что иное, как права члена гражданского общества, т. е. эгоистического человека, отделенного от человеческой сущности и общности. При этом он ссылается на Французскую конституцию 1793 г., Декларацию прав человека и гражданина, где в статье 2 говорится о том, что эти права («естественные и неотъемлемые права») «суть: равенство, свобода, безопасность, собственность» [1. С. 400].
Рассматривая каждое из этих прав, К. Маркс делает весьма существенные выводы. Так, свобода согласно Французской конституции 1793 г. есть принадлежащее человеку право делать все то, что не наносит ущерба правам другого; в Декларации прав человека 1791 г. свобода есть право делать все то, что не вредит другому. Свобода представлена как некоторое действие, не наносящее ущерб другому. Границы, в которых индивид может двигаться или действовать без вреда, определяются законом. При этом, замечает К. Маркс, речь идет о свободе человека как изолированной, замкнувшейся в себе монады. Значит, право человека на свободу не объединяет людей, а, наоборот, их разъединяет. Оно—право этого обособления, право ограниченного, замкнутого в себе индивида, говорит К. Маркс, а практическое применение права человека на свободу есть право человека на частную собственность [1. С. 400].
Право человека на частную собственность состоит (К. Маркс отсылает нас к статье 16 Французской конституции 1793 г.) из права каждого гражданина пользоваться
и располагать по своему усмотрению своим имуществом, своими доходами, плодами своего труда и своего усердия. Таким образом, право на частную собственность есть право по своему усмотрению, безотносительно к другим людям, независимо от общества пользоваться своим имуществом и располагать им; оно—право своекорыстия. К. Маркс заявляет, что эта индивидуальная свобода, как и использование ее в таком виде, образует основу гражданского общества. Индивидуальная свобода ставит всякого человека в такое положение, при котором он рассматривает другого человека не как осуществление своей свободы, а как предел его индивидуальной свободы. Индивидуальное «усмотрение» в том, чтобы пользоваться и располагать своим имуществом, доходом, плодами своего труда и усердия, есть субъективная основа гражданского общества. Индивид, действующий по своему усмотрению без согласования своих действий с другим индивидом, хочет он того или нет, осуществляет подчиняющие действия. А подчиняющие действия без условия их обязательного исполнения другой стороной, другим индивидом есть насильственные действия. При этом равенство как право человека, взятое в неполитическом смысле, есть не что иное, как равенство «самодовлеющих монад», а декларируется, т. е. принимается в политическом смысле в статье 3 Французской конституции 1795 г. как равное отношение закона, его одинаковость для всех, «защищает ли он или карает» [1. С. 401]. Здесь необходимо отметить тот факт, что закон одинаков для всех, а не каждый равен перед законом. Равенство перед законом достигается в политическом государстве; в гражданском обществе равенство перед законом приобретает обратный смысл, он задает способы подчиняющего действия индивидам, тогда как сами эти действия носят различный и неравный характер. Таким образом, равенство как право человека, а не как гражданина есть не что иное, как право поступать в соответствии с равной другому, но со своей эгоистической сущностью. Безопасность же, которая, согласно конституции 1793 г., основывается на защите, предоставляемой обществом каждому из своих членов с целью охраны его личности, его прав и его собственности, есть высшее социальное понятие, говорит К. Маркс. Общество при этом необходимо индивиду только для того, чтобы обеспечить ему и каждому из своих членов неприкосновенность его личности, его прав и его собственности. При помощи понятия безопасности гражданское общество не поднимается над своим эгоизмом, напротив, оно есть гарантия этого эгоизма. Следовательно, К. Маркс делает вывод о том, что ни одно из т. н. прав человека не выходит за пределы эгоистического человека, человека как члена гражданского общества, т. е. как индивида, замкнувшегося в себе, в свой частный интерес и частный произвол и обособившегося от общественного целого. человек не рассматривается в этих правах как родовое существо, напротив, сама родовая жизнь, общество, рассматривается как внешняя для индивида рамка, как ограничение его первоначальной самостоятельности. Единственной связью, объединяющей индивидов, является естественная необходимость, потребность и частный интерес, сохранение своей собственной и эгоистической личности [1. С. 401-402].
