CC BY
48
РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ
УДК 1(470): 7.045(470)
Т. В. Артемьева *
ВИЗУАЛИЗАЦИЯ ФИЛОСОФСКИХ ПОНЯТИЙ И КОНЦЕПТОВ В РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЕ ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ **
Значительный объем философских смыслов присутствовал в российской философии в виде метафор и визуальных образов. Это эпистемологические понятия: «истина», «учение», «идея», «разум», «опыт», «мудрость», моральные категории: «надежда», «стыд», «кротость», «терпение», «смирение», «щедрость», «зависть», понятия герметической философии: «мрак», «истинный свет», «магический огонь», «светоносный треугольник», «блистающая звезда», «небесная лазурь», «храм Натуры». Каждому из них соответствовал определенный код, существовавший как в визуальном, так и в нарративном выражении. Многие из этих кодов были прояснены в книгах эмблем. К ним также тяготела значительная масса визуальных метафор («посмотрим», «увидим», «изобразим», «представим», «прольем свет» и т. п.). Визуализация абстрактных и философских понятий в России шла по пути восприятия западноевропейских образов. Однако вписанные в российский интеллектуальный, культурный и духовный контекст, они приобретали особые смыслы.
Ключевые слова: Русская философия, эпоха Просвещения, эмблемы, визуальная культура, философские понятия, история философии.
T. V. Artemyeva
VISUALIZATION OF PHILOSOPHICAL NOTIONS AND CONCEPTS I N THE RUSSIAN INTELLECTUAL CULTURE OF THE ENLIGHTENMENT
A significant number of philosophical concepts existed in Russian philosophy of the Enlightenment in forms of metaphors and visual images. They were epistemological concepts of "truth", "teaching", "idea", "reason", "experience", "wisdom", moral categories of "hope", "shame", "meekness", "patience", "humility", "generosity", "envy", hermetic philosophy's concepts of
* Артемьева Татьяна Владимировна, доктор философских наук, профессор, кафедра теории и истории культуры, Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена; tatart@mail.ru
* Публикация подготовлена при финансовой поддержке РГНФ. Проект No14-03-00110. Исследование поддержано грантом Herzog August Bibliothek, Wolfenbüttel, Germany.
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2017. Том 18. Выпуск 4 121
"darkness", "true light", "magic fire", "light-bearing triangle", "shining star", "heavenly azure", "temple of Nature". Each of them corresponded to a certain code that existed in both visual and narrative forms. We can find them in emblem books. Russian philosophy often used visual metaphors ("to see", "to depict", "to imagine", "shed light", etc.). Visualization of abstract and philosophical concepts in Russia looked like those in Western Europe. However, in the Russian intellectual, cultural and spiritual context they sometimes acquired special meanings.
Keywords: Russian philosophy, epoch of Enlightenment, emblems, visual culture, philosophical notions, history of philosophy.
Среди различных подходов к интеллектуальным процессам, таким, например, как интеллектуальная история, история идей, новый историзм, история понятий, история концептов и т. п., мы можем найти и некоторое пространство для различных аспектов истории визуальности. Значительный объем философских смыслов присутствовал в российской интеллектуальной культуре именно в виде визуальных образов. В этой статье я бы хотела особо отметить один из видов визуальности и показать, как философские идеи и понятия выражались в виде эмблем.
Уже само определение философии и анализ ее структуры обращает нас к визуальному образу «царицы наук», сидящей на троне и держащей в руках раскрытые книги, призывающие нас в сферу морально-политических и научно-метафизических понятий, представлений и образов. Сборник «Иконология, объясненная лицами» дает такое описание философии:
Философия, то есть любомудрие. Древние, не смея называть себя мудрецами, нарицались токмо именем философа. Философию представляют в виде сановитой женщины, сидящей смиренно на мраморном троне, имеющем много приступков. Она имеет на голове золотую диадему и держит две открытие книги, из которых на одной написано естественная, а на другой нравственная [8, с. 47].
До недавнего времени эмблемы изучались прежде всего историками искусства. И это понятно, т. к. практически все книги эмблем давно стали библиографической редкостью. Кроме того, их изучение требовало активной мобильности для ознакомления с уникальными коллекциями в библиотеках университетов Сент-Эндруса, Глазго, Библиотеки герцога Августа в Вольфен-бюттеле и других. В настоящее время дигитализация таких изданий, в особенности блестящий проект Emblemática Online [28] не только избавили от такой хлопотной, хотя и приятной необходимости, но и сделали возможной более аналитическую работу. Изучение эмблем выделилось в отдельное направление, оформленное в научное общество [30], издающее на регулярной основе журнал «Emblematica An Interdisciplinary Journal for Emblem Studies», объединяющий представителей разных дисциплин.
Изучение эмблематической семантики, эмблематики как текста культуры, эмблематической формы трансляции идеологических и морально-политических посланий государства обществу очень важны для понимания смысла многих философских концептов. Изучение визуальных форм выражения абстрактных понятий особенно важно в таких странах, как Россия, где академическая система была относительно неразвитой, а потому философские идеи не всегда были явлены в «классической» форме научного трактата. Только часть философского
сообщества тяготела к лексической определенности и использованию переводных терминов в их прямом значении. Она была связана с немногочисленными академическими институтами и церковными школами XVIII в.
