CC BY
33
11 Революционное народничество 70-х годов XIX века. Т.2. С.57.
12 Михайловский Н.К. Литературная критика. С. 51, 56.
13 Соловьев B.C. Философия искусства... С. 249.
14 Революционное народничество 70-х годов XIX века. Т. 2. С. 192, 194-195.
15 Соловьев B.C. Соч. В 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 94.
16 Там же. Т.1. С. 287.
17 Новгородцев П.И. Об общественном идеале. М.,1991. С.535.
18 Соловьев B.C. Соч. В 2 т. Т.1. М.,1988. С.341.
19 Лавров П.Л. Философия и социология. Избр. произв. В 2 т. Т.1. М.,1965. С.322.
20 Там же.
21 Там же. Т.2. С. 44-45.
22 Соловьев B.C. Соч. В 2 т. Т.2. М.,1988. С. 6.
23 Там же. Т.1. С. 542.
24 Вперед! Сб. статей, посвященный памяти П.Л.Лаврова. М.,1920. С. 35.
25 Там же.
26 Лавров П.Л. Статьи, воспоминания, материалы. Пг., 1920. С. 399.
27 Там же.
28 Там же. С. 387.
МАРК СМИРНОВ
«Независимая газета» (Приложение «НГ-религии»), Москва
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ И БЕСТУЖЕВ-РЮМИН: РАЗРЫВ С КОНСЕРВАТОРАМИ
«Россию можно поздравить с гениальным человеком...» -эти слова принадлежат известному русскому историку, академику Константину Николаевичу Бестужеву-Рюмину (1829-1897), организатору Высших женских курсов в Петербурге, которые впоследствии стали называться «Бестужевскими». А произнесены они были в 1874 году по поводу блестящей защиты Владимиром Соловьевым магистерской диссертации «Кризис западной философии (Против позитивистов)»1. Магистерский диспут Соловьева вызвал живейший интерес среди интеллигенции и в печати. О нем писали газеты: «Московские ведомости», «Гражданин», «Санкт-Петербургские ведомости». Диспут стал истин-
ным триумфом философа, которому тогда был всего 21 год. Н.Н.Страхов писал Льву Толстому о диссертации Соловьева: «А книжка его, чем больше читаю, тем больше кажется мне талантливою. Какое мастерство в языке, какая связь и сила!»2
Исследователи жизни и творчества Вл.Соловьева не дают каких-либо сведений о том, когда состоялось знакомство Соловьева с К.Н. Бестужевым-Рюминым. 24 ноября 1874 года Бестужев в качестве члена Ученого совета историко-филологического факультета присутствовал на защите магистерской диссертации Соловьева, о чем свидетельствует его подпись под протоколом заседания Совета3. Вероятно, тогда же и состоялось их знакомство. Описывая это событие, Бестужев-Рюмин писал своей корреспондентке Ю.П. Ешевской: «Такого диспута я не помню, и никогда мне не случалось встречать такую умственную силу лицом к лицу. Необыкновенная вера в то, что он говорит, необыкновенная находчивость, какое-то уверенное спокойствие - все это признаки высокого ума. <...> Если будущая деятельность оправдает надежды, возбужденные этим днем, Россию можно поздравить с гениальным человеком...»4.
Все это способствовало будущему сближению Вл. Соловьева и уже маститого ученого-академика, профессора Санкт-Петербургского университета Бестужева-Рюмина.
С 1877 года начинается петербургский период жизни Вл. Соловьева. После того, как он оставил преподавание философии в Московском университете, он был назначен членом Ученого комитета при Министерстве Народного Просвещения и переехал в Петербург. В 1878 г. Соловьев читает здесь свои знаменитые двенадцать лекций под названием «Чтения о Богочеловечестве». Лекции носили благотворительный характер - доход от них шел в пользу Красного Креста (а также в пользу предполагавшейся реставрации Царьградской Софии, если бы Бог судил русским войскам занять Константинополь). Проходили они в так называемом Соляном городке, районе Петербурга, расположенном вдоль набережной реки Фонтанки, напротив Летнего сада, где прежде были соляные склады. Эти лекции были апогеем славы Соловьева: на них стекалась вся интеллигенция Петербурга. Вот что пишет об этом в своих воспоминаниях А.Г.Достоевская:
«Великим постом 1878 года Вл.С.Соловьев прочел ряд философских лекций, по поручению Общества любителей духовного просвещения, в помещении Соляного городка. Чтения эти собирали полный зал слушателей; между ними было много и наших общих знакомых (там А.Г.Достоевская встречала Льва Толстого и Страхова. - М.С.) <...> на лекции ездила и я вместе с Федором Михайловичем»5.
Вероятно, именно в этот период произошло сближение Вл.Соловьева с Бестужевым-Рюминым. В 1879 году на квартире у Ф.Г.Тернера Соловьев вместе с Бестужевым-Рюминым и присутствовавшими там Н.Н.Страховым, князем Д.Н.Цертелевым, Т.И.Филипповым и А.А.Киреевым обсуждают создание первого в России Философского общества6. Соловьев близко знакомится с М.Н.Катковым, Ю.Ф.Самариным, четой Аксаковых, Ф. М. Достоевским. Вскоре и отношения Соловьева с Бестужевым-Рюминым приняли вполне конкретный, деловой характер. В связи с тем, что Вл.Соловьев готовился к защите докторской диссертации под названием «Критика отвлеченных начал»7, которая в 1878 - 1879 гг. печаталась в «Русском вестнике», он в своем письме к Бестужеву-Рюмину (которое, по нашему мнению, следует отнести к концу 1879 или началу 1880 года) просит историко-филологический факультет Петербургского университета назначить защиту диссертации на «последнее воскресенье марта или первое воскресенье апреля». (Защита Соловьевым докторской диссертации состоялась 6 апреля 1880 г.) В этом же письме Вл. Соловьев пишет: «В настоящее время я занят, между прочим, составлением, по Вашему желанию, подробной программы философии для женских курсов»8.
