Вклад Дюркгейма в теорию социальных систем. (Перевод с англ. ) Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯКЛА ССИКА

Парсонс Т.

ВКЛАД ДЮРКГЕЙМА В ТЕОРИЮ СОЦИАЛЬНЫХ СИСТЕМ (Перевод с англ.)

Перевод ст.: Durkheim's contribution to the theory of intégration of social systems // Emile Durkheim, 1858-1917: A collection of essays, with translations and a bibliography / Ed. by K.H. Wolff. - Columbus: Ohio state univ. press, 1960. - P. 118-153.

Сегодня, когда со дня рождения Эмиля Дюркгейма миновало сто с лишним лет, самое время подытожить его вклад в то, что, возможно, было центральной областью его теоретического интереса. Развитие теоретического мышления, происходившее все эти годы, позволяет нам достичь большей ясности в определении и оценке этого вклада.

Думаю, можно сказать, что именно проблема интеграции социальной системы, того, что скрепляет общества, заботила Дюркгейма больше всего на протяжении всей его карьеры. В ситуации того времени нельзя было выбрать более стратегически верную точку фокусировки для вклада в социологическую теорию. Более того, работа Дюркгейма в этой области была, можно сказать, едва ли не эпохальной: он не был в этом совсем одинок, но его работа была гораздо более сфокусированной и глубокой, чем у любого из его современников. В силу этой глубины смысл его работы до сих пор не усвоен во всей полноте соответствующими профессиональными группами. Кроме того, вдобавок к внутренней сложности самого предмета, интерпретацию его вклада затрудняла весьма своеобразная схема соотнесения французского позитивизма, в которую он заключил свой анализ.

Настоящий очерк не претендует на доскональный обзор ни собственных печатных трудов Дюркгейма, ни вторичной литературы. Скорее, я попытаюсь - в свете многолетней занятости теми проблемами, которым Дюркгейм дал классические для своего времени формулировки, - оценить некоторые из основных направлений его особого вклада и показать, как необходимо и возможно попытаться пойти дальше той стадии, на которой он их оставил.

В исходной ориентации Дюркгейма есть две существенные точки отсчета: одна - позитивная, а другая - негативная. Позитивная - это кон-товская концепция «консенсуса» как средоточия единства в обществах.

239

Она была первоисточником знаменитого понятия conscience collective; именно ее, а не какую-то немецкую концепцию Geist, явно имел в виду Дюркгейм. Это была надежная отправная точка, но эта идея была слишком простой и недифференцированной, чтобы служить его целям, и прежде всего, наверное, потому, что она не могла объяснить фундаментальный феномен единства в разнообразии - феномен интеграции высокодиффе-ренцированной системы.

Негативной точкой отсчета служила утилитарная концепция взаимодействия дискретных индивидуальных интересов, выдвинутая впервые Гербертом Спенсером, который понимал промышленное общество как сеть «договорных отношений»1. Важность отношений договора, т.е. отношений, условия которых устанавливаются тем или иным типом соглашения ad hoc, была прямым следствием разделения труда, выводимого на передний план в давней традиции утилитарной экономики, идущей от Локка и знаменитой главы из книги Адама Смита. Дюркгейм сделал эту традицию мишенью своей критики, вступив с нею в спор в одной из главных ее цитаделей; и, сделав это, он поднял проблему дифференцированной системы, с которой Конт, по существу, не работал.

В этой критике Дюркгейм с характерной основательностью и проницательностью показывает, что допущения Спенсера - которые были общими для всей либеральной ветви утилитарной традиции - не могут объяснить даже простейшего компонента порядка в системе социальных отношений, базирующейся предположительно на преследовании индивидуального корыстного интереса. Если сформулировать это несколько иначе, никто не мог ответить на фундаментальный вопрос Гоббса изнутри этой традиции1, а ведь собственное решение Гоббса было явно неприемлемым. Как хорошо известно, Дюркгейм делал акцент на институте договора, который охарактеризовал в одном месте как состоящий из «недоговорных элементов» договора. Это не позиции, по поводу которых договаривающиеся стороны достигают соглашения в какой-либо частной ситуации, а нормы, установленные в обществе, нормы, лежащие в основе и независимые от любого частного договора. Они частично воплощены в формальном праве, хотя необязательно только в том, что в строгом техни-

1 Я уже отмечал, что самая суть ранней работы Дюркгейма по этому вопросу содержится в главе «Органическая солидарность и солидарность договорная» (книга I, глава VII): Dürkheim E. The division of labor in society / Trans. by G. Simpson. - Glencoe (IL): Free press, 1947. - Bk. 1, ch. 7 (рус. пер.: Дюркгейм Э. О разделении общественного труда / Пер. с фр. А.Б. Гофмана. - М.: Канон, 1996. - С. 207-237). Глава начинается как критика Спенсера, но в действительности явно возвращается к Гоббсу.

2 Одна из причин этого состоит в том, что гипотетическая передача абсолютной власти ничем не ограниченному суверену была эмпирически несовместимой с существованием либеральных режимов правления, обычных для западного мира во времена Дюркгейма. Относительно этой стороны истории мысли лучшим источником до сих пор, несомненно, остается книга: Halevy E. The growth of philosophic radicalism / Trans. by M. Morris. -N.Y.: Macmillan, 1928. - (1st ed. 1901-1904).

240

ческом смысле называют договорным правом юристы, а также частично в более неформальных «пониманиях» и практике. Содержание этих норм можно суммировать следующим образом: они состоят, во-первых, в определениях того, какое содержание дозволяется, а какое запрещается в договорном соглашении (например, в западном обществе в последнее время запрещены договоры, посягающие на личную свободу любой из сторон или любой третьей стороны в ее частном качестве); во-вторых, в определениях того, какие средства достижения согласия другой стороны легитимны, а какие нелегитимны (в целом принуждение и обман считаются нелегитимными, как бы ни было трудно четко отграничить их от легитимных средств); в-третьих, в определениях сферы и пределов ответственности, которая может резонно (и законно) вменяться той или другой стороне договорного отношения либо изначально, на основе ее «способности» вступать в обязывающие соглашения (например, в качестве агента некоего коллектива), либо постфактум, на основе последствий заключенных соглашений для нее самой и для других; и, в-четвертых, в определениях степени, в которой интерес общества вовлекается в любое конкретное частное соглашение, степени, в которой частные договоры касаются интересов третьих сторон или интересов коллектива в целом1.

Дюркгейм постулировал существование того, что он назвал органической солидарностью, как функциональной необходимости, лежащей в основе институционализации договора. Это можно охарактеризовать как интеграцию единиц - единиц, которыми являются в конечном счете выступающие в ролях индивидуальные лица, выполняющие качественно различающиеся функции в социальной системе. Такая дифференциация предполагает, что потребности единицы не могут быть удовлетворены только ее собственными деятельностями. Благодаря специализации ее функции единица становится зависимой от деятельностей других, которые должны удовлетворять потребности, не покрываемые этой специализированной функцией. Следовательно, есть особый тип взаимозависимости, порождаемый этой функциональной дифференциацией. Прототипом его является тот вид разделения труда, который описывается экономистами. Разумеется, концепция Дюркгейма шире. Например, он описывает дифференциацию функции между полами в биологических и социальных терминах как случай разделения труда в том смысле, который он имеет в виду.

На что указывает тогда «органическая солидарность»? Самая важная проблема при интерпретации смысла этого понятия состоит в определении его связи с концепцией conscience collective. Дюркгейма интересует в первую очередь тот факт, что единицы приходят к согласию относительно

1 В своих более общих рассуждениях Дюркгейм, конечно, не ограничивается договором на правовом или на других уровнях. Он связывает органическую солидарность также с семейным, торговым, процессуальным, административным и конституционным правом. См.: Dürkheim E. The division of labor in society. - Glencoe (IL): Free press, 1947. -P. 122.

241

норм, поскольку за ними стоят разделяемые этими единицами общие ценности, хотя интересы дифференцированных единиц неизбежно должны расходиться. Исходное определение conscience collective у Дюркгейма звучит следующим образом: «L'ensemble des croyances et des sentiments communs à la moyenne des membres d'une même société forme un système déterminé qui a sa vie propre; on peut l'appeler la conscience collective ou commune»1. Основная идея данного определения - это, конечно же, верования и чувства, которыми обладают сообща. Эта формула содержит самую суть, ибо показывает, что проблема солидарности располагается в области того, что можно очень широко назвать мотивационными аспектами приверженности обществу и конформности к институционализированным внутри него ожиданиям. Взятая сама по себе, однако, она чересчур обща, чтобы служить чем-то большим, нежели отправной точкой для анализа проблем солидарности и, следовательно, социетальной интеграции. К тому же и сам Дюркгейм был всерьез смущен проблемой того, как связать conscience collective с дифференциацией, проистекающей из разделения труда.

Мне кажется, что формула Дюркгейма нуждается в дальнейшей разработке при помощи двух наборов различений. Сам он внес существенный вклад в один из них - в различение механической и органической солидарности; но один из основных источников трудностей с пониманием его работы - это его относительное пренебрежение вторым набором различий и склонность путать его с первым. Этот второй набор относится к уровням общности (generality), достигаемым культурными паттернами - ценностями, дифференцированными нормами, коллективами и ролями, - институционализированными в обществе. Он также относится к способам контроля, выделяющим эти уровни и определяющим направление, в котором соответствующие способы контроля работают. Обсуждение уровней общности этих четырех культурных паттернов обеспечит контекст для рассмотрения механической и органической солидарности и связей между ними.