Права человека и права гражданина—различные понятия, одно из которых вытекает из индивидуальной сущности человека, другое из его социальной сущности. Если права гражданина реализуются государством посредством принуждения индивидов к осуществлению взаимодействий, при которых не ущемляется их обоюдная свобода или, напротив, обоюдная свобода ущемляется, то права человека признаются государством как результат борьбы индивидов с государством, с его правом ограничивать свободу личного произвола, своекорыстия и прочих качеств, присущих членам гражданского
общества. Но при этом государство само должно быть наделено правом принудить индивидов к особым и понятным государству действиям. Поэтому перед государством стоит двойная задача сохранения и укрепления гражданских прав и ограничения прав человека. Вся история борьбы за т. н. права человека есть история борьбы с государственной формой организации индивидов или общества, история борьбы индивидуального эгоизма с политикой как формой политического альтруизма, который может быть понят как действия человека, смыслом которых является приоритет коллективной потребности над индивидуальной.
Но если прав у государства мало или они вовсе отсутствуют, то о каких правах человека и гражданина можно вести речь? Если у государства нет права исполнить права человека и гражданина, то тем самым утверждается человеческое и гражданское бесправие. Государство, которое не в состоянии удержать свободу на необходимом гражданину и человеку уровне, пресекая действия индивидов, попирающих ее, в силу отсутствия прав у государства для этого, уступает место иным формам организации жизни людей, тому же рынку. Индивидуально-частная собственность как основа рыночной организации общества становится той формой организации людей, которая в большей степени, чем государство, способна предоставить условия для реализации прав человека, но при этом не может обеспечить их в равном объеме и для каждого. Она предоставляет права и свободы тем индивидам, которые в состоянии эти права оплатить. Те же, кто этого не в состоянии сделать, не могут быть обеспечены ни свободой, ни правами, ни безопасностью. В силу этого индивидуально-частной собственности предоставлено право управлять всем обществом и каждым человеком, государству—произ-водить законы и идеологию, а вместе с ними защиту частной собственности. Поэтому борьба против государственной идеологии, закона и существующей безопасности, которая становится силой принуждения к подчинению, есть в то же время борьба против засилья индивидуально-частной собственности, действительно управляющей делами общества. Как невозможно победить зло, порожденное частной собственностью, так и попытки посредством существующего государства ограничить права индивидуально-частной собственности бесплодны, ибо современное государство, защищая право индивидуально-частной собственности, не может защитить индивидов от последствий ее функционирования. Современное государство не может оградить людей от той основы, на которой само вырастает, не может оградить себя от людей, которые являются носителями частной собственности. Современное государство плоть от плоти индивидуально-частной собственности.
Государство остается политико-идеологическим государством, инструментом идеологического или правового принуждения к подчинению. Оно остается правовым государством, но не в том смысле, что оно следует праву и существует ради права, а в том смысле, что оно признает верховенство закона, который соткан из идеологии принуждения к подчинению. Поэтому теоретики XIX в. пришли к выводу, что в рамках правовой демократии невозможно разрешить ни одну из социальных проблем, которые являются следствием господства индивидуально-частной собственности [3. С. 642]. Они могут быть решены на пути социальной демократии, при которой на смену принуждающей силе закона приходит социальный интерес, т. е. интерес всего общества, интерес, материальной основой которого являются потребности людей.
Принуждение к подчинению не только сковывает свободу, но и сковывает потребности индивидов и общества. Поэтому в обществе произрастает недовольство против как рыночных форм удовлетворения потребностей, так и государственных. Рыночные формы
удовлетворения потребностей основаны на денежном эквиваленте этих потребностей. Таким образом потребность отчуждается от потребляющего человека, становится независимой от него и зависимой от денег и их количества. Государственные формы удовлетворения потребностей представляют собой различные виды помощи нуждающимся в ней. Государство удовлетворяет духовные потребности индивида, но лишь в силу того, что они необходимы государству для обретения силы принудительного подчинения. Те граждане, в которых потребность государства в своем собственном существовании укоренилась основательно, добровольно подчиняются принуждению. Но для тех граждан, которые благодаря образованию и размышлениям являются исключением из этого правила, подчинение как результат принуждения становится избыточным. Из таких граждан формируется критический материал общества, который должен быть погашен государством дополнительным принуждением к подчинению. Общий уровень принуждения к подчинению, сила принуждения всегда прямо пропорциональны силе социальной критики государства.
