CC BY
16УГОЛОВНОЕ ПРАВО И УГОЛОВНЫЙ ПРОЦЕСС
УДК 343.2/.7
DOI: 10.23683/2313-6138-2020-7-3-9
Ныркова Наталья Анатольевна,
кандидат юридических наук, доцент, кафедра уголовного права и криминологии, Южный федеральный университет, 344007, г. Ростов-на-Дону, ул. М. Горького, д. 88, e-mail: nyrkowa@mail.ru
Nyrkova, Natalya A.,
PhD in Law, Associate Professor, Department of Criminal Law and Criminology, Law Faculty, Southern Federal University, 88 M. Gorkogo St., Rostov-on-Don, 344007, Russian Federation, e-mail: nyrkowa@mail.ru
ВЛИЯНИЕ ЧРЕЗВЫЧАЙНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ
НА УГОЛОВНОЕ ПРАВО (ЛИЧНОЕ МНЕНИЕ)
♦
THE IMPACT OF EXTRAORDINARY CIRCUMSTANCES ON CRIMINAL LAW (PERSONAL OPINION)
АННОТАЦИЯ. Статья написана по итогам одноименного доклада на Всероссийской научно-практической конференции «Уголовное право в чрезвычайных обстоятельствах: рефлексия опыта», состоявшейся 24 июля 2020 года на базе юридического факультета Южного федерального университета. В ней анализируются две основные проблемы: соотношение изменений уголовного законодательства и практики его применения с отечественной историей социальных потрясений и остро дискуссионный характер последних, следствием чего является полифония многообразных мнений и оценок. Аргументируется мысль о том, что, с одной стороны, существенные трансформации уголовного права обусловлены не только чрезвычайными обстоятельствами — они имеют место и в относительно спокойные периоды истории. С другой стороны, показано, что одна из самых значительных катастроф (авария на Чернобыльской АЭС) вообще не привела к изменениям в уголовном кодексе. Автор приходит к заключению о том, что содержание уголовного закона и практики его применения зависят от государственной политики, опосредованной не столько революциями, войнами или другими чрезвычайными обстоятельствами, сколько имеющимися в арсенале государства способами их разрешения.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: уголовное право; принципы права; чрезвычайные обстоятельства; государство; государственная политика; информация.
ОБРАЗЕЦ ЦИТИРОВАНИЯ:
Ныркова Н.А. Влияние чрезвычайных обстоятельств на уголовное право (личное мнение) // Вестник Юридического факультета Южного федерального университета. 2020. Т. 7, № 3. С. 64-68. DOI: 10.23683/2313-6138-2020-7-3-9
ABSTRACT. The article was written following the results of the report of the same name at the All-Russian Scientific and Practical Conference "Criminal Law in Extraordinary Circumstances: Reflection of Experience", held on July 24, 2020 on the basis of the Law Faculty of Southern Federal University. It analyses two main problems: the correlation of changes in criminal legislation and its practice with the domestic history of social upheavals and the acute debating nature of the latter, the result of which is a polyphony of diverse opinions and assessments. It is argued that, on the one hand, significant transformations of criminal law are due not only to extraordinary circumstances since they also occur in relatively calm periods of history. On the other hand, it is shown that one of the most significant disasters (the accident at the Chernobyl nuclear power station) did not lead to any changes in the criminal code at all. As a result, the author concludes that the content of the criminal law and the practice of its application depend on state policy, mediated not so much by revolutions, wars, or other extraordinary circumstances but by the means available in the arsenal of the state to resolve them.
KEYWORDS: criminal law; principles of law; extraordinary circumstances; state; state policy; information.
FOR CITATION:
Nyrkova N.A. The impact of extraordinary circumstances on criminal law (personal opinion). Bulletin of the Law Faculty, SFEDU. 2020. Vol. 7, No. 3. P. 64-68 (in Russian). DOI: 10.23683/2313-6138-2020-7-3-9
© Н.А. Ныркова, 2020
Когда что-то плохо, то надо хорошо представлять себе худшее.