Думаю, правильно будет сказать, что в ходе своей карьеры Дюрк-гейм постепенно кристаллизовывал и прояснял убеждение, которое можно сформулировать в терминах более современных, нежели те, которыми пользовался он: структура общества или любой человеческой социальной системы образуется из (а не просто находится под влиянием) паттернов

1 Durkheim E. De la division du travail social. - P.: Alcan, 1893. - P. 84 (у Парсонса страница указана ошибочно. - Прим. пер.). Цитата в рус. пер.: «Совокупность верований и чувств, общих в среднем членам одного и того же общества, образует определенную систему, имеющую свою собственную жизнь; ее можно назвать коллективным или общим сознанием» (Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. - М.: Канон, 1996. - С. 87).

242

нормативной культуры1, институционализированных в социальной системе и интернализированных (хотя и неодинаковым образом) в личности его индивидуальных членов. Культурные паттерны, только что схематично намеченные, - это четыре разных типа компонентов этой структуры. В других местах о них говорится как об «уровнях общности нормативной культуры». Хотя все они институционализированы, каждый из них по-разному связан со структурой и процессами общества. Социетальные ценности образуют компонент, достигающий высшего уровня общности; ведь это представления о желаемом обществе, разделяемые сообща его членами. Социетальные ценности, таким образом, отличны от других типов ценностей - таких как личные - тем, что оцениваемой категорией объекта является социальная система, а не личности, организмы, физические системы или культурные системы («теории», например).

Ценностная система общества, стало быть, есть множество нормативных суждений, разделяемых членами общества, которые определяют -особо относя это к собственному обществу, - что есть для них хорошее общество. Поскольку это множество ценностей действительно является общим и институционализированным, то оно описывает общество как эмпирическую сущность. Эта институционализация между тем происходит в разной степени: ведь члены движущегося общества будут в какой-то степени различаться в своих ценностях даже на уровне требований и будут в какой-то степени действовать не в соответствии с теми ценностями, которых они придерживаются. Однако при всех оговорках, все еще верно будет сказать, что сообща принимаемые ценности образуют первичную точ-

ч ч 2

ку отсчета для анализа социальной системы как эмпирической системы2.

Верховная ценностная система относится к описанию общества в целом, но она не различает нормативные суждения, относящиеся к дифференцированным частям или подсистемам внутри этого общества. Следовательно, когда различие ценностей вменяется двум полам, региональным группам, классовым группам и т.д., мы переходим от описания социеталь-ных ценностей к описанию ценностей, характеризующих другую социальную систему, - систему, которую надлежит аналитически трактовать как подсистему общества, о котором идет речь. Когда предпринимается этот шаг, он становится существенным для проведения еще одного различия -различия между ценностью и дифференцированной нормой.

1 Термин «нормативная культура» будет много раз использоваться ниже. Здесь слово «нормативная» относится к любому «уровню» культуры, оценочные суждения которой контролируют или определяют стандарты и аллокации на нижестоящем уровне. Это словоупотребление следует отличать от тех, которые указывают на дифференцированные нормы, обозначающие в конкретной системе один из уровней в иерархии нормативной культуры.

2 Такая система социетальных ценностей может, конечно, меняться с течением времени, но при этом она - самый стабильный компонент социальной структуры.

243

На подсистемном уровне у членов общества, участвующих в соответствующей подсистеме и не участвующих в ней, есть оценочные суждения, которые они применяют к качествам и исполнениям тех членов, которые, в отличие от неучаствующих, участвуют в ней. Эти суждения суть «спецификации», т.е. применения общих принципов общей социетальной ценностной системы на более конкретном уровне. Ожидания в отношении поведения тех, кто являются членами подсистемы, не совпадают с тем, что ожидается от нечленов. Так, в случае половой роли ценности, применяемые к поведению двух полов, разделяются обоими полами, но нормы, регулирующие это поведение, применяются к двум полам дифференциально. Поскольку паттерн поведения специфичен для пола, члены одной половой группы будут к нему конформны, а члены другой - нет. Это значит, что ценности разделяются предположительно всеми членами самой широкой релевантной системы, в то время как нормы - это функция той дифференциации социально значимого поведения, которая институционализируется в разных частях этой системы.

Отсюда вытекает, что ценности как таковые не предполагают соотнесения с ситуацией, или соотнесения с дифференциацией единиц той системы, в которой они институционализированы. Нормы, в свою очередь, делают эту дифференциацию эксплицитной. В некотором отношении они производны от оценочных суждений, которые институционализировались в ценностной системе; но, независимо от этого компонента, они включают, как ясно видно в случае правовых систем, еще три спецификации. Первая - уточняет категории единиц, к которым применяется норма; это проблема юрисдикции. Вторая - специфицирует, какими будут последствия для единицы, которая соответствует, и для единицы, которая не соответствует требованиям нормы (возможны, разумеется, вариации в степени соответствия); это проблема санкций, или принуждения. Наконец, третья -уточняет, что значение нормы будет интерпретироваться в свете характеристик и ситуаций единиц, к которым она применяется; это конституирует проблему толкования, которая в общих чертах эквивалентна апелляционной функции в праве. Следует заметить, что в этом случае соотнесение с ситуацией ограничивается ситуацией, в которой единица действует лицом к лицу с другими единицами. Оно, стало быть, внутрисистемное. Когда осуществляется соотнесение с ситуациями, внешними для системы, в картину должны быть введены уровни коллектива и ролевой структуры; о них пойдет речь ниже.

Следовательно, ценности - это «нормативные паттерны», описывающие позитивно оцениваемую социальную систему. Нормы - это генерализированные паттерны ожиданий, определяющие дифференцированные паттерны ожиданий для дифференцированных видов единиц внутри системы. В той или иной системе нормы всегда располагаются на низшем уровне культурной обобщенности, нежели ценности. Если сказать чуть иначе, нормы могут легитимироваться ценностями, но не наоборот.

244

Коллектив располагается на еще более низком уровне в иерархии нормативного контроля над поведением. Подчиненная более общим ценностям системы и нормам, регулирующим поведение соответствующих дифференцированных типов единиц внутри системы, нормативная культура коллектива определяет и регулирует конкретную систему координированной деятельности, которая может в любое данное время характеризоваться приверженностями особо обозначенных лиц и которая может быть понята как особая система коллективных целей в особой ситуации. Функциональная референция норм на уровне коллектива уже не является, следовательно, общей, а находит свою специфику в особых целях, ситуациях и ресурсах коллектива, включая его «долевое участие» в целях и ресурсах общества. Эта спецификация функции, хотя и проявляется в разной степени, подчеркивает тот факт, что уровень ее конкретности определяется целью коллектива, ведь именно цель единицы в системе - насколько эта система хорошо интегрирована - служит основанием для спецификации ее первичной функции в системе.

Нормативный характер коллективной цели точно задан этой спецификацией функции в системе, но подчиняется данным ситуационным требованиям, внешним для системы. Эта спецификация не является необходимой для определения нормы, но она существенна для дальнейшей спецификации на уровне организации коллектива.

Коллективы конституируют основные оперативные единицы социальных систем, причем настолько, что там, где внутри коллективов не существует связей кооперации и «солидарности» в отношении цели данной функциональной единицы и соответствующая функция выполняется единичным независимым индивидом - независимым мастеровым, например, или профессионалом-практиком, - законно рассматривать это как пограничный случай коллектива: это коллектив, состоящий из одного члена.

Все социальные системы возникают из взаимодействия человеческих индивидов как единиц. Поэтому самыми важными требованиями ситуации, в которой коллективы как единицы выполняют социальные функции, являются условия эффективного исполнения со стороны образующих коллективы человеческих индивидов (включая их распоряжение физическими средствами). Но поскольку типичный индивид участвует в более чем одном коллективе, релевантной структурной единицей является не «целостный» индивид или личность, а индивид, выступающий в некоторой роли. Следовательно, в нормативном ее аспекте роль может рассматриваться как система нормативных ожиданий в отношении исполнения участвующего индивида, выступающего в качестве члена некоего коллектива. Роль - это первичный узел прямого сочленения между личностью индивида и структурой социальной системы.

Ценности, нормы и коллективные цели - все они в каком-то смысле контролируют, «направляют» и «регулируют» поведение индивидов в ролях. Но только на уровне роли нормативное содержание ожиданий оказы-

245

вается специфически ориентированным на требования, предъявляемые личностями или «мотивами» индивидов (и их категорий, дифференцированных по полу, возрасту, уровню образования, месту проживания и т.д.) и органической и физической средой.

В своем функционировании социальные системы подвержены, конечно, и другим требованиям. Но такие требования не нормативны в том смысле, в каком мы их здесь обсуждаем; они не заключают в себе ни ориентации лиц на представления о желаемом, ни ориентации, опосредованной этими представлениями. Так, собственно факты физической среды просто есть; они не изменяются институционализацией человеческой культуры, хотя и могут, конечно, контролироваться через такие человеческие культурные средства, как технология. Этот контроль между тем предполагает ценности, нормы, коллективы и ролевые ожидания; и как часть социальной структуры он должен анализироваться в этих терминах.