Из принудительного подчинения вырастают предпосылки политического конфликта. Борьба разнородных сил в обществе, стремящихся освободиться от силы принудительного подчинения государства и тем самым овладеть богатством общества, есть борьба политическая, многообразная по своим формам. Партийно-политическая борьба, борьба фракций в Государственной Думе и Совете Федерации, борьба профессиональных союзов за сохранение своего союза, борьба отдельных индивидов за снижение силы принудительного подчинения в потреблении — все эти формы борьбы есть политический конфликт. Целью политического конфликта является государство, интегрирующее в себе всю силу принудительного подчинения. Субъектами конфликта являются люди и их различные объединения, которые осознали, что сила принудительного подчинения чрезмерна и что государство не может исполнить свою основную миссию посредника между человеком и свободой человека.
Не выходя за пределы конкретных понятий, раскрывающих, как думают многие, сущность государства, вряд ли возможно понять, из чего рождается политический конфликт, что такое политическая и социальная безопасность. Общие понятия отражают человека, общество и государство в их наиболее абстрактных, но существенных определениях. Для того чтобы стало понятным особое или конкретное понятие, его необходимо увидеть в недрах абстрактного понятия, уяснить его место и функциональное назначение. Поэтому политический конфликт может быть определен как способ взаимодействия субъектов, нацеленных на борьбу за изменение и сохранение силы принудительного подчинения.
Сила принудительного подчинения есть механизм воздействия на индивидов с целью снижения силы стремления человека к свободе. Сила же есть соединенные в единое целое цели и средства действующего индивида. Государство в этом процессе играет ведущую роль. Оно является посредником между человеком и свободой человека. Но т. к. свобода есть одновременно отношение, в котором человек не только чувствует себя самостоятельным и независимым существом, но и осуществляет действия, исходя из своего природного и социального принципа—потребностей и интересов, то и свобода есть объективно представленное пространство, ограниченное лишь потребностью и интересом. Эта частная свобода, это проявление частной воли человека, пределом которой является принуждение к подчинению. Государство принуждает к подчинению, чтобы воля отдельно взятого индивида не могла стать разрушительной для политического
целого. Субъективизм же свободы заключается в восприятии человеком пространства его деятельности как поля, достаточного для проявления его воли. Между представленным пространством свободы и восприятием его человеком всегда имеет место противоречие, которое разрешается принудительным подчинением, подчинением интересам всего общества и государства. Государство иногда выступает как механизм принудительного подчинения интересам и воле общества (воле субъектов рынка, носителей частной собственности), в другой раз—интересам и воле государства. Государство не в состоянии быть в полной мере выразителем интересов и воли общества. Оно до сих пор остается выразителем интересов и воли отдельного класса, претендующего на всеобщность, на выражение интересов общества в целом. Поэтому противоречие между государственным интересом и его волей, а также интересом общества и его волей усугубляется противоречием между государством как выразителем интересов и воли отдельного класса и обществом в целом.
Наиболее полный анализ политического конфликта возможен при условии рассмотрения способа взаимодействия противостоящих друг другу классов, в котором государство играет роль посредника. Но т. к. посредник аккумулирует в себе возникающие между классами противоречия, переводит их в плоскость политического, принудительного подчинения, то анализ политического конфликта возможен и в поле политики, где противоречия приобретают острую и видимую форму, выраженную в политической борьбе. Политический конфликт, таким образом, является указанием на то, что политическая борьба сохраняет свое значение в политике, что она остается действенной формой политического взаимодействия, что государство является источником этой борьбы и сдерживающим фактором продвижения общества к свободе, что государство и его политика уже перестают носить прогрессивный характер, как это было прежде. Государство в этой борьбе выполняет главную функцию — функцию уничтожения объединений людей, возникающих либо на основании потребностей, либо на основе социального интереса. Оно не дает возможности возникнуть потребительской и социальной кооперации. Первая угрожает государству и классу, интересы которого оно представляет в большей степени, превращением его в государство социального обеспечения, а тем самым в государство уничтожения частной собственности. Вторая угрожает государству как механизму принуждения и подчинения, основной функции современного государства.