Судя по всему, в 1879 - 80 гг. именно Бестужев-Рюмин предложил Вл. Соловьеву читать лекции не только на историко-филологическом факультете Петербургского университета, к чему стремился сам философ, но и на Высших женских курсах, которыми Бестужев-Рюмин руководил. К этому времени Соловьев отлично зарекомендовал себя как профессор Московского университета, где он с 1875 по 1877 год преподавал философию, и как преподаватель Высших женских курсов в Москве, организованных профессором Московского университета, историком Владимиром Ивановичем Герье (1837 - 1919).
Интересно отметить, что именно Герье предложил кандидатуру юного магистра в 1874 году на кафедру философии Московского университета после смерти профессора П.Д.Юркевича, которого Соловьев считал своим учителем. До самой смерти Соловьев был дружен с В.И.Герье, который всячески его опекал, ценя таланты «гениального человека».
Параллельно с университетским курсом Соловьев читал на женских курсах Герье историю греческой философии, один час в неделю. Вот как об этом рассказывает сам В .И.Герье: «Соловьев объяснял диалоги Платона, причем читал в переводе и отрывки из диалогов. Не могу сказать, что более очаровывало слушательниц: древнегреческий мудрец или юный истолкователь его; думаю, что скорее последний...
<...> Я хорошо помню чарующее впечатление, которое он производил своей элегантной фигурой, красивым лицом, устремленным вдаль, несколько прищуренными темными глазами, бледностью лица и немного дрожащим голосом. Он был настоящий провозвестник Платона...»9.
Осенью 1880 г. Соловьев начал свою деятельность как профессор Санкт-Петербургского университета. 20 ноября он прочел вступительную лекцию, которая называлась «Исторические дела философии».
Трудно предпололжить, как бы сложилась жизнь и судьба Соловьева, если бы ему не предоставилась возможность в качестве приват-доцента преподавать философию в столичном университете. А такая ситуация была вполне реальной. Так, в письме К.Н.Бестужеву-Рюмину от 7 марта 1880 г. из Москвы Соловьев пишет: «<...> получил письмо с вторичным и настоятельным приглашением от Некрасова (декана Одесского факультета) на ординатуру по философии и с заверением, что «весь факультет в пользу такого приглашения». Я решился принять это предложение, если в ближайшем заседании здешнего факультета (Петербургского университета. - М.С.) не будет обращено внимания на мое умеренное желание экстраординатуры с доцентским жалованием и не будет постановлено ходатайствовать об этом перед министром»10.
Прими Соловьев предложение из Одессы, может быть, и не было бы речи против смертной казни народовольцев-
первомартовцев с призывом к Александру III об их помиловании. Может быть, и не оставил бы Соловьев своей ученой карьеры, став преуспевающим профессором Одесского университета, а не мыслителем, походящим скорее на странствующего проповедника. В своем «Curriculum vitae» Владимир Соловьев об этом периоде своей жизни пишет: «В 1880 г. по публичном защище-нии в Петербургском университете диссертации «Критика отвлеченных начал» получил степень доктора философии. В конце того же года и в начале следующего читал в Петербургском университете в качестве приват-доцента лекции по метафизике, а также преподавал философию на Высших женских курсах (проф. Бестужева-Рюмина)»11.
Вот так лапидарно Соловьев говорит о своей преподавательской деятельности в университете и на курсах. Следует отметить, что период 1880 - 1882 годов в личной и творческой биографии Соловьева наиболее темен. Во всех биографических исследованиях об этом периоде имеются крайне скупые сведения. Вероятно, сам философ старался эти годы жизни в Петербурге оставить малоосвещенными. Причиной тому, скорее всего, публичная речь Владимира Соловьева, произнесенная им 28 марта 1881 года, в связи с событиями 1 марта (убийство народовольцами императора Александра II), в которой он призвал престолонаследника помиловать цареубийц. Этот смелый поступок Соловьева имел неблагоприятные последствия... В «Curriculum vitae» Соловьев пишет: «В марте 1881 г. прочел публичную лекцию о смертной казни и был временно удален (курсив наш. - М.С.) из Петербурга. В том же году вышел в отставку из Министерства Народного Просвещения»12. Здесь Соловьев не пишет, что его речь послужила поводом для временного запрета ему публичных лекций и установления за ним негласного полицейского надзора, под которым он находился до конца своих дней...
Итак, сведения о преподавательской деятельности Соловьева на Бестужевских курсах крайне скупы. В сентябре 1880 года в письме к матери он пишет: «Начал лекции на Бестужевских курсах. Слушательницы отличаются большим количеством и малою красотою»13.
