CC BY
23
СОЦИОЛОГИЯ. ПСИХОЛОГИЯ. ФИЛОСОФИЯ
УДК 1(091):316.77
ВЛИЯНИЕ ЛЕГИТИМНОСТИ ЗНАНИЯ В КУЛЬТУРЕ НА ПОНИМАНИЕ ИСТИНЫ
© 2011 г. О.В. Колесова
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского
Поступила в редакцию 24.02.2010
Автор высвечивает проблему через особенности существования прагматического плана выражения научного знания в истории. Показана взаимосвязь социальности знания и понимания истины.
Ключевые слова: знание, истина, легитимность, культура, языковая игра.
Установившаяся в науке конца ХХ века тенденция научного плюрализма с её лозунгом «можно всё» ставит не только перед научным сообществом, но и гораздо шире - перед человеком живущим - достаточно серьезные проблемы. Это проблемы смысла жизни, связи между поколениями и возможности-невозможности понимания людьми друг друга, это вопросы стратегии поведения, проблемы видения нами будущего.
Научный плюрализм современности вытекает прежде всего из особого осмысления понятия истины, в связи с перманентным переворотом в мировоззрении и миропонимании, происходившем фактически в течение всего ХХ века.
Кризис понятия истины в истории науки
Концепция, рассматривающая истину как соответствие мыслей действительности, принадлежащая Платону [1], уже к концу ХГХ века в связи с революцией в физике стала испытывать трудности. Открытие глубинных структур, заставившее говорить об «исчезновении материи», перевернуло представление о неизменных и неуничтожимых атомах, господствовавшее в науке сотни лет. Открытие относительности пространства и времени также потрясло основы не только физической науки, но и естественного миропонимания человека в целом, в котором и пространство, и время представлялись логичными и понятными категориями, в которые был «вписан» весь существующий мир. Оказалось, что теории, в течение столетий не вызывавшие никаких сомнений, находившие широчайшее
практическое применение и подтверждаемые громадным материалом человеческой деятельности, тем не менее, не истинны в строгом смысле этого слова. Классическая концепция, опиравшаяся на жёсткую дихотомию истины-лжи, была ослаблена с появлением квантовой механики и теории относительности. Причем если в результате коперникианской революции геоцентризм был отражен как простое заблуждение, то классическая механика осталась в науке как «предельный случай», как частичная истина, справедливая в мире относительно небольших скоростей и макропроцессов.
Параллельно революционным изменениям, совершившимся в физике, происходила разработка логико-семантического аппарата в трудах Г. Фреге, Б. Рассела, Л. Витгенштейна и др. Для теории истины это имело даже большее значение, чем изменение научных представлений о мире. Опираясь на логико-семантический анализ языка науки, проблему истины стали рассматривать в отношении отдельных элементов знания -предложений и теорий. Важным шагом на пути конкретизации и уточнения классического понятия истины с помощью идей логико-семантического анализа языка явилась известная работа А. Тарского «Понятие истины в формализованных языках», где автор рассматривает истину не как некую метафизическую сущность, а как свойство осмысленных предложений. Идею соответствия мыслей действительности Тарский стремится точно сформулировать для каждого отдельного предложения [2].
Таким образом, общая идея соответствия мыслей действительности трансформируется в идею соответствия отдельного предложения тому фрагменту действительности, который оно описывает, т.е. некоторому факту. Какой именно факт имеется в виду - указывается содержанием самого предложения.
Представители логического позитивизма истолковывали соответствие как подтверждае-мость предложения или теории чувственным данным, опытом, экспериментальным результатом. Однако быстро выяснилось, что в случае научных предложений или теорий для полного подтверждения требуется проверить бесконечное число отдельных случаев. Ясно, что это невозможно, и самое большее, на что можно рассчитывать, - это частичное подтверждение, которое никогда не дает полной уверенности в истинности нашего предложения или теории. Поэтому логические позитивисты вообще отбросили понятие истины, поставив на его место понятие частичного подтверждения.
