CC BY
42Философский и методологический
инструментарий
Philosophical and Methodology Toolkit
УДК 1 © Д. В. Попов, 2020
DOI: 10.24411/1999-625X-2020-13008
Власть, полиция и население в логике биополитических стратегий
Д. В. Попов, омская академия мВД россии И dmitrivpopov@mail.ru
В структуре власти, вслед за м. Фуко понимаемой как пронизывающее общество на макро- и микроуровне силовое поле, биополитика предстает как властное регулирование жизни населения во всех ее значимых компонентах. рождение биополитики обусловлено стремлением государства Нового времени к увеличению собственной мощи на пути инвестирования в население. Полиция становится институтом всесторонней заботы о населении в рамках формируемого вектора конфир-мантропной биополитики. Власть и Полиция и Население — соединительная формула данной стратегии. однако в рамках конфирмантропной биополитики в условиях консервации достигнутых завоеваний возникает и фигура разделения (Власть либо Полиция) и Население, в рамках которой Власть расщепляется в попытке удержаться за достигнутое и продолжать преследовать интересы Населения. Негантропная биополитическая стратегия, устанавливающая дистанцию между Властью, Полицией и Населением, формирует диспозитив самосохранения власти вплоть до сохранения власти любой ценой в рамках некрополитики. В такой ситуации возникает формула (Власть и Полиция) либо Население. На пути к некрополитике можно встретить конфигурации (Полиция и Население) либо Власть, а также (Власть и Население) либо Полиция. Крайняя фаза распада государства и общества выражает логику танатополитики в формуле Власть либо Полиция либо Население. В эпицентре формирования диспозитивов биополитики обнаруживается ситуация идеологической интерпелляции, описанная Л. Альтюссером как банальный оклик гражданина полицейским на улице. То, как протекает диалог представителя власти и прохожего, определяет выбор конфигурации Власти, Полиции и Населения в масштабах общества.
Ключевые слова: биополитика; власть; политика; полиция; население; диспозитив; конфирмантропная биополитика;
Following Foucault M. we consider the structure of power as force field permeating the society on macro- and micro-levels and understand biopolitics as powerful regulation of public life in all its significant elements. The origin of biopolitics is determined by the desire of the state of the New Age to increase its own power in the way of investing into population. Police is getting the role of the institution of comprehensive care about the people within the formed direction of confirmanthropic biopolitics. Power and Police and Population is a connecting formula of this strategy. However, within confirmanthropic biopolitics under conditions of conservation of the obtained achievements there comes a figure of division (Power or Police) and Population, where Power is split attempting to hold by the achievements and pursue the Population's concerns. Neganthropic biopolitical strategy which establishes
негантропная биополитика; некрополитика; танатополитика.
Power, Police and Public in the logics of Biopolitical Strategies
D. V. Popov, the Omsk Academy of the Russian Ministry of Internal Affairs K dmitrivpopov@mail.ru
the distance between Power, Police and Population forms the dispositive of the power's self-preservation up to retention of power at any cost within necropolitics. In this case there appears formula (Power and Police) or Population. On the way to necropolitics there can be such configurations as (Police and Population) or Power and (Power and Population) or Police. The last stage of dissolution of the state and society expresses the logics of thanatopolitics in formula Power or Police or Population. The centre of formation of dispositives of biopolitics is the situation of ideological interpellation described by Althusser L. as a commonplace policeman's calling out the citizen in the street. The manner a conversation between a representative of power and a passerby is held determines the choice of configuration of Power, Police and Population in the society scope.
Keywords: biopolitics; power; police; population; dispositive; confirmanthropic biopolitics; neganthropic biopolitics;
necropolitics; thanatopolitics.
Предисловие. Прежде всего, следует пояснить, что мы понимаем под Властью, Полицией и Населением. Политика — деятельность по выработке, принятию и реализации решений, определяющих жизнь населения, т. е. всех без исключения людей, составляющих тот или иной политический союз. Политика, во-первых, имеет своего субъекта; во-вторых, наделяет политикосубъектностью определенный круг лиц в зависимости от особенностей политической системы (форма правления, политический режим, форма государственного устройства, политическая культура); в-третьих, персонифицирована в лицах и органах власти, принимающих решения, и одновременно деперсонифицирована как сумма воль, желаний, знаний и предрассудков населения, проекцией которых и является. Если воспользоваться термином М. Фуко «управленчество», под которым следует понимать «совокупность институтов, процедур, анализов и рефлексий, расчетов и тактик, посредством которых реализуется весьма специфическая и чрезвычайно сложная разновидность власти, имеющая в качестве главной цели население» [1, с. 161-162], и принять в расчет, что исторически государство юстиции через государство административное «постепенно оказывается государством «оправительствленным»» [1, с. 161-162], то ближайшим органом политики станет та или иная форма правительства — агента современного управленчества. Правительство — наследник шмиттовского суверена, адаптированный (в диапазоне от маскировки фиговым листом до политической кастрации) к современному политическому ландшафту. Но и правительство, и суверен, и народ как конституирующее основание политики в демократическом государстве — это Власть. Власть — центр принятия политических решений.