Ценности, нормы, коллективы и роли - это категории, которые описывают только структурный аспект социальной системы. В добавление к таким категориям необходимо анализировать систему в функциональных терминах, чтобы проанализировать процессы дифференциации и оперирование этих процессов внутри структуры. Кроме того, процесс утилизирует ресурсы, прогоняя их через ряд стадий генезиса и либо «потребляя» их, либо комбинируя их в типы выхода, или продукта, такие, например, как культурное изменение. Структура институционализированных норм -главная точка сочленения между этими социетальными структурами и функциональными требованиями системы. Эти требования, в свою очередь, определяют механизмы и категории входа и выхода, соотносящиеся с интеграцией. Попытаемся связать эти мысли с категориями механической и органической солидарности.

Концепция механической солидарности Дюркгейма укоренена в том, что я назвал системой общих социетальных ценностей. Это ясно видно из того, насколько сильно он подчеркивает связь механической солидарности с conscience collective. Как система общепринятых «верований и чувств», дюркгеймовское conscience collective определяется шире, чем система социетальных ценностей, о которой я говорил выше. Но, несомненно, такая система включена в дюркгеймовское определение, и можно доказать, что система ценностей является структурным ядром системы верований и чувств, о которой он ведет речь. При этом должно быть ясно, что Дюркгейм не пытался систематически различить и классифицировать компоненты conscience collective, а сделать это, видимо, необходимо для удовлетворительного анализа его связи с проблемой солидарности.

Такой анализ предполагает, по крайней мере, две вещи. Прежде всего, ценностный компонент должен быть отличен от других, т.е. от когнитивных (экзистенциальных) верований, паттернов мотивационной приверженности (они близки к дюркгеймовским «чувствам») и паттернов

246

легитимации коллективного действия (они будут фигурировать в нашем обсуждении). Вторая задача включает определение вариаций в уровнях общности и степенях специфичности компонентов - в частности, ценностей, - которое увенчивается шкалой, соответствующей дифференциации общества на многочисленные подсистемы. Поскольку Дюркгейм не решил этих двух задач, ему не удалось точно определить связь conscience collective с механической солидарностью и пришлось прибегнуть к контрасту между этой связью и связью conscience collective с органической солидарностью - и эта связь привела его в затруднение.

Механическая солидарность укоренена в общем ценностном компоненте conscience collective и является его «выражением». Ее связь с другими компонентами проблематична. Есть, однако, еще один важный аспект механической солидарности, а именно ее связь со структурой общества как коллектива. Каждое общество организуется в рамках верховной структуры всей системы как коллектива. В высокодифференцированном современном обществе эта структура принимает форму правительственной организации. Вдобавок к ней есть, конечно, чрезвычайно сложная сеть коллективов низшего уровня; некоторые из них являются подразделениями правительственной структуры, другие разными способами и в разной степени от нее независимы. Проблема механической солидарности возникает всюду, где коллектив оказывается организованным, но важно понимать, какая система при этом рассматривается.

Средоточие дюркгеймовского анализа механической солидарности, поскольку он затрагивает структуру социальной системы, находится, как я предполагаю, в связи между высшими ценностями общества и организацией его как коллектива на требуемом уровне, т.е. на уровне правительственной организации общества, где референтной системой, как и у Дюрк-гейма, является общество в целом. Механическая солидарность есть интеграция общих ценностей общества с приверженностями единиц внутри него, вносящая вклад в достижение коллективных целей: либо негативно, через воздержание от действия, которое ощущалось бы как разрушительное для этой функции, либо позитивно, через принятие ответственности за нее.

Эта двойственность референции выступает с особой ясностью в дюркгеймовском обсуждении уголовного права как индекса, или выражения, механической солидарности. С одной стороны, он ссылается на общие «чувства», с другой - на обязательства перед организованным коллективом как таковым1. Кроме того, поскольку во всех развитых обществах

1 «Действительно, действия, которые оно [уголовное право] запрещает и квалифицирует как преступления, бывают двух родов: они либо прямо обнаруживают слишком сильное расхождение между совершающим их и коллективным типом, либо затрагивают орган общего сознания» (Dürkheim E. The division of labor in society. - Glencoe (IL): Free press, 1947. - P. 106. Цитата приводится в переводе А.Б. Гофмана: Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. - М.: Канон, 1996. - С. 115). Из контекста ясно, что под «органом» Дюркгейм имеет в виду государство.

247

правительство является верховным агентом в применении принуждения, у Дюркгейма особенно подчеркивается роль элемента санкции в репрессивном типе права. Две из четырех первичных функциональных референций правовой системы, отмеченных выше, а именно легитимация и принуждение с помощью санкций, занимают важное место в том, что Дюркгейм называет репрессивным правом.

Приведенные соображения объясняют местоположение феномена механической солидарности относительно структуры социальной системы. Эта солидарность, или интеграция системы, вызывается взаимодействием системы общих ценностей, которая легитимирует организацию в интересах коллективных целей, с приверженностями единиц системы (которыми являются в конечном счете индивидуальные лица, выступающие в ролях) лояльности и ответственности. Эти лояльность и ответственность относятся не только к самим по себе ценностям, но также и к коллективу, функционирование которого управляется этими ценностями и который их институционализирует. Это местоположение в социальной структуре, однако, не говорит нам ничего о механизмах, с помощью которых генерируется интеграция.

Прежде чем подойти к вопросу о механизмах, производящих интеграцию, резонно будет поднять соответствующий вопрос о структурном местоположении «органической солидарности». Я предполагаю, что, в отличие от вопроса о механической солидарности, этот вопрос не касается ценностной системы напрямую, а относится скорее к системе институционализированных норм в ее связи со структурой ролей в обществе. Это иная, чем у Дюркгейма, постановка вопроса, ибо он не использовал понятие роли, ставшее очень важным для социологической теории в последнем поколении. Важность обращения к нормам в его анализе между тем совершенно очевидна.

Кроме того, обсуждение этого вопроса у Дюркгейма полностью согласуется с проведенным ранее различием между ценностями и дифференцированными нормами как структурными компонентами социальной системы, ибо он всячески подчеркивал связь органической солидарности с дифференциацией функций между единицами в системе, и особенно с дифференциаций ожиданий в отношении поведения1.

1 В каком-то смысле, конечно, уголовное право тоже устанавливает нормы. В сущности, эти нормы задают минимальные стандарты поведения, которые считаются приемлемыми для членов общества (независимо от их дифференцированных функций), не дисквалифицированных в этом своем качестве психической недееспособностью и иными причинами. В высокодифференцированном обществе, однако, преобладающий корпус норм все больше касается отношений между дифференцированными функциями в перечисленных у Дюркгейма областях, таких как: договор, семейная жизнь, коммерция, администрация и конституционная структура коллектива.

248

Хотя Дюркгейм перечислял и ряд других областей, ясно, что для него существует особая связь между органической солидарностью, договором и экономическими аспектами организации обществ. На мой взгляд, эта связь может дать главный ключ к тому, как сюда вовлечены роли. Коллективы, как было предположено выше, конституируют первичных оперативных агентов для исполнения социальной функции. Ресурсы, необходимые для этого исполнения, включают, в свою очередь, помимо самой солидарности и связанных с ней паттернов «организации», культурные ресурсы, физические средства и человеческие услуги. «Солидарность» при дюркгеймовских целях нельзя трактовать как компонент, так как она является у него зависимой переменной; его интересуют условия, от которых она зависит. Он не рассматривает культурные ресурсы - например знание. Вместе с тем он старается принять во внимание роль физических средств, обсуждая институционализацию прав собственности. Больше всего, однако, его интересуют человеческие услуги и то, как они могут быть интегрированы для выполнения социальной функции.

На центральную проблему, заключенную здесь, можно взглянуть, прежде всего, в контексте развития. Общей характеристикой «примитивных» обществ является то, что аллокация ресурсов между их структурно значимыми частями во всем объеме предписана. Это наиболее очевидно в экономической сфере. Факторы производства контролируются единицами, которые не имеют специализированной экономической функциональной первичности, и обычно непередаваемы от одной единицы к другой. На самом деле даже продукты редко обмениваются, а когда обмениваются, передача их осуществляется чаще всего как церемониальный обмен дарами, а не в виде бартера, в нашем его понимании, и тем более не в форме рыночного обмена. В особенности это касается труда - главного фактора экономического производства.

Разделение труда приносит свободу от аскриптивных связей как в пользовании потребительскими благами и услугами, так и в самих факторах производства. Таким образом, структурное местоположение органической солидарности затрагивает двойную проблему: процессов, посредством которых могут быть примирены без разрушительного конфликта порожденные развитием потенциально конфликтующие интересы (это ведет, конечно, к Гоббсовой проблеме), и того, как можно защитить и отстоять социетальный интерес к эффективному производству.