Здесь, как и в Москве, Соловьев читал на женских курсах лекции по истории древней философии. Из письма к Бестужеву-Рюмину мы узнаем о плане лекций: «Прошлый год я остановился на Платоне и теперь мог бы читать о Платонизме и Христианстве (Аристотель, стоики, etc. отнеслись бы сюда же, поскольку их идеи заполняли философию Платона и вошли в состав Неоплатонизма). Это я мог бы читать обоим курсам соединенно, предпославши несколько вступительных лекций, которые для 4-го курса были бы обзором уже пройденного»14. (Лекции по истории философии B.C. Соловьева, прочитанные в 1880 - 1881 гг. на Высших женских курсах в Санкт-Петербурге, были разысканы нами в записи слушательниц курсов в литографированном виде и опубликованы в журнале «Вопросы философии». 1989. №6).
Если об атмосфере женских курсов в Москве и преподавании там Соловьева сообщают различные мемуарные источники, то о лекциях Соловьева на Бестужевских курсах известно немногое.
«Весна 1881 года, Владимир Сергеевич Соловьев дочитывал последние лекции на Бестужевских курсах <...> аудитория была переполнена, курсистки сидели на окнах, на полу у кафедры, Соловьев с вдохновенной речью и лицом пророка...»15 - так рисует картину одной из лекций Вл.Соловьева в своих воспоминаниях Екатерина Литкова, современница философа.
Лекции Соловьева на Высших женских курсах, как и лекции в университете, были неожиданно прерваны катастрофой 1 марта 1881 года. Говоря об этих событиях, все исследователи, как правило, сосредоточивают свое внимание исключительно на речи Соловьева, произнесенной в зале Кредитного общества 28 марта 1881 года, т.е. речи об отмене смертной казни народовольцев, убивших царя. Но первым шагом к этой речи была лекция на Высших женских курсах, произнесенная 13 марта 1881 года. В ней Соловьев сформулировал свои взгляды на революцию: нельзя осуществить на земле правду путем насилий и убийств; христианство завещало человечеству осуществить царство правды, но только извращенное христианство могло дойти до мысли осуществить ложно истолкованное Царство Божие путем внешних средств - путем насилия. Современное революционное движение началось с того, чем кончилась французская революция16.
Высказав решительное осуждение насилию, Соловьев, будучи достаточно последовательным, должен был осудить и саму смертную казнь как наказание. Он неминуемо должен был сказать о необходимости помилования цареубийц, что шло вразрез с монархическими идеалами славянофилов.
В следующей лекции - «Критика современного просвещения и кризис мирового процесса», - прочитанной 28 марта, Соловьев, между прочим, полемизирует с Бестужевым-Рюминым и со всеми своими прежними единомышленниками - Аксаковым, Катковым, Самариным, Киреевым: «<...> в представителе государства, в своем политическом вожде народ видит не представителя внешнего закона, как чего-то самостоятельного, а носителя своего духовного идеала. В прошлое воскресенье на этом самом месте вы слышали красноречивое изложение идеи царя (в речи К.Н. Бестужева-Рюмина. - Прим. изд.) по народному воззрению. Я с ним согласен (иначе я бы и не указывал на него). Скажу только, что то, что говорилось, не было доведено до конца. Истинная мысль не была досказана. Беру на себя смелость ее досказать.
Несомненно, для народа Царь не есть представитель внешнего закона. Да, народ видит в нем носителя и выразителя всей своей жизни, личное средоточие всего своего существа. Царь не есть распорядитель грубою физическою силою для осуществления внешнего закона. <...> то, что народ считает верховной нормой жизни и деятельности, то и Царь должен ставить верховным началом жизни.
Настоящая минута представляет небывалый дотоле случай для государственной власти оправдать на деле свои притязания на верховное водительство народа. Сегодня судятся и, вероятно, будут осуждены убийцы Царя на смерть. Царь может простить их, и, если он действительно чувствует связь с народом, он должен простить. Народ русский не признает двух правд. Если он признает правду Божию за правду, то другой для него нет, а правда Божия говорит: «Не убий!» Если можно допускать смерть как уклонение от недостижимого идеала, убийство для самообороны, для защиты, то убийство холодное над безоружным претит душе народа. Вот великая минута самоосуждения и самооправдания. - Пусть Царь Самодержец России заявит на
деле, что он прежде всего христианин, а как вождь христианского народа он должен, он обязан быть христианином»17.
«Завтра приговор (18). Теперь там, за белыми каменными стенами, идет совет о том, как убить безоружных. Ведь безоружны же все подсудимые узники... Но если это действительно совершится, если русский Царь, вождь христианского народа, заповеди поправ, предаст их казни, если он вступит в кровавый круг, то русский народ, народ христианский, не может за ним идти. Русский народ от него отвернется и пойдет по своему отдельному пути. <...>
На другой день слухи о лекции и об административной каре, ожидающей Соловьева, облетели весь город. Дело могло
^ ^ ^ 19
кончиться действительной высылкой <...>» .
В верхах речи молодого Соловьева расценили как революционную провокацию, но сами славянофилы, похоже, надеялись спасти наговорившего лишнего соратника. Благодаря хлопотам К.Н. Бестужева-Рюмина и некоторых высокопоставленных лиц философ не подвергся административной высылке, но попал под негласный полицейский надзор.
Сам Соловьев этим выступлением поставил себя в крайне сомнительную ситуацию: и в мыслях не имея ничего оппозиционного режиму, он вызвал восхищение радикальной молодежи и негодование и недоумение монархистов-государственников, среди которых были и его покровители-славянофилы.