При этом Власть и Население не тождественны. Население, несмотря на развитие демократии, далеко не всегда является в духе шмиттовского деци-зионизма (от нем. Dezision — решение) субъектом принятия политических решений. Среди причин можно указать на то, что Население может быть рассмотрено двояко, например, как «Народ» и «народ»:
«Любая трактовка политического смысла термина „народ" должна отталкиваться от того особого факта, что в современных европейских языках он всегда означает также бедных, неимущих, исключенных. Один и тот же термин, следовательно, означает как конститутивный политический субъект, так и класс, который, если и не в правах, то на деле исключен из политики» [2, с. 36]. Амфиболия «народа» указывает на извечно частичную вовлеченность Населения во Власть, инструментальность Населения в отношении Власти, различимость Власти и Населения. «Настолько распространенная и упорствующая семантическая двусмысленность не может быть случайной... Все происходит так, словно то, что мы называем народом, было бы в реальности не единым субъектом, а диалектическим колебанием между двумя противоположными полюсами: с одной стороны, единое целое „Народа", как интегральное политическое тело, с другой — отдельная подкатегория „народа", как фрагментарное множество нуждающихся и исключенных тел.» [2, с. 37-38].
Известное наблюдение И. А. Ильина о том, что «исторически государство может быть описано так: по форме — это есть публичное учреждение, медленно приближающееся к корпорации; по духу — это есть самоуправляющаяся корпорация, медленно втягивающая в себя широкие круги и народные массы» [3, с. 287], все еще актуально. Властная опека сверху и поныне сосуществует с волевым самообузданием, самодисциплинированием — самоопекой снизу. Более того, властная опека сверху во многих случаях — доминирующая практика, в то время как самоорганизация снизу спорадична, бессистемна, не развита.
Таким образом, Власть в настоящей статье — олицетворение политики, орган принятия политических решений в условиях различной степени влияния Населения. Население — находящийся в различной степени инклюзии/ эксклюзии во Власть народ, в полной мере испытывающий давление принимаемых политических решений. Наконец, Полиция — орган Власти, предназначение которого выражается в поддержании правопорядка, опирающегося на принимаемые законы и политические решения. По-
скольку Полиция предназначена для защиты жизни, здоровья, прав и свобод граждан, для противодействия преступности, охраны общественного порядка, собственности и для обеспечения общественной безопасности, постольку она служит интересам Населения. С другой стороны, учитывая смысловую коннотацию «народа» как совокупности исключенных, неучтенных и обездоленных, Полиция может являться агентом Власти, не соответствующей интересам той или иной части Населения.
Итак, Власть — олицетворение субъекта принимаемых политических решений, Полиция — агент правопорядка, Население — включенный/ исключенный субъект/ объект политических решений.
Рождение биополитики: Власть и Полиция и Население. Исходя из смысла Федерального закона «О полиции», запрещающего российскому полицейскому состоять в политических партиях, быть связанным их решениями, материально их поддерживать и принимать участие в их деятельности, казалось бы, можно констатировать, что российский полицейский находится вне политики.
Однако политика — широкое и разнообразное поле стратегий, тактик и практик, обусловленных Властью. Власть не сингулярна — она не локализована, не гетерогенна области своего применения и не замкнута в пределах процедур избирательного права. «Под властью. следует понимать, прежде всего, множественность отношений силы, которые имманентны области, где они осуществляются, и которые конститутивны для ее организации» [4, с. 192]. Власть на макроуровне продолжает себя в формах микровласти. Власть обладает природой поля, имеет сетевую и капиллярную структуру, пронизывая собою общество от центра к многочисленным узловым точкам и, используя их широкое посредничество, к отдаленной периферии. «Вездесущность власти: не потому вовсе, что она будто бы обладает привилегией перегруппировывать все под своим непобедимым единством, но потому, что она производит себя в каждое мгновение в любой точке или, скорее, — в любом отношении от одной точки к другой. Власть повсюду, не потому, что она все охватывает, но потому, что она отовсюду исходит» [4, с. 193].
Одной из форм всепроникающего воздействия Власти является биополитика. Она находит свое выражение в политических решениях, но, будучи контекстом, от которого зависит существование общества, может быть отнесена к области метаполи-тики — матрицы, определяющей само содержание законодательства и политических решений. М. Фуко под биополитикой понимал начавшуюся в XVIII в. рационализацию проблем, поставленных «перед правительственной практикой феноменами, присущими всем живущим, составляющим население:
здоровье, гигиена, рождаемость, продолжительность жизни, потомство» [5, с. 405]. Проводником биополитики стала биовласть — власть, установившая контроль над жизнью в доступных для нее пределах.
В рамках сложившейся в XVIII в. системы международных отношений европейские правители, стремясь увеличить могущество собственных государств, обратили внимание на население как резервуар энергии для своих амбициозных проектов. Ставшие необходимыми инвестиции в население — отправная точка биополитики. Важность регулирования жизненных процессов населения создает современную полицию. Полиция предстала как инструмент усиления государства за счет улучшения жизни населения, как «то, что должно обеспечить величие государства» [1, с. 407]. Поскольку «правильное использование сил государства — это цель полиции» [1, с. 408], постольку от полиции требовалось «обеспечить максимальный рост сил государства. сохраняя его строй» [1, с. 408].
