CC BY
71
Сергей МОЗЖИЛИН
ВЛАСТЬ ДУХА И ТАЙНА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СЛОВА И ЛИЦА
Размышления о духе как сверхъестественном бестелесном существе, не имеющем образа, увлекают не только философов, но и любого человека. И. Кант замечал по этому поводу: «Если собрать воедино все, что о духах машинально повторяет школьник, говорит толпа и объясняет философ, то окажется, что это составляет немалую часть нашего знания»1. Но несмотря на столь высокий интерес к данной проблеме, следует опять-таки согласиться с И. Кантом, что вопрос: что же, собственно, понимают под духом, ставит практически всех в самое затруднительное положение.
Не менее проблемным будет и вопрос о сущности взаимосвязи человеческого «Я» и духа. Ведь известно, что «Я» есть обозначение первого лица. Лицо же, хотя и предполагает наличие образа, им не является, так как образ прямо представляет предмет, то есть является его внешним атрибутом, а лицо является маской, скрывающей неизвестное в предмете, персонифицирующее его. Животные вообще не обозначают неизвестное, отсутствующее в чувственном опыте, а потому и не способны воспринимать знаки в качестве символов лиц, коими являются имена.
Безусловно, имена всему дал человек, уподобляя обозначенное именем себе, а человек, ко всему прочему, является лицом, то есть существом, облаченным в маску. Но кому уподобился сам человек, обретя при этом лицо? Причем этот некто, которому уподобился сам человек, должен быть неизвестным, отсутствующим в чувственном опыте, так как известное не требует символического обозначения лицом, демонстрируя себя своим образом. Но следует согласиться с И. Кантом в том, что Бог является предметом веры, а не знания. Да и вряд ли человека, терзающегося сомнениями, удовлетворит подобный ответ. К тому же никому не известно, как Творец обретает себя в творении. Поэтому сохраним веру в качестве личного убеждения, а исследование обретения духом психической реальности проведем в рамках эволюционизма в биологическом и психологическом познании.
Особи зоологических сообществ не имеют лиц. В их взаимоотношениях нет и символики. Регулируют поведение в стаде, стае, прайде и т. д. самые сильные и ловкие особи, главным аргументом их властного положения являются реальные физические или интеллектуальные способности. Отношения в человеческом обществе формируются нормами нравственности, претендующими на абсолютность, так как они апеллируют к идеалу. Собственно, во многом облачение человека в то или иное лицо-маску, а вместе с этим и исполнение им определенной социальной роли, зависит от его идеала. В свою очередь каждый человек ориентирует свой идеал в той или иной степени на идеал, предлагаемый культурой, в которую он интегрирован. И нам известно, что идеалами культур, составляющими ядро их нравственной формы сознания, являются конкретные личности, оставившие неизгладимый след в истории, которые, говоря словами З. Фрейда, предоставили себя и свой жизненный опыт в качестве образца подражания для потомков2. Но неизвестен первый идеал, в стремлении к идентификации с которым было порождено первое человеческое лицо, именуемое
1 Кант И. Грезы духовидца пояснение грезам метафизики. Соч. в 6 т. Т. 2. М., 1964, стр. 295
2 Фрейд З. Неудовлетворенность культурой. М., 1990, стр. 75
МОЗЖИЛИН
Сергей Иванович — кандидат философских наук, доцент кафедры философии и политологии СГСЭУ
словом «Я». А ведь именно он является первым ключом к пониманию тайны человеческого лица и скрытых под ним мотивов поведения субъекта. Да и психологическая коррекция культуры, необходимость и важность которой подчеркивал З. Фрейд, будет более эффективна, если мы точно определим базовый комплекс, обусловивший расщепление психики человека.