Фрэнсис Герберт Брэдли
Вместо введения. Вопросы, предложенные кафедрой уголовного права и криминологии юридического факультета ЮФУ для дискуссии на состоявшейся конференции, в равной степени проблемны и тесно связаны между собой. И все же мотивирующее значение для нас имел последний из них, предполагающий увидеть особенности уголовного права в условиях чрезвычайных обстоятельств и соотнести эти особенности с масштабом, содержанием и спецификой таких обстоятельств. Это было тем более интересно, что часть возможных выводов заведомо находится на поверхности, они по праву могут считаться хорошо разработанными и основательно исследованными положениями уголовно-правовой науки. Имеется в виду, прежде всего, уголовно-правовое регулирование в периоды революций и войн. Особенности уголовного законодательства и практики его применения обстоятельно излагаются не только в научной, но и в учебной литературе. Естественно, стало любопытно, можно ли ограничиться этими классическими взглядами или указанные периоды при более внимательном исследовании позволят обнаружить что-то новое?
Предлагаемые читателю размышления обозначены как личное мнение. Тем самым мы хотели подчеркнуть, что не претендуем на исчерпывающие и бесспорные ответы. Да и вряд ли они могут вообще существовать в сегодняшних социальных и научных координатах, когда практически на каждое событие имеются не просто различные, а диаметрально противоположные точки зрения, когда в ситуации информационной перегрузки, создаваемой СМИ, утрачиваются критерии оценки, иначе говоря, когда подвергается сомнению все. В начале прошлого века М. Волошин беспощадно констатировал: «Газета есть самый сильнодействующий яд, дающий наибольшие доходы» [2]. Можно только догадываться, какие экспрессивные оценки и метафоры он подарил бы нынешнему времени, в котором не одни только газеты, а многочисленные и разнообразные, печатные и электронные СМИ искажают и примитивизи-
руют картину реальности, навязывают «бешеный ритм смены стандартов, имен и мод» [16]!
О трансформациях уголовного права в контексте истории. Итак, можно ли допустить, что какие-либо чрезвычайные обстоятельства влекут обязательные изменения в уголовно-правовом регулировании? Конечно! — воскликнет большинство юристов и приведет в качестве доказательства, например, советское уголовное законодательство докодификацион-ного периода, особенности первых уголовных кодексов, новые нормы об уголовной ответственности и применение уголовного закона по аналогии в период Великой Отечественной войны и многое другое. И будут правы. Но только отчасти. Приведем в обоснование два аргумента.
Во-первых, при более внимательном анализе уголовного законодательства становится очевидным, что «подвижки в ядерном основании права» (А.М. Разогреева) имели место не только в эпохи социальной турбулентности, но и в относительно спокойные, казалось бы, времена. Об этом достаточно красноречиво свидетельствует хорошо известное, но до сих пор поражающее юридическим цинизмом, или даже — сильнее — надругательством над закрепленными в уголовном законе принципами действия уголовного закона во времени — дело валютчиков 1961 года: когда осужденные уже отбывали наказание, дважды принимался более суровый закон и дважды ему была придана обратная сила [15]. Что лежало в основе этого неправового решения? Что было социальным фоном? Экономический кризис? Природные катастрофы? Обвал мирового валютного рынка? Война на несколько фронтов? Вовсе нет — своеволие главы государства, небрежно замаскированное письмами всевозможных возмущенных рабочих и легко преодолевшее немногочисленные попытки ему сопротивляться (так, судья, вынесший первоначальный, «мягкий» приговор — 8 лет лишения свободы, — был уволен с должности. Напомним, что санкция ст. 88 УК РСФСР предусматривала тогда от 3 до 8 лет лишения свободы). Для полноты картины можно отметить, что в советской периодизации отечественной истории этот период времени именовался отдельными учеными ни много ни мало общенарод-
66
Н.А. НЫРКОВА. ВЕСТНИК ЮРИДИЧЕСКОГО ФАКУЛЬТЕТА ЮФУ 2020. Т. 7, № 3. С. 64-68
ным государством [4], да и западные историки (Э. Морен, М. Джилас, Ф. Фюре, М. Малиа) уже избегали слишком резких его оценок [6].