В рамках таких проектов полиция понималась как искусство управлять жизнью и благополучием населения. «Ключевую роль в этом процессе попечения играла такая специфически нововременная технология управления, как полиция. Еще в XVIII веке понятие «полиция» означало состояние доброго порядка в обществе, при котором гражданин или подданный ведет себя добропорядочно, нравственно и честно и при котором совместная жизнь людей упорядочена и нормирована. При этом полицейское состояние связано как с установлением и поддержанием общественного порядка и покоя, так и с регулированием благополучия и даже счастья индивидов. Применение полицейских мер было направлено не только на достижение доброго порядка, в котором были бы гарантированы достаток и процветание населения, но и на создание эффективной экономической модели, в рамках которой каждый отдельный человек мог бы максимально развить свои способности и тем самым внести свой вклад в рост богатства «своего» государства. Таким образом, важнейшей задачей полицейской технологии власти раннего Нового времени было способствовать самореализации индивидов, ставших для государства важным элементом их могущества» [6, с. 22].
Итак, полиция явилась проводником властного стремления улучшить жизнь населения. Воспользуемся термином «диспозитив» для экспликации кредо биополитических стратегий. Если под понятие диспозитива «подпадают любые явления и сущности, которые наделены «способностью захватывать, ориентировать, определять. контролировать и гарантировать поведение, жестикуляцию, мнения и дискурсы живых людей» [7, с. 29], то диспозитивом биополитики XVIII в. становится забота о благопо-
лучии населения. В такой ситуации полицейское государство, как оно понималось в то время (Мон-кретьен, аббат Флери, Тюрке де Майерн, Хохенталь), государство заботы о населении, в котором полиция вводится в поле политики как инструмент реализации заявленной биополитической стратегии. Полиция олицетворяет континуум единого администрирования, Rule of law, и, значит, отсутствие произвола и правопорядок. Власть задействует полицию как важнейшее звено, способствующее реализации биополитического проекта благополучного населения ради осуществления мегапроекта могущественного государства. Власть и Полиция в рамках конфирман-тропной (человекоутверждающей) биополитики неразделимы.
Однако биополитика предстает не только в качестве конфирмантропной, но и в формах негантропной биополитики и ее крайней степени — некрополитики. В каждом случае диспозитивы биополитики меняются, меняется и отношение Власти и Полиции.
Расщепление Власти: (Власть либо Полиция) и Население. Собственно, и в рамках заботы о населении инструментальная роль полиции может меняться. Более того, возможна инверсия соотношения: то, что может быть интерпретировано как конъюнкция, — Власть и Полиция — трансформируется в то, что можно назвать строгой дизъюнкцией — Власть либо Полиция. Соединенное ради благополучия вдруг разделяется, при этом трансформируется и биополитический диспозитив.
Чтобы прояснить странную фигуру разделения Власти и Полиции, воспользуемся рассуждениями Ж. Рансьера. Он противопоставляет политику и полицию в пределах общества демократического и благополучного. Для него политика — перманентный процесс верификации равенства (декларированного конституционно!) в обществе, которое склонно становиться инертным, циничным и черствым — esse homo! «Что такое политическое?.. политическое есть встреча двух гетерогенных процессов. Первый — это процесс управления. Он состоит в организации собрания людей в сообщество и консенсуса между ними и основан на иерархическом распределении мест и функций. Такой процесс я назову Полицией. Второй процесс связан с равенством. Он состоит во взаимодействии практик, направляемых предположением равенства кого угодно с кем угодно и заботой о верификации этого равенства. Наиболее подходящим термином для обозначения этого взаимодействия является эмансипация» [8, c. 99].
В рамках приоритета поддержания правопорядка, будучи инстанцией Rule of law, Полиция стремится сохранить сложившийся status quo — и тогда Полиция выступает против деятельности, направленной на изменение социальных отношений, что
означает, что «всякая полиция отрицает равенство» [8, c. 99]. В ситуации, когда «существует лишь закон полиции и закон равенства», политическое «будет областью встречи между политикой и полицией при разборе несправедливости» [8, c. 100]. Полиция как институция, сохраняющая сложившиеся иерархии и общественные институции, и полиция как орган власти в значительной мере совпадают, и это означает, что политика как выражение требований неучтенных граждан — тех, чей голос по какой-то причине Властью не услышан — является той социальной какофонией, которая может быть воспринята Полицией как отступление от права. Поскольку «сущность политики — вносить возмущение», постольку полиция «постоянно стремится уничтожить политику» [8, c. 210]. Диспозитив сохранения стабильности общества процветания устанавливает разрыв между политикой и полицией. Забота о благополучии населения трансформируется в заботу о сохранении сложившегося порядка. Власть в такой ситуации сама предстает как амфиболия: как власть органов принятия политических решений и как власть народа в качестве провозглашенного Конституцией источника всякой власти. Верификация равенства и есть требование Населения к Власти чтить Конституцию, т. е. не забывать о провозглашенном равенстве всех, учете всех без исключения. Фигура разделения Власть либо Полиция является формулой противопоставления доли Власти Населения и доли Власти Правительства при непосредственном участии Полиции, находящейся в законном поле и ожидающей разрешения политического конфликта. Да, Полиция не симпатизирует протесту, но и не выступает орудием беззаконного насилия. Покуда мы не имеем дела с практикой сознательного подавления любых форм несогласия, доля Власти Населения может пересилить Власть Правительства, что означает, что данный процесс протекает в режиме реализации интересов Населения. (Власть либо Полиция) и Население — формула внутри-властного разделения в форме конфликта между институциональным и конституционным прочтением интересов Населения без разрыва с самим Населением. (Власть либо Полиция) и Население — ситуация все еще возможной в демократическом обществе политической полемики с учетом требований Населения. Разделение Власти и Полиции — кратковременное событие в процессе пересборки Власти.