Сочтя необходимым покинуть (как ему казалось, навсегда) столицу, Соловьев явно испытывал чувство растерянности и неловкости от случившегося, о чем красноречиво свидетельствуют его письма:
«Милая мама, я очень был занят, у меня были публичные лекции, о которых Вы, вероятно, услышите. Хотел бы скорее в Москву, но не знаю, как удастся, есть разные осложнения. Я довольно здоров, но очень устал. Подаю в отставку из Министерства и думаю совсем покинуть Петербург»20.
А вот ранее не публиковавшееся письмо Соловьева к П. И.Вырыпаеву, которое тоже свидетельствует о крайне нервном состоянии Соловьева, поспешных сборах и стремлении закончить все дела, связанные с Петербургом, и никогда сюда уже не возвращаться:
«Любезный Павел Иванович21.
Очень жалею, что Вы не зашли ко мне в воскресенье. Мы бы с Вами простились. В тот же вечер я уехал в Москву и более не располагаю возвращаться в Петербург. Надеюсь, увидимся в Москве или в Венёве и поговорим на свободе, а теперь пока шлю к Вам одну просьбу. Будьте так добры, принадлежащие Анне Григорьевне Достоевской книги - «Братья Карамазовы», доставьте ей по следующему адресу: Лиговка, на углу Гусева переулка, дом 8, кв. 19.
Если Вас будут спрашивать обо мне в Университете или где-нибудь, то говорите, что я уехал по нездоровью, это отчасти и справедливо. О других же причинах скажу Вам при свидании.
Будьте здоровы. Храни Вас Бог.
Если Вы и забудете меня, то все-таки спасибо Вам за прошлое.
Влад. Соловьев»22.
Спешно покидая Петербург, Соловьев не успел проститься не только с А.Г.Достоевской и П.И.Вырыпаевым, но и со своим петербургским благодетелем и покровителем Бестужевым-Рюминым. Более того, он даже не объяснился с ним по поводу того, что произошло на лекции 28 марта, о чем в то время судачил весь город. Вот как Соловьев объясняет это в своем первом после происшествия письме к Бестужеву-Рюмину:
«Я уехал отчасти по нездоровью, главное же по некоторым другим причинам, о которых расскажу при свидании. Этими же причинами объясняется и внезапность моего отъезда.
Не думаю возвращаться к преподавательской деятельности; поэтому и с предложением меня в университет прошу Вас повременить.
Теперь буду много писать и печатать, уста же разверзать только в чрезвычайных случаях, ибо в многоглаголании несть спасения. <...> мой сердечный поклон моим слушательницам. Очень жалею, что не мог с ними проститься.
Остаюсь с истинным уважением к Вам и преданностью Влад. Соловьев»23.
Слова Соловьева о болезни звучат здесь неубедительно и, скорее всего, являются отговоркой. Подлинные причины были другие. Похоже, что Бестужева-Рюмина не удовлетворил ответ
Соловьева и он вновь попросил его объяснить причины отказа от преподавания... Вскоре после этого письма к Бестужеву-Рюмину последовало другое, столь же неопределенное и туманное, свидетельствующее о внутреннем смятении его автора:
«Многоуважаемый Константин Николаевич! Я решился оставить преподавательскую деятельность не из одного желания досуга для философских писаний, но и по другим более для меня обязательным причинам, которые делают мое решение бесповоротным.
Доставленные Вам от Киреева оттиски моих «Чтений»24 я просил бы, если это Вас не затруднит, раздать по Вашему усмотрению желающим или уничтожить.
Посылаю фотографии и сердечный привет курсисткам. <...> Где я теперь буду, не знаю, но жду много дела впереди. Надеюсь, когда-нибудь увидимся, но только не в Петербурге. Будьте здоровы и не поминайте лихом.
Истинно Вас уважающий Влад. Соловьев»25. Судя по материалам личного дела Владимира Соловьева из Министерства Народного Просвещения, в начале апреля 1881 года Соловьев подал в Министерство, к которому был приписан, прошение об отпуске в связи с болезнью и покинул Петербург. В прошении он указал местом своего временного пребывания станцию Химки Николаевской железной дороги. В столице Соловьев отсутствовал полгода и, вероятно, вернулся в Петербург только в конце сентября - начале октября, потому что уже 5 октября 1881 г. принял последнее участие в заседании Ученого комитета Министерства Народного Просвещения. А на следующий день, 6 октября, подал лично министру -барону Николаи -прошение об отставке. 11 ноября отставка была принята, хотя барон Николаи сказал Соловьеву: «Я этого не требовал». И только 26 ноября 1881 г. Соловьев подчистую был уволен из Министерства в звании отставного коллежского советника26.
18 сентября, вероятно, из Москвы в адрес Бестужева-Рюмина отправлено еще одно, судя. по всему, последнее письмо: «Многоуважаемый Константин Николаевич! Н.А. Попов27 передал мне Ваше письмо, и я спешу Вам ответить. Невозможность для меня читать в первое полугодие происходит оттого, что по разным печальным обстоятельствам личным, я все это лето не мог ни отдыхать, ни работать, и теперь должен ме-
сяца три предаться усиленному писанию, для чего и поселяюсь в сорока верстах от Петербурга в совершенном уединении28. Во втором же полугодии я и желаю, и надеюсь читать, и при том на обоих курсах <...> читать я намерен во всяком случае бесплатно.
Около 10-го октября я буду дня на три в Петербурге и надеюсь с Вами переговорить. <...>
Истинно Вас уважающий Влад. Соловьев»29.