З. Фрейд, решая вопрос, каким образом и какой известный физический объект превратился в неизвестный, полагал, что известным физическим объектом, составившим основу неизвестного объекта, с которым стремится, но не может идентифицировать себя субъект, был отец или его можно назвать еще вожаком, гаремной семьи, которая, по его мнению, являлась формой объединения зоологических предков человека. Процесс превращения известного физического объекта в неизвестный психический мыслитель объяснял психическим механизмом вытеснения, основанием которому была изначальная амбивалентная установка чувств (ненависть — любовь). По З. Фрейду, известный объект — отец — под воздействием первой стороны амбивалентной установки (ненависть) к нему его сыновей, образовавшейся ввиду исходящих от него запретов на половую связь с женщинами своего гарема, был убит. Вторая сторона амбивалентной установки (любовь) породила чувства стыда и вины за это преступное деяние, под воздействием которых и произошло вытеснение этого преступного деяния, а вместе с ним — известного объекта, источника запретов — отца — в бессознательное, что обусловило символизацию последнего и превращение его в неизвестного психического контролера поведения человека. Вытесненное преступное деяние связало множество психических процессов в единый психический комплекс, названный исследователем комплексом Эдипа, определяющим, по мнению З. Фрейда, всю последующую человеческую историю. Неизвестный же объект, продолжающий играть роль цензора поведения, философ обозначил понятием «Сверх-Я», которое и составляет, по мнению психоаналитика, ядро формирования представлений о духах и богах. Следует отметить, что с помощью данной гипотезы можно достаточно логично интерпретировать психические механизмы функционирования
нравственной цензуры, но нельзя решить проблему символизации в аспекте человеческой речи, хотя постструктуралисты и пытались приспособить ее метафорическую форму в качестве пояснительного концепта формирования языковых символов.
З. Фрейд объясняет лишь одно необходимое условие проекции интериоризи-рованного объекта вовне — стремление к идентификации с объектом и ее неосуществимость, поясняя: данная идентификация не может быть завершена ввиду того, что существо, образовавшее «Сверх-Я», продолжает угрожать страхом кастрации, напоминающим о том, что только он может иметь то, что желают идентифицирующие себя с ним1. Но гипотеза З. Фрейда не объясняет второе важное условие — выражение неизвестного объекта в имени, то есть в слове. Мыслитель явно поспешил, заявив о том, что вытесненный в подсознание, то есть ставший неизвестным, доминирующий объект (убиенный отец) обрел символическое выражение в тотеме. Ведь неизвестный есть персона, не имеющая образа, фиксирующаяся лицом, а лицо обозначается именем и выражает себя словом. Поэтому никакой объект внешнего мира, ни животное, ни предмет не могли стать первыми символами, но только слово.
Представители других модернистских концепций сознания подвергли жесткой критике гипотезу З. Фрейда, но тем не менее ее положения, пусть в метафорической форме, часто используют представители структурализма и постструктурализма. Это и неудивительно: трактовка человеческого сознания как текста в постструктурализме, в котором бессознательное отождествляется со структурой знака, предполагает исследование механизмов символизации субъектом объекта, присутствующего в языке в качестве неизвестного властелина, дающего власть словам, необходимую как для их доминирования в сфере психической реальности над образами, так и составляющую основу силы внушения. В этой связи следует согласиться с Ж. Лаканом в том, что истоки власти таятся в символической природе языка, тем более это касается языка, акцентирующего внимание на сакральном. «Власть церквей, — отмечает
1 Фрейд З. «Я» и «Оно». Фрейд З. «Я» и «Оно»: Труды разных лет: В 2 кн. Тбилиси., 1991. Кн. 1, стр. 361
мыслитель, — обусловлена языком, который они сумели сохранить»1.