Негантропная биополитика: фигуры разобщения с Населением. Вместе с тем негантропная биополитика порождает новую фигуру соединения Власти и Полиции. Происходит это тогда, когда верификация равенства отвергается властью и устанавливается режим подавления. Диспозитивом негантропной
биополитики становится забота о самосохранении власти. Область разрыва тогда охватывает Власть и Полицию, с одной стороны, и Население — с другой: (Власть и Полиция) либо Население.
Противопоставить полицию и население не так просто. Неожиданное свидетельство предоставляет Э. Люттвак — автор известного практического пособия по государственному перевороту. Он неоднократно констатирует, что полиция слишком связана с населением, чтобы быть ключевым звеном в ситуации переворота — как со стороны заговорщиков, так и со стороны власти. Полиция, погруженная в специфические полицейские задачи, не годится для заговорщиков, но и не слишком надежна для власти. «Полувоенные полицейские формирования представляют собой в целом бюрократическую структуру, и поэтому, несмотря на свой внушительный вид и экипировку, они не будут выступать против инициированного армией переворота. Я не смог найти ни единого случая за последние 20 лет, когда полувоенная полиция защитила бы своих политических руководителей во время переворота, — хотя было несколько случаев, когда она поддержала переворот» [9, с. 94].
Полиция — посредник в отношениях власти и населения. Будучи таковым, полиция как промежуточное, граничное явление, приобретает свойства контрагентов. Как властная структура, полиция — проводник властных директив сверху вниз; как структура, инкорпорированная в общество, полиция — транслятор реакций населения на присутствие власти снизу вверх. «Главное различие между армией и полицией — в разной степени интеграции в гражданское общество. Если в армии может развиться корпоративная идеология и менталитет, которые отличаются — или даже противостоят — менталитету гражданского общества, то полиция обычно слишком вовлечена в гражданскую жизнь, чтобы там появилось нечто подобное» [9, с. 97].
Однако вовлечение полиции в политику в рамках негантропного биополитического проекта возможно и протекает в рамках диспозитива властного самосохранения, усиливающего дистанцию между властью и населением. В. Беньямин отмечал: «Утверждение, что цели полицейского насилия всегда идентичны целям остального права или хоть как-нибудь связаны с ними, является абсолютно ложным. Скорее, «право» полиции обозначает в сущности то место, в котором государство, будь то от бессилия, будь то из-за имманентных связей внутри любого правового порядка, больше не может посредством права гарантировать свои собственные эмпирические цели, которых оно желает достичь любой ценой» [2, с. 106-107].
В ситуации подобного эксцесса вовлечения полиции в политику не как инструмента заботы о населении, а как средства заботы власти о самосохра-
нении возникает явление «суверенной полиции» (Дж. Агамбен).
Власть наделяет суверенную полицию все большими полномочиями, вооружает ее и закрывает глаза на функциональную гипертрофию. «Отсюда демонстрация оружия, характеризующая полицию всех времен. Решающей здесь является не столько угроза нарушителям правопорядка (на деле демонстрация оружия происходит в самых мирных общественных местах, в частности, на официальных церемониях), сколько демонстрация суверенного насилия, свидетельством которого и была близость консула к ликтору. Эта щекотливая смежность между суверенитетом и полицейской функцией выражается в характере неосязаемой сакральности, сближавшей в античном распорядке фигуру суверена с фигурой палача» [2, с. 107].
Следует согласиться, «в том, что черты суверенитета проступают в образе полиции, нет ничего благотворного» [2, с. 107]. Печальным тому «доказательством служит тот не перестающий удивлять историков Третьего рейха факт, что истребление евреев от начала до конца понималось как исключительно полицейская операция» [2, с. 107]. В тот момент, когда полицейские операции приобретают отчетливый человекоотрицающий характер и масштабируются в отношении все большего количества групп населения, имеет место переход от негантропной биополитики к некрополитике с соответствующей сменой диспозитива заботы о сохранении стабильности политического порядка на диспозитив заботы о самосохранении власти любой ценой. Если неган-тропная биополитика порождает многочисленные структуры полувоенной полиции, то некрополитика создает тайную полицию — проводника «полицейских операций», символизирующих окончательный разрыв Власти и Полиции с Населением. Так, тоталитарные режимы «в конечном счете концентрируют всю власть в руках тайной полиции» [10, с. 449]. Опыт тоталитаризма ХХ в. позволяет увидеть в последовательной политизации, милитаризации и абсолютизации полиции симптом некрополитическо-го синдрома. «Пришедший к власти тоталитаризм. учреждает тайную полицию, сотрудники которой служат исполнителями и охранниками его внутреннего эксперимента по непрерывному превращению действительности в вымысел; и, наконец, он создает концентрационные лагеря — специальные лаборатории, позволяющие поставить полномасштабный эксперимент по установлению тотального господства» [10, с. 513]. Опыт послевоенных диктатур позволяет утверждать, что конечные цели могут быть гораздо более прозаичными, а вот опасное отмежевание Власти и Полиции от Населения может остаться тем же. Предельной точкой некрополитики становится
сформулированная А. Мбембе максима: «Окончательное выражение суверенитета состоит в значительной степени во власти и способности диктовать, кто может жить и кто должен умереть» [11]. В ситуации такой чрезвычайной политики практика «бессистемной разметки насилием» (М. Ямпольский) — видимый режим разрыва Власти и Населения.