Каждое общество должно - в качестве предпосылки своего функционирования - предполагать некоторую интеграцию интересов единиц с интересами общества; в другом месте я назвал это «институциональной интеграцией мотивации»1. Но самого по себе этого недостаточно. Один из путей к дальнейшему развитию - использование органов коллективного достижения целей как средства для определения и навязывания интегра-

1 Parsons T. The social system. - Glencoe (IL): Free press, 1951. - P. 36-45.

249

ции (или солидарности) этого типа. Это предполагает почти сплавление механических и органических оснований солидарности того рода, которое больше всего бросается в глаза в социалистических экономиках. Независимое основание интеграции может развиться между тем из институцио-нализации систем норм и механизмов, позволяющих аллокации подвижных ресурсов происходить позитивно интегрированным образом и в отсутствие централизованного управления.

Этот набор норм и механизмов организуется в терминах двух комплементарных точек отсчета. Одна из них - социологическая отсылка к экономическому анализу и интересам, к процессу, посредством которого создается обобщенная распоряжаемость ресурсами. Здесь важна в первую очередь институционализация договора, собственности и распоряжаемо-сти трудовыми услугами через наем в профессиональных (occupational) ролях. Собственность и труд становятся в этом случае генерализированными ресурсами. Они могут аллоцироваться и контролироваться через процессы, которые устанавливают функционально специфичные требования, а не через прежние (и, следовательно, по всей вероятности, функционально нерелевантные) основания аскриптивных требований, такие, например, как членство в общем родственном подразделении. Конечно, это предполагает некоторый процесс обмена между функционально дифференцированными единицами в системе.

Существенным аспектом в аргументе Дюркгейма является то, что обобщаемость ресурсов и гибкая распоряжаемость ими требуют большего, чем просто освобождение от нерелевантных, обычно аскриптивных, ограничений. Они требуют еще и позитивной институционализации соотносящихся обязательств и прав, определяемых в терминах нормативной структуры. С точки зрения определения ресурсов этот тип нормативной регуляции становится тем императивнее, чем больше конечное использование ресурсов отходит от того, что можно было бы мыслить как «естественный», принимаемый как само собой разумеющийся набор прав на это использование. С точки зрения ресурса, стало быть, необходим двойной процесс: во-первых, ресурс должен быть «генерализирован» (это означает освобождение его от аскриптивного контроля); и, во-вторых, должно быть установлено позитивное обязательство войти в обобщенную аллокативную систему. Так, в преимущественно аскриптивном обществе эквиваленты того, чем являются в нашем обществе профессиональные роли, исполнялись на основе родственных обязательств, как, например, в случае, когда сын наследовал своему отцу как собственник и возделыватель земли, которой владела продолжающаяся во времени родственная единица. В нашем обществе подготовка к занятию, в котором можно было бы конкурировать на рынке труда, и готовность попытать свои шансы в нахождении удовлетворяющей занятости составляют позитивно институционализированное обязательство нормального взрослого мужчины и значительного числа членов противоположного пола. Следо-

250

вательно, имеется, в каком-то смысле, «спекулятивное» производство рабочей силы, которое предшествует любой спецификации каналов ее использования. Это, разумеется, даже еще больше относится к контролю над физическими средствами.

В то же время должен быть ряд механизмов, могущих определить паттерны, в которых используется такой генерализированный ресурс. По мере того как разделение труда становится все более высокоразвитым, доля таких ресурсов, которые используются в коллективах, имеющих особые функции, возрастает. Эти коллективы распоряжаются денежными ресурсами, которые могут, в свою очередь, использоваться для заключения договоров об оказании трудовых услуг и для закупки необходимых физических средств. Институционализация договора - это нормативная система, предоставляющая доступ к таким ресурсам, какой бы ни была функция самой организации. Институт собственности, следовательно, регулирует денежные ресурсы и физические средства; институт занятия контролирует человеческие услуги.

Здесь важно отметить сложную связь, существующую между экономическими и неэкономическими аспектами той констелляции факторов, которую я очерчиваю. Экономическое производство как таковое - лишь одна из первичных социетальных функций, обслуживаемых процессами производства и мобилизации подвижных ресурсов через институционали-зацию договора, рынков, денег, собственности и профессиональных ролей. Вообще говоря, таким образом может поддерживаться любая важная функция: образование, здравоохранение, научные исследования и государственное управление. Есть лишь некоторые особые пограничные случаи, такие как семья и некоторые аспекты политического процесса, которые не могут быть «бюрократизированы» в этом смысле.

В то же время верно будет сказать, что задействованные здесь механизмы - какую бы конечную функцию они в том или ином частном случае ни обслуживали - являются в первую очередь экономическими; а именно это договор, рынки, деньги и т.п. Поэтому мы должны действовать очень осторожно, употребляя в подобном анализе такой термин, как «экономический».

Следовательно, обобщенная распоряжаемость ресурсами - один из основных аспектов функционального комплекса, институционализируемого через органическую солидарность. Другой аспект - это стандарты и механизмы, посредством которых производится их аллокация между претендующими на них альтернативными единицами социальной структуры. В этом случае ясно, что в институциональной рамке договора, собственности и занятия первичные прямые механизмы связаны со структурированием рынков и институционализацией денег.

Это возвращает нас к неуловимым способам вовлечения конвенциональных экономических и неэкономических элементов. Рынок можно рассматривать как структурный каркас для аллокации располагаемых ресур-

251

сов, поскольку механизм этой аллокации - в первую очередь свободно-договорной на уровне оперативной организации коллектива. Однако от этого типа механизма нужно отличать два других. Первый - это административное распределение, являющееся «свободным» распоряжением ресурсами со стороны тех, кто предположительно обладает почти полным контролем над ними. Теоретически так обстояло бы дело, если бы экономика была полностью обобществлена, ибо центральный планирующий орган просто принимал бы решения и распределял бюджетные квоты; по сути, он мог бы также напрямую распределять труд и физические средства. Второй механизм предполагает переговоры между высшими инстанциями, владеющими ресурсами, и их потенциальными пользователями; и здесь политическая власть играет ведущую роль в определении результата, независимо от того, вовлечены ли в дело в первую очередь правительственные структуры или нет. Примером этого было бы распределение через законодательное действие финансирования общественных работ на основе региональных и локальных интересов; эта процедура нередко заключает в себе немалую долю «взаимной поддержки».

Эмпирически между этими типами обнаруживаются незаметные переходы. С точки зрения типологии, однако, на рынке рыночные позиции договаривающихся партнеров приблизительно равны; ни владельцам, ни пользователям не «говорят» просто, куда им идти и что им получать; а степень могущества, которым обладает высший уровень целеориентиро-ванной организации в структуре соответствующего коллектива, не является решающим механизмом в процессе аллокации. Рынок - это институционализированный механизм, нейтрализующий оба этих потенциальных механизма аллокации в нескольких областях и не дающий им стать первичными детерминантами более детальных аллокаций. Это по существу означает, что есть иерархия аллокативных механизмов, связи которых друг с другом упорядочены институционализированными нормами. Среди этих норм присутствуют нормы, определяющие области, в которых - и поводы по которым - более «жестким» контролям позволяется или не позволяется брать верх над «более свободным» механизмом рынка. Так, право обложения налогом, которым наделено правительство, определяет принудительную аллокацию денежных ресурсов; а некоторые аллокации подчинены законодательному контролю, когда накладываются ограничения на свободу индивидуальных единиц договариваться относительно них по собственной воле.

Между тем можно, в полном согласии со взглядами Дюркгейма на органическую солидарность, указать, что в рыночной сфере свобода уравновешивается и контролируется сложным набором институциональных норм, так что сами свободы и связанные с ними права и обязательства определяются в терминах таких институциональных норм. В этой области есть две основные категории таких институционализированных структур. Одна связана с институционализацией самого денежного механизма, оп-

252

ределением сферы его легитимного использования и, конечно, пределов этой сферы. Другая относится к институционализации условий, при которых можно вступать в рыночные трансакции, предполагающие разные подкатегории ресурсов. Рассмотрим сначала последний класс норм.

Вообще говоря, нормы высшего порядка в современном обществе явно имеют статус правил и принципов формального права. Они подчинены законодательной власти, а их интерпретация и проведение в жизнь -задача судов. Для органической солидарности, как уже отмечалось, главное значение имеет комплекс договора, собственности и занятия; для механической солидарности - лидерство, авторитет и то, что я в другом месте назвал «регуляцией».

Свобода договора, стало быть, включает свободу определять условия договора и заложенные в них ограничения, которые, как я раньше указал, заключены в договорной системе в связи с содержанием соглашений, средствами обеспечения согласия с ними, объемом ответственности и общественным интересом. Следовательно, и на правовом, и на неформальном уровнях эти условия и ограничения варьируют в соответствии с со-циетальными функциями, которые выполняются договаривающимися единицами, различными аспектами ситуаций, в которых они действуют, и прочими соображениями. Так, санкционируется приватная связь между врачом и пациентом, установленная с целью служить интересам здоровья пациента. Между тем предложение некоторых типов услуг в области здравоохранения ограничено - отчасти законом, отчасти неформальной инсти-туционализацией, - и их могут выполнять только лицензированные и «адекватно подготовленные» врачи; и принятие таких услуг, если оно легитимно, ограничивается, в более неформальном смысле, лицами, которые действительно «больны». Имеется много свидетельств того, что есть широкая область, в которой болезнь не столько объективное «состояние», сколько социально определенная роль.