В своем «Curriculum vitae» Соловьев пишет: «В январе 1882 года возобновил чтения в Петербургском университете и на Высших женских курсах, но через месяц (курсив наш. - М. С.) уехал из Петербурга и оставил окончательно профессорскую деятельность»30. Через год он оказывается в кругу либералов и позитивистов-западников (впрочем, так и не найдя с ними полного взаимопонимания).
Каковы подлинные причины этого решения? Вряд ли можно считать серьезным довод племянника философа священника Сергея Соловьева-младшего, которой утверждал, что Соловьеву профессорская деятельность вообще была не по душе31.
На наш взгляд, непосредственной причиной неожиданного перехода Соловьева из лагеря славянофилов и почвенников в стан их идейных противников стали мартовские выступления Вл. Соловьева против смертной казни, произведшие в славянофильских кругах эффект разорвавшейся бомбы. Именно это событие, вскрывшее различие их взглядов на идею царя и природу самодержавия, привело к охлаждению отношений Соловьева с Бестужевым-Рюминым и последовавшему их разрыву. Выступая за прощение цареубийц, Соловьев, тем самым, полемизировал со своим другом и благодетелем, который вряд ли разделял опасения Соловьева (оказавшиеся пророческими): если царь предаст казни этих узников, он вступит в кровавый круг - и тогда завертится страшное колесо революции...
Все биографы, за исключением Э.Радлова, об этом молчат. В своей книге "Владимир Соловьев. Жизнь и учение" Радлов пишет: К.Н.Бестужев-Рюмин был на первых порах совершенно очарован Вл. Соловьевым и видел в нем гения, но очень быстро это очарование прошло и уступило место весьма отрицательному отношению. Причина, конечно, заключалась в «измене» Вл. Соловьева славянофильским началам и в симпатии к католи-
честву. Разочарование было обоюдное, ибо Соловьев убедился, как он выражался, в «двоедушии К.Н.Бестужева-Рюмина»32. В чем же заключалось это «двоедушие»?
Ответить на этот вопрос вполне определенно мог бы только сам Владимир Соловьев. Однако возможность для реконструкции этого сюжета тоже существует. В 1893 г. в журнале «Вестник Европы» Соловьев опубликовал статью в двух частях под названием «Из вопросов культуры»; часть вторая называется «Исторический сфинкс» и, по сути дела, посвящена воззрениям тогдашнего председателя Славянского общества К.Н.Бестужева-Рюмина на «славянскую идею».
Соловьев писал: «По поводу двадцатипятилетия Петербургского Славянского общества в газетах было воспроизведено, между прочим, объяснение «славянской идеи», данное известным профессором истории и деятелем этого общества. Вместе с другими славянофилами, а также публицистами «охранительной» печати «существо славянской идеи» почтенный профессор видит в православии, которое он определяет следующим образом: «Православие, как понимает его русский народ, - это отсутствие духовного единовластительства, полная веротерпимость, соединенная с уважением к чужой вере. Таковое православие не только не может служить к разобщению между отдельными славянскими племенами, но даже облегчит их объединение»33.
Интересно отметить, что Соловьев, цитируя Бестужева-Рюмина в начале статьи, не называет его, и только в конце первого раздела появляется фамилия «известного профессора истории» (да и то в скобках). Создается впечатление, что первоначально, садясь за работу над статьей, Соловьев и не собирался называть имени своего бывшего патрона по Санкт-Петербургскому университету и Высшим женским курсам, но полемический задор заставляет его это сделать, хотя бы и вскользь.
Утверждение маститого историка и славянофила о свойственной православию веротерпимости («не в богословском смысле, а в смысле культурно-исторического начала»), конечно же, не может оставить Соловьева равнодушным. В противовес мнению Бестужева-Рюмина он приводит идеи по русификации и насаждению православия в Западном крае публицистов право-
консервативного лагеря, группировавшихся вокруг «Московских ведомостей». Соловьев пишет:
«Итак, по-видимому, мы имеем великое преимущество перед другими европейскими народами: те долгим трудным историческим процессом доработались до принципа веротерпимости, а нам он дается даром, в силу простой принадлежности нашей к восточной половине христианского мира. Но если бы мы захотели возрадоваться этому превосходству, то даже в приведенных словах славянофильского оратора нашлось бы невольное указание на преждевременность подобной радости. «Таковое православие», - говорит он. Значит, есть и не таковое? Каковое же оно? На это нам ответят другие патриоты, также ревнующие о «православии», также видящие в нем существо если не славянской, то русской идеи, и также ссылающиеся при этом на мнение русского народа. Во имя всего этого патриоты «Московских ведомостей» предлагают, например, следующий образ действий относительно неправославного населения: «Католики-поляки должны быть поставлены на всем пространстве девяти западных губерний в такое положение, чтобы они вынуждены были выселиться из края. С этой целью должно быть прежде всего воспрещено (и твердо проведено в жизнь это запрещение) лицам неправославного вероисповедания не только приобретение, но и арендование земель в крае, а также управление имениями».