Хотя Ж. Лакан и деструктуировал фрейдистскую теорию личности, возникновение функции символической идентификации он связывает с комплексом Эдипа, но при этом исследователь акцентирует внимание на имени отца, отмечая, что именно в нем следует искать носителя символической функции, которая уже на заре человеческой истории идентифицирует его лицо с образом закона2. Концентрируя внимание на имени как символе неизвестного объекта, Ж. Лакан устраняет раскритикованную К. Леви-Стросом идею тотема как базового символа в теории З. Фрейда из анализа языка. Образование же символического «Я» исследователь связывает, как и З. Фрейд, с моментом идентификации ребенка с отцом, его «нет». Ребенок производит первый символ «Я», отмечает психоаналитик, «желая разрушать того, кто таит в себе отчуждение3.
Следует заметить, что в отечественной науке близкую лакановской позицию при решении проблемы возникновения автономного знака занимал Б. Ф. Поршнев, отмечая, что слово изначально играло и играет роль тормозной доминанты.
Преимущество лакановской позиции заключается в том, что «нет» обозначает не только запрет, как утверждал Б. Ф. Поршнев, но и одновременно запрещающего (отца), с которым идентифицирует себя субъект. Иначе бы знак не обрел психическую функцию символа, которая, как отмечал Ж. Лакан, «...обнаруживает себя как двойное движение внутри субъекта, ...человек сначала превращает свое действие в объект, но затем, в нужное время, снова восстанавливает это действие в качестве основания. Двусмысленность этой процедуры каждый момент и задает поступательный ход функции, непрерывно чередующей действие и познание»4. Буквально: субъект присутствует в символе как объект, с которым стремится идентифицировать себя, а вместе с этим действует и познает не только в настоящем, но и в прошлом и будущем, а поскольку
1 Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М., 1995, стр. 53
2 Там же, стр. 48
3 Лакан Ж. Семинары. В 2 кн. М., 1998. Кн. 1, стр. 227
4 Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в пси-
хоанализе, стр. 55
все воспринимаемое объективировано в человеческой мысли символом, то оно всегда предстает в виде текста, который можно, по мнению психоаналитика, расшифровать. Но так как базовый физический объект (отец) был заменен именем (ввиду его убийства), то и обозначение всех желаний человеком, по мнению Ж. Лакана, мотивировано стремлением к их уничтожению. Со всем этим можно и соглашаться, и нет.
Полагаю, что нет необходимости в использовании комплекса Эдипа в качестве пояснительного концепта обретения психической реальности неизвестным объектом, в бессознательном стремлении к идентификации с которым человек облачается в лицо-маску, обозначая при этом себя его именем. Для символизации власти неизвестного достаточно психического переноса центра тяжести власти, буфера агрессии и концентрации внимания с доминирующего объекта на его сигнал, превращающего этот призыв в символ, замещающий образ лицом. Но для более ясного понимания все же следует разъяснить подробнее суть первого психического переноса.
Предположим, что гоминиды, одним из видов которых были предки человека, жили не гаремной семьей, как полагал З. Фрейд, а группой, напоминающей группу шимпанзе. Высокий уровень орудийной оснащенности гоминид и более интенсивное манипулирование орудиями по сравнению с орудийной деятельностью шимпанзе значительно расширял и возможности мышления, основанного на образно-наглядной репрезентации данных. Но психологические исследования образно-наглядного мышления животных показывают, что главную роль при решении поставленной перед ними задачи играют аналогии, то есть подобные ситуации, зафиксированные в прошлом опыте. Чем больше фиксируется аналогичных ситуаций, тем сложнее и дольше происходит выбор5. У развития такого мышления должен быть предел — как на физиологическом уровне, так и на психическом. В определенные моменты могла возникать путаница в аналогиях, следствием которой и являлись психические переносы элементов одних ситуаций на другие. Также интенсивное использование гоминида-
5 Выготский Л. С., Лурия А. Ф. Этюды по истории поведения. М., 1993, стр. 54—55