Отметим обстоятельное исследование Елены Григорьевой по семантике эмблемы [3], сделанное именно на российском материале. Базовый характер эмблематического дискурса позволяет автору осмыслить множество существенных проблем российской культуры. Эмблема, по ее мнению, представляет собой «культурную универсалию» [2, с. 5], «семиотический механизм» [3, с. 8], «механизм по перекодировке, продуцирующий замкнутый на себе смысл» [3, с. 90].
Общепринятое понимание эмблемы представляет ее как органическое
единство трех частей: девиза (motto), описания (subscriptio) и изображения (pictura). Таким образом, она объединяет изображение и текст. По сравнению с другими визуальными средствами коммуникации, эмблемы можно было бы назвать, пользуясь метафорой М. Маклюэна, «холодными», т. е. требующими осмысления и интеллектуального усилия. А. А. Морозов пишет:
Эмблема — зримая метафора, в которой слово и изображение вступают в сложное взаимодействие. За видимым изображением возникает метафоризи-рованный «умственный» образ. Посредством эмблематики умозрительное и отвлеченное становилось «наглядным и «доступным» [13, с. 184].
Метафоризация философского текста, в т. ч. и визуальная, порождена усилием объяснить неизвестное или непостижимое и свидетельствует о границе, где знание смыкается с непознанным, заставляет обращаться к образам, заменяющим собой несформировавшиеся категории. Метафора изначально неопределенна, но она помогает поименовать сферу еще не освоенного и не зафиксированного в понятии. Визуализация несет несколько другую нагрузку. Условно мы можем назвать два ее вида — символ и эмблему.
Следует сразу прояснить принципиальную разницу между эмблемой и символом. Визуальный символизм — это та же метафора. Он может быть неопределенным и многозначным, как и метафора языковая. Эмблема же, напротив, вносит в рассуждение конвенциональность и определенность. Эмблема как единство изображения, девиза и объяснения представляет собой некий устойчивый концепт. Этим она отличается от символа, который предполагает вариативность интерпретаций изображения, т. е. различные описания могут относиться к одному и тому же изображению. Так, пятиконечная звезда может быть символом охраны, безопасности, вечной молодости и здоровья, одухотворения жизни и всей природы в целом. В христианской символике пентаграмма представляет собой пять ран Христа. Она также может представлять собой человека, микрокосм. В черной магии пентаграмма в перевернутом виде является символом сил преисподней. Однако попав в контекст эмблемы, например, на офицерские погоны, пятиконечная звезда теряет многозначность своих интерпретаций и приобретает весьма определенное значение. Символы, разумеется, активно используются в философском языке, но обычно неопределенность их смыслов выражает неотрефлексированность областей, к которым
они применяются. Иными словами, символ начинает цепочку силлогизмов, но не формирует ее. Можно представить себе философский текст, состоящий из эмблем, но не из символов, в противном случае, такой текст относится скорее к области поэзии, даже если он использует специальные термины.
Несмотря на устойчивое представление об эмблеме прежде всего как об изображении, это не совсем так, а потому изобразительная часть эмблемы, pictura, не является в ней основным элементом. Поэтому уровень художественной достоверности, качество исполнения, композиция и прочие художественные особенности изображения не имеют для содержания эмблемы принципиального значения. Задача изображения в эмблеме — передать содержание описательной части. Эмблема не предполагает расширительного толкования, это однозначный текст, и рамки его интерпретации гораздо уже любого другого визуального объекта. Эмблема прошла все этапы конвенционального соглашения, и поэтому ее смысл общепринят, как, например, значение фонетического алфавита. В этом смысле «оригинальность» эмблемы отнюдь не является ее особым достоинством, как не могут считаться «оригинальными» шахматы с дополнительной фигурой. Оригинальной может быть определенная комбинация эмблем или шахматная партия как уникальный порядок ходов.
Правильно определить, эмблемой или символом является то или иное описание, — необходимая задача исследователя. Кроме того, одно и то же изображение может трактоваться и как символ, и как эмблема, в зависимости от контекста, в котором они «прочитываются». Мишель Пастуро отмечает:
Некоторые знаки, фигуры, объекты могут быть двойственны, представляя собой одновременно и эмблемы, и символы. Например, рука правосудия, одна из регалий короля Франции, является одновременно и эмблематическим атрибутом, который идентифицирует короля Франции и выделяет его среди других суверенов (которые никогда ее не использовали), и символический предмет, выражающий некую идею французской монархии. Равным образом, если королевский герб — лазурь, усеянная золотыми лилиями, — представляет собой эмблематическое изображение, позволяющее опознать короля Франции, то фигуры и цвета, составляющие этот герб, — лазурь, золото, лилии — несут значительную символическую нагрузку» [18, с. 9-10].
