CC BY
73
Вестник Челябинского государственного университета. 2014. № 16 (345). Филология. Искусствоведение. Вып. 91. С. 112-116.
М. С. Родионов
ВЛИЯНИЕ ЛИЧНОСТИ СКАЗИТЕЛЯ НА ИНФОРМАЦИОННОЕ ПОЛЕ БЫЛИНЫ
Рассматриваются различные аспекты влияния личности сказителя на сохранность первоначальной информации былинного текста.
Ключевые слова: былина, героический эпос, сказитель, информационное поле, информация.
Проблема интерпретации фольклорного текста является одной из наиболее сложных в своем решении. В первую очередь это касается произведений, от момента создания которых до их первой научной фиксации прошло несколько столетий. Можно только догадываться, сколько сотен или тысяч раз за это время текст передавался «из уст в уста», сколько раз с ним импровизировали, какие ошибки и искажения первоначального смысла закрепились в варианте, записанном исследователями.
Образно говоря, та своеобразная коммуникационная линия, что протянулась от создателя произведения к его последним исполнителям, очень напоминает известную детскую игру в «глухой телефон», в процессе которой входящая информация практически полностью утрачивается (путем подмены или искажения) на выходе. Больше всего от этого страдают объемные тексты, имеющие многоуровневую информационную структуру. Зависимость здесь прямая: чем сложнее информационное поле1 фольклорного произведения, тем более интенсивному искажению и разрушению оно в итоге подвергается.
Действительно, эстетическая функция - это достаточно позднее приобретение фольклора, изначально бывшего лишь универсальным средством хранения и передачи информации. Пример тому - миф, являющий собой наиболее раннюю форму фиксации суммы представлений древнего человека об окружающем его мире и одновременно средство (канал) передачи этого знания следующим поколениям. Впоследствии данная функция распространялась и на вновь возникающие фольклорные жанры с одновременным активным расширением их информационного поля за счет увеличения количества и видов фиксируемой и передаваемой информации. Таким образом, традиционный фольклор нес в своей основе уже самые разнообразные сведения, среди которых можно выделить известия об исторических со-
бытиях и их народную оценку, информацию аграрного характера (в том числе и связанную с магией плодородия), семейно-бытовые сведения, общие формулы различных вариантов внутреннего состояния человека, информацию, связанную с профессиональной деятельностью целых социальных групп, личные впечатления сказителя и так далее.
Следовательно, от того, насколько точно и полно мы извлекаем заложенную в фольклорном тексте информацию, зависят правильность его интерпретации, верность понимания его идейно-художественного своеобразия, историческая достоверность реконструкции породившей его эпохи и народной оценки отраженных событий и исторических лиц. Таким образом, при анализе народно-поэтического произведения необходимо учитывать все факторы, влияющие на целостность его информационного поля.
К причинам искажения и разрушения последнего можно отнести исполнение фольклорного произведения в чуждой ему социальной или общественно-исторической среде, не способной в силу иного жизненного опыта и иных жизненных интересов правильно декодировать заключенную в тексте информацию. То же относится и к исполнителям, не принадлежащим по своему социальному статусу к кругу создателей данного произведения и вольно или невольно разрушающим его информационную структуру. Итогом этого становится нахождение в тексте изначально отсутствующей информации или привнесение новой, не соответствующей запросам и ожиданиям первоначальной аудитории.
В этом ряду одним из важнейших факторов оказывается и личность сказителя, являющегося посредником в глобальном процессе передачи информации посредством фольклорного текста. Впервые об этом заговорил Орест Федорович Миллер - один из ярчайших представителей школы сравнительной мифологии. Изучая различные варианты богатырских бы-
лин, он (вопреки собственной научной позиции) вынужден был признать, что при их интерпретации необходимо учитывать и индивидуальные особенности сказителя2, обязательно накладывающие свой отпечаток на конечный текст. В конечном итоге эту точку зрения реализовал выдающийся собиратель русского эпоса А. Ф. Гильфердинг, который в своем сборнике онежских былин3 не только впервые расположил фольклорные тексты по исполнителям, но и дал каждому сказителю подробную характеристику, раскрывающую особенности его личности. Такой подход уже позволял учитывать характер индивидуального влияния исполнителя на древний текст и отсекать явные поздние элементы его структуры.