Потребительская и социальная кооперация—это два фактора производительного прогресса и великой экономии человеческих ресурсов. Современное государство, осуществляя функцию принудительного подчинения интересов и воли народа интересам и воле незначительного класса людей, становится инструментом в руках этого класса для ограничения всякой тяги народа к свободе. Этот вывод нам поможет раскрыть тайну безопасности как системы защиты: а) государства от наделения не свойственной ему функцией защиты интересов общества и личности; б) интересов того класса, в руках которого государство выступает в роли инструмента; в) от политического конфликта как формы проявления политической борьбы. Если первые два пункта не требуют дополнительной аргументации и обоснования, то третий пункт, заключающийся в понимании безопасности как неконфликтных, мирных способов взаимодействия, почему-то не принимается научной общественностью и подвергается критике. По мнению критиков, конфликт и безопасность оказываются несовместимыми. Да, они могут казаться несовместимыми, если на безопасность смотреть так же, как на нее смотрели на протяжении двух столетий, как на систему защиты жизненно важных интересов общества, государства и личности. Но если подобный взгляд и считался обоснованным в течение всего
этого периода времени, то сегодня он отражает истину только в том плане, что объектом защиты выступает само государство и защищается оно от общества и личности. Защита, предполагающая нападение и использование принудительного подчинения с целью достижения некоторой безопасности для государственных принципов организации общества, обязана весь свой оборонительный потенциал направить на борьбу. Борьба является способом взаимодействия, в результате которого утверждается та или иная система защиты и безопасности. Безопасность, таким образом, не только защита, но и нападение с целью принудить и подчинить интересы и волю отдельных личностей и общества, тем интересам и воле, которые в данный момент выражает государство. Получаемый компромисс между силой государства и бессилием личности и общества отражает достигнутый уровень безопасности в стране.
Сегодня при разработке проблемы безопасности не учитывается ее субъективнообъективный характер, т. е. тот факт, что политическая безопасность может рассматриваться еще и как способ деятельности человека, способ, которым индивиды обязаны овладеть, чтобы исключить конфликты. Конфликты делают политическую безопасность отчужденной от индивидов, не дают им употребить свой человеческий потенциал для создания условий наиболее полного удовлетворения индивидуальных и социальных потребностей. По нашему мнению, плодотворным направлением анализа политической безопасности является направление, которое полагает включение в ее структуру конфликта как способа действия—как особого взаимодействия, в результате которого происходит либо ослабление, либо укрепление политической безопасности, а политическая безопасность при этом понимается как совокупность положительных связей в обществе, направленных на удовлетворение постоянно возрастающих потребностей и интересов личности и общества, а не только государства и класса, интерес которого оно представляет. Критерием оценки безопасности в обществе является удовлетворенность людей теми условиями жизни, которые создаются и государством, и обществом, и самими индивидами. При этом необходимо понимать, что полного удовлетворения потребностей в обществе, основанном на рыночных отношениях, достичь невозможно. Поэтому политическая безопасность выше там, где меньше неудовлетворенных индивидов в обществе, или же где выше сила принуждения к подчинению. Государство как основной субъект безопасности играет в этом процессе важную роль. От того, на кого возложена обязанность формировать политическую безопасность, зависит доктрина политической безопасности, которая будет культивироваться в обществе. Это либо социальная политика, посредством которой государство снижает уровень неудовлетворенности в обществе организацией и осуществлением контроля за производством и потреблением, а также распределением и обменом, либо это силовые институты в сфере обеспечения безопасности, которые, используя принудительное подчинение, уничтожают неудовлетворенность в обществе идеолого-правовым и силовым воздействием, порождая у индивидов такой уровень страха, который их чрезмерную неудовлетворенность отодвигает на второй, а то и третий план. Пока мы видим, что в процессе формирования политической безопасности основным субъектом является государство, интерес и воля которого, как мы показали, совпадают с интересом и волей особого класса. Этим классом является класс крупных собственников, который пытается любыми доступными способами создать такую систему защиты частной собственности, культивировать такие права человека и его свободы, такое равенство, которые в меньшей степени, а то и вообще не изменяют экономические законы капитализма. Однако уже настало время, когда российское государство вправе и в состоянии
не только предложить социально-политическую альтернативу сложившейся системе безопасности, но и укрепить ее разумным принуждением к подчинению воли и интереса крупных собственников, как это было продемонстрировано В. В. Путиным в начале июня 2009 г. в Пикалево.
литература.
1. Маркс К. К еврейскому вопросу // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1955. Т. 1.
2. Цыганков А. П. Современные политические режимы. М., 1995.
3. Энгельс Ф. Положение Англии. Английская конституция // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. М., 1955. Т. 1.