Здесь уж очевидно дело идет не о том «православии», которое (по словам проф. Бестужева-Рюмина) в силу присущей ему веротерпимости «не только не может служить к разобщению между отдельными славянскими племенами, но даже облегчит их объединение». Наши сокрушительные патриоты также стоят за объединение, но лишь в тамерлановском смысле. Для них единство значит уничтожение различий, и вероисповедное начало служит им только как знамя вражды и орудие истребления. Тот способ действия, который предлагается ими против католиков-поляков, предлагался и предлагается также против немцев-протестантов, против русских штундистов и раскольников, против евреев, в последнее время также против калмыков и бурят-буддистов, против татар-мусульман, наконец, даже против армян. Одним словом, нет на всем огромном протяжении Российской империи такой религиозной и национальной разновид-
ности, которая не подлежала бы искоренению во имя тех самых высоких начал нашей веры и народности, на которые указывают ораторы Славянского общества»34.
Владимир Соловьев, разумеется, хорошо понимал разницу и отличие между «примирительным патриотизмом» петербургских ораторов Славянского общества (Бестужев-Рюмин) и крайним, по выражению Соловьева, «истребительным патриотизмом» московских публицистов, эпигонов М.Н.Каткова (Тихомиров и Грингмут). И те, и другие провозгласили свои притязания на православие, истинный патриотизм и единомыслие с русским народом, но взгляды их оказались диаметрально противоположными. И те, и другие «вдохновляющим началом своего патриотизма признают «православие», которое, по словам Соловьева, «таким образом, является каким-то двуликим Янусом или, скорее, сфинксом с женским лицом и звериными когтями»35.
Такая резкая постановка вопроса и его заострение дает Соловьеву возможность, как публицисту, задаться вопросом в чисто риторической форме: «что же из этих двух - существенно и что - случайно; что должно исчезнуть и что останется: звериные когти или женское лицо?» По мнению Соловьева, этот вопрос имеет колоссальное значение для русского национального самосознания, от решения которого в ту или иную сторону зависит все наше культурно-историческое будущее. Исходя из опыта религиозной и национальной политики Российской империи, Соловьев считал, что большого различия между национализмом просвещенных славянофилов и «проповедниками зоологического национализма» нет!
«Несмотря на принципиальную противоположность наших двух национализмов - человеческого и звериного, практически различие между ними всегда как-то стирается, и притом всегда в пользу второго. Как только дело из области отвлеченных формул и определений переносится на жизненную, конкретную почву и какой-нибудь определенный вопрос ставится ребром, так сейчас же человеческое лицо нашей национальной идеи начинает бледнеть, блекнуть, черты его сливаются во что-то бесформенное и туманное, и наконец оно бесследно исчезает, а от нашего сфинкса остаются одни совсем не загадочные звериные когти»36.
Причем поглощение человеческого образа звериным происходит и внутри самих представителей славянофильского лагеря, которые сознательно или бессознательно скатываются на позиции элементарного шовинизма.
«Кроме двух или трех старейших славянофилов, которым не пришлось покидать сферу отвлеченности, - изо всех остальных нет ни одного, который бы смел или умел довести свои лучшие принципы до конца, последовательно применять их к решению всех существенных вопросов русской жизни. Самарин, например, так широко и верно рассуждавший о духовной свободе, вместе с тем увлекался узким вероисповедным и национальным фанатизмом до такой степени, что должен был выслушать заслуженный урок от императора Николая Павловича, прекрасно разъяснившего ему основное различие между христианским и мусульманским духом37. Также Достоевский, решительнее всех славянофилов указавший в своей Пушкинской речи на универсальный всечеловеческий характер русской идеи, он же при всякой конкретной постановке национального вопроса становился
38
выразителем самого элементарного шовинизма» .
«Исторический сфинкс» Соловьева - это резкое выступление против патриотов всех мастей и оттенков, которые стремятся скрыть антихристианскую сущность своей проповеди, своих стремлений и приемов, и здесь Соловьев не делает между ними никакой разницы и не щадит даже своих бывших друзей и единомышленников. Среди них не только Бестужев-Рюмин, но и Достоевский, не только Катков, но и Страхов, Филиппов, Киреев и другие, которые сыграли в первый период жизни молодого Соловьева громадную роль, помогли ему занять подобающее место в высших кругах тогдашнего общества.
Особое негодование вызывает у Соловьева известное двуличие просвещенных представителей славянофильского лагеря, рассуждающих об открытости русского православия, его терпимости ко всем религиям и национальным группам населения империи, где в это самое время угнетались не только религиозные меньшинства и инородцы, но и значительная часть русского народа - старообрядцы, исповедовавшие древлеправославное благочестие дониконовской Руси. Не это ли побудило Соловьева говорить о "двоедушии" Бестужева-Рюмина, а вместе с ним и
других некогда единомысленных с ним и достаточно симпатичных ему людей? А.Ф.Лосев, внимательно изучавший творческое наследие Владимира Соловьева, отмечает, что Соловьев очень неохотно вступал в печатную полемику с людьми, с которыми он был когда-то близок. А после их земной кончины, в некрологах или воспоминаниях старался выделить наиболее положительные черты некогда критиковавшихся им героев, примеры тому - Н.Н.Страхов и М.Н.Катков.
Сам Соловьев много лет спустя, оглядываясь назад, вспоминая свое юношеское увлечение славянофильством, писал об этом с легкой иронией: «Моя юношеская диссертация, а также вступительная речь на диспуте резко шли против господствовавшего у нас в то время позитивистического течения, и доставивши мне succès de scandale в большой публике и у молодежи, вместе с тем обратили на себя внимание «старших»: Каткова, Кавелина и особенно последних представителей коренного славянофильства, к которому в некоторых пунктах примыкали мои воззрения, хотя
39
и незрелые, но достаточно определенные в главном» .