Негантропная биополитика на пути к некропо-литике. Возможны и другие, промежуточные конфигурации. В спектре негантропной биополитики находятся фигуры (Полиция и Население) либо Власть и (Власть и Население) либо Полиция. Отметим, что противопоставление как власти, так и полиции населению, с точки зрения биополитики, является œntradictio in re. Власть или полиция, действующие вопреки населению, подрывают его жизненные силы и ослабляют государство, в какой бы риторической обертке это не преподносилось. Случаи различаются характером протекания процесса.
В рамках такой, на первый взгляд, странной ситуации солидаризации Населения и Полиции в противовес Власти мы имеем дело с инфляцией доверия к политическим решениям, стремительно осуществляющим дереализацию (Дж. Ваттимо) социального пространства. Например, Л. В. Головко [12], анализируя теоретическую неопределенность понятия судебной реформы и влияние этой неопределенности на развитие уголовного судопроизводства в современной России, указывает на идеологическую и, следовательно, политическую природу судебной реформы. Солидаризуясь с правоохранителями и отстаивая право населения на качественное, объективное, скорое и непредвзятое судопроизводство, известный процессуалист предостерегает от индоктринации уголовного процесса, приводящей к вторжению в него чужеродных элементов, вносящих терминологическую путаницу и институциональную сумятицу. Перманентная судебная реформа без должной рефлексии по поводу ее результатов, становясь самоцелью, обесценивается. Усилия, растрачиваемые на решение иллюзорных или незначительных задач, не ведут к стабилизации и оптимизации уголовно-процессуальной системы, а излишне перегружают и усложняют судопроизводство, не разрешая накапливающиеся реальные институциональные проблемы. Реформа в угоду абстрактной модели, опирающейся на идеологемы, формирует вектор отторжения государственности, что влечет социальную турбулентность, разрушительную и для государства, и для населения. Дезориентированные правоохранители и дезориентированное население, солидаризуясь в критике, разделенные правомочиями, единые и разобщенные, движутся в вихре турбулентного потока политикогенеза к неопределенному финалу. «Прежде всего российскому уголовному
процессу требуется деидеологизация, т. е. переход от сугубо идеологического взгляда на него, доминирующего в последние десятилетия, к взгляду более процессуально-техническому, беспристрастно опирающемуся на институциональные закономерности действия любой уголовно-процессуальной системы. Под деидеологизацией мы здесь понимаем отход не только от идеологии перманентного реформирования или перманентной судебной реформы как идеологии законотворческой, но и от идеологического восприятия самого уголовного процесса» [12].
(Власть и Население) либо Полиция — конфигурация экспансии полицейского государства как государства подавления, отказавшегося от диалога с обществом в его стихийно-протестных и политически-организованных формах. В рамках такой модели суверенная полиция сама себе власть. Государственная политика совпадает с администрацией. Исключены какие-либо проявления плебисцитарных форм демократии. Собственно, именно таким мы и считаем «полицейское государство» — проводника запретов, постановщика барьеров, защитника ограничений. Власть как совокупность долей Власти слабого правительства, бессильных партий, неразвитых общественных организаций солидарна с бесправным Населением, но подавлена превосходящей мощью Полиции как истинного центра силы и власти.
Фигура противостояния полицейского государства и населения очевидно опасна. Вектор усиления полицейского государства неизбежно влечет разрастание полицейского аппарата, отток ресурсов к силовым структурам, милитаризацию общественного сознания, рост напряжения и агрессии. Тем не менее титанические усилия, направленные на тотальный контроль за населением, не гарантируют того, что социальный взрыв невозможен. «Вот, казалось бы, жизнь в стране идет привычным чередом: народ не бунтует и исправно тянет лямку; есть, конечно, недовольные, но оппозиция загнана за Можай, а ситуация в целом под контролем; элита наслаждается властью, богатством и жизнью. И вдруг в течение нескольких недель, а то и дней, все меняется: доселе послушный народишко вываливает на площади, улицы и не желает расходиться; маргинальные политики превращаются в народных вождей; полиция после нескольких неудавшихся попыток разгона манифестаций начинает саботировать приказы политиков; военные заявляют о своем нейтралитете; сервильные СМИ показывают зубы и начинают грызть власть, которую еще вчера вылизывали. Режим повисает в воздухе» [13, с. 45].