В то же время следует отметить, что ни О. Ф. Миллер, ни А. Ф. Гильфердинг, ни другие представители отечественной фольклористики XIX в. все же не осознавали в полной мере степень важности той роли, что играет сказитель в судьбе фольклорного текста, не рассматривали весь комплекс факторов такого влияния. Сам О. Ф. Миллер считал, что в любом фольклорном тексте, а в первую очередь это касалось былин и сказок, следует искать изначальное мифологическое ядро, которое представляет собой первооснову текста и, следовательно, неуничтожимо. При таком подходе казалось, что влияние личности сказителя не может оказать критического воздействия на фольклорный текст и, следовательно, ее роль вполне укладывается в рамки статистической погрешности. Но то, что являлось аксиомой для представителей мифологической школы, начисто отрицавших наличие индивидуального творчества в фольклоре, давно поставлено под сомнение современной наукой, рассматривающей былины не как продукт трансформации мифа, а как результат деятельности профессиональной воинской среды. И в этой связи, учитывая, что героический эпос был записан от крестьянских сказителей - представителей социальной группы, чрезвычайно далекой от воинской профессии, - следует признать, что их роль в переформатировании первоначального информационного поля былинного текста является одной из ключевых. И здесь определяющее влияние могут оказать любые факторы. В числе важнейших здесь можно назвать общекультурный и образовательный уровень сказителя, его социальную и профессиональную принадлежность, характер религиозности, степень приверженности фольклорной традиции
или, наоборот, склонность к импровизации. Немаловажную роль играют также личность информатора исполнителя (то есть того, от кого он услышал исполняемое произведение), возраст сказителя, определяющий характер его жизненного опыта, и даже гендерный фактор. Все это в совокупности и по отдельности оказывается важнейшим условием сохранения информационного поля произведений русского героического эпоса - богатырских былин.
Традиционно фольклористика записывает героический эпос в актив крестьянского творчества. Главным аргументом, повлиявшим на формирование подобного мнения, несомненно, стало то, что записаны былины были действительно от крестьян и элементы крестьянского мироощущения в них явно присутствуют. Но есть одно «но». Дело в том, что информационная доминанта богатырских былин представлена исключительно информацией военного характера и включает в себя подробное описание вооружения конного воина и особенностей его применения в разных боевых ситуациях, характеристику тактики различных типов конного боя и этическую программу для различных типов войны. При этом создатели былин демонстрируют не просто хорошее знание данных аспектов жизни воина - в этих вопросах они выступают именно профессионалами, для которых война и все, что с ней связано, - смысл существования. Добавим к этому резонацию на военно-религиозный подвиг, являющуюся побудительным мотивом для героев русского эпоса, и увидим, что круг их интересов и информационных запросов адресатов былины неизмеримо далек от всего, что может быть связано с жизнью крестьянина. Иначе говоря, информационный комплекс богатырских былин явно указывает на то, что создавались они в профессиональной воинской среде, а крестьянство выступило лишь их поздним хранителем. Следовательно, важно понять, каким в этих условиях может быть характер информационного сбоя.
В этом контексте особое значение приобретает, например, гендерный фактор. Здесь следует признать, что пол сказителя далеко не всегда учитывается исследователями, когда речь идет о степени сохранности информации богатырской былины. Поскольку военная составляющая в ней является главной, то понятно, что эта сторона эпического текста ближе именно мужчинам-сказителям. Мужчина, даже не имевший опыта военной службы, независи-
мо от социальной или профессиональной принадлежности все же оказывается ближе к оружию, военному делу, чем женщина, ориентированная на семейно-бытовую сторону жизни. Поэтому при анализе былин Киевского цикла выявляется любопытная закономерность: мужчины-исполнители (например, Т. Г. Рябинин, А. Е. Чуков, В. П. Щеголёнок) намного более точны в описании вооружения богатырей, чем женщины-сказительницы (А. И. Моисеева, Ф. К. Шуваева, М. Д. Кривополенова). Первые, за редким исключением, например, никогда не путают копье и копьецо, очевидно, интуитивно понимая, что это два разных типа оружия (копье использовалось для поражения закованного в броню европейского рыцаря или русского богатыря, а копьецо применялось лишь в сражении с кочевниками, не имевшими мощного защитного комплекса), тогда как вторые постоянно смешивают эти термины, «заставляя» богатырей идти в атаку на чрезвычайно подвижного степняка с бесполезным в этой ситуации тяжелым «долгомерным» копьем. В итоге происходит разрушение информационного ядра текста, связанного с аккумуляцией боевого опыта конного воина, то есть именно того, ради чего первоначально и создавалась былина.