Важность визуальности для выражения философских смыслов текстов отмечена в статье М. С. Киселевой, посвященной Д. Вико [9]. Она замечает, что фронтиспис его главного труда «Основания новой науки об общей природе наций» (1744) формулирует основные идеи исследования в виде аллегорической картины. Аллегорические фронтисписы часто выполняли в изданиях XVII-XVIII вв. роль аннотаций, используя для этого универсальный язык эмблем. Если текст требовал перевода с одного языка на другой, то эмблематическое изображение такого перевода не требовало. Общепринятость языка эмблем в мировой культуре заставила Мишеля Пастуро говорить об «эмблематической аккультурации» [18, с. 277]. Пастуро отмечает, что язык западноевропейской эмблематики был «европейским кодом планетарного масштаба» [18, с. 276], Е. Григорьева называет его «"эсперанто" европейской культуры» [3, с. 20].
Несмотря на то что Пастуро порой сожалеет о глобальной «вестернизации» культуры эмблематической коммуникации, я думаю, что иной ход событий был бы невозможен. Как латынь служила универсальным языком учености, так и эмблема стала универсальным языком культуры, «культурной латынью», на которой велся диалог, когда понятийной коммуникации противодействовали особенности национальных языков.
Российская культура заговорила на этом универсальной языке в XVIII в., когда в обиход вошли книги эмблем, являющиеся своего рода «словарями» эмблем. Как и академические институты, язык эмблем вводился «сверху», чтобы стать языком политики и идеологии. Первой российской книгой эмблем стала амстердамская публикация 1705 г. под названием «Символы и Емблемата» [20]. Петр I, по чьему приказу было осуществлено издание, посчитал его настолько значимым, что напечатал за границей, еще до создания собственных типографий. Эта книга содержала 840 эмблем с девизами на девяти языках (русском, латинском, французском, итальянском, испанском, немецком, английском, голландском и фламандском). Интересно, что описательная (а по сути самая главная) часть эмблем в этом издании отсутствует. В нее были включены только изображения и девизы. Вероятно, как это часто бывало, первоначальный этап заимствования повторял внешние формы, лишь постепенно наполняясь содержанием. В дальнейшем книги эмблем, равно как и другие издания, выполняющие их функцию, стали активно использовать описания.
Следует отметить, что именно описательная часть эмблемы, subscriptio, является ее смыслоопределяющей частью. В обиходе эмблематического дискурса используются даже т. н. голые эмблемы, emblemata nuda, не содержащие картинки вовсе, а только описания и девиз. К ним как нельзя лучше подходят слова Вальтера Беньямина о стремлении «написанного стать изображением» [1, с. 183]. Иногда такие эмблемы представляли собой подготовительный материал для классических эмблем и предполагали работу художника или составление визуальной части эмблемы из элементов, содержащихся в книгах эмблем. Но можно встретить ситуации, когда описательная часть полностью заменяла изобразительную и даже делала ее необязательной. От этого эмблема не переставала быть эмблемой. Именно поэтому эстетический аспект эмблематики не является существенным для понимания ее значения, как не важен уровень каллиграфии или красота шрифта являющегося нам философского текста. Следует отметить также, что эмблема не использует цвет, как не использует ее книжная культура практически до XX в., таким образом «умозрение в красках» о котором писал Е. Н. Трубецкой [23], бесспорно представляет собой способ философской визуализации, но является в иных контекстах. О таких случаях пишет Мишель Пастуро, анализируя переход цветовых символов в эмблему, когда «красный», «пурпурный», или «черный» имеют строгое, конвенционально определенное эмблематическое значение. Исследуя средневековую культуру, он отмечает, что «цвет представляет собой не чувственно воспринимаемое явление, а теологическую проблему» [18, с. 140]. В разные эпохи, в зависимости от того, что понимали под цветом — свет или вещество, отношение к нему менялось от признания цвета световой эманацией Бога до осуждения его как бесполезного украшения.
Юбер Дамиш обращает внимание на мнение, высказанное рядом мыслителей Просвещения, например, Кантом и Руссо, о рациональной незначительности цвета, который лишь услаждает наши чувства, в то время, как изображения являются знаками, сообщающими нашему разуму ценные знания [4, с. 51].
Понимание того, что эмблема не обязательно подкреплена изображением, а может представать в виде описания визуальности, дает ключ к пониманию ряда визуальных метафор. Закрепление за ними эмблематического статуса позволяет увидеть определенное, конвенционально закрепленное содержание, а не произвольные образные зарисовки.
Изобразительная часть эмблемы, picture, также имеет достаточно определенное содержание — это такой же знак, как и сочетание букв. Комбинации эмблем при всей своей декоративности являются сообщениями, текстовыми посланиями. «Прочитать» такие сообщения можно, когда есть ключ: книга эмблем, откуда заимствуется изображение, описание, subscriptio, данное автором изображения, культурный, социальный или политический контекст, который предполагает определенное значение эмблемы. Поэтому исследовательская задача при расшифровке эмблематического значения изображения предполагает нахождение или реконструкцию описания. Иногда это бывает достаточно сложно, т. к. семантика, очевидная для современников, может быть непонятна исследователю, отстраненному от исследуемого объекта временным или культурным зазором.