Следовательно, проблема содержания договорных отношений заключает в себе дифференциацию между ролевыми категориями, которые считаются и не считаются легитимными носителями различных социальных функций. «Потребитель» или «клиент» могут договариваться относительно получения очень широкого круга благ и услуг, но они не полностью свободны выбирать агентов, с которыми будут договариваться, поскольку институциональные нормы определяют, какие функции могут выполняться теми или иными агентами.

Вдобавок к этому, по-разному институционализируются способы, с помощью которых вырабатываются условия договора, и это оказывает влияние на структуру рынка. Экономистов особенно интересовал один тип -«коммерческий» рынок, где цены устанавливаются на основе «конкуренции» и где имеется институционализированное ожидание, что право агента-поставщика продолжать операции является функцией его способности справляться с расходами и демонстрировать прибыль. Кроме того, клиент

253

ожидает, что цена, которую он платит, будет покрывать полную стоимость того, что он покупает. Однако структура рынка, на котором поставляется множество государственных, профессиональных и прочих услуг, совершенно иная. Хотя услуга может быть целиком бесплатной в денежном смысле, условия права на нее могут быть жестко определены, как в случае условий, регулирующих прием на лечение в государственные больницы. Или, как часто бывает в частной медицинской практике, может быть скользящая шкала расценок, и один из участников договора, пациент - в противоположность тому, что ожидается на коммерческом рынке от клиента, - выполняет только часть своих обязательств, ибо гонорар, который он платит, покрывает только часть стоимости выполнения договорной услуги.

Кроме того, есть проблема объема ответственности, заключенной в такой связи. Спенсеровская версия идеи договора тяготела к допущению, что вопрос о способностях участников к «выполнению» не составляет сложной проблемы. В качестве прототипа берется типичный экономический обмен, в котором у покупателя достаточно денег, а у продавца достаточно товаров. Но ситуация такова далеко не во всех случаях. Как пример приведем еще раз определенный тип профессиональной связи. Больного нельзя считать ответственным за прекращение его болезненного состояния путем простого волевого усилия: его беспомощность - первичный критерий, по которому определяются его нужда в профессиональной услуге и его право на ее получение. Но он ответствен за опознание своей беспомощности и за активное сотрудничество с терапевтическими агентами в обеспечении своего выздоровления. Эти агенты, в свою очередь, хотя их роль может быть определена в терминах технической компетентности, должны признавать значительную изменчивость в способностях индивидов, так что если в каких-то случаях дело будет завершаться неудачей, врача не будут считать ответственным за нее при условии, что он сделал все возможное. Еще один хороший пример мы находим в образовании, где в силу юности несведущего человека его неведение не считается заслуживающим порицания. Да и не ожидается от ребенка, что он сам себя просветит без помощи школ. Однако от него ожидается, что, приобретая образование в стенах школы, он будет усердно трудиться. Кроме того, некоторые дети упорнее других в учебе, и неудачи в обучении не считаются всегда или всецело промахом учителя. Есть детально институционализированные нормы, охватывающие такие области, как эти.

Защита интереса общества в договорных отношениях институционализирована более диффузно; это в каком-то смысле аспект всех норм в этой области. На правовом уровне, однако, есть много положений, позволяющих судам и другим государственным службам, представляющим общественный интерес, вмешиваться с целью недопущения или модификации таких соглашений. В силу самой своей природы институционализация договорной системы предполагает навязывание целой системы ограничений на властные возможности правительства. Тем не менее остающиеся у

254

частных интересов возможности эксплуатации своей свободы в ущерб остальному обществу требуют сохранения тонко сбалансированного равновесия интеграции.

Денежный механизм существен, поскольку разделение труда не может развиться достаточно далеко, если все обмены ограничиваются уровнем бартера. В полностью развитой системе деньги выполняют четыре первичные функции. Во-первых, они служат мерой экономической ценности ресурсов и продуктов. Именно в связи с этим мы говорим о валовом национальном продукте как о денежной сумме. Во-вторых, они служат стандартом для рациональной аллокации ресурсов, для сравнения затрат и дохода. Только в «деловом» секторе, где производительная функция в экономическом смысле приоритетна, денежный стандарт применяется в первую очередь. Вместе с тем денежная стоимость является очень важным механизмом оценивания и в других функциональных областях, таких как образование и здравоохранение, ибо с точки зрения соответствующей единицы она служит основой для оценивания одного из основных компонентов условий, необходимых для осуществления любой цели, а с точки зрения более широкой системы - мерой приносимых в жертву применений, которые могли бы быть найдены привлеченным ресурсом.

Итак, важно отличать прибыль как меру резонности функции от использования денежной стоимости как одного из компонентов условий, которые должны быть учтены при вынесении суждения о резонности. Способность покрыть денежные издержки, как-то приумножить деньги -это, конечно, необходимое ограничивающее условие тех функций, которые требуют приобретаемых через рынок ресурсов.

Служа мерой и стандартом, деньги не обращаются; ничто тут не переходит из рук в руки. При выполнении двух других своих функций, однако, деньги служат средством (или посредником) обмена. В случае первой из них деньги являются существенным средством везде, где достижение целей зависит от ресурсов, добываемых через рыночные каналы. Их не только необходимо иметь, но и, следует заметить, в высокоразвитой рыночной системе чрезвычайно широк спектр выборов, открытых для единицы, обладающей достаточными фондами. Другая посредническая функция денег - служить вознаграждением. Здесь референция, по существу, сравнительная и релятивная; значение имеет сумма денежного дохода, получаемого одной единицей или ресурсом, по сравнению с суммой денежного дохода, получаемого другой. Именно эта функция денег является первичным средоточием регуляции процесса аллокации ресурсов, поскольку та оказывается результатом рыночных трансакций. Базовый принцип - экономический: ресурс перетекает в ту из ситуаций, в которых он используется, где предлагается относительно более высокое вознаграждение, в данном случае денежное.

Однако и здесь опять-таки важно настаивать на базовом различении, которое мы установили в связи со стандартами аллокации. Деньги - не

255

единственный компонент комплекса вознаграждений. Он обладает приоритетом над другими компонентами только там, где функция экономического производства обладает приоритетом над другими функциями, т.е. в «деловом» секторе организационной системы и системы занятий. В сущности, именно поэтому денежное вознаграждение за человеческие услуги в этом секторе выше, чем в других секторах, таких как государственное управление, образование и т.д. Однако даже в тех случаях, когда первичностью в данной подсистеме обладают другие компоненты вознаграждения - политическая власть, интегративное признание (или солидарность) или культурный престиж, - существенно, чтобы денежное вознаграждение соответствовало качеству выполняемых услуг, определяемому на основе преобладающих в подсистеме критериев. Например, в академической профессии, в противоположность ситуации в деловых занятиях, сумма чьего-то дохода не является надежной мерой его относительного престижа в общей профессиональной системе. Внутри профессии, однако, и особенно внутри одного факультета, присутствует сильное давление к установлению соответствия между профессиональной компетентностью и выплачиваемым жалованьем. Отсутствие этого соответствия - главный источник интегративного напряжения.

Я пространно и подробно обсудил связь между аллокацией подвижных ресурсов, институционализацией договора, собственности и занятия, а также рынком и деньгами, поскольку такой анализ полнее любого, который мог бы представить Дюркгейм, и, стало быть, дает более широкий контекст для оценки истинной важности его базовых прозрений об органической солидарности. Его главное прозрение состоит в том, что в этой области должен быть целый комплекс институционализированных норм, являющийся условием стабильности функционально дифференцированной системы. В книге «De la division du travail social»1 Дюркгейм не очень далеко продвинулся в анализе мотиваций, лежащих в основе приверженности таким нормам. Но он высказался со всей определенностью в одном центральном пункте, а именно: что эта приверженность со стороны действующей единицы системы не может быть мотивирована прежде всего соображениями выгоды. И именно поэтому в первую очередь приобретает центральное значение понятие conscience collective, образованного из «общих верований и чувств». В последующей своей работе он сделал три существенных шага, значимых для этого вопроса о мотивации. Но прежде чем попытаться схематично их описать, стоит коротко обсудить связь conscience collective с органической солидарностью и связь органической и механической солидарности друг с другом.

В связи с первой из этих двух проблем Дюркгейм, видимо, пребывал в подлинном замешательстве, поскольку так и не прояснил структурного

1 Dürkheim E. De la division du travail social. - P.: F. Alcan, 1893. - Прим. ред.

256

различия между ценностями и нормами, представленного мной выше, и не увидел, что это различие в равной степени релевантно и применимо к органической и к механической солидарности. Вместо этого он увяз в отождествлении механической солидарности с недостаточной дифференциацией структуры и, следовательно, со сходством ролей как личных выражений общности верований и чувств. Поэтому у него не было ясных критериев для определения связи функционально дифференцированных норм с conscience collective. Трактовка концепции «динамической плотности» социальной системы и ее связи с конкуренцией была, по сути, как отмечает Шнор1, попыткой Дюркгейма решить проблему процессов структурной дифференциации, однако связать ее со своим главным понятием conscience collective ему не удалось.