ми орудий, которые одновременно могли использоваться в качестве оружия, усиливало напряженность во взаимоотношениях между членами группы. Наибольшее давление испытывали вожаки групп, так как лидер всегда является главным буфером агрессии в конфликтных ситуациях. Частая гибель вожаков должна была порождать механизмы их быстрой замены. Но в зоологическом сообществе все не могли быть лидерами, так как это привело бы к еще большей напряженности, связанной с конкурентной борьбой. Вероятно, эти факторы обусловили исчезновение всех гоминид, кроме тех, которые обрели идеального мистического покровителя, обозначенного словом-символом. Случилось это так. Вожак в поиске дополнительных средств воздействия на группу наряду с различными действиями и жестами использовал звуковой сигнал в качестве концентрации внимания и буфера агрессии. Самым лучшим сигналом, концентрирующим внимание (здесь надо согласиться с Б. Ф. Поршневым), должен был быть тот, который ставил запрет на все действия, за которым следовали указания лидера. Таким сигналом мог стать сигнал, состоящий из двух звуков с противоположной направленностью (дружелюбный и агрессивный). Как уже отмечалось, шимпанзе способны дифференцировать информацию гласными и согласными звуками. Тем более такой способностью должны были обладать гоминиды при их более развитых анатомных характеристиках. Если соединить дружелюбный (гласный) и агрессивный (согласный) звуки, то получим сигнал, который будет означать и не то, и не другое, а следовательно, просто концентрировать внимание на том, кто его произносит, заставляя при этом задуматься, чего он желает. Такой сигнал вполне можно назвать знаком. (Собственно, Б. Ф. Поршнев на этом и остановился.) Но это еще не слово, так как отсутствует его символическая составляющая. Здесь следует пояснить ее происхождение. Она могла появиться (мы последуем Ж. Лакану) при условии исчезновения реального доминанта, но сохранения фактора стремления к идентификации с ним. Но не будем при этом навязывать нашим предкам грех убийства родителя.
Исчезновение доминирующего объекта (вожака группы гоминид) или вернее сказать — потеря прямой связи между ним
и сигналом, которым он концентрировал внимание членов группы, произошло путем психического переноса центра тяжести власти, концентрации внимания и буфера агрессии с доминанта на произносимый им сигнал. Это случилось ввиду того, что сигнал вожака, учитывая высокую степень имитативности гоминид, стали использовать все члены группы в качестве буфера агрессии и концентрации внимания, а если все — то нет конкретного лидера. Поскольку доминирующий объект стал неизвестен, говоря словами Ж. Лакана, ему было дано имя, которое, будучи символом, осуществило роль психической функции, обнаруживающей себя как двойное движение внутри субъекта.
Постичь же неизвестный объект, выражающийся только в символе, усилиями сознания невозможно, так как данное постижение равносильно вытаскиванию себя за волосы из болота. «Когда же мы начинаем исследовать символ, — замечает по этому поводу К. Юнг, — он ведет нас в области, лежащие за пределами здравого рассудка. Колесо может привести наши мысли к концепции «божественного солнца», но здесь рассудок должен допустить свою некомпетентность: человек не способен понять «божественное» бытие. Когда нашей интеллектуальной ограниченностью мы называем что-либо «божественным», мы всего лишь даем ему имя, которое основывается на вере, но не как на фактическом свидетельстве»1. В связи с изложенным механизмом обретения предками человека лица заметим, что для обозначения неизвестного цензора поведения человека, психическая реальность которого составляет базовый архетип, обусловливающий постоянную символическую проекцию внутренних восприятий вовне, следует обозначить понятием «идеальный доминант», так как это понятие более точно отражает суть его происхождения нежели понятие «Сверх Я», предложенное З. Фрейдом, или понятие «духовная самость», используемое К. Г. Юнгом.
Таким образом, самое первое лицо человек обрел вместе со словом, обозначившим его, коим было групповое «Я». Власть реального биологического вожака превратилась во власть «идеального доминанта», который в результате даль-
1 Юнг К. Г. Архетип и символ. М., 1991, стр. 26