Этот доказательственный перечень можно продолжать, на мой взгляд, до бесконечности: возможность возложения наказания на лиц, не причастных к преступлению (родителей или иных законных представителей несовершеннолетнего), датируется относительно спокойным 2003 годом [18]. Что это, если не отход от фундаментального принципа личной виновной ответственности в уголовном праве? В этом же году происходит отказ от дифференциации минимального наказания в зависимости от вида рецидива и устанавливается общая минимальная планка такого наказания [18]. Разве это не открытое пренебрежение идеей справедливости? А специальные составы пособничества в УК РФ, появившиеся в 2000-е годы [19-21]? Разве они не вступают в противоречие с общими нормами о соучастии, закрепленными в главе 7 УК РФ и с принципиальными отраслевыми положениями? Представляется, что все эти вопросы имеют риторический характер, ответ на них достаточно ясен.
Второй аргумент заключается в том, что некоторые «болтанки» отечественной истории прошли совершенно незаметно для уголовного законодательства и отразились, предположительно, исключительно в практике его применения. Проиллюстрируем это выводами, сделанными на основе анализа уголовного законодательства после аварии на Чернобылькой АЭС 26 апреля 1986 года. Нас, естественно, заинтересовали изменения в УК РСФСР, внесенные после этой даты. Выводы оказались неожиданными: в 1986 году был принят только один законодательный акт — Указ Президиума Верховного Совета РСФСР от 28.05.1986. Он внес коррективы в статьи 24 (лишение свободы), 53 (условно-досрочное освобождение), 162 (занятие запрещенными видами индивидуальной трудовой деятельности), 173 (получение взятки) и 208 (приобретение или сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем). В 1987 году было принято 5 соответствующих указов (5 и 29 июня, 17 июля, 31 августа и 20 октября) [17] и ни один из них нельзя связывать с происшедшей катастрофой.
И все же нарушение основ уголовного права, на наш взгляд, можно усмотреть и в этот
период. Как известно, на скамью подсудимых закрытого судебного процесса попали шесть работников станции: директор, главный инженер, его заместитель, начальник реакторного цеха, начальник смены и государственный инспектор Госатомтехнадзора, которые были осуждены к длительным срокам лишения свободы по статьям «Халатность», «Злоупотребление служебным положением» и «Нарушение правил безопасности на взрывоопасных предприятиях» [7]. Вместе с тем, наряду с обвинительным приговором суда, есть весьма серьезные свидетельства, которые ставят под сомнение вину указанных лиц или, выразимся иначе — исключительно их вину. К таким свидетельствам можно отнести, например, заключения о причинах аварии Валерия Легасова (ядерный химик, академик АН СССР, лауреат государственной и Ленинской премий, первый заместитель директора Института атомной энергии им. Курчатова, один из основных участников ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС) [4], Игоря Острецова (руководитель работ Министерства энергетического машиностроения СССР на Чернобыльской АЭС, д.т.н., профессор) [11] и других специалистов [3]. Названные эксперты недвусмысленно констатировали политическую подоплеку судебного процесса, которая привела к осуждению невиновных и к уклонению от ответственности настоящих виновников — министра среднего машиностроения Е.П. Славского, директора Института атомной энергии им. И.В. Курчатова А.П. Александрова и главного конструктора РБМК (реактор большой мощности канальный) Н.А. Доллежаля. По воспоминаниям Острецова, когда соответствующая комиссия подготовила отчет о причинах аварии и представила его в Государственный комитет по науке и технике СССР, «на нас начали орать: а чем вы, так сказать, думали? Дело было даже не в том, что там Александрова, Славского и Доллежаля надо было сажать, а в том, что надо было примерно 16,5-17 млн кВатт в европейской части СССР вывести из употребления, что невозможно при работающей промышленности. Это было совершенно невозможно: страна оказалась бы на голодной пайке. И поэтому было просто принято политическое решение сажать невиновных» [12]. Аналогичные выводы содержатся в документах, оставленных Легасовым [1,
5], и в сегодняшних оценках причин аварии [3]. Конечно, в условиях такого острого столкновения приведенных свидетельств с официальной версией всегда будут апологеты обеих легенд, а значит, и сомнения в абсолютной правдивости какой-либо одной из них. В подобном контексте вывод об уголовно-правовых нарушениях представляется допустимым, причем нельзя не заметить, без какой-либо перспективы провозгласить истину.