Теперь можно установить эту фундаментальную связь более адекватно: как уже отмечалось, ключевой компонент conscience collective -общие социетальные ценности. Приверженность таким ценностям, осторожно трактуемым в связке с соответствующим объектом (т.е. обществом как таковым) и уровнем общности или спецификации, - один из основных компонентов общего феномена институционализации. Институционализа-ция, в свою очередь, является первичной основой дюркгеймовской «солидарности» на уровне интеграции социальной системы. Но в отношении любой основополагающей функции социальной системы ценности должны быть специфицированы в терминах релевантности этой особой функции. Кроме того, ценности должны оказывать влияние на легитимацию дифференцированных институционализированных норм, необходимых для регулирования поведения в области этой функции, - для регулирования его, с одной стороны, в связи с конкретными требованиями условий, в которых оно развертывается, и с другой - в связи с интересом общества как системы. Но одной легитимации недостаточно; должны быть вдобавок функции определения юрисдикции, определения и применения санкций и интерпретации самих норм.

Этот базовый комплекс связей и функций можно с полной ясностью разработать для разделения труда как экономического феномена и для группирующихся вокруг него институтов. К этому комплексу Дюркгейм прежде всего и обратился; и если не брать тот факт, что его формулировка связи этого комплекса с conscience collective так и осталась двусмысленной, он положил великолепное начало его анализу. Вместе с тем он не видел, что свойства договорного комплекса напрямую соответствуют свойствам комплекса, заключающего в себе механическую солидарность. Я предположил, что этот параллелизм относится прежде всего к связям между общими ценностями и институционализацией политической функции в обществе. Здесь ценности тоже должны быть специфицированы на

1 См.: Schnore L.F. Social morphology and human ecology // American j. of sociology. -Chicago (IL), 1958. - Vol. 63, N 6. - P. 620-634.

257

конкретном уровне, чтобы легитимировать не только общество в самом широком смысле, но и тот тип организации, который институционализирован в нем для достижения коллективных целей. Эта организация является дифференцированной функциональной областью, которая в некоторых принципиальных отношениях параллельна и соприродна области мобилизации подвижных ресурсов. Кроме того, она содержит внутри себя дифференцированные структуры на уровнях норм, коллективов и ролей. Поэтому связь ценностей с нормами в этой области такая же, как и в экономической. Нормы должны быть легитимированы, но они должны быть истолкованы; вдобавок к этому должны быть определены юрисдикции и сцеци-фицированы санкции. Conscience collective не выполняет этих функций напрямую и автоматически. Дифференцированный нормативный комплекс, сфокусированный на институционализации лидерства и авторитета, параллелен комплексу, сосредоточенному на договоре, собственности и профессиональной роли в экономической области. Власть есть мера и посредник и параллельна в соответствующих аспектах деньгам1.

Дюркгеймовская трактовка предполагает еще одно усложнение, а именно проблему эволюционной последовательности. Он высказал в связи с этим две принципиально важные идеи: во-первых, что развитие паттернов органической солидарности, связанных с широким разделением труда, предполагает наличие системы социетальной интеграции, характеризуемой механической солидарностью; во-вторых, что экономическое разделение труда и сложная дифференцированная правительственная организация развиваются рука об руку. Это не случай развития одного в ущерб другому.

Какими бы верными ни были эти два озарения, связь механической солидарности с отсутствием структурной дифференциации, проводившаяся Дюркгеймом, склоняла его к отождествлению этой ассоциации с примитивностью в эволюционном смысле и помешала ему установить существенную связь между общими ценностями и легитимацией политического порядка и организации в более дифференцированном, современном типе общества. Связь современных политических институтов с солидарностью - во многом похожая на связь экономических институтов с солидарностью - осталась просто висеть в воздухе.

Я бы, таким образом, предложил улучшить дюркгеймовскую классификацию. Если органическая и механическая солидарность - относи-

1 К сожалению, недостаток места не позволяет развить дальше эту линию анализа. Несколько общих утверждений, пусть кратких и неполных, но все же более развернутых, чем то, которое приведено здесь, можно найти в статьях: Parsons T. Authority, legitimation and political process // Authority / Ed. by C.J. Friedrich. - Cambridge (MA): Harvard univ. press, 1958. - P. 28-48; Parsons T. «Voting» and the equilibrium of the American political system // American voting behavior / Ed. by E. Burdick, A.J. Brodbeck. - Glencoe (IL): Free press of Glencoe, 1958. - P. 80-120. Интерпретация господства (authority), предложенная Максом Вебером, образует существенное дополнение к дюркгеймовской интерпретации механической солидарности.

258

тельные термины, то в одном случае речь должна идти о типе солидарности, сфокусированном на легитимации политических институтов, а в другом - о типе, сфокусированном на экономических институтах. В самом широком смысле можно сказать, что хотя ситуация значительно варьирует в зависимости от типа социальной структуры, обе солидарности существуют одновременно в частях одной и той же социальной системы - частях, которые можно различить аналитически на основе структуры; и никакой общей тенденции к замещению одного типа солидарности другим быть не должно. Солидарность, существующая до развития любого из высших уровней социальной дифференциации, - не то же самое, что этот «политический» тип. Последний ближе к основному референту дюркгеймовской механической солидарности, но я бы предпочел другой термин, например «диффузная солидарность». Это общая матрица, из которой в процессе дифференциации возникли оба других типа.

Похоже, Дюркгейм столкнулся с обычной трудностью, с которой сталкиваются при рассмотрении процессов дифференциации. Когда компонент системы в поздней и более дифференцированной фазе развития системы сохраняет то же название, которое он имел в ранней, менее дифференцированной фазе, этот компонент, несущий исходное название, будет в позднейшей фазе обладать меньшей значимостью. Это неизбежно следует из того факта, что в ранней фазе он может обозначать, скажем, один из четырех родственных компонентов, а в поздней - один из восьми. Это убывание значимости часто приписывают «потере функций» или «уменьшению силы» именованного компонента. Прекрасными примерами этого в нынешнем западном обществе служат «семья» и «религия»1. Эти названия использовались на протяжении последовательных фаз нашего развития, но компоненты, обозначавшиеся ими, не сохраняли однородность. Современная городская семья, функция экономического производства которой была передана профессиональным организациям, не однородна крестьянскому домохозяйству, которое является основной производственной единицей вдобавок к тому, что является, как и современная семья, единицей для воспитания детей и регуляции личности. Выступая как производственная единица, крестьянская семья является по сути «семейной фирмой», но термин «фирма» к ней обычно не применяется.

Следует привести одно уточнение к этому аргументу, касающееся иерархического упорядочения функций в социальных системах. Дело в том, что политическая организация в институционализированных рамках

1 Я рассмотрел эти два случая, соответственно, в работах: Parsons T. Family, socialization and interaction process. - Glencoe (IL): Free press of Glencoe, 1956. - Ch. 1; Parsons T. Some reflections on religious organizations in the United States // Daedalus. - Cambridge (MA), 1958. - Vol. 87. - P. 65-85. Последняя статья и статья из книги «Authority», цитируемая выше (в предыдущем примечании. - Прим. ред.), включены в сборник моих очерков, вышедший под названием: Parsons T. Structure and process in modern societies. - Glencoe (IL): Free press of Glencoe, 1960.

259

порядка должна в действительности предшествовать в последовательности развития появлению высокодифференцированного рыночного типа экономики. Отсюда есть некоторое эмпирическое оправдание - даже в очерченных мной рамках - для утверждения Дюркгейма, что механическая солидарность предшествует органической солидарности.

Как уже отмечалось, в «De la division du travail social» Дюркгейм много говорил о роли институционализированных норм, но мало о характере мотивации, лежащей в основе приверженности ценностям и конформности к нормам. Вместе с тем его ясная мысль, что «рациональное преследование своекорыстного интереса», как оно интерпретируется в утилитарной и экономической теории, не объясняет этой приверженности, установила контекст для подхода к этой проблеме. На ранних этапах своей работы в интерпретации, трактующей нормы так, как если бы они просто входили в число «жизненных фактов» в ситуации индивида, Дюркгейм обычно довольствовался формулой «внешний характер и принудительность» - формулой, не помогавшей разрешить фундаментальное затруднение, представляемое утилитаризмом. Однако в книге «Le suicide»1 и в работах по социологии образования он предпринял два важных шага, выводящих нас за рамки этой позиции, и я их коротко опишу.

Первый - это открытие и частичное развитие им идеи интернализа-ции ценностей и норм. Второй - это проведенное им, особенно в связи с проблемой природы современного «индивидуализма», различие между двумя рядами изменчивости. Один ряд относится к типам институционализированных ценностно-нормативных комплексов, и примером его служит различие между эгоизмом и альтруизмом. Другой - относится к типам связей, которые могут быть у индивида с любыми институционализированными нормами и ценностями. Здесь ключевое значение имеет различие между «эгоизмом» и «аномией»; оно параллельно различию между «альтруизмом» и «фатализмом». Я коротко рассмотрю их по очереди.

Касательно интернализации ценностей и норм можно сказать, что в некоторых пределах действительное поведение в экономической и политической областях может быть относительно хорошо проинтерпретировано через процессы, посредством которых индивид рационально адаптируется к существованию норм и связанных с ними санкций таким образом, что они попросту становятся «правдой жизни». Дюркгейм ясно видел, что существование и функциональная необходимость институционализации этих норм не зависят от интересов единиц; но у него не было теории, которая объясняла бы в терминах мотивации процесс, посредством которого устанавливаются и сохраняются институты. Его «социологистский позитивизм»2 не позволял ему сформулировать такую теорию.