Мы можем найти примеры «голых эмблем» в философских текстах российских мыслителей. Например, А. Т. Болотов, обращаясь к визуальным формам объяснения своей познавательной программы, формулирует эмблематическое описание эпистемологического идеала в статье «О незнании тех вещей, которые бы человеку познавать надлежало». Он говорит о нем как о картине:
Живописец старался изобразить на ней преимущества Священного писания над человеческим знанием, а притом и то самое представить... Он изобразил лежащего между развалинами великого здания старца, в глубоком размышлении находящегося. Одною рукой облокотился он на часть стены, развалившейся от древности, а в другой держал свиток, тогдашние его мысли представляющий. Стоящий подле его земной глобус казался подтверждать его размышления, а на свитке следующие три вопроса напечатаны были: «Что я? Зачем я? Что буду я?» Зрелище сего сединами украшенного старца простиралось на одно видение вверху картины изображенное. Из растворившегося облака видна была простертая рука, держащая Библию сиянием окруженную, а повыше немного сия надпись: «Здесь ответ на твои вопросы» [2, л. 47-77, об.]
Болотов и другие мыслители России эпохи Просвещения неоднократно писали в своих работах о принципиальном несовершенстве человеческого разума, о том, что познание имеет своей целью не столько постижение истины, сколько достижение счастья. Именно этот принцип иллюстрируется его «голой эмблемой».
Визуальные образы использовались как сжатые в один образ планы, или программы, представляющие собой эмблему, иногда скомбинированную из нескольких. Так, М. В. Ломоносов предполагал изложить философские основа-
ния своей системы в «Системе всей физики» и «Микрологии», однако успел набросать лишь предварительный план. Он хотел выстроить гармоничную и непротиворечивую картину мира, показав, что «все связано единою силою и согласованием природы» [11, с. 491]. Главная идея задуманного произведения отражена в проекте оформления титульного листа, своеобразного аллегорического «эпиграфа» (а по сути «голой эмблемы»), разработанного и описанного Ломоносовым довольно тщательно:
В картуше под титулом представить Натуру, стоящую главою выше облак, звездами и планетами украшенную, покрытую облачною фатою, в иных местах открытую, около ног — Купидоны, иной смотрит в микроскоп, иной с циркулом и с цифирною доскою, иной на голову из трубы смотрит, иной в иготь (ручная ступка. — Т. А.) принимает падающие из рога вещи и текущее из сосцов ее молоко. Все обще сносят на одну таблицу и пишут ее. Надпись: «Все согласуется» [11, с. 495].
Обращаясь к философской лексике XVIII в., в качестве наиболее близкого понятия для визуального выражения философского знания (как символического, так и эмблематического) мы могли бы назвать понятие «иероглиф» («гиероглиф»), которое мыслители использовали для обозначения способа визуализации идей. «В самые древние времена двоякий был способ изображать свои мысли, один образный или знаменательный, к какому принадлежат иероглифы... а другой азбучный или письменный» [25, с. 12], — писал Х. А. Чеботарев в «Слове о изобретении искусства письма». В. Н. Татищев заметил: «Первый образ писания был не буквами, но знаками вещей, еже иероглифия именовали» [22, с. 86].
А. А. Прокопович-Антонский, анализируя пути развития научного знания, отметил: «История разума представляет некоторые гиероглифическия черты; но сие буквы заключают весьма темный смысл, непонятный для самих глубоких Философов» [19, с. 411].
Иероглифия, или иероглифика, в свою очередь, — это «наука о символах, эмблемах, таинственных знаках» [7, с. 254]. Иногда понятия «иероглиф» и «эмблема» использовались как тождественные. В описании коронации Анны Ио-анновны мы читаем, что перила вокруг коронационного трона был украшены различными «гиероглифическими» фигурами [16, с. 6].
Исследователи не раз обращали внимание на близость иероглифа и эмблемы и генетическую связь между ними. О барочной иероглифике как особом способе работы с эмблемами писал Вальтер Беньямин, отмечая, что «Аллегорист, работающий с эмблемами. вытаскивает эту сущность из-за изображения как письменное свидетельство, как подпись, тесно связанную, как в книгах эмблем, с картинкой» [1, с. 194]. Вместе с тем отмечалась недостаточная изученность этого языка и его концептов. Говоря об эмблеме, Юбер Дамиш пишет:
Немногие утруждают себя учетом не только иконографических, но и иконоло-гических (в буквальном смысле термина) ее импликаций, равно как и выявлением семантических и синтаксических принципов, которым подчиняются подлинные фигуративные высказывания» [4, с. 92].