События Арабской весны демонстрируют бессилие полицейского государства перед лицом населения. «Жасминовая революция» в Тунисе показывает мощь насильственного спазма внезапного воз-
мущения, сметающего все на своем пути. Революция в Египте раскрывает потенциал ненасильственного сопротивления. Произошедшее в Тунисе началось как возмущение ставшим рутинным полицейским произволом. «В городе Сиди-Бузид... 17 декабря 2010 года сотрудница полиции конфисковала тележку у зеленщика Мухаммеда Буазизи, не имевшего разрешения на торговлю, а когда тот возмутился, якобы ударила его по лицу, оскорбив его перед всеми. Он пошел с жалобой в полицейское управление, но там с ним и разговаривать не стали. Тем же утром в 11:30 он вернулся в управление и в знак протеста поджег себя. На следующий день у полицейского участка собрались протестующие. Их встретили побоями и слезоточивым газом. Тунисские государственные СМИ преуменьшили масштаб протестов. Вести распространились по социальным сетям, протесты ширились и к концу декабря достигли столицы» [14, с. 155]. Цепочка ситуаций циничного пренебрежения к требованиям населения — первые звенья, запустившие «эффект домино», которого полицейское государство никак не ожидало. События в Тунисе демонтировали политический режим и сдетонировали в Египте. В стране, где «большинство политической деятельности предпочло безопасность», где «египтяне боялись открыто обсуждать политику», где присутствовал «страх перед политикой и Госбезопасностью», где «гнева тайной полиции мы боимся даже больше, чем смерти» [14, с. 46], вдруг произошла «цветная» революция. И вновь отправной точкой стал полицейский произвол — жестокое убийство Халеда Саида сотрудниками тайной полиции. Начавшийся в социальных сетях ропот неожиданно оказался достаточно мощным для того, чтобы выйти на улицы в формах акций ненасильственного сопротивления «Немое стояние», приобретших широкий размах и постепенно превративших крик отчаяния единиц в оглушительный рев. Примеры Туниса и Египта убедительно демонстрируют уязвимость полицейского государства.
Следует обратить внимание на два важных момента. Во-первых, в Тунисе и в Египте полицейское государство перешло последнюю черту — точку невозвращения, которая обозначила окончательный разрыв между полицией и населением. «При нынешнем министре внутренних дел Хабибе аль-Адли официальный девиз полицейских сил „Полиция служит народу" сменился на „Народ и полиция служат стране". Полиция больше не служила народу даже на уровне лозунга. Пытки были не отдельными инцидентами, а системой. пытки стали одним из главных орудий добычи информации. Усилия полиции были направлены в основном на защиту режима. В целом аппарат Госбезопасности. взял на себя единственную задачу — охоту на политических оппонентов. Ничего
удивительного, что египтяне относились к полиции как к „власти"» [14, с. 157-158].
М. де Серто справедливо утверждал, что «нет права, которое не было бы записано на телах» [15, с. 249]. Однако «существует предел той машинерии, посредством которой общество репрезентирует себя в живых людях и делает их своими репрезентациями» [15, с. 258]. Пытать человека — предельное в своей низменности средство «заставлять тело выговаривать кодекс закона» [15, с. 259]. И ответом на окончательное попрание человечности становится крик. Беззаконию «противостоит только крик, взрыв или экстаз, мятеж или бегство того, что ускользает в теле от именующего закона» [15, с. 261]. Крик — «голос, неуместный в бесконечной комбинаторике симуляций» [15, с. 257] — последний проблеск человечности, в отчаянии выражающий неприятие беззакония, которое обрело уполномоченных властью аватаров. В зоне крика располагается разрыв — «строжайшая дизъюнкция» полицейского государства и населения. Пытка рождает крик, крик создает звуковую волну, сметающую палачей.
Во-вторых, крик способен быть немым. Ненасильственное сопротивление располагается в зоне «слепого пятна» (Г. Модер) господствующей идео-кратии. «Эта точка зрения слепого пятна — точка, в которой уличные представления могут стать суб-версивными по отношению к господствующей идеологии» [16, с. 100]. Характерное для оригинальных ненасильственных акций «избыточное принятие» (Г. Модер), «избыточная идентификация» (С. Жи-жек) грозит «подобно вспышке молнии, точечным разрывом самой идеологической ткани» [16, с. 100]. Немое стояние (Египет), Duran Adam («стоящий человек» — Турция) — фигуры застывшего крика, артикулированные молчанием. Слепое пятно полицейского государства — это возможность выражать минимальными, все еще позволенными властью средствами немой крик.
«Общество спектакля» (Г. Дебор) — актуальное состояние современности. В обществе спектакля сила метафор соревнуется с насилием в своей эффективности и нередко превосходит ее. «Современная революция перестала быть столкновением антагонистических идеологий и организованных политических сил. По форме она все больше напоминает красочный карнавал на площадях и улицах столиц, карнавал, в котором действуют персонажи своеобразной комедии дель арте: коварный и жестокий диктатор, его двуличные чиновники, свободолюбивый народ, жестокая и трусливая полиция, выжидающая армия, таинственная заграница. Сюжет модифицируется, но персонажи неизменны» [13, с. 271].