1 Durkheim E. Le suicide. - P.: F. Alcan, 1897. - Прим. ред.

2 Parsons T. The structure of social action. - N.Y.: McGraw-Hill book co., 1937. - Ch. 8-9.

260

К исследованию самоубийства Дюркгейма привел парадокс: согласно утилитарной теории, рост уровня жизни должен вызывать общий рост «счастья»; между тем явный рост уровня жизни в западных странах сопровождался заметным ростом уровня самоубийств. Почему чем счастливее становились люди, тем большее их число кончало с собой?

Прежнее воззрение, которое ранний Дюркгейм разделял, полагало цели действия индивида локализованными внутри его личности, а социальные нормы, «внешние» для него, - локализованными в обществе как в «реальности sui generis». Будучи размещаемы в двух разных системах, цели индивида и нормы общества диссоциировались друг от друга. Дюрк-геймовское понятие аномии было формулировкой его великого прозрения, что эта диссоциация несостоятельна, что цели индивида нельзя рассматривать как независимые от норм и ценностей общества и что они на самом деле «наделяются значением (смыслом)», т.е. легитимируются этими ценностями. Следовательно, они должны принадлежать той же системе. Если личные цели - часть личности, то ценности и нормы - conscience collective -тоже должны быть частью личности. В то же время Дюркгейм не мог отбросить доктрину независимости институциональных норм от «индивида». Она была самой сердцевиной его концепции солидарности, и отбросить ее значило бы откатиться к утилитарной позиции. Следовательно, единственным решением была концепция взаимопроникновения личности и социальной системы - концепция, утверждающая в известном смысле истинность того, что ценности и нормы являются частями «индивидуального сознания» и в то же время аналитически независимы от «индивида». На ранних стадиях Дюркгейм пытался решить эту проблему с помощью концепции наличия двух «сознаний» в одной и той же личности, но со временем он все больше склонялся к тому, чтобы отказаться от этого взгляда.

Стоит заметить, что, работая в социологии, Дюркгейм открыл по существу тот же базовый феномен интернализации и взаимопроникновения, который открыл, исследуя личность, Фрейд, и что это же самое открытие было сделано независимо от них Чарльзом Хортоном Кули и Джорджем Гербертом Мидом. Это схождение, на мой взгляд, есть одна из значительных вех в развитии современной социальной науки.

Переформулируем главный тезис Дюркгейма относительно воздействия аномии: индивид совершает самоубийство прежде всего не потому, что ему недостает «средств» для осуществления его целей, а потому, что его цели не могут быть осмысленно интегрированы с ожиданиями, институционализированными в ценностях и нормах. Факторами, ответственными за эту плохую интеграцию, могут быть факторы социальные, культурные или психологические в любой комбинации, но решающей точкой напряжения является бессмысленность ситуаций и альтернатив действия. Эта проблема смысла (или значения) не могла бы возникнуть, если бы

261

нормы и ценности были всего лишь частями внешней ситуации, а не действительными «верованиями и чувствами» индивида.

Многие проблемы, связанные с прояснением и интерпретацией аномии, Дюркгейм оставил нерешенными, но это его понятие указало путь к теории проблемы социального контроля, которая была нечувствительна к его критике утилитаризма, но могла, в связке с современным психологическим пониманием личности, привести к теории мотивации, лежащей в основе конформности и девиации, и, следовательно, к теории механизмов, посредством которых устанавливается и поддерживается солидарность.

Исходя из психологических оснований, можно сказать, что поскольку интернализированные ценности и нормы, как и некоторые из компонентов целей, включены в мотивацию к конформности, то некоторые ключевые компоненты этой мотивации и механизмов, посредством которых она устанавливается, поддерживается и восстанавливается, не могут быть полностью и напрямую приписаны «рассудку». Иными словами, для актора недостаточно просто прояснить, какова ситуация и какими, скорее всего, будут последствия альтернативных курсов действия; ибо механизмы и компоненты мотивации и компоненты механизмов социального контроля, отражающие различные аспекты этой мотивации, нерациональны. Это помещает механизмы социального контроля в класс, отличный от класса рынка, обычного осуществления политического лидерства и власти, законодательства и администрирования - в его высших судебных аспектах - правовой системы.

Те аспекты болезни, которые могут быть связаны с «психическими» факторами, и соответствующие элементы терапевтического процесса, которые их лечат, могут служить прототипом такого рода механизма и могут быть систематически связаны с процессами взаимодействия, заключенными в социализации ребенка1. Однако также ясно и то, что есть потребность в разработке теории в этой области, сопоставимой с теорией, которую я очертил ранее для проблемной области органической солидарности, насколько она имеет отношение к экономическим институтам и рынкам. Разумеется, не весь социальный контроль, ориентированный на мотивацию, относится к болезни и терапии. Например, представляется весьма вероятным, что такого же рода функции для значительной области нашего общества выполняет правовая практика. Однако юристы - не врачи. Подсистемой общества, представляющей проблемы социального контроля, к которым имеют отношение юристы, является не индивидуальная личность, как в случае работы врача, а система, содержащая две или более стороны в их связях с нормативной системой, всех их регулирующей. Отсюда наличие больше чем одного адвоката и наличие судов. Аналогом аномии здесь служит ситуация, в которой нормы и, возможно, стоящие за ними ценности недостаточно хорошо определены и размещают клиентов в

1 Parsons T. The social system. - Glencoe (IL): Free press of Glencoe, 1951. - Ch. 7.

262

осмысленной ситуации для действия так, что давление этой ситуации мотивирует их действовать «иррационально». Но это вовсе не означает, что у них психопатологические личности. В приведении в порядок нуждается система отношений, а не индивид. Мне кажется, что дюркгеймовская трактовка религиозного ритуала дает еще один пример, но на нем я коротко остановлюсь позже.

Следует заметить также, что, придерживаясь этой линии рассуждения в годы после публикации книги «Le suicide», Дюркгейм в своих работах об образовании внес первый крупный вклад в социологический анализ социализации ребенка1. Именно в связи с этим ему удалось полнее прояснить свою теорию природы интернализации ценностей и норм, переопределив принуждение как осуществление морального авторитета через conscience индивида. В итоге стало ясно, что моральный компонент conscience collective социален: во-первых, поскольку его образуют ценности, общие для членов общества и разделяемые ими; во-вторых, поскольку благодаря социализации члены общества переживают процесс, посредством которого эти ценности интернализируются; в-третьих, поскольку имеются особые механизмы, закрепляющие созданную тем самым приверженность ценностям способами, приводящими в действие нерациональные слои личностной структуры так, что девиациям противодействуют исправительные механизмы. Этим определением Дюркгейм дал новое понимание функционирования социальной системы, вряд ли предусмотренное в «De la division du travail social».

Другой основной вклад книги «Le suicide» в настоящее обсуждение -концепция того, что можно назвать «институционализированным индивидуализмом»; в центре ее стоит дюркгеймовское понятие égoïsme как чего-то отличного от аномии. Это расширение основной идеи книги «De la division du travail social», но здесь Дюркгейм применяет ее в совершенно новом контексте и связывает с только что рассмотренными проблемами социального контроля.

Утилитаризм и вместе с ним методологический индивидуализм (граничащий с редукционизмом) нашей интеллектуальной традиции обычно толковали акцентирование сферы свободы и ожидаемого независимого достижения единицы системы в том духе, что единица свободна от контроля системы. Этим редуцировалась важность интеграции системы, независимо от позитивной или негативной ее оценки. Спенсерианский индивидуализм был отрицанием социального контроля в нынешнем смысле этого понятия.

В каком-то очевидном смысле, конечно, так и есть, ведь непосредственный контроль со стороны прямого авторитета несовместим с индиви-

1 Прежде всего в работе: Durkheim E. L'éducation morale. - P.: F. Alcan, 1923; а также в сборнике очерков: Durkheim E. Education and sociology / Trans. S. Fox. - Glencoe (IL): Free press of Glencoe, 1956. - 1st ed. 1922.

263

дуальной свободой. Но в другом, более глубоком смысле это неверно. Институциональный порядок, в котором от индивидов ожидают принятия большой ответственности и тяги к высокому достижению и в котором их вознаграждают через социально организованные санкции такого поведения, нельзя объяснить, постулировав ослабление всех аспектов институционализированного контроля. Напротив, такой порядок, с его общими ценностями, его институционализированными нормами, его санкциями и посредниками, его механизмами социального контроля, являет особый способ институционального структурирования. Он подчеркнуто не репрезентирует аномии, являющейся ослаблением контроля в смысле ослабления солидарности.

Классическая эмпирическая формулировка этого тезиса в книге «Le suicide» дается в связи с разницей между протестантами и католиками. Католик в религиозных вопросах подчинен прямому контролю авторитетов своей церкви: он должен принять официальную догму о наказании отлучением, должен принять освященный авторитет священника в деле собственного спасения и т.д. Протестантская церковь как коллектив не реализует такого авторитета. Протестант свободен от этих типов контроля. Но он не волен выбирать, принять ему такой контроль или нет, ведь он не может, желая остаться хорошим протестантом, отказаться от свободы принять религиозную ответственность, налагаемую на него в его прямой связи с Богом. Обязанность принять такую ответственность легитимируется общими ценностями протестантской группы и переводится в нормы, управляющие поведением.