В России особенно чувствительны к визуализации концептов своего учения были масоны. Это во многом связано с тем, что именно в этой среде
была популярна философия неоплатонизма, отлившаяся в форму герметизма и мистики. Некоторые виды философского дискурса проникали в Россию и развивались в ней в значительной степени через масонские связи. Масонские издания, например журналы «Утренний свет», «Вечерняя заря», «Покоящийся трудолюбец», многочисленные переводы западных мистиков, издаваемые Н. И. Новиковым книги, посвященные проблемам морали и нравственности [12], содержали множество визуальных метафор.
Так, необходимость внутренней работы над собой, нравственного совершенствования, соединяющего «исправление сердца» и «очищение ума», описывалось как процесс ваяния — человек творит по плану, предначертанному Богом из «серого камня», или «дикого камня», своего естества. Из необработанной глыбы он создает прекрасное творение, «совлекает ветхого Адама» и предстает перед Создателем совершенным и законченным
Социальные взгляды масонов тяготели к утопизму. Отсюда понятия «царство Астреи», «Царство Офирского», «Зион», «золотой век», символизировавшие идеальное общественное устройство. Все эти образы имели отражение не только в масонской, но и в общекультурной эмблематике. Вот, например, описательная часть эмблемы «Век златый»:
Простота, непорочность и искренность были торжеством сего прекрасного века невинности. Представляют его в образе прекрасной девицы, сидящей вдоль масличного дерева, знаменующего мир, посреди коего находится рой пчел. Она почти нага, волосы ее распущены небрежно по плечам, держит рог изобилия, из которого сыплются разные плоды. Тогда никакого жилища не имели кроме тени древесной и убежища в пещерах. Овидий говорит о том в первой книге своих превращений [8, с. 14].
Одним из наиболее распространенных типов утопизма был эпистемологический утопизм, предполагающий поиск и нахождение «истинного знания» («древнего знания», «Соломоновых наук»), носящего абсолютный и всеобщий характер, могущего быть теоретическим основанием для конкретных инструкций по реформированию общества. Аксиологическим ориентиром по поиску этого знания является «Восток». Именно там находится «Храм Добродетели», («Храм Натуры», «Храм Премудрости»). Изображение такого храма в стиле палладианской архитектуры иллюстрировало не только масонские сочинения. Мы можем его найти, например, на фронтисписе сочинения Екатерины II «Сказка о царевиче Хлоре» [5].
Знание описывается в категориях метафизики света, представленных визуальными метафорами, как движение от невежества и непонимания («мрак», «черная храмина») к знанию и свету, («истинный свет», «умный свет», «магический огонь») и далее — в пространство трансцендентных сущностей («светоносный треугольник», «огненный треугольник», «блистающая звезда», «пламенеющая звезда», «непогасающий свет» «небесная лазурь», «свет несо-творенный», «высший свет», «свет незаходимый»). Философские и социально-политические идеалы масонства изображались в виде храма Соломона, солнца, солнечных лучей, радуги. В масонском издании «Письма к другу и завещание сыну об ордене» так описывается титул издания:
Здесь представляется радуга, прекраснейшее явление в природе, которое можно было бы видеть и не пяля глаз вверх, потому что она отражается в протекающем ручейке на земли: но зрителями сего явления суть осел, обезьяна и свинья. Осел щиплет траву. Свинья спокойно спит в грязи, а обезьяна лазит по деревьям и швыряет камнем в солнце, беспокоящее ее лучами своими» [26, титул].
Солнечный свет здесь представляет собой божественную мудрость, к которой стремятся масоны, радуга — чудесное явление, а кабан, осел и обезьяна символизируют звериное царство, скоточеловеков, или «царство тьмы и телесной природы» [21]. В своих текстах масоны активно использовали визуальную символику, т. к. полагали, что «язык ока, язык созерцательный, язык души, это — внешний чертеж великих, сокровенных истин» [21].
И. П. Елагин, глава английского масонства в России, полагал, что существует некий универсальный язык, или культурный код, усвоив который, можно не только читать современные тексты, но и расшифровывать тайное знание древности. «Алфавитом» такого языка Елагин считал «изобретенные в древности иероглифы», иными словами, визуализированные понятия, смысл которых может быть разгадан пытливым исследователем исходя из транскультурных алгоритмов, заложенных в систему мировосприятия каждого человека. Эти понятия находятся вне конкретных проявлений социокультурного своеобразия, формируя как бы платоновский мир первичных отражений божественных сущностей, за которыми скрывается уже сам единый Бог, явленный в мире человеческих восприятий многообразием своих проявлений. Идеи исторической эволюции познания были развиты Елагиным в «Опыте повествования о России» главе под названием «О непорочном источнике многобожия». Этот фрагмент не только не был опубликован в первом томе сочинения Елагина, но и не был предназначен им для печати (этот и ряд других фрагментов из рукописи Елагина, носящих историософский характер опубликован мною [6]). В нем Елагин проводит сравнительный анализ мировых религиозных систем и выявляет основные понятия древней, или, в соответствии с его теорией, «вечной», мудрости. Категориями культурного «метаязыка» становятся «единица», «точка», «равносторонний и равноугольный треугольник», «свет», «круг» («кольцо», «шар»), соединяющиеся в образе «огневидного шара», «крест», «четвероугольник». Каждое из этих базовых понятий получает соответствующую интерпретацию и является отражением божественных свойств.