Приведем и другой пример такого рода: мужчина-сказитель хотя бы подсознательно понимает, что колпак (одно из названий шлема), которым Добрыня поразил Змея, имеет отношение к богатырской экипировке, является частью комплекса вооружения русского воина, поэтому и сохраняет при его описании изначальный профессиональный термин - греческий колпак (как вариант, тоже правильный, -греческая шапка, «колпак земли греческой», «шапка земли греческой»). А вот женщина-сказительница воспринимает это слово уже с позиций домохозяйки и видит в упоминаемом в былинах колпаке просто головной убор. Поэтому, например, знаменитая исполнительница русских былин А. И. Моисеева и пела о «пуховом колпаке», которым Добрыня поразил Змея, невольно искажая информационную картину данной эпической песни.
Немаловажную роль в процессе сохранения информационного поля былины играет и степень готовности сказителя к импровизации. Консервативный исполнитель стремится максимально точно передать услышанный когда-то текст, даже если и не понимает всех его смысловых нюансов. В этом случае он вы-
ступает в роли добросовестного хранителя информации, заложенной в произведение его создателями. Ярким примером этого является один из наиболее знаменитых северорусских сказителей Трофим Григорьевич Рябинин -неграмотный крестьянин-старообрядец из Кижской волости Олонецкой губернии, от которого Рыбников и Гильфердинг записали в общей сложности 41 былину. По информации Гильфердинга, Рябинин не просто запоминал когда-то услышанные песни, он, по сути, прошел курс обучения исполнительскому искусству у другого легендарного сказителя рубежа ХУШ-Х1Х вв. Ильи Елустафьева, строго пресекавшего всякие вольности с текстом. Другим учителем Трофима Рябинина был его дядя Игнатий Андреев - первый сказитель во всем Онежском крае и тоже крайне консервативный во всем, что касалось отношения к тексту. Судя по имеющимся в нашем распоряжении сведениям, Андреев вообще относился к былинному тексту как к сакральному. Такое отношение, судя по всему, было характерно для большинства тех исполнителей, с которыми общались первые собиратели фольклора и от которых были сделаны первые научные записи. В этой связи можно отметить и то, что некоторые фольклористы (например, Бессонов) отмечали странную вещь: исполнители, с чьих слов записывались былинные тексты, вспоминали о неком запрете что-либо менять в передаваемых им текстах. Об этой же странной для фольклора позиции писал и известный исследователь героического эпоса В. В. Кожинов, отметивший, что сказители отдаленных северных районов относились к былинам как к некому божественному дару, исполняли их только в святые дни и были убеждены, что тот, кто позволит себе что-то изменить в их тексте, обязательно навлечет на себя проклятие4. Это тем более странно, что даже для обрядовых текстов таких запретов не существовало, и при их исполнении импровизация была вполне обычным делом. В случае с былинами наиболее приемлемым может быть такое объяснение: исполнители, принадлежавшие к крестьянской среде, не считали их продуктом крестьянского творчества, видели в них что-то принятое на хранение5, а к чужому, как известно, принято относиться бережно. В любом случае этот запрет позволяет предположить, что в течение длительного времени былинные тексты передавались без существенных искажений. Если это действительно так, то записи XIX в. от-
ражают очень близкий к оригиналу вид, а следовательно, и сохраняют основной комплекс первоначальной информации.
Ситуация, очевидно, стала меняться, когда началось активное соприкосновение фолькло-роносителей с инородной для них культурной средой. Этому во многом способствовали и сами «первооткрыватели» русского эпоса, стремившиеся вывести свои находки за узкие рамки научного сообщества, популяризовать устное народное творчество в культурной городской среде. С этой целью в столицах и ряде крупных городов Российской империи были организованы публичные исполнения былин, что со временем превратило участвовавших в них сказителей в своего рода «концертных» исполнителей-профессионалов, приспосабливавших древние тексты под вкусы новой для них аудитории. Пример тому - история Ивана Трофимовича Рябинина, представителя легендарной династии сказителей, который в последние десятилетия XIX в. выступал не только в различных российских городах, но даже и за границей. В его репертуаре было 15 адаптированных для публики текстов, которые имели уже мало общего с традиционными былинами. По этому же пути пошел и Петр Иванович Рябинин-Андреев, впоследствии член Союза писателей СССР. Он много гастролировал (причем уже в составе своеобразного коллектива сказителей) по стране, исполняя не только произведения традиционного эпоса, но также и собственные сочинения, стилизованные под фольклорные. При этом находящиеся в его репертуаре былинные тексты подвергались сильной «деформации» за счет того, что индивидуальное творческое начало их исполнителя, основанное уже на литературной традиции, постоянно «вклинивалось» в традиционный текст, разрушая его исконно фольклорную основу. В итоге получалось нечто среднее между былиной и авторским эпосом - олитературенная былина, практически утратившая свое первоначальное информационное поле.