Ярким примером карнавализации политики, позволяющей вербализировать немой крик, яв-
ляется практика неформальной группы CIRCA (The Clandestine Insurgent Rebel Clown Army), наиболее известной как Повстанческая армия клоунов. «Участники этой группы в клоунском обмундировании нередко появляются на массовых акциях протеста и совершают небольшие, обычно достаточно невинные и хотя бы отчасти импровизированные провокации в отношении полиции или других силовиков... На фотографии, широко разошедшейся в СМИ по всему миру, выстроились в ряд бойцы полицейского спецподразделения. Рядом с ними — другая группа людей, выстроившаяся в точно такой же ряд. Это отряд клоунов. они скопировали полицейское построение и больше ничего не делали. Они никому не угрожали, не совершали никаких особых действий; попросту это было сборище нелепых клоунов, выстроившихся в нелепую фигуру. простое удвоение полицейского построения дает нам перспективу, из которой становится отлично заметным слепое пятно в отношениях власти» [16, с. 101]. Молчаливый крик обнажает нелепость сложившихся практик, форм отношений власти и населения, нелепость униженного положения населения — клоунаду власти. Явленный всем, отраженный в зеркалах уличного театра абсурда, молчаливый крик становится голосом. И тогда, «как показывает современный опыт, если революционеры (даже если они клоуны. — Д. П.) какое-то время сохраняют стойкость, то полиция отступает, армия сохраняет нейтралитет, власть начинает совершать ошибки и раскалываться. Революционерам не надо пугать власть. Достаточно продемонстрировать стойкость: мы стоим здесь и не уйдем до нашей победы. И власть испугается сама. Диктаторы боятся всех, кроме Бога» [13, с. 301]. Нелепые клоуны, выстроившиеся в нелепую фигуру, — грозная фигура решительного отчаяния.
Танатополитика как экстремум человекоотри-цания. Итак, негантропная биополитика, распадаясь на ряд модальностей, в фазе аутофагии общества трансформируется в некрополитику. Но и это не предел! Власть либо Полиция либо Население — крайняя форма танатополитики, характерная для общества, вступившего в фазу «сомализации» — длящегося необратимого распада, когда осколки правительства, которым верны остатки вооруженных сил, сосуществуют с автономными группировками, образованными на базе армейских или полицейских сил. Диктаторы-популисты, полевые командиры, бесправное, нищее и обездоленное население, существующее как бесформенная масса, — элементы танатополитического «порядка». Его диспозитив — доведенное до крайности кредо некрополитики — самосохранение любой ценой хотя бы еще один день, один миг — «День, да мой!» (Л. Н. Гумилев). Выживание ценою разрушения всего и вся — реальность
мимолетного состояния, которое можно выразить формулой Власть либо Полиция либо Население. В этом пределе death-worlds (А. Мбембе) мы завершаем анализ соотношения власти, полиции и населения в логике биополитичесих стратегий.
Антропологическое измерение биополитики. Рассмотренная выше фигура крика отчаяния, символизирующая окончательный разрыв с господствующим порядком, обнаруживает в эпицентре любой конфигурации отношений власти, полиции и населения человека — обездоленного, озлобленного и готового на отчаянный шаг. Антропологический фокус зрения позволяет заглянуть в область конструирования диспозитивов биополитики.
Отношение Полиции и Населения есть отношение идеологическое. Это инклюзивное отношение, вовлекающее в пространство правового порядка. Если человека застигает врасплох уличный театр, то он может подурачиться, надев маску клоуна. Но оклик «Эй, ты, там!» полицейского превращает человека в субъекта правовых отношений. Это интерпелляция, и прохожий теперь интерпеллирован, т. е. признал в себе того, к кому обращен оклик. «В результате этого простого разворота своего тела на 180 градусов он становится субъектом. Почему? Потому что он признает, что обращение адресовано „именно" ему и что „это обратились именно к нему", а не к кому-то другому» [16, с. 93]. Так происходит вовлечение прохожего во властеотношения. Прохожий обнаруживает себя в деонтической и одновременно алетической модальности правовой реальности.
Оклик имеет бэкграунд, связанный с «акустикой» политической системы — правом человека на голос, а не на крик — на голос, который власть слышит и понимает. Голос, предъявляющий политические требования, связан с логической аргументацией. В политическом пространстве аргументация зрима. Ее присутствие отмечено скоплением людей — демонстрацией. Демонстрация — это демонстрация демонстрации, т. е. связи между тезисом, который всегда один и тот же и выражает «верификацию равенства», и аргументами, которые каждый раз различаются и обращены к конкретному событию. «Политика состоит в преобразовании. пространства движения в пространство манифестации некоего субъекта. Она заключается в реконфигурировании пространства. Эти действия надо организовать как доказательство, систему доводов. Последняя принимает новую форму демонстрации» [8, с. 210]. Улица становится агорой, на которой царит политическое.