Елагин рассматривает простейшие символы как наиболее адекватное выражение Абсолюта и из этого выводит «математическое» доказательство бытия Бога. Он использует идеи «метафизики света» полагая, что «по чувствованиям телесным» вечность изображалась «светозарным кругом». Другой символ, не менее почитаемый в культуре, — равносторонний треугольник, символизирующий Святую Троицу. Если изображения треугольника и «огневидного шара» в христианстве символизируют соотношение Троицы и единого Бога, то в язычестве это символизировало «бездну вечности» и четыре стихии. Три стороны треугольника — это земля, вода и огонь, а окружающие его лучи — воздух. Вероятно, нет нужды напоминать, что круг (шар) и особенно треугольник с расходящимися от него лучами были одними из излюбленных масонских символов.
Можно увидеть здесь некоторые параллели с незаконченным сочинением П. Флоренского «БутЬокпит» — «Словарь символов», который он задумывал в 1920 г. [24]. Флоренский намеревался рассмотреть процессы развития мысли и отражение этого в логике усложнения визуальных представлений. Сначала он хотел проанализировать простейшие геометрические фигуры — точку, окружность, треугольник, квадрат, затем перейти к умножению их измерности (круг, шар, пирамида, куб) а также разнообразию форм. По его мнению, «идеографические знаки имели собственное существование и значение, независимо от языка словесного, а потому в некотором отношении идеографическая письменность может быть названа универсальным языком человечества» [24, с. 102].
Определенная общность интенций мыслителей разных эпох говорит, конечно, не о непосредственном влиянии. Несмотря на множество общих идей, маловероятно, что Флоренский вдохновлялся чтением рукописи Елагина. Вместе с тем очевидно, что осмысление проблемы невербального выражения абстрактных понятий, к которой обращались Елагин и Флоренский, а также С. Трубецкой, А. Лосев, М. Бахтин и другие русские мыслители, является актуальной для российской философии и культуры и порождено закономерностями ее собственного функционирования и развития.
Разумеется, система и иерархия «визуальных понятий», а также области их применения отличались от структуры классической метафизики, однако это не было качественное отличие, скорее просто некоторые области философствования активнее использовали образные ряды для осмысления и передачи философских смыслов. В книгах эмблем мы можем найти целые ряды философских концептов, это эпистемологические понятия, такие как «истина», «мысли», «учение», «убеждение», «идея», «воля», «размышление», «ослепление разума», «разум», «опыт», «познание», «мудрость», «мнение», «самопознание», моральные категории, например, «надежда или упование», «почитание родителей», «любовь родителей к чаду», «стыд», «простота христианская», «кротость», «терпение», «смирение»; «любовь ко ближнему», «целомудрие», «щедрость», «зависть», категории классической метафизики, например «философия», «метафизика», «душа», «бессмертие души». Каждому из них соответствовал определенный код, существовавший как в визуальном, так и в нарративном (описательном) выражении. Кроме того к этим концептам тяготела значительная масса визуальных метафор («посмотрим», «увидим», «изобразим», «представим», «нарисуем», «прольем свет», «раскрасим» и т. п.), сопровождающих эпистемологические описания.
Визуальная лексика использовалась российскими авторами достаточно широко, в т. ч. в текстах, посвященных абстрактным метафизическим проблемам, к таким понятиям относится «картина», или «изображение». Яков Козельский отмечает: «Философы разделяют вещи на простые и сложные. Простыми называют те, которые не имеют ни величины, ни изображения, как, например, душа, а сложными — которые имеют величину и изображение, как, например, дерево, железо» [10, с. 175]. Даже эпистемологические рассуждения не только используют метафоры, но и описывают процесс познания через визуальные образы, как это делает Панкевич. Он пишет:
Могут кроме того математические доказательства быть совершенно уверительны, не представляя однако ж умовоображению вещи ясно и со всеми ее подробностями; могут также быть и такие, которые, будучи удовлетворительны для несомненного уверения, производят притом оное, представляя созерцанию ума, как бы на картине, вещь со всем тем, что для уверения в изъясняемом предложении в ней видимо быть должно, так что воображение находит и ясно видит в изображении самой вещи то, о чем для уверения в предлагаемой истине разума упоминается в доказательстве [17, с. 469].
Мыслители указывали на прямую связь между изображениями и письмом. Прокопович Антонский писал:
Открытию письмен, без сомнения, долженствовало предшествовать искусство живописи; оно некоторым образом может почтенно быть самим средством, споспешествовавшим изобретению их, не упоминая о том, что гораздо естественнее и удобнее изложить и представить на картине изображение видимых нами приятных или поразительных предметов, нежели начертать письменами отвлеченные понятия [19, с. 413].