Вообще, говоря об условиях сохранения информационного поля фольклорного текста, важно отметить, что как ни парадоксально это звучит, но грамотность сказителя здесь ничего, кроме вреда, с собой не несет. Знакомство с литературой, прежде всего поэзией, неизбежно оказывает влияние на структуру исполняемого фольклорного произведения. Проявляется это по-разному: от простого стремления зарифмовать народный текст для удобства его запо-
минания и восприятия до желания подправить сюжет в соответствии с литературными образцами, привнести в былину психологическую характеристику поступков героев. Именно это в итоге и произошло с былинами, исполняемыми Рябининым-Андреевым и другими участниками его коллектива.
Еще одним немаловажным фактором, обеспечивающим сохранение информационного поля фольклорного текста, является место жительства сказителя. И здесь справедлив принцип: чем дальше от цивилизации, тем лучше для традиционного фольклора. Действительно, изолированная, отдаленная территория, исключающая или существенно ограничивающая инокультурное влияние на фольклороно-сителя, естественным образом обеспечивает своеобразную «консервацию» произведения в его первоначальном или близком к тому виде. В качестве примера можно привести Кижскую волость (современная Карелия), где были записаны былины, максимально полно сохранившие свою связь с создавшей их профессиональной воинской средой. Этому способствовало то, что помнившие их исполнители (Василий Щеголёнок, Иван Касьянов) жили в деревнях, расположенных на островах, что существенно затрудняло постоянную связь с внешним миром. «Островная» психология, усиленная принадлежностью сказителей к старообрядчеству, защитила древние тексты от деформации. По этой же причине (труднодоступность) практически не были разрушены на момент первой научной фиксации эпические песни Беломорья. Здесь наиболее интересные тексты были записаны от исполнителей, живших в отдаленных селах по течению реки Зимняя Золотица. Совершенно другая ситуация наблюдалась в Пудожской волости Олонецкой губернии, находившейся на оживленном торговом пути, проложенном еще новгородскими ушкуйниками. Постоянный контакт с носителями разных фольклорных традиций привел к тому, что местные сказители не стремились точно передать исходный текст, не испытывали к нему трепетного «сакрального» отношения, ограничиваясь лишь запоминанием сюжетной схемы. Для этой территории характерно крайне вольное обращение с деталями текста, что в итоге привело к разрушению первоначального информационного поля былины. В качестве иллюстрации можно привести известный эпический сюжет «Добрыня и Змей». В варианте, записанном от Ивана Касьянова,
сохраняется чрезвычайно значимая для интерпретации текста деталь - «змей о двенадцати хоботах». В XII в. хоботом на Руси называли волосяные челки, крепившиеся на полковых стягах. Именно в таком значении этот термин употребляется в «Слове о полку Игореве». Следовательно, былинный Змей о двенадцати хоботах может быть истолкован как полководец (по имени или прозвищу Змей), приведший с собой 12 полков. А вот в варианте, записанном от пудожанина Ивана Фепонова, хоботы не упоминаются, что превращает Змея в сказочного персонажа. Более того, в варианте Касьянова Добрыня поражает Змея колпаком (об этом термине речь шла выше), что соответствует реалиям раннесредневекового боя, где шлем мог использоваться как оружие, а у Фепонова - шляпой. Ясно, что в последнем случае от изначальной информационной доминанты былины не остается и следа, и причиной тому - личные качества сказителя.
Примечания
1 Информационное поле фольклорного текста - это совокупность зафиксированной в тексте информации, связанной с социальной или профессиональной средой, создавшей данное произведение и отразившей в нем свое мировоззрение и свой жизненный опыт.
2 См.: Миллер, О. Ф. Сравнительно-критические наблюдения над слоевым составом народного русского эпоса. Илья Муромец и богатырство Киевское. СПб., 1869.
3 Онежские былины, записанные А. Ф. Гильфер-дингом летом 1871 года.
4 См.: Кожинов, В. В. История Руси и русского слова. М., 1999. С. 164.
5 Более подробно об этом см.: Родионов, М. С. Информационный код русских богатырских былин. Челябинск, 2007.