Верификационизм в целом и в частности его понятие подтверждения были подвержены критике К. Поппером. Если подтверждение никогда не способно дать нам уверенность в том, что мы нашли истину, то зачем оно вообще нужно? Подтвердить можно все что угодно, если очень захотеть, поэтому подтверждение вообще не имеет никакой ценности. Подтверждаемость не может служить несомненным признаком истинности, ибо подтверждение не может быть окончательным, но опровержение, т.е. противоречие между теорией и фактом, является окончательным и выступает несомненным критерием ложности. Достаточно одного факта для опровержения любого предложения или теории, поэтому опровержение нам вполне доступно. Понятие истины широко использовалось в работах К. Поппера. Он убежден в том, что возможно установить ложность наших теорий и предложений. Но почему мы отбрасываем ложные теории? Потому, что надеемся построить истинную. С точки зрения Поппера, идея истины для науки является неким регулятивным идеалом, побуждающим ученых отбрасывать опровергнутые теории и создавать новые. Поппер сравнивает истину с горной вершиной, закрытой облаками, к которой мы постоянно стремимся, хотя никогда не можем быть уверены в том, что поднялись именно на нее. «Таким образом, сама идея ошибки и способности ошибиться включает в себя идею объективной истины как стандарта, которого мы, возможно, не достигаем», - пишет он [2].
В работах Поппера от понятия «истина» остается лишь бледная тень, но и ей суждено было исчезнуть в пылу последующих дискуссий. Если Поппер считал, что у нас нет критерия истинности, но по крайней мере есть критерий ложности, то впоследствии оказалось, что и последним мы не располагаем.
История науки свидетельствует, что всякая новая теория противоречит тем или иным фактам, и такие противоречия устраняются лишь с течением времени - по мере разработки теории и уточнения или переинтерпретации фактов, однако полностью такие противоречия никогда не исчезают.
С методологической точки зрения противоречия между теорией и фактом вовсе нельзя рассматривать как свидетельство ложной теории. В экспериментальные процедуры, результатом которых является некоторый факт, включены не одна, а, как правило, несколько теорий [3]. Кроме того, используемые приборы и инструменты сами опираются на некоторые теоретические представления. Часто рассуждения, связывающие теорию с фактом и констатирующие противоречия между ними, включают в себя дополнительные допущения и т.д. Таким образом, во всех элементах, включенных в процесс получения факта, его интерпретацию и сопоставление с теорией, могут быть ошибки, неточности, которые сделают сам факт сомнительным или его противоречие с теорией ложным.
Поэтому в случае столкновения теории с фактом можно лишь констатировать противоречие, но чем оно обусловлено - ложностью теории или некорректностью факта, - сказать нельзя. Стало ясно, что как подтверждаемость не может быть критерием истинности, так и опровержение не обосновывает ложности.
В ситуации, когда ни истина, ни даже ложность теории не могут быть установлены, понятие истины оказалось для методологии науки совершенно излишним. В работах ведущих представителей философии науки второй половины ХХ века Т. Куна, С. Тулмина, И. Лакатоса понятие истины не встречается. Более того, П. Фейерабенд объявляет истину зловредным монстром [4], которым разум пытается ограничить человеческую свободу.
В этом же русле находятся рассуждения одного из представителей радикального конструктивизма Х. фон Ферстера, считающего, что само употребление понятия истины приводит к ужасным последствиям: «Оно порождает ложь, оно делит людей на тех, кто прав, и тех, кто, как
говорят, заблуждается. Истина... это изобретение лгунов» [5].
Является ли возможность отказа от понятия истины решением, дающим успокоение в поисках смысла человеку?
Скорее «нет», чем «да». Проблема, таким образом, лишь загнана вглубь, погребена под бесконечным множеством научных теорий и необъясненных фактов, вытесненных на периферию общественных интересов, сфокусированных прежде всего на экономических, социальных и экологических проблемах. Но фундаментальные проблемы, связанные с пониманием истины, не стали менее актуальны, чем столетие тому назад, ведь от их решения зависит будущее развитие современного общества.
Истина в современной науке стала категорией относительной, она не претендует на абсолют не только в миропонимании всего общества, но и в миропонимании научного сообщества. Одни ученые исповедуют одни научные истины, другие ученые - другие истины. Возник разрыв в различных формах научного миропонимания.
Сложнейшие научные теории становятся все менее доступны пониманию - современные физические теории, описывающие окружающий нас мир, по своему математическому и терминологическому аппарату недоступны абсолютному большинству людей.
Изменение статуса знания
Сложившаяся ситуация находится в прямой зависимости от изменения статуса знания. Вполне справедливы рассуждения по этому поводу Ж.-Ф. Лиотара. Он считает, что в эпоху постмодерна влияние информационных технологий изменило природу знания.