Во многом по идеологическим причинам это фундаментальное прозрение до сих пор не вошло в полной мере в мышление социальных ученых. Но мало какие из [научных] достижений Дюркгейма так важны для связывания теоретического подхода к анализу социальных систем с эмпирической интерпретацией основных черт современного типа общества.

Эта проблема исподволь подводит нас к еще одной очень важной связке между двумя главными темами исходной дюркгеймовской трактовки проблем социальной интеграции, а именно к связи между органической и механической солидарностью. Ясно, что есть связь эгоистического фактора самоубийства с органической солидарностью и альтруистического фактора с механической солидарностью. Это становится очевидным в ассоциации между областями социальной структуры, где коллектив плотно интегрирован (например, в армии) и высока частота альтруистического самоубийства, и областями, где преобладают рыночные отношения (например, в профессиях и бизнесе) и высока частота эгоистического самоубийства. Можно увидеть и параллельное соотношение между типами обществ.

Однако подобные корреляции поднимают вопрос о типах механизмов, связанных с разными проблемами интеграции. Ранний Дюркгейм

264

подчеркивал важность определений некоторых актов как преступных, а предписаний к их наказанию - как механизмов, укрепляющих механическую солидарность. В книге «De la division du travail social» он использовал это укрепление прежде всего как фон, дабы по контрасту с ним подчеркнуть функционирование гражданского права в связке с органической солидарностью. При этом он явно имел в виду прежде всего солидарность коллектива как основной структурный фокус проблемы интеграции.

Стоит заметить, что в поздние годы жизни Дюркгейм приблизился к области, которая, в контексте вышеприведенного анализа, очень тесно связана с проблемами механической солидарности, но на этот раз эта связь виделась с точки зрения ценностей, а не с точки зрения их политического внедрения. Я говорю о его анализе религии и ее связи с обществом в книге «Les formes élémentaires de la vie religieuse»1. В этой работе есть много примечательного, но особого интереса здесь заслуживает трактовка религиозного ритуала как механизма укрепления социальной солидарности.

Важнейшее связующее звено между этой работой и книгой «De la division du travail social», написанной двадцатью годами ранее, - непрерывающийся интерес Дюркгейма к conscience collective. Но если в ранней работе это понятие использовалось просто как точка отсчета для анализа экономического уровня социальной дифференциации и соответствующих проблем интеграции, то в позднейшей работе на авансцену выходит вопрос о первичной роли conscience collective в социальной системе в целом. Ритуал коммунального типа, в трактовке Дюркгейма, есть прямое выражение приверженности членов коллектива - т.е. релевантной социальной системы высшего уровня - тем ценностям, которых они сообща придерживаются. Но одновременно это и нечто большее, чем просто их выражение, ибо это способ, с помощью которого эти приверженности могут быть путем «драматизации» пробуждены заново и освежены, а любые ослабляющие их тенденции - предупреждены.

Совершенно ясно, что религиозный ритуал, как он понимается в этой работе, не связан прямо с формулировкой и применением норм, а связан скорее с «внутренними», интернализированными аспектами систем ценностей и норм, с их прямым включением в структуру личностей. Более того, тут затрагивается их связь с мотивацией в контексте указанных выше нерациональных компонентов. Следовательно, в этой последней важной фазе своей работы Дюркгейм явно опирался на результаты, полученные им раньше в исследованиях самоубийства и образования. Однако здесь он впервые взял поддержание институционализированной ценностной системы в обществе как средоточие социального процесса, а не как точку отсчета для анализа других структур и процессов.

Есть в то же время интересный возврат к его первоначальным отправным точкам, ибо он эксплицитно поднимает проблему роли conscience

1 Durkheim E. Les formes élémentaires de la vie religieuse. - P.: F. Alcan, 1912. - Прим.

ред.

265

collective - т.е. коллективных ценностей - на уровне ценностной системы, а не на уровне структуры конкретного коллектива и обязательств перед ним. Соответственно, он завершает тем, что заключает свою исходную проблему органической солидарности в более общую рамку порядка, -рамку, в которой имеется политическая организация, способная навязать единообразное уголовное право, но в которой есть также система ценностей, способная легитимировать нормы, независимые от частного политического порядка и его «органов».

Это был важный шаг в дифференциации теоретических компонентов гидроголовой проблемы социальной интеграции. При этом, пожалуй, важно, что Дюркгейм разбирал проблему религиозного ритуала на уровне эмпирических деталей только в контексте примитивных религий. Я истолковываю это так, что его все еще мучила старая проблема отношения между генетическими и аналитическими аспектами проблемы различения компонентов. В каком-то смысле он просто вернул проблему механической солидарности на более генерализованный уровень, ища «истоки» репрессивного права в религиозных приверженностях, ритуализированных в крупных племенных церемониях. Тем самым он внес колоссальный вклад в наше понимание процессов социального контроля на этом уровне - понимание, с определенностью включившее их мотивационную референцию. Но в силу своей неудачной путаницы он скорее затемнил, чем осветил проблему тех связей солидарности со структурной дифференциацией современного общества, анализ которых был для него изначальной отправной точкой.

Почти все согласятся с тем, что Дюркгейм принадлежал к очень небольшому кругу социологов-теоретиков, которые в критической фазе развития дисциплины проникли на более глубокие уровни анализа, чем любой из их предшественников, и сформулировали главные проблемы, над которыми мы с тех пор работаем. Темой этой статьи является, как мне думается, самая суть дюркгеймовского вклада в теорию. Он был преимущественно теоретиком проблемной области социальной интеграции. Первичное ядро самой социальной системы занимало его больше, чем связи этой системы с системами, которые с ней граничат: культурой, личностью и организмом в физической среде. Вдобавок его в каком-то смысле не очень-то интересовали проблемы социальной структуры. Хотя он всегда сохранял интерес к сравнительным исследованиям, он не пытался прощупать проблемы сравнительной морфологической классификации так глубоко, как это делал его современник Макс Вебер.

Центральная проблема Дюркгейма, решения которой он с редким упорством искал, состояла в определении основных осей, вокруг которых организуются интегративные функции и процессы общества. Его анализ испорчен многочисленными непродуманными мыслями, и многие его аспекты устарели; но его критика утилитарной традиции и его концепции conscience collective и механической и органической солидарности - хотя и

266

создают много проблем для толкования - хорошо послужили и ему, и дисциплине.

Важно в этих концепциях то, что они преодолевают линии конвенционального структурного анализа социальных систем, членящие их на политические, экономические, религиозные и прочие категории. Только с такой концептуализацией, как у Дюркгейма, можно подойти к проблемам социальной интеграции на достаточно общем уровне, позволяющем установить новую теоретическую ориентацию. То, что Дюркгейму удалось развить эту концептуализацию, служит основой его высокого положения как теоретика.

Дюркгейм открыл конечные теоретические связи между целым рядом эмпирических предметов, которые обычно распылялись между разными дисциплинами и специальностями внутри дисциплин. В книге «De la division du travail social» он установил связи между правом и традиционным эмпирическим предметом экономики, подведя их под более широкую теоретическую перспективу. Он также включил в нее плодотворное обсуждение политических вопросов, в котором заметил, что правительство развивалось параллельно экономике частного предпринимательства. В позднейшей своей работе он перенес свой анализ связей в область психологической теории; его привела к этому логика проблем, которые он хотел решить, хотя первоначально он говорил, что психологические соображения иррелевантны социологическим проблемам. Его исследования в области психологической теории позволили ему не только обогатить собственный анализ, но и установить основу для замечательного сближения с Фрейдом, дав тем самым средство, с помощью которого можно было связать концепции рациональности, разработанные в экономической традиции мысли, с ролью нерациональных компонентов мотивации в психоаналитической традиции. Наконец, в поздней своей работе он проанализировал релевантность религии секулярным аспектам социальной организации.

Эта замечательная способность видеть связи между областями, рассматриваемыми обычно как не связанные друг с другом, стала возможной лишь потому, что Дюркгейм постоянно удерживал в поле зрения тот факт, что он работает с проблемой интеграции одной системы, а не со скоплениями дискретных подсистем. Он был в первую очередь теоретиком функционирования систем.

Выше я подчеркнул многие из осложнений и трудностей, заложенных в анализе Дюркгейма. Он был, несомненно, очень избирательным и, следовательно, в каком-то смысле «предвзятым»; взять, например, путаницу эволюционных и аналитических проблем в связи со статусом механической солидарности. Структурные проблемы могут быть в значительной мере прояснены, если взять за основу традицию Вебера, а связи с личностью можно существенно прояснить, мобилизовав психологическое знание, либо не существовавшее во времена Дюркгейма, либо содержав-

267

шееся в работах, к которым он (как и к ранним работам Фрейда) не выказывал интереса.

Такой критический анализ ведет к существенному пересмотру дюркгеймовских положений. Однако он не ведет к отказу от них. Он предполагает лишь расширение и уточнение, поскольку Дюркгейм заложил фундамент для развития плодотворной теории социальной интеграции.

Пер. с англ. В.Г. Николаева

268