«Чрезвычайные обстоятельства»: что не так? Подготовка доклада к конференции заставила задуматься еще об одной важной проблеме: о реальности и однозначности тех условий, от которых мы отталкиваемся, пытаясь проанализировать особенности уголовного права, а именно, о так называемых «чрезвычайных обстоятельствах». Думаю, не будет преувеличением отметить, что все они (по крайней мере те, которые инициировали и направляли научный дискурс в рамках конференции) совершенно по-разному интерпретируются в науке и социальной практике. Не оспаривается, пожалуй, только сам факт наличия того или иного обстоятельства: мы точно знаем хронологические рамки революций, войн, катастроф. И это все. За пределами этого скупого фактологического бесспорного знания — необозримое поле частных и профессиональных мнений, оценок, данных, свидетельств. Возьмем в качестве примера Октябрьскую революцию 1917 года. Вот только некоторые научные публикации историков, взятые из открытых источников:
• Октябрьская революция: главное событие ХХ века или трагическая ошибка?
• 1917 г.: была ли альтернатива?
• Октябрьская революция: не событие, а процесс.
• Октябрьский переворот.
• Незавершенная революция и другие.
Аналогичная картина возникает, когда речь
идет о войнах, авариях и тому подобных природных или социальных катаклизмах. Ожесточенно дискутируется все: количество жертв, причины, победы, поражения и пр.
Пожалуй, неким исключением на этом фоне является пандемия коронавируса, поскольку довольно широкий круг всевозможных акторов относится скептически к ее опасности или отрицает ее наличие вовсе [8, 13, 14].
Где правда, а где ложь? Каковы критерии отграничения их друг от друга? Ответов на эти вопросы нет, а имеющиеся вызывают неудовлетворение. Приведем в качестве примера понятие заведомо ложной информации, сформулированное в обзоре судебной практики применительно к статьям 207.1 и 207.2 УК РФ (далее — обзор). Верховный Суд РФ, в частности, разъясняет, что «одним из обязательных условий наступления ответственности... является распространение заведомо ложной информации под видом достоверной. О придании ложной информации вида достоверной могут свидетельствовать, например, формы, способы ее изложения (ссылки на компетентные источники, высказывания публичных лиц и пр.), использование поддельных документов, видео- и аудиозаписей либо документов и записей, имеющих отношение к другим событиям» [9].
Если с использованием поддельных источников информации все понятно, то как можно признать информацию ложной в случаях, когда она почерпнута из компетентных источников или высказываний публичных лиц? (мы намеренно уходим от обсуждения оценоч-ности понятий «компетентный источник» и «публичное лицо», ибо убеждены, что переход к их анализу возможен только на основе отсутствия сомнений в логичности самого правила, которое оперирует этими понятиями). Может быть, имеется в виду ситуация, когда к высказыванию «пристегивается» ссылка на компетентный источник, реально не содержащая соответствующих сведений? То есть когда имеет место двойной обман: и в содержании информации, и в ложной ссылке на источник? Но такой вывод не следует однозначно из процитированного положения обзора, а значит, не исключает и ситуацию, когда действительная ссылка на компетентный источник не страхует т.н. распространителя от рисков уголовной ответственности. С учетом обозначенных проблем, вытекающих из «плюрализма» мнений, очевидно, что последнее слово относительно истинности или ложности всего сущего хочет оставить за собой государственная власть. И надо признать, что это ей удается, хотя и не слишком убедительно. Впрочем, весь отечественный и зарубежный опыт прекрасно показывает, что «право силы» никогда не утруждало себя аргументами.