За недостатком документальных материалов о последнем этапе взаимоотношений Соловьева с Бестужевым-Рюминым попробуем применить метод экспликации и приведем воспоминания Соловьева о другом, не менее крупном и ярком представителе позднего славянофильства и русского государственничест-ва - речь идет о Михаиле Никифоровиче Каткове (1818 - 1887) -публицисте, общественном деятеле, издателе журнала «Русский вестник» и газеты «Московские ведомости».
«В 1881 году мне пришлось невольно причинить своему доброжелателю сильное огорчение. В конце марта этого года я читал публичную лекцию против смертной казни. Это была, собственно, не лекция, а импровизированная речь, - без всякого конспекта и даже чернового наброска, - речь на тему, что смертная казнь по существу несовместима с христианскою религией и, следовательно, не должна узаконяться в христианском государстве. Вместе с апокрифическими записями этой речи стали ходить о ней в Петербурге и тем более в Москве самые фантастические рассказы, отголоски которых дошли до заграничных газет. Через несколько дней получаю тревожное письмо от Любимова40: «Объясните, ради Бога, что случилось, что такое
вы наговорили. Здесь ходят невероятные слухи. Михаил Ники-форович, который вас так всегда любил, глубоко огорчен и со слезами говорил мне, что ваша речь - оскорбление народного чувства, дерзкий вызов целому обществу...».
Конечно, говоря свою речь, я менее всего думал о той посторонней точке зрения, с которой Катков взглянул на это дело. При свидании он не заговаривал об этом происшествии, а я не находил полезным и приличным поднимать спор против старика. Таким образом, наши добрые отношения продолжались еще некоторое время. Но уже выяснилось принципиальное несогласие, при котором дальнейшая практическая солидарность стано-
41
вилась невозможною» .
Расставаясь с лагерем консерваторов, порывая с прежними друзьями и покровителями, Владимир Соловьев все более оформлялся как общественный деятель либерального толка. Порвав с право-консервативными изданиями («Московскими ведомостями», «Русским вестником», «Гражданином» и др.), он связал свою дальнейшую жизнь с кругом авторов и сотрудников журнала «Вестник Европы», все более становясь критиком государственно-общественного и церковного строя императорской России, т.е. одним из первых российских инакомыслящих. Оставил ли этот разрыв горечь в его душе? Несомненно, но этот идейный конфликт не перешел в личную вражду, не был отягощен, как это часто бывает, желанием мести. Свидетельством тому являются слова Соловьева о своих бывших друзьях, ставших впоследствии непримиримыми противниками, написанные им за три года до смерти:
«Христианская религия несовместима <...> с тем культом народности, который исповедовали славянофилы и Достоевский, но знаю, что они были людьми искренне верующими, что они не видели противоречия в своих убеждениях и по неведению хотели служить двум господам <...>»42.
1 Соловьев B.C. Собр. соч. Т. I. Брюссель, 1966.
2 Лукьянов C.M. О Вл.С. Соловьеве в его молодые годы. Материалы к биографии: Репринт. воспр. изд. 1916 г. М., 1990. Книга первая. С. 435.
3 Там же. С. 437.
4 Там же. С. 415 - 416.
5 Достоевская А.Г. Воспоминания. М., 1987. С. 343.
6 Лукьянов С.М. Указ. соч. Книга третья. Выпуск II. С. 227.
7 Соловьев B.C. Собр. соч. Т. II. Брюссель, 1966.
8 Соловьев B.C. Письма. Т. III. Брюссель, 1970. С. 32 (письмо №2). На наш взгляд, письма Соловьева к Бестужеву-Рюмину, помещенные в III томе Писем, который был издан в 1911 году под редакцией Э.Л.Радлова, имеют неправильную датировку и размещены в неверном порядке. Только два письма были датированы самим Соловьевым, остальные же письма имеют предположительную датировку, сделанную редактором издания Писем.
Например, письмо №1 неверно датировано 1879 г. В нем философ договаривается с Бестужевым-Рюминым о начале занятий на Высших женских курсах и назначает первым днем занятий 17 сентября (по ст. стилю), когда празднуются именины Веры, Надежды, Любови и Софии, и выражает опасение, что этот день неудобен для многих его слушательниц, отмечающих свои именины. Здесь все указывает на то, что это могло быть только осенью 1880 г., т. к. в письме №2 Соловьев еще только сообщает Бестужеву-Рюмину о составлении программы лекций для Высших женских курсов. Письмо начинается следующими словами:
«Не зная, кто у Вас декан, посылаю Вам мое прошение и только теперь оконченную (не по моей вине) диссертацию.
Так как мой главный официальный оппонент получил большую часть книги еще в декабре и так как она печаталась в «Русском вестнике» в течение двух лет, то я надеюсь, что факультет найдет возможным несколько сократить законный срок и допустить меня к защите в последнее воскресенье марта или первое воскресенье апреля.
В настоящее время я занят, между прочим, составлением, по Вашему желанию, подробной программы философии для женских курсов. По этому поводу мне пришла в голову одна мысль, о которой поговорим при свидании. Дней через пять я думаю быть в Петербурге, просрочил отпуск, все из-за Катковской типографии<..>».
На наш взгляд, это письмо было написано в Москве в конце 1879 или в начале 1880 года, соответственно и публиковать это письмо следовало бы под №1. В нашей статье письма приводятся в другом хронологическом порядке, установленном автором статьи.