Любое знание Лиотар рассматривает в качестве языковой игры, феномена, открытого Л. Витгенштейном.
Структура языковой игры определяется соотношением денотативных, перформативных и прескриптивных высказываний [6].
Денотативные высказывания что-либо констатируют (например, «Университет болен»; действительно ли он болен, каждый может определить на основе фактов).
Перформативные высказывания являются исполнением некоторого действия (ректор объявляет: «Университет открыт»; университет
открыт, ибо во власти ректора исполнять действие - открытие университета). Прескриптив-ные высказывания предписывают действия получателю информации в соответствии с власт-
ными полномочиями ее отправителя («Дайте средства университету»). Во всех трех случаях имеет место языковая игра, и она оправдана не иначе как в силу явного или неявного противоборства (агонистики) игроков [6].
Люди в качестве «атомов» общества расположены на пересечении прагматических, т.е. жизненно важных для них связей [6].
Сравнение нарративного (народного, традиционного, ненаучного) и научного знания выявляет ряд особенностей их существования.
Нарративный рассказ воспринимается слушателем в качестве законного, поскольку оба принадлежат к одной и той же культуре, предание переходит от одного члена сообщества к другому. Так передается набор прагматических правил, здесь нет сколь-нибудь разветвленных аргументаций и доказательств [6]. В нарративном рассказе денотативные, перформативные и прескриптивные высказывания образуют синкретическое единство. Оправданность, законность повествования не является проблемой, она естественна и не нуждается в обосновании.
Научное знание избирает лишь денотативные высказывания, изолирует их от перформативных и прескриптивных.
На смену эмоционально-удовлетворительным и более-менее понятным «вечным и неделимым» атомам пришли такие представления об устройстве материи, которые доступны почти исключительно узкому кругу профессионалов, создающих и развивающих свои теории.
«Струны и суперструны», «11-ти и более мерные пространства», «червоточины в пространстве-времени», «кванты и кварки» - все это практически не находит аналогов в окружающих человека объектах и не может быть воспринято в реальных образах.
Планетарная модель атома - это было, по существу, последнее представление о строении материи, которое воспринималось в реальном образе и находило свой аналог в реально окружающих человека объектах - Солнце и планетах, составляющих солнечную систему. Но эти представления об атоме не могли полностью объяснить его свойства, и все то, что пришло вслед за ними, уже не укладывается в реальные образы. Электрон, например, уже не «шарик», не аналог планеты, вращающейся вокруг Солнца, а нечто, что невозможно вообразить - и «корпускула», и «волна» одновременно, причудливым образом соединяющее в себе противоположные свойства этих объектов в некоем «корпускулярно-волновом дуализме». Причем «волна», с помощью которой описывается некоторое состояние материи, ничего общего не
имеет с образом волны в повседневной человеческой практике.
Сами элементарные частицы в современных физических представлениях об окружающем человека мире уже не представляют собой аналог «шариков» или чего-либо подобного и понимаемого, а превратились в сложнейшие конструкции и стали рассматриваться как сложные многоэлементарные системы. При этом «набор» элементарных частиц отнюдь не ограничивается такими частицами, существование которых доказано на опыте. Более того, оказалось, что есть элементарные частицы - кварки и глюоны - принципиально не наблюдаемые в свободном состоянии отдельно друг от друга. Более того, в современных физических теориях «элементарные частицы» приобрели возможность переходить на другой уровень, исчезая в так называемом «физическом вакууме», частично воскресившем представления о «мировом эфире». Всю окружающую человека материю современные физические теории стали интерпретировать как некую «пену» на поверхности «кипящего вакуума», который по существу и составляет основу Вселенной.
Связь знания и общества стала носить лишь внешний характер, и возникла необходимость легитимации знания. Эту легитимирующую функцию взяла на себя философия. Классическое знание было ориентировано на один тип языковой игры, главной задачей которого была истина. Классическое знание характеризовалось диахроничностью, верифицируемостью и фальсифицируемостью. Оно добровольно изолировано от всех других языковых игр, в том числе и социальных. Философия служила достижению консенсуса между производителем ценностного высказывания об истине и ее получателем.