68
Н.А. НЫРКОВА. ВЕСТНИК ЮРИДИЧЕСКОГО ФАКУЛЬТЕТА ЮФУ 2020. Т. 7, № 3. С. 64-68
Summa summarum. Уголовное право — вполне определенный, информативный и репрезентативный маркер государственной политики, железная, самовластная и практически ничем не ограниченная рука государства.
Тесная связь права и политики — одна из аксиом юриспруденции, научные публикации по этой теме не перечислить. Практически все они, подчеркивая близость этих социальных феноменов, все же обосновывают (или провозглашают) некоторую дистанцию между ними. Нам же представляется, что этой дистанции не существует и право (в первую очередь — уголовное!) до сих пор убедительно и неопровержимо доказывает верность юридического позитивизма как одного из типов правопони-мания [10]: право — приказ власти, поддержанный санкцией принуждения, результат правотворческой функции государства, его государственная воля. Именно этот основной вывод подтверждает наша попытка анализа уголовного законодательства и практики его применения через призму отечественного опыта социальных потрясений.
Отсюда вытекает главный вопрос, на который, по нашему мнению, следует искать ответ: какие сущности, ценности, явления могут стать препятствием на пути неправовых законодательных и правоприменительных (то есть государственных) решений в сфере уголовного права? Есть ли они? И могут ли быть вообще?
ЛИТЕРАТУРА
1. Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации / авт. и сост.: С.М. Соловьев, Н.Н. Кудряков, Д.В. Субботин. М.: АСТ, 2020. 320 с.
2. Волошин М. Путями Каина. Трагедия материальной культуры [Электронный ресурс] // URL: http://az.lib. ru/w/woloshin_m_a/text_0100.shtml
3. Калугин А. Сегодняшнее понимание аварии [Электронный ресурс] // URL: https://scepsis.net/library/id_698.html
4. Легасов В. Причины, приведшие к Чернобыльской аварии и следствия, из нее вытекающие. (Наброски к статье об атомной энергетике СССР для В.М. Новикова, В.Ф. Демина, В.К. Сухоручкина) [Электронный ресурс]// URL: https://scepsis.net/library/id_3207.html
5. Легасов В. Авария на ЧАЭС и атомная энергетика СССР [Электронный ресурс] // URL: https://scepsis.net/ library/id_3203.html
6. Мореева С.Н. К вопросу о периодизации истории Советского государства [Электронный ресурс] // Труды Института государства и права РАН. 2011. № 2. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/k-voprosu-o-periodizatsii-istorii-sovetskogo-gosudarstva
7. Морозова Д. Кого признали виновным в аварии на Чернобыльской АЭС? [Электронный ресурс] // URL: https://aif.ru/dontknows/file/kogo_priznali_vinovnymi_v_ avarii_na_chernobylskoy_aes
8. Нечаенко Е. Вирус с легендой. Что из написанного о коронавирусе является правдой? [Электронный ресурс] // URL: https://aif.ru/health/coronavirus/virus_c_legendoy_ chto_iz_napisannogo_o_koronaviruse_yavlyaetsya_pravdoy
9. Обзор по отдельным вопросам судебной практики, связанным с применением законодательства и мер по противодействию распространению на территории Российской Федерации новой коронавирусной инфекции (COVID-19) № 2 (утв. Президиумом Верховного Суда РФ 30.04.2020) // СПС «КонсультантПлюс».
10. Овчинников А.И. Правопонимание и его классификация: основные подходы // Юрист-правовед. 2015. № 1(68). С. 5-9.
11. Острецов И. История Чернобыльской катастрофы [Электронный ресурс] // URL: https://scepsis.net/ library/id_3002.html
12. Острецов И. Чернобыль, 1986 = Фукусима, 2011? [Электронный ресурс] // URL: https://scepsis.net/library/ id_3003.html
13. Пятов Г. Коронавирус: война информационная, а не инфекционная! [Электронный ресурс] // URL: https:// www.rostov.kp.ru/daily/27115/4194237
14. Сажнева Е. «Коронавирус есть и нет»: правда российской глубинки [Электронный ресурс] // URL: https:// www.mk.ru/social/2020/06/17/koronavirus-est-i-net-pravda-rossiyskoy-glubinki.html