Разумеется, система и иерархия «визуальных понятий», а также области их применения отличались от структуры классической метафизики, однако отличия касались больше формы, нежели содержания. Особое значение эмблемы имели в системе государственной символики. Эмблематическое изображение добродетелей и пороков сопровождало все важные события. Например, в описании коронационных торжеств Елизаветы Петровны [15] (полностью оцифрованное издание можно посмотреть на сайте Нью-Йоркской публичной библиотеки http://digitalcollections.nypl.org/items/510d47df-e562-a3d9-e040-e00a18064a99/book?parent=494aa760-c638-012f-80e9-58d385a7bc34#page/1/ mode/2up) присутствуют женские образы ветхозаветных героинь — Юдифи и пророчицы Деворы. Героини женской истории «святая и праведная» Ольга, святая Елена, святая Елизавета также занимают в коронации свое важное место [15, с. 135]. Характерно, что Ольга (в крещении Елена) представлена как два разных персонажа. Государственную мудрость символизирует образ царя Соломона, а божественную — «Премудрость Божия», которая подает императрице скипетр и корону, небесное покровительство — Божия десница, держащая над императрицей венец [15, с. 132].
Христианские добродетели помещены вместе с гражданскими: «правосудие», «милость», «мудрость», «целомудрие», «правда», «мужество», а также «правда», «защищение», «крепость», «действие совершенное», «благоденственная жизнь», «рассуждение», «изобилие», «правосудие», «великодушие», «сохранение», «милосердие», «наставление», «спасение рода человеческого», «верность», «здравие», «покой», «златые веки», «слава», «мужество», «верность», «изобилие», «бодрствие», «экономия», «постоянство» представлены в своем эмблематическом выражении [15, с. 135-149]. Тема Золотого века и будущего благоденствия встречается в оформлении несколько раз. Так, «Сатурн, по приличию его, венец от различных цветов и плодов сплетенный в руках держащий, чрез которыя знаменуется величие и благополучие. Надписание: "Златые начинаем веки"»; «Ластвица летит весну провещающая с надписанием: "Радостное провозвещает время"» [15, с. 135].
Дисциплинарная граница между философией и другими видами дискурсов определена их принадлежностью к различным видам знания, различным институциональным сферам, «кафедрам». Смысловая же, относящаяся к системам идей, а не способам их выражения, — невероятно эфемерна, если вообще существует. Освоение анализа визуальных форм рефлексии позволяет считать, что это не менее эффективный способ выражения философских идей и рассуждений на абстрактные темы, нежели понятия из метафизической лексики. Способы постижения мира, в т. ч. его сокровенных структур, многообразны и неисчислимы, поэтому культура порождает тексты, помогающие осознать проблему, или «настроиться на волну», в которой возможно ее разрешение. Именно это создает пограничные жанры и языки, позволяющие обсуждать философские проблемы «нестрого», «примерно», гипотетически, т. е. именно так, как она это делает уже две тысячи лет. При этом удивительно не только то, что философские смыслы выражаются в визуальных образах, а то, что культура время от времени воспроизводит их архитипически без видимой связи одного с другим. Философия широко использовала изображения для объяснения и (само)репрезентации [27; 29], это позволяет говорить о том, что визуализация является одним из ее языков.
ЛИТЕРАТУРА
1. Беньямин В. Происхождение немецкой барочной драмы. — М.: Аграф, 2002.
2. Болотов А. Т. О незнании тех вещей, которые бы человеку познавать надлежало // Забавы живущего в деревне, или Собрание разных мелких нравоучительных, сатирических, натурологических и других, отчасти забавных сочинений, писаных в разные часы для пользы и удовольствия себя и другим людям, одним Россиянином, сочинявшим некогда «Детскую философию» и разныя другия книги». 1791 // РО Российской национальной библиотеки. — Ф. 89: Болотовы А. Т., П. А. и М. П. — Ед. хр. 64. — Л. 46-48об.
3. Григорьева Е. Эмблема. Очерки по теории и прагматике регулярных механизмов культуры. — М.: Водолей, 2005.
4. Дамиш Ю. Теория облака: Набросок истории живописи. — СПб: Наука, 2003.
5. Екатерина II Сказка о царевиче Хлоре. — СПб.: Тип. Акад. наук, 1783.
6. Елагин И. П. Опыт повествования о России / подготовка текста, прим., послеслов. Т. В. Артемьева // Литература и история. — СПб.: Наука, 2001. — Вып. 3. — С. 446-523.
7. Иероглифика // Словарь русского языка XVIII века. — Л.: Наука, 1984.
8. Иконология, объясненная лицами; или Полное собрание Аллегорий, Емблем, и пр. Сочинение полезное для Рисовщиков, Живописцов, Граверов, Скулпторов, Стихотворцев, ученых людей, а особливо для воспитания юношества. Содержащее 225 фигур. Гравированных Г. Штиобером в Париже: т. 1-2. — М., 1803.
9. Киселева М. С. «Мир вещей человеческих» Дж. Вико: визуализация смысла истории в барочной эпистемологии // Человек. — 2014. — № 1. — С. 92-107.