Модернистская наука, не обладая собственными средствами легитимации, за обоснованием знания обращалась к спекулятивным философским и политическим идеям, «Большим Повествованиям». Под «Большими Повествованиями», или «метанарративами», Лиотар понимает главные идеи человечества: идею прогресса, эмансипацию личности, представление Просвещения о знании как средстве установления всеобщего, поступательное расширение и увеличение свободы, развитие разума.
В общем виде «метанарратив» представляет собой эпистемологический конструкт, легитимирующий способы мышления, социальные институции и всю социальную систему и создающий тем самым возможность тотального мировоззрения [7].
«Спекулятивной современностью», вобравшей в себя эти метанарративы, Лиотар считает философию Гегеля. Перечисленные «метарассказы», как когда-то мифы, имели цель обеспечить легитимацией определенные общественные институты, социально-политические практики, законодательства, нормы морали и т.д., но, в отличие от мифов, они искали эту легитимность не в прошлом, а в будущем.
Постмодернизм определяется Лиотаром как недоверие к «метаповествованиям», в результате которого они рассыпаются на множество локальных языковых элементов и утрачивают свою легитимирующую мощь.
Постмодернистская наука в себе самой несет множество сложностей: разница в миропонимании у самих ученых, допущение различных форм мироздания; пересмотр господствовавших научных представлений об устройстве Вселенной и строении материи. Наука в очередной раз столкнулась с кризисом в ее попытках объяснить окружающий человека мир, исходя из своих научных представлений о его устройстве и происхождении.
На фоне осознания ограниченности научных представлений о мире, их неспособности объяснить множество природных и социальных явлений вполне утешительно выглядит мировосприятие американского философа Р. Рорти. Он предлагает отказаться от поисков неизбежной и неизменной истины. Он считает, что «...мы должны отбросить приоритеты созерцания над действием. .Мы не должны претендовать на роль, общую со жрецами и мудрецами. Наша роль больше сходна с ролью инженеров и юристов. В то время как жрецы и мудрецы разрабатывают свою программу, современные философы, подобно инженерам и юристам, сначала должны выяснить, что нужно их клиентам» [8].
Сложно не согласиться с мнением И. Джо-хадзе, который считает, что «истина» в философии Р. Рорти «воспринимается просто как свойство таких предложений, как 2 х 2 = 4. она не имеет никакой сущности, и поэтому никакой теории истины (как соответствия) и познания (как репрезентации сущего) быть не может» [9, с. 105-106].
В работе Р. Рорти это звучит так: «Способ, каким вещи сказываются [и используются], более важен, чем обладание истиной. Познавательные усилия имеют целью скорее нашу практическую пользу, нежели точное описание вещей как они есть сами по себе. Любой язык - это не попытка скопировать внешний мир, а скорее инструмент для взаимодействия с миром» [9, с. 105-106].
Итак, постмодерн провозглашает устами неопрагматического направления: истинно то, что полезно.
Список литературы
1. Платон. Соч. в 4 т. М., 1968. Т. 1. С. 417.
2. Поппер К.Р. Предположения и опровержения: Рост научного знания. М., 2004. С. 372, 383.
3. Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. История и ее рациональные реконструкции // Кун Т. Структура научных революций. М., 2002. С. 317-321.
4. Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 340.
5. Михайлова Т.Л. Истина в конструктивистском дискурсе, или Является ли истина «изобретением лгунов» // Истина и заблуждение. Диалог мировоззрений. Материалы VII Международного научно-богословского симпозиума. Н. Новгород, 2003. С. 104.
6. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М. - СПб., 1998. С. 30-31, 33, 47, 58, 61, 69.
7. Кацук Н.Л., Белоус И.А. Постмодернистское состояние: доклад о знании // Постмодернизм. Энциклопедия. Мн., 2001. С. 616.
8. Рорти Р. Философия и будущее // Вопросы философии. 1994. № 6. С. 29.
9. Джохадзе И. Неопрагматизм Ричарда Рорти и аналитическая философия // Логос. М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. № 6. С. 105-106.
EFFECT OF LEGITIMACY OF KNOWLEDGE IN THE CULTURE OF UNDERSTANDING THE TRUTH
O.V. Kolesova
The author considers the problem through the features of the existence of a pragmatic plan of expression of scientific knowledge in history. The interrelation of social aspects of knowledge and of understanding the truth is shown.
Keywords: knowledge, truth, legitimacy, culture, language game.