9 Лукьянов С.М. Указ. соч. Книга вторая. С. 140.
10 Соловьев B.C. Письма. Т. III. Брюссель, 1970. С. 33.
11 Соловьев B.C. Письма. Т. II. Брюссель, 1970. С. 338.
12 Там же.
13 Там же. С. 33.
14 Соловьев B.C. Письма. Т. III. С. 34.
15 Сборник памяти А.П. Философовой. Бестужевские курсы. Т. II. Петроград, 1915. С. 27 - 28.
16 Содержание речи, произнесенной на Высших женских курсах профессором В.С.Соловьевым 13 марта 1881 года // Соловьев B.C. Собр. соч. Т. III. Брюссель, 1966. С. 417 - 421 (Приложение).
17 Лекция «Критика современного просвещения и кризис мирового процесса», прочитанная Вл.Соловьевым 28-го марта 1881 г. в зале Кредитного общества // Соловьев B.C. Письма. T. IV. Брюссель, 1970. Приложение. С. 243 - 246.
18 Лекция была прочитана в день, когда заканчивался процесс в Особом присутствии Сената.
19 Щеголев П. Событие 1-го марта и Владимир Сергеевич Соловьев // Былое. 1906. №3. Март. С. 48 - 55.
20 Письмо не датировано, предположительно написано в марте-апреле 1881 г. в Петербурге. См.: Соловьев B.C. Письма. Т. II. Брюссель, 1970. С . 35.
21 Судя по содержанию письма, Вырыпаев П.И. - один из университетских знакомых Соловьева, с которым он близко сошелся во время своих лекций по философии в Петербургском университете. В ОР РНБ (Ф. 718, Соловьева B.C. Ед. хр. 87), кроме приведенного письма к Выры-паеву, хранятся записка Соловьева на визитной карточке (без указания даты) и телеграмма, датированная 1899 годом. В записке и телеграмме Соловьев сообщает о своих планах посетить Вырыпаева, который в то время проживал в Петербурге, на Среднем проспекте Васильевского острова, в доме №34.
22 Публикуется по автографу, хранящемуся в ОР РНБ. Ф. 718 (Соловьева B.C.). Ед. хр. 87.
23 Соловьев B.C. Письма. Т. III. Брюссель, 1970. С. 35.
24 Речь идет о работе Вл. Соловьева «Чтения о Богочеловечестве». Публикация этого произведения началась в журнале «Православное обозрение» в марте 1877 года и закончилась в сентябре 1881 года. См.: Собр. соч. Т. III. Брюссель, 1969.
25 Соловьев B.C. Письма. Т. III. Брюссель, 1970. С. 36.
26 См.: Лукьянов С. М. Указ. соч. Книга третья. Вып. II. С. 96 - 97; Рад-лов Э.Л. B.C. Соловьев. Биографический очерк // Соловьев B.C. Собр. соч. Т. X. Брюссель, 1966. С. ХШ.
Коллежский советник - гражданский чин 6-го класса, позволявший занимать средние руководящие должности, напр., начальника отделения или делопроизводителя в центральных государственных учреждениях.
27 Попов Нил Александрович (1833 - 1892) - историк-славист, профессор Московского университета, муж сестры Вл. Соловьева - Веры Сергеевны.
28 Вероятно, в имении А.К. Толстого «Пустынька» под Петербургом, в трех верстах от станции ж. д. Саблино. Соловьев часто жил здесь в качестве гостя вдовы А.К. Толстого - С.А.Толстой (урожденной Бахметьевой) и ее племянницы С.П.Хитрово.
29 Соловьев B.C. Письма. Т. III. Брюссель, 1970. С. 34.
30 Соловьев B.C. Письма. Т. II. Брюссель, 1970. С. 338.
31 Соловьев С.М. Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева. Брюссель, 1977. С. 193.
32 Радлов Э.Л. Владимир Соловьев. Жизнь и учение. СПб., 1913. С. 17.
33 Соловьев B.C. Исторический сфинкс. Собр. соч. Т. VI, Брюссель, 1966. С. 411 - 420.
34 Там же. С. 412 - 413.
35 Там же. С. 413.
36 Там же. С. 414.
37 Здесь Соловьев говорит о попытке Ю.Ф.Самарина вести антинемецкую пропаганду в Остзейском крае, за что он был посажен на двенадцать дней в Петропавловскую крепость. После освобождения из крепости у него состоялась личная встреча с Николаем I, во время которой царь по-отечески попенял Самарину за его поведение .
38 Там же. С. 414.
39 Соловьев B.C. Из воспоминаний. Аксаковы // Собр. соч. Т. XII. Брюссель, 1970. С. 482.
40 Любимов Николай Алексеевич (1830 - 1897) - физик и историк-публицист, профессор Московского университета.
41 Соловьев B.C. Несколько личных воспоминаний о Каткове // Соловьев B.C. Соч. В II т. М., 1989. Т. II. С. 630 - 631.
42 Там же. С. 634.
Б.В.МЕЖУЕВ
Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова
«ПЕРЕМЕНА В ДУШЕВНОМ НАСТРОЕНИИ» ВЛ. СОЛОВЬЕВА 1890-Х ГОДОВ В КОНТЕКСТЕ ЕГО ЭСХАТОЛОГИЧЕСКИХ ВОЗЗРЕНИЙ
Среди общих мест соловьевоведения одно из наиболее распространенных - представление о некоем «отречении» Вл.