10. Козельский Я. П. Философические предложения, сочиненные надворным советником и правительствующего сената секретарем Яковом Козельским в Санкт-Петербурге 1768 года // Общественная мысль России XVIII века: в 2 т. — М.: РОССПЭН, 2010. — Т. 1: Philosophia rationalis. — С. 141-266.
11. Ломоносов М. В. [Заметки к Системе всей физики и «Микрологии»] // Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. — М.; Л.: АН СССР, 1952. — Т. 3: Труды по физике и химии, 1753-1765. — С. 491-504.
12. Мельникова Н. Н. Издания, напечатанные в типографии Московского университета. XVIII век. — М.: Изд-во МГУ, 1966.
13. Морозов А. А. Эмблематика барокко в литературе и искусстве петровского времени // XVIII век. Сб. 9: Проблемы литературного развития в России первой четверти XVIII века. — Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1974.
14. Обстоятельное описание Торжественных порядков Благополучнаго вшествия в царствующий град Москву и Священнейшаго коронования Ея Августейшаго Им-ператорскаго Величества Всепресветлейшия Державнейшия Великия Государыни Императрицы Елисавет Петровны Самодержицы Всероссийской, еже бысть вшествие 28 февраля, коронование 25 апреля 1742 года. — СПб.: Тип. Академии наук, 1744.
15. Обстоятельное описание Торжественных порядков Благополучнаго вшествия в царствующий град Москву и Священнейшаго коронования Ея Августейшаго Им-ператорскаго Величества Всепресветлейшия Державнейшия Великия Государыни Императрицы Елисавет Петровны Самодержицы Всероссийской, еже бысть вшествие 28 февраля, коронование 25 апреля 1742 года. — СПб.: Тип. Академии наук, 1744.
16. Описание коронации ее величества Императрицы и Самодержицы Всероссийской Анны Иоанновны, торжественно отправленной в царствующем граде Москве, 28 апреля 1730 года. — М.: Синодальная. тип., 1725
17. Панкевич М. И. Слово о подлинной цели математических наук и о сообразном ей расположении упражнений в таковых, произнесено 30 июня 1792 года // Общественная мысль России XVIII века: в 2 т. — М.: РОССПЭН, 2010. — Т. 1: Philosophia rationalis. — С. 441-478.
18. Пастуро М. Символическая история европейского средневековья / пер. с фр. Е. Решетниковой. — СПб.: Александрия, 2012.
19. Прокопович-Антонский А. А. Слово о начале и успехах наук, и в особенности естественной истории. На высокоторжественный и всерадостный день восшествия на престол Ея Императорскаго Величества Всепресвятлейшия Великия Государыни Императрицы и Самодержицы Всероссийския Екатерины II, говоренное в торжественном собрании Императорского Московскаго университета июля 1 дня, 1791 года // Общественная мысль России XVIII века: в 2 т. — М.: РОССПЭН, 2010. — Т. 1: Philosophia rationalis. — С. 401-424.
20. Символы и Емблемата, указом, императора московского великого государя Петра Алексеевича напечатаны. — Amstelodami [Amsterdam]: Apud Henricum Wettstenium, 1705.
21. Соколовская Т. О. Масонские рисунки и виньетки // Старые годы. — 1909. — № 1. — С. 46-51. — URL: http://aldusku.livejournal.com/41666.html (дата обращения: 02.08.17).
22. Татищев В. Н. Разговор о пользе наук и училищ. [1733]. — М., 1887. — С. 86.
23. Трубецкой Е. Н. Умозрение в красках. Вопрос о смысле жизни в древнерусской религиозной живописи. — М.: Тип. товарищества И. Д. Сытина, 1916.
24. Флоренский П. А. Предисловие // Некрасова Е. А. Неосуществленный замысел 1920-х годов создания «Symbolarium'a» (Словаря символов) и его первый выпуск «Точка»// Памятники культуры. Новые открытия. — Л., 1984. — С. 99-115.
25. Чеботарев Х. А. Слово о изобретении искусства письма. — М.: Университетская тип., 1776.
26. Штарк И. А. Письма к другу и завещание сыну об Ордене св. К. / пер. с немецкого [А. Ф. Лабзина]. — СПб.: в Морской тип., 1816.
27. Braun L. Iconographie Philosophie. — Strasbourg: Presses Universitaires de Strasbourg,
28. Emblemática Online. — URL: http://emblematica.grainger.illinois.edu/ (дата обращения: 02.08.17).
29. Menestrerii C. F. Philosophia Imaginum id est Sylloge Symbolorum Amplissima: qua Plurima Regum, Principum, Nobilium, Foeminarum illustrium, Eruditorum, aliorumque Virorum in Europa praestantium, quae prostant, summa diligentia sunt congesta methodoque succincta exhibita. — Amstelodami: Janssonio-Waesbergii, 1695. — URL: http://diglib.hab.de/ drucke/fe-34/start.htm (дата обращения: 02.08.17).
30. The Society for Emblem Studies. — URL: http://www.emblemstudies.org/ (дата обращения: 02.08.17).