Полиция, исполняя долг охраны правопорядка, взывает к очевидности: «Проходите! Здесь не на что смотреть». Полиция говорит, что на шоссе не на что смотреть и нечего делать, кроме как проходить или проезжать. Она утверждает, что пространство дви-
жения есть пространство движения — и только» [8, с. 210]. Но суть происходящего имеет значение для всех — и для демонстрантов, и для полиции. Возникшее полемическое пространство, в пределах которого происходит политический спор, может породить ситуацию «торжества языка над насилием» (П. Рикер). В этом пространстве творится важное — от того, восторжествует справедливость или нет, зависит продолжение истории оклика «Эй, ты, там!». Если Власть воспримет предложенную аргументацию, то «Эй, Вы, там!» не вызовет страха и разрешится в диалоге представителя власти и гражданина. Если же воплощенная фигурой скопления людей в складке урбанистики и политики логика не будет оценена по достоинству, то «Эй, ты, там!» может обернуться насилием. Право голоса не только возможность артикуляции мыслей, но и долг, осуществление которого определяет судьбу и гражданина, и власти. Это тем более важно, что власти свойственна инерция. Власть, заботы которой растут коррелятивно развитию цивилизации, склонна по умолчанию не менять то, о чем молчит население. «Порядок «полиции» (позитивный порядок Бытия) сам по себе полон, в нем нет дыр; только политический акт, жест политической субъективации привносит в него «дистанцию к себе и нарушает его самотождественность»» [17, с. 222]. Голос Населения важен Власти для того, чтобы не самоизолироваться в «пустыне реального» (С. Жижек).
Заключение. Итак, в рамках данного исследования рассмотрены различные формы соотношения
Власти, Полиции и Населения в логике биополитических стратегий, реализуемых в государстве. Мы не претендуем на исчерпывающий перечень фигур соотношения. Рассмотрены соединительная конфигурация Власть и Полиция и Население, соответствующая конфирмантропной биополитике, исходящей из диспозитива заботы о благополучии населения и разделительная конфигурация (Власть либо Полиция) и Население, характерная для развитого демократического общества, в котором основным диспозити-вом все еще конфирмантропной биополитики становится забота о сохранении достигнутого status quo. В рамках негантропной биополитики, размеченной насилием, изучен ряд промежуточных разделительных конфигураций — (Полиция и Население) либо Власть и (Власть и Население) либо Полиция — находящих свое логическое завершение в фигуре (Власть и Полиция) либо Население, диспозитивом которой становится забота о самосохранении власти, заканчивающаяся окончательным разрывом с населением в фазе некрополитики. В предельной точке распада общества формулой проводимой танатополитики становится Власть или Полиция или Население.
Следует отметить, что данные соотношения Власти, Полиции и Населения не равноценны. На наш взгляд, безусловным преимуществом обладает то отношение Власти, Полиции и Населения, которое продиктовано диспозитивом заботы о благополучии населения, выражающем кредо конфирмантропной биополитики.
список литературы
1. Фуко М. Безопасность, территория, население. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 19771978 учебном году / пер. с фр. В. Ю. Быстрова, Н. В. Суслова, А. В. Шестакова. СПб., 2011.
2. Агамбен Дж. Средства без цели. Заметки о политике / пер. с итал. Э. Сатарова. М., 2015.
3. Ильин И. А. Собрание сочинений : в 10 т. / сост. и комм. Ю. Т. Лисицы. M., 1994. Т. 4
4. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет / пер. с франц. М., 1996.
5. Фуко M. Рождение биополитики. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1978-1979 учебном году / пер. с фр. А. В. Дьяков. СПб., 2010.
6. Кильдюшов О. В. Мишель Фуко как исследователь «полицейского государства»: программа, эвристические проблемы, перспективы изучения // Социологическое обозрение. 2014. Т. 13. № 3.
7. Современная социальная философия : учеб. пособие / Ю. В. Бурбулис [и др.]; под общ. ред. д-ра филос. наук, проф. Т. Х. Керимова. Екатеринбург, 2015.
8. Рансьер Ж. На краю политического / пер. с франц. Б. М. Скуратова. М., 2006.
9. Люттвак Э. Н. Государственный переворот : практ. пособие / пер. с англ. М., 2012.
10. Арендт Х. Истоки тоталитаризма / пер. с англ. И. В. Борисовой, Ю. А. Кимелева, А. Д. Ковалева, Ю. Б. Мишкенене, Л. А. Седова ; послесл. Ю. Н. Давыдова ; под ред. М. С. Ковалевой, Д. М. Носова. М., 1996.
11. Mbembe, J.-A., Meintjes L. Necropolitics: URL: https://warwick.ac.uk/fac/arts/english/currentstudents/pg/ masters/modules/postcol_theory/mbembe_22necropolitics22.pdf (дата обращения: 27.08.2019).
12. Головко Л. В. Уголовное судопроизводство в условиях перманентной судебной реформы // Закон. 2019. № 4.
13. Соловей В. Д. Революйоп! Основы революционной борьбы в современную эпоху. М., 2016.
14. Гоним В. Революция 2.0: Документальный роман / пер. с англ. Т. Даниловой. СПб., 2012.
15. Серто М. де. Изобретение повседневности. 1. Искусство делать / пер. с фр. Д. Калугина, Н. Мовниной. СПб., 2013.
16. Модер Г. Чему Альтюссер может научить нас об уличном театре — и наоборот // Стасис. 2014. № 1.
17. Жижек С. Щекотливый субъект: отсутствующий центр политической онтологии / пер. с англ. С. Щукиной. М., 2014.